- Двадцать шесть, да. В этом году – двадцать шесть.
Эдвард поднимает голову, не отпуская телефонной трубки, и глядит на меня, нерешительно остановившуюся в дверях кабинета. Он сидит на своем удобном стуле из упругой кожи и металлическими подлокотниками, а на столе из красного дерева работает не выключенный ноутбук. Мой Алексайо, в очках с темной оправой, что вижу второй раз и первый – на нем, с сосредоточенным видом рисует что-то в своем блокноте. Не прерывая разговор.
Сразу же, едва их обладатель находит меня, аметисты теплеют. Он улыбается краешком губ, кивая на свой кабинет. Позволяет войти.
Я неслышной тенью проскальзываю внутрь, прикрывая за собой дверь. А ведь еще совсем недавно это было запретным чистилищем боли…
Сейчас все выглядит точно так же, но совершенно другая атмосфера. И Эдвард улыбается.
- Как она себя чувствует? – Ксай внимательно слушает собеседника, возвращаясь к своему рисованию.
Я подхожу к нему вплотную, желая не столько подслушать разговор, сколько почувствовать мужа рядом. С того момента, как он вернулся к работе, предоставив нам с Розмари возможность спокойно поговорить за чаем, прошло почти три часа. Уже слишком много времени для чертежей.
Краем глаза, с усмешкой глянув на меня, Эдвард гостеприимно поднимает вверх руку.
Я прижимаюсь к нему, с удовольствием забравшись на колени.
Как родитель ребенка, Ксай медленно поглаживает меня – волосы, плечи, спину – продолжая обсуждать что-то. И мне совершенно все равно в эту секунду, что. Он теплый и он мой. Никто, даже Розмари, не в силах нам помешать.
- …Все, что необходимо, Серж. Если не будет хватать – напиши мне.
Я с интересом разглядываю экран ноутбука, на котором разрослись в большущий чертеж серо-зеленые линии. С трудом, с приглядыванием, но можно попытаться увидеть тот самый хвост, оставшийся последним, что мешает завершить «Мечту». В чем, в чем, а в трудолюбии и целеустремлённости (порой, слишком жесткой ценой), Эдварду не откажешь.
Но компьютер это хорошо, а вот что рядом… случайно коснувшись блокнота Ксая взглядом, где он до сих пор орудует карандашом, я сперва не верю тому, что вижу.
Вот она, маленькая мордочка и чуть-чуть полупрозрачных серых усиков. Вот ушки, треугольные, как полагается, с кисточками. А вот гордость – хвост. Пушистый, изящный и точно переданный с помощью штриховки.
Бельчонок.
Он рисует в своем расчетном блокноте бельчонка.
Заприметив, что я раскусила его, Ксай еще раз тепло мне улыбается, прижав к себе. Он выглядит умиротворенным, хоть и читается на лице небольшая усталость.
- Держи меня в курсе, хорошо? Всего, - мужчина накрывает мою макушку подбородком, облизнув губы, - спасибо большое, Серж.
И отключается.
Мобильный кладется на стол рядом с карандашом и блокнотом. Программа на компьютере переходит в автоматическое сохранение.
- Какие красивые самолеты, - чувствуя немного нервозности Ксая, я легонько щекочу его, прикасаясь под ребрами, - пушистые…
Муж мягко посмеивается, согревая мои волосы дыханием. Снимает очки.
- Это творческий перерыв.
- Очень творческий, - я поднимаю голову, разорвав нашу привычную связь, и чмокаю Аметистового в щеку, - спасибо, Алексайо.
- Он даже не цветной, Белла…
- Ну и что? К тому же тут, по-моему, все сто оттенков серого. Это мастерство – выдавить из одного цвета столько отдельных.
Эдвард закатывает глаза, но с довольным лицом притягивает меня еще ближе. Обе его руки теперь на моей талии, а губы целуют затылок, убирая с него волосы.
- Ты пришла захвалить меня, моя радость?
- И не только, - чуточку прикрыв глаза, не могу не наслаждаться его прикосновениями, - я пришла напомнить, что на часах уже за полночь… а ты еще здесь.
- Составишь мне режим?
- Уже, - с усмешкой заявляю, взъерошив его волосы. Эдвард расцветает от этого жеста так ярко и так быстро, что мне ничего не остается, как изумленно моргнуть. От любимого лица лучится столько тепла, что впору запасаться им на зиму. Следующую.
- Что?..
- Ты непосредственная со мной, - муж ласково трется носом о мою щеку, - я очень этому рад.
Вот так, значит? Я запомнила.
- Я бы показала тебе больше непосредственности, но, боюсь, Роз не оценит…
- Я терпелив, мой Бельчонок.
Эдвард, мягко качнув головой, просто обнимает меня, выпуская всю свою любовь наружу и не жалея ни грамма от нее. Светящийся, счастливый и успокоенный, он – загляденье. Неспроста Розмари сегодня так и не сказала больше ничего дурного в его адрес. Сложно не увидеть эту ауру Эдварда, столь же прекрасную, как и он сам.
- Вчера мне так не показалось, - бормочу, запуская пальцы в его волосы, - ты не мог потерпеть ночь, а собираешься выдержать три дня?..
- Это – твоя мама, Белла, - Серые Перчатки со всей серьезностью кивает, не давая поводов усомниться и чуть смещая акценты нашей игры, - так что я буду ждать столько, сколько потребуется. Даже если она решит задержаться.
- Не решит, - я мрачнею, - она сказала, Рональд ее отпустил только на это время… потом все равно отзовет.
- Ему нужен отчет, - Ксай с обожанием поглаживает мои скулы, - что я не обижаю тебя.
Меня смешит само построение этой фразы. Ее невозможность.
- Он обижал меня больше тебя…
- Больше не будет, - недовольный моей грустью, Эдвард потирает то место между бровями, где обычно собирается моя морщинка от нехороших мыслей. Он подавляюще нежен. – Никто тебя не тронет, мое сокровище.
- Звучит вдохновляюще… - силясь вернуть наш прежний настрой, шепчу я. Улыбаюсь краешками губ, выискивая на лице Эдварда вдохновение, дабы улыбнуться по-настоящему.
И нахожу, ну конечно же. У Гуинплена самая красивая улыбка на свете.
- Это правда, - он посмеивается, потершись носом о мой нос, для чего вынужден чуть наклониться, - так что не спорь.
- Не спорю…
Алексайо легко целует меня, не давая поводов сомневаться, даже если вдруг их не озвучиваю. Он счастлив. Сегодня, почему-то, как никогда.
- Серж звонил?.. – как бы между прочим зову я, снова коснувшись взглядом грифельного Бельчонка.
- Да.
- И что?..
- Все хорошо, - голос Ксая не срывается, не грубеет, он абсолютно спокоен. А это и меня успокаивает.
- Константа идет на поправку?
- Практически, - муж приглаживает мои волосы, закрыв ноутбук, - они поедут в Германию. Через месяца два все должно стать на свои места окончательно.
- И это радует тебя.
Эдвард тихонько фыркает.
- Конечно, моя маленькая. Только не ревнуй, - почти требует он. Горячо целует мой лоб, а затем, пользуясь своим преимуществом в росте, и мои веки. Задерживается на ресницах.
- Не могу ничего обещать… - юлю я.
- Это напрасно, Белла. Тебе как никому должно быть известно.
- В таком случае, обещаю не доходить до крайностей, - изгибаюсь, целуя его скулу, для чего приходится чуть приподняться, и прижимаюсь щекой к щеке. Гладковыбритая кожа Ксая ужасно непривычна моей… но стоит отдать должное, она ничуть не хуже, чем продуманная щетина. Мягкость порой то единственное, что нам нужно.
- Это меня радует, - шутливо докладывает Серые Перчатки, отодвигаясь от стола. Рука многообещающе проникает под мои колени.
И Эдвард встает. Вместе со мной. С легкостью.
- Пойдем, - наблюдая за моим вопросительным взглядом, он покрепче придерживает мою талию, не давая упасть с высоты своих рук, - думаю, ты все равно больше не дашь мне рисовать…
- Ты обещал не переутомляться, - укоряющим на его замечания тоном докладываю я, - все, мы держим обещания.
- Держим-держим, Бельчонок. Как скажешь.
И он выходит из кабинета, увлекая меня за собой.
Мимо оконной спальни Роз, где закрыта дверь, мимо моей бывшей спаленки, к нашей, Афинской… на мягкую-мягкую кровать, где так непросто сдерживать свои «низменные» порывы.
Эдвард кладет меня на постель, отказываясь останавливаться в дверях, и только потом обращается к своей пижаме, сложенной на комоде.
Получив из рук мужа свою одежду, я скидываю кофту почти синхронно с ним. И не могу сдержать восхищенной улыбки, наблюдая за тем, как Алексайо раздевается.
- Никогда не сомневайся в своей сексуальности…
Эдвард изумленно оборачивается в мою сторону. Уже без рубашки, но еще не в футболке. С обнаженным торсом.
Я любовно пробегаюсь глазами по его бархатной бледной коже, подтянутым мышцам, началу бедер. С горечью вспоминаю, почему наша близость невозможна сегодня… но все же промолчать не в состоянии.
- Ты прекрасен…
Алексайо смущается, но всего на мгновенье. Он медлит, оставляя рубашку на комоде, а затем придирчиво глядя мне в глаза. И лишь потом, будто убедившись в чем-то, с нечеловеческой скоростью оказывается на простынях постели. Я даже не успеваю снять как следует свою кофту.
- Я очень тебя хочу, - поражающе честно заявляет он, обняв меня за плечи и прижимая к себе, - я компенсирую это время, Белочка… вдвойне…
Я завороженно наблюдаю за зрелищем страстного, изнывающего от своего желания Эдварда. У него тесные джинсы, упругая кожа, горящие огнем глаза и улыбка, дьявольски красивая, наполненная обещанием, уже озвученным вслух.
Таким я вижу Эдварда впервые. И я испытываю ничто иное, как восторг.
- Мой, только мой, - шепотом отвечаю, будто невзначай коснувшись его спины. От того, что Роз осталась ночевать с нами, мне впервые горько.
Три дня теперь это слишком, слишком долго…

Чуть позже, уже ночью, когда мы с Ксаем оба в пижамах лежим друг рядом с другом, тесно обнявшись, а вокруг нет ни намека на секс, только нежность, я все-таки задаю волнующий с самого утра вопрос.
Тихо. Шепотом. На русском.
- Как думаешь, она примет меня?
Эдвард удивлен моим выбором языка.
- Ты боишься, что нас подслушивают?
- Здесь тонкие стены…
- Белочка, - муж улыбается, но не столько снисходительно, сколько нежно, - все в порядке. Здесь не контрразведка, а твоя мама. Ну конечно же она все поймет. Только дай ей немного времени.
- Я боюсь, она захочет что-то предпринять, если не поверит… я боюсь за тебя, - упрямо продолжаю гнуть свою линию.
Такие мысли разъедают сознание. Я очень хочу не давать им ход, но окольными путями они все же отвоевывают себе место под солнцем.
Рональд влиятелен. Рональд может, если захочет, нанять… и все…
Разве можно надеяться на его сострадание?
- Ну ты же дочка не Аль Капоне, - пытается успокоить меня Эдвард, ласково целуя волосы, - и я далеко не мальчик. Со мной никто не будет воевать такими методами.
Мне почему-то становится холодно. И горько.
- Без звезд жить нельзя, - потеснее прижавшись к Каллену, произношу я, - ты сам так говорил… я не смогу, Эдвард. Не… не сейчас…
На глаза наворачиваются слезы. Я вдруг, когда эти разговоры с Роз, обсуждения, вообще весь этот плохой день закончен, вспоминаю подробности. Разницу в возрасте, противность настоящего нашего брака маме и Рональду, упоминание о Константе и том, что она едва не сделала с Эдвардом, сам факт существования его изболевшегося сердца…
Господи, как же я хочу в Грецию… Карли и Эммета с собой – и в Грецию… на Санторини… на родину Когтяузэра и Натоса с Ксаем. Там солнечно, тепло и спокойно. Там никто не достанет.
- Что ты совсем расклеилась, Бельчонок, - мягко утешает Эдвард, будто почувствовав подступ моих слез, - тебе не придется. Все. Не думай о плохом, для этого нет причины. Давай лучше будем думать о хорошем.
- Не оставляй меня, пожалуйста, - откровенно, не боясь больше этой слабости, умоляю я. К черту русский. - Кто бы что ни говорил… ты же не передумаешь, правда?
Вроде бы глупость, а вроде бы и нет. С таким количеством убеждений… прежний Алексайо уступил бы им. Я, на самом деле, до сих пор боюсь, что он уступит. Разуму, стереотипам, правильности… от этого мурашки по коже и отсутствие сна. Замолчанный страх.
Каллен приподнимается на локте, становясь выше меня. Убирает с лица волосы, ласкает скулы.
- Белла, вероятность того, что я передумаю, - вкрадчиво объясняет он, не давая в себе усомниться, - настолько же велика, насколько и вероятность, что солнце вдруг откажется светить на небе. Или луна передумает на него выходить.
Я хмыкаю, поджав губы.
- Поэтично…
- Правдиво, - умиротворяюще, нежно заверяет муж, - я твой, ты сама так говорила. Навсегда. Я не передумаю, Белла.
Стоит признать, озвученное им самим, это уже не так страшно. В него верится. В правду.
- Я люблю тебя, - поворачиваюсь на другой бок, приникая к груди Ксая и устраиваясь рядом с ней в излюбленной позе комочка, - спасибо…
- Спасибо, - эхом отзывается муж. И накрывает нас обоих одеялом, кладя свои руки, как гарант моей защищенности, поверх него, - спокойной ночи, золото. Не дозволяй никому и ничему портить тебе настроение.



Я не понимаю, где я просыпаюсь.
Просто открываю глаза и чувствую, что лежу на спине. Что сжимаю обеими руками чьи-то ладони, а вокруг – темнота, тишина и удушающее тепло.
Я задыхаюсь в этом душном коконе, у меня на лбу капельки пота. И я ощущаю дрожь. Слишком сильную, дабы о ней не думать.
- Мальчик… - хнычу в потолок, не надеясь, что кто-нибудь меня услышит.
В сознании будто комната из зеркал, где раз за разом, круг за кругом мелькают повторы моего кошмара. Со всеми подробностями. Без единой скрытой детали.
- Мальчик… - и слезы. Вниз, уверенно, по щекам. Те самые, которых так боялся Эдвард.
Возможно, они притягивают его? Он их чувствует?
Я не имею представления. Просто вдруг те ладони, что держу, пожимают мои, передавая их одной, левой руке, а правая прикасается к лицу.
Я вздрагиваю, дернувшись влево, но натыкаюсь на теплую преграду в виде плеча, заключенного в мягкую материю футболки. Пижаму Ксая.
- Радость моя… - шепотом, толком не понимая, сплю или уже нет, зовет муж. Пальцы движутся как можно нежнее, утирая слезы, а встревоженное выражение лица пытается понять, в чем моя проблема. Он еще сонный, но уже мой. Полная ясность мыслей.
- Мальчик… - так, будто это все объясняет, всхлипом повторяю я. Зажмуриваюсь.
Эдвард подбирается ближе, не разгадав ребуса. Я хватаюсь за его ладонь, будто собирается вырвать ее, на что мужчина чуть сильнее пожимает пальцы. Он рядом, совсем рядом, здесь. Просто уже выше моего плеча, у лба. Целует его, стремясь доказать свое присутствие.
- Какой мальчик, белочка?..
Мне больно. Так нестерпимо, так до жути больно, что, кажется, нет выхода. Разорвет изнутри, выпотрошит душу. Господи…
- Черноволосый и… маленький… и грустный… - перечисляю, сбиваясь на каждом слове от проникающих в голос слез, - его нельзя обижать… нельзя, нельзя никому!..
Эдвард окончательно теряет суть повествования.
Но мои объятья крепчают.
- Бельчонок, - он притягивает меня к себе, чуть упирающуюся, обхватывая обоими руками и давая свободу ладоням, - дыши, дыши глубоко и ровно, со мной. Не плачь. Ничто не стоит твоих слез.
- Но ему никто не поможет…
- Это сон, сон, солнышко, - Алексайо прокладывает дорожку поцелуев по моему лицу, отказываясь верить, - он в полном порядке, я уверяю тебя. Кем бы он ни был.
- Но ему было больно! Ему было так больно, Ксай… - плачу, почти физически переживая то, о чем говорю, - я видела, как он плакал… я видела!..
- Расскажи мне, - подбадривает Эдвард, приподнимаясь на постели. Я у его груди, я в безопасности, он не оставляет меня. И действительно хочет помочь всем, чем только может, даже если в темноте спальни его голос – мой единственный ориентир.
- Он такой добрый… и у него такая душа… - хнычу, жмурясь, - он ангел, у него настоящие крылья… он всем-всем помогает, а ему… никто!
Эдвард не может разделить моего горя до конца. Он не в состоянии понять его по той простой причине, что… запрещает себе понимать. Отваживает эти мысли, отталкивает. А я больше так не могу.
- Белла, ему наверняка есть кому помочь, ну что ты…
- НЕТ! – почти истерично выкрикиваю я, - его постоянно трогают, но никто не помогает! У него справа лицо холодное… и сердце у него болит… и глаза… глаза, аметистовые, бывают такие мокрые…
Истинно, честно и без уверток. Я утыкаюсь лицом в грудь Серых Перчаток, рыдая уже в голос, откровенно, пока он сопоставляет факты, мои слова и истерику. Ищет ответ.
- Бельчонок… - баритон вздрагивает, будто по нем прошлись каленым железом, - тебе приснился Сими?
- Т-ты на Сими… - плачу, припоминая все те кадры, какие впечатались в память лучше любого клейма. Прежде всего, ожившее израненное лицо Эдварда из газетной вырезки, из сотни кусочков. Затем мое собственное представление картины избиения и, по описаниям Эммета, рек крови. А потом эти пластические операции, «невозможность нормально есть», и ангел-Карлайл, в честь которого назвали Каролину… вся это ужасная история.
Я понимаю, что мы не там. Я понимаю, что прошло уже больше тридцати лет, я понимаю, я все, все понимаю… но от того мне ничуть не менее больно за того, кого все раз за разом пытаются втоптать в землю.
Последняя попытка была этим утром… Роз…
- Белла, - немного растерявшийся Эдвард придерживает меня рядом, - ну что ты, девочка, это же… это давным-давно закончилось. Ничего больше не повторится. Я в полном порядке, посмотри! Я рядом с тобой и всегда буду. Я клянусь.
- Они тебя заберут! Они все! Рональд, Роз, Джаспер, Дем… им всем… ты!..
Ксай сбивает одеяло, которое и без того перекрутила я, больше прежнего, когда старается меня укрыть.
- Жарко, жарко… - противлюсь, запрокидывая голову, - не могу…
Прохладные костяшки пальцев касаются моего лба. Но, видимо удовлетворенные результатом, быстро убираются.
- Любовь моя, все, - Алексайо садится на постели, твердо намеренный разорвать этот замкнутый круг. Он поднимает меня следом, увлекая за собой, и сажает, как однажды Каролину, к себе на колени. В колыбель из рук. – Прекрати себя истязать. Это кошмар. Это плохой, недостойный сон. Но он кончился. И я здесь.
- Но он правдивый!..
Мотнув головой, Ксай перехватывает мою правую руку, кладя ее себе на лицо. Сам гладит кожу моими пальцами, вынуждая совершать хоть какие-то движения.
- Я тебя чувствую, - заявляет он, не юля и не выдумывая, - это моя особенность, Белла, чувствовать только тебя. Это мой дар, а не проклятье. Мне ничуть не больно. И я счастлив быть для тебя Уникальным.
Мои слезы начинают течь с новыми силами. Бурными, неуемными потоками они орошают щеки, скулы, касаются губ. Какие же соленые…
- Всегда Уникальный, - сбитым шепотом подтверждаю я, собственноручно касаясь его кожи, - не сомневайся.
- Я и не сомневаюсь, - Эдвард, подбодренный моими действиями, говорит чуть громче, - это не стоит твоих слез, Белла. Ничего не стоит.
- Яркий сон…
- Это моя вина, Бельчонок, - он грустно, абсолютно без юмора усмехается, - я не должен был рассказывать тебе столько ненужного. Ты испугалась, вот итог.
- Я всегда за тебя боюсь…
- Это не то, чего я хочу для тебя, ты ведь понимаешь?
- Любовь предполагает беспокойство… а я тебя люблю.
Я смотрю в мерцающие, горестные аметисты, что так ко мне внимательны, и не стесняюсь ни слов, ни слез. Этой ночью, здесь, где бы ни была Роз и что бы ни происходило, я хочу быть вместе. Во всех планах. Во всех смыслах.
Нас который раз этим днем пытались разлучить. Я была очень самонадеянной, раз рассчитывала, что это пройдет безболезненно.
- Не плачь, - просит Ксай, со своей коронной нежностью стирая мои слезы, - я прекрасно понимаю тебя, моя радость. Но беспокоиться здесь не о чем.
- Я просто… я просто ничего не смогу сделать, если кто-то захочет… в плане, физически… я беспомощна физически, Эдвард… у меня сил не хватит тебя удержать…
- Как будто я по доброй воле куда-то пойду, - он снисходительно смотрит мне в глаза, убирая с лица взмокшие волосы.
- А если не по доброй?
- А если не по доброй, то тем более, - он усмехается, на этот раз почти злорадно, - пусть попробуют. У них нет шансов. Гуинплен, однажды потеряв Дею, второй раз не позволил себе такой оплошности.
- Не смей топиться…
- Бельчонок, - завидев капельку улыбки у меня на губах, сквозь слезы, Алексайо расслабляется, - не бери столько всего в голову. Видишь, тебе даже снятся сны. Это лишнее.
- Просто они все вокруг… и все против…
- Это не станет проблемой, - клятвенно обещает муж, - пусть лучше попробуют забрать у неба звезды…
Я ухмыляюсь, сморгнув оставшиеся слезинки, и кладу подбородок ему на плечо. Обвиваю за талию.
- Пусть попробуют…
И нас словно бы слышат. Как проклятье.
Я снова остаюсь в дураках и не успеваю ничего понять, просто организм реагирует быстрее сознания. По нему проходит ледяная дрожь, а зубы до крови прокусывают губу. В глазах сухость, а в горле – резь. И стучащее, исступленно, как птица в клетке, забившееся в висках сердце.
…Огненная вспышка ярким желто-белым пламенем пронзает небосвод. И чуть приоткрытое окно, завешенное шторами, не остается безучастным. С грохотом оно распахивается от порыва ветра, а молния озаряет тени штор на стене. Дорисовывает их подробности как в самом страшном из кошмаров. Здесь можно увидеть все.
- Гроза… - севшим, мертвым голосом констатирую факт я. И так же, как ветер влетает в комнату, прогоняя извечный болезненный жар моего кошмара, взбирается на подступы к сознанию смертельный страх.
Мама. Одуванчики. БА-БАХ.
Гром…
- Нет, - четко, достаточно громко проговаривает Эдвард. И реагирует куда быстрее, чем я додумываюсь закричать, дабы выпустить хоть частичку ужаса наружу. Он перехватывает мои бедра, удерживая на руках, а ладонью накрывает талию, не давая упасть. И быстро, даже слишком по моим меркам, поднимается с постели.
Путь один – в ванную. К ней Алексайо и стремится.
Я моргаю всего раз – а вокруг уже вместо постели и простыней белая плитка, мой знакомый пуфик бежевого цвета и душевая кабина. А яркий свет нещадно бьет по глазам, сменяя темное царство комнаты.
- Не надо, не надо… - умоляюще плачу я, обращаясь то ли к молнии, то ли к погоде в принципе, - только не сейчас, не сейчас…
Мои повторяющиеся фразы глубокими бороздками отражаются на лбу Ксая.
- Тише, Белла, - серьезным, почти приказным голосом велит он. Бог знает откуда взяв одеяло, то самое, с постели, накрывает им мои плечи, - это не гроза.
- Ты что!.. – меня подбрасывает на месте, а слезы восстанавливают утраченные позиции. - Там…
- Там фонарь, - убежденно кивает муж, - и ничего другого.
Я с силой сжимаю зубы. Скоро треснут.
- Ксай, ты издеваешься…
- Поверь мне, - он говорит таким тоном, что то самое мое недоверие выглядит чистой воды глупостью, - посмотри, ты видишь здесь молнию?
- Но в спальне!..
- Здесь ее нет, - Алексайо, в своей свободной темной футболке, в своих пижамных штанах присаживается на корточки перед моим пуфиком, обхватывая ладони. Не похоже на то, что он вообще спал сейчас. Лицо такое же, как и всегда, бодрое, сосредоточенное. И пусть на нем морщины горечи, глаза горят. Меня обогревает этим пламенем, столь сильно понадобившимся после страшного ветра.
- А снаружи есть, - упрямо, но уже не так уверенно, говорю я. Возможно, все это – продолжение кошмара? Мне хочется верить, что, когда открою глаза, в спальне будет утро, за окном – солнце, а на подушке рядом устроится Эдвард, всегда так по-детски обхватывая ее обеими руками. Мне безумно нравится его спящий вид… расслабленный и успокоенный, как того заслуживает.
- Тебе показалось, Белла. Ничего нет.
- Ты меня так не успокоишь…
- Я не пытаюсь тебя успокаивать, я констатирую факты, - он как можно более наплевательски пожимает плечами, протянув мне руки. И, когда принимаю предложение, пересаживается на пуфик, заново заключая меня в объятья. – Но это все скучно. Давай я лучше расскажу тебе, что мы будем делать завтра…
- Если оно наступит, - содрогнувшись при мысли о молнии, реальной или нет, я морщусь.
- Завтра наступает в любом случае, хотим мы того или нет, - философски произносит Ксай, - так что слушай. Прежде всего мы с тобой наварим манной каши. Розмари наверняка не пробовала ее и ей бы хотелось приобщиться к русским традициям.
Манка? Для Роз? Даже со слезами, даже при условии испуга, меня пробивает на смешок.
Он тысячей светлых искр отражается на лице Алексайо.
- Я боюсь, она не оценит нашего шедевра…
Меня трясет. Эдвард не может этого не заметить.
- А мы без единого комочка, - он вызывающе подмигивает мне, улыбнувшись до максимальной отметки своих губ, - так что пусть сперва распробует.
Роз… боже мой, еще и Роз… что же мне с ней делать?
Нежданные мысли новой волной болезненности проходятся по еще саднящим ранам. Я всхлипываю.
- Потом, - делая вид, что не обращает на это внимания, Эдвард потирает мои ладони в своих, особое внимание уделяя нашим кольцам, согретым от касаний, - мы с тобой добавим к нашему сервизу несколько новых вещей из гжели. Только и с красными, и с желтыми цветами… какой тебе больше всего понравится, такой и выберем. Возьмем и сделаем в принципе новый сервиз. Подарим твоей маме и мистеру Свону в Лас-Вегас.
От его идеи я чуть расслабляюсь. Эдвард умеет заговаривать зубы, этого не отнять. Тем более говорит он сейчас таким будничным, умиротворенным тоном, что волей-неволей я задумываюсь, почему вообще развела здесь соленые озера. Нет повода. Никогда не было.
- Нарисуем Элвиса из цветов?..
Мужчина ласково посмеивается, довольный тем, что я слушаю.
- Кого угодно. Но разве тебе не интересно, мое солнце, что будет дальше?
Я подаюсь назад, облокачиваясь на Эдварда, и немного прикрываю глаза. Одеяло, принесенное им и накинутое на мои плечи, согревает.
Возможно, мне действительно показалось… не было молнии?
Но разве же такое может показаться?..
- А дальше, - не дождавшись моего словесного ответа, Эдвард продолжает сам, - мы поедем к нашему маленькому золотку с ее любимым новым котенком, которого привезла домой ты. Когтяузэр, его греческое величество, наверняка жаждет оцарапать кого-нибудь из нас…
При упоминании Каролины я не могу сдержать улыбки. Помню, чудесно помню ее радость и восторг, когда кот появился в доме, и ту несдержанную благодать, сразу же окутавшую нас всех с ног до головы.
Этот греческий кот принес в семью мир. Как им не восхищаться.
- Розмари не любит кошек…
- Зато она увидит, как ты любишь. И кошек, и детей, - Эдвард нежно целует мой висок, успокаивая все еще стучащую в нем кровь, - разве это не чудесно?
- Ознакомление с русской фауной…
Он посмеивается моему определению, не скрывая своего удивления им.
От этого смеха почти унимается моя дрожь… легче…
- Можно и так сказать, - а потом с любовью, столь искренне, проходится по моим волосам. Сверху и до самого низа, не обделяя своими касаниями ни одну прядь.
Мои волосы уверенно отрастают и это не может не радовать. Думаю, к лету я верну себе прежнюю длину. И уже никогда не посмею отправиться в парикмахерскую, чтобы состричь их.
- А вечером, - завершая свой рассказ, произносит Ксай, - мы поедем и купим маффинов всех вкусов, которые ты захочешь. Или брауни, если вдруг ты вернула себе к ним интерес. Или все то сладкое, что тебе заблагорассудится. Я думаю, сейчас это к месту, как считаешь?
- Предлагаю взять с собой Карли…
Несмотря на то, что я говорю чуть сдавленно, мое предложение окрыляет Алексайо. Или же то, что уже не плачу.
Он зарывается носом мне в волосы, целуя и их, и кожу, и без сокрытия, широко и ласково, улыбается.
- Ну конечно! Но тогда нам придется купить еще и желатинок… она их обожает.
Я помню. Усмехаюсь, понимая, что помню. Из Лас-Вегаса Эдвард вез безумно огромную упаковку Haribo. Я еще тогда подумала, что он желатиновый маньяк…
- Знаешь что, - спустя не больше, чем полминуты тишины, произносит Каллен. Будто только что вспомнив, - говорят, коты любят чистых… а мы с тобой сегодня так и не побывали в душе.
- Но сейчас ночь…
- Ночью вода теплее, - с убеждением докладывает муж, - можем попробовать. К тому же, ты дрожишь, моя радость. Надо тебя согреть.
Мне становится не по себе. Впервые на его руках, под этим одеялом, как-то страшновато… или просто стыдно.
- Ксай… - шепотом, будто нас подслушивают, я оборачиваюсь на него. Мои глаза, мои черные ресницы, мои красиво очерченные скулы и губы, такие манящие… несколькими часами ранее я бы все отдала, чтобы с ним быть. А сейчас… сейчас боюсь, что сойду с ума, притронься он ко мне не так ласково, - ты мне вчера говорил… я вынудила тебя сказать, наверное, что если ночью вдруг, то ты не будешь… не станешь со мной… спать…
Это сложнее, чем казалось в голове. Я до боли боюсь разочаровать его и обидеть. Я знаю, что кто, кто, а Эдвард никогда не позволит себе унизить меня. И все же, этой ночью любви в переносном смысле слова мне бы не хотелось.
Черты Алексайо, когда слушает меня, смягчаются. Взгляд будто набивается легким пухом, руки становятся трепетными, касаясь меня как самой хрупкой вещи на свете.
- Бельчонок, ничего подобного, - серьезным, не терпящим моего недоверия тоном, произносит Серые Перчатки, - я хочу тебя согреть. Я не стану делать ничего непристойного. Я тебя люблю.
- Просто согреть? – меня потряхивает с новой силой.
А раньше ведь наоборот, в грозу реальную или вымышленную, впустить в себя кого-то казалось единственным выходом. Отчаянным и действенным.
- Просто согреть, - эхом отзывается Аметистовый, - доверься мне.
Как будто я могу иначе…
- Я верю…
Эдвард, получив мое согласие, не спешит подниматься с пуфика. Он осторожными и выверенными движениями раздевает меня, но не как свою женщину, а как девочку в самом начале наших отношений, не собираясь никак демонстрировать желания обладать.
Для меня. За меня. Ради меня.
И точка.
Избавленные от одежды, мы становимся под горячие струи душа, отрегулированные до нужной температуры самим Ксаем еще до того, как я оказываюсь внутри. Он закрывает матовую дверцу, поворачивая меня к себе лицом, и с улыбкой обожания всматривается в глаза.
Ни на миг их не отпускает.
- Не бойся меня, - призывает он, проводя по моим щекам, окрасившимся румянцем, теплыми пальцами, - я хочу показать, как ты дорога мне, и только, мой Бельчонок.
- Просто вода горячая, - краснея еще больше, бормочу я.
Эдвард понимающе кивает. И берет с полки оптимистично-желтую мочалку в виде утенка, выливая на нее каплю шампуня.
Я слышу запах и по телу бежит дрожь. Сладкая, теплая и счастливая.
Клубника…
- Ты не против? – одними губами зовет он, заприметив мой интерес.
- Только за…
С этого момента и начинается моя маленькая, бог знает во сне или наяву, сказка. Безупречно красивый во всех проявлениях мужской красоты, Эдвард проявляет столь же безупречно-красивую нежность в прикосновениях. Моет меня, будто воспевая, восторгаясь телом. И, сразу же после первого касания, начинает напевать кое-что столь светлое и знакомое, что на глаза снова наворачиваются слезы. Но на сей раз – радости.
- Νάνι νάνι καλό μου μωράκι, - по спине, к бедрам, и обратно, с любованием, - nάνι νάνι, κοιμήσου γλυκά…
Греческая колыбельная их с Натосом матери. Любимая песня Каролины. Почти гимн бескорыстной, безудержной и такой платонической, священной любви.
Не удержавшись, я приникаю к плечу Ксая, обнимая его за пояс.
- Σ‘αγαπώ¹…
Эдвард приостанавливается, с особой лаской пройдясь по моим волосам.
- Σ‘αγαπώ, солнышко… но откуда ты знаешь?
- Я хочу тебя знать, - достаточно ровно, почти успокоившись, заявляю, - правда, это пока все…
- С таким количеством языков я сделаю тебя лингвистом, - мягко посмеивается муж, бархатно целуя мой лоб.
- Тебе позволено делать со мной все, что угодно, - искренне заявляю я. И не стыжусь теперь посмотреть в самое нутро аметистов.
Такие родные и настоящие, такие близкие, способные успокоить и позаботиться обо мне, всегда готовые за меня и для меня пожертвовать чем-то…
Это точно крылья, это точно Душа. Я никогда не думала, что вхожу в круг тех счастливчиков, которым позволено испытать слово «любовь» на максимум.
- Тогда я знаю, что мне делать, - сокровенно произносит Эдвард. И, легонько поцеловав меня прежде в губы, а затем чуть ниже, в их уголки, продолжает свое занятие.
А ванну заполоняют чудесные греческие слова:
- Φιλιά να σου δώσει πολλά τρυφερά²…

Когда наши банные процедуры подходят к концу, Эдвард, проследив за тем, чтобы я безболезненно смогла оказаться на ровном нескользком полу, отлучается в комнату закрыть окно. Он дает мне ту необходимую минуту, чтобы надеть пижаму и закрутить волосы в полотенце, и возвращается, успевший одеться быстрее, дабы отправиться со мной в кровать.
Не скрываю от него той нерешительности, с какой покидаю ванную комнату.
Разомлевшая в теплой воде, под напевы Эдварда и его ласку, выхожу в темноту боязливо, готовая при первой же вспышке молнии пулей влететь обратно в безопасное пространство без окон.
Но боязнь моя, как и страх, выходит напрасной.
В спальне тихо, спокойно и темно, как прежде. Да, чуть свежее, потому что только закрыли окно, но не более того. Да и мне не жарко…
Я ложусь на подушки, давая Ксаю как следует обнять себя, и не могу понять, приснилась мне гроза или нет. Он с таким энтузиазмом утверждал обратное… видимо, это просто последствия моего кошмара-воспоминания. Расшатанные приездом Роз мысли, большое количество новых впечатлений… вот и появляются из глубины души страхи. Закономерно, в принципе.
Я тяжело вздыхаю, опуская голову и проникаясь теплом и приятной тяжестью рук мужа.
С ним не страшно.
Алексайо значит Защитник, в какой раз убеждаюсь.
Какое же чудесное имя…
- Спокойной ночи, моя белочка, - шепчет мне на ухо Ксай, разгоняя тишину сомнений.
- Спокойной ночи, - более-менее пришедшая в себя, хоть и малость настороженная, все же решаюсь закрыть глаза, - спасибо…
…А сон будто бы витает где-то рядом. Сразу, не давая даже услышать ответ, забирает к себе. Ублажает беспечностью и теплой расслабленностью королевства без горестей.
Хороший день.



Мое солнце наконец спит.
Свернувшаяся клубком, пригревшаяся у моей груди, Белла ровно дышит, о каждом своем вдохе и выдохе оповещая меня теплым дыханием, и на лице ее больше нет ни страданий, ни боли. Высохшие слезы смылись под теплым душем, а шелковистые подсыхающие волосы пахнут моим клубничным гелем.
Она так обрадовалась, когда я его предложил…
Глубоко вздохнув и стараясь не потревожить ее, я легонько, почти неощутимо прикасаюсь к порозовевшей от тепла щеке. Когда, проснувшись, она так жаловалась мне на жару, я грешным делом подумал о температуре… до кошмаров Бельчонка мне казалось, страшнее быть ничего не может. Я помню, как умирала мама. Это была ужасная смерть, но спасало ее забытье… а Белла под его действием наоборот, мучается сильнее. Но и бежать ей, кроме как в его объятья, прежде было некуда.
Сегодня мое солнце доверилось мне. Почувствовав рядом, поступило так, как я и всегда просил – открылось, выпустило боль наружу. Только откуда же мне было знать, сколько ее внутри…
Я наивно полагал, большую часть жизнь точно, что мои наказания – это смерти, потери, диагнозы и бесконечные проблемы с Конти. Но истинное мое наказание, больше похожее на Ад, более суровое – слезы Беллы. Беллы и Каролины, конечно же, но мой Малыш сейчас плачет куда реже, чем моя белочка.
И в каждом ее всхлипе, в каждом неровном вздохе, дрожи, выкрике – моя погибель.
Эмпатия это или нет, но я чувствую жену каждой клеткой. Возможно, поэтому она доверяет мне больше всех. Она зовет меня во время грозы.
…За дверью слышны шаги. Тихие, наверняка незаметные в обычном состоянии, но теперь, прислушивающемуся к Белле, они совершенно мне ясны. Не скрыты.
Невольно я прижимаю сокровище ближе к себе. Защищать ее – моя главная обязанность и как мужа, и как мужчины. Особенно ночами, когда так уязвима. Когда так страшно.
Но тревога оказывается ложной.
В щелке между дверью и косяком, чуть опустив ручку, появляется Розмари. Растрепанная, в синих тапочках, женщина многозначительно смотрит прямо на меня. Находит в темноте.
Ее немой вопрос, очевидный настолько же, насколько вообще можно охарактеризовать хоть что-нибудь, повисает в пространстве.
Я медленно киваю.
Благодарная, она незаметной тенью просачивается в комнату, чуть приоткрыв прежде плотно закрытую дверь. В своей сорочке в горошек и халатом поверх нее, подходит ближе к нашей постели, с болью глядя на Беллу.
- Заснула?.. – то ли вопросом, то ли утверждением протягивает Розмари. Тихонько замирает над нами.
- Да, - едва слышно отвечаю, придерживая Бельчонка рядом обеими руками. Я никому не позволю больше нарушить ее покой – даже пресловутой чертовой погоде.
- Значит, будет спать. У нее не очень чуткий сон.
Я могу с этим поспорить. Но сейчас, ощущая расслабленность Беллы, не намерен. Ее мать права.
- Гроза была… - Роз передергивает, едва она продолжает, и я узнаю в ней себя. Страх в глазах, желание быть полезной, проклятье в сторону вещей, что выводят Беллу из равновесия. И, конечно же, любовь. Я никогда не сомневался в том, что эта женщина любит мою девочку. Белла называет ее мамой, Белла слушает ее и разрыв с ней едва не стоил ей жизни… а Роз отвечает полной взаимностью. Она не побоялась прийти в мой дом, чтобы отвоевать у старого извращенца свой Цветочек. И я уверен, не согласись мы на разговор, последствия могли бы быть куда жестче. Миссис Робинс не бросает слов на ветер.
- Гроза прошла без потерь.
- Я слышала, она плакала?..
- Мне удалось ее успокоить.
- Помогли зашторенные окна? – голос женщины не громче шепота, но мне чудесно слышно. Видимо то, как умиротворенно Белла спит рядом, как безмятежно ее лицо, играет решающую роль.
- Скорее, ванная комната… - я стискиваю зубы, припоминая то, как пытался заговорить белочке зубы, - для нее не было грозы.
- Там окон нет…
- Нет.
Розмари впервые за все время поднимает на меня глаз. Чуть исподлобья, но зато искренне. Она смущена.
- Вы заботитесь о ней, Эдвард…
Она говорит это так, будто бы подобное положение вещей – дикость. Или я дикое животное.
- Белла – моя жена.
Это истина. Такая теплая, такая ясная истина… я не допускаю даже мысли, чтобы посчитать ее извращением, хотя раньше бы в первых рядах высказывал свое возмущение. Я нужен Белле. Нужен хотя бы потому, что могу ночами подарить ей покой. Уже ради одного этого я готов быть рядом.
- Она вам доверяет, - Роз как-то растерянно запахивает свой халат, произнеся эти слова немного громче.
- Я делал и сделаю для ее доверия все возможное, - неслышным эхом отвечаю миссис Робинс, с горечью вспомнив те дни, когда Белла отказывалась от меня, не веря ни на грамм, - я ее люблю.
- Я об этом и толкую… - женщина чуть прикусывает губу, в точности как Белла, - простите меня, Эдвард, но я была уверена, что вы любите тело…
Меня не хватает на смех. И даже на ухмылку.
- Я никогда не видел в ней тела, Розмари. Прежде всего она – моя душа.
Женщина вздыхает.
- Увлекаетесь Шекспиром?
Меня раздражают подобные ее фразы. С самого приезда.
- Я не скрываю правды, Роз. Никогда.
Белла, будто почуяв что-то неладное, ворочается на своем месте. Ее ладошка, оставляя мою ключицу, обвивает шею, а голова устраивается под моим подбородком. Это ее любимая поза.
- Ш-ш-ш, - успокаивающе, надеясь не разбудить ее, глажу шелковые волосы.
Бельчонок затихает.
- Белле лучше поспать, Розмари, - чуть жестче нужного произношу я, получше укрывая свое сокровище одеялом. Сейчас я готов выгнать даже Роз, если понадобится, - она устала и, думаю, снова испугается, если проснется.
При упоминании о дочери наша гостья суетится. Поспешно кивает, делая шаг назад. Краснеет.
- Мистер Каллен, на самом деле я хотела вас поблагодарить… и я продолжу этот разговор утром, если вы не против…
Благодарность? Вот как. За что?
- Конечно же нет, - спокойно заверяю миссис Робинс.
- Хорошо, - рассеянно улыбнувшись сдавленной улыбкой, женщина отступает дальше назад, снова взглянув на Беллу. И то, как она спит, как прикасается ко мне, одновременно и нравится Розмари, и ее тревожит.
Но сейчас это абсолютно точно не имеет значения. Скрип закрывающейся двери тому подтверждение.
Мое кареглазое сокровище со мной, оно безмятежно спит, нет вокруг ни капли кошмаров, а все сомнения, надеюсь, искоренены.
Моя Белла в порядке. А большего мне не нужно.
- Σ’αγαπώ kαρδούλα μου³.

____
Σ‘αγαπώ¹Я люблю тебя.
Φιλιά να σου δώσει πολλά τρυφερά²Подарю тебе много-много поцелуев…
Σ’αγαπώ kαρδούλα μου³ Я тебя люблю, сердце мое.



Алюминиевая турка, молчаливо устроившись на конфорке, медленно греет свое содержимое. Большая, с удобной черной ручкой, она покладиста ко всем действиям своей обладательницы, добавляющей внутрь ложечку корицы.
Ника знает в кофе толк.
Чайный гурман Эммет, как-то неловко разместившись на небольшом деревянном стуле в углу кухни, в единственном месте, где не мешает хозяйке, наблюдает за процессом приготовления.
К сожалению, у девушки не оказалось чая. Зато в избытке был кофе, которым она смущенно пообещала удивить.
Танатос, занимая самое выгодное место для обзора, уже почти согласен с этой истиной. При всем его обожании чая, пахнет в кухне божественно. А это только начало.
Вероника стоит у плиты, колдуя над туркой, все в том же бессменном домашнем платье. Оно розово-фиолетовое, из приятной махровой ткани. До колен не доходит, открывая вид на стройные ножки медсестры, не пряча короткими рукавами и ее рук. Светлых, но не до бледности. Умеренного, персикового цвета.
Вероника очень красивая. Даже если учесть ее недавние слезы и буквально мольбы там, в коридоре, даже если принять во внимание чуть раскрасневшееся лицо и алые ободки заплаканных глаз, Эммет с самого начала пришел в восторг от шелковистых волос, длинных ресниц и ласковых пальцев. В руках Ники есть что-то магическое… даже Каролина это прочувствовала.
- Как вы относитесь… как ты относишься к сладкому? - смятенно исправляясь, Вероника нерешительно глядит своему гостю прямо в глаза.
Танатос не жалеет для нее успокаивающей улыбки. Ему нравится это создание.
- Ты ведь обещала меня удивить, - напоминает он, - поэтому положительно.
- Просто я не люблю горькое…
- Тогда будет сладкое, - примирительно соглашается мужчина.
Он здесь слишком большой. В росте, в фигуре, в пространстве. Наверное, это один из первых случаев в его жизни, когда собственная мощь оборачивается не лучшим образом. Неудобна она. И физически, и психологически. В квартире Вероники не так много места, да и сама медсестра, стройная и изящная, куда меньше его. Эммет беспокоится из-за ее хрупкости, если вдруг повернется не тем боком или не так коснется.
Иррационально? Более чем. Каллен, как прагматик, без труда это понимает.
Только вот против фактов не пойдешь…
- Ты поклонница итальянской культуры, Ника?
Она удивленно оборачивается.
- В какой-то степени, - задумчиво отвечает, - ты о кофе?
- Вы… ты его с такой любовью… - почувствовав, что говорит нечто не то, Эммет заставляет себя замолчать, еще и осознав, что сам нарушил правила «ты». Опускает голову, ощущая – о боги! – румянец. Он теплится на щеках красными огнями. Настоящий!
- К сожалению, не довелось там побывать, чтобы увидеть все воочию, но мне говорили, это вкусно, - сделав вид, что ничего не заметила, заканчивает девушка. Чуть уменьшает огонь. – Я, на самом деле, родилась в Греции…
Эммет изумленно вскидывает голову.
Что?
- В Греции?..
Ника очаровательно, пусть и немного зажато, посмеивается.
- Моя мама русская, мистер Каллен. Она вышла замуж за моего отца на Родосе, а затем они развелись. И мы вернулись в Москву.
Ее удивляет выражение лица гостя. Он будто бы разгадывает сложнейшую головоломку и все у него сходится, однако поверить этому нет оснований. Эммет ее немного настораживает.
А затем он вдруг усмехается, сам себе качая головой.
- И давно вы… ты в России?
Снова чертово «вы»! А ведь договорились!
Но Эммету почему-то… стыдно обращаться так к девушке. Натос не уверен, что имеет на то право. Возможно, он и здесь воспользовался ее положением, вынудив перейти на новый уровень под давлением обстоятельств?.. Только вот ведь обнимала его она сама! По-настоящему!..
Все куда, куда сложнее, чем казалось. И чем всегда было – с Мадли, Леей, Дораной… Вероника не чета ни одной из них. Это все равно что сравнивать золото и черные металлы.
- Двадцать лет, - медсестра пожимает плечами, снимая турку с огня. Две фарфоровые чашки из коллекции чьей-то бабушки (Эммет видел такие в домах коренных жителей, Карлайл даже покупал их, как пример русской культуры) уже стоят наготове. В них два кусочка сахара и капля сливок.
Ника разливает кофе, стараясь не пролить мимо и капли, чуть прикусывая губу. На ее сосредоточенном лице не так давно утихнувшие слезы видны лучше.
- А ты?
- Я?.. – мало того, что сам не в состоянии соблюдать свои же правила, Эммет еще и не может своевременно реагировать на слова Ники, чем ее смущает больше прежнего. Она тушуется.
- Эммет Карлайлович, а как давно в России вы?
Маленькая ложечка, такая же алюминиевая, как и турка, кладется на блюдечко рядом с чашкой.
- Семнадцать.
Ника хмыкает, будто бы знала. Ставит сначала одну, а затем вторую чашку на деревянный стол между ними. Как раз на узор скатерти в виде ромбиков.
- Вы родились в США?
- На острове Сими, в Греции. Совсем рядом с Родосом.
На сей раз черед изумленно выдохнуть за медсестрой.
- Γεννηθήκατε στην Ελλάδα?¹ – веселеет прямо на глазах она. Даже слезные дорожки уже не так заметны.
- η αλήθεια² , - не сдерживая и своей улыбки, уверенно кивает мужчина. Услышать от этой девушки свой язык было, прямо сказать, неожиданно. Но как же приятно!
Ye Θεούς!³ , она еще и по-гречески разговаривает…
- Бывают в жизни совпадения, - заметно расслабившись, Вероника придвигает Эммету чашку, садясь напротив него. Лениво помешивает свой кофе ложечкой. – Приятно познакомиться, Эммет. Но ведь имя у тебя не… родители были из англоязычной страны, я права?
- Это долгая история, - спокойно отвечает Медвежонок, снова ощутив смятение. И стыд.
Злым духом «Танатосом» детишек пугают на Сими с колыбели, все знают значение этого имени. Рассказать Веронике, что он и есть его воплощение? Что его зовут Смерть?
Да, это определенно хорошее начало отношений. Даже дружеских…
- Извини, если я сказала что-то не то… - неловко шепчет Ника, опуская глаза к своему кофе.
- Это просто у меня не одно имя, Вероника, ничего страшного. Все в порядке.
И, дабы прервать ставший из познавательного неудобным разговор, Эммет пробует свой кофе. Крепкий, с сахаром и корицей, с капелькой сливок. Сваренный по всем традициям кофеварения.
- Очень вкусно…
- Спасибо, - и сама делая глоток, девушка находит способ избежать прямого взгляда, - если не испытываешь ненависти к корице, это лучший рецепт.
- Тут, мне кажется, еще есть гвоздика…
- Совсем немного, - Ника напрягается, - ты не любишь?
- Наоборот, - мужчина хмыкает, унимая ее беспокойство. Столь искреннее, оно ему приятно. Как и само общество Фироновой.
Обеденный перерыв уже кончился. Эммет уже должен быть в офисе. Но хозяин квартиры так пока и не пришел, здесь столь вкусный кофе, еще и тепло, еще и компания чудесная… ничего не случится. В «ОКО» Антон за главного, он наладит процесс. А остаточные уравнения по расчету крыла можно досчитать чуть позже. В спальне Каролины, пока она будет засыпать, требуя папу рядом, вполне. Убиваешь сразу двух зайцев.
- …Как у нее дела?
Эммет, погрязший в своих кратковременных мыслях, не слышит первой части вопроса.
- У кого?
Ника делает еще один глоток кофе, приметливо наблюдая за тем, как сжимает Натос в руках кружку.
- У твоей дочери? Ты сейчас назвал ее имя и, когда я позвонила, спросил о ней…
Назвал? Вот уж глупые мысли вслух…
- Да, конечно, - вспомнив своего Малыша, Медвежонок не удерживает теплой улыбки, - она полностью поправилась. Мне следует за это еще раз тебя поблагодарить.
- Обтирание как способ сбить жар старо как мир, Эммет. Я не сделала ничего особенного.
- Не умаляй своей важности, пожалуйста. Карли рассказала мне, откуда взялась игра «Цветик-Никисветик».
- Обезболивающие уколы и капельницы с лекарством…
- Один лепесток – одна иголка, - введенный в курс дела, дополняет Танатос, - У «Никисветика» пять лепестков… потому что пять розовых ногтей на каждой из рук.
Да... Когда он услышал это объяснение от Каролины, фантазии медсестры можно было только позавидовать.
- Это было неприятно, вот я и… - Ника опускает голову, забывая про свой кофе, - на самом деле, Эммет…
Она прерывается, заслышав шевеление за дверью. Тонкие стены не скрывают происходящего в коридоре.
И вдруг, как пультом щелкнули, Вероника бледнеет, помрачнев. Делает глубокий вдох.
- Хозяин приехал, - за мгновенье до того, как начинает разрываться дверной звонок, произносит девушка. В глазах читается опасение и что-то глубоко упрятанное, наподобие испуга, а было унявшееся тело пронимает несильная дрожь.
Кофе остается сиротливо стоять на столе.
Недовольный таким положением дел ровно настолько же, насколько интересующийся, почему приезд хозяина вызывает такую реакцию у Фироновой, Эммет не остается в стороне. Он поднимается и идет следом за русской гречанкой, останавливаясь в дверном проходе на кухню.
…За дверью, что уже открыта, слышны шаги. Довольно грубые, но в то же время почти летящие. Несочетаемая вещь.
Вероника отступает чуть назад. Вольно или нет, но ближе к Натосу.
- Ника, Ника, Никушка… - развязным, смешливым мужским голосом зовет темнота, проникая в пространство квартиры, - а кто мне обещал починить ручку?.. Она едва не осталась в моих руках…
- Я вызвала мастера, Павел Аркадьевич, - прикусив губу, как можно спокойнее старается ответить медсестра. – Прошу, заходите.
И он… оно заходит. Пришедшее.
Это мужчина лет тридцати пяти в кожаной куртке, потрепанных джинсах и с беспорядком светлых волос на голове. У него голубые глаза, подернутые мутной пеленой, пьяная улыбка. И пахнет от него, даже воняет, даже по меркам Эммета, дешевыми сигаретами.
- Ничка-птичка, - фыркает, скалясь, тот самый хозяин. Подступает к Веронике, с поражающей бесцеремонностью хлопая ее по бедру, - птичка-невеличка…
Кажется, Фиронова спиной чувствует вспыхнувший взгляд Каллена. Оглядывается, буквально на мгновенье, покрасневшая и затравленная. Умоляет промолчать.
- Деньги, Павел Аркадьевич, - стойко, не давая голосу даже дрогнуть, напоминает. И достает со стенда отложенные туда полчаса назад пятьсот долларов, отдавая их мужчине. Даже безмолвному зеленому Франклину противно касаться его грязных рук. Таких же пропитых, как и все тело. Прокуренных.
- О, птичка-невеличка, - хозяин скалится шире, разглядев поверх головы Вероники необхватного в плечах Медвежонка, - смотрю, появились здесь штангисты? Что, выселить меня хочешь? Выбить отсюда? А договор помнишь? – он буквально плюет эту фразу в лицо Фироновой, - все мои арендующие принадлежат только мне. Никаких притонов-борделей.
- Павел Аркадьевич, это… мой гость… он… он ненадолго, - Нику потряхивает с новой силой.
- Не сомневаюсь, - пришедший нагло закатывает глаза, - все знают, Никусь, что у этих качков не стоит…
Еще толком не решив, что намерен сделать, но уже прекрасно понявший этого «Павла Аркадьевича», Эммет, сжав свой страшный кулак, подается вперед. Вероника загораживает ему проход, на мгновенье зажмурившись.
- Я рассчиталась, Павел Аркадьевич, - говорит она, опасливо сглотнув, - и мне уже пора. Возможно, вам тоже?
- Тебе давно пора, это понятно. Давай тогда по-быстрому.
Ника вздрагивает.
- Что «по-быстрому»?
- Ну как что? – пришедший изображает праведное негодование. - То же, что и всегда. Твой хахаль, Никусь, должен же знать, чем занимается его сучка, пока его нет…
И, не собираясь больше себя сдерживать, Павел протягивает свои руки к Веронике. К ее бедрам. Для новых «страстных» похлопываний, от которых она так сильно сжимает зубы.
Правда, цели своей достичь не успевает. Ладони Эммета из-за спины девушки обрубают его попытку на корню. Хорошо еще, если не ломают запястья.
- А камешек-то двигается! – восклицает хозяин, пьяно ухмыльнувшись. - Ну что, завидно, Шварценеггер? Подожди еще, шоу не все!..
…Это становится последней каплей. И последними нормальными словами.
Танатос, сбрасывая сдерживающие оковы, дает своей силе выход. Раз – и активирует ее, переставая подавлять. Позволяет пламени как следует разгореться.
Не сыпля ни ругательствами, ни проклятьями, он молчаливо, но очень красноречиво вжимает горе-хозяина в бетонную несущую стену. Со всей мощью ударяет головой.
Вероника вскрикивает, вжавшись в свой угол у кухни.
Взяв потенциального противника за грудки, Эммет не скрывает огня в глазах. Подонку это на пользу.
- Извинись, - мягко, негромко требует он.
- Чего?.. – ошалевший, крепко прижатый к стене, тот останавливается на половине вздоха.
- Извинись перед Вероникой Станиславовной. Немедленно.
- Ты с дуба рухнул! – он пробует вырваться, однако хватка у Эммета что надо. Неспроста он столько лет ее тренировал.
- С высокого, - Каллен кивает, - извиняйся. Даю тебе секунду, прежде чем язык будут вынимать из желудка.
- Ника!
Но девушка не отвечает на выкрик. Она все так же стоит в своем уголке, осторожно поглаживая пальцами пластиковую поверхность домофона и, кажется, плачет. Опять.
Эммету окончательно срывает крышу.
- ГОВОРИ! – хорошенько встряхнув хозяина квартиры, требует, не принимая отнекиваний, он. - На счет три. Раз… два…
Его вид, вид его кулаков, та сила, которую уже успел ощутить затылком, производят на Павла Аркадьевича достаточное впечатление. Он обмякает.
- Прошу прощения, Вероника… - шипит, глянув в сторону девушки с пренебрежением.
И, дождавшись пока Медвежонок выпускает его из своих рук, пятясь к двери, выплёвывает окончание фразы:
- Я прошу прощения, что вы больше не живете здесь!
А затем, с деньгами, понурым видом и синяком на затылке быстро-быстро скрывается за дверью. Даже сам за собой захлопывает.
Эммет закатывает глаза. Трус. Гадкий трус, позволяющий себе приставать к женщинам.
Но все же, радость победы, почти ликование от возможности набить кому-то наглое «лицо», затмевает горечь никиных слез. Она стоит все там же, не двигаясь с места, и плачет еще горше. Уже со всхлипами.
- Ника, - Танатос подходит к девушке, чуть присаживаясь перед ней, чтобы заглянуть в глаза. Снова маленькая. Снова грустная. Снова – расстроенная. Это причиняет уже почти физическую боль. – Ну что ты? К черту его.
- Я заплатила за следующий месяц… - она жмурится, стиснув краешек своего платья руками, - у меня нет сейчас возможности переезжать, а он… меня здесь не оставит…
- Тебе так нравилось , – Эммет стискивает зубы, - все это терпеть? Ника, ты с ним?.. В принципе?
- Нет! – испуганно и возмущенно одновременно, она всхлипывает, оттолкнувшись назад и вжавшись спиной в угол у домофона. - Конечно же нет! Это просто касания, Эммет, это вроде развлечения… но за них он скидывал пятьдесят долларов каждый месяц! Для меня так… проще…
Танатос старается вдохнуть поглубже, чтобы не напугать своим тоном. Он не склонен срываться в эту секунду.
- Ника, ты не должна позволять никому так с собой обращаться. Ни за какие льготы.
Она смаргивает несколько слезинок, качнув головой. Бежевые пряди, стянутые в хвост, выбиваются из-под резинки. Спадают на лоб.
- Я не в том положении, чтобы устанавливать правила…
- Неправда, - спокойно разубеждает Каллен, осторожно убирая особенно наглую прядку подальше, ей за ухо. Ника плотнее сжимает губы, наблюдая за этим, - ты, только ты всегда устанавливаешь правила. С самого начала.
- Не каждый может позволить себе личную неприкосновенность, - маскируя дрожь, девушка пытается отодвинуться от окружающих повсюду рук Медвежонка подальше, - мне жаль, если я тебя… вас разочаровала, Эммет Карлайлович.
Ей боязно. А еще – горько. А еще – стыдно, как совсем недавно было ему. Она так пытается скрыть это, не показать, но истина витает в воздухе, буквально притягивая к себе взгляды. И от правды никуда не убежать.
Ника будто бы убеждает себя в чем-то, и это ее убеждение, мерцающее в глазах, Эммету не нравится. Более того – проникает в душу, пощипывая ее и вынуждая гореть. Впервые, наверное, в жизни по отношению к женщине. Даже при виде страданий Иззы не было так больно…
- Натос, - не успев себя остановить, выдыхает он.
- Натос? – Вероника, подавив всхлип, в недоумении.
- Мое греческое имя – Натос, - мужчина невесело усмехается, не пряча сострадания во взгляде, - Ника…
И здесь… и здесь что-то происходит. Что-то очень странное, очень необычное, возможно, виной тому звезды. Звезды так сошлись. Небо так решило. Или проще – случай. Судьба еще та кудесница и интриганка.
Только вот Эммет наклоняется ниже, не отдавая себе полного отчета, не собираясь его отдавать, что делает. И касается тех губ, которые совсем недавно побледнели из-за их стычки с хозяином чертовой квартиры.
Целует Веронику.
…Пожар.
…Рассвет.
…Солнечный свет.
И теплое дыхание с привкусом корицы… кофе с корицей…
Девушка не сопротивляется. Более того, ощущая несмелые прикосновения ее пальцев к своей рубашке, Эммет понимает, что ей нравится… или, на крайний случай, не противно.
Какое очаровательное создание… беззащитное… и такое искреннее… во всем.
- Натос… - восхищенно, будто никогда не слышала такого имени, произносит Ника.
Улыбается…

____________
Γεννηθήκατε στην Ελλάδα?¹ - вы родились в Греции?
η αλήθεια² - чистая правда.
Ye Θεούς!³ - о боги!



К прослушиванию обязательно. Иначе можно упустить суть)))

Ты меня зовешь –
Я здесь.
Я распахиваю шторы кухни, проникнувшись мотивом песни. Солнечный свет, льющийся водопадом, мгновенно устилает весь ее пол. Наполняет собой пустую, пока сонную комнату.
Чтоб узнала ты –
Я есть.
Надеваю один из передников Рады и Анты, порадовавшись самому зрелищу себя в нем, и ласково улыбаюсь начинающемуся дню, не глядя на часы. Как раз вовремя… и очень, очень красиво. Заслуженно для кого-то.
Узнаешь меня…
И я тебя узнал…
Ну еще бы, мое сокровище. Я тоже различила тебя первым среди всех. Там, на пустынной дороге Вегаса, на переднем сидении серого «Ягуара». Это было предопределено.
Через мили и века
Вот тебе моя рука,
Ты зовешь меня, чтоб я тебя позвал!..
И я позову. Я ставлю кастрюлю с молоком на огонь, доставая из верхнего ящика большую ложку, и не сомневаюсь в истине этого порыва. Ведь пока ты меня зовешь, Ксай, у меня есть повод по утрам просыпаться.
Сегодня среда. Теплая, весенняя, солнечная среда, начавшаяся для меня с мягких простыней и защищающей, донельзя близкой позой Алексайо. Он прижал меня к своей груди, крепко обхватив руками за талию, и, хоть было безумно приятно чувствовать его рядом, чтобы выбраться из таких объятий незамеченной мне понадобилась вся моя сноровка. Эдвард чутко спит.
Зато сейчас, даже если на часах всего шесть пятьдесят утра, я чувствую себя абсолютно счастливой.
На современной кухне, где так располагает к себе плита и широкие тумбы с гранитной поверхностью, где забит холодильник и есть все необходимое, дабы порадовать Аметистового, я – хозяйка. Теперь отныне и навсегда.
Полетели сквозь окна, занавешенные дождем,
Чтобы ты не промокла, я буду твоим плащом…
Русский певец, чей голос немного более сладок, чем тот, чья песня стала нашим с Ксаем талисманом, поднимается выше, взлетая по нотам. И вместе с ним, подстраиваясь под ритм, взлетаю и я. Гордо подняв голову, оглядываю свои владения, подмечая каждую мелочь и наслаждаясь ей. Воистину нет ничего приятнее, чем готовить завтрак любимому мужчине.
А уж какие правдивые слова песни – про нас обоих. До последнего.
Музыка набирает обороты… и силу…
Я даже дышу тише…
Молоко закипает, впитавшее в себя необходимый сахар.
Я нагибаюсь за манкой, делая огонь немного меньше. В полках здесь можно найти все, что угодно. Анта и Рада потрясающе ведут хозяйство. Я хочу взять у них мастер-класс. Я хочу уметь все, что следует жене. Восхищение в глазах Эдварда, когда у меня получается нечто новое, не передать словами. И оно согревает, добавляя красок к жизни, мое сердце.
Полетели сквозь стрелы под обстрелом и под огнем…
Тонкая струя манки в молоко. С негромким, неслышным плеском и оседанием на дне. Как в идеальном рецепте.
Я помню свой первый урок, когда Ксай, стоя за моей спиной, показывал, как понять, кипит молоко или нет. И как именно следует добавлять крупу, когда все готово, дабы изначально не испортить весь завтрак. Он был добрым и понимающим, он не торопил меня. А это, несомненно, делает его самым лучшим учителем.
Следующим моим шагом, наверное, будут оладьи. Розмари окончательно поверит в изменения моего сознания и жизненной позиции, если увидит, что я и их научилась жарить.
Чтобы ты не сгорела, я буду твоим дождем…
Какой он романтичный. Я невольно заслушиваюсь. Рука, помешивающая манку, делает это вольно или нет, в такт музыке, пока, одновременно стараясь разобрать слова и насладиться песней, я вслушиваюсь в ее ритм.
Этот радиоприемник Анта всегда включает, когда готовит что-то. Я решила не изменять ее традиции, надавив на нужную кнопку. А радио в России, судя по всему, изобилует чудесными композициями.
…Начинается проигрыш. Я вздыхаю, ненадолго отпустив свое пристальное внимание. Методично, но скорее машинально помешиваю кашу, рассматривая ее медленно густеющую консистенцию.
- Миллион шагов назад, - раздается из-за спины. И тут же, быстрее, чем успеваю среагировать, даже обернуться, теплые руки обхватывают мою талию, - миллион кругов… и Ад.
Как выразительно, боже мой, и его баритон…
Клубничный гель, ставший теперь и моим тоже, свежесть простыней, лосьон для бритья и просто… Эдвард. Каждой своей клеточкой.
Теплый, он обнимает меня, надежно прикрывая спину. И с детским интересом выглядывает кашу за моим плечом, напевая один в один с исполнителем неизвестную мне песню. На русском, как и он.
- Миллион веков тебя одну искал… - сладостно протягивает, опустившись на тон ниже, и целуя мою шею под ухом, а затем и там, где слышен пульс. Мятное дыхание ее щекочет.
- Я тебя тоже...
Алексайо, не отвечая, зарывается носом в мои волосы.
- В миллионе есть лишь миг, - сокровенно шепчет Аметист, крепче сжав меня руками и идеально встраиваясь в музыкальный фон без толики фальши, давая эмоциям бить ключом, - подаривший мне твой крик…
Я подаюсь назад, не отпуская своей ложки, но мешаю кашу быстрее. Она густеет, белеет, подходит к степени готовности… но мне нельзя убирать руки, не сейчас. Как бы ни хотелось обнять Эдварда по-настоящему.
Я переплетаю наши левые ладони, не в силах удержаться. Мне нужно его чувствовать. Чувствовать как можно явнее.
- Ты зовешь меня, - муж целует мою макушку точно так же, как и ночью, с бережной нежностью, - чтобы я тебя позвал…
Я запрокидываю голову, когда он требовательно пробирается губами к моей шее. Поцелуи, замещающие время короткого проигрыша и наступающего припева, ощущаются в самой глубине моего тела. Окутывает его собой и не отпускают. Ни за что.
Мы взлетаем вверх вместе, как по нотам. И там же парим. Эдвард не дозволяет своему голосу сорваться, а я наслаждаюсь этой маленькой импровизацией. Его «я буду!»…
Дабы облегчить мне задачу и не вынудить сетовать на комочки, правой рукой Эдвард помешивает кашу вместе со мной, не давая остановиться, а вот левой… левой притягивает так близко к себе, как может, вжимая в собственное тело. И целует все, что видит, начиная от шеи и заканчивая плечами. Чуть спускает даже мой сегодняшний розовый сарафан, купленный все на том же Санторини. Я, наверное, всегда буду с особым благоговением носить одежду оттуда.
Эдвард ласкает меня, однако слушает песню. Он знает ее. И потому так точно, так метко проговаривает важнейшие слова.
- Твоим плащом…
Требовательная рука на моей талии, гладит шов, спускающийся к бедрам. Наполняет своим теплом.
Наверх. На самый верх. С отчаяньем, восхищением, любовью, бесконечной верой!
Я задыхаюсь…
- Твоим дождем…
И я вижу, вижу и этот плащ, и этот дождь, и огненные стрелы, и даже грозы… он поет, «полетели сквозь грозы»… я забываю, что здесь делаю… зачем мне эта каша…
Он со мной, он, только он. ВСЕГДА ОН!
Но снова… снова и снова… припев повторяется и Эдвард, сильнее вжавшись в меня, продолжает свою неожиданную, маленькую и такую сладкую пытку. Ласкает меня, буквально наслаиваясь на эмоциональную, пышущую жизнью песню. Становясь ее неотъемлемой частью.
- Твоим плащом… - вдоль позвоночника указательным пальцем, до дрожи.
Я прикрываю глаза.
- Твои дождем… - ладонью на ключицу, почти полностью накрывая ее. Грея.
Прерывисто, восторженно выдыхаю.
- Я буду, - клянется, не пожалев искренности, Алексайо. И возвращает обе руки на мою талию, заканчивая песню. Естественно, сразу же с певцом.
Я слабо посмеиваюсь, напоминая себе о том, что нужно выключить кашу, и откидываюсь на его грудь. Все еще сбито дыша.
- С добрым утром, радость моя, - изменившимся, ставшим тихим, но оставшимся таким же проникновенным голосом произносит Эдвард. – Ты у нас и вправду солнцем разбужена…
- И укрытая тоненьким кружевом, - давно заученными наизусть словами нашей песни отвечаю ему, указав на тонкое переплетение кружев на поясе сарафана, - доброе утро, Ксай.
От его улыбки, что я чувствую независимо от того, вижу ее или нет, действительно становится светлее. Солнце ярче.
- Ты знаешь, сколько сейчас времени? – вкрадчиво интересуется он.
- Около семи?
- Утра, ага, - Эдвард с обожанием трется носом о мою щеку, - расскажешь мне, почему не спишь?
- Слишком хорошая погода, - выглянув в окно из-за его плеча, честно объясняюсь, - а еще мне не хотелось оставлять тебя без завтрака.
- Теперь будем каждое утро есть манную кашу?
- Если ты хочешь. Я не знаю, чем ты обычно завтракаешь…
- Бельчонок, - Алексайо с тяжелым снисходительным вздохом соединяет ладони в замок на моем животе. Но предусмотрительно делает шаг от плиты, дабы не было никакой возможности опрокинуть только что сваренную манку на себя, - я просто интересуюсь, почему «совы» внезапно стали «жаворонками», вот и все. Ты не представляешь, как приятно, когда для тебя готовят…
Правда, приятно?
Я расцветаю. И краснею одновременно.
- Уж я представляю, Ксай…
А вот теперь краснеет Эдвард. Так мило. Я поворачиваюсь в его руках, кладя ладони на грудь, и заглядываю в аметисты. Отдохнувшие и умиротворенные, они мерцают. Но все же отголосок беспокойства здесь есть, он никуда не делся. И я, я единственная причина, по которой он нервничает этими днями… ночами. Сдался мне этот кошмар…
- Ты выспалась? – заботливо зовет Серые Перчатки, с приметливостью подмечая малейшие признаки недосыпа на моем лице.
- Знаешь, с тобой очень приятно спать, так что, думаю, да, вполне.
Мой напускной смех его не веселит. По крайней мере, не так сильно.
- Мне не нравится, когда тебя тревожат сны на те темы, что уже давно в прошлом.
- Эдвард, - я устраиваю голову у него на плече, обнимая за шею, - я не выбираю их сюжетов. Но извини пожалуйста. Я не была намерена тебя будить.
- Здесь не за что извиняться, это всего лишь мое беспокойство, - отрицает Ксай, - просто расслабься. Дай себе быть счастливой.
- Со своим плащом… - стараясь вернуть ему оптимизм, ухмыляюсь, - и дождем… и солнцем… всем. Ну конечно же, я даже не сомневаюсь, что так будет.
Тут же смутившийся Эдвард просто целует мой лоб. Он всегда, когда хочет многое сказать, но не знает, как точнее это выразить, так поступает.
- Угостим Розмари? – как бы невзначай интересуется, поглядывая на кастрюли манки.
- Если она уже не спит, - выглядываю на лестницу из-за его плеча, - и если она согласится…
…Замолкаю. На полуслове, на полузвуке, заслышав мелодию, что так волнует всю душу. Буквально пронизывает ее, заливая пламенем восторга.
- Ксай, - подпрыгнув на своем месте с детской непосредственностью, гляжу прямо в аметисты, - та самая песня… музыка!
Пианино, да. Ускоряющийся темп. Перебежки из ударных.
«Небеса».
Эдвард узнает ее. Под мою восторженность, под собственные наблюдения и просто внезапно поддаваясь столь чудесному утреннему моменту, он разжимает руки, кладя их на мою талию. И увлекает за собой в столовую за следующей аркой, где гораздо больше места.
Руки ближе к вышине плеч, ладонями накрыв друг друга. Мое золотое кольцо блестит на пальце так же ярко, как у Алексайо, когда он вдруг в вальсирующем темпе делает шаг назад. По маленькому квадрату.
…Русский баритон, такой похожий на голос Эдварда, пронизанный любовью, начинает петь.
- Я не умею, Ксай, - шепотом, прикусив губу, бормочу я. Его движения, даже такие отрывистые, уже чересчур изящны.
- В этом нет ничего сложного, Белла, - убеждает муж, призывая себе довериться. Поддерживает меня увереннее, принимая бразды правления в свои руки. Раз и… ставит на свои ноги. Без особого труда.
- Видишь, совсем просто, - когда озадаченно поднимаю на него глаза, докладывает с теплой улыбкой. И, встраиваясь в ритм музыки, ступает в сторону.
И как без нее теперь?
Я чувствую его губы на щеке.
Как продлить эту краткую оттепель?
Горячее дыхание окутывает мой висок
Прижимаю сильней, да пребудет во мне…
Усиливаются объятья, а наша близость осязаема в самом воздухе столовой.
Ее запах и родинка на спине...
И снова поцелуй. Только теперь – в губы.
Шаг, шаг, шаг…
Мы следуем друг за другом, улыбаясь все явнее после каждого движения. Я смеюсь тому, как легко и просто, оказывается, танцевать с Эдвардом, а он, наверное, рад моим успехам. Или же своей находчивости, что позволяет ему так уверенно вести нас в компании с чудесной песней.
Гимн, гимн всех отношений, почти их пересказ.
Я не могу слушать эту песню без дрожи. Она слишком настоящая и слишком искренняя, дабы пройти мимо.
В ней – вся жизнь…
- Но время не вернуть, а счастье слепо, - нашептывает мне на ухо Ксай, прижимаясь к нему щекой, - это чистая правда, Бельчонок.
Я улыбаюсь. Широко, восторженно ему улыбаюсь, надеюсь, вложив всю ту нежность, что так хочу подарить. Всю любовь.
- Эдвард, это мой первый вальс…
Он недоверчиво прищуривается.
- Ну что ты?..
- Ага, - приникаю к его груди, посильнее сжав ладони, - и он тоже твой… как и все остальное.
Я понимаю, как никогда ясно понимаю, любуясь мужем, что в этом мужчине не только мое будущее, в нем я вся. Даже если растворяться в ком-то плохая затея… это если ты не веришь. Если сомневаешься, даже на грамм, в нем. А когда понимаешь истину и видишь ее, когда все остальное перестает иметь значение… ни место страху. А единение – залог успеха.
Небеса мои обетованные,
Нелегко пред вами стоять, так услышьте меня.
- Σ’αγαπώ, Aleksayo…
Я говорю это, приникнув к его плечу и удерживая в прежней позе, а сама смотрю на лестницу, где уже после третьего шага нашего вальса разглядела Розмари. Она стоит, неловко приникнув к перилам, и наблюдает. За каждым шагом. За каждой улыбкой. За каждым моим вздохом.
И сейчас, когда обнаруживает, что я знаю, где она, внимательно всматривается в глаза. С капелькой суровости.
А я лишь явнее улыбаюсь. Демонстрирую ей свое счастье.
Я все еще продолжаю верить, что она поймет…



Прежде чем вплотную взяться за свои чертежи до самого ужина у Эммета, Алексайо оставляет нам с Розмари две большие тарелки с удивительно-нежной, сливочной «Карбонарой». На тарелочке рядом прилагается уже натертый мужем пармезан, а паста посыпана небольшой порцией перца, добавляющего блюду пикантности.
Я знала, что Эдвард умеет готовить. Но чтобы еще и так красиво, так заботливо подавать – сюрприз…
Розмари тоже не верит своим глазам. Она заходит в столовую как раз тогда, когда я кладу возле ее тарелки вилку и нож, и немного теряется, оглядывая все это великолепие.
- Рестораны так быстро доставляют еду, Белла?
Меня пробирает гордость, а на губы просится улыбка, удерживать которую не вижу смысла. Она наполняет жизнь новыми красками.
- Это дело рук Эдварда, Роз, - хитро отвечаю я, - не откажешься попробовать?
- Он готовит?
- Знаешь, здесь говорят «талантливый человек талантлив во всем».
На такое ответить женщине нечего. Она присаживается на свой стул, оставаясь в комнате, и нерешительно глядит на пармезан.
Сегодня Роз в прежних джинсах и синих тапочках, но блузка у нее новая, темно-бордовая. И мне почему-то сразу же вспоминается любимый цвет Рональда. Неожиданно.
Первую пробу с нашего обеда снимаю я. Накрутив на вилку несколько спагетти, поддеваю ее острием кусочек ветчины в ароматном сливочно-яичном соусе. Вкусовые рецепторы замерли в предвкушении.
И пармезан… боже, как дополняет это блюдо пармезан…
- Мне говорили, мистер Каллен родился в Греции, - Роз так же пробует макароны, не скрывая приятного удивления их вкусом, - там тоже популярны спагетти?
- Просто я люблю эту пасту, - пожимаю плечами, взглянув на маму из-под ресниц, - он приготовил ее для меня. И для тебя, конечно же.
- Я не рассказывала ему о твоих любимых блюдах.
- Я знаю. Я ему рассказала.
Еще одна вилка пищи Богов. На самом деле. Будто бы это блюдо принесли прямиком с Олимпа, не забыв поперчить. Эдвард восхитителен. И больше он никогда на свете не позволит себе при мне отрицать собственное кулинарное мастерство. На какое количество блюд оно бы не распространялось.
- Белла, я понимаю, что за обедом не самое лучшее время… но я боюсь, лучшего нам с тобой не представится, - спустя пару минут трапезы, в которой нет ничего, кроме неги для желудка, произносит Розмари. Серьезно.
- Мам, не отговаривай меня, пожалуйста, - устало шепчу, вспомнив, как прошел вчерашний ужин, обреченно водя вилкой по стеклянной поверхности тарелки. Гжелевая. С заморскими цветами. Боже мой, это ведь ее я раскрасила одной из первых… да-да, вот подпись, под этой капелькой соуса, «Изз»… Эдвард нашел ее. Он о ней вспомнил.
- Я не отговариваю, - Розмари решительно качает головой, словно бы о таком никогда и не думала, - моя девочка, я вообще не намерена сейчас высказывать свое мнение. Я… я увидела достаточно.
Мне вспоминается та картина раннего утра, когда варила манку. Мама тогда сделала вид, что ничего не было, ничего она не заметила, и, стоило нам закончить вальсировать, как ее и след простыл, а когда Эдвард подошел к комнате, дверь была закрыта и вокруг тишина… так что каши она не отведала. Но не похоже, чтобы сильно об этом жалела. Паста компенсировала все.
И та же паста послужила напоминанием нашей нежности, которую не посчитал бы искренней лишь слепой.
- Я рада, если это так, - тихонько произношу, как можно проникновеннее посмотрев в ее синие глаза.
На самом деле, не могу до конца поверить, что Розмари здесь. Я столько времени ждала нашей встречи, так хотела разделить с ней всю свою радость, так мечтала получить одобрение… и убедилась, в который раз, что не всегда наши ожидания соответствуют действительности.
- Это так, - подтверждает миссис Робинс, - я просто хотела расспросить тебя… о вас. О ваших отношениях.
Паста внезапно становится чуть переперченной.
- Я не знаю, смогу ли ответить на все вопросы. Пожалуйста, давай без провокаций, Роз.
- Какие провокации, Цветочек?.. – она нерешительно прикусывает губу, вспомнив это прозвище, но едва видит, что я не против, продолжает, - Эдвард любезно предложил мне пожить у вас. Я здесь гостья. Я не имею на них права.
- Ты желанная гостья, Розмари…
- Тем не менее, это не отменяет «птичьи» права, - женщина невесело усмехается, - ладно, Белла. Это как отступление. Я просто хочу сокровенных ответов, если ты будешь вольна их дать, и правды. Я пропустила большой отрезок твоей жизни, моя девочка, и хотела бы его наверстать.
В ее искренности не усомниться.
Я как раз накручиваю на вилку еще немного спагетти с ветчиной, и аппетит вздрагивает, едва не убегая. От растроганности? Или бабочек в животе?
- Я слушаю, мама.
Выждав небольшую паузу, миссис Робинс наливает в свой стакан гранатового сока, стоящего здесь же, на столе. Чем-то напоминает вино, но безалкогольный и куда более сладкий. А еще – я его люблю.
Роз удивлена маркой. Знакомой, американской маркой. Но ничего не говорит. Уже принимает это как должное.
- Когда ты поняла, что его полюбила? – с капелькой дрожи вопрошает ее голос.
Что же, это проще, чем я думала. Мне доставляет удовольствие говорить об Эдварде в таком ключе. К тому же, каждое слово – лишнее убеждение для Розмари, а это бесценно. Я хочу, чтобы она верила мне, чтобы меня принимала. Я не желаю терять маму.
- Когда Эдвард сказал мне, что мы – семья.
- Так и сказал?
- Да. В начале марта.
- Когда ты еще была «голубкой»?
- Вроде того. Это было его серьезным отступлением от плана…
Роз вздыхает.
- Он поступил так из-за желания? Белла, прости мое любопытство, будь оно не ладно, но мистер Каллен… принуждал тебя? Хоть к чему-нибудь, хоть однажды? Я клянусь, что не стану вмешиваться. Я просто хочу знать.
Я тоже вздыхаю. И отодвигаю свою пасту чуть дальше, доверительно наклоняясь над столом в сторону Розмари. Прямо к ее синим-синим глазам.
- Мам, на самом деле, это я его «принуждала»… - загадочно блеснув ими, произношу я.
- Во время грозы?
- Нет, намного позже, - не могу скрыть того, что при упоминании этого слова мурашки все еще пробегаются по спине. Но вчерашняя ночь, хорошо подвешенный язык Эдварда, его уверенность и мастерство успокаивать меня доказали, что все не столь страшно. Можно с ним справиться, если есть желание. Если хватает сил доверить кому-то всю свою боль.
- Но почему тогда такая скорая свадьба? – Розмари конфузится, задавая этот вопрос, но не может промолчать. Ее он тревожит. – Если ты не?..
- Я не беременна, нет, - опускаю голову, не решаясь признаться матери, что вряд ли когда-либо буду в положении в принципе, это окончательно разобьет ей сердце. Не сейчас, - просто мы сочли, что так будет лучше. Зачем тянуть время?
- У тебя оно не ограничено. Ты не думала подождать немного, проверить ваши чувства?..
- Я проверила их задолго до свадьбы, мама. Честно. Я ни секунды не сомневалась, отвечая «да».
- Настолько, что обвенчалась в православном храме…
- Имеет ли это коренное значение? – я чуть не закатываю глаза, - для меня было важно обвенчаться с Эдвардом. И знаешь, если на то пошло, я бы могла сделать это и в мечети. Я его люблю - все просто.
Соглашающаяся со мной, женщина не спорит. Просто отрывисто кивает, снова невесело усмехнувшись. Берет еще вилку пасты. Она ароматная и горячая, еще не остывшая, будоражит вкус. Я тоже не удерживаюсь.
- Ты… - Розмари тушуется, раздумывая, стоит ли этого говорить. - Ты не позвала меня на свадьбу потому, что думала, я помешаю ей?
Это напоминание меня расстраивает. Я, наверное, никогда не смогу простить себе и собственной нерасторопности того, что вместо Роз в самый главный день одевала меня незнакомка-Агнесса. Я мечтала, чтобы это была Розмари. Хотя, справедливости ради стоит заметить, что в свете последних событий, открывшихся так внезапно, возможно, ее отсутствие было и к лучшему. Эдвард тогда еще не до конца верил в наше будущее… даже с кольцами…
- Нет, мама, - честно даю ответ я, - тогда я и подумать не могла, что ты можешь быть… против. Я говорила, это случилось крайне внезапно, и я просто не успела тебя пригласить. У нас на все было три дня.
- Эдвард повез тебя на свою Родину…
- Он хотел подарить мне себя, - как романтичная девчонка, запрокидываю голову, мечтательно оглядывая карнизы штор над окнами за моей спиной, - и подарил самую настоящую сказку. Если ты захочешь, я могу показать тебе фотографии.
- У вас есть свадебный альбом? – брови Розмари взлетают вверх. Она совсем на себя не похожа.
- Есть. Это ведь главное событие нашей жизни, мама… настоящее, - моя улыбка становится растроганно-грустной от того, что никогда более этот день не повторится. Самый чудесный за все мое существование.
Роз внимательно слушает. Мало того – она внимательно смотрит на меня. И ни одна деталь, даже самая мелкая, не скрывается от ее приметливого взора. Материнского, а значит – зоркого. В самом прямом смысле этого слова.
Когда я заканчиваю, она определяет для себя дальнейший сценарий действий. Решительно отодвигает тарелку с пастой, как бы ни была та вкусна, и поднимается со своего стула. Первый шаг мне навстречу делает зажато, пересиливая себя, а вот второй… второй уже проще. Легче. И третий. И четвертый.
Я быстро встаю, пока она не подошла так близко, дабы обнимать меня сидящую, и отхожу от стола. Не хочу, дабы потом пришлось кому-нибудь из нас убирать пол от липких сливочных макарон.
- Мой Цветочек, - полувсхлипом, полувздохом шепчет мама, протягивая руки вперед.
И я откликаюсь.
Мы стоим посреди столовой, обе со стремительно влажнеющими глазами и подрагивающими пальцами. Я держу Розмари за талию крепко-крепко, наверное, как в детстве, а она с лаской гладит мои волосы, не запутывая пряди. Она – мама. Моя чудесная, моя родная, моя любимая мама. Она не бросала меня, она здесь.
Эдвард прав, кто бы еще за столько миль примчался, кроме нее, спасать меня? Кто бы за меня вступился перед Великим и Ужасным «старцем»? Розмари… уникальна. Как и все те люди, что равноправно владеют моим сердцем.
- Я соскучилась, - проникнувшись моментом, сокровенным шепотом выдыхаю я. Прижимаюсь к теплому плечу в темно-бордовой блузке.
- А я как соскучилась, - таким же шепотом вторит Роз, мотнув головой, чтобы прогнать лишние слезы, - моя девочка, ты – самое главное, самое важное создание в моей жизни. Я никогда, никогда не хотела для тебя ничего большего, чем счастье. Ты знаешь это.
- Так не отбирай его, - почти взмаливаюсь я. Со всем своим отчаяньем.
Роз упряма. Если она решила, если она убедила себя, если… никто уже не поможет.
- Белла, - мама приникает к моему уху, предварительно нежно поцеловав висок, - знаешь, вчера, когда была гроза… а вчера была гроза, я думаю, ты в курсе… я так испугалась, когда увидела молнию. Я представила, что чувствуешь ты и как тебе страшно, и я… я всерьез была готова прибить этого Каллена, если бы вдруг увидела, что он не может позаботится о тебе должным образом.
- Розмари… - стону я, морщась. Первое мое действие с утра было строкой в Google «прогноз погоды» на вчера. И он отнюдь не обрадовал.
- Но Цветочек, когда я вошла, - она качает головой, прикусывая губу, и неровно выдыхает, - я увидела вас в ванной. Я услышала, что он тебе говорил… человек, которого мы с мистером Своном считали едва ли не извращенцем последнее время… и потом, ночью, когда я снова зашла, ты спала так спокойно… Белла, я не помню ни единого дня до твоего переезда сюда, чтобы ты так спокойно спала. Тебя не разбудил ни шепот, ни дальнейшее продолжение ночной эпопеи. Даже гром.
Меня потряхивает. Гроза потом продолжилась?..
- Мне с Эдвардом не страшно, - сдавленно шепчу я, прижав маму к себе покрепче, - он рядом со мной ночью. С самого первого дня, Роз, он не оставлял меня одну…
- Девочка моя, - Розмари ощутимее целует мои волосы, поглаживая их с новой силой, и я узнаю ее. Узнаю ту женщину, которую люблю всем сердцем, мою первую спасительницу, мой стимул продолжать жить после той ужасной грозы. Мама приехала. Моя мама!..
- Я поняла, - Роз накрывает рукой, мягкой и трепетной, мой затылок, так же как Эдвард этим утром, - я убедилась в его преданности тебе, Белла. Как вы танцевали утром… прости меня, я подглядела, но… как же можно было не подглядеть? Человека можно увидеть истинным лишь в такие моменты.
Наш танец… наш первый, наш главный танец. Ведь на свадьбе у нас не было возможности… ни на одной…
«Я буду твоим плащом».
«Я буду твоим дождем».
«Я буду».
Нет сомнений. Ни капли, мой Ксай. Даже у Розмари уже, похоже.
- Я не обижаюсь, мама… я не виню тебя…
Успокоенно, облегченно хмыкнув, она на мгновенье сильно-сильно сжимает меня в объятьях, а затем выпускает из них. Отстраняется, уложив руки на плечи, и гладит их у основания, разглядывая будто в первый раз.
- Не плачь, - просит, хмурясь слезинкам, являющимся отражением ее, - я предлагаю занятие получше: сначала закончить с обедом, что твой муж так старался для нас приготовить, а затем просмотреть ваш альбом. Я бы очень хотела его увидеть.
Меня пробирает на смех. Только нежный. Вдохновленный.
- И ты не плачь, - ласково пожимая ее руку, прошу я.
- Не буду, - Розмари разворачивает нас к столу, вынуждая меня вернуться на свой стул. Сама же садится на свой. Берется за вилку. – Безумно вкусная паста, Цветочек.
Как будто можно ответить на такое что-то более правильное.
Я ухмыляюсь.
- Замечательная…

Чуть позже, с двумя чашками зеленого чая, на большом и мягком диване мы с Розмари, устроившись у его левого бока, листаем альбом.
Теплая гостиная дополняется теплым чаем и не менее согревающим пледом, а яркое солнце на наших греческих фотографиях, смешиваясь с реальным русским солнцем, буквально бьет из немых картинок. Выдает их настрой с головой.
Мама, не скрывая восхищения, любуется нашими фото.
На розово-голубых страницах с изображением морских волн, полупрозрачных, зато с барашками, напечатаны фотографии (в виде наклейки с очаровательными скрепочками). Необычность дизайна альбома не менее притягательна – он кожаный, с надежным переплетом, темно-фиолетовый. На этом цвете настояла я.
…Вот Эдвард и я на фоне старой греческой церквушки острова Санторини, на фоне гор, белых домиков и морских пейзажей. Я стою почти на вершине горы, а он чуть ниже… и мы, придерживая мою фату в две руки, сливаемся в целомудренном, но отдающим всеми прелестями брака поцелуе. Мы счастливы.
…Вот маленькая мощеная улочка с узкими стенами и горшком с белыми цветами на крошечном балкончике. Я стою рядом, прикасаясь ладонью к камням, и объектив сфокусирован на мне, превращая Эдварда чуть позади в фоновое изображение. Однако его руки, по-хозяйски обвившие мою талию, как никогда заметны. Вместе навсегда.
…А вот наша гордость, лучшая, чудеснейшая из фотографий, которую я уже после получения альбома пересматривала пять раз. Берег моря. Заходящее солнце. Пляж с мелкой галькой и накатывающими барашками волн. Эдвард и я, по щиколотку в воде, любуемся закатом. Муж приподнимает меня над водой, заставляя шлейф платья в изящной позиции взлетать вверх, а фата развевается на несильном ветру сама, касаясь завитых локонов. Эдвард держит меня над всем миром и ему это не составляет абсолютно никакого труда. Он счастлив, он улыбается. И я улыбаюсь. Я свечусь на этом фото.
Изредка Розмари спрашивает, где именно сделана та или иная фотография, как фотографу это удалось и, самое главное, понравилось ли мне… естественно, мои ответы не сложно предугадать.
Мы с Роз отдыхаем душой. Мы обе, проникнувшись моментом, таем в нем. И я не вижу больше в обстановке ничего предосудительного, вокруг – неправильного, а рядом… рядом нет больше убежденного в нашей с Алексайо несовместимости как пары человека. Мы развеяли все сомнения.
Розмари понимает нас. Я вижу.
Вчерашняя ночь, это утро, тот маленький обеденный разговор с неожиданным итогом и мои эмоции раскрыли ей глаза. Верю. Как и она верит…
Так что, когда спустившийся со второго этажа Ксай с приподнятыми уголками губ в виде легкой улыбки, несильно искажающей лицо, интересуется, как у нас дела, ответом ему служит смех. Нежный-нежный. Бархатный. Общий.
- Просматриваем фотографии, любимый, - сообщаю я.
Розмари наклоняется к моему уху, когда перелистываем очередную страничку, и шепчет, делая вид, что не замечает Эдварда. Ликующе, но в меру. С любовью:
- Я принимаю твой выбор, мой Цветочек. Будь самой-самой счастливой.
И затем, прекрасно понимая, что у Ксая был шанс все услышать, Роз касается взглядом его. Мягким, но предупреждающим. И все же, в большей степени, благодарным.
- Спасибо вам, Эдвард, - крайне тепло произносит она. Не жалеет своей улыбки.
И Аметистовый так же не скупится на эмоции.
Он знал, что так будет.
Знал с самого начала.
- Не за что, Розмари.



Каролина вбегает в прихожую со счастливой улыбкой и Когтяузэром, столь ловко подхваченным под животик.
Он смешно свисает с ее маленькой ручки, недовольно мяукая, но не предпринимает попыток вырваться. Видимо, даже коту понятно, кто в этой жизни любит его больше всех.
Каролина же выглядит… счастливой. Здоровая, пышущая детской непосредственностью, она, чуть покрасневшая от беготни и радости встречи, широко улыбается. И нет на губах, нет на щечках ни одного шрама. Моя девочка в порядке. Наконец-то в ее серо-голубых озерах тишь да гладь и нет ни намека на болезненные мысли.
- Дядя Эд! Белла! – Малыш набрасывается на нас, выпуская свой долгожданный подарок на волю. Серым комком шерсти скатившись с ее рук, он отбегает от греха подальше. Устраивает маленькое, но довольно смешное представление, блеснув серебристыми усами.
На Карли сегодня хлопковое домашнее платье белоснежного цвета с пышной юбкой. Оно сидит на девочке идеально, любовно обхватывая ее маленькую фигурку, и не делает из юной гречанки ни топ-модель а-ля Мадлен, ни исстрадавшуюся, изболевшуюся девочку. Красивая, нежная и изящная.
Да. Да, это она.
Эдвард ступает на шаг ближе в мою сторону, поймав маленькое сокровище, и позволяет ему дотянуться и до меня. Маленькие ладошки об этом мечтают.
- Белла! – восторженно выдыхает мисс Каллен, чмокая мою щеку, - я соскучилась!
- А я как соскучилась, принцесса, - приникаю к плечу мужа, потрепав ее роскошные, уже почти полностью отросшие до прежней длины черные локоны. Эдвард любуется ими, а я по-доброму завидую. При всем желании нравиться ему таких густых и здоровых мне не отрастить. В этом плане помогают лишь греческие гены.
- Вы привели друзей? – малышка, чуть наклонив голову, выглядывает из-за плеча дяди на нашу гостью, остановившуюся в этом же коридоре.
- Зайка, - не могу удержаться, чтобы не коснуться пальцем ее щеки, - лучше. Знакомься, Каролин, это моя мама.
Розмари чуть растерянно глядит на юную гречанку. Уже без пальто, она не совсем понимает цели своего присутствия здесь. Ее ошеломило известие, что у Эдварда есть брат, причем родной, причем – с дочерью. Она переспросила меня не раз, куда мы едем.
Но, наверное, больше всего она изумлена тем, как люблю этого ребенка я. Прежде, при той же Розмари, мне никогда не удавалось наладить контакта с детьми.
- Розмари, это моя Карли, - я пожимаю теплую ладошку девочки, продолжая знакомство, - наша с Эдвардом племянница.
- Приятно познакомиться, - первой ощутив важность событий, серьезным голосом, вызывая наши с Ксаем улыбки, говорит Малыш. Протягивает Роз вторую ладошку.
Та, все еще удивленная, жмет ее в ответ.
- И мне тоже…
Каролина выдерживает взгляд моей матери, чуть опустив ресницы, а затем, обернувшись на меня, спрашивает безмолвного разрешения. Будто бы я в состоянии запретить…
И уже тогда, абсолютно счастливая, обвивается вокруг своего долгожданного Эдди.
- Люблю, люблю, - мурлычет она на чистом русском, целуя дядины щеки. Так же завороженно, как и я, встречает капельку румянца на них и бездонное, чистейшее море обожания в аметистах.
- «Каролина» это Кэролайн? – когда Алексайо уносит малышку вперед, выкрикивая приветствие Голди, шепотом спрашивает у меня Розмари. Мы обе разуваемся, придерживаясь за стенку прихожей.
- Да. По-нашему. Ее назвали в честь Карлайла, отца Эдварда и Эммета.
- Для России уж очень необычные имена.
- Это долгая история, Роз, - примирительно замечаю, забирая и ее, и свое пальто, и вешая в шкаф. Почти кожей чувствуя смятение мамы и то, как внимательно изучает все вокруг, стараюсь облегчить для нее вливание в семью. Приобнимаю за талию, чмокнув в щеку. Наш обеденный разговор определенно порадовал меня. Принятие от миссис Робинс, как от моей главной вдохновительницы столько лет, бесценно. К тому же она не станет пытаться отобрать меня у мужа. Она обещала.
- Голди, добрый вечер. Вы не знаете, где Эммет? – заглянув в арочную дверь кухни, замедляюсь. Гувернантка Каролины, естественно, в зеленом облачении, нарезает зелень для греческого салата.
- Обещал быть через минут двадцать, - та забирает остатки укропа обратно под острое лезвие, - и очень извинялся за задержку.
- Эммет – и есть его брат? – все тем же шепотом осведомляется Розмари.
- Младший, да, - не отпуская ее, направляюсь к гостиной, где слышится нежный смех Карли и мелодичный – Ксая, - они очень близки.
- И оба живут здесь, в одном поселке?
- Так удобнее. К тому же, Каролина очень привязана к Эдварду.
Почему-то я ощущаю нестерпимое желание рассказать Роз все. Конечно же, не сразу, конечно же, выверяя мысли и предложения, но… большую часть так точно. Она – мой самый близкий человек. Она – моя мать. Эдвард верно сказал, что он бы отдал многое, чтобы поговорить с Эсми. Я тоже. Я запомнила его слова и потому это ценю. Ведь могу.
Возле дивана, в зале, развернулась удивительная сцена любви. Она сразу же представляется нам, едва ступаем на порог, обдавая теплом и умиротворением дома. Настоящего.
Каролина, забравшись на колени к дяде, гладит Когтяузэра. Он, придерживаемый под тот же животик, лежит у нее на руках, ворочая серо-полосатой мордочкой и мурлычет. Тихонько, но слышно. Данное обстоятельство возносит радость Карли на новую ступень.
- Ты довольна, Малыш?
- Очень, - загадочно блеснув своему второму отцу серыми глазами, такими же, как и шерстка кота, мое сокровище приникает к руке Алексайо, - спасибо, что ты приехал… и привез Беллу для нас с Тяуззи…
Надо же, она придумала и сокращение для его имени. Фантазерка.
- Эммет скоро приедет, - когда нас замечают, проговариваю я, не отрывая взгляда от нежной картины. В голову так и лезут, плевать, сбыточные или нет, мысли о том, как Эдвард вместе с Каролиной усадит к себе на колени еще одну девочку… или мальчика… маленьких, ужасно красивых, с такими же, надеюсь, аметистовыми глазами… это будет самое большое чудо, самое большое благословение на свете. И единственная награда для него, которая сделает миф о полетах счастья реальностью. Окрылит.
Господи, пожалуйста… всего одна просьба… всего одна…
- Спасибо, - кивнув, не менее довольный и согретый любовью девочки Ксай указывает нам на мягкий диван, - присаживайтесь. По плану у нас «Холодное сердце» и, когда папа придет, мусака, да, мой зайчонок?
- Ага, - специально выпятив вперед нижнюю губку, весело хохочет Каролина, - садитесь, Белла… мультик очень интересный!
И я, и Роз проходим к дивану. Ее отпускает то проклюнувшееся чувство неудобства, когда мы рядом. Все рядом. Наша общность, наша любовь, наше родство – писанное или нет – витает вокруг.
Это семья. То, чего она всегда для меня хотела.
Синие глаза светятся в этой атмосфере уюта и комфорта, подсказывают, что я права… что мама видит, чувствует это.
Я на своем месте.
Эдвард присаживается рядом с нами, не спуская малышку с рук, через пару мгновений. Она перехватывает и мою ладонь, и дядину, надежно устроив на своих коленях, а Когтяузэр немым изваянием занимает левый подлокотник. Он похож на статуэтку котов из Египта. Такой же неподвижный и необычный в своей позе.
Ксай, не глядя на близость Розмари, не забывает напомнить мне, что рядом. Легонько целует висок, выдыхая в волосы. Ему определенно нравится то, что пахну я его шампунем.

…Действительно, через двадцать минут, когда Анна и Эльза исполняют какую-то совместную песню, раздается звонок в дверь.
Голди, только что поднявшаяся наверх, вряд ли успеет открыть дверь так быстро, как я, не занятая в гостиной. И потому, перепугав Когтяузэра, поднимаюсь со своего места, резвым шагом направляясь к двери.
- Я его впущу, - предупредив порыв Каролины, шепчу им с Ксаем.
Для полного семейного счастья нам действительно не хватает Медвежонка. Припозднившийся он, я надеюсь, никуда больше не отлучится.
Берусь за дверь ручки, опуская ее вниз, отпираю замок.
Это Эммет. Правда он.
Только такой мрачный… и такой… растерянный. Я не совсем понимаю.
Необхватный и занимающий собой почти весь дверной проход, Каллен-младший стоит, устало приникнув к косяку, и смотрит на меня чуть влажными глазами. В них нет горя и нет боли, в них просто… просто пустота. Странное сосущее чувство.
- Натос, - озабоченно выдыхаю, нерешительно притрагиваясь к его плечу, - Эммет, ты в порядке? Заходи, тут же холодно…
Горестно хмыкнув, мужчина делает шаг вперед. Становится на свой самолично купленный в далекой Греции коврик с надписью «дом там, где сердце».
- Что случилось? – встревоженная, я не могу понять его настроения. И причины задержки. И такого вида. Эммет бледный и, наверное, все же немного напуганный. Только не событием, а его… последствиями. Такое может быть?
Он вздыхает. Слишком глубоко.
А затем, глянув мне за спину и убедившись, что дочери нет, произносит одну-единственную фразу:
- Мадлен повесилась, Белла.