Мурад отказался с ней говорить.
Вышколенный адвокат Керим Сайфрунов, в своей белоснежной рубашке и черном строгом костюме с не менее строгим черным галстуком, сообщил это с осторожностью, стараясь не задеть супругу своего клиента. Его серые глаза, выражая почти искреннее сожаление, практически в упор смотрели на Ауранию. Керим заверял, что делает все возможное и невозможное, дабы обвинения, предъявленные Мазаффару, были оценены мягче, а приговор вышел скромнее. В первую очередь – для него самого.
Однако Аурания, сколько бы ни желала смягчения наказания, все-таки в первую очередь была заинтересована их отношениями. А потому не смогла смириться с отказом.
- Как скажете, Керим. Но прошу вас передать Мураду, - а теперь звала его она только так, и за глаза, и в глаза, - что разговор касается нашей дочери. И он крайне серьезен.
…На следующий же день Керим Сайфрунов провел Ауранию к комнате переговоров. И вот теперь она здесь.
На холодном металлическом стуле сине-зеленого цвета, в одиночной комнате пять на пять метров, где голые стены и низкий потолок с одно-единственной лампой, она ожидает. От этого ожидания холодеют пальцы на руках. Аура то и дело нервно накручивает свой черный локон на один из них, вздыхает, отпускает… и снова. По кругу.
Не менее пятнадцати раз успевает подобное повторить, пока дверь у левой стены, громко проскрежетав, все-таки не открывается.
Аурания делает несколько глубоких вдохов. Сейчас ей нужно все спокойствие, какое когда-либо было в наличии. Сейчас она должна быть честна. С собой в том числе.
Мурад, под конвоем из внушительного вида охранника, переступает порог. На нем темно-синий тюремный костюм с известной биркой-номером, на ногах подобие армейских ботинок – поношенных и не в лучшем виде.
Взгляд, который касается Ауры, она потом будет вспоминать еще долго. Взгляд глаз, столь любимых, пронизанный презрением, отвращением, ненавистью и терпким желанием разорвать на куски. Выжженное поле. Отсутствие положительных, даже их проблесков, их зачатков, чувств. На Мураде наручники, что оставляют красные полосы на его запястьях. Возможно, только поэтому он не рвется тут же жену придушить…
Конвоир вынуждает мужчину подойти к столу переговоров. Едва ли не силой усаживает его на ледяной стул.
Аура чувствует, что дрожит. И изнутри, и снаружи особенно. Пальцы белеют, их холод уже сравним с первым русским снегом. А в животе сворачивается тугой ком.
- Оставьте нас.
Мурад хмыкает.
- Убью.
Конвоир хмуро изгибает бровь.
- Не слушайте, - кое-как стараясь изобразить умиротворенность, отмахивается Аурания, - все в полном порядке. Я его жена.
- Bitch…
- Мурад, - и не надеясь пристыдить, но не в силах удержаться от такой попытки, Рара умоляюще глядит на супруга, - всего пять минут. И я уйду.
- Было бы о чем разговаривать…
- Это касается Ясмин, ты же помнишь…
Едва в комнате, этой ужасной комнате, где не пожелаешь оказаться никому, повисает имя дочери, Мазаффар сатанеет. Глаза его наливаются кровью, руки сжимаются в кулаки. Он само воплощение ярости сейчас. Он себя не контролирует.
- Не смей произносить это здесь!
- Не буду, - Рара поспешно соглашается, ругая себя за неосмотрительность. Призывно глядит на конвоира. – Пять минут, пожалуйста. Всего лишь пять минут.
Охранник, попытавшись оценить пленника взглядом, жестко кивает.
- Я за дверью.
И выходит, громко лязгнув замками.
Девушка с трудом сглатывает. Время пошло, времени мало, они здесь теперь одни, а слова, которые нужно, которые правильно сейчас сказать, как назло не идут в голову.
С уходом тюремщика Мазаффар несколько преображается. Прежде всего, куда более суровым становится его лицо – заостряется. Глаза, холодные и злые, закрывают, заваливают камнями путь в душу – не позволят увидеть ничего. А губы… губы в презрении выгибаются.
- Будешь играть в молчанку – точно убью, Аурания.
- Ты не сделаешь этого. Я знаю.
- Дездемона тоже знала, - по глазам, по ухмылке мужа, в какой-то момент Раре вдруг кажется, что он не шутит. Столько черноты в нем она не видела никогда. Хоть и заслуживала такого отношения своим поступком, разумеется. – Говори, что с ребенком. Она здорова?
Мурад сам вспоминает дочь. И стоит признать, едва только делает это… на лбу пробиваются морщинки, а ободки глаз краснеют. Против его воли.
Он любит свою девочку.
Аурания с силой прикусывает губу.
- Я скажу тебе о ней, Мурад. Обязательно. Но прежде всего я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя.
- Это уже не имеет смысла.
- Я понимаю, почему ты так говоришь. И я принимаю это, - рискнув, Аурания осторожно, дрожащими холодными пальцами касается мужниной руки. Он практически сразу ее отдергивает, однако Рара чувствует, что их кожа почти одинаковой температуры. – Но мои чувства неизменны. Что бы неибыло.
- Мне плевать. Ты тварь, Аурания, - резюмирует он, сжав под столом пальцы, - говори, что с ребенком и дай мне уйти. Видеть тебя еще хуже, чем находиться здесь.
- Злись на меня сколько нужно. Я стерплю.
- Знаешь, твой Кэйафас заливал мне, что ты больная на всю голову… но я, похоже, недооценивал, насколько, - он фыркает, а брови так страшно супятся… и руки… и голос почти чужой. Аура уже не уверена, что справится, хотя должна. Без права на ошибку. – Я повторяю в последний раз: где моя дочь? Вздумала отсудить ее, пока я в тюрьме? Предупреждаю заранее, хоть буду я на том свете, а ребенка ты не получишь.
- Я не собиралась ее забирать…
- А ради чего тогда все это? – он скалится, оглядываясь вокруг. Наручники чуть сползают, и Аура видит, что полосы застарелые, красно-багровые. Скоро будут шрамы, - я просто так тебе надоел? Стоит еще сказать спасибо, что не отравила?..
- Мурад…
- И за что, Рара? – он вдруг так резко подается вперед, что девушку передергивает. Глаза в глаза, как может, близко, муж нависает над ней. И хоть стол между ними, хоть руки у него связаны, Рара понимает, что это символические преграды. И что в душе, похоже, он уже все для себя решил. – За безбедное существование? За дочь? За то, что было между нами?.. С самого первого гребаного дня этот педофил был тебе важнее всего мира! Радуйся. Теперь ты свободна. Но на то, что я сгнию в тюрьме, не рассчитывай!
- Я люблю тебя…
- Твоя ложь, Аурания, не вызывает во мне ни капли доверия. Ты вся не вызываешь. Не будь сейчас на мне наручников, ни секунды бы не думал. Ты не мать. Ты не женщина. Ты не жена… ты предала нас всех!
Он говорит, в сердцах рубанув ладонью по столу. Металл наручников впивается в кожу, причиняет боль. Мазаффар отвлекается не больше, чем на секунду. Просто отпускает Ауру взглядом, чуть-чуть поморщившись от удара. А она, не теряя своего единственного шанса, подается вперед. Крепко и решительно мужчину целует.
Опешив, Мурад никак не успевает помешать ей. И первые три секунды, до глубины души пораженный, не может ничего не сделать. Аура только чувствует, как дрожит его нижняя губа.
Хныкнув, игнорируя свои несвоевременные слезы, она кладет обе ладони на лицо супруга. Гладит небритые щеки, касается заострившихся скул.
- Люблю…
Пальцы Мазаффара с силой обхватывают ее волосы. Не отстраняют от себя, не отдаляют ни на миллиметр. Просто причиняют боль. Просто контролируют. Просто гарантируют превосходство.
- Как ты посмела?..
Рара помнит это горячее дыхание, помнит эти губы, помнит запах… запах, который даже тюрьме не по силам затмить. Его знают лишь любовники. Его знают лишь те, кто до одури любит.
- Это для тебя…
- Ты предала меня, Аурания! – его возмущение, на одну-единую секунду от столь близкого зрительного контакта перемежаясь с болью, опаляет девушку с ног до головы. – Меня… ты!..
И ободки глаз краснеют сильнее. Зрачки черные, радужка дьявольская, но в ней эмоции… как у побитой собаки. Как у брошенного ребенка. Внутри у Аурании все переворачивается.
- Тебя бы посадили за убийство на четверть века, Мурад. А за попытку не больше восьми…
- Только не говори, что все это твое благородство и беспокойство!..
- Я не благородная, ну что ты, - Рара снова плачет, уже толком и не зная, от боли или от эмоций. Так холодно, так плохо здесь. И так страшно… за Мурада. Его она больше не боится. Этот страх канул в лету тем утром, когда вышла из ванной комнаты со слезами и смятой коробочкой.
Эти рубцы на руках, эта кожа, побледневшая, эти глаза, то горящие огнем, то выцветшие, как у столетнего человека, эти пальцы, дрожащие, не глядя на всю свою силу…
Это выглядит как предательство, Рара понимала. Направляясь в полицию, разыскивая прокурора, предъявляя доказательства, чудесно понимала.
Но знала и то, что в одиночку справиться не сможет. Не остановит мужа, сколько не моли. Им нужна была помощь… и даже если она такая, даже если она привела ко всему этому, однажды Мазаффар поймет, что все могло быть только так. Однажды он, она лелеет надежду, сможет простить…
- Тогда кто? КТО, РАРА, СВЯТАЯ?.. Как этот педофил?..
Минуты на исходе. Охрана, заслышав столь громкий тон, непременно будет здесь крайне скоро. А самое главное еще так и не было озвучено.
Рара как может крепко, словно в последний раз, преодолевая даже сопротивление пальцев мужчины, целует его. Крадено и сбито, зато по-настоящему. Прямо перед откровением.
- Я не хочу, чтобы мои дети росли без отца! - подавившись слезами, выдает она.
Мужчина осекается, застыв на своем месте. Его руки держат Рару чуть слабее.
- Дети?..
По ту сторону уже слышны шаги. Вот-вот начнут лязгать замки.
Аурания тяжело сглатывает, сморгнув слезы. Отрывисто кивает.
- У нас будет второй ребенок, Мурад. Именно поэтому я донесла на тебя.



В своей жизни с бессонницей я сталкивалась ровно три раза. И все эти три раза были скорее нежеланием засыпать – из-за страха, боли, излишне принятого – чем невозможностью это сделать.
Моя бессонница не была коварна, наоборот, она спасала… ведь во сне приходили кошмары – вот они были коварны – и мучали как хотели. Вместе с грозой. Вместе с молнией. И тогда уже оставалось только кричать, умоляя их о пощаде.
У Эдварда все по-другому. К нему, свыкшемуся с необходимостью скрывать свои истинные эмоции по разным причинам, бессонница была особенно жестока. В лучших своих традициях, серьезнейших проявлениях, если атаковала – то наверняка. Можно было мучиться часами, выпрашивая сон… что сегодняшней ночью, уже который раз поворачиваясь на другой бок и меняя позу головы на подушке, он и делал.
Не пережитое днем, не выраженное в его течении оставалось в сознании, накапливаясь с огромной скоростью. И вот уже вся эта гремучая смесь переживаний отчаянно требует выпуска наружу, не останавливаясь на своем пути ни перед чем.
Сперва я не замечаю. Ведь вечер, пусть и накануне грандиозного дня посещения центра планирования семьи, что вызывает и во мне некоторое волнение, проходит вполне обычно: мы ужинаем, пьем чай, смотрим какую-то ерунду по телевизору в крепких объятьях друг друга, а потом в них же, практически не отрываясь друг от друга, проходя стадию ванной комнаты, ложимся в постель. Эдвард целует мой лоб, поправляет простынь-одеяло, желает добрых снов и… замолкает. Обычно после всего этого он засыпает – у меня всегда выходит чуточку позже, чем у мужа.
Но этой ночью я ощущаю, что ко сну все ближе, а Ксай все еще дышит не так ровно, как следует спящему. И руки не может положить так, чтобы было удобно, и подушку старается незаметно для меня поправить, и одеяло… спускает с себя. Оно ему мешает.
И вот тогда, когда тяжелый, пусть и очень тихий вздох номер три разрезает пространство ночной тиши, я понимаю, что сегодня все пошло не по плану. Алексайо будто бы подбрасывает на ровных мягких простынях… и крайне они ему неудобны.
- Тише-тише, - виновато бормочет он, наскоро целуя мои волосы, когда пытаюсь приподняться, - все хорошо, моя девочка. Спи спокойно.
- А ты спать не будешь? – я все-таки умудряюсь повернуться к нему лицом, с недовольством оценив его уставшее, но правда без капли сна выражение. При свете луны, столь скудном, все морщинки, маленькие и большие, разом заполоняют любимые черты.
- Немножко посмотрю на тебя спящую… лучше любой колыбельной.
- Я могу сама спеть тебе колыбельную, - я ласково касаюсь его щеки, грустно улыбнувшись, - но, боюсь, это не поможет, родной.
Аметисты, как никогда прозрачные сегодня, мерцают едва ли не северным сиянием. Это слово творит с ними настоящие чудеса, вызывая лавину из нежности, в которой затаилось нечеловеческое обожание. Когда Эдвард так смотрит на меня, за спиной вырастают настоящие крылья. Именно благодаря такому его взгляду я почувствовала себя однажды любимой, желанной и чего-то стоящей. Именно благодаря ему поверила в сказку.
- Родной, - шепотом подтверждаю, наклонившись ближе к Ксаю. Как можно ближе к его расчувствовавшемуся взгляду, - родной и любимый. И не говори, что ты в этом сомневаешься.
- Ну что ты, малыш, - Эдвард улыбается мне уголком губ, своей маленькой, но такой драгоценной кривоватой улыбкой, - просто от тебя это звучит совершенно необыкновенно.
- Будет новое любимое слово, - я веду рукой по его волосам, еще не до конца высохшим после совместного душа. – Хочешь, выпьем чая? Я заварю зеленый, а ты расскажешь мне, что тебя тревожит.
- Изабелла Фрейд?.. – он снова пытается перевести все в шутку. Только так устало, что сердце сжимается.
- Изабелла Каллен, - сладко поправляю, легонечко поцеловав его в тот самый уголок губ, подаривший мне улыбку, - ты когда-нибудь перестанешь прятаться?
- Я не хочу лишать тебя здорового сна.
- Я уже и так не сплю, видишь? Так что смело можешь рассказывать.
В комнате тепло. Темно. Уютно, мне кажется.
Но Алексайо вдруг смущается. Аметисты заливает полупрозрачная пелена опасения моего ответа.
Он смотрит пронизывающе и искренне, он смотрит очень открыто. И на выдохе все же спрашивает:
- Сделаешь мне массаж?
Во мне просыпается ласка. В таком умопомрачительном количестве, что, кажется, достанется половине земного шара. Но вся она лишь для одного человека. И лишь ему, раз за разом, я готова отвечать «да». Несмотря ни на что.
- Разумеется, Ксай. А ну-ка поворачивайся.
Дважды Эдвард не спрашивает и больше никаких сомнений не выражает. С вздохом облегчения занимает нужную позицию, удобно устроив голову на нашей общей подушке, пока я по-свойски забираюсь на его талию. Сегодня Ксай спит без верхней части пижамы, в одних лишь штанах, а потому лишних действий совершать не требуется.
С первым же моим касанием, несильно вздрогнув, Эдвард едва слышно стонет от удовольствия.
- Так затекло? – явнее массируя его кожу, зову.
- Скорее окаменело, - под нос себе бормочет мужчина, - спасибо, Бельчонок… неизмеримое спасибо…
Я сама себе ухмыляюсь, закатив глаза. Ксай и безмерные благодарности даже за самую мелкую заботу – неразделимые вещи. Остается просто принять.
- Не за что, родной, - припомнив то слово, что особенно его зацепило сегодня, шепчу я. Разминаю кожу у шеи. Там ему всегда нужнее всего.
Эдвард аж ерзает подо мной.
Ему определенно нужна разрядка, хотя бы такая, главное – физического плана. Слишком много у Алексайо внутри. А близость нам, накануне приема репродуктолога, противопоказана. Успокаиваю себя тем, что в процессе зачатия ребенка запретов явно будет меньше. Обнаженное, пусть и на половину, тело Эдварда – моя больная тема. Фантазии, разогревающие все внутри и придающие пламени внизу живота фиолетовую окраску сейчас неуместны, однако крайне желанны.
Но нежность. Нежность, напоминаю себе я. Нежность превыше всего.
Сейчас Эдварду не нужны мои сексуальные идеи. Сейчас ему нужна я сама. С вот этими вот массирующими движениями.
Я спускаюсь к его лопаткам.
- Я боюсь, Белла, - вдруг со всей серьезностью выдает муж. В ночной тишине сложно этого не услышать, да и голос его звучит убежденно.
- Чего именно, Ксай?
Ответ до банального прост:
- Завтрашнего дня.
Эдвард выдыхает, признав свой страх. Повыше поднимает голову на подушке, кладет руки под подбородок, задумчиво, как мне кажется, глядя в стену.
Я не тороплю его, методично продолжая начатое дело. Массаж расслабляет Алексайо, подталкивая к откровениям, прогоняя напряжение и, что радует больше всего, выселяя на окраины сознания повеление сдерживаться. Туда же, кстати, вскоре надеюсь отправить и его бессонницу.
- Это в высшей степени идиотизм с моей стороны, Изабелла, ведь страх здесь иррационален, но при мысли о том, что все придется начать сначала… - он сжимает зубы, это очевидно. И тон уже не просто твердый, тон горький, пропитанный застарелой, скрежещущей болью, множество лет не покидавшей сознания своего обладателя, - ты просто не представляешь, сколько раз я пытался… и как я хочу…
- Ты устал разочаровываться...
- Белочка, это вовсе не значит, что я не желаю ребенка… тем более – ребенка от тебя…
- Я понимаю, Ксай.
- А я нет, - его плечи тяжело опускаются и обреченный вздох не заставляет себя ждать, - в этом и вся проблема. Я переживал, убеждал себя, молился… но ни разу не боялся. Словно бы все это впервые.
Перехожу на поясницу мужа, погладив ребра. Ему нравится, когда я их глажу.
- Страх – не порок. Тем более обоснованный. Мы все имеем право бояться, Ксай, однажды один умный мужчина с фиолетовыми глазами мне так сказал. Я ему верю.
Эдвард на этих словах оборачивается в мою сторону. Опираясь на левую руку, оставив на время подушку, требовательным, но в то же время горестным взглядом смотрит на меня. Глаза в глаза.
- Я боюсь не результата спермограммы, Белла. Я боюсь твоей реакции на него.
Правда. Ничего кроме правды.
- Но это лишнее, - я наклоняюсь к дорогому лицу, аккуратно потеревшись носом о нос Эдварда – наш маленький сакральный жест любви, - ты же понимаешь, верно?
- Понимание не работает. Не с тобой.
- Думаешь, меня остановит, что там тридцать процентов годного материала? Ксай, я буду бороться до последнего, самого маленького, самого юркого твоего сперматозоида… это факт.
- Может статься, что и его там нет, - Эдвард смотрит на меня так впервые. Будто я намеренно не вижу очевидного, а он мой проводник в реальный мир, крайне пессимистичный при том, - и что тогда?..
- Развод, конечно, - фыркаю. Откуда-то изнутри поднимается капелька злобы. – И полное прекращение любых отношений. Что является шуткой, разумеется, пока ты еще чего-нибудь не придумал.
Только вот Ксай не шутит. Наоборот, он – сама серьезность. Даже брови супятся, дополняя общую картину, а носогубные складки очерчены вполне явно.
- Я хочу, чтобы ты знала, Белла, что я не против Банка спермы.
Я демонстративно складываю руки на груди. И снова мы вернулись назад. На сто шагов как минимум.
- Даже не начинай.
Ксай упрям.
- Это твой шанс иметь ребенка.
Не знаю даже, как доходчивее ему объяснить:
- Алексайо, если у меня и будет ребенок, то только твой. С твоим генетическим материалом. И точка.
Заканчиваю, резко выдохнув. Почти злостно. Не думала, что накануне великого дня мы вернемся к тем темам, что давно закрыты. Ксай знает мое к ним отношение. Упрямец…
- Вот эта бескомпромиссность – еще один повод для опасений, Бельчонок.
- Мы еще даже не были у доктора, Эдвард! Хватит искать сторонние варианты. А если окажется, что ты в состоянии зачать ребенка сам? Причем в самое ближайшее время? Не надо рисовать худшего.
Ксай снисходительно прикрывает глаза. Устало кладет голову обратно на подушку, обращаясь скорее к ней, чем ко мне.
- Порой вера в лучшее вовсе не помогает, котенок. А очень сильно бьет.
Вряд ли у кого-то найдется сразу то, что можно на такое ответить. Отчасти я согласна с мужем. Я понимаю его – даже больше. И я ему верю. Когда Эдвард говорит такие вещи, не просто так он их говорит. Значит, уже очень много времени они в его голове. И давным-давно поросли дремучей убежденностью, подпитанной прежними неудачами. Ксай болезненно переживает свое бесплодие. И то, что раз за разом убеждается в нежеланном результате, явно не прибавляет оптимизма. Но он упорно забывает главное: больше не придется бороться самому. Я здесь. И если его силы на исходе, если его вера почти истрачена, то моя – нет. Моей хватит нам обоим. Он просто не знает… он просто не представляет себе, как сильно я хочу. Сильные мечты, твердые мечты, выстраданные, говорят, сбываются. Если не отступаться от цели.
Я приникаю к спине Эдварда, обняв его так, как того заслуживает. Несколько раз очень нежно целую кожу, несколько раз глажу ее, стараясь хотя бы так, по капелькам, по мимолетным движениям вывести накопившуюся боль. Мне невероятно плохо от его боли.
Ксай немного сбито дышит.
- Ты будешь папой, Эдвард. Самым чудесным папой на свете, - нашептываю те праведные слова, что считаю последней истиной, одновременно поглаживая его шею, пока муж пытается понять, что именно делаю, - папой замечательной девочки. Я верю, что это будет девочка. Твоя девочка, Ксай… твой маленький Лисёнок. И счастье, что будет царить в ее жизни, подарить ей в состоянии только ты. Так не теряй веры, любовь моя.
Мужчина сглатывает. Жмурится.
- Лисёнок?..
- Мне показалось, это уместно, - немного смущаюсь я, - даже не знаю, почему именно такая ассоциация… тебе не нравится?
Он хмыкает. Растроганно.
- Очень нравится, Белла.
Затем Аметист, сдержанно выдохнув, перехватывает мою руку. Трепетно, как умеет только он, но в то же время с нескрываемой силой внутри, переворачивающей горы, целует пальцы.
- Ты – мое самое большое сокровище, Бельчонок. И вряд ли ты представляешь, - тут он усмехается, мне чудится, почти сквозь слезы, - точно не представляешь, как сильно я тебя люблю.
Ксай оборачивается на меня, не отпуская руки. Ксай пронзительно, тепло, вдохновленно и впечатленно, с гордостью и благодарностью, смотрит мне в глаза.
- Спасибо…
Мой воспрявший духом. Как же я рада за тебя.
Я целомудренно касаюсь его губ, стараясь не испортить момента.
- Не за что…
Откровение. Сегодня и Алексайо до него дошел.
- Завтра важный день, ο μπαμπάς Xsai. И мне кажется, я знаю тот способ, что лучше всего поможет тебе заснуть.
Эдвард слегка щурится. Бровь его вопросительно изгибается.
- Даже так?..
- Точно так. Ложись обратно.
Алексайо, следя за мной, все же покоряется. Кладет голову как прежде, открывая мне к ней полный доступ.
- Закрывай глаза, - советую, начиная поглаживать его волосы. Нежность и ласка - то, чего не хватало маленькому мальчику с острова Сими, так несправедливо и грубо обиженному целым светом. Раз за разом ему делали больно. И не удивительно, что в помощь, искренность и добро по отношению к себе он стал верить не так давно. Что, впрочем, не мешало ему дарить это другим людям. Мне. – Люблю тебя, Ксай…
Я даю рукам волю. Зная, что делать и как его касаться (благо, на практику нахождения приятных зон у нас было время), я глажу, ерошу, перекладываю волосы Ксая, притрагиваюсь к его ушам, потираю мочки, массирую виски и оглаживаю щеки. В благоденствии ночи, когда он высказал то, что так волнует, это, надеюсь, имеет цену. Мне кажется, Алексайо жизненно нужен этот массаж. Не зря он сам о нем попросил.
…Я достигаю желаемого результата минут через пятнадцать. Слышу, что дыхание Эдварда становится ровнее, движения, когда ответно гладит меня, более плавными, а шея расслабляется. Весь он расслабляется окончательно.
Улыбаясь как ребенок в рождественское утро, я забираюсь на свое месте, в любимые объятья сонного мужа, в которые он с удовольствием меня принимает. Прижимает к себе, так и не открывая глаз. Только вот поцеловать его – в лоб, что неизменно, - первой удается мне. И, прежде чем закрыть глаза, получается увидеть на лице мужа такую улыбку, какой обладает лишь по-настоящему успокоенный, счастливый человек.
Получилось.



«Ауди» Эдварда останавливается на центральной парковке прямо возле главного входа в белое широкое здание в старом стиле, каких так много по Москве. Потеряться не дадут два указателя на дороге, а также название, выведенное крупными белыми буквами между вторым и третьим этажами.
Я отстегиваю свой ремень.
Клиника, которую выбираем мы с Алексайо, располагается недалеко от съезда с трассы, ведущей в Целеево, а потому максимальна удобна. Идеально по пути.
Долгие прежние годы Ксай пользовался услугами самого известного в Москве перинатального клиники-центра, специализирующегося как раз-таки на мужском бесплодии. Я предлагала продолжить наши консультации, уже совместные, там же. Но Эдвард предпочел сменить место, выбрав не настолько большую, однако крайне успешную в плане репродуктологии клинику «Альтравита».
- Она довольно милая.
- Вполне, - тихо отвечает Эдвард. Он тоже уже избавился от ремня и реактивировал зажигание, однако выходить не торопится. Мужчина старательно прячет от меня глаза, но едва смотрит на здания, я вижу… вижу в аметистах вчерашний страх. Подавленный, немного залеченный нашим разговором этой ночью, массажем... но существующий. Не может он не существовать. Не после стольких безрезультатных попыток.
- Эдвард, - я приникаю к его плечу, не требуя себе откровенного взгляда глаза в глаза. Просто прижимаюсь к ткани его рубашки, обвиваю за руку. На правой ладони Ксая известный мне еще с весны серебряный бельчонок. - Это будет увлекательно, правда.
Муж морщится. Правая сторона его лица как всегда остается невозмутима, зато на левой – калейдоскоп эмоций. В какую-то секунду мне кажется, будто Эдварда режут по живому.
- Мне стыдно, что ты здесь, Белла, - в конце концов выдает он, избавляя меня от необходимости искать объяснения. Крепко переплетает наши ладони, с жаром поцеловав тыльную сторону моей.
Аметисты переливаются истинной болью. Вот теперь не скрытой.
- Почему же, Ксай?
- Потому что ты молода и здорова. А это место… для таких, как я.
- Разве мы уже не обсуждали твой возраст?
- Изабелла, - он вдруг произносит мое полное имя, еще и с особым чувством, уже не отчаяньем, уже – раздражением. – Закрываем мы глаза на правду или нет, она – правда. Я могу поставить «Мечту» на то, что ты полностью здорова и способна выносить ребенка без каких-либо проблем. И ту же «Мечту» на то, что мне не поможет даже восьмое чудо света.
Неожиданная тирада.
Мне становится очень грустно за Эдварда. Он говорит резко и громко, удивляя меня этим и, как вижу, отвлекая внимание. Это выражение чувств, но даже здесь он пытается подавить самое весомое из них – свою горечь. Грезы об «Альтравите» как о чудесном спасении – всего лишь грезы. Без желания, стремления и упорства, какое порой требует недюжинной силы, ничего не выйдет. Я слышала, что существуют даже психологические барьеры, мешающие зачать детей.
Я ответно пожимаю руку мужа.
- Знаешь, Уникальный, ставим мы «Мечту» на кон или нет, от этого вряд ли будет толк. А мое тело и вовсе всего лишь тело – без души. А душа – у тебя. Она у нас общая, помнишь?
Ксай смотрит на меня сверху-вниз, хмуро и потерянно. В глазах его ни искорки не пробегает, ни всплеска. Удушающая гладь темноты.
Я помню то, о чем мы говорили ночью. Я помню каждое его слово, особенно сказанное в такие моменты, как и он, наверное, помнит каждое мое. И тем лучше – больше шансов быть друг другу по-настоящему полезными.
Я обнимаю Эдварда, обвив за талию. В машине это проблематично, однако размер машины позволяет. Светлая рубашка под пальцами, согреваемая теплом тела Эдварда, разглаженный мной лично воротничок, любимые черно-золотые волосы, в которых играют солнечные блики этого погожего утра…
Я понимаю Алексайо, ровно как понимаю и все его переживания. С утра он почти ничего не ел, хотя лично готовил нам завтрак. Ночью плохо спал, обратившись к Морфею лишь после массажа, что тоже неоспоримый факт. А вот теперь, уже у самой «Альтравиты», мне чудится, полон желания вернуться в Целеево. Не глядя на состоявшуюся беседу.
- Я люблю тебя любым, - шепотом заверяю своего Аметиста, не жалея нежности для него, - однако мы должны попробовать. Есть ведь шанс, что получится.
Эдвард обнимает меня в ответ. Перетягивает на свою половину, тяжело выдохнув в волосы. Целует их.
- Я боюсь тебя разочаровать.
- Ты не способен меня разочаровать, Ксай, ну что ты. Я говорила тебе вчера, я знаю твой диагноз, и я знаю, сколько ты пробовал. Мне очень жаль, что тебе пришлось раз за разом выносить все это. Но мы справимся. И я обещаю тебе, сдаться я нам не позволю.
Мужчина совсем тихо усмехается. Ласково оглаживает мою щеку.
- Я не хочу, чтобы тебе было больно, Белла. Ты так веришь…
- Мне куда больнее знать, что никому больше такие глаза не достанутся, - без лишних раздумий отвечаю, нежно очертив аметисты по краю длинных черных ресниц.
- Это важнее всего, - фыркает он, но мне чудится, смягчается. И в чем-то себя убеждает. Не проходит и двух минут, как самостоятельно разрывает наши объятья, напоследок чмокнув меня в лоб.
- Вперед на мины.
К дверям в клинику ведут несколько удобных ступеней. И возле самого входа мы ровно в десять ноль-ноль.
Ксай останавливается на крыльце рядом со мной, то и дело нервно потирая мобильный в своем кармане – этим он занимался весь путь от парковки.
- Все получится, - тепло улыбнувшись мужу, в который раз обещаю я. И несильно, но, надеюсь, утешающе пожимаю его ладонь. Вместе. Все вместе.
Ксай немного, совсем каплю, но оттаивает. Непривычно видеть его таким… растерянным. Вот и выпала мне честь снова быть мудрым направляющим его Бельчонком.
- Люблю тебя, - еще тише признается он. И галантно открывает мне дверь, пропуская внутрь.
На улице почти что жарко, в конце концов – второй месяц лета на носу, а вот в холле клиники прохладно, установлены кондиционеры и положен красивый, неконфликтно-бежевый паркетный пол. Дружелюбная администратор из-за стойки посередине приветственно нам улыбается.
- Добро пожаловать в «Альтравиту», - поднимаясь со своего стульчика, окидывает взглядом холл она. С лучистыми синими глазами, светлыми волосами, нежно-розовой помадой на идеальной формы губах… очарование. Располагает к себе, не глядя на то, что смотрит на Ксая… скрывает, очень старается скрыть, но смотрит. Я вижу, как в глазах виднеется то самое сияние, какое имеется у все женщин, впервые его видящих. Что бы там Эдвард ни говорил о своем лице, не упоминая уже его якобы уродство, на слабый пол он производит огромное впечатление. В моем случае вышло, что неизгладимое.
Забавно, что я не ревную, да? Я люблю Алексайо больше всего на свете, больше жизни, но не ревную. Потому что кому как не мне знать, что он – однолюб. И что так, как глядит на меня, ни на кого на свете никогда не смотрел, кроме Каролины, но тут другое. Это не просто физическое влечение, громкое слово «любовь» или притяжение. Бывает, между людьми устанавливается особая связь, прекрасно ощутимая, подрагивающая от каждого взаимного вздоха как тоненькая ниточка. В ней забота, обожание, готовность к жертвам и, конечно же, понимание. Так мало людей на свете, кто может нас по-настоящему понять… а вторая половинка души, сердца может. Уже доказано.
Ксай мой муж. Ксай – мое сокровище. Но Ксай и моя душа тоже. А для всех душ характерна лишь одна-единственная родственная душа.
Я сама себе хмыкаю на такую философскую мысленную тираду об отсутствии ревности. Эдвард уже опережает меня на шаг, подходя к стойке ресепшена. Над ней висит, вдохновляя и вызывая улыбку, большая картина спящего младенца в смешном вязанном комбинезончике. «У вас будет ребенок» - гласит подпись. К месту.
- У нас назначен прием в десять утра, - бархатный голос мужа немного напряжен, отдавая и волнением, и тем, как активно он пытается его сдержать, - Эдвард и Изабелла Каллен.
Расцветшая от его непосредственной близости, администратор понятливо кивает. Улыбка ее искренна.
- Репродуктолог, верно?
- Верно, - я стою чуть позади от Ксая, а потому имею возможность касаться его не слишком заметно для девушки за стойкой. Пальцами веду по напряженной спине, снова чересчур прямой, словно бы стираю невидимые краски. Массаж, кажется, то, чем Ксая можно подкупить в любое время дня и ночи.
Мужчина неглубоко вздыхает, подавшись навстречу моей руке. Я вижу, как его мышцы расслабляются.
Ты поверишь, любовь моя. Ты обязательно поверишь, что в этот раз все будет как надо. Раньше или позже.
На мгновенье, оглянувшись на уютный холл с кожаными креслами вдоль окон и картинки по стенам (на ресепшене самая большая, в рамке, а вокруг поменьше, но из той же фотосессии, ибо младенец не меняется) я вдруг представляю, как однажды приду к Эдварду, в одной руке держа положительный тест на беременность, а в другой – ее подтверждение от доктора. И скажу ему… скажу, что у него будет ребенок.
Настоящее тепло окутывает все внутри. Самая, самая заветная мечта. И вот мы уже на шаг к ней ближе.
- Кабинет сто десять, прямо за поворотом, - услужливая администратор улыбается шире, - доктор вас ждет, проходите.
И мы проходим. В нужный коридор, к легко обнаруживаемой нужной двери, куда нас пускают после короткого стука.
Ее зовут Валентина Александровна – так гласит бейдж с эмблемой клиники. Темные короткие волосы, добрые синие глаза, вежливая, профессиональная улыбка. Вообще профессионализм вокруг нее словно аура – можно потрогать руками. Профессионализм и этика, конечно же.
- Доброе утро, Изабелла. Доброе утро, Эдвард. Присаживайтесь.
Гостеприимно отодвинутые кофейные кресла, тоже кожаные, как в холле, как раз возле ее стола. Удобные, в меру мягкие, они – один из атрибутов уюта в кабинете. Белом, но не безысходном. То тут, то там украшения в виде все тех же картин младенцев в забавных одеждах, неизменно спящих, а на одной из стен просто успокаивающий пейзаж. Русский лес, кажется.
Краем глаза я слежу за Эдвардом. Кресла равноценно расположены рядом с доктором, что ко мне, что к нему ей удобно обращаться, однако каким-то образом Ксай все-таки оказывается чуточку ближе. И его нервозность пробивается наружу незаметными постороннему человеку вещами – чрезмерно прямой спиной, пальцами, сжавшими хрупкого бельчонка, оледеневшей правой стороной лица. Никогда не видела, чтобы Ксай так переживал, если дело не касается жизни и смерти. В палате у Карли, возле Эммета с его раной, когда я болела – это понятно. Но здесь… видно, он храбрился до последнего, раз позволил всему вырваться наружу лишь сейчас, за эти сутки. Или его просто столь много, что не было уже никаких сил удержать в себе.
- Изабелла, Эдвард, прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что выбрали нашу клинику, - начинает женщина, что-то черкнув в своем блокноте, - я могу вас заверить, что и я, и все наши специалисты, с которыми вы познакомитесь немного позже, сделают все возможное для того, чтобы в вашей семье родился здоровый ребенок. Безоговорочно.
- Спасибо вам.
- Пока еще не за что, - Валентина с улыбкой поглядывает на нас обоих, - с вашими анкетами я уже ознакомилась, но об этом чуть позже. Сейчас я бы хотела поинтересоваться, есть ли у вас анализы и обследования прошлых лет? Для динамики было бы неплохо их увидеть.
Вот так. Я немного теряюсь.
- У меня нет…
- Изабелла живет в России меньше полугода, - помогает Эдвард. У него сегодня голос другой, более жесткий, - а мои данные за последние десять лет будут у вас на руках завтра же.
Доктор понятливо кивает.
- В таком случае, нам действительно будет проще. В любом случае, вы оба должны пройти определенные обследования снова.
- Несомненно, - Ксай садится еще ровнее. Уже опущен и левый уголок его губ. – Но я хочу уточнить, что главная проблема во мне. Подтвержденная несколько раз некроспермия.
- Это важный момент, - Валентина все так же вежлива, но теперь более сосредоточенна. Помечает в своем блокноте еще несколько коротких фраз. – Спасибо, Эдвард. Как я поняла из анкет, вы оба не курите и не употребляете спиртные напитки? Так или иначе, от всего этого необходимо отказаться до рождения вашего ребенка.
Мы с Ксаем дружно киваем. В анкетах правда. Хотя никогда бы не подумала, что таковой она может быть про меня. Алексайо воистину мое спасение…
Доктор довольна.
- Изабелла, теперь у меня вопрос к вам: были ли у Вас какие-нибудь генетические заболевания в семье?
- Я таких не припомню…
- Хорошо. Скорее всего тогда их не было. Эдвард, а с вашей стороны?
- Никого.
- Замечательно. Однако по правилам законодательства нашего государства и нашей клиники в целом, после тридцати пяти мужчины обязаны пройти дополнительное генетическое обследование – как перед процедурой ЭКО, так и перед назначением соответствующего лечения.
- Об ЭКО пока речи не идет, - Ксай на удивление неумолим. Черты его лица заостряются и сам он будто бы злится. Из-за искусственного оплодотворения?..
- Мы бы сперва хотели попробовать зачать ребенка самостоятельно, - я кладу руку на колено мужа (никогда не думала, что Алексайо мне придется сдерживать), переключая внимание доктора на себя, - это возможно?
- Конечно вы попробуете, - успокаивает она, - мы прибегаем к экстракорпоральному оплодотворению только в случаях, когда по-другому рождение ребенка невозможно.
Я поглаживаю Ксая по ноге. Его дыхание становится немного ровнее.
- Я согласен на дополнительные обследования. На все обследования.
- Прекрасно. Это очень важно, - и снова Валентина обращается к нам обоим, - давайте озвучим план действий на сегодня. Прежде всего, мы осмотрим вас, Изабелла, сделаем стандартное УЗИ, после которого сможем назначить нужные анализы. Некоторые из них нужно сдавать в определенные дни цикла. А с вами, Эдвард, нам нужно выбрать день для сдачи спермограммы.
Ксай на одну-единую секунду прикрывает глаза. Доктору невдомек, а я вижу. На колене мужа нахожу его руку.
- Разумеется.
- В ближайшие дни у вас планируются длительные перелеты или физические нагрузки?
- Да, - припоминая наш грядущий полет в Вегас, кивает Эдвард, - но через неделю, в следующую пятницу, день подходящий.
- Неделя – хороший срок. Необходимо будет воздержаться от половых контактов, - Валентина смотрит теперь и на меня, прежде чем вернуться к Ксаю, - а также от мастурбации. Прием у андролога тоже можно провести в пятницу для экономии вашего времени.
- Как скажете.
Доктор в который раз за сегодня улыбается Эдварду.
- Записываю вас. А нам, Изабелла, стоит пройти в соседний кабинет. Муж может подождать вас здесь или в коридоре, если так будет удобнее. Или, если вы хотите, пойти с вами.
При мысли о гинекологическом кресле меня всю жизнь бросало в дрожь. Сегодняшний день, особенно с утра, исключением не является. И сейчас ситуация та же. Однако, каждый раз повторяя себе, ради чего это делаю, я смиряюсь. Смирюсь и теперь. Но не факт, что смирение это останется в стадии спокойствия, если Эдвард пойдет в кабинет следом. Лучше ему побыть здесь.
Алексайо, готовый к любому моему ответу, терпеливо ждет. И по глазам, почти сразу же, понимает, что должен остаться.
- Я подожду, Белла.
Принявшая такой ответ, Валентина Александровна призывно открывает мне дверь.
Кресло большое, но не такое уж и страшное. Страшнее инструменты в белых стерильных ящичках, пристроенные здесь же. Я пока пытаюсь не заострять на них внимание.
Ксай провожает меня подбадривающим взглядом аметистов.
Да. Да, это определенно того стоит. Все, что угодно… все для Лисёнка с такими же пронзительными фиолетовыми глазами.
Я смело захожу в гинекологический кабинет.



По прозрачной глади воды медленно разбегаются круги. Маленькие пузырьки пены, серебрясь на фоне белого мрамора и переливаясь всеми цветами радуги от падающего вертикально света, то и дело лопаются. По одиночке. Беззвучно и незаметно.
Вот оно какое – умиротворение. Задумчивое, в меру тихое, в самом ярком своем проявлении.
В ванной – единственной в нашем доме – мы с Эдвардом лежим вдвоем. Она достаточно большая, чтобы с удобством там разместиться, однако не настолько огромная, чтобы друг друга среди мрамора потерять. Я чувствую Алексайо телом, фактически лежа на нем сверху. Это одновременно и возбуждающе, и крайне блаженно – ощущать его через тонкую пленку воды. Всего целиком.
Эдвард задумчиво поглаживает мои прядки, намокшие и мигом ставшие почти черными, под стать его, откинув голову на плоскость бортика. Наши ноги переплетены так же, как обычно в постели, только опять же, особые ощущения: и обнаженность, и ее отсутствие, подтвержденное обилием воды. Воды и пены. Лавандовой.
После трудного в эмоциональном плане дня такое расслабление нам обоим крайне необходимо.
- Как здорово, что хоть в одной комнате тебе захотелось поставить ванную, - бормочу, чуть поерзав на плече мужа. Теплая кожа, ровно как и теплая вода, крайне приятны на ощупь.
- Как знал, что однажды пригодится.
- Просто ты видишь будущее.
Эдвард глубоко вздыхает. Спиной я чувствую, как поднимается его грудь и легкие заполняются воздухом. Последнее время Ксай слишком часто вздыхает.
- Но не вижу настоящего. Что сказал тебе доктор, Белла?
Я нехотя разминаю плечи.
Когда вышла из кабинета гинеколога, вопросов у Эдварда не было. Он терпеливо ждал меня на том стуле, где доктор его оставила, с усиленным вниманием, практически сканирующим все детали, глядя на расписанный по месяцам цикл нормальной беременности. Валентина сказала что-то по поводу нашего следующего прихода, подтвердила срок спермограммы, написала мне целый лист будущих анализов, необходимых к сдаче. И отпустила.
А выйдя из клиники, мы с Алексайо отправились в итальянский ресторан. И там уж точно тему деторождения не поднимали.
Я не надеялась, что он не вспомнит о сказанных с утра словах – это было бы слишком смело. И все равно признавать правду сложнее, чем казалось. Для меня, в отличие от Ксая, она стала откровением.
Но честность – превыше всего. Я ему обещала.
- Я здорова.
Эдвард реагирует достаточно спокойно. Умиротворенно, как и все, что нас окружает, оглаживает мою прядку от корня волос до их кончиков. Его пальцы очень нежные.
- Замечательно, котенок.
Вокруг лопается еще несколько пузырьков. Я морщусь.
- Это ничего не значит.
- Как раз значит, - размеренно, четко произнося каждое слово разъясняет мне Аметистовый, - это значит, что ты способна зачать и выносить здорового ребенка. Чудесные новости.
- Знаешь, я была удивлена.
- Совершенно напрасно. Это как раз в порядке вещей, - Ксай тепло целует мою макушку, вода вокруг нас едва заметно колышется от его мелкого движения, - поздравляю.
Свет в ванной становится для меня чересчур ярким. Рябит в глазах вместе с радугой в пузырьках.
- Ты как будто издеваешься…
- Ты считаешь, я не обрадовался бы новости, что с тобой все хорошо?
- Все вышло так, как ты сказал, верно? Снова…
Я его не понимаю – и злюсь. Я себя не понимаю – и злюсь еще больше. Мгновенье назад уютная тишина становится давящей, между нами словно бы вырастает стена отчуждения, а лаванда… лаванда пахнет простой засохшей травой.
- Давай не будем ссориться, - Эдвард, давая рукам волю, крепко прижимает меня к себе. – Во-первых, это того мне стоит, а во-вторых, я на самом деле счастлив услышать о твоем здоровье, Бельчонок. И мне очень грустно, если ты думаешь, что я желал тебе чего-то другого.
Я изворачиваюсь в тех самых руках, чьи прикосновения унимают зарождающуюся внутри злость. Есть у Эдварда и такая супер-способность. В его обществе в принципе сложно испытывать отрицательные чувства. Только когда мистер Каллен всерьез занят самобичеванием, чью тему ненамеренно, но явно пытался развить и сегодня.
- Я не хочу ссориться. Но не хочу еще и того, чтобы ты воспринимал свой диагноз как приговор. Слава Богу, он не окончательный.
- Он стабильный. Но не будем об этом. На сегодня хватит, тебе не кажется?
- Я замолчу. Только попробуй отрешиться, пожалуйста. Давай как будто все с чистого листа, в первый раз. Так будет проще, мой хороший, правда…
Лица Ксая видеть я не могу, но зато до самого последнего выдоха слышу его дыхание. И новый маленький вздох не заставляет себя ждать. Без ответа.
- Будем считать, ты согласился, - оптимистично разруливая ситуацию, комментирую я. Провокационно сползаю по его телу чуть ниже, задев кожей то место, которым любуюсь с самой первой нашей ночи.
- Ты помнишь, что неделю мы в целибате? – с усмешкой, какую не собирается скрывать, интересуется Эдвард. Его мягкие ладони совершенно недвусмысленно ползут по моей груди вверх.
- Практика показывает, что после таких воздержаний все становится еще лучше…
- Практика не обманывает, - мурлычет, наконец более-менее приходя в себя Ксай. Крепко, как делает лишь в моменты особой близости, несущей в себе крайнюю степень единения, меня обнимает. Я чувствую его тело каждой клеточкой своего.
Стараюсь запомнить это ощущение. Не далече как через двое суток мы будем в Лас-Вегасе, а там самообладание и вера, что я не одна, понадобятся мне в тройном размере. Книга «Контроль эмоций» изучена мной от корки до корки, но все равно, кажется, я мало готова к грядущим событиям. Радует, что хотя бы Эдварда в Америке ждет заслуженная и выстраданная им миссия, способная сделать Уникального счастливым.
- Самолет у нас утром?
Моя резкая перестройка темы мужа удивляет. Наверное, как и слегка изменившейся голос. В теплой ванне, снова уютной, он подрагивает.
- В семь, - Аметист мягкой чередой поцелуев скользит по моей шее, плавно переходя на плечо, - к вечеру уже будем в Штатах.
- И во сколько свадьба?..
- На следующий день в одиннадцать, - губы Алексайо, словно живя собственной жизнью, все трепетнее, все любовнее прикасаются к моей коже, - но нам нужно приехать в десять… из-за моей роли там.
- Конечно… я очень рада за тебя, Эдвард. Это не пустые слова.
- Ты грустнеешь при мысли о Конти, - открывая себе больший доступ к моему телу, Эдвард перекладывает мои намокшие волосы с одного плеча на другое, - это мне не нравится. Я говорил тебе – мы можем не ехать.
- Не придумывай. Мой долг тебя туда доставить, папочка. Это твой день, - хмыкнув, я выгибаюсь, запрокинув голову и чмокнув его подбородок. Выдыхаю. – А потом, дело не в Константе, если честно… в Рональде. Я хочу с ним встретиться.
Пользуясь податливостью воды весу наших тел, а моей – своих рук, Алексайо практически незаметно заставляет меня повернуться на бок. Теперь аметисты могут смотреть мне в глаза. С очень близкого, а значит, исключающего все сомнения, расстояния.
- Это очень похвально, мой смелый Бельчонок. Я тобой горжусь, - без капли лести и надуманных эмоций произносит Уникальный. Я дрожу от серьезности его тона. Кладу руку ближе к плечам, обнимаю за шею, прижимаясь к нему как ребенок. Снова.
- Знаешь, во мне решимости поменьше…
- Уже одно то, что ты думала об этой встрече, Белла, большое дело. И достойно восхищения.
- Велика вероятность, что это последний наш разговор в жизни… я должна в нем поучаствовать, Ксай. У меня есть к Рональду… вопросы. Тем более, Розмари так ратовала…
Эдвард улыбается мне улыбкой родителя. Гордого, впечатленного, родного. Сейчас он папа для меня.
- Я уверен, он ответит. Ты правильно решила, котенок.
Я приникаю к его ключице. Практически вся нижняя часть лица кроме губ оказывается во власти пенной воды. Я вижу пузырьки как никогда близко.
- Если помнишь, тогда, еще в Америке, ты обещал никогда не оставлять меня с ним один на один…
Рука Ксая накрывает мои волосы, защищая и согревая одновременно. Я прикрываю глаза, ткнувшись в его шею. В такие моменты как никогда четко можно осознать, что человек для тебя значит.
- Ты сомневаешься, что я сдержу свое слово?
- Ну что ты, - я хмыкаю, поразившись глупости такого заявления, - просто… я как раз хотела попросить тебя его не держать. Я хочу поговорить с Рональдом один на один.
- Поговорить с отцом?
- Он мне не отец, - сжав зубы, чтобы не высказать лишнего, сбито бормочу я. – Он… мой родственник. И точка.
Я знаю, Эдварду хочется сказать мне что-то на сей счет. Я знаю, Эдвард по части родительской и по части взрослой, что не удивительно, может открыть свое мнение. Может даже попытаться уговорить меня, что часто делает Розмари… но он молчит. Многозначительно.
А потом, спустя не меньше минуты размеренных поглаживаний моих волос, произносит только:
- Хорошо. Один на один.
И затем отдает мне свою свободную руку, правую, с кольцом, которую тотчас крепко оплетаю. Знает, что мне нужно. Лучше кого бы то не было знает.
Я не показываюсь Эдварду на глаза, хотя понимаю, что это глупо: все равно он все знает. И даже то, насколько близки мои слезы. Вода в ванне снова становится холоднее. Свет ярче. Я жмусь к Ксаю, презирая себя за слабость, но сдержаться не могу. Кому, как не ему, можно сказать всю правду? Кто вообще станет меня слушать?..
- Я никогда не прощу его, Эдвард. Но и себя тоже… не прощу.
Пожалуйста, ответь мне то же, что и всегда. Пожалуйста, скажи это…
- Твоей вины нет ни в чем. Ты знаешь это, мое золото.
Да…
Проникновенность и ласка в его тоне подталкивает меня к самому краю эмоционального обрыва. Я с него-таки падаю. И все равно от слов Ксая чуточку, но легче, хоть правдивость их я вряд ли когда-нибудь приму. В конце концов, Алексайо в меня верит, любит меня. А что еще может быть нужно?
Я ему ничего не отвечаю. Я закрываю глаза, приткнувшись совсем близко к его шее, спрятавшись там, и тихо плачу, с болью и благодарностью улыбаясь от того, что есть человек на свете, перед которым мне не стыдно отпустить себя полностью. Он никогда меня не обидит. Он меня поймет.
- Спасибо, Уникальный…



В человеческой жизни всегда есть место трем вещам: ожиданию, любви и ненависти. Однако порой ожидание чего-либо, не говоря уже об ожидании любви, до такой степени выедает подкорку, что остается только ненависть. Мерцающая, ярко-алая, всепоглощающая и беспощадная. Человек – сложное существо, чья перестройка проходит долгой, тернистый путь, прежде чем он обращается в чудовище. Любая ненависть под конец приводит к чудовищности, Мурад знает… хотя подобным словом он бы никогда себя не охарактеризовал.
Циник? Запросто. Иначе мог бы он так просто проворачивать свои дела?
Глупец? Несомненно. А то бы верил Ауре как себе и женился бы на ней, прекрасно зная, что чужой мужчина его жене куда дороже? Влюбленный глупец. Тут уточнение.
И все же – не чудовище. Извращенец, постоянно ставящий под сомнение собственные убеждения и мораль, но не чудовище. Чудовища здесь другие…
Мурад умел ненавидеть. Сперва себя. Затем жену. Но больше всех – Эдварда Каллена, поставившего его семью слишком близко к той грани, откуда возврата уже нет. Разрушившему ее, желал он того или нет.
Мурад… хотел отомстить. За те бессонные ночи, за те долгие дни, за то, что Кэйафас, как зовет его Аура, посмел надругаться над самым святым на свете – ребенком. За многое… за все.
Мужчина усмехается сам себе. На тесной жесткой койке поворачивается на спину, глядит на бетонный потолок с парочкой трещин. Вздыхает.
Вот во что он превратил свою жизнь: тюремная камера, срок, который вероятнее всего придется отсидеть, прикипевшая, ставшая почти частью существа ярость. Ярость и злость. Опять же: ненависть. Только уж очень громкое слово… слишком страшное. И много ли уже толку в том, как такое случилось? Чересчур высокая цена за свободу слова.
Мурад редко когда не был уверен в том, что делает. За всю жизнь таких случаев наберется едва ли на пятерню руки.
Он не сомневался ни секунды, задумав провалить премьерный показ калленовской «Мечты», и бросив на это все свои силы, задействовав мозг на триста процентов.
Он не колебался и мига, когда ставил подпись под обвинениями Кэйафаса в педофилии. И неуверенности в нем не было, принуждая Рару… ко всему. Нет в его жизни в принципе места неуверенности, это недостойно истинного мужчины. Принял решение – прими и его последствия. Достал нож – бей. Иначе ничего не выйдет.
А может, все дело в том, что, рассчитывая на смерть Каллена, Мазаффар надеялся вернуть себе жену? Обладать ею полностью, царить в ее мыслях, занимать ее дни и ночи. Владеть безраздельно. Быть безраздельно любимым… несбыточно, конечно. Но зато честно. У всех бывают такие мысли, все испытывают такие желания.
Просто никогда она так на него не смотрела, как на него… и никогда не посмотрит…
Однако смотрят другие…
Мурад поворачивается чуть ближе к свету. Из кармана своего тюремного комбинезона, уже помятую, с некрасивыми разводами, но, благо, еще достаточно четкую, достает маленькую фотографию. Черно-белую. С ровными краями.
И смотрит на нее. Не моргая. Не отрываясь.
Все зло мира должно быть наказано. Всех тварей света нужно предать земле. Все… недостойные не имеют права на существование, на свое грязное, отравляющее дыхание. Все они – виват Аду.
И борьба со злом, ровно как и борьба с несправедливостью, за обиженных, униженных и поверженных этим злом – благое дело. Спасая их, ты спасаешь свою душу. Идя на поводу, лучшее, на что можешь рассчитывать – чистилище. И какую участь ты готов выбрать? А какую цену за эту участь заплатить?..
Мурад не был религиозен. Он не религиозен и сейчас. Только вот в одну вещь, подтверждающую существование Бога, мужчина все же верит. В одно – а вскоре и два – существа, какие железно подчеркивают возможность чего-то высшего, нежели людской разум.
Фотография этого… человека, человечка, здесь. Первый снимок его будущего ребенка, оставленный Рарой. Почему-то Мазаффар уверен, что это будет сын.
Не провидение ли это? Грешным делом подумаешь и на такое, иначе откуда бы взяться ребенку сейчас, когда Аурания стабильно на таблетках, нервная атмосфера совершенно не способствует налаживанию супружеской жизни, а Ясмин, хоть и растет примерным добрым ребенком, все же еще слишком мала?..
Мурад начинает считать беременность жены непростой. Он начинает верить, что именно Аурания, нося под сердцем плоть от плоти его, выведет мужчину из темноты. Она уже пытается. Какая бы ни была, как бы ни вела себя прежде и что бы ни говорила, она… не пожертвовала им. Она, хоть и вряд ли признается ей, Мурада спасла. Ее откровение по части беременности на многое раскрыло ему глаза.
Мужчина прижимает снимок к губам. Морщится.
Семья – это святое. Святее мести, нужнее покоренного зла, важнее собственной жизни. Его дети, его замечательные, милые, такие любимые дети, не станут страдать от ошибок своих родителей. Какими бы те ни были.
В тесной камере, глядя на темную стену, много времени для размышлений. И еще больше – для психоанализа, копания в себе. Мурад пережил множество эмоций, чей апогей наступил там, в зале встреч, когда хотел придушить Ауранию и одновременно взмолиться, чтобы сказала, что любит его. Всем сердцем его любит. Его одного. Агония, начавшаяся с ареста и озвучивания его причины постепенно ослабла, превратившись в тихое потрескивание угольков души, наблюдающееся и сейчас.
Мурад не уверен, что сможет простить жену. Но и не признать, что она поступила верно, тоже вряд ли сумеет…
Аурания все-таки мать. Хотя бы за это она заслуживает иного отношения.
Мазаффар вздыхает, откидывая голову на подушки.
Пусть мстят те, кому нечего терять. Пусть они сражаются со злом вроде Кэйафаса, рушат стены, сжигают города. Пусть они перевернут свет и создадут то царство покоя и благоденствия, а каком грезят все религии мира. Пусть.
А он будет рядом со своей семьей. И никакая тварь не посмеет этому помешать.
Закрыв глаза, Мурад отпускает мысли об Эдварде Каллене, мести ему, его наклонностях и его самолетах.
К черту.
Пусть в Аду все решает сам Бог, неважно чей. Работа эта его. Не людям за нее браться.



В Лас-Вегасе нет недостатка отелей, в которых проводят торжества различного масштаба, наполненности и направления.
Впрочем, как нет в Лас-Вегасе и недостатка тех самых торжеств, чьи организаторы горят желанием провести их именно здесь, в городе свободы, веселья и бесконечных удовольствий.
Так что не удивительно, что все отели, еще и открывающиеся и закрывающиеся попеременно из года в год запомнить невозможно. Я даже не пытаюсь.
Однако, когда машина, присланная Константой, в девять сорок утра привозит нас к дверям нужного заведения, я его узнаю. На Лас-Вегас-Стрип, так близко к Белладжио, откуда и началось наше с Ксаем знакомство, располагается «Vdara Hotel&Spa» - одно из немногих мест в городе, на чьей территории запрещено курение и азартные игры, в то время как созданы все те же условия для комфортного отдыха.
Алексайо удивлен не меньше моего. И в то же время он старается со всей тщательностью определить мою реакцию.
А я не знаю, как реагировать. Страха нет, как и отчаянного желания сбежать отсюда, дабы не вспоминать тот вечер, когда рыдала в туалете, проклинала Эдварда и ненавидела Рональда всем сердцем. Это осталось далеко, за гранью памяти. Но признать, что абсолютно не волнуюсь – не могу. Слишком, слишком близко к тем местам, которые связаны не с лучшими людьми.
Водитель открывает мне дверь. Алексайо, уже покинувший салон, тут же протягивает руку, крепко переплетая наши ладони. С аккуратностью к тонкой ткани платья, прежде, чем сделать хоть шаг, убеждаюсь, что оно в недосягаемости туфель. Впервые за столько времени на мне каблуки.
- Я не знал, где праздник, Бельчонок, - извиняющимся тоном, в котором сразу же всплывает самобичевание, бормочет Ксай.
- Какая разница, - стараюсь как можно более наплевательски пожать плечами. – Я жила в Вегасе девятнадцать лет. Здесь много таких мест. И никуда они не денутся.
- Белла…
- Все в порядке, Эдвард, честно, - ответно пожимаю его пальцы, поглубже вздохнув, - пойдем. Нехорошо будет, если опоздаем.
- У нас еще есть время.
- И много, - поддерживаю, неровно хмыкнув. Но разворачиваю нас к швейцару, уже призывно застывшему у стеклянных дверей.
Эти стеклянные двери здесь, кажется, повсюду.
Наш самолет сел вчера вечером, и в процессе полета, не зная, чем заняться, мы с Ксаем обсудили и разложили по полочкам миллион личных тем. Мало того, он умудрился поработать несколько часов над «Мечтой», готовясь послать Эммету отчет сразу по приземлению, а я дочитала, наконец, специально купленную к этой поездке книжку «Контроль над эмоциями». Пришлось очень кстати.
После приземления мы отправились в дом братьев в Лас-Вегасе. Оказывается, до нашей встречи и они, и Каролина проводили здесь до трех месяцев в году – с перерывами, конечно. Дом оказался уютным, двухэтажным, с пятью комнатами, не считая гостиной и кухни. Здесь за ним присматривают муж и жена, Альфредо и Натали, приехавшие в Америку по выигранной грин-карте и решившие остаться в Лас-Вегасе. Дом в идеальном состоянии, потому, видно, что к работе они относятся ответственно и честно. Алексайо редко ошибается в людях.
И вот, после раннего завтрака и утра сборов, мы здесь. Отель «Vdara». За пятнадцать минут до того, как должны прибыть.
- Все будет чудесно, - словно бы сама себе, хотя знаю, что Ксай обязательно услышит, говорю я. Двери раскрываются, готовящийся нас встретить администратор уже близко. На нем безупречный костюм цвета каштана, а на лице услужливая улыбка.
Алексайо обвивает мою талию, тесно прижав к себе. Отвечает без лишних слов.
- Мистер и миссис Каллен, приветствую вас, - тепло здоровается мужчина (как греют меня эти слова!), на чьем металлическом мини-бейдже заботливо выведено гравером «Юджин». – Добро пожаловать в наш отель. Следуйте за мной, пожалуйста.
В холле царит некое оживление, не говоря уже о том, что творится возле бассейна. Это определенно популярный курорт.
Однако вслед за Юджином, в своих удивительных для обычных постояльцев нарядах, мы проходим в ту зону отеля, где нет ни шума, ни брызг воды, ни лишних людей.
Торжество будет проходить в закрытом саду, где уже натянут шатер и расставлены столики. Но туда нас проведут позже, как условлено, к одиннадцати. А пока… девятый этаж и довольно большая комната с двумя вазами живых цветов, уютным ковриком на полу и широкой софой, где в милых белоснежных коробочках оставлены для нас свадебные сувениры. Ванная комната, в которой можно поправить макияж, также прилагается. Большой журнальный столик украшен корзинкой со свежими нарезанными фруктами. Нас ждали.
- Приятного праздника, - искренне желает Юджин, покидая комнату. Он делает это так ловко и быстро, что словно бы растворяется в пространстве. И в помещении с кремовыми стенами и паркетом, натертым на славу, повисает тишина.
Алексайо задумчиво глядит на панорамные окна, демонстрирующие территорию отеля на сто восемьдесят градусов и даже бассейн, где прямо сейчас начинается развлекательная программа. Уголок его губ вздрагивает.
- У тебя опять расстегнулась эта пуговичка, - с мягкой усмешкой замечаю, аккуратно вернув перламутровую застежку в ее законную выемку. Ксай этим утром возился с ней минут двадцать – ровно столько, сколько мне потребовалось, чтобы нанести макияж, убедиться в его правильности, а потом обнаружить, что Эдвард до сих пор не надел галстук.
Пуговичка заколдованная, не иначе – Эдварду она упрямо не подчиняется.
- Спасибо тебе.
Его благодарность какая-то… растерянная. В который раз вижу Ксая таким.
- В идеальном человеке для идеальной роли все идеально, - поглаживаю его гладковыбритую щеку, почти сразу же ощутив тонкую нить новой туалетной воды, одновременно мужественной и в меру мягкой, без единого отголоска мяты, - ты обворожителен, любимый.
Аметисты едва заметно мерцают. Эдвард волнуется, к гадалке не ходи. И имеет полное право волноваться, хоть здесь он и самый желанный гость. Константа сделала его счастливым, как и обещала – мне заметно, что в радужке переливается радость от этого приглашения, от присутствия здесь. Эдвард как никто желал «голубкам» счастья. Теперь и последняя из них его обрела.
Я больше не обижаюсь на Константу. Я понимаю ее, возможно потому, что пережила многое из их с Эдвардом моментов и видела, одна, наверное, видела, там, в «ОКО», как сильно она его любит. Неправильной любовью, постепенно сошедшей на нет после неудавшегося прыжка, и одновременно правильной, такой, какой он заслуживает, лишь окрепшей после курса реабилитации.
Я верю Конти, а потому ее простила.
Эммет же простить не смог – ни того, что по ее вине Каролина оказалась в больнице (не помогло даже то, что Конти ее фактически спасла), ни того, что много раз доводила до ручки Ксая. Эммет бесконечно предан своей семье и любит ее страшной любовью. В нем нет силы всепрощения брата. В нем нет понимания ситуации с моей стороны. Он… презирает Константу, хоть никогда Ксаю этого не скажет. Но и на свадьбу ехать был вовсе не намерен. Предложил закончить все дела с «Мечтой», отправив остатки уточнений в сборочный цех, а нам пожелал хорошего отдыха. Надеюсь, им с Каролиной и Вероникой тоже будет, чем заняться.
- Ты очень красива сегодня, Бельчонок, - Алексайо наклоняется ко мне ближе, тепло поцеловав в висок. Оставляет на волосах частичку своего запаха.
- Просто кое-кто знает толк в русских магазинах…
Ксай ухмыляется.
- Скорее, кто-то умеет выбирать наряды.
Я чувствую, что краснею. За последние месяцы это возможно только в присутствии мужа. И ровно как его слова, его довольная улыбка – лучшая награда.
В том бутике, где было куплено это платье, первым бросившееся мне в глаза, я увидела в аметистах любование. Эдвард сразу заверил меня, что какой бы наряд я ни выбрала, он возражать не будет. Но как же восхитительно видеть, что ему тоже нравится…
Это темно-гранатовый футляр, раскрывающийся книзу, без лишней пышности и блеска, однако бросающийся в глаза. Рукава из кружев в три четверти, прикрывающие плечи и избавляющие от излишней оголенности, которую и я, живя с Эдвардом, перестала любить. Неглубокий, но заманчивый вырез, продолжающийся и на спине, отдельный небольшой разрез ниже бедра. Платье, подчеркивающее фигуру, но не пошлое. Платье изысканное, но не чрезмерно. Платье подходящее. И подходящие к нему туфли, идущие практически в комплекте. А украшения так кстати отыскались в моих закромах – когда-то Розмари дарила серьги и кулончик из граната.
- Ты заслужил этот день как никто, любовь моя. Насладись им сполна.
- Твоя вера вдохновляет, мое солнышко.
- Здесь не вера, здесь убеждение, - я привстаю на цыпочки, легонько поцеловав Алексайо в щеку. И тут же зажмуриваюсь, пристыдившись, когда вижу отпечаток своей помады на его коже.
- Пометишь меня?
- Прости, - неумело, с усмешкой стираю эту непроизвольную метку, стараясь сделать все побыстрее.
- Я не против, Бельчонок, - Ксай притягивает меня к себе, тепло, крепко и любяще поцеловав в ответ. В лоб. – Я твой и пусть все знают.
- Уже знают, - обхватываю его руками, напоследок так же крепко обняв. Киваю на золотое кольцо. – Не беспокойся.
…Ночью говорил он это мне. Возможно, после долгого перелета, а возможно, потому, что излишне думаю обо всем этом, мне приснился Рональд. Отрывок нашего еще не состоявшегося разговора, в котором он повторял, много раз повторял, что отберет у меня Эдварда… отберет то, что мне дорого, как отобрала у него я.
Я плакала, а Эдвард как всегда меня утешал. Обняв, прижав к себе, шептал «не беспокойся, этого не случится», ведь умом и я знала, что подобному не бывать...
Наутро я отбросила мысли о Рональде как можно дальше. Я не стану портить день Ксаю и Конти, а так же лишний раз перебирать все косточки самой себе. Будет завтра – будет разговор. Контроль эмоций должен помочь, не зря ведь я о нем так отчаянно читала.
- Вы приехали!..
Счастливый женский голос, столь радостный, заполоняет комнату. Дверь открывается и Константа, с такой широкой улыбкой, какая с трудом помещается на ее узком лице, едва ли не вбегает к нам.
Я отрываюсь от Алексайо, становясь рядом с ним, и девушка немного сбавляет обороты. Теперь просто улыбается. Молча. А глаза сияют всеми цветами радуги, помноженной на эмоции искреннего счастья.
Конти преобразилась за эти месяцы. Я помню исхудавшую, замкнутую, бесконечно грустную молодую девушку, под глазами которой уже залегли темные круги, глаза словно бы выцвели, залившись слезами, а губ не касалось ничего, кроме грустной усмешки. Она вся была острая, четко очерченная, с рвущимся наружу отчаяньем.
Сейчас же лицо Конти чуть округлилось, стерев контуры изможденности и наполнившись здоровьем, глаза зажглись, засияли под темными ресницами, делая весь ее образ более живым. Волосы, шелковистые, длинные волосы, уложенные сегодня косой-водопадом с изящным вплетением белых цветочков, незнакомых мне, точь-в-точь оттенок ее платья, несомненно, радуют Ксаю глаз. Я даже немного Константе завидую, так и не сумев до сих пор отрастить себе локонов, по-настоящему достойных его.
- Добро пожаловать, - с теплой белоснежной улыбкой, ставшей еще ярче от темно-розовой помады, подчеркнувшей ее контуры, почти бывшая мисс Пирс подходит к нам ближе. Глянув краем глаза на Ксая и тут же покраснев, немножко сжавшись, первой неожиданно обнимает меня.
Лиф ее платья, расшитый маленькими звездочками, немного колется. Однако нет больше ни боли в этих объятьях, ни отчаянья, ни горя. Конти счастлива.
- Спасибо, спасибо, спасибо! – заплетаясь, со сбивающимся дыханием благодарит она. Неслышным шепотом, но очень откровенным. Я ей верю, теперь окончательно. – Я никогда не забуду, Изза…
- Поздравляю, - легонько придержав ее за талию, шепчу в ответ я. И тоже улыбаюсь на радость Алексайо, с интересом, но и некоторым беспокойством наблюдающему за нами.
Девушка мне отрывисто кивает. И со вздохом, повеяв своим цветочным запахом духов, отстраняется. Ее пышное платье, белоснежное, как русский снег, волной покачивается следом.
У Константы красивая точеная фигурка, тонкие бретельки, открывающие плечи, со сложным переплетением ленточек на спине, и пояс, разделяющий пышный низ платья и узкий верх. Красивый контраст. Тем более у нее оно, как у «Золушки», блестит на ярком невадском солнце.
Она останавливается чуть сбоку от Алексайо, похоже, не совсем зная, что делать дальше. Из-под накрашенных ресниц и розово-фиолетовых теней ее взгляд пылает благоговением, лаской и благодарностью. Благодарностью больше всего.
И Эдвард, никогда не заставляя никого ждать, сам делает первый шаг. За смутившуюся «голубку».
- Привет, Конти, - с отеческой улыбкой, в которой столько бархата, привлекает названную дочь к себе.
Неглубоко вздохнув, Константа крепко обвивает его за шею.
- Привет, Кэйафас…
Я делаю шаг в сторону, не мешая им. Никогда не думала, что буду так спокойно смотреть на объятья этих двоих. Однако… вот мы здесь. И ничего не приглядного, ничего страшного во всем этом нет. Эдвард любит Константу. Он любит всех своих «пэристери», но эту – в особенности, потому что больше всех пострадала, потому что едва не покончила с собой из-за него, потому что в чем-то они… похожи. Только она так или иначе для него дочь. И той любви, из-за которой можно ревновать мне, с его стороны никогда не прослеживалось.
Я счастлива за Алексайо. И от этих объятий хочу только улыбаться – он доволен своей ролью. Он рад, что присутствует здесь. В такой знаменательный момент.
- Спасибо тебе, что ты здесь, - тихо, толком не зная, можно такое говорить при мне или нет, бормочет Константа. Ей очень хочется сказать.
- Это честь для меня, быть здесь, - Ксай поглаживает ее спину, с нежностью пробежавшись по нашивке из звездочек, - тебе спасибо.
Им нужна минутка наедине. Мне становится стыдно, что понимание подобного не пришло раньше. Не видевшись больше двух месяцев, они заслужили хоть небольшой, но разговор. Тем более сегодня.
- Поправлю прическу, - толком не зная, куда еще можно деться из этой комнаты, направляюсь к ванной.
Возражений нет, но спиной чувствую взгляд Ксая. Влюбленный.
Закрыв дверь, включаю воду. И поправляю-таки и без того идеальный макияж, прическу, волосок к волоску, хотя никакими изысками, в отличие от Конти, похвастаться не могу: простая укладка с помощью шпилек и чуть подкрученные плойкой ее концы. Эдвард уверил меня, что это свежо и красиво, но вряд ли так уж красиво… скорее действительно свежо. Просто и свежо. Тоже вариант.
Я жду в ванной минут десять, с интересом изучая покрытие умывальников, ряд гелей и жидкостей в прозрачных баночках на полочке, большие белые полотенца с эмблемой отеля и конечно же кожаный пуфик, на который присаживаюсь проверить застежку своих туфель.
Не знаю, о чем они говорят. Я и не должна знать, это их личное дело. Я не стану выспрашивать Эдварда, ровно как не стану терроризовать и Конти. Поражаюсь себе, однако ничего, кроме спокойствия, не испытываю. Любому любящему человеку прежде всего важно благополучие того, кого он любит. Его улыбка. А все остальное… не имеет значения.
Из заточения, самолично и организованного, ровно через пятнадцать минут меня выпускает сам Ксай. Он открывает дверь, уверенным шагом проходя внутрь. Я вижу, что Константы в комнате нет.
- Мой маленький тактичный Бельчонок, - муж присаживается перед пуфиком, бархатно поглаживая мою ладонь, - ты замечательная.
- Это в порядке вещей…
- Белла, - Ксай, от которого так и пышет… благостью, медленно качает головой. Его лица, его губ не покидает эта очаровательная теплая улыбка, за какую я сверну горы. А в глазах чуть-чуть проглядывает прозрачной слезной пелены, - ты идеальна. Моя любимая, моя прекрасная девочка, ты идеальна.
- Всего лишь потому, что поправила прическу?
- Потому, что мы здесь, - серьезно отвечает Алексайо, целомудренно, не боясь испачкаться, целуя меня в губы, - мы здесь благодаря тебе.
- Торжество у Конти, к слову…
- Торжество у меня, - Эдвард поджимает губы, пустив-таки в аметисты то огромное, рвущееся наружу чувство, в котором бесконечная любовь. Опаляющая. – Я женился на лучшей женщине на свете. И я клянусь, что всегда буду об этом помнить.
Эти слова – от сердца. Все, что говорит Эдвард, как смотрит, как гладит меня… у него немного дрожит голос, но твердости в нем тоже хоть отбавляй.
Я была права: Конти вдохновила его. Он свернет свои горы.
- Бесконечно тебя люблю, - не требуя больше никаких обещаний, я привлекаю Ксая к себе, требовательно, хоть и любяще целуя. Счастье мое.
- Я тебя больше, - на мгновенье оторвавшись, шепчет он. И крепко пожимает мою руку с золотым кольцом. Мой. Безраздельно мой. Как же это прекрасно…



Воистину, в человеческой жизни случается всего несколько событий, от которых действительно захватывает дух.
Признание в любви. Пару слов, вдох, откровение… и все. Момент, когда мир делится на «до» и «после», когда собственное благополучие уже перестает занимать лидирующую позицию. Влюбляясь, мы жертвуем. Но жертвы эти могут принести бесконечное счастье, если не напрасны.
Рождение ребенка – чудо, которое происходит со многими, но далеко не многими ценится. Маленький, счастливый человечек… маленькое сокровище для своих родителей. Воплощение веры в нечто высшее, чем человек. Воплощение веры в сказку.
Первое слово малыша – момент волнительный, наполненный только бесконечным счастьем и восторгом. «Мама». «Папа». Теперь по-настоящему. Теперь навсегда.
Но есть еще одно событие, впечатляющее, запоминающееся и как ни одно другое трогательное: когда отец ведет свою дочь под венец.
В этом ритуале… что-то сакральное. И если брак желанен, если дочь любима, если отец – отец не только на словах, искренность момента возносит до небес.
Мое место в первом ряду, возле Эдварда и как раз напротив алтаря. Я вижу Сергея, в черном смокинге, с ухоженной бородой и уложенными гелем волосами, замершего в ожидании своей невесты и улыбнувшегося мне уже не раз. Я слышу музыку, восхитительную и трогательную, скрипку, переплетшуюся с фортепиано и бамбуковой дудочкой. Я ощущаю ветер, легонько колышущий волосы. И теплоту лета, после которого уже ничто не будет как прежде.
Музыка играет громче, когда Эдвард и Константа к восторгу всех собравшихся ступают на розовую дорожку, ведущую к алтарю. Маленькая девочка, со счастливой улыбкой шествуя перед ним, раскидывает по дорожке розы. Это – племянница Сергея, у них есть общие черты.
Платье Константы смотрится бесподобно в таком окружении под такую музыку. Переливаясь, чуть покачиваясь, оно оживляет свою и без того живую, радостную обладательницу. К тому же, теперь на Конти фата… и она похожа на принцессу. Крепко обвив локоть Ксая, выступающего сегодня в роли короля-отца, Константа идет рядом с ним и на глазах ее видны, пусть и совсем капельку, слезы. Все, как она хотела. Все, как в лучших мечтах.
И пусть кто угодно уверяет меня, что грезы зачастую не сбываются, существуют те, что обретают реальную плоть. И доставляют безграничное светлое чувство. Счастье.
Эдвард горд. По его взгляду, по его лицу, по позе… я вижу. Даже по движениям. Алексайо великолепен, он притягивает к себе все внимание и здесь. Но прежде всего смотрит на меня. Всегда находит меня, где бы не находилась. И тоже улыбается. Кривоватой, очаровательной, довольной улыбкой. Он папа.
Я почти чувствую, как все внутри него искрится и переливается. Какая же это гениальная идея, Константа… какая же ты молодец… ему так не хватало этой оптимистичной зарядки, этой веры в свою важность и нужность, этой поддержки… именно сейчас!
Это я никогда не забуду.
Голубое небо с белоснежными облачками, чудесный алтарь, оплетенный цветами, два ряда скамеечек и праздничные украшения, столь умело подобранные отелем. Никогда бы не подумала, что за пределами этого сада шумное место отдыха. Все идеально спланировано.
Наверное, в такие моменты и познается жизнь. В ее течении, в ее красочности, в ее прелести. Кажется, я тоже заряжаюсь оптимизмом.
Музыка немного затихает, когда Ксай и Конти подходят к самому алтарю. Эдвард так близко, что я слышу аромат его туалетной воды. Я чувствую его улыбку, которая не спадет, наверное, еще несколько дней. Я чувствую его счастье. И это окрыляет.
В традиционном жесте Алексайо вкладывает руку Константы в ладонь Сергея, уже готового к этому, и накрывает своими. И отпускает, возвращаясь на свое место. Ко мне.
Мощный поток удовольствия и тепла, который невозможно не заметить, окутывает все пространство вокруг нас.
Я переплетаю свою руку с рукой Ксая, приникнув к его плечу.
- Ты был потрясающим. Поздравляю вас, папа.
Аметисты на одну-единственную секунду перед зачтением священником клятв обращаются ко мне. В них все обожание мира.
Я щурюсь, кивнув мужу на алтарь. Мы еще не закончили.
Ксай вздыхает. Ксай, все еще улыбаясь, незаметно рисует своими пальцами на тыльной стороне моей ладони огромное сердце. Свое.

Свадьба идет своим чередом. После произнесения Константой и Сергеем клятв перед лицом Бога, их трепетного поцелуя возле алтаря и громких аплодисментов зала, торжество перемещается под натянутый шатер, где именные таблички подсказывают наши места за столиком. Гостей не так много, столики на четверых, и нам достается место ближе всего к молодоженам – вместе с родителями Сергея, судя по всему. Их с Ксаем беседа предельно вежливая и милая, хоть некоторое недоумение в их взглядах и проскальзывает, когда смотрят на меня. Но лишних слов нет. Видимо, Сергеем была проведена серьезная разъяснительная работа.
Пусть и сидя рядом с Ксаем, пусть и глядя на Конти и Сержа практически в упор, мне до сих пор не верится, что мы на их свадьбе. Невозможное в который раз оказалось возможным – похоже, эта пословица была придумана не зря.
Недостижимая мечта Сержа сейчас с ним, рядом, и рядом будет всегда. Он достаточно выстрадал за их отношения и приложил, пусть и совместно с ее терапией, огромное количество усилий – прогресс Константы невозможно не заметить, хотя прошло не так много времени.
Сама Константа тоже счастлива – и не наиграно, а по-настоящему. Она нежно смотрит на Сергея, то и дело касается его, любуется своим обручальным кольцом и улыбается Алексайо… как дочка. Это не спектакль. Это все на самом деле.
А я… я, видевшая обоих этих людей там, в холодном феврале, в Москве… Сержа, который встречал нас, Константу, с которой по воле случая мы встретились на моей свадьбе, все их окружение и все их эмоции… хорошо то, что хорошо кончается. И неважно, что мы думали об этом раньше. Кто бы вообще такой финал мог предположить? Жизнь многогранна и непредсказуема. Этим прекрасна.
Торжественная часть плавно перетекает в банкет. Подаются первые блюда, звучат первые тосты.
Отец Сергея, на которого тот крайне похож, улыбается как-то сурово, но счастливо. Он желает молодоженам долгих лет вместе, счастья в этой жизни и множество памятных моментов, которые не стыдно будет рассказать детям.
Мама Сергея, женщина с красивым русским лицом, но в то же время чудесным английским языком поздравляет своих детей и призывает их заботиться друг о друге, оберегать и никогда не обижать. Обещает со смехом Сержу, что, если узнает, не сносить ему головы.
А потом наступает черед Эдварда. Он поднимается на сцену, к микрофону, напоследок пожав мою ладонь и забрав со стола свой бокал с виноградным соком, который никто в жизни не отличит по виду от вина. И его тост я слушаю с особенным вниманием.
- Константа, Сергей… нам часто говорят, и мы верим, что браки заключаются на небесах, - начинает Ксай, заняв выгодную позицию, чтобы видеть всех, но в первую очередь тех, к кому обращается. Конти и Серж смотрят прямо на него, глаза в глаза, слушая так же внимательно, - я скажу вам иначе: браки заключаются людьми. И счастливыми, и несчастливыми они становятся благодаря тем людям, которые сочетаются этими узами. Важно найти своего человека. И не имеет значения, кем он или она будет, когда вы встретитесь, что произойдет позже… вы будете счастливы вместе, если решите вместе свое счастье построить.
Теперь Ксай переводит взгляд на Сержа, улыбнувшись ему. Поднимает бокал повыше.
- Сергей, я знаю тебя много лет, я знаю, сколько ты сделал для Конти, а значит, и для меня. Поверь, я знаю, как сильно ты любишь ее, и я не устану благодарить тебя за это. Лучшего человека для нее я не мог себе даже представить – заботливого, сострадательного, защищающего и верного. Я в восхищении, - он кивает Сержу, и тот, польщенный, кивает в ответ. Целует Константу в висок, пожав ее руку. А Эдвард, тем временем, говорит уже с ней. И в глазах его столько доброты, сколько не уместится ни в чьих больше. Бескрайнее море ласки.
- Константа, ты способна быть солнцем для тех, кого любишь, ты способна вдыхать в них жизнь, когда кажется, что все уже потеряно, мне известно. Так не жалей этого для Сергея. Вместе вам по плечу любые жизненные невзгоды, сколько бы они ни случались и во сколько бы ни обходились. И пусть однажды счастье ваше станет безмерным – с рождением ребенка. Поздравляю.
…Мы хлопаем. Мы все. И Конти, похоже, плачет.
Алексайо возвращается ко мне, садясь как можно ближе, и кивает Конти и Сержу, в один голос произносящих «спасибо». Муж обвивает меня за талию. Дыхание его размеренно и спокойно. Ксай удовлетворен жизнью, а большего я и пожелать не могу. Такой блеск в аметистовых глазах – загляденье.
Часа через полтора, после горячего, когда день уже начинает потихоньку клониться к вечеру, Константа оказывается возле нашего стола. Эдварда она не застает – в дальнем конце сада, вне шатра, он говорит с Эмметом о какой-то неотложной теме по поводу самолета – тому кровь из носа нужно кое-что уточнить.
- Константа, Эдвард…
- Я знаю, - она мне понятливо кивает, прося подняться, - я бы хотела кое с кем познакомить тебя, Изабелла. Я думаю, это будет уместно.
Я отставляю свой бокал с виноградным соком, как и просит главная виновница торжества, поднимаясь.
- Пойдем-ка.
И я иду. В другой угол шатра, где стоит стол с какими-то особыми закусками и целая небольшая пирамидка из бокалов шампанского, к паре девушек, приглушенно что-то обсуждающих.
На наше приближение они сразу же оборачиваются и замолкают. С мигом проявившимися улыбками – как по мановению волшебной палочки.
Интересно, что происходит быстрее? Я понимаю, кто они, или они – кто я? Очень неожиданная встреча, отдающаяся не менее неожиданным покалыванием у меня внутри.
Пэристери…
Вот они какие.
- Изабелла, это Патриция, а это София. Они мои подружки невесты.
Конти представляет нас друг другу милым, дружелюбным тоном. Она… не издевается. Она правда хотела нас познакомить, но вовсе не для того, чтобы меня уколоть. По крайней мере, по ее виду не скажешь, и я стараюсь себя в таком умозаключении убедить. Просто неожиданно. Просто… быстро. Все в порядке.
Первой на меня смотрит София. Она красива, с шоколадными волосами, здоровой молочной кожей, заинтересованной улыбкой. Безупречный макияж, безупречное черное платье, вовсе не задуманное для того, чтобы все скрыть. Оно уместно, и все же… чуть более открыто, чем нужно.
София протягивает мне свою ладонь. Короткие ногти с прозрачным лаком и узенькое золотое колечко. Ее муж где-то здесь?..
- Просто Соф, - мягко поправляет Конти она, - приятно познакомиться, Изабелла.
Я аккуратно пожимаю ее руку, отвечая «мне тоже» и почти сразу же ловя на себе взгляд второй девушки. Она более раскрепощена или уже больше навеселе. Улыбается шире, блондинка, но естественная, в красивом изумрудном платье до колена. Ее плечи как раз закрыты, но все равно можно угадать на коже равномерный загар. Та самая, что живет в Греции. Да.
- Я Патриция. Очень рада видеть вас, Изабелла, - мягко приветствует она. Тоже протягивает мне руку.
- Взаимно, - пожимаю ее я. Слегка рассеянно.
Господи, какие же они все… красивые! Неужели те, кто решает пустить жизнь под откос – такие? Разумеется, их благополучие, улыбки, почти их жизнь – заслуга Ксая, но все же… он явно отбирал этих девушек по какому-то принципу. И я не вписываюсь в его рамки.
Хотя… я его жена.
Боги.
- Вы не поймите нас неправильно, Изабелла, просто невозможно было удержаться и не увидеть человека, который смог сделать Эдварда счастливым, - Патриция, осторожно коснувшись моего плеча, будто извиняется. – Я могу представить, как это все неправильно для вас, но мы желаем ему только добра – с самого начала. За то, насколько он нам помог, нам не расплатиться.
- Изабелла, вы для нас герой, - Соф, подступив ко мне ближе, улыбается искренне, - на самом деле и без громких слов. Эд заслуживает простого семейного счастья, и если вы его вторая половинка, то это только к лучшему.
Да уж. Неправильно – это мягко говоря. Я в принципе не понимаю, что чувствую. Внутри перекати-поле, но даже оно не в силах поверить в то, что это те самые женщины, что были женами Ксая.
- Сейчас, наверное, не совсем время и место, - тушуясь от моей реакции – вернее ее полного отсутствия, бормочет Конти, - просто мы хотели выразить тебе восхищение, пока все здесь. И я тоже. Если бы не ты, меня бы тут не было.
- Ты преувеличиваешь, - оглянувшись на девушек, не соглашаюсь я. Их пристальные взгляды, пусть и смягченные настоящей благодарностью, все же тяжело выносить, - в первую очередь спасибо Сержу.
- Я обожаю его, - Константа с любовью оглядывается на мужа, разговаривающего с гостями соседнего к нам столика, - однако тут заслуга только твоя. Сперва меня спасал Кэйафас. Потом спасла ты.
- И его тоже, - вставляет София, отставив свой бокал на стол, - каждая из нас знает, как Эдвард относится к детям. И если у кого-то открылся рот, чтобы обвинить его… в том, в чем его обвиняли и, благо, закончили, - она хмурится, принимая воинственный вид. И я немного проникаюсь к этой девушке. В конце концов, я помню, что и она, и Патриция подписались, что Эдвард не может быть педофилом в принципе, - они просто твари. Но они определенно ударили по нему этими словами.
- Мы очень рады, что теперь он не один, - подхватывает Патриция. Они все говорят так слаженно… репетировали? – Спасибо, Изабелла.
- Я просто его люблю, - сама не знаю зачем, говорю им. Довольно быстро и почти раздраженно.
- И это чудесно, - улыбается мне Константа, - а главное, взаимно. Пусть у вас все будет хорошо.
Они глядят на меня втроем. Действительно с признательностью. Но все же с интересом. И мои двоякие чувства становятся еще более двоякими.
- Эдвард знает, что вы здесь?
- Узнает чуть позже, - Конти, воровато оглянувшись, отвечает за девушек, - можно попросить тебя поддержать это немного в тайне, Изза?
Еще и тайны…
- Что именно?
Так и не успев ответить, я, только открыв рот, с изумлением встречаю бархатный баритон, взявшийся из неоткуда. И почти сразу руки Аметистового, которые, что доказано практическим путем, способны уберечь меня от чего угодно, смыкаются на талии. Он как призрак, ей богу. Материализуется из воздуха.
Я вдруг ощущаю себя девочкой, которую в песочницу пришел защищать папа.
- Здравствуй, Эдвард, - первой находится София. Прикусывает губу.
- Здравствуйте, - по тону Ксая видно, что взгляд у него уже совсем не теплый и не добрый. Хмурый как минимум. И голос строгий:
- Константа, как это понимать?
- Эдвард…
Но муж меня игнорирует.
- Мы просто хотели познакомиться с твоей женой, Эдвард, - поддерживает Патриция, спокойно глядя на бывшего мужа, - и выразить ей благодарность. Ничего такого.
Я ощущаю, что руки Аметиста смыкаются крепче. Он будто меня заслоняет ими.
- А она хотела с вами знакомиться?
- Ксай! – его замечание меня жалит. Ровно как и его грубость.
Девушки удивленно переглядываются.
- Это я предложила, - встревает Конти, опустив взгляд, - Кэйафас, прости… Изза, я не… никто из нас не… это просто попытка сделать все правильно.
- Все в порядке, - насилу сдерживаясь, пробую их утешить я. Ксай, всегда точно знающий, что мне нужно, сейчас никак не намерен разжимать объятья.
- Нет, не все. Я хочу поговорить с вами всеми. Через пять минут возле входа в сад. Идем, Белла, - и указывает мне, самостоятельно в нужную сторону развернув, на наш столик.
Изумление бывших пэристери так и повисает в пространстве.
- Ксай, ты что?..
- Тише, - почти приказывает он, выдвигая для меня стул. – Посиди тихо и все. А потом пойдем отсюда.
- Эдвард, - я требовательно хватаю его за рукав, надеясь не привлекать лишнего внимания, но и не намеренная отпускать, - а ну-ка сядь. Что такое? Что произошло?
Ксай еще только зубы не сжимает. Его лицо приобретает красноватый оттенок, из глаз испаряется блаженство, повисшее после начала торжества. Но все же он сдается мне. Присаживается рядом.
- Я никому не позволю тебя обижать, - наклонившись ко мне, обещает Эдвард.
- Но меня никто и не обидел, - я перехватываю его руку, разжимая сжимающиеся в кулак пальцы, - мы просто разговаривали.
- Ты не обязана с ними разговаривать.
- Я знаю. И я тоже удивилась. Но что в этом такого? Все в порядке, честно.
- Белла, «голубки», я помню, тебя очень волновали. С этой темой мы покончили. И то, что они сегодня устроили… очень плохо. Мне жаль, что меня не было рядом.
Он в упор меня не слышит? Перекати-поле становится больше, внутри уже ничего не помещается, кроме удивления.
- Эдвард, мы только лишь говорили!
- Они расстраивают тебя.
- Не успели еще, - я нервно усмехаюсь, покачав головой, - Алексайо, Защитник, ты… немножко перегнул палку. И уходить со свадьбы Константы просто потому, что она познакомила меня с другими девушками… это ли правильно? Ты ее очень обидишь.
Ксай часто дышит. Смотрит на меня практически не моргая, руки держит на коленях и часто дышит. Довольно долго. Думает.
- Я не хочу, чтобы без твоего ведома они с тобой встречались, - в конце концов заявляет он, погладив мое запястье, - и они не будут. Это я им сейчас скажу. А потом мы останемся, так и быть, до конца свадьбы. Ты права, уходить неправильно.
- Спасибо… - только и могу протянуть я.
Эдвард ждет, скажу еще что-то или нет. Но что сказать я не знаю. И он, вздохнув, все же поднимается. Идет к условленному с «голубками» месту.

Слово Ксай держит – мы дожидаемся конца торжества. Свадебного торта с фигурками Конти и Сержа, поцелуя влюбленных перед ним и после первой пробы, танца молодоженов… и нескольких танцев, в которых участвуем сами.
Под конец прощаемся с хозяевами свадьбы у выхода из сада. Они в один голос благодарят нас за приезд и просят не забыть сувениры, оставленные на верху. Ксай, уже немного оттаявший, прощается с Конти ласково. И желает ей самой лучшей семейной жизни, в ответ на что она крепко его обнимает и целует в щеку. «Голубок» на горизонте не видно.
И уже позже, в нашем доме, ночью, когда переползаю к Алексайо со своей стороны постели, он со вздохом меня обнимает. Уютно и удобно устраивает у себя под боком.
- Я просто очень люблю тебя, Бельчонок, - с грустной усмешкой поясняет, чуть поморщившись, - и не хочу, чтобы у тебя был даже самый малый повод перестать улыбаться.
Кажется, в тот вечер я перестаралась. Эдвард уверен, что у меня паника в отношении «голубок».
- Спасибо, родной, - применяю то слово, от которого даже теперь, хоть немного, но глаза Ксая зажигаются, - я тебя тоже… но поверь, я не боюсь этих девушек и не испытываю к ним отвращения. Мне даже… любопытно.
Он изгибает бровь.
- Любопытно?..
- Какие они. В конце концов, вы много лет жили вместе, - я пожимаю плечами, а затем качаю головой. – Но не лучшая тема на ночь. Давай обсудим это потом. А пока важнее всего то, что со мной ты, - демонстративно обнимаю его покрепче, - и помню, что никто меня не расстроит, пока это неизменно.
Алексайо поглаживает мои волосы.
- Приятно слышать…
- Еще бы, - кладу ладони на его грудь, накрывая пижамную кофту, - хороший был день, правда?..
Ксай несколько секунд молчит. А потом все же признается. Ласково:
- Замечательный.
- Поздравляю тебя еще раз, - подавив зевок, натягиваю на нас одеяло повыше, - этот день – твой.
Эдвард усмехается. А потом целует меня в макушку. Утешающе.
Знает, что завтрашний день – мой. И всем своим видом демонстрирует, что будет рядом. Независимо от любых обстоятельств.