Эммет не мог понять, что происходит.
В своем доме, рядом со своей дочерью, рядом с женщиной, которую собирался сделать своей женой, он начисто потерялся в ситуации. А это никому не шло на пользу.
Еще отвозя Изабеллу домой после незапланированного визита в дом Эдварда, с ящиком тарелок и акриловыми красками, но, почему-то, не удовлетворённую этим, он почуял неладное.
Сейчас же, вернувшись из офиса и застав мрачную Беллу, прислонившуюся к дверному косяку в прихожей, понял, что дела плохи. Голди передала хозяину, что Изза плакала…
Но стоит отдать новоиспеченной миссис Каллен должное, она вела себя образцово-показательно при Каролине. Улыбалась, заигрывала с девочкой, вместе с Эмметом читала ей на ночь какую-то сказку, а затем, увидев в стакане с водой для Карли кусочек почти полностью растворившейся таблетки персена, вышла из комнаты.
Дочка уснула быстро – благодаря лекарству с этим не было проблем. А у Каллена-младшего появилось время на Беллу.
…Она сидит на кухне, за столом. Голова устало склонена к деревянной поверхности, худые плечи поникли, четко очерченные обтягивающей черной блузкой, а волосы убраны на затылок.
Более жалкого впечатления эта девушка не производила даже тогда, когда пьяная и разукрашенная едва не упала под колеса его «Хаммера».
Толком не зная, что делать, но отчаянно желая быть полезным, Эммет опускается на стул рядом с ней.
Тело Беллы немного подрагивает.
- Замерзла? – он накрывает своей ладонью обе ее ладошки, крепко стиснутые на коленях в замок. Ледяные.
- Чуть-чуть…
Эммету не нужно повторять дважды. На плечах Иззы тут же появляется плед из гостиной, а сбежать теплу не позволяют руки самого мужчины, отогревая ее ладони.
- Ты слишком легко одета, - журит он, припоминая, как наказал отныне Голди одевать Карли.
Джинсы Изабеллы еще могли сгодиться как нормальная для апреля одежда, а вот блузка явно была из гардероба Вегаса – чересчур тонкая и воздушная.
- Раньше мне не было так холодно, - просто отзывается девушка, поежившись под пледом.
- Давай я заварю чай? Черный, белый?
Она смущенно, тут же краснея, шепчет:
- А что-нибудь покрепче у тебя есть?
Эммет не верит своим ушам. Он наклоняется ниже, чтобы заглянуть в карие глаза и отыскать ответ уже там. За последние полтора месяца так непривычно слышать от Иззы подобные вопросы, что он уже и забыл, каково это. И забыл, что она, в отличие от его брата, все же употребляет спиртное.
- Крепче?.. Алкоголь?
Беззащитно взглянув на бывшего Людоеда, Белла съеживается. Ее нижняя губа дрожит.
- В идеале – водка, Эммет.
Аут.
Каллен-младший окончательно теряет нить разговора.
- Ты уверена?
Она кивает.
Мужчина поднимается из-за стола, опустив ее ладони. Он не уверен, что спиртное это именно то, что Иззе нужно, но она давно так не смотрела на него и так не просила. Возможно, одна рюмка поможет ее языку развязаться? Если она выскажется, то определенно ей станет легче. А это необходимо – сейчас она уж слишком похожа на Эдварда в тот момент, когда понял, что может потерять свою пятую «пэристери» и призвал брата на помощь.
Белла крепко сжимает стопку пальцами, заставив их побелеть. Она смотрит на водку как на своего заклятого врага, с которым они встретились спустя столько времени и с которым им предстоит поквитаться. Она то ли решается, то ли уговаривает себя, когда Эммет приходит к выводу, что алкоголь это все-таки лишнее. Но стоит его руке коснуться рюмки, как Изабелла тут же выпивает ее – одним махом. И закашлялась, ударив кулачком о стол.
Медвежонок практически силой заставляет ее пожевать лимон.
- Так, все, - он отодвигает на самый край стола прозрачную бутылку, привлекая внимание Иззы к себе, - с тебя хватит. Рассказывай.
Она жмурится, мотая головой из стороны в сторону. На щеке появляется первая, тонкая слезная дорожка.
- Я не могу…
- Я помогу, - Эммет садится ближе, приобняв девушку за плечи. Она дрожит уже сильнее.
- Это не… я не… НЕТ!
Прижавшись к его плечу, обхватив ладонями руку, отданную в свое полное распоряжение, она плачет. Без сокрытий.
- Белла, послушай, - растерянный мужчина тщетно старается отвлечь ее от начинающейся истерики, - я никому не расскажу то, что ты мне сейчас доверишь. Я попытаюсь сделать все, чтобы помочь тебе, и только. Я уверяю, будет легче. Нужно просто это сказать.
Шмыгнув носом, она прижимается мокрой щекой к его плечу – точь-в-точь Каролина. Черная блузка смотрится траурной на ее фигуре этим вечером, а разбавленная лишь яркой лампой над столом темнота будто сгущается. Изза словно боится этой темноты.
- Тебя что, опять терроризовала эту сумасшедшая? – у Эммета сводит скулы при воспоминании о Константе. Эдвард предупредил его, что позвонил ей и достаточно успокоил, дабы не решила соваться к его родным, однако все равно попросил оставаться внимательным. В конце концов, девочка казалась отчаянной. И если эта отчаянная посмеет еще хоть раз расстроить брата, Беллу или же, упаси ее Господи, Каролину… не сносить ей головы.
- Она хотя бы честная, - скулит Белоснежка, сильнее сжав ткань его рубашки, - она сказала мне правду…
- Так она звонила?!
Испугавшись его тона и резкого движения, вздрогнув от проскочившего наружу опаляющего гнева, Белла до крови прикусывает губу. Ее глаза становятся такими большими, что едва умещаются на лице.
- Я ей звонила…
Эммет скептически, стараясь унять злость, оглядывает Иззабелу.
- Не выгораживай ее.
- Эта правда.
Он тяжело вздыхает.
- Предположим. И каким же образом?
- Сохранился номер в моей книжке контактов… она звонила…
- Так все-таки звонила?!
- НЕ СЕЙЧАС! – резко дернувшись назад от стола, выкрикивает Белла. Ее теперь трясет всю, а волосы, выбившиеся из прически, падают на вспотевшее, вымокшее от недавних слез лицо, - господи, да что же вы!.. Один лжет, второй его покрывает! Эдвард мне не отвечает!
Эммет поднимается следом, сразу же обнимая Иззу за талию. Привлекая к себе.
- Все… все… - он гладит ее волосы, невзначай даже чмокнув в лоб, - Белла, ну же, поговори со мной. Рассказывай.
Она затихает. Словно бы оценивая ситуацию, словно бы взвешивая все за и против, приникает к нему, уткнувшись лицом в грудь. Пальцы рассеянно гладят бицепсы, а парочка новых соленых слез мочит было высохшую рубашку.
Внутри Эммета все так и пылает. Ему хочется найти виновных, наказать и расстрелять.
Он не любил женские слезы в принципе, а уж когда дело касалось Карли или Иззы, ненавидел их страшной ненавистью. Руки наливались невиданной силой, сердце стучало где-то в горле, а кровь шумела в висках. Рвать и метать. Разорвать и наказать. Уничтожить. И никаких других мыслей.
А вот молчание, что выбирает Изза, как раз и доводит ситуацию до грани. Его до грани.
Впрочем, через какое-то время, видимо, обретя уверенность, она сжалилась над ним.
- Я скажу.
Он, с облегчением встретив такое заявление, посильнее прижимает ее к себе – как любимую игрушку. В какой-то степени эта женщина - ребенок, но ему все равно ее хочется. Несочетаемое в сочетаемом, детское во взрослом привлекает. Пока еще Медвежонок уверен в своих силах.
- Но сначала ты скажи, - тем временем подводит итог Белла.
- Мне сказать? – Эммет удивленно изгибает бровь.
Изза мешкает.
- Давай сядем…
Он удивляется еще больше, но никак этого не выражает. Подведя ее к стулу, усаживает. И затем сам садится рядом. Они возвращаются на прежние места, с которых все и началось. На краю стола зазывающе поблескивает от света лампы водка.
Белла, от которой теперь пахнет спиртным, отодвигает от себя рюмку и закрывает лицо ладонями. Оно прямо-таки горит от румянца.
Ей необходимо три вдоха и три выдоха, чтобы начать говорить снова – как раз предел терпения бывшего Людоеда. Его уже потряхивает, а пальцы крючатся в желании что-нибудь сломать.
- Эммет, я хочу, чтобы ты рассказал мне правду, - все же произносит девушка, сжав ладони в кулаки. На ее лице выступают красные пятна. – Молчание – величайшее из зол и под его началом порой происходят страшные вещи. У меня сложилось определенное мнение… и, если ты его не исправишь, я боюсь, оно таковым и останется.
Она говорит странно для человека, глотнувшего водки и, стало быть, более расслабленного, чем прежде. Мудрено, с трудом подбирая слова, то и дело сглатывая.
Белла ужасно встревожена.
- Правду о чем? – нетерпеливо спрашивает мужчина.
- О ком, - горько исправляет его миссис Каллен, - об Эдварде. Я имею право знать – я вышла за него замуж.
Даже лампа над столом мигает от перепада напряжения. Эммет снова думает, что не разобрал слов.
Но Изза так смотрит… нет права сомневаться и думать лишнего.
- Что ты хочешь, чтобы я сказал?
- У меня есть несколько вопросов…
- Так почему бы тебе не задать их Эдварду, когда он вернется?
- Потому что до его возвращения еще много времени. А меня тянет к балкону уже сейчас…
- К балкону?..
- С балконов прыгают.
Рот Каллена-младшего приоткрывается в форме буквы «о», а глаза вспыхивают, метнув молнии в сидящую рядом девушку. Она гордо поднимает голову, будто ожидала их, но бледнеет.
- Изза, ты что, умом тронулась? Что ты несешь?
Его гнев осязаем, ощутим. Комната, как газом, наполняется им за крайне короткий срок. И лампа над головой мигает снова.
- Я дала обещание, - деловым, серьезным тоном отзывается Изабелла. Ее глаза кажутся пустыми, погасшими, а плечи опускаются еще больше, - я сдержу слово. К тому же, Каролина любит меня… я никогда не причиню ей такой боли.
Эммет немного успокаивается.
- Ну и шутки у тебя, Белоснежка…
Изабеллу передергивает так, будто он сказал нечто запретное. Но она быстро берет себя в руки, на удивление достойно выправив и позу, и тон. С лица спадает часть белил.
- Это не шутки. Так ты ответишь мне?
Брату Алексайо откровенно не нравится этот разговор, но Белла уже не выглядит так, будто сейчас развалится на части, а это достаточный стимул, дабы его продолжать. Важнее всего для него - чтобы она оставалась в порядке. Ради этого можно многое сказать.
- Если я в состоянии. Спрашивай.
- В каком еще состоянии? – ее пальцы дрожат, перетирая подушечками попавшуюся под руку салфетку.
- Если я могу на них отвечать, - Эммет переводит дыхание, сложив ладони на груди, - я слушаю.
Белла смотрит на свои руки, затем на руки Эммета, а потом – на стол. В ее взгляде порхают горькие и острые снежинки.
- Что случилось с его лицом?
Медвежонок хмуро щурится.
- В каких целях ты интересуешься?
Она и бровью не ведет.
- В целях общего развития.
- Я надеюсь. Потому что эта тема очень болезненна для него, Изабелла.
- Не болезненнее, чем для меня то, что он выспросил у Роз, - она быстро смахивает с глаз очередную слезинку, смело посмотрев в серо-голубые глаза Эммета, - правда ведь?
Папа Карли потирает пальцами переносицу.
- Нас избили в Греции местные цыганята. Они хотели кулон нашей матери, Эдвард его не отдал. Прозаично.
Белла опускает глаза.
- На Родосе.
- На Родосе, - Эммет делает глубокий, тяжелый вздох и у его глаз морщинки, - его били, Белла, так били... я думал, он не выживет. Я орал как резанный, а никто не приходил на помощь… если бы ты видела это, ты бы не спрашивала о лице.
Она поджимает губы, сжав ладони в крепкие кулаки. Слез больше.
- Там вас и нашли родители…
- Вот ты и знаешь эту историю, - Эммет мрачно кивает, - спросишь еще, почему мы сбежали с острова?
Миссис Каллен пристыженно морщится.
- Я догадываюсь…
На какое-то время в комнате воцаряется тишина, где, вспыхивая и затухая, проносятся сказанные слова. Обретают плоть, становясь иллюстрацией. И у Беллы такое лицо, будто ее мутит.
- Эммет, - сквозь слезы, заметив сочувственный взгляд и ярое желание брата Алексайо быть полезным, сама придвигается к нему ближе. Притрагивается к протянутой ладони, - Эммет, его любимый писатель. Имя?
Мужчина озадачен. Это как-то связано?
- Булгаков, Изза.
Ее едва ли не подбрасывает на месте. Губы дрожат, слезы капают на стол, а во рту, потому как бесконечно облизывает губы, сухо.
- А книга?..
- У Булгакова многие любят лишь одну книгу, Белла. «Мастер и Маргарита».
Изабелла плачет в голос. Ее пальцы дерут ткань рукавов его рубашки, губы искусаны до крови. Она так хотела… услышать другое? В чем дело?
- Белла? – Эммет наклоняется к самому ее упрятанному лицу, гладит плечи, - ты что? Что такое?
- Эмм, - она заклинает, несильно впившись ноготками в его кожу, - пожалуйста, скажи мне правду, только правду сейчас, ты знаешь о них?..
- О ком?
- О… о… о Маргаритах, - не выдержав, она тонет в громких всхлипах. Дрожит как никогда прежде.
Медвежонка передергивает. Его ладони на ее талии, спине. Сочувствующий тон треплет душу.
- Откуда ты знаешь?
- Мне Конти сказала, - хнычет девушка, жмурясь, - Конти не будет мне врать в таких вопросах… она сказала, он их рисует, а потом с ними… их…
- Белла, это не тема для обсуждений.
- Потому что она – правда, да? Да скажи же ты!
У Эммета от этого тоже подкатывает к горлу ком. Он не удерживается.
Огромный кулак ударяет по столу, тот вздрагивает, с незакрытой бутылки спадает крышечка, укатываясь под стол. В столовой будто сгущаются сумерки…
- Белла, но он же не монах какой! – рявкает Медвежонок, зажмурившись, - эти женщины или другие, есть суть? Он же не спит с вами! С кем еще ему спать?..
Подавившись, почти захлебнувшись в соленой влаге, Белла стискивает зубы.
- Но в правилах «голубок» - верность…
Черт бы побрал этих «пэристери», господи! Эммет ненавидит этот проект всей душой.
- Она для вашего же блага.
- Для его… - Иззу передергивает. Руки обвивают шею Эммета так сильно, как никогда прежде. Белла хочет спрятаться, раствориться. А ей не позволено, не дают.
- Белла, все, хватит.
- Эммет, скажи мне, он был с ними двадцать шестого февраля, да? Когда я пыталась соблюдать?.. Когда я тебя?.. Господи!
Медвежонок ничего не говорит – он вздыхает. И Изза, как умная девочка, понимает все сама. Обмякнув, она плачет, постанывая в его объятьях, и тяжело дыша. Слезы льются морем, даже не рекой. Топят.
- Хватит на этом, - Каллен-младший поднимается со своего стула, увлекая пятую «голубку» за собой. Его рука, как и вчера с Карли, ловко проскальзывает под ее колени, а вторая придерживает талию. Как пушинку подняв Беллу на руки, Эммет направляется к лестнице на второй этаж.
Дрожащая, заплаканная, она даже не пробует упираться.
- За что же он так со мной?.. – бесконечно повторяет возле его шеи. Эммет кладет подбородок ей на макушку.
В спальню, куда приносит Белоснежку, царит темнота и холод – открыт балкон. Это его спальня, которая сегодня пуста, благодаря найденному способу уложить Карли спать в детской. Она поверила в силу розового слона Винни, сиреневого Эдди и талисмана с единорожкой отгонять кошмары. Им и досталась вся слава снотворного.
- Холодно… - Иззу трясет, и она отказывается отпускать ворот рубашки Медвежонка. От слез у нее печет глаза и неустанно течет из носа.
- Сейчас согреем тебя, - выдавливая улыбку, мягко обещает мужчина. – Я принесу тебе твою пижаму.
- Нет! – она резко подается вперед, ухватив его руку. – Не уходи, пожалуйста… - рыдания не смолкают.
- Но тебе же надо в чем-то спать, Белла, - он сострадательно поглаживает ее волосы, не зная, что предпринять.
- Может… может, у тебя найдется какая-то тряпка для меня? – она с надеждой оглядывается на шкаф, закусив губу, - или я посплю так…
Эммет обходит постель, приблизившись к шкафу. Открыв нужный ящик, вытаскивает из его недр серую футболку.
- Это не тряпка, но, я думаю, подойдет. Правда, она будет тебе большой.
Непривередливая Белла с благодарностью забирает одежду.
- Мне все равно. Спасибо тебе!
Они уединяются каждый в своем углу – Эммет в ванной, Изабелла – в комнате. И минут через пять, не больше, оба укладываются в постель.
В глазах Каллена-младшего ни намека на похоть или желание обязать Беллу за такую ночь.
В ее глазах одна лишь надежда на хоть каплю взаимности и теплые объятья – по-прежнему дрожит, так и не согревшись.
Эммет обнимает ее, крепко прижав к себе, как обычно Каролину, и целует в макушку.
- Засыпай… и пусть у тебя будут добрые сны…
Белла, приглушенно всхлипнув, комочком сворачивается у него под боком, придерживая за ладонь. Большие руки, широкая грудь, незнакомый запах… ей и плохо, и хорошо. Но на лучшее рассчитывать не приходится – Эммет и так крайне великодушен.
- Спасибо… ты очень, очень хороший…
А перед глазами все мелькают обнаженные рисованные натурщицы с синими кругами на теле. До самой конечной стадии засыпания.



Мне снятся мальчики.
Чернокудрые, чернобровые, с подтянутыми загорелыми телами, они бегут по неровным камням мостовой, словно бы торопясь куда-то.
У одного глаза серо-голубые, как облака в конце лета, а у второго – аметистовые, будто августовский лесной туман на закате солнца.
Они что-то кричат друг другу, а я сижу на большом камне возле пенящегося моря, наблюдая за их игрой. Я не сомневаюсь, что это игра, потому что мальчики маленькие и бегут уж очень резво. Дети и в Греции дети – а я сомневалась.
Но в один момент что-то незримо меняется в умиротворяющей картинке. Те же дети, те же глаза у них, тот же плеск моря… однако позади, на мостовой, оббегая редких прохожих, за мальчиками бегут другие дети. Черные, страшные дети. У них грязные руки, пепельные от пыли волосы и белые белки глаз, выделяющиеся на фоне желтовато-коричневой кожи.
Они догоняют моих мальчиков и… бросаются на них.
От неожиданности я вскакиваю со своего камня, встревоженно вытянув шею, дабы хоть что-то разглядеть.
Цыганята…
Цыганята бьют моих мальчиков.
Выкрикивая какие-то проклятия и повеления отойти, отталкивая людей, которые не обращают внимания на происходящее, я бегу к ним. Я спешу, я тороплюсь… я падаю на колени, разбивая их в кровь, дабы оторвать особенно рьяного в побоях цыганенка от одного из мальчишек.
У ребенка до боли знакомые мне черты лица, с темными волосами, становящимися на солнце черно-золотыми. У него широкий лоб, густые ресницы, брови, которыми можно любоваться… и в кровь разбитое лицо. Алая жижа течет по щекам, по носу, по губам… почти до мяса выбита правая сторона. Мне чудится, что там видны кости… а в кожу попадают пыль, песок, грязь с дороги… и ребенок кричит, выгибаясь, а я ничего не могу сделать. Мои руки тоже в крови.
И я тоже кричу.

Резко, громко выдохнув, я просыпаюсь. Одним точным движением откинув одеяло, вжавшись в подушку, подпрыгиваю на своем месте, прикусив губу. На ней капелька крови.
Часто дыша, буквально задыхаясь, я скольжу глазами по комнате, уже не удивляясь, что это не дом Эдварда.
Перед взглядом все равно только разбитое лицо аметистового мальчика и звонкие, пронзительные крики его сероглазого товарища.
Наблюдая за этими мерцающими образами, всматриваясь в них, я различаю созданную моим же сознанием версию маленьких Калленов. И едва ли не вою от безысходности, что им пришлось такое пережить…
Ладонь находит ладонь Эммета – он спокойно спит рядом, негромко похрапывая. Лицо расслабленно, здорово, выбрито. Даже волосы – и те почти уложены на подушке. Он в порядке.
А Эдвард?.. Аметистовый?..
Я прикусываю губу сильнее, дабы не разрыдаться. Крови больше, она соленая, а это отрезвляет. Вспоминается кое-что другое, связанное с моим фиолетовым Эдди… и правда эта уже меня заставляет почувствовать себя так, будто на теле – не живого места.
Маргариты. Рисунки. Секс.
«Ты думала, ты единственная, Изабелла? – ее мягкий голос почти смеется надо мной, - ты думала, ты – все, что ему нужно? О нет, зайка. Ты – одна из многих. Ты – «голубка». А с «голубками» Мастер не якшается...»
Константа права. Она сама это пережила, она знает.
Ну конечно же… какая тут верность…
Мне надо выйти из комнаты. Я понимаю, что совсем скоро не сдержусь и заплачу в голос – опять – а Медвежонок и так очень много для меня сделал. Он не заслуживает просыпаться среди ночи двадцать раз подряд, тем более, ему на работу. И он с работы. И у него ребенок… я не имею никакого права отнимать у Каллена-младшего лишние силы.
Именно поэтому, кутаясь в его футболку, что больше моего размера в добрых четыре раза, как в одеяло, неслышной тенью выскальзываю за дверь.
Вдох – выдох.
Надо попить воды. От воды легче.
Вдох – выдох.
Горло жжет от вечерней водки, лимон привкусом разъедающей кислоты остался на губах.
Вдох – выдох.
Здесь, где-то за одной из дверей, спит Каролина. Если я разбужу ее, я сойду с ума. Мой ангел не должен видеть меня в таком состоянии. Я уже и так вызвала подозрения сегодня, когда, вернувшись из дома, не смогла спокойно смотреть на геркулесовского Аполлона, про которого, как оказалось, есть отдельный мультик. Ни к чему ей лишние тревоги.
Вдох – выдох.
По лестнице, держась за перила. Сломаю ногу – точно кинусь с балкона. Нельзя вечно жить у кого-то на шее.
Вдох – выдох.
Кухня. Слава богу.
Я неслышно пробираюсь между деревянных тумбочек, обходя огромный металлический холодильник, и копошусь в полочке для кружек. Когда-то в ней я искала коньяк… тогда еще пришла к Эдварду, и он обнял меня, утешив… тогда еще поцеловав – в щеку, в лоб, в плечо… господи, за что же он так со мной?
Или я виновата? Всегда виноваты оба. Я поверила ему. Я согласилась выйти замуж. Я первая поцеловала… это я виновата, о да. Это я с ним… с Мастером… так.
Сжав кружку левой рукой, правой я с силой впиваюсь в безвинный гранит кухонной тумбы. Боль до такого сильная, что хочется закричать в голос.
Он меня не любит… он никогда не любил… он не планировал меня любить! Даже платонически… даже так…
Глаза снова жжет, пальцы дрожат. Я перехватываю кружку, умоляя всех, кто есть сверху, не дать мне ее разбить и перебудить весь дом, и тянусь к фильтру. Он встроенный, нужно только повернуть красный краник – я должна справиться. Я обязана.
Поворот… и вниз. Да.
Пару капель воды попадает на руку, заставляя меня всхлипнуть – холодная.
Кружка наполняется до краев, и я убираю ладонь. Медленно, осторожно, чтобы не разлилось.
Вдох – выдох.
С первым глотком чувствую себя хотя бы чуть-чуть человеком.
Я подхожу к окну, за которым небывало темный пейзаж. Густые тучи, мелкий дождик и сильный ветер, буквально треплющий деревья перед домом.
Я смотрю на прозрачную овальную капельку, бегущую вниз. Маленькую, дождевую капельку – казалось бы. совсем обычную.
Она огибает другие, медленно-медленно сползая по ровному стеклу – по ту сторону от меня, вне досягаемости. Стремится к своей цели, выбирает свой путь. Она свободна.
В этой капельке сейчас весь мой мир – в самом прямом смысле слова. В ней отражается потолок. И кухня. И я. И стакан в моих дрожащих пальцах, наполненный водой. Такой же, из которой капелька.
Я стою, облокотившись на стекло. Сама, что нонсенс, отодвинув шторы и подойдя вплотную к своему самому страшному кошмару – касаюсь стекла пальцами и кожей – стою. И мне не страшно. Только чуть-чуть холодно.
Капелька согласна с этим холодом – уверена, что там, на ветру, в темноте без звезд по ту сторону моего темного укрытия, ей так же не сладко. Только вот она держится – а значит, и мне следует держаться. Это знаменательный момент, в конце концов. К тому же, бесповоротный. Если сделаешь шаг в пропасть – полетишь. Уже поздно будет разглагольствовать.
Там, где вплотную приникаю к стеклу губами, остается небольшой запотевший кружок. Не трачу силы на то, чтобы стирать его, а наоборот, силюсь просмотреть путь капельки через его мешающий туманный фильтр. Напрягаю зрение, вглядываюсь – подбадриваю ее. Наверняка же не просто так течет. Ищет кого-то, спешит к кому-то, надеется на что-то…
Эта капелька одна – и я одна. В чем-то мы все же похожи – может быть, и ее тоже предали? Как раз те, кому верила. Как раз те, которым вот-вот отдала бы душу.
- Ну и почему так случается? – тихим, севшим голосом зову я свою новую подругу. Неумолимую, серьезную, хрупкую – ровно как и то, что теперь осталось во мне. Именно в таком сочетании.
Капелька не дает ответа – еще бы! Зато ее монотонное движение вниз о многом говорит.
- Считаешь, есть смысл сопротивления? – риторически зову, ногтями, дабы разбавить ужасающую тишину хоть немного, поскребя по стеклу.
Капелька огибает другую капельку, вставшую на ее пути. Пытается, по крайней мере. Только та, назойливая, не дается. Во чтобы то ни стало желает достигнуть цели – и вливается в мою подругу. Заполняет ее собой. Лезет в душу, вторгается – вот оно. Точно моя ситуация. Да мы действительно идеально друг друга понимаем.
- Он тоже не имел права так поступать… да? - с сожалением к случившемуся только что с капелькой, шепчу я, - все эти «люблю» и «дорожу», а потом ножом в спину?
Я могу поклясться, что она согласна. Течет медленнее, почти плачет, надрываясь от боли. Она блестит… и блестит куда сильнее прежнего. Поддерживает меня.
- Тебе никто не говорил, почему от вранья так больно? – вдруг интересуюсь, чуточку присев, дабы не упустить зрительного контакта с водой, - или это задумано? Потопить ложью? Уничтожить?..
Капелька молчит. Сползает ниже и отражает теперь не только потолок, но и холодильник, вместе со шкафами. Внутри шкафов ящики – для специй, сервизов… такого же белого цвета, как и те, в которых сегодня вывозили из дома Алексайо «мусор».
- Он обещал мне помочь… - выдаю я самое откровенное, что осталось из воспоминаний об Эдварде, вздрогнув всем телом. Стакан с трудом остается в руке. - Он сказал, что позаботится, сказал, уймет страх, сказал, вытащит меня… откуда вытащит? Из прежней ямы? А для чего?! Капелька, для чего?! Чтобы затащить в новую? Последнюю?..
Рвано и неглубоко вздыхаю, чуть не подавившись слюной. Ужасные слезы возвращаются, душат меня. Они под стать капельке – они теперь всегда со мной. Течет уже не только по стеклу, но и по коже. Заставляет глаза начать сильнее зудеть, а кожу стать белее. Я похожа на мертвую с такой кожей.
- А я его люблю… я же так его люблю, капля!.. – придушенно хриплю, прижавшись к стеклу правой щекой. Тоже больше не хочу ничего ей чувствовать. Мой аметистовый мальчик… мальчик, предавший меня. А я бежала тебя спасать… и звонила. Я хотела, чтобы ты сказал мне правду. Я надеялась на это… но трубку ты так и не снял. Ты трус.
…Вторая наглая капля вторгается в первую. Раздвигает ее, проникает внутрь, теплыми и колючими щупальцами окутывает самое нутро, самое сердце. И голос у нее наверняка мягкий-мягкий, нежный-нежный. Он не раз шептал капельке «я с тобой», «мы вместе» и «я не оставлю тебя, Бельчонок». Капелька ведь ему верила… и потому сейчас в ее прозрачном овальном взгляде читается вопрос «за что?». За что Италия? За что Маргариты? За что очередное вранье? За что данное слово? И за что вера. Самое страшное, испепеляющее – вера-то за что?..
- Знаешь, - задумчиво бормочу я, - справедливости, похоже, не существует в принципе. Тебе еще стоит порадоваться, что они не заточили тебя в клетку. Добежишь до подоконника – растворишься. И никто тебя больше не тронет.
Капелька угнетенно молчит, огибая одну из последних на своем пути преград. Тяжело опускается вниз, уже смирившись с тем, что не одна. Что придется и других тащить за собой, что тихонькой смерти в одиночестве и покое не выйдет. Надеяться остается лишь на то, что в конце пути, за гранью подоконника, найдет то, что искала. Получит наслаждение.
А у нас ведь схожие беды. И схожие цели. И единые мечты.
Где же мой подоконник?.. Срочно нужна последняя грань.
Сморгнув слезы, наблюдая за тем, как в последний раз капелька обводит взглядом тесный мир вокруг себя, навеки пропадая, я всхлипываю.
Всего разок, негромко, тише даже, чем дышу.
А потом еще разок. И еще…
- Если бы ты только знал, Алексайо, - я закрываю глаза, не обращая внимания на то, как негромко шелестит, проливаясь на пол, вода из наклоненного стакана, - если бы ты только знал, как сильно я тебя люблю. С твоим лицом, твоими идеями, твоими «голубками» и твоими страхами… я бы поняла тебя! Но ты не дал мне даже шанса...
…Вспыхивает свет. Как предзнаменование, как попытка небес привлечь внимание простых обывателей, как опознающая метка на съемочной площадке. В лучших традициях жанра.
Горестно хмыкнув, я открываю глаза, намереваясь встретиться лицом к лицу с серым взглядом сонного Медвежонка, спустившегося вниз, обнаружившего меня здесь и зажегшего свет. Он наверняка спросит, что я здесь делаю, почему плачу, а затем расстроится. Он всегда расстраивается, когда я плачу.
Однако вместо всего этого вижу яркую белую линию, разделившую небо пополам. Она в отдалении метра от стекла – можно попытаться тронуть рукой. Изогнутая, необычная, впечатляющая и… горячая!
…Уши разрывает самый страшный звук на свете.
Грохот. Гром.
Гроза…
Закричав, я отскакиваю от стекла так резко, что даже не успеваю задуматься о малейшей ориентации в пространстве. Спиной, больно ударившись, налетаю на гранитную доску тумбочки, а рукой, не успев схватиться хоть за что-то, проезжаю по холодильнику. Пальцы синеют.
За окном вспыхивает снова. Как в страшном сне. Как в быстрой перемотке фильма ужасов. Как в Аду!..
Задыхаясь от того, что не помню, как дышать, я пытаюсь отойти, отбежать от окна. Обогнув тумбочку и чертов холодильник, на дрожащих ногах, с бешено стучащим в груди сердцем, кидаюсь к арке в столовую… но меня останавливает, грузно уронив на пол, прежде разлитая из стакана вода.
А по ту сторону стекла – БА-БАХ!
Зубы стучат как в страшной лихорадке, вытянутые белые пальцы бессильно ударяют по полу, а разбитые об плитку голые колени оставляют полупрозрачные кровавые слезы.
Я понимаю, что ползу по полу, когда кожа начинает саднить, сдираясь больше. В нее, как и в моем сне на лицо Каллена-старшего, попадает какая-то грязь, мелкие крошки. От соприкосновения с холодным полом жара крови и не чувствуется. Вообще холода не чувствуется. Только боль.
Я умираю…
Я была права, гроза меня убьет.
Вот и убивает…
Впрочем, предсмертную агонию, как говорится, никто не отменял.
Я кричу во все горло, едва гром ударяет в третий раз. На пороге кухни, возле арки, хватаюсь за ее основание, чтобы подняться, перемещаясь в другую комнату. Хромаю, однако это не мешает бежать.
Только бы не вспышка… только бы не молния…
Загорается окно столовой. Еще больше, чем на кухне. И озаряет собой как в дьявольском кошмаре темные гравюры на стенах, мои кровавые разводы на полу, пыточный деревянный стол с так и не убранной бутылкой водки.
Мне бы глоток… глоток! Дайте забыться! Дайте умереть спокойно, без боли!
Но руки дрожат чересчур сильно, чтобы хоть что-то сделать по-человечески. Я делаю тот глоток, о котором грежу – огненная жидкость бежит вниз по пищеводу, жжет внутренности. Но второй, от недостатка воздуха, сделать не успеваю.
Грохочет гром, молния снова чертит небо на неровные части, и бутылка, будь она неладна, выскальзывает из моих рук.
Тысячи, тысячи осколков… и спирт… и запах…
У меня подгибаются колени – чудом падаю не там, где сосредоточенна большая часть стекла.
Захлебываюсь в слезах. Слезы вымывают какую-то часть ужаса.
- Алексайо! – реву в никуда, ненавидя потолок за то, что он такой высокий и белый. Что ему не страшно. – ЭДВАРД! АЛЕКСАЙО!..
«Я буду рядом. Когда будет гроза, обязательно буду».
Гроза… ГРОЗА, ЭДВАРД!
В эту секунду, мне кажется, я готова простить ему все на свете. Если сейчас появится здесь, в дверях, если заберет меня из этого кошмара, я забуду не только о Маргаритах, но и обо всем остальном. Я никогда его не упрекну ни в чем. Я никогда его не оставлю. Я никогда не посмею заявить о своих правах.
Только пожалуйста, ЭДВАРД, ПОЖАЛУЙСТА, будь здесь! СЕЙЧАС!
…Молния вспыхивает снова, делая кухню черно-белой. Гравюры горят невидимым огнем.
И я горю. Извиваясь на полу, режась об осколки, буквально вымокая в чертовой водке, горю.
- Все сделаю… всем буду… только забери, - заплетающимся языком, глотая слезы, вскрикиваю в темноту, - Эдвард… Эдвард!!!
Но как не было Аметистового, так его и нет. Гром бьет по ушам, молния подсвечивает меня на полу, а сила дождя нарастает. Его стук отзывается у меня в мозгу.
Оставил. Он навсегда меня оставил. Я ему не нужна.
- Белла! – ошарашенно, ужаснувшись, выкрикнули справа от меня. Со стороны лестницы.
Давясь рыданиями, раскрывая крепко зажмуренные глаза, я с выдохом облегчения протягиваю руки в сторону благодетеля.
- Пришел…
Однако вместо клубничного запаха, вместо даже пресловутой мяты, вместо блеска фиолетовых глаз и морщинок лишь слева я вижу ежик темных волос и исказившееся, полноценно реагирующее лицо.
Большой и страшный человек, склонившись надо мной, силой отрывает от стекла. Его руки наверняка оставляют на моих синяки.
- Белла, что, что?! – он переворачивает меня на спину, левой ладонью мешая свернуться в комок. - Скажи мне, что сделать? Это приступ?
За окном, разверзаясь в сотый раз, вздрагивают небеса.
- УБЕЙ МЕНЯ! – реву я, не в состоянии больше это терпеть. От холода, от боли, от запаха спиртного и того, что Алексайо здесь нет, хочется только одного. И уверена, будь у меня такая возможность,– я бы все же покончила с этим сама в считанные минуты.
На лице Эммета селится смертельная бледность. Его глаза распахиваются до страшных размеров.
- Ты что, Изза? – он беспомощно оглядывается вокруг, не зная, чем прижать мои многочисленные порезы на ногах – отсутствие пижамных штанов сделало свое дело, оставив их наиболее уязвимыми. – Что случилось?
Растерянный, недоумевающий, он даже представить не может, в чем дело.
А я не могу сказать. У меня язык не повернется произнести это слово сейчас, когда он так наглядно подтверждается в природе.
Зато, благодаря все тем же мыслям о языке, я чувствую, что не все потеряно.
Есть лекарство. Есть способ пережить. Есть возможность хоть как-то уменьшить пытку, раз все равно никто ее не прекратит. Люди – жестокие существа. Они не убьют меня. А молния не убьет потому, что окно закрыто. Будь я на лугу…
- ЭММЕТ! – вздрогнув всем телом, выгнувшись вперед, как в предсмертной агонии, я хватаюсь за его шею, садясь на коленях. – Эммет, Эммет…
Зубы стучат, глаза саднят, на губах – кровь. Но это все, что я могу предложить, поэтому выбора нет.
Набрасываюсь на опешившего (или сжалившегося?) Людоеда, впиваясь в него поцелуем.
Пальцы, перебарывая тремор, пробираются в его штаны. Молят высшие силы о том, чтобы быть достаточно сильными, дабы их спустить.
- Бери меня… - оторвавшись на мгновенье, дабы вздохнуть, умоляю его. Жмурю глаза до звездочек перед ними, услышав гром, - бери меня всю… всегда… Эммет, я умру без тебя… Эммет, пожалуйста…
Ледяные пальцы отыскивают его достоинство, пробуют сжать. Джаспер в этом плане был милосерден – он сразу насаживал меня и не задавал вопросов. А Каллен-младший сопротивляется. Его теперь тоже трясет.
- Изабелла!
- Изабелла, Белла, Изза, Изз… - перечисляю я, кое-как сглотнув, - да! Я умоляю тебя… я сделаю все, что угодно!..
Но не слышит. Даже не хочет слушать. Молния светит в окно, а он безбожно выдергивает мою руку из своих штанов. Прижимает, обвивает собственными пальцами – еще движение и будет порошок из мяса и костей.
Я кричу, раненая в самое сердце. Он тоже отказался. Он тоже меня не спасет.
Никто не спасет…
- Эммет, что такое? – встревоженный женский голос, тень, мелькающая на стене, вскрик в такт грому – и я выгибаюсь, задохнувшись. Воздух ни к чему.
В отблеске света вижу коричневые волосы и узкие брови Голди. Кажется, это она.
- Я НЕ ЗНАЮ! – ошарашенный, несдержанный, рявкает Эммет. Прижимает меня к груди, не давая больше двигаться, - это что, судороги? Что делать?
Задыхаясь, я мычу в его грудь, прячась от грозы. Ну почему, почему она не кончается?!
- Эпилепсия? - судя по аромату духов, ставшему ярче, Голди присаживается, встревоженно выискивая мое лицо, - надо звонить в «Скорую»…
Эммет сатанеет. Его руки делают мне больно.
- ТАК КАКОГО ГРЕБАНОГО ЧЕРТА ТЫ ЕЩЕ ЗДЕСЬ?
Испуганная экономка тут же исчезает. Где-то щелкают клавиши телефона, падает и поднимается его трубка. У нее дрожат руки.
И у меня дрожат.
- Эммет… - придушенно взываю я, скребясь к его лицу, - Эммет, ты же хороший, ты же добрый… пожалуйста!
На его лице столько боли и ужаса, что мне вдруг становится еще хуже. Я забываю, о чем прошу.
- Потерпи, белочка, потерпи… сейчас тебе помогут…
Он говорит это таким тоном, будто сам не может. Будто нужен кто-то еще…
- Помоги мне, - встраиваюсь в череду его слов, умоляю я. Гром грохочет все громче. Мои рецепторы воспринимают эту грозу ярче любой другой в жизни. Первую грозу там, где есть окна. Первую грозу без Джаспера. Первую грозу без Эдварда…
У меня в ней нет опоры.
- Помогу, я помогу, - Эммет наклоняется, целуя мой лоб, потом щеки. От того, что на губах кровь, ему нехорошо, - сейчас… скажи, тебе нужны лекарства? Или постель? Или хоть что-нибудь, Изза?
Как же он хочет получить ответ, что мигом все решит… и я хочу. Я хочу, чтобы все закончилось.
- Эммет… открой окно…
Никогда не думала, что скажу это. Но Алексайо нет. Но спасения – нет. А разве же мне еще что-то нужно?
Каллен, на удивление успокоенный этой фразой, быстро кивает.
- Трудно дышать? Сейчас. ГОЛДИ! – зовет он, не спуская меня с рук, - ГОЛДИ, ОТКРОЙ ОКНО!
Почему-то только теперь, услышав его крик, я понимаю, что наверху Каролина… и даже при учете снотворного… и даже тогда… а если проснется?
Но эти мысли быстро уходят.
Окно открывается, ледяной воздух пробирается в комнату, холодя мои порезы и ссадины, забирается в горло. Блокирует желание вдохнуть глубже.
- Не смей говорить Эдварду…
Медвежонок убирает с лица мои волосы, наклонившись ниже.
- Что?
- Все… не смей…
Я отворачиваюсь и вижу, как зажигается темное ночное небо яркой бело-оранжевой вспышкой.
Я слышу, как бьется в конвульсиях нетерпения, стремясь обрушиться на меня во всю силу, гром.
Я ощущаю теплоту объятий Эммета и то, как он пытается что-то донести до меня, шепча на ухо.
А потом я снова встречаюсь лицом к лицу с молнией. Наблюдаю ее, красивую, узорчатую, близкую. Она птицей-феникс ударяет о землю.
Меня ударяет.
И я больше не вижу, не слышу и не чувствую никакой грозы. Совсем.
Нирвана.



Серый, вязкий, теплый туман. Он обволакивает, поглощает, приковывает к себе. Среди невесомости, в этой беспросветной мгле, достаточно спокойно. А спокойствие это, похоже, как раз то, чего мне так недоставало.
Я не имею представления, сколько длится это подвешенное состояние. Лениво помахивая руками, лежу и смотрю на небо, такое необыкновенное во власти туманов.
Однако вечного нет ничего и подобную истину мне давно уже нужно было уяснить.
Пробивается голос. Негромкий, вибрирующий, будто через толстую вату в ушах:
- Что же ты вытворяешь?..
В ответ говорящему отзывается тишина и легонькое постукивание клавиш. Телефон?
Мои веки вздрагивают.
- Почему, когда нужен, нет ответа?
В этом вопросе больше отчаянья, а потому воспринять молчание вслед ему труднее. Глухим стуком нетерпеливый человек ударяет по дереву.
- Ты с ума меня хочешь свести! Ну и к черту. «Мечта» стоит чьей-то жизни? Кинь ты эти самолеты!
И все. Голос обрывается, удары по клавишам обрываются, дерево вздрагивает в последний раз.
Смирение.
Я медленно, стараясь не нарушить тишины вокруг чересчур громкими вздохами, открываю глаза. Перед ними светлая пелена, веки будто свинцовые, а во рту – сухо. Я слишком долго кричала вчера.
- Белла!
Мое возвращение выдает прорезавшийся стон. Безмятежность отпускает, туман улетучивается, а на его место приходит боль. В спине. В ногах. В пульсирующей голове.
Осторожные пальцы поглаживают ладони, уложенные на простынях, теплое дыхание щекочет кожу на лбу.
- Ну слава богу…
Мне становится неловко от облегчения, прозвучавшего в тоне моего благодетеля. На вид все еще хуже, чем по ощущениям? Я вообще не должна была открывать глаз?
- Эммет?.. – голос глухой, хриплый. Не мой.
Моргаю, фокусируя взгляд на мужчине передо мной. Встревоженный, бледный, с еще больше поседевшими висками, он с вымученной улыбкой смотрит на меня.
- Ох, Белла… - я получаю нежный поцелуй в лоб. Он запускает волну непонятного, неизвестного мне доселе чувства по телу, вызывая дрожь. Это не приятность, нет. И это даже не тепло. Мне почему-то становится жарко и больно.
- Что?.. Где?..
- Дома, - он гладит мои плечи, - ты дома, моя хорошая. Ночью ты потеряла сознание, но теперь все будет хорошо.
Я замолкаю, для пущей уверенности оглядевшись вокруг. Шкафы, кровать, темные стены и гравюры. Да. Это спальня Медвежонка. Я правда еще жива.
- Как ты себя чувствуешь? – Эммет присаживается на край постели, пытливо глядя мне в глаза. Он в серых брюках и серой майке – сливается с необхватным пространством. Мне тяжело правильно расценить, где именно его тело.
- Спина болит…
Сдержав шипение, мужчина кивает. Его большая ладонь аккуратно касается моей талии, скрытой под одеялом.
- Ты сильно ударилась. Будут синяки.
- И колени…
- И колени, - он морщится, - стекло, помнишь? Будут болеть.
Прекрасный прогноз. От него сразу хочется жить. И погода… погода!
Вздрогнув и резко дернувшись вперед, отчего тысячи иголочек устремляются под ребра, к моим синякам, высматриваю за плечами Каллена-младшего окно. Вроде бы я слышу стук капель дождя… вроде бы небо серое, не черное. Вроде бы нет ничего там.
- Ты что? – Эммет удерживает меня, мягко укладывая обратно, - Белла, отлежись хорошенько, а потом будем любоваться пейзажами.
У меня дрожат губы и наверняка жалкий вид. По крайней мере, на лице Эммета живое сострадание, подталкивающее к таким мыслям.
- Белочка?.. – приглушенно зовет он.
- Гроза? – даже не исправляю данное мне прозвище на «Белла», потому что боюсь не получить честный ответ. Мне он сейчас нужен как воздух.
- Нет грозы, нет, - Эммет потирает мои саднящие пальцы в своих, утешая, - ты ее так боишься, да?
Тепло уходит, оставляя холод. Даже одеяло уже не греет меня.
- Боюсь… - по-моему, это очевидная правда. Любой, кто видел, как я себя веду, стоит небу вспыхнуть, такое зрелище не забывает. – Она меня убьет.
Мужчина вздыхает. Пальцы у него становятся нежнее.
- Но ты жива.
- Чудом…
Я запрокидываю голову, выгнув спину, и терпеливо сношу боль. С болью легко почувствовать себя живой – взаправду.
- Белла, - Эммет придвигается ко мне ближе, наклоняясь к лицу. Дает как следует разглядеть себя, свой уставший вид, свои потускневшие глаза, - я думал, у тебя эпилепсия. Мы собирались ехать в больницу.
- Это просто страх… - «просто страх»! Аж самой смешно.
- Меня уже просветили.
Во мне все обрывается от проскользнувшей мысли. Больше всего на свете боюсь, что она окажется оправданно-правдивой.
- Эдвард?.. – в голосе нет живого места. Он дрожит.
- Нет, - Эммет с горечью, с тут же проступившей хмуростью оглядывается на свой телефон, оставленный на комоде, - Эдвард не отвечает. Ни вчера, ни сегодня – я все время веду диалог с автоответчиком. Я спросил у Розмари Робинс – она прислала тебе смс.
- Ты напугал ее…
- Ты нас больше. Ты и сама испугалась. Но благодаря ей я понял, в чем проблема.
Я опускаю глаза, сморгнув незапланированную горячую слезинку. Она бежит по скуле, затем к щеке, а после через губы – к подбородку. Оставляет за собой саднящий холодный путь.
Эммет недоумением встречает мои опустившиеся плечи и то, как неловко выпутываюсь из его рук, оглянувшись на дверь. Вижу ее.
- Прости меня… - шепотом, боясь скатиться в истерику, если стану говорить громче, прошу, - я могу сегодня же поехать домой… ну, то есть к Анте и Раде… или еще куда…
Передергивает при мысли о ночевке в месте, где Каллен хранил все эти картины Маргарит. Возможно, они и были там? Там и позировали? На нашей кровати перед «Афинской школой»?
Да и «голубки»… повсюду за ним волочится тень «голубок», в которую теперь вхожу и я. И это кольцо тому подтверждение, это кольцо… а где кольцо?
Я неожиданно прерываюсь, приподняв левую руку. Пальцы побаливают, но поднять их совсем не тяжело. Нет платиновой птички.
- Изабелла, ты что такое говоришь? – Эммет, тем временем, возмущается услышанным словам, - твой дом – и здесь тоже. Ты – часть семьи. И то, что тебе нехорошо, не значит, что нужно к чертям убираться. Мы позаботимся о тебе. Я позабочусь.
Теперь влажных саднящих следа на коже два. Я нерешительно кусаю губу.
- Эммет, а где кольцо?..
Каллен сначала не может понять, о чем я – его хмурость тому явное подтверждение. Но как только поднимаю ладонь выше, к его точке обзора, догадывается.
- Вот, - он выдвигает ящик полки, выуживая мое украшение на свет божий, - ты вчера порезала им запястье, поэтому я снял.
Да. На запястье действительно глубокая царапина. Как раз многострадальный голубиный клюв и острое крылышко, что еще в Лас-Вегасе доставило нам проблемы.
При воспоминании, как Эдвард промывал мою руку, стоя за спиной, становится нехорошо. Тогда я еще могла на что-то надеяться. Теперь – нет.
- Давай я помогу тебе надеть, Изза.
Я прячу ладонь под одеяло. Качаю головой – нет сомнений, что это правильное решение. Эдвард, я уверена, одобрил бы его. Правила нарушены. Дважды.
- Не надо. В полке ему будет сохраннее.
А затем, почти сразу, не давая мужчине высказать собственное мнение или же задуматься о том, чтобы-таки натянуть кольцо на мой безымянный палец, обеими руками пожимаю его ладонь.
- Спасибо, что не выгоняешь меня, - бормочу, заглянув прямо в глаза Медвежонку, - спасибо, что заботишься обо мне… Эммет, ты очень добрый. Я у тебя в большом долгу…
- Ну что ты, Белла… - он наклоняется и осторожно целует мой лоб, - мы ведь семья, ты сама говорила. Это в порядке вещей.
- Если бы…
Я выгибаюсь еще немного, приподнимаясь на локтях – совсем каплю, просто чтобы не быть настолько ниже Каллена-младшего. От него пахнет цитрусовыми, он ласковый, он не бросил меня и не прикрылся Италией, чтобы сделать что-то то, чего не может здесь… ну почему, почему я не могу любить его? Его, в чьей жизни всегда, благодаря Каролине, светит солнце, его, который не лжет мне и без права не рассматривает под стеклом личную жизнь, его, который не нарушает те правила, что сам придумал. Он не делает больно намеренно. Он не рисует обнаженных женщин. Он не обижает меня. Он меня… он меня хочет! Как женщину хочет!
Щеки краснеют.
- Эммет… прости за вчерашнее, - говорю так тихо, что сама себя едва слышу, - эти поползновения… мне просто кажется иногда, что так не будет… что так не страшно…
Хмурясь, Медвежонок сострадательно гладит мою щеку.
- Не извиняйся. Это того не стоит.
Вот он, большой и сильный, мягкий и добрый, спокойный и заботливый, понимающий.
Так почему же я не могу дать ему шанс? Нам шанс? Хоть маленький!
Все равно он, этот гребаный шанс, никому больше не нужен.
- Эммет… - шепотом зову я, вытянув шею. Мне не хватает пары сантиметров.
Он понимает. Не делает вид, что это запретно, не упрямится, а просто… отвечает. Наклоняется, припав к моим губам и нежно, с истинным обожанием целует. Так мягко и трепетно… но с решимостью, с верой. Эдвард робок. Эдвард не позволял мне почувствовать, что вызываю бурю внутри него, а Эммет дает такую возможность. За его нежностью – желание.
И я отвечаю. Легонько, боясь сделать что-то не так, робея, но отвечаю. Даже с прерывистым вздохом для большей честности.
Однако… ничего. Нет ни искорки, ни вспышки, ни света. Такая же серая темнота, такой же туман, такие же, уже готовые снова катиться по щекам, слезы. Я не чувствую себя счастливой, целуя Эммета. Я не ощущаю, что хочу его. И я так боюсь… так боюсь, что мне придется сделать это снова!
Не люблю. Нельзя полюбить по наказу. Даже из-за обиды.
Это выглядит предательством, хоть у меня, вроде бы, благодаря действиям Эдварда есть на него право. А оно мне не нужно. Поверила бы сама раньше?
Сморгнув слезную пелену, я сама отстраняюсь. По собственному желанию, обижая Медвежонка, но не видя иного выхода. Нет его.
- Прости… - тут же сорвавшимся голосом, прикусив и без того пораненную губу, умоляю его, - Эммет, я не… мне так жаль…
Мужчина, открыв глаза, тут же качает головой.
- Все в порядке, все хорошо, - перекрывая мои бормотания, он носом ведет по щеке, - Белла, я все понимаю. Я знаю о том, что ты замужем. Успокойся. Мы ничего не сделаем, пока ты этого не захочешь.
- Но ты же… но ты же хочешь! – сбитое дыхание не дает мне говорить ровным тоном.
- Я хочу, - он с нежностью гладит мои волосы, - чтобы ты прекратила плакать. Белла, раньше или позже, так или иначе – неважно. Это не принуждение.
- Ты устанешь ждать, - потому что не дождешься! Я не сомневаюсь в этом. Не произношу, но прекрасно вижу. Эдвард Каллен как был первым мужчиной в моей жизни, которого я полюбила, таковым и останется. Последним. Даже если потом, позже я встречу кого-то… это будет совсем не то. Такое не повторяется.
Алексайо, что же ты со мной сделал?!
- Не устану, - Эммет щурится, краснея как мальчишка. Но все равно хочет сказать. Его тон мигом серьезнеет. – Белла, я люблю тебя. Я… если есть хотя бы маленькая возможность, что ты останешься со мной, я подожду. Сколько скажешь.
У меня екает в груди, дернувшись, сердце. На спине, как и вчера, от грозы, холодный пот.
Я не ожидала это слышать. Я не хотела это слышать. Я не собиралась еще одно сердце разбивать помимо своего…
- Любишь?..
Серые глаза наливаются уверенностью, голос становится громче, яснее. Эммет не оговорился, не пошутил и решил это точно не сегодняшней ночью. Что самое страшное, сегодняшняя ночь его даже не переубедила.
- Изабелла, я понимаю, что мое предложение – два по цене одного – далеко не лучшее. Но я обещаю, что если ты предпочтешь его… другим, я сделаю все возможное, чтобы ты не пожалела.
О господи…
Мамочки!
- Эммет… - у меня нет слов. Я даже забываю о том, что у меня болит, где саднит и сколько слез уже выплакала. Его признание рубит в моем сознании последние подпорки. Что-то хрупкое и бесценное с грохотом валится вниз.
- Давай так, - Медвежонок понимает ситуацию. Он садится ближе, пожимает мою руку, отстранившись от лица. Ту, на которой было еще вчера кольцо, - Белла, мы не будем поднимать этот вопрос и обсуждать его, я ни к чему тебя не стану обязывать. Однако ты будешь помнить, что я сказал, и иметь в виду, договорились? И если однажды захочешь, просто мне скажи.
Черт.
Черт, черт, черт!
Я поджимаю губы, прикрыв глаза. В серо-голубых водопадах ни намека на обиду за то, что я не признаюсь ответно, за то, что не утешаю их обладателя тем, будто и сама хочу остаться здесь, с ним и Каролиной. Эммет действительно понимает меня и действительно готов ждать.
Он без ножа меня режет…
А я, как последняя дрянь, киваю. Не могу ничего другого сделать.
- Хорошо, - удовлетворенный этим действием, мужчина подтягивает мое одеяло повыше, укрывая плечи. – Теперь отдыхай. Я разбужу тебя к обеду.
- Ты будешь дома?..
- Буду, - заверяет он, легонько чмокнув меня в лоб, - Каролина соскучилась, тебе нездоровится – сдалась мне эта работа.
- Спасибо, - вытянувшись, с признательностью глажу его широкие плечи, - Эммет, спасибо… спасибо тебе за все!
Он смущается такому искреннему порыву благодарности. Щурится, качнув головой, и встает, намереваясь дать мне отдохнуть.
- Принести тебе воды или обезболивающее?
Я без смеха фыркаю. С болью чувствую себя хоть немного живой. С болью мне проще принять то, в чем признался Эммет, а так же то, что поцеловала его сама. Впервые за столько времени предпочла чьи-то губы губам Алексайо. Предала.
- Не надо. Эммет… - прочищаю горло, поморщившись, - не говори ему…
Каллен-младший складывает руки на груди. Он понимает, о ком я, без лишних слов.
- Ты полагаешь, ему не стоит это знать?
На мои глаза наворачиваются слезы.
- Гроза уже прошла, я жива… у меня руки и ноги на месте и… я справлюсь, честно. Эммет, пожалуйста, не говори Эдварду. Он испугается… а его сердце…
Еще чуть-чуть и слезы покатятся по щекам. Я ужасно много плачу. Это оправданно?
Его сердце – мое сердце. Я никогда не сниму хамелеона с груди, я не позволю, чтобы с ним что-то случилось. Но сам факт…
Впрочем, аргумент про сердце служит достаточным по силе противодействием.
Эммет поджимает губы.
- Ладно. Через неделю он так или иначе вернется, правильно? Тогда и поговорим.
- Тогда и поговорим, - эхом вторю я, выдавив скупую, зато более-менее успокоенную улыбку, - спасибо, Эммет. Я у тебя в долгу.



Не глядя на все произошедшие в один день события, мою жизнь с Эмметом и Каролиной все же можно назвать спокойной. По крайней мере, мы трое делаем все, чтобы таковой она казалась.
У нас совместные завтраки, горячие русско-греческие обеды, и теплые ужины (с моим прежде любимым брауни, что на удивление безвкусен), которые обычно проходят за разговорами.
Я как могу стараюсь поддерживать беседу. Не хмурюсь, не суплюсь, не плачу, не встаю из-за стола раньше всех, хотя обычно не съедаю даже половины. По сути, я и ем только потому, что Карли кормит меня и кушает в это время сама, по-другому ее не уговорить.
От ее тепла, доверия, от ее ласковых прикосновений я нахожу силы держаться дальше. Улыбаться. Шутить. Даже смотреть «Геркулеса» и «Гадкий я», который неразрывно связан воспоминаниями с Эдвардом.
Ночью мы спим все вместе. Я против того, чтобы постоянно давать Карли снотворное и Эммет, не глядя на опасность ее кошмаров, придерживается того же мнения. Мы соблюдаем главное условие Малыша – быть рядом. И потому ночь за ночью я сплю на правой стороне, а Эммет на левой от нее. Каролина держит нас за руки, ворочаясь под одеялом, и к утру, обычно, мы оказываемся тесно прикованы друг к другу ее объятьями.
Конечно же, мой зайчонок вспоминает о своем любимом Эдди. Четыре дня без него для нее большой срок, и она, изредка предаваясь минутам грусти, сидит, покачивая из стороны в сторону и напевая ему колыбельную, своего плюшевого сиреневого единорога. Теперь я знаю, какая ее любимая игрушка. И у меня на глаза так же наворачиваются слезы, едва вижу ее.
Вообще, любое упоминание об Эдварде приводит к одному и тому же – треску в груди, который потом перерастает в гул от пустоты, а после, в завершении всего – глухому удару сердца, обливающегося кровью. У меня перехватывает дыхание и застилает слезной пеленой глаза. Я вспоминаю его руки на талии, его дыхание, его поцелуи и утешения, то, каково было спать рядом с ним…
Однажды мне снится, что мы стоим в больничном сквере, горят два одиноких тусклых фонаря, а по сосне скачут белки. И Аметистовый наклоняется к моему уху с теплой улыбкой:
- Мой Бельчонок.
От выкриков и истерик удерживает, опять же, близость Каролины. Я справляюсь с этим всем благодаря ей.
А на следующий день, едва Эммет возвращается с работы, прошу его прямо с порога, глядя прямо в глаза:
- Отвези меня в парикмахерскую.
…Возвращаюсь я уже без двадцати сантиметров волос – теперь локоны только до плеч. Мне так проще.
Эммету объясняю, что все это – в поддержку Каролины. Чтобы не комплексовала из-за своих кудрей. А мои и так отрастут.
Он верит.
Верит и Карли.
Конечно же малышка не слепая. Конечно же она замечает, что я по нарастающей бледнею, под глазами залегают синие круги, а черты лица заостряются, покоряясь чуть впавшим щекам. Как выяснится позже, за эти четыре дня я теряю три килограмма, что несомненно сказывается на одежде – она на мне теперь висит.
Каролина спрашивает, что случилось? Почему у меня глаза на мокром месте? Почему я грустная?
И тогда я улыбаюсь, прижимая ее к себе, и нагло вру, хотя обещала, клялась ей так не делать, что думаю о судьбе маленького Геркулеса, которого забрали от родителей, грущу за обиженных Грю девочек-сироток или же вспоминаю о том, что на ее личике еще не до конца зажили все ранки.
Всему этому, к моему ужасу, юная гречанка верит. Она обсуждает со мной, что Геркулес потом вернулся к маме и папе, что Грю потом осознал свою ошибку и забрал девочек, что у нее самой уже ничего, ничего не болит. Честно-честно.
И это правда. Корочки отпадают, ранки превращаются в нежную розовую кожу под ними, а на ладошках к концу недели снимают швы. С Каролиной теперь все в порядке, все как прежде.
Одной из ночей мы лежим, обнявшись, пока Эммет решает какие-то дела по срочному звонку из цеха «Мечты». В темноте комнаты сияет неярким светом прикроватная лампочка, и в ее лучах Каролина выглядит будто из сказки про Белоснежку. На тарелках, привезенных из дома Каллена, сегодня мы рисовали диснеевских героев.
- Белла? – малышка подбирается к моему боку, задумчиво подкладывая обе ладошки под щеку, - я теперь красивая?
Я морщусь, не удержавшись от неровного выдоха.
- Каролин, ты всегда красивая. Ты красавица, чудесная красавица. Мы же уже обсуждали это.
Она чуть тушуется.
- Ну… а теперь? Все так же?
Я наклоняюсь к ее лобику, дважды поцеловав его с особой лаской.
- Да, мой зайчонок. Как всегда.
Она опускает глаза, говоря чуть тише.
- И ты меня по-прежнему любишь?
- А ты меня?
- Конечно! – с жаром отзывается она, выглянув из своего укрытия – волосы отросли еще на сантиметр. Они все длиннее, все гуще. – Ты же знаешь!..
- Тогда почему ты спрашиваешь меня? Если тоже знаешь?
Она вздыхает.
- Я хочу спросить… ты останешься?
И тут же, будто ответ уже заранее известен, она опускает глаза.
- Останусь где, малыш? – я обнимаю ее крепче. Я уже не знаю, как жить, чтобы ее не обнимать. За эти дни она единственная причина, по которой я еще не развалилась на части окончательно. При всех стараниях Эммета, при условии, что он выполнил данное слово и делал все, дабы мне было хорошо, будь он один… я не люблю его так, как он хочет. Я не смогла бы ради него удержаться на краю. А ради Каролины, как и ради ее дяди, смогу...
- С нами, - девочка прочищает горло, затаив дыхание, - со мной и папой… ты нас не бросишь?
Я кончиком пальца стираю с лица непрошенную слезу. Очередную.
А затем как могу крепко, чтобы не усомнилась, обнимаю девочку. Целую ее лобик, потом зажившие щеки, а затем маленький, слегка вздернутый носик.
- Я никогда вас не брошу, Карли…
И это правда. У меня, кроме них, никого больше нет.
Эдвард отказался от всего, что у нас могло быть. И сейчас, и двадцать шестого, там, с Маргаритой, а может, и дальше, позже, он ведь наверняка встречался с ними еще. Сейчас же, в этот момент, эта командировка – просто предлог. И мне кажется, даже Эммет понимает, что никаких встреч не запланировано, никаких спонсоров. Он солгал. Он просто отошел в сторону, прекрасно мне показав, что никакой взаимности нет и не будет. Напрасно надеялась.
Когда Каролина, успокоенная моим ответом, в ту ночь засыпает, я все же плачу.
Встревоженный и хмурый Медвежонок, вернувшийся в комнату, требует причину.
- Она опять не верит, что мы ее любим… - и ему вру я, - что она красивая…
Верит. Утешает меня, когда плачу чуть громче – какая же я отвратительная! Я не могу ему сказать… ничего не могу!..
А назавтра, а дальше – все по кругу. Неустанному, неотступному, прежнему. Такова теперь моя жизнь. Второе предательство оказалось куда более основополагающим, чем первое. Однако есть и плюс – с ним у меня появилась опора. Причина бороться. И я почему-то верю, пусть и самонадеянно, что достигну успеха.
Я звоню Роз и говорю с ней, будто ничего не произошло.
Я каждую ночь создаю видимость спокойного сна, хотя с дрожью жду грозы.
Я вздрагиваю и кричу в подушку, когда мигает фонарь, падает звезда или отблеск фар поздно проезжающей машины касается окна спальни.
Но я живу. И жить буду. Даже когда Эдвард вернется… даже когда истекут оставшиеся до его приезда три дня, буду. Клянусь. Я справлюсь.
Возможно, это, усыпляя мою бдительность, и приводит к такому финалу? Обрывочному, резкому и жестокому. Как и полагается.
Мы с Каролиной неспешно прогуливаемся по уличной территории дома, подкармливая редких голубей, пролетающих мимо, и что-то обсуждаем. Кажется, героинь «Холодного сердца», которые смогли-таки найти точку соприкосновения благодаря взаимной любви.
Эммет внезапно уехал, не сказав толком, куда, и я предложила расстроенной малышке развеяться, побродив по мокрой весенней траве. На ней капюшон – на мне капюшон – прячем от ветра волосы.
Мы идем, переступаем лужи и смотрим на небо, сминая в руках хлебные крошки. И обе, не подозревая ничего дурного, оборачиваемся на хруст гравия подъездной дорожки. В понедельник. На исходе четвертого дня.
Хмурый Медвежонок с ненавистью захлопывает водительскую дверь своего белого гиганта, оглушив нас, а тем временем с пассажирского сиденья автомобиля показываются до боли знакомые серые перчатки.
- ЭДДИ! – разносится по лесу восторженный крик Каролины, подпрыгнувшей на своем месте.
Я же, сглотнув, крепче сжимаю ее ладонь.
Он здесь.




…Галлюцинации – главные спутники кокаина. Терпкие, нежные, переливисто-мелодичные, с ощущением полета и невесомостью, где хочется навсегда остаться, они проникают в самую душу. Они доставляют удовольствие, радость… и с ними хочется дышать как можно, как можно дольше. С ними жизнь – сплошная светлая полоса.
Я употребляла кокаин – в самых разных видах. У меня случались галлюцинации – разнообразные настолько, насколько можно. Но даже лучшие из них не готовили меня к тому, с чем придется столкнуться сегодня.
Я стою посреди грязной мокрой земли, где только-только из-под снега выбилась зеленая слабая трава, прижав к себе Каролину, и вижу, что в нашу сторону идут двое.
Одного из них, широкого в плечах, сильного, смелого мужчину с ежиком черных волос я узнаю сразу. Он признался мне в любви. Эммет.
Второго же, тоже сильного и смелого, тоже с черными волосами, только с золотым отливом, я стараюсь не узнавать всеми силами, какие во мне есть. В любви ему призналась я. Это Эдвард.
Эдвард, чьим увлечением стали Маргариты.
Эдвард, который создал видимость командировки, чтобы одурачить нас.
Эдвард, что направляется ко мне так, будто никогда и не уезжал.
Эдвард, вернувшийся намного раньше собственноручно установленного срока.
Я не могу поверить в то, что вижу. Я хочу перестать видеть, а не могу. Не глядя на то, что капюшон моего черного пальто широкий и плотный, он не затеняет обзор. А ветру не под силу встрепать мои волосы, чтобы хоть как-то исправить положение.
- Дядя Эд! – Карли, вырываясь из моих рук, видимо, решив, что я просто переволновалась, раз сдерживаю ее, бежит к Каллену-старшему. Раскинув объятья, запрокинув голову и так широко, как никогда прежде, улыбаясь, стремится встретить его как полагается.
Для нее возвращение Эдди – радость. Судя по лицу Эммета, для нее одной.
- Солнце, - оторвав взгляд от меня, мужчина с обожанием, тут же перестроив эмоции на лице, забирает на руки Каролину. Она прижимается к нему, крепко обвив ручонками за шею, и ее отросшие волосы щекочут его замороженную правую щеку.
- Мы так соскучились, дядя Эд… мы все так соскучились…
На лице Эдварда ничего не меняется от этих слов, но мне все равно видно, что он понимает ситуацию. Никаких излишних блаженных улыбок для нас. Эммет молчаливо становится слева от меня, выступив чуть вперед.
От него исходят странные волны злости. Даже не столько злости, сколько горечи. И отчаянья.
Он смотрит, как малышка обнимает своего дядю и будто ждет, пока тот сделает что-то… пока на его лице мелькнет что-то особенное… но помимо нежности и обожания, что всегда написаны на лбу Аметистового при встрече с племянницей, ничего нового не предвидится.
Я гляжу на Алексайо как впервые. На его густые взъерошенные волосы, на его красивые черты лица, куда более выбеленные, чем обычно (что уже стало привычным, и все же), на его трехдневную щетину и отпечатки синяков под глазами. Впрочем, в этот день и в этот час они не выглядят потухшими, угасшими или же изболевшимися. Наоборот, как никогда живые, решительные, будто напитавшиеся непонятной мне силой… и потому я не могу в них смотреть.
Внутри меня – руины. А в аметистах – тепло и благоденствие. Будто их обладатель наконец нашел себя.
- Дядя Эд, а ты соскучился? – Карли распахнутыми глазами смотрит на своего родного человека, поглаживая его шею, - по нам всем?
Алексайо любовно целует ее выздоровевшую щечку. Он улыбается, обратив внимание, что корочек и крови больше нет.
- Очень соскучился, малыш, - и пламенный взгляд пробегает по нам всем, остановившись, почему-то, на мне.
Эммет стискивает зубы, вздернув голову. Я почти физически чувствую, как он сжимает руки в кулаки. Не понимаю, а оттого страшнее. Но отодвинуться не решаюсь. Он будто… защищает меня. От Эдварда?
Серые Перчатки подходит ближе, так и не спустив с рук своего ангела. Нашего общего ангела, который знать не знает, что ее дядя наделал…
Алексайо открывает рот, чтобы что-то произнести. Ему многое нужно сказать, как я вижу по горящему взгляду, но времени мало. Он выбирает лучшее, нужное, правильное. И в моей душе, доставляя все больше страданий, зияет черная дыра. Рваная, болезненная, гнойная рана. Ее не залечишь.
Я смотрю на Эдварда и не понимаю, почему до сих пор чувствую трепет в груди, когда вижу его. Наравне с болью, с гневом, с желанием заплакать и, что страшнее всего, уязвить, ощущаю радость. Он вернулся живой и невредимый, он стоит передо мной, он так выглядит… мне кажется, будто ничего не было. Будто никто и никогда не устраивал всего этого ужаса. Будто он был со мной – всю жизнь. И никогда, никогда от меня не отказывался. Любил меня…
- Как хорошо, что ты приехал, Эдди, - Карли, не в силах понять и уловить напряжение вокруг от своего искреннего детского счастья, жмется к дядиному плечу, - мы с Беллой говорили о тебе… и с папой…
- Мне тоже нужно с вами поговорить, - аметисты обращены исключительно в мою сторону. Эммет отворачивается, дабы скрыть от дочки гримасу, исказившую лицо.
Каролина хмурится.
Я не выдерживаю. Всего этого, всех этих… всего. Просто не могу. За четыре дня хождения по краю сорваться – небольшая утрата. В конце концов, это было ожидаемо, верно? Я уже не та, что прежде. И я не хочу, чтобы Эдвард думал, будто все неизменно.
Глубоко вдохнув через нос, я решаюсь. Я скидываю свой капюшон.
Короткие, но густые волосы с трудом достают до плеч, выходя из своего тканевого укрытия. Они темнее, чем прежде. Они теперь темно-каштановые, благодаря усилиям парикмахера.
Ну наконец-то!
В аметистах все же проскальзывает искра, предвещающая большой костер. Колючая, холодная искра, охватывающая радужку.
На миг утеряв контроль над лицом, Аметистовый позволяет уголку губ сползти чуть ниже, а морщинкам тронуть область у глаз. В глазах – изумление. Такое не придумаешь.
Да, Эдвард.
Да, я постриглась.
Мне хочется позлорадствовать, но не получается. Видимо, для этого сил уже нет.
Как можно безразличнее отнесясь к его реакции на изменение моей внешности, я вдруг беру и протягиваю мужу руку. Без перчаток – с синими от холода пальцами, на которых еще не зажили ссадины от удара о холодильник.
- С возвращением, мистер Каллен.
Каролина буквально застывает с открытым ртом. Она не может взять в толк, что я только что сказала. И почему не обнимаю Эдварда так же, как и она. И почему не улыбаюсь ему. И почему… почему я так смотрю.
А вот Эммет, мне чудится, хмыкает.
- Спасибо, Белла, - впрочем, не моргнув глазом, вежливо отвечает Аметистовый. Легонько пожимает мою протянутую руку, отчего по венам сразу же бежит разряд. Я поспешно отдергиваю ладонь, ощущая, что вот-вот заплачу, если этого не сделаю.
- Эммет, Карли, - Эдвард перехватывает малышку, чмокнув ее в лоб и оборачивается к брату, - вы не могли бы оставить нас с Беллой наедине на минутку?
- Она не Анна, Эдвард, - внезапно даже для меня произносит Медвежонок, выступив еще вперед и отодвинув меня к себе за спину, - не надо…
Каролина, и так непонимающая, что происходит, хмурится сильнее. Ее брови выгибаются в вопросе, а личико супится.
- Дядя Эд?.. Папа?..
- Папа как раз переоденет тебя, когда мы придем, - ласково объясняет Эдвард, вглядываясь в серые водопады брата едва ли не с мольбой, - сейчас…
- Нет смысла этого делать, - Эммет не унимается даже при условии, что здесь его Малыш, - Изза не заменит тебе дочь, ты это знаешь. Ты напрасно выдумал этот план.
План?.. Анна?..
Я выглядываю из-за плеча Медвежонка, стараясь отыскать взгляд Аметистового, но вместо этого натыкаясь на заполняющийся слезами взгляд Каролины. Ей горько.
- Эммет, хватит… - как и я, заметив, что девочка на грани плача, Эдвард ласково поглаживает ее волосы.
- Тебе хватит! Мы же обо всем условились! Что за резкая перемена мест? Что за чувства, мать их, которые вспыхивают?!
Эдвард тяжело вздыхает. Аметисты на мне.
- Белла, давай поговорим. Пять минут, и я больше не трону тебя, если пожелаешь. Пожалуйста.
- Папочка… - Каролина, испуганно оглядываясь на лица двух самых главных мужчин в своей жизни, смаргивает первые слезы, - Дядя Эд?..
- Не станет она с тобой говорить! – Медвежонок выставляет руку вперед, не давая мне пройти, - тебя здесь не было, когда нужно было разговаривать! Хватит!
На лице Эдварда ходят желваки.
Карли окончательно сникает.
- Глупцы!.. - завидев то, как опускаются плечи девочки, кидаю я обоим братьям. Пригнувшись, чтобы пройти под рукой Эммета, без сокрытия близко подойдя к Эдварду, забираю у него малышку. Она прижимается ко мне без споров. Она не хочет здесь оставаться.
- Белла! – Каллен-младший рявкает едва ли не с обидой. Призывает вернуться.
Эдвард же просто молчит, глядя мне, уносящей девочку к дому, вслед. Этот взгляд жжется и оставляет клеймо на затылке.
- Не бойся, мой Малыш, - шепчу на ушко юной гречанке, которую уже потряхивает от слез, - они из-за какой-то ерунды… они сейчас помирятся…
Всхлипнув, она с кивком зарывается лицом в ворот моего пальто. Не замечает, что меня тоже трясет.
Я не оглядываюсь, чтобы проверить, спорят ли братья по-прежнему или идут за мной. Откидывая с лица пусть и недлинные теперь, но все равно мешающие благодаря ветру волосы, я спешу к крыльцу. В доме будет легче.
- Сейчас, - усаживая Карли на пуфик в прихожей, помогаю ей снять куртку, - мой красивый зайчонок, ну что же ты плачешь? Эй… все хорошо…
В арке гостиной показывается Голди, на чьем лице озабоченность. Она в недоумении.
- Каролина?
- Все в порядке, - повторяю уже ей, надеясь, что достаточно красноречива взглядом, дабы заставить оставить девочку в покое, - мы просто замерзли и решили погреться, да?
Карли, подыгрывая мне и шмыгнув носом, все же кивает.
- Попить чай…
- Попить чай, - с улыбкой поддерживаю я, прогоняя все собственные смешанные чувства, - ну конечно же. Пойдем.
Оставив ее куртку и шапку в прихожей, мы с мисс Каллен проходим на кухню, крепко взявшись за руки.
Я усаживаю Каролину за стол, пока ставлю на огонь древний чайник и, прикусив губу, вглядываюсь в завешанное тонкой шторкой окно. Девочке не видно, что за ним происходит, а мне – вполне. Встав друг с другом лицом к лицу, Эдвард и Эммет выясняют что-то… на повышенных тонах. И на лицах обоих горечь, гнев и обида.
Благо, слов не слышно… стены толстые.
Я ставлю перед Карли кружку с ароматным черным чаем, присаживаясь рядышком. Недолго думая, малышка переползает на мои колени, приникнув к груди.
- Это из-за меня?
Я ласково стираю пару слезинок с ее личика.
- Нет, зайчонок. Из-за меня.
- Из-за того, что ты постриглась?
- Ага, - кладу подбородок на ее макушку, поглаживая плечики в темно-зеленом оленьем свитере, - но они не будут спорить долго. Волосы обратно не приклеить.
Каролина фыркает моей неумелой шутке, чуточку расслабившись.
- Я рада, что дядя Эд приехал раньше… - попозже докладывает она, разомлев от тепла чая и успокоившись от того, в какой позе мы сидим. Слезы высыхают, всхлипов нет.
Мне хочется сказать «я тоже». Она ожидает, что я скажу «я тоже». Но… нет. Не тоже. Мне по-прежнему слишком больно, чтобы принимать хоть какие-то решения на его счет. Чтобы с чем-то соглашаться.
Поэтому просто целую ее макушку. Пусть расценивает как хочет.
За нашими спинами хлопает дверь – братья возвращаются. Стук ботинок, грохот вешалок… что они успели друг другу сказать после нашего ухода? А до приезда сюда? Почему Эммет так зол? Почему он вспомнил Анну?
У меня миллион вопросов. А ответов – ноль.
Первым в дверях появляется Эммет, отчего Каролина тут же опускает взгляд на свою кружку. Я поглаживаю ее спинку, убеждая, что все не так страшно. Что все пройдет.
Эдвард входит следом за братом, но на расстоянии от него. Теперь аметисты горят ярко. Так ярко, что опаляют. В них много искр, не одна. И еще больше становится, когда смотрят на нас с Малышом.
- Карли, - Медвежонок приближается к дочери, зазывающе протягивая ей руку, - пойдем.
Малышка морщится.
- Нет… - и цепляется за ткань моего свитера.
- Ненадолго, - убеждает Эммет, кивнув зачем-то посматривающей в нашу сторону Голди, - не упрямься. Ты же знаешь, я не люблю твое упрямство.
Его сдержанный тон все равно отдает хмуростью и недовольством. Каролине это не по вкусу. Она не любит чувствовать злость.
- Я без Беллы не пойду, - окончательно заявляет, переплетя наши пальцы. Кружка с грохотом опускается на поверхность стола.
Я поднимаю на братьев глаза. Пышущих, излучающих непонятное чувство по отношению друг к другу, которое братским явно не назвать.
Я боюсь конфликта и скандала – не из-за себя, из-за маленькой девочки, ставшей и моим солнцем. Я не дам им расстроить ее. Ни одному.
- Каролин, - шепчу ей на ушко, поцеловав в щечку, - пять минут, и я приду к тебе. Подождешь пять минут? Пожалуйста…
Большие серые глаза опять в слезах. Да господи, что же это такое?
- Честно пять?..
- Честно-честно, - приобняв ее, киваю Эммету, - папа тебя развлечет, а потом мы допьем чай. Иди.
Юная гречанка вздыхает, без желания покидая мои колени, но все же слушается. Послушно берет папину руку, не поднимая на него глаз, и идет. К лестнице. На второй этаж?.. Голди по наказу Эммета поднимается за ними.
И мы с Эдвардом… с Калленом-старшим… остаемся одни.
В маскараде и надуманных эмоциях нет больше причин. Я стираю с лица улыбку, адресованную Каролине, и сажусь более прямо, без лишней расположенности.
В душу возвращается было утихнувшая боль, а слезы просятся на глаза. Каково это, любить предателя? Каково это, чувствовать, что не нужна?..
Ненавижу…
Аметистовый решительно, что меня удивляет, но все же мягко, без стуков и скрипов о пол присаживается на стул напротив. Вздувшиеся вены на его ладонях прямая отсылка к разводам на граните кухонных тумб.
Я сглатываю.
- Белла… я могу называть тебя «Беллой», Изза? – его голос ровный, достаточно сдержанный, но все же пестрящий эмоциями. Меня это немного пугает.
Отстраняюсь от стола, стремясь быть дальше от него, и складываю руки на груди.
До сих пор все похоже на сон. Столько дней и ночей, столько времени, особенно в грозу, я мечтала увидеть Алексайо, а теперь… теперь боюсь. Во мне больше нет достаточно укрепленных мест, дабы обороняться. Я выстроила стену, способную, как думала, защитить, но она – бумажная. И теперь, видя его, чувствуя его, слыша клубничный, мать его, аромат, я… убеждаюсь в истине: одного его слова хватит, дабы меня убить. И морально, и физически.
Любить страшно…
- Называй как хочешь, - нервно подернув плечами, позволяю я.
- Хорошо, - он выдавливает улыбку, коснувшуюся лишь уголка рта. Я поджимаю губы. – Белла, я понимаю твои чувства сейчас. Я понимаю, что то, что я сделал... очень сложно объяснить. Но я прошу тебя меня послушать. Эти пять минут послушать и запомнить все, что я скажу. А уже потом решать, говорить со мной снова или нет.
Потрясающее начало. Меня передергивает.
Но я молчу.
Эдвард делает глубокий вдох, дважды моргая и поворачивается ко мне всем телом. Его волосы, руки, глаза… я опять умираю. Снова, как неизлечимо больная, как зависимая почище, чем от наркотиков, умираю. Мгновенно вспоминается все, что случилось за эти четыре дня, начиная с апогея той минуты, едва увидела картины Маргарит…
- Белла, я недавно совершил самую непростительную, грубую и ужасную ошибку за все свое существование, - с места в карьер, докладывает Каллен, - сделанного не воротишь и от этого мне тяжелее всего. Я потратил несколько дней на раздумья, как мне быть… и не нашлось лучшего выхода, чем откровенно признаться во всем. По крайней мере, это даст тебе возможность верно рассудить.
В моем горле комок, а глаза саднят как после чертовой грозы.
- Я тебя не понимаю… - тряхнув волосами, дабы отвлечь его внимание от своего хриплого голоса, произношу. – Ты слишком сложно… говоришь.
Получается. Эдвард изумленно моргает, а потом едва заметно хмурится, сосредоточив взгляд на моем новом образе.
- Извини…
- К черту извинения, - руками обвиваю себя крепче, дабы не распасться на кусочки прямо здесь. Благо моих движений под столом не видно.
- Белла, - Серые Перчатки подается вперед, заставив меня ощутить новую волну клубничного аромата прямо рядом с собой, - я хочу сказать честно, открыто и искренне, положив руку на сердце. Я не хочу больше замалчивать это, сколько бы ни было поводов и причин, так нельзя, - в аметистах поселяется страшная по силе нежность. Взглянув в них, я даже пугаюсь, почувствовав холодок в пальцах. Это ведь невозможно, так? Это лучшая из моих галлюцинаций, о которой столько мечтала.
- Расскажешь, кто такой Алексайо? Или когда в нем пробуждается Мастер? – всеми силами пытаясь разрушить момент, уже не в состоянии скрыть пронизывающую дрожь тона от слез, все же выдаю. Горько и громко.
На лице мужа только сожаление, ни капли изумления, удивления, страха, неприязни… Эммет рассказал ему, что я нашла портреты? Может, он и о грозе ему рассказал?!
И он меня предал!
Отвлекшись на рассуждения, не замечаю, как Эдвард, подтверждая свои умения, признанные мной еще далекой зимой в Вегасе, присаживается возле моего стула. Только не на корточки, как обычно. На колени. И выпрямляется, поднимая голову. Взгляд не опущен, он на мне. Он передо мной.
Придушенно вскрикнув, я с трудом перебарываю желание отодвинуться. Стул небольшой и мне совершенно точно грозит падение. А падать – не самое приятное занятие.
- Белла, я тебя люблю, - просто говорит Алексайо.
Он стоит на коленях передо мной, он открыто смотрит, и он… честен. Я скорее в себе усомнюсь, чем в его честности.
А дыхание преступно перехватывает.
Точно галлюцинация. К гадалке не ходи.
- Это твой новый проект? – я всеми силами держу лицо, не давая ему исказиться, а слезам потечь, - «голубки» нынче не в моде?
- Нет, - его теплая большая ладонь, за которую я была готова отдать все, что угодно, касается моего локтя. Ведет линию вниз, к запястью, на котором только-только зажил порез от голубиного кольца. – Никаких проектов. Я так чувствую, Белла.
- Ты издеваешься…
- Ни в коем случае, - спокойно, не поддаваясь на мои провокации, с легкой улыбкой он накрывает своей рукой мою ладонь. Предательница, та тут же обмякает, сдаваясь.
- Ты хоть понимаешь, что я могу поверить? – соленые капельки утяжеляют ресницы. Вот-вот побегут…
- Я очень хочу, чтобы ты поверила, - Эдвард крепче сжимает мою ладонь, давая как следует себя почувствовать. От его тона, от его взгляда – истинно-любовного – по спине мурашки.
Я сплю. Я сплю, да? Кто-нибудь, умоляю, за любое вознаграждение мира, разбудите меня!
- Чтобы окончательно меня добить? – запрокидываю голову, не удержавшись от всхлипа. Громкий, непозволительный и забитый, заполненный горечью, он взлетает к самому потолку, обрушиваясь на меня бумерангом.
На щеках слезы.
- Чтобы исправить ошибку, которая едва не стоила мне самого дорогого человека на свете, - Эдвард не удерживается, второй рукой, левой, но без кольца, как и у меня, прикасаясь к щеке. Отвратительно слабая, я даже не пытаюсь отвернуться. – Тебя, Белла. Я должен попытаться.
- Никому ты не должен… ничего…
Алексайо перехватывает обе мои руки. Мягко, но вынуждает повернуться в свою сторону и дожидается, пока решусь поднять глаза. Мокрые, погасшие, выцветшие… а он не морщится от отвращения. Ему будто бы жаль.
- Бельчонок, я сам не до конца верю в то, что произошло, - в его глазах тоже проскальзывает подобие слезной пелены, мерцающей, - но, моя девочка, пожалуйста, если ты еще хоть что-то чувствуешь ко мне, хоть капельку, позволь мне тебе доказать… позволь мне попробовать…
Он в нерешительности прикусывает губу, всматриваясь в мое лицо, а я, как загипнотизированная, пусть и плача, не выпускаю аметисты.
Господи.
Господи, господи, господи!
Да за что же мне это все?!
- Как? – едва слышно спрашиваю. Все, что спрашиваю.
У Эдварда давно готов ответ.
- Поужинай со мной, - потирая мои ладони и, кажется, с радостью встречая отсутствие на них кольца, он улыбается явнее, - сегодня. Один раз. И если ты мне не поверишь… я больше не доставлю тебе неудобств.
Поужинать?
Я сейчас впаду в истерику. Хамелеон на груди жжется от того взгляда, каким Эдвард его изучает. Могу поклясться, его левый уголок губ вздрагивает в улыбке – за то, что не сняла? А я бы посмела?!
- Не доставишь неудобств?..
Каллен сглатывает. Ему не хочется этого говорить, но он говорит. Он понимает, что это нужно, он относит это к разряду того, что обязательно следует сказать. И пусть кое-где в чертах пробегает боль, это его не останавливает. У меня вообще странное чувство, будто сейчас, будто теперь его ничто не остановит.
- Если ты не сможешь ответить мне взаимностью или же не поверишь, Белла, я подпишу развод, - произносит он, - я отпущу тебя, Бельчонок, как и обещал. Что скажешь?
Я прикрываю глаза. Слез все больше.
- Ты будешь со мной честным?
- Буду, - почувствовав, в какую сторону я, безвольная и глупая, склоняюсь, оживает Эдвард. Длинные пальцы уже не просто гладят, а по-настоящему ласкают мои.
- И ты мне все расскажешь… про все.
- Про все, - эхом отзывается он. Уверенно кивает, - этого достаточно? Ты поужинаешь со мной сегодня?
Взволнованный, наполненный ожиданием, теплый… мой Уникальный…
Я смотрю ему прямо в глаза, не давая и самому отвернуться. Неловко, робко, но все же с желанием пожимаю длинные пальцы сама, отчего мужчина сразу же улыбается мне.
Попытка оправдывает риск? А мое глупое неуемное желание? А мое сердце, что радостно стучит, когда он рядом? Когда слышу аромат клубники, ставший призраком?..
У меня нет выбора. У меня никогда его не было.
Мы оба знаем мой ответ.
- Один ужин, Эдвард…