ВИДЕО К ГЛАВЕ, из которого читатель может узнать много нового... если ему интересно

----------

Черный чай.
Простой черный чай без лишних изысков, пряностей и экзотики – на них не хватило сил.
Большая кружка с удобной ручкой, ложечка для сахара, рафинад на тарелочке рядом и долька лимона внутри.
От горячего напитка идет пар, но он не имеет аромата. Наверное, он безвкусный, но не думаю, что это станет проблемой – я бы сейчас и вкуса мяты в белом чае из Китая не почувствовала. В голове совсем другие мысли, и рецепторы находятся под их контролем.
Я сижу на большом и жестком диване Эммета, помешивая ложкой чай, который должен согревать, и смотрю на включенный телевизор прямо перед собой. Но включенный так тихо, что даже при желании не выйдет ничего разобрать.
У Эммета особенная гостиная. Она такая же, как у Эдварда по планировке и расположению стен, однако здесь ничего не излучает мягкость и не вызывает особого расположения. Гравюры по стенам, холодное дерево на полу, темные обои и высокий выбеленный потолок. От него вниз уходят шторы к прямоугольным окнам, а вместо арок на кухню и в коридор стоят двери. Правда, со стороны лестницы, ведущей на второй этаж, они приоткрыты.
Я отвлекаю себя чем угодно, чтобы не удариться в панику и не расплескать чай по кожаному дивану. У меня немного дрожат руки и побаливает голова, но это вовсе не значит, что не могу себя контролировать. Пока еще могу.
Эдвард уехал почти четыре часа назад. Он сказал мне, что скоро вернется и мы поедем домой, но за это время даже ни разу не перезвонил. Если бы Эммет не сообщил, что в Москве пробки – первым делом я бы уже потребовала идти его искать.
На голове вставали волосы дыбом, а дыхание перехватывало, едва я допускала мысль, что с Аметистовым что-то случилось. После его появления в моей жизни все иные страхи, кроме как потеря мужа, практически сошли на нет. Жутчайшей несправедливостью было бы лишиться его сейчас, когда только-только обрела… это раздавит получше, нежели всякие грозы.
За эти бесконечные минуты в обнимку с кружкой чая я прихожу к выводу, что лучше пусть сейчас сверкнет за окном молния, но зато сразу же в дверях появится Эдвард. Я переживу этот гром и вспышки, если такова цена за его благополучие. За наше.
Однако молнии нет, ровно как и грома. Есть дождь. Он барабанит по подоконникам, ударяет в стекло, завывает ветром в кронах деревьев и лишний раз подсказывает, что хорошего в том, что в доме есть отопление.
Такая непогода, а он за рулем… боже мой…
Я поджимаю губы, с ногами усевшись на диван. Кружку от греха подальше ставлю на журнальный столик, а вместо нее обхватываю руками подушку. Сильно-сильно – она теплее.
Этот день рождения мистер Каллен-младший явно бы не записал как свой лучший. Его испортили столько событий… и мне до боли жаль Эммета. Он такого не заслужил. Каролина такого не заслужила. Как же может Мадлен не видеть очевидных вещей? Почему она не любит Карли?..
У меня не укладывается в голове прописная истина. Я битый час пытаюсь справиться с этим, убедить себя, но все время нахожу какие-то отговорки. Сложно поверить, что родная мать ненавидит свою девочку. У меня было в жизни две женщины, которые делали все, дабы я была счастлива, а у Каролины – ни одной. Ей всего восемь.
Ну и к черту. Я стану такой женщиной, если она мне позволит. Я не дам ее в обиду даже этой сучке, что смеет называть себя матерью, я ее защищу. Карли была первым человеком во всей России, который принял меня такой, какая есть. Который доверился мне полностью и не обидел ни одного раза. Эта девочка – солнце для всех, кто рядом. И для меня в том числе.
С такими мыслями становится чуть легче. Я делаю глубокий вдох, немного ослабив хватку на подушке, и набираюсь терпения. Все образумится. Эдвард прав, утро вечера мудренее. Сейчас он приедет, заберет меня и завтра утром я точно определю, что буду делать.
- Изза?
Затерявшаяся среди планов на будущее, почему-то пугаюсь голоса, прозвучавшего из-за спины. Оборачиваюсь к лестнице с распахнутыми глазами, и поэтому, наверное, Эммет успокаивающе поднимает руки вверх. Дает мне себя узнать.
Он стоит на нижней ступеньке, облокотившись на перила. На имениннике черные джинсы и черная, им под цвет, рубашка, в которой мужчина выглядит не просто «большим», а по-настоящему огромным человеком – постоянно создается впечатление, что одежда на нем трещит по швам. Волосы Эммета взъерошены, в глазах усталость и растерянность, но на лице – сосредоточенность. Ею он меня и зовет.
- Да?
Я с готовностью поднимаюсь со своего места. Посылаю чай с лимоном подальше – это моя четвертая кружка за последние два часа.
- Нам нужна твоя помощь, Изз.
В его тоне меня удивляет содержание просьбы, а не хмурость. Но, судя по всему, Эммет еще и немного стесняется.
- Ага, - с подбадривающей улыбкой, без лишних вопросов подхожу к Медвежонку, останавливаясь прямо перед ним. Ни рост, ни взгляд, ни выражение лица не пугает. Плюшевый медвежонок. Сильный не потому, что злобный, а чтобы оберегать. У него слишком драгоценное сокровище, чтобы быть нерешительным.
- Ты ведь знаешь, как снимать макияж? – серые глаза смотрят в мои так внимательно, что происходи все не сегодня, я бы отвела взгляд. - Но у нас нет мицеллярной воды.
Я поднимаюсь на одну ступень к Эммету.
- Возможно, у Голди есть?
- Я отпустил ее, - мужчина вздыхает, - так что сегодня поиски невозможны. Может быть, есть какое-то подручное средство? Или мне съездить в магазин?..
- Конечно есть, - я успокаивающе прикасаюсь к его плечу, по-доброму улыбнувшись, - и я вам помогу, не беспокойся. Нам нужно растительное масло. Может быть, у вас есть оливковое?
Задаю этот вопрос и усмехаюсь, догадавшись, что спрашиваю. Ведь вся греческая кухня построена на оливковом масле, а Эммет с Карли, как я вижу, в большинстве своем питаются ей. Еще бы не было.
- Да, Изза, - пусть на секунду, но мужчина разделяет мою веселость, - Каролина в моей ванной, поднимайся. Я сейчас принесу.
И, обойдя меня, спускается в сторону кухни. Торопливо.
Я не заставляю девочку долго ждать. Взбираюсь по лестнице быстрым шагом и без труда нахожу хозяйскую спальню, потому что уже была в ней прежде.
В комнате горит два прикроватных бра и лампа на небольшом столике вроде косметического в левом углу. Основной свет исходит от двери слева, за которой ванная комната. Проход свободен, и мне не составляет труда зайти внутрь.
- Привет, Карли, - сразу же, чтобы не напугать девочку безмолвным появлением, здороваюсь я. Ласково.
Но малышка все равно вздрагивает. Всем телом, не только плечиками. И так испуганно оборачивается, что мне становится до безумия ее жаль.
В махровом халате со звездочками на поясе, Каролина сидит на пуфике возле умывальника, с натянутым на голову капюшоном. Ее ставшие короткими волосы подсыхают, завиваясь больше прежнего, а на ножках еще видны капельки воды.
Ангелочек. Ее белые платья и куртки небрежно брошены на второй пуфик невдалеке. И даже Каролине плевать на них.
- Извини меня. Можно мне войти?
Карли быстро, без лишних слов кивает.
На ее лице истинный «эффект панды» от попыток Эммета справиться с макияжем еще в душе: тушь смазалась, но не смылась, тоже самое произошло с подведенными бровями, гелевые тени расплывшимися ручейками опустились к скулам, а въедливая помада никак не отпускает губы.
- Я сейчас буду красивая, - надломленным голосом, завидев мой внимательный взгляд, обещает девочка. Прикусив губу, отворачивается на вертящемся пуфике, поспешно опустив глаза. – Прости, Изза.
Мое сердце стягивает железными путами.
- Ты очень красивая, Каролина. Ты всегда красивая. Ну что ты, - я приседаю перед ней, нерешительно, но не удержавшись, погладив сгорбленную спинку, - я просто помогу тебе смыть косметику, чтобы ты стала еще красивее.
- Без косметики девочки уродливые…
- Глупости, - я с улыбкой ловлю мимолетный взгляд, когда юная гречанка оглядывается в мою сторону, - вот я сейчас без косметики, видишь? Я очень страшная?
Каролина хмурится, быстро-быстро качая головой. Поворачивается обратно, решительно хватая рукой мою ладонь.
- Нет!
- И ты тем более, - подбадривающе отвечаю, погладив ее плечико, - сейчас папа принесет нам масло, и мы все снимем. Ты ведь знаешь, что даже модели на ночь снимают макияж?
От девочки пахнет теперь не духами, а детским ароматным мылом. И запах ее кожи, смешиваясь с этим ароматом, куда лучше предложенного Мадлен. Как эта женщина не понимает таких вещей?
- Да…
Ее голос тихий, ее движения скованные.
Каролину ударило по самому больному то, что сегодня происходило. Дети, говорят, чувствуют наигранность лучше всего, и малышке несомненно было тяжело и неуютно от осознания, что родные люди не могут договориться. Искусственность всего этого застолья и праздника была слишком явной, чтобы ее скрыть.
- Давай-ка я причешу тебя, пока мы ждем папу, - оптимистично предлагаю, взглянув на ее волосы, - или будем спать со спутанными?
- Они больше не путаются, - Карли хмурится и оглядывается на свои кудри. Ей жаль их. Она не хотела стричься. И это еще один повод оторвать этой Мадлен голову.
- Тем более, тогда я справлюсь быстрее. Разрешишь мне?
Пожав плечиками, девочка кивает.
- Расческа слева, Изза. На тумбочке.
- Вижу, - встаю на ноги и обхожу юную гречанку, снимаю капюшон с ее головы. Легкими, плавными движениями прикасаюсь к волосам. Они все такие же шелковистые, пусть еще и не высохли до конца, и все такие же мягкие. Драгоценность, а не волосы. По густоте, по цвету и по внешнему виду.
- Тебе правда нравится?.. – нерешительно зовет малышка. От того, что не вижу ее личико, говорит чуть громче. Ей так проще? Неужели стесняется?
- Конечно. Знаешь, я в детстве тоже носила каре.
- Но длинные были красивее…
- Они очень быстро отрастут, Карли. Ты даже не заметишь, - чуть замедляю свои движения, чтобы пальцами пробежаться по ее роскошной шевелюре, - это как смена имиджа. Помнишь, Нэнси из «Класса 402» тоже постриглась?
Упоминание о мультике девочку расслабляет.
- Ага. Над ней еще смеялся Джесси…
- Никто не будет над тобой смеяться, - уверяю я, - ты же видишь, что папе нравится! И дяде Эду!
- Дядя Эд любил мои волосы…
- Дядя Эд любит тебя, Карли. С такими волосами или с другими, в этом халате или в другом, чтобы с тобой ни случилось и как бы ты ни выглядела. Знаешь ведь не хуже меня, правда? И точно так же твой папа.
Мисс Каллен шмыгает носом, прикусив свою полную хорошенькую губку.
Хочет спросить, но не решается. Рвется вопрос наружу, но она его не пускает.
Чтобы придать ей сил, оставляю расческу в покое и наклоняюсь поближе к ребенку. Целую макушку девочки так же, как все это время целовал мою Серые Перчатки.
Она вздрагивает.
- И ты, Изза? – едва ли не с отчаяньем зовет, с трудом не переходя на беззвучный шепот. – Ты тоже меня… такой… любишь?
- Да, - честно и кратко признаюсь я. Сама немного краснею.
Каролина оборачивается, тряхнув своими волосами. Ее огромные серо-голубые глаза останавливаются на мне, на одну треть наполнившись соленой влагой.
- Спасибо, Изза, - с плохо измеримым чувством благодарности девочка обхватывает руками мою талию, прижимаясь ближе, и становится коленями на пуфик. Ее спина немного подрагивает, а слова выходят путанными и сдавленными, - я очень рада, что ты здесь… может… может, ты останешься? Я попрошу папу, он продаст кому-нибудь твои рисунки и ты заново… заново будешь рисовать три тысячи…
Она удивляет меня. И пугает. И трогает – до глубины души. Это плохо измеримое, до самого дальнего уголка сердце ощутимое чувство. Его нельзя проигнорировать.
Это очаровательное, солнечное создание только что призналось мне… в любви? В ответ на мое признание…
- Каролин, - не удерживаюсь. Ответно наклоняюсь к ней и, не думая, забираю на руки. Девочка куда легче, чем можно было предположить. Она маленькая, как дюймовочка, и настолько же красивая, даже с хрусталиками слез на щеках. – Я еще долго никуда не уеду, обещаю. Дядя Эд сказал, что не будет меня выгонять.
Малышка с вымученной улыбкой хлопает ресницами, прогоняя слезы, и обвивает пальчиками мою шею.
- Я не дам ему тебя прогнать, - решительно шепчет она.
С нежностью ерошу ее волосы, глубоко вдохнув запах детского, нежного шампуня, и с благодарностью киваю.
- Как скажешь, малыш.
Я помню, что этим именем ее называет Эдвард. И точно так же, как порой он или я используем слова из лексикона Каролины, сегодня обращаюсь к речи Аметистового. Не думаю, что он обидится. К тому же, так создается эффект присутствия. Я до сих пор до чертиков волнуюсь, где он и почему не звонит.
- Тут с какими-то травами и ерундой… - Эммет, появляясь из ниоткуда, сразу же цепляет внимание нас обеих.
Он останавливается в дверном проходе, еще ни разу не подняв глаз, и с растерянностью смотрит на три бутылки оливкового масла, что принес. Все разное, но все дорогое, одно даже запечатанное в эксклюзивной упаковке. Мужчина явно не знает, что с этим делать.
- Возможно, вот это? Здесь с ароматом маслин и… - желающий получить хоть какой-нибудь ответ, Каллен ищет мои глаза. Но найти там, где они сейчас, явно не рассчитывает. В серых водопадах изумление. И мало с чем сравнимое по своей силе. – Изза?
Смутившись, Каролина прячет лицо у меня на плече, а ладошками крепче держится за шею. Девочка не знает, можно ли так вести себя со мной и одобрит ли папа. Последние два дня она только и делает, что опасается его мнения… моего, Эдварда… это влияние матери?
- Самое простое, - отзываюсь я, стараясь сделать вид, что ничего особенного не происходит. Погладив Карли по спине и заручившись ее немой поддержкой, ставлю обратно на пуфик. Поправляю взъерошенные волосы, погладив по голове.
- Без ничего, - толком не зная, как реагировать, Медвежонок протягивает мне нужную бутылку.
Они оба в смущении.
- Нам бы еще полотенце и ватные диски, Эммет.
Он молча открывает передо мной полку своего ванного шкафчика. Там, возле одеколона и пены для бритья, как раз есть вата. А полотенце Каролина находит сама, уложив себе на колени.
Я придвигаю пуфик с уже сидящей на нем девочкой к бортику ванной, и сама присаживаюсь на холодный мрамор.
Эммет опирается о косяк двери и складывает руки на груди, молча наблюдая за всем происходящим.
Ни Карли, ни Эммету не стоит знать, в каких экстремальных порой условиях мне приходилось смывать макияж. Даже скорее не макияж, а боевую раскраску после наших с Джаспером «карнавалов ночи». Чтобы не заметила Розмари и, наверное, Рональд, хотя я мало о нем думала, приходилось извращаться. И порой, когда мицеллярную воду искать было негде, в ход очень даже шло оливковое масло. Всю технологию я выучила до того хорошо, что могу смывать косметику с закрытыми глазами.
Все свои манипуляции провожу молчаливо, без лишних комментариев, но с ободряющими улыбками. То хмурому Эммету, с болью наблюдающему за тем, какие грязные ватные диски и, следовательно, сколько косметики было на его малышке, то покрасневшей от смущения Каролине, которая то и дело поджимает губы.
В конце, дважды сполоснув уже чистое личико девочки теплой водой, помогаю ей вытереть его мягким полотенцем.
- Вот и все, - обращаюсь к ним обоим, откладывая подальше наполовину использованную пачку ваты, - принцесса готова ко сну.
Мисс Каллен робко смотрит на меня сквозь опущенные ресницы. К ней вернулась натуральная красота и эта красота куда лучше, чем предложенный макияж Мадлен. К тому же, веки девочки красные, а это значит, что косметика явно не гипоаллергенная.
- Спасибо, Изза…
И только когда та же фраза эхом звучит от ее папы, она решается к нему обернуться. Я не вижу лица девочки, но, основываясь на прежних наблюдениях, с легкостью могу утверждать, что ее губы дрожат, а на щеках яркий румянец, который плохо сочетается с бледностью остального лица.
Каролина очень боится не понравиться Эммету такой, без макияжа – и нам обоим это режет сердце. Будь здесь Эдвард, он бы не удержал на лице маску безучастности, позволив ему исказиться под стать своим эмоциям.
Мне неизвестно, чего Карли ждет. И точно так же неизвестно это Медвежонку. Он действует по наитию, как любящий папа, когда подходит к нам и присаживается перед своей девочкой, равняясь с ней ростом.
- Какая же ты красивая, котенок, - не пряча восхищения во взгляде, Эммет нежно проводит своими огромными пальцами по хрупкой детской скуле, - не прячь эту красоту за всякими красками. Ты так нравишься мне такой…
Каролина смотрит на него будто впервые. Ее плечи дрожат все сильнее, а руки, вздрогнув, протягиваются вперед.
- Папочка…
Эммет за секунду забирает малышку на руки. Встает вместе с ней, крепко прижимая к себе, и недвусмысленно показывает – своим видом, объятьями, выражением лица – что никому, никогда и ни за что не отдаст.
- Я люблю тебя, - шепчет, наклонившись к ее ушку. И я понимаю, не глядя на то, что это русский. Я выучила эту фразу сразу же, как осознала, что на самом деле чувствую к Уникальному.
- Я люблю тебя, - сквозь слезы, так же хнычет мисс Каллен. Отказывается отстраняться.
Я наблюдаю за этой картиной с улыбкой. Мне очень приятно, что они не выгоняют меня и не чураются, будто бы я действительно член семьи, а еще важно то, что никакие внушения Мадлен не подкосили веры Карли своим самым близким людям.
Папочка. И этим все сказано.
- Я проверю телефон, может быть, Эдвард звонил, - тихонько сообщаю, желая уйти и под благовидным предлогом оставить их одних. Это сейчас нужно. – Доброй ночи, Каролина.
- Я скоро спущусь, - одними губами, стараясь сделать так, чтобы дочка не поняла, обещает Эммет.
И у меня нет поводов ему не верить.
Ласково улыбаюсь и Медвежонку, и его сокровищу, и выхожу за дверь, прихватив с собой открытую бутылку оливкового масла и использованные ватные диски.





Черный чай.
Простой черный чай, без изысков, экзотики и излишней требухи. С сахаром и долькой лимона в горячем напитке.
Та же большая кружка с удобной ручкой. Белая. Только теперь не одна – две. И на второй маленькими неровными буквами, с помощью акриловых красок, выведено «папочке».
Обладатель такого уникального подарка сидит со мной на диване и медленно, краем глаза наблюдая за неутихающим дождем за окном, пьет чай. Мы не говорим. Мы молчим. И нам уютно.
Я второй раз за все время нашего знакомства вижу Эммета (уже успевшего переодеться) в домашней одежде: зауженных черных брюках из хлопка и в майке с длинным рукавом серо-белого цвета. Прямо как подушки на диване или следы царапин на гравюрах. На ногах у него тапки. Вернее, как у Эдварда, какое-то подобие тапок – я бы вышла в них на улицу, не знай, что предназначены для дома.
Эммет внешне спокоен. Его рука расслабленно лежит на подлокотнике, ноги закинуты друг на друга, а на лице нет россыпи морщин или искаженного выражения. Взгляд рассеянный, да. И опасение видно в том, как он изредка сжимает губы, поглядывая на разыгравшуюся за стеклом бурю, но не более.
Я тянусь к сахару, стремясь отвлечь себя от лишних волнений – все равно ничем не помогу – и внезапно задеваю ногами что-то бумажное.
Точно…
Я грустно усмехаюсь, сама себе качнув головой. Чай становится немного горше, не глядя на то, что рафинад в него все же попадает.
- Что? – серый взгляд бывшего Людоеда оценивающе пробегается по мне, внезапно вырванный из своих мыслей.
- Я вспомнила…
- Что вспомнила? – он немного поворачивается в мою сторону.
Коснувшись краем глаза того подарочного пакета, который только что сама и отыскала, немного краснею. Эммет его видел?
- Ты будешь смеяться над моей глупостью.
- Я никогда над тобой не смеюсь.
Я не могу с ним поспорить, потому что в моем присутствии он действительно редко когда смеялся. И уж точно не надо мной.
Эммет такой… особенный. Я смотрю на него и вижу эту особенность явнее с каждым днем. За злобными, не слишком правильными чертами скрывается истинная красота, душевная. Он потрясающий папа, заботливый брат и, судя по тому, как ведет себя со мной, достойный мужчина. И если раньше мне казалось, что на Эдварда он не похож – ничем – теперь это сходство налицо, каждый раз с его улыбкой, взглядом или незначительным действием. И внешнее, и в характере. Если убрать вечную готовность Аметистового заняться самобичеванием, то братья могут сойти за одного и того же человека. По стилю общения. По стилю жизни. По признаниям…
Не встреть я Серые Перчатки, кто знает, может быть, и влюбилась бы в этого плюшевого Людоеда, который за свою семью готов закатать в асфальт любого, но с ними, в маленьком и теплом мирке Карли и Эдварда, костьми ляжет, лишь бы им было хорошо.
- Я знаю, что это не вовремя, - подобные рассуждения придают немного сил, и я спешу сказать и сделать то, что хочу, пока они не иссякли, - и я знаю, что, наверное, не совсем угадала… но Эммет, я не могу не поздравить тебя сегодня. Это ведь день рождения…
И с этими словами, покраснев сильнее, поднимаю с пола тот пакет, что бросила на него утром, когда мы вернулись из торгового центра. За этими псевдо-застольями и подмечанием малейших деталей в изменении лица Эдварда, Карли или Эммета, я и забыла про свой подарок.
Его, без ведома Эдварда, но с восторженного согласия Анты молчать, заказала по интернету с доставкой на дом. И оставила у себя в комнате, куда Каллен-старший уже давно не заходит, а я использую как гардеробную. Тайна не была раскрыта до сих пор. Каким-то чудом заранее положенного в машину накануне праздника пакета Эдвард не нашел.
Так что все честно – именинник видит его первым.
- Поздравить? – безучастное и усталое лицо Медвежонка окрашивается ярким изумлением, - подарок?
- Это ведь круглая дата, верно? Нельзя про такое забывать, - я стеснительно пожимаю плечами, крепче стиснув пакет. Почему-то сейчас идея купить такую вещь не кажется идеальной.
- Изза… - Эммет забирает у меня свое честно заслуженное, широко улыбнувшись. Он в растерянности, но не неприятно удивлен. А значит, шанс, что понравится, еще есть.
Своими медвежьими пальцами очень бережно доставая коробку из пакета, Каллен-младший осторожно разрывает упаковку. И, пробежавшись подушечками пальцев по защитному стеклу, ошарашенно на меня смотрит.
- Это чайное дерево желаний, - нерешительно сообщаю я, пододвинувшись к нему ближе. – Здесь пять пожеланий и пять видов чая. Мне казалось, их ты еще не пробовал.
Я знаю, что видит Эммет. И я сама очень удивилась, заметив такой подарок на одном из интернет-сайтов. Действительно дерево, пусть и на плотном картоне – со стволом, корнями и кроной. И на кроне, ровно на пяти ветках, стеклянные склянки с чаем – эксклюзивным, запакованным, коллекционным. Пожелания идут на том языке, откуда прибыл чай, но снизу есть перевод на английском. Мне это показалось интересным подарком и, наверное, Каллену-любителю-чая тоже должно было понравиться. Но утверждать на сто процентов я не могла. Как лотерея.
- И ты сама?.. – его глаза, успокаивая меня, сияют, - откуда?..
- Ты ведь любишь чай? Я искала что-то в этом направлении.
Он глубоко, с восхищением вздыхает. На лице никаких натянутых улыбок или вымученных эмоций. Искренность. Я люблю всех Калленов за искренность. Это их главная черта наравне с сострадательностью и желанием оберегать.
- Потрясающе, Изабелла. Спасибо! – и, бережно отставив чай на журнальный столик, притягивает меня в объятья. Как и Карли, быстрее, чем успеваю об этом подумать. Но с улыбкой. И с той же улыбкой прижимаюсь к имениннику я. Одежда меняется, выражение лица меняется, а его парфюм, как и Эдварда, остается – апельсин с нотками грейпфрута. Горький и сладкий одновременно.
- Я рада, что тебе понравилось, - бормочу, уткнувшись лицом в его плечо. Моих рук, чтобы как следует обхватить Эммета, не хватает, однако делаю для этого все возможное. Как и его маленькая девочка.
- Ты беспокоилась, что не понравится? – Каллен фыркает. - Изза, дороже всего ведь внимание. Я и подумать не мог, что ты…
Он осекается и замолкает. Смущенно.
- Каждый заслуживает на день рождения получить подарок. И ты тем более. В этом нет ничего удивительного, Эммет.
- Подарок - это одно, а желанный подарок – совсем другое. Видела бы ты, сколько у меня золотых запонок от Мадлен… - мужской голос черствеет, наливаясь чем-то тяжелым, - поэтому спасибо. Большое спасибо, Изз.
Я с грустной, понимающей улыбкой глажу его по спине. Здесь, в теплой гостиной, где горит свет, идет по телевизору без звука какая-то ерунда и мы пьем чай, держать вот так вот в руках Эммета не кажется чем-то противоестественным. Я всегда мечтала о старшем брате. И мне кажется, я его, наконец, обрела.
- Давай-ка почитаем пожелания, - сдавленно предлагает Медвежонок, странной дрожью отреагировав на мое прикосновение, - не зря ведь их писали.
Я согласно киваю. Самостоятельно убрав руки, отодвигаюсь обратно на свое место.
Мистер Каллен, глубоко вдохнув и сделав вид, что все хорошо, так же садится ровно. В его руках снова муляж чайного дерева в коробке и за стеклом, а губы произносят написанные слова, заставляя их обладателя вслушиваться в значение.
- Долголетия, - он ухмыляется, энергично закивав, - да уж, а то еще не доживу до свадьбы Каролины… но срок уже и так достаточный…
- А говорят, в сорок лет у мужчин самый расцвет, - многозначительно сообщаю я.
- Это говорят. Но спасибо, - прищурившись, Эммет кивает мне, продолжая, - здоровья. О, это пожелание сбывается даже быстрее, чем я его получил. Спасибо, Изза.
- Тебе же жить как минимум до свадьбы Каролины, - переступив какую-то маленькую границу, треплю мужчину по плечу. Рядом с ним не страшно. А еще рядом с ним не больно. Многое забывается. И мое волнение об Эдварде капельку, но унимается. С Эмметом не так и сложно поверить, что ничего случилось, а виной задержке пробки. Хотя бы теперь.
- И потому следующее пожелание – красоты? Чтобы не пришел туда уж совсем дряхлым стариком?
- Слышала бы тебя Карли, она бы не одобрила такой характеристики, - со смехом заявляю я.
Эммет тоже улыбается. Несмотря на сегодняшний день, на все его события, улыбается. Достаточно широко. И смеется со мной.
- Карли лицо заинтересованное…
- Мы все здесь лица заинтересованные, - я качаю головой, - но красота в мужественности. А у тебя ее с достатком.
Медвежонок останавливается от прочтения, краем глаза взглянув на меня. Внутри пылает серый огонек.
- Ты так считаешь?
Я вскидываю бровь.
- Так вот почему Каролина не уверена, что красива. Эти сомнения передаются у вас по наследству?
С робкой улыбкой Эммет опускает взгляд. Но лицо его красноречивее глаз. И губы, изогнутые в приятной улыбке, тем более.
Он не отвечает мне ничего. Но ответ так и витает в воздухе – благодарный.
- Достатка…
- Ну, пожелание немного запоздало… - я прикусываю губу, оглядев его роскошный дом и вспомнив модернизированный до последнего болтика хаммер, - но ничто не мешает стремиться вперед, правда?
- Ага, - именно в эту секунду посмотрев на меня так же, как в момент истинного веселья смотрит Каролина, отзывается Эммет, - нет предела совершенству. Но что у нас там дальше? Пятое. Любви.
И вот здесь, как в сказке о Золушке, где ровно в полночь карета стала тыквой, с лица мужчины пропадает веселье, улыбка и одухотворение. Оно разом становится грустным и усталым, словно бы следуя завету феи-крестной. На часах как раз двенадцать.
- Любовь… - еще раз, со скорбным смешком сам себе повторяет Медвежонок. Знакомые мне морщинки возвращаются на его лицо.
- Любовь Каролины. Чтобы она росла и крепла с каждым годом, - нахожусь я, вспомнив наши с Рональдом отношения. Очень не хочу, дабы такое пожелание испортило Эммету настроение. Я была права, это не тот момент, чтобы дарить такие подарки. Еще и с такими словами.
Он сильно любил Мадлен? А она его любила?..
- Изабелла…
Затерявшись в риторических вопросах, я с трудом возвращаюсь в действительность, где серо-голубые водопады Эммета почему-то устремлены исключительно на меня. Многострадальный подарок опять на журнальном столике, а тело бывшего Людоеда вполоборота ко мне. И он так смотрит… и взгляд такой… и лицо…
- Белла, - самостоятельно, без дозволения исправляет. Быстро.
И наклоняется. Ко мне. Вперед.
…Момент поцелуя всегда удивителен. Он такой наполненный и такой медленный, сливочно-тягучий, под стать лучшим фантазиям. Всегда окунаешься в него с головой, как в прорубь, а выныриваешь с чувством триумфа и эйфории, которую не измерить. По крайней мере, так было со мной раньше. И, наверное, сейчас, краем сознания, я жду того же…
Я целовала Эммета раньше. Я сама его целовала – в этом доме, на кухне, в баре, у стены, еще в Лас-Вегасе, у стойки бармена… я знаю эти губы. И я знаю, какими прежде твердыми, требовательными и напористыми они были. Однако теперь… слишком мягкие. И очень, очень податливые. Как пластилин. Они позволяют мне сделать с ними что угодно. И принимают мою форму.
О господи…
Я вздрагиваю, зажмурившись, и отстраняюсь первой. Быстрее, чем он все это начал. Быстрее, чем поняла, что происходит. И куда, куда быстрее, нежели Каллен-младший хотел бы ожидать.
- Изза…
Прежде такой решительный, Эммет столь робко смотрит на меня, что перехватывает дыхание.
- Нельзя, - против воли сморгнув соленую влагу, тут же навернувшуюся на глаза, я накрываю горящие губы ладонью. Знаю ведь, кому они принадлежат. Знаю, кому вся я принадлежу, нуждается в этом он или нет. И знаю, что только что… только что едва не перечеркнула все, в чем признавалась Эдварду.
Только не это!
- Изза, Белла, девочка, - Эммет тщетно старается меня дозваться, сожалеющими, потерянными глазами глядя прямо в мои, - пожалуйста, прости. Я ведь помню, я знаю…
- Нельзя! - упрямо повторяю, не желая ничего слушать. Боюсь что-то слушать. Еще, чего доброго, и сболтну ерунду.
- Извини меня, - надломленно шепчет мужчина. Отодвигается на противоположный край дивана, как можно дальше. И очень старается на меня не смотреть.
Сижу как в прострации, потрясенная только что произошедшим. Вроде неожиданного взрыва, выстрела или грома, что так пугает, вспоминаю случившееся секунду назад… и практически ощущаю, как стынет кровь.
А если бы Эдвард увидел? Если бы он только допустил?..
Становится холодно и горько. Першит в горле, а глаза саднят.
Я не предам его. Я никогда его не предам.
Это… это ведь не я начала, правда? Я виновата в том, что случилось? Неужели я дала повод?..
- Я принесу тебе воды, - боковым зрением подмечаю, что Эммет поднимается с дивана, направляясь в сторону кухни, давая мне минуту, чтобы прийти в себя. Его кулаки сжаты, на его лице желваки, а плечи настолько опущены, будто бы он несет неподъемный крест на них.
И от такого зрелища, как бы ни старался Каллен его скрыть, мне становится лишь хуже.
Стискиваю пальцами подушку, подтянув к груди, и утыкаюсь в нее лицом.
Я не хотела, Алексайо… я не хотела…

К моменту возвращения Эммета я более-менее беру себя в руки. Убеждаю, что такое поведение недопустимо, что случившееся уже случилось и его остается только принять, и что извинюсь перед обоими братьями – перед одним за отсутствие взаимности, а перед другим – за само существование этого поцелуя. Я знаю, кого люблю. И я не отступлюсь от своих слов. Даже если Эдвард сам будет настаивать.
Именно поэтому, когда хмурый Медвежонок садится на диван, протягивая мне длинный стакан, как и я ему этим утром, в гостиной уже не пахнет жареным и нет избытка соли от моих слез.
- Спасибо большое, - делаю глоток прохладной жидкости и с облегчением чувствую, как рассасываются внутри облака отчаянья.
Мужчина молчаливо кивает.
- Эммет, - привлекаю внимание, легонько коснувшись его ладони пальцами левой руки, - извини меня.
- Тебе не за что извиняться.
- И все же извини, даже если это так.
- Давай закроем тему, - он мотает головой, убирая свою руку на противоположную сторону дивана.
Да уж… день рождения «удался». Мне его жаль. И мне очень, очень жаль, что не смогла ответить на этот поцелуй взаимностью. Это было криком души. А я испоганила все вконец.
Я не настаиваю, что должна и хочу говорить дальше. Я замолкаю, как он того и желает, потому что нам обоим так проще. Извинения озвучены, подобное больше не повторится и, похоже, все точки расставлены над «и». Даже если не без боли.
Мы проводим в тишине около пяти минут. Телевизор все так же беззвучно работает, чай все так же остывает возле моего горе-подарка. И диван тот же, и стены, и буря за окном. Только мы другие. Совсем.
- Каролина уснула? – чтобы хоть как-то разбавить напряженную до того, что скоро сама вспыхнет, атмосферу в комнате, спрашиваю я.
- «Персен» помог ей.
- Снотворное?..
Эммет устало потирает пальцами переносицу. Воспоминания о боли дочери заглушают его собственную боль.
- Она не спит полночи даже после разговора с ней, - докладывает он, - что уж говорить о встрече…
- Мадлен это знает?
- На кой ей? – его скорбный смешок добавляет и без того «прекрасному» окружению завершающих штрих. Как контрольный выстрел в голову.
- Скажи мне… - шепчу я.
Каллен морщится.
- Что сказать?
- То, что хочешь. То, что тебе нужно сейчас сказать. Эммет, я не могу быть с тобой… в этом плане, но это не значит, что я не твой друг. Я воспринимаю тебя как члена своей семьи, ровно как и Каролину. И я обещаю, что никогда вас не предам.
Не знаю, вовремя такая пламенная речь или нет, но папу Карли она, кажется, немного расслабляет. Он садится ровнее, даже опирается спиной о диван. И глаза его более живые.
- Это из-за вашего уговора, верно? Я знаю каждый его пункт. Но ты ведь не всегда будешь… «пэристери». Могу ли думать о том, что позже?..
Он не решается договорить так же, как я не решилась бы дослушать. Эти слова, разбудившие мои самые затаенные страхи, полоснувшие по живому, очень красноречивы. И очень правдивы. Эдвард бы подписался под каждым словом. Эдвард бы кивнул на них… и от того мне больнее.
- Я не знаю, - откровенно признаюсь я, прикусив губу, - пожалуйста, Эммет, я не знаю… не нужно…
Он быстро кивает. Он быстро, понимающе и, похоже, с вернувшейся надеждой кивает. Она убивает во мне последнюю сдержанность и возвращает слезы.
- Я не буду, - такое положение дел не укрывается от бывшего Людоеда. Он придвигается ко мне, наплевав на проснувшуюся дрожь, и обнимает. Без подтекста, без каких-либо ожиданий, просто крепко и просто тепло. Чтобы защитить и успокоить. Под стать брату. – Изабелла, я обещаю, что не буду. Ты сама вправе решать, сама ты и выберешь, кто тебе нужен. Я ни к чему тебя не принуждаю. И я больше даже не коснусь тебя, если пожелаешь.
Словно бы готовясь отстраниться, его пальцы нежно стирают слезинку с моей щеки. Эти большие и прежде пугающие пальцы…
- Спасибо…
- Не за что, - в его тоне улыбка. – Все в порядке. Не плачь. Ты права, я хочу кое-что тебе рассказать. Но только если ты не против и если еще не передумала слушать.
Он так умело перестраивается, утешая меня, что не знаю толком, как отблагодарить.
Похоже, я слишком запуталась в этом треугольнике. Нет теперь сомнений, не сегодня, что Эммет ко мне… что Эммет в меня… себе на погибель.
Мое состояние сейчас никак не назвать удовлетворительным. Я думала, что у меня полно сил, что я горы сверну, успокоившись. Но то ли успокоение запаздывает, то ли текущие события выбили меня, как и всех, из колеи.
Слушать – вот что остается. И концентрироваться на том, что услышу. До приезда Эдварда точно.
Мне сейчас до боли сильно хочется его обнять. Аромат клубники действует как заживляющее средство. Даже на рваные раны, которые, казалось, без швов обречены.
- Конечно не передумала, - прочистив горло, я соглашаюсь. – И я слушаю…
Эммет с одобрением встречает мой тон.
- Поверишь ли, но Мадлен я тоже встретил девятнадцатого марта, - он хмыкает, окончательно расставаясь со своим испорченным моим отказом в поцелуе настроением. Удобно садится, удобно держит меня и во многом ведет себя так же, как прежде, до этого срыва. – Правда, в две тысячи шестом.
- На неделе моды в Москве?
- Нет, - он уверенно качает головой, - тогда она еще даже не думала о модельном бизнесе. Нисколько. Она приехала в Россию за Эдвардом в той роли, что исполняла Лея Пирс, если ты ее помнишь. Имиджмейкер.
- Она подобрала мне свадебное платье, - припоминаю я.
- Да, - почему-то при упоминании этой женщины Эммет хмурится. Она была с ним? – И большинство той одежды, что ты сейчас носишь. Естественно, с одобрения Эдварда.
- Получается, Мадлен – имиджмейкер?
- В далекие-далекие, и, как любит говорить, темные годы, - мужчина фыркает, впервые при мне не обливая бывшую жену ведром грязи и оскорблений, а рассуждая о ней достаточно спокойно. – Во Франции она помогла ему с выбором костюма на конференцию, а затем и на званый ужин. Он предложил ей работу.
- И она, не задумываясь, переехала?
- Ей нечего было терять, - серый взгляд суровеет, - в Париже никакого имущества не было, а здесь светил щедрый гонорар и даже аренда квартиры.
Атмосфера потихоньку выравнивается. Ужасно странно, что выравнивает ее Мадлен, но, дабы не вспоминать сейчас о болезненных событиях получасовой давности, я готова поговорить и о ней. Тем более, новая информация не будет лишней.
- И она?.. – я не решаюсь спросить, но пересиливаю себя. С дрожью в голосе, зато честно. Эммет мне ответит. Сегодня ответит. – Она была… с ним? Ну, то есть…
- А потом вышла за меня? – Медвежонок неудовлетворительно качает головой, - конечно нет, Изза. Мы же не извращенцы – передавать женщин друг другу. Она выполняла свою работу. И только.
Это немного успокаивает, стоит признать. Я тоже расслабляюсь – не сильно, но заметно. И Эммета это подбадривает.
Ему тоже совсем не хотелось бы, как и любому нормальному человеку, чтобы его женщина имела нескольких партнеров. И делила их с Аметистовым пополам.
Сучка. Сучка его не получила. Он со мной.
- А потом Мадлен подобрала костюм тебе? – единственное, что приходит мне в голову, и озвучиваю. С легкой улыбкой.
- Шубу.
- Шубу?..
- Мы устраивали благотворительный вечер и был запланировал маскарад, - он пожимает плечами, - шубу. Ее всегда тянуло к меховым изделиям. На этой шубе мы и...
Он не заканчивает фразу, но мне это и не нужно. Без труда ясно, что произошло. Эммет не против таких связей, я уже поняла.
- И сколько ей было? – оправдываю свой интерес тем, что отвлекаюсь. Очень боюсь снова ввести Эммета в состоянии горечи, а уж себя и подавно – до истерики недалеко. Но остановиться не могу.
- Двадцать, - его взгляд пробегается по мне. Чувствую это макушкой.
- А потом была свадьба…
- А потом был тест на беременность, - останавливает мои мысли Эммет, - и затем да, свадьба.
Я прикусываю губу.
- То есть ты не хотел?..
Каллен-младший тяжело вздыхает, потирая мои плечи. Он окончательно забывает о конфузе с поцелуем, перемещаясь в историю. И голос опять черствеет.
- Она бы сделала аборт, Изза. Ей не нужны были дети, тем более теперь. Этим браком я спас Каролину. Эдвард не допустил того, чтобы Мадлен отказалась от ребенка – он уговорил меня.
История семьи Каллен, оказывается, не так проста. Тучи сгущаются. Неужели Мадлен действительно сделала бы это? Убила то, что сама и породила? Часть себя?
Мне не понять… я не скрою, что всегда этого боялась. Я пила противозачаточные и никогда не пропускала время приема, а еще нас спасало то, что у Джаспера были малоподвижные сперматозоиды… но Деметрий… в том сне, когда зачем-то притащила к нему презерватив… у меня не возникло мысли убить этого ребенка. Я была уверена, что его рожу… и пусть дальше стоял вопрос, как быть, аборт ни разу не промелькнул в мыслях.
А тут…
- Мне жаль, Эммет, - сочувственно произношу сама, не собираясь останавливаться, погладив его по руке. – Получается, этот брак не был… желанным?
- Не был. Как и Каролина, да простят меня на небесах за то, что так говорю. Но Изза, я тоже не представлял себя отцом. Совсем. Я не верил, когда Эдвард доказывал мне обратное, - мужчина качает головой, - знаешь, он даже пообещал, что если я не смогу принять этого малыша, он сам его воспитает. Но не позволит ему умереть. А потом, когда Карли родилась… это не передать словами.
На его глаза наворачивается прозрачная пелена, а губы чуть подрагивают. При упоминании своей девочки Эммет всегда расцветает. И мне слишком сложно поверить, что он когда-то мог ее не желать.
- Вы поэтому развелись? Она не хотела дочку, а ты хотел?.. – с наглостью, признаю, но все же с надеждой узнать задаю этот вопрос. Возможно, неправильно, возможно, не вовремя… но он ведь и так мне столько сказал! Это станет проблемой? Последнее маленькое откровение?
Эдвард в свое время объяснил мне, что бывают люди, которые не подходят друг другу и не любят друг друга. Его объяснение вписывается в рассказ Эммета. Только вот упоминание о ком-то другом… Мадлен завела любовника?
- Она решила сосредоточиться на карьере, - тщетно пытаясь удержать в голосе спокойствие и невозмутимость, отвечает Медвежонок. В его радужке сияет еще что-то, что-то слишком серьезное, дабы говорить о нем вслух, и я догадываюсь, что причина в ином. Карьера, дочка – последствия. А спусковой крючок?..
«Любовь бывает разной. И по-разному заканчивается. А у некоторых вспыхивает еще и к другим людям».
К другим людям.
К другим людям…
К ДРУГИМ ЛЮДЯМ!
К Эдварду…
Я нахожу ответ слишком быстро, чтобы успеть спрятать свою реакцию. Зашипев от представления того, что сделала Мадлен… от того, что пережил Эммет… и Каролина, наверное… какой ужас.
Каллен-младший без труда замечает то, что я догадалась. Его объятья крепчают, а голос наполняется сталью.
- Не будем о причинах, Изза. Все равно ее планы не сбылись. Она развелась со мной, когда Каролине было полтора года. Полтора года она продержалась – а затем вернулась в Париж. И начала модельную карьеру.
«Не будем о причинах», о да. И не будем о том, кто проспонсировал начало этой карьеры в Париже, подальше от России, Эммета и Каролины.
Выждав еще полминуты, я поворачиваюсь к брату Алексайо лицом к лицу. Я смотрю в его глаза, глубже, чем за радужку, на его губы, скулы, волосы… и понимаю. Все понимаю. Откуда эта злость, откуда приступы ярости, откуда такое обожание дочери и такая ненависть к бывшей жене. Не только потому, что она ее мучает. Она измучила его самого.
- Чего она хочет? – шепотом спрашиваю я, хотя, кажется, знаю ответ.
Вспыхнувшие огоньком боли глаза Эммета его подтверждают. Без лишних слов.
- Но это же невозможно…
- Конечно нет, - он кивает, - но вода камень точит, Изза. И если так будет продолжаться… я не знаю, как от нее избавиться. И я не знаю, как мне защитить Каролину. Если мать исчезнет из ее жизни, она не переживет.
Ангелочек… маленький, безвинный ангелочек. Как же у Мадлен хватает совести всех мучить?.. И малышку, и Эдварда, который ее же спас. Который всех спас.
Я ее ненавижу.
- Но у Карли есть ты. У нее есть дядя Эд, - я улыбаюсь сквозь слезы, стараясь отыскать решение там, где его не может найти никто, - неужели она не сможет?.. Она справится. Обязательно справится.
В гостиной слишком тепло. Дождь за окном слишком громкий. Ветер не смолкает. И слезы. Слезы все ближе.
- Если срубить розу под корень, другие розы в цветнике ее не спасут, - Эммет опускает голову, прикрыв глаза, - это факт, Изабелла. К огромному моему сожалению.
Я хочу ему помочь. Я хочу им всем помочь.
Наполняясь той странной силой, о которой думала, что потеряла, ощущаю это желание явнее всего. Защитить, обезопасить, сохранить и осчастливить. Сделать все, чтобы осчастливить. Любой ценой.
- Мы найдем решение, - взволнованная и тщетно старающаяся это волнение скрыть, дабы убедить Каллена, что говорю правду, приподнимаюсь на своем месте. Руки сами собой оказываются на плечах Эммета. – Все вместе найдем. Мы ведь семья. Семья не бросает друг друга в беде…
Уголок его губ вздрагивает, но глаз это не освещает. В них реки, океаны усталости. И вся эта усталость пронизана именем дочери.
Эммет потерял надежду. И уже давно…
Я хочу сказать ему кое-что еще. Я хочу, потому что вижу, как это нужно. И я почти решаюсь.
Но в этот момент за окном, встраиваясь в мелодию дождя, появляется новый звук: визг шин.
На подъездной дорожке почти через пять часов после того, как покинула ее, останавливается серая «Ауди»…



Саундтрек

Эдвард решительно открывает дверь. Как человек, который слишком долго готовился и собирался с силами, чтобы что-то сделать, он толкает ее отрывисто, чудом не ударив стену, и проходит внутрь, ступив на коврик «добро пожаловать домой» мокрыми ботинками в перемешанной со снегом грязи.
Его лицо белое, волосы черные от воды, с пальто стекают на пол ручейки дождевых капель, а в глазах выжженная земля. Раньше в аметистах теснились сотни чувств, соревнуясь друг с другом по своей силе. Теперь же там нет ничего. И, возможно, поэтому Эдвард как можно скорее опускает их, избегая нашего взгляда.
Мы с Эмметом, наперегонки бежавшие в прихожую, в замешательстве. Медвежонок даже выступает вперед, выставляя между мной и братом свое плечо. Редко когда прежде Эдвард появлялся перед нами в таком состоянии.
- Привет... – осекшись, бормочу я.
Эммета на приветствие и вовсе не хватает. Слова пропадают.
Он взбудоражен. Он зол и возбужден, а еще, возможно, взволнован. Лицо не хранит суровости, оно как никогда подвижно и искажено от переменяющих друг друга эмоций, а пальцы слегка подрагивают.
В коридоре не пахнет клубникой, как всегда бывает, когда Эдвард открывает дверь. В коридоре не пахнет даже дождем и свежестью весны, ее холодом, который прекрасно ощутим по ту сторону стекла. Запах здесь один – мяты. Бесконечной, яркой, дерущей в горле мяты – одеколон. Похоже, вся бутылка. Он никогда не использовал этот парфюм, приходя в гости к брату. И уж точно не было у Эдварда времени вспомнить о нем этим утром. Он возит его с собой?
Зато бархатный голос ровный, громкий. И как никогда требовательный.
- Как Каролина? – быстро кивнув на мое приветствие, зовет Серые Перчатки. Намеренно избегая глаз брата, смотрит на лестницу на второй этаж.
- Эдвард, что с тобой? – с налетом испуга зову я, не привыкшая к такому виду мужа. Сдержанный, спокойный и непоколебимый ничем, абсолютно ничем, сейчас он сам на себя не похож.
Говорить мужчина не намерен. Он ждет ответа.
- Спит, - Эммет многозначительно поглядывает на меня, ожидая хоть каких-то версий происходящего, - я вымыл ее и теперь она спит. Ночью ее ничего не потревожит.
- Ты давал ей снотворное? – Каллен-старший слегка щурится.
- Да.
Он делает вид, будто и ожидал такого ответа. Губы складываются в тонкую жесткую линию.
- Тогда так и есть. Не будем ее беспокоить.
Эдвард оборачивается ко мне. Ну, ко мне - это громко сказано, скорее в мою сторону. Наскоро пробежавшись взглядом снизу-вверх, отводит глаза на шкаф-купе в прихожей.
- Одевайся, Изабелла. Мы уезжаем.
Изабелла?..
Ужаленная неожиданно полным именем, я не двигаюсь с места. Я ждала Эдварда, чтобы… увидеть это? Не может же быть так, чтобы он видел, как Эммет целовал меня, верно? Это было давно. Его не было здесь. Так почему же он ведет себя подобным образом?
Почему прямо сейчас он со мной Суровый?
- Никуда ты не поедешь, - Медвежонок успевает раньше брата закрыть дверь шкафа. Со скрипом она отъезжает в сторону, нещадно раздирая барабанную перепонку, - и уж тем более никуда Иззу с собой не повезешь. Ты неадекватен.
Сжатая в кулак ладонь Эдварда слишком сильно ударяет по зеркалу шкафа. Удивительно, что оно не трескается.
- Убери руки, - рычит он.
- Ты убери, - вконец ошарашенный Эммет теперь полностью заслоняет меня собой, - ты пугаешь ее! Ты что, пил, Эд?
Я выглядываю из-за плеча бывшего Людоеда, желая либо по блеску глаз, либо по зрачкам, либо по запаху распознать, имеет ли место такое предположение.
Но хватает одного взгляда на лицо Аметистового, чтобы понять всю его беспочвенность. Это не алкоголь. Точно не алкоголь…
- Я не пью, - сквозь зубы шипит Серые Перчатки, без труда оттолкнув от себя брата. – Я не конченый алкоголик под стать тебе, Эммет. И я не ищу утешение на дне стакана, когда моей семье нужна помощь.
Черт…
Я наблюдаю за тем, как вытягивается лицо сероглазого мужчины, словно впервые в жизни. Его глаза можно сравнивать с русскими копейками.
- Ты что несешь?..
- Мы уезжаем, - четко выделяя каждое слово, повторяет Эдвард. Дергает дверцу в сторону что есть дури, открывая передо мной нужный отдел. – Одевай шубу и поехали, Изабелла. Ты не останешься здесь.
Так и пылающий от накрывшей злости, охваченный ею в едином порыве, Эммет явно собирается сделать что-то неправильное.
И Эдвард, к моему ужасу, находится на такой же волне. Они оба выпрямляются, вздергивают головы и руки со сжавшимися в кулаки пальцами держат наготове.
- СТОП! – вскрикиваю я, едва умудрившись втиснуться между мужчинами. Спиной обернувшись к Эммету, тщетно стараюсь поймать взгляд Серых Перчаток, - вы что, сумасшедшие?! СТОП!
Эдвард глядит на меня с сожалением, едва ли не со скорбью. Не в глаза, куда угодно – на талию, лицо, лоб. В его взгляде переливается нечто настолько страшное и непонятное, что у меня пересыхает в горле. Это не боль, нет. Это агония.
- Изза, отойди, - шипит позади меня Эммет, пока еще слабо, но с явным желанием сделать это как следует, обвивая мою талию в попытке если не отбросить, то оттащить точно, - ты понимаешь, что он не в себе? Я не знаю, что это за хрень, но лучше бы тебе идти к Каролине…
Мысль появляется из ниоткуда: наркотики?
Эдвард сейчас под их действием? Почему он так выглядит, так ведет себя?
Уголок рта опущен вниз, носогубные складки видны как вырисованные специально, а глаза красные.
- Эдвард, все в порядке? – пробую подойти с другого фланга я, прикусив губу. Своевольной рукой, отбросив страх, касаюсь пуговиц на его пальто. – Ты знаешь, что ты мокрый до нитки?
- Какое же в порядке… - голос Эммета подскакивает от волнения и плохо сдерживаемых эмоций.
Эдвард с силой зажмуривается, не чураясь полной асимметрии лица, что вызывает это действие, а потом резко выдыхает. Слишком.
- Пожалуйста, поехали домой… - просит. Уже просит, а не рычит и не требует. Меня пронимает.
Решение вырисовывается само собой.
- Эммет, позвони Сержу. Пусть он заберет нас, - прошу я, оглянувшись на второго Каллена. Он не сводит с брата глаз, но понимания во взгляде больше не становится.
- Это безумие с ним куда-то ехать сейчас, - качает головой он, - оставайтесь. Тут полно спален, я помогу тебе уложить его в постель.
- Я не останусь в этом доме, - Эдвард поджимает губы, впервые при мне глядя на брата как на врага. Под кожей ходят желваки, было расслабившиеся пальцы снова в кулаке.
- Эммет, он не успокоится здесь, - я просительно смотрю на мужчину, не зная, как его уговорить. У меня нет телефона Сергея, калленовского водителя, ровно как и нет никакого желания, а главное, возможности посадить Эдварда за руль. Ему точно нельзя туда сейчас – как доехал до нас? – Пожалуйста, помоги мне.
- Ну что ты, Изабелла… - бархатный баритон, вступающий так неожиданно, будто замогильный. Я оборачиваюсь и вижу, как искрятся аметисты от плохо сдерживаемой боли, - медведи-гризли еще никому не помогали по доброй воле. Им обязательно нужно иметь выгоду для себя. Или демонстрировать превосходство…
Эммет вздрагивает всем телом, подаваясь вперед. На губах брата отголосок улыбки, и Каллена-младшего это заводит.
- ЧТО?!..
- Эдвард, тише, - я пытаюсь остановить нечто неминуемое, обоими руками упираясь Калленам в грудь, - Эммет, не слушай его, пожалуйста. Он пожалеет об этих словах через минуту, ты же знаешь. Пожалуйста, позвони Сержу!
Это похоже на бои петухов. Оба конкурсанта готовы, оба ждут сигнала и оба так и дышат злостью. Меня опаляет ею со всех сторон, и в комнате становится жарче.
Если могло быть у этого дня еще более худшее завершение, то я даже не могу его представить.
Что, черт возьми, случилось?!
Впрочем, из двух баранов один все-таки оказывается умнее. То ли от сочувствия ко мне, то ли потому, что трезв во всех направлениях (чего не могу сказать об Эдварде, хотя он, вроде бы, никогда не вызывал у меня сомнений), но Эммет уступает. Достает мобильный, сделав полшага назад, и набирает номер Сергея. Очень надеюсь, что тот еще не спит.
- Моя машина здесь, Изабелла, - Каллен-старший порывается выйти за дверь, чтобы доказать мне эту истину, - поехали домой.
- Мы поедем, сейчас, - убедившись, что Медвежонок не намерен затевать драку, переключаю все внимание на Эдварда, - успокойся. Как ты хочешь, так и будет.
Он смотрит на меня с высоты своего роста, не касаясь глаз, и выглядит слишком уж плохо, дабы утверждать о простом опьянении. Что-то произошло. Мадлен ему что-то сказала? Мадлен что-то сделала? Константа?
Все явно не может быть просто. Ответ не на дне бутылки, о нет. Эдвард совсем не такой.
Но получить ответа мне не удается. Алексайо упрямо молчит, а в глаза заглянуть не дает даже на секунду. То ли сомневается, что я прочту там ответ, то ли боится, что все же это сделаю. Уже и не знаю, что думать.
Те пятнадцать минут, что требуются Сержу, дабы добраться от дома Эдварда до нас на предельной скорости, оказываются одними из самых долгих в моей жизни. Между братьями до сих пор витает враждебность, а напряжение в доме достигает своего пика.
Я рада, что Каролина спит. У нее нет возможности увидеть все это и получить еще одну травму наряду с уже нанесенными. Снотворное все же порой бывает благим делом. Сомневаюсь, что даже Голди бы удержала ее, если бы была здесь.
Кажется, Эммет говорил, что ей стало нехорошо…
Впрочем, какая бы ни была обстановка вещей, в двенадцать тридцать пять Эдвард и я все-таки оказываемся во второй машине из гаража старшего из Калленов. Это черный «Мерседес», и лошадиных сил у него достаточно, дабы увезти нас домой.
Так же, как и открывал дверь в дом, Эдвард распахивает пассажирскую дверь автомобиля, без возмущений садясь внутрь, и следит за тем, чтобы тоже самое сделала я. Он не смотрит в мои глаза, но сам глаз с меня не спускает. Ни на секунду.
Он хочет уехать отсюда. Он рвется так впервые. Возникает впечатление, что это если не мечта всей его жизни, то точно ее цель.
Но к тому моменту как мы все же отъезжаем от дома Эммета, хмуро глядящего нам вслед из окна гостиной, в зеркале заднего вида наблюдаю, как трескается в зрачках Эдварда его собственное сердце…





Первое, что делает Серые Перчатки, вернувшись домой – отправляется в душ.
Мы с ошарашенными домоправительницами успеваем вытереть лужи от его пальто в прихожей, забросить мокрые и грязные вещи, буквально провонявшие мятой, в стирку, и даже поблагодарить сдержанного Сержа за такую незаменимую помощь, а он до сих пор не заканчивает.
И вот теперь я одна, когда уже весь дом спит, сижу с одиноким включенным светильником на калленовской кровати, в спальне с «Афинской школой», и вслушиваюсь в плеск воды.
Возникает ощущение, что Эдвард всерьез намерен смыть с себя кожу с такими банными процедурами – никогда еще при мне его душ не занимал больше двадцати минут.
Чтобы отвлечься и не считать секунды – а это единственное, что могу себе позволить, потому что спать не хочется совершенно – пытаюсь найти оправдание такому поведению Эдварда, что даже домоправительницы, прожившие с ним под одной крышей девять лет, были в шоке.
Больше всего склоняюсь к версии, что нечто выкинула Мадлен. Она так многообещающе смотрела на меня, когда уезжала с мужчиной этим вечером, что теория подтверждает сама себя.
Она могла шантажировать его? А обидеть? А сказать что-то настолько колкое, чтобы въелось в подкорку и медленно сжирало по ночам?
Несомненно, она говорила с ним о Каролине. А говорить с Эдвардом о Каролине такой отвратительной женщине не о чем, кроме как с применением угроз или оскорблений. Вот и результат.
Вторая по значимости версия – лопнувшее терпение. Я уже не раз отмечала, что Эдвард живет, привыкнув заточать все эмоции в себя, все переживание, все беспокойство, даже радость. Он и улыбаться более-менее открыто при мне стал совсем недавно, да и то я до сих пор не видела его полной улыбки. Вполне вероятно, что пружинка, удерживающая механизм от распада, просто разорвалась и он ничего не смог сделать. Шарик лопнул. А все вокруг – последствия. Уж слишком долго Эдвард сдерживался и молчал.
Третья версия и, на сей момент последняя по вероятности, какой-то дурман. Вряд ли это наркотики или нечто им подобное, Эдвард в таких вопросах неумолим, однако что, если нечто вроде «ароматерапии»? Некоторые спа-салоны предлагают такое, я знаю. Потом «тащит» почище, чем от кокаина. Якобы способ хорошенько расслабиться и уйти от проблем тем, кто мнит себя свободным от вредных привычек. Но это больше похоже на глупость. Я знаю Эдварда слишком хорошо, чтобы дать таким мыслям ход. Нет.
Вывод – скорее всего просто все смешалось и навалилось в одно время: и Мадлен, и усталость, и лопнувшее терпение. Подобно облаку вулканического пепла, перекроило внутри весь ландшафт и заставило этой ночью вести себя именно так.
Единственное, чего мне не дано понять, как Эдвард позволил себе обижать Эммета? Если бы выбежала Карли, он бы тоже сказал ей что-то не то? Очень надеюсь, что нет. И очень надеюсь, что что бы ни было причиной этого сумасшедшего дома, она останется здесь, на белых простынях. И завтра утром к нам вернется всеми любимый и знакомый Эдвард.
Мои мысли попадают в струю – плеск воды обрывается и через минут пять медленной возни закрытая дверь ванной комнаты открывается. Сегодня Эдвард даже не закрывал ее на замок, что для нас впервые. Но входить я не посмела.
Мой Алексайо, сменив свои прежние кофты и фланелевые брюки на однотонную иссиня-черную пижаму выходит из ванной, на ходу стирая с лица оставшиеся там капельки воды.
В таком наряде смотрится еще бледнее, а глаза почти западают. Сейчас Эдвард выглядит просто вымотанным – как и вчера, до последней грани.
Я с готовностью поднимаюсь с постели, чудом не задев подушку, и всматриваюсь в его лицо.
- Тебе помочь?
Похоже, мой голос услышать в спальне Эдвард не ожидает. Как и Каролину этим вечером, когда вошла к ней в ванную, его передергивает, а руки мгновенно убираются с лица.
- Ты не спишь… - как данность, шепотом произносит он.
- Ы-ым, - я качаю головой, прикусив губу от того, как растерянно оглядывает комнату с приоткрытым балконом, задернутыми шторами окон и гостеприимно расстеленной постелью.
Похоже, мужчина приходит к какому-то выводу для себя. Он делает те несколько шагов, что отделяют от постели, очень медленно. И то и дело смотрит на меня. Не в глаза – еще нет. На лицо в принципе.
Перед своей прикроватной тумбочкой Эдвард останавливается. Я не узнаю в нем больше того сошедшего с рельс человека, который оскорблял брата и распахивал двери. Сила опять ушла – и опять оставила его ни с чем.
- Ты меня боишься? – тихо спрашивает он. Аметисты изучают спинку кровати, напоминающую обтянутые кожей диванные подушки.
Я поражаюсь такому вопросу. Его абсурдности. Хотя… в свете последних событий, возможно, и не абсурдности. Но когда бы я ответила «да» на такое?
- Нет.
Эдвард прикрывает глаза.
- Если ты боишься меня, Изза, то тебе лучше пойти к себе. Ты не уснешь.
У меня против воли вырывается смешок. Усталый и тревожный.
- Эдвард, ложись в постель. Я предпочту остаться.
Он дважды моргает, прогоняя наваждение, и со вздохом садится на простыни. Под глазами синяки, веки красные, а парочка лопнувших капилляров в глазах не добавляют образу оптимизма. Мне становится страшно за него.
- Можно я?.. – Каллен начинает говорить, но на середине фразы неожиданно останавливается. Его голова все еще опущена.
- Что? – делаю голос настолько мягким, насколько это возможно. Черт, наркота или нет, срыв или нет, мне все равно. Я не могу его бояться. Эдвард не понимает, но это правда. А еще я не могу смотреть на него такого… хочется рвать на себе волосы.
Видимо, такое рвущееся наружу желание быть полезной не остается незамеченным. Мужчина договаривает:
- Можно я буду спать на своей стороне кровати, Изабелла?
Он так это спрашивает… я теряюсь.
- В смысле – один?
- Я не выгоняю тебя, - в баритоне дикая усталость, - просто для тебя же лучше сегодня занимать свою сторону кровати. Я был бы тебе очень благодарен.
Грань. Меня тянет заплакать, как всегда, но вместо этого просто киваю. Согласно, разумеется.
Эдвард делает вид, что не замечает навернувшейся на мои глаза соленой влаги. Он ложится на свою сторону, примостившись возле краешка, и его пальцы в тишине комнаты слишком сильно сдавливают накрахмаленную наволочку подушки.
Я гашу светильник, занимая свое место, и очень стараюсь дышать ровно. Не могу понять, почему настолько болит душа за него. Эдвард не тот человек, который может вызвать жалость и который эту жалость примет. Даже Эммет, мне кажется, поймет лучше. Эдвард ведь всегда сам проявлял сострадание. Он всегда сам проявлял заботу. И это к нему я шла, когда думала, что от меня отвернулись уже все, кто только мог.
Поэтому не удерживаюсь. Не могу удержаться.
В темноте, не нарушая границ, демонстрирую, что так или иначе не стану относиться к нему по-другому: поправляю одеяло, подтянув к самым плечам, и делаю так, чтобы холодный воздух комнаты не добрался до его кожи.
Эдвард замирает, когда я так поступаю. Мне даже кажется, что затаив дыхание. И только когда убираю руку, немного расслабляется.
- Спокойной ночи.
Лежу в темноте, прижавшись к своей пуховой подушке, и, практически не моргая, смотрю на Эдварда. На фоне окна его темную фигуру очень хорошо видно, а бледная кожа отсвечивает, давая лишнюю подсказку.
- Спокойной ночи, Изабелла.
Сегодня он для меня далекий. Слишком далекий – даже рукой достать и то сложно. И без близости человека, что столько времени прогонял мои кошмары, сон не решается приходить. У него тоже вырабатываются определенные рефлексы…
Но как раз благодаря тому, что не отправляюсь к Морфею в первые десять минут после погашения света, вижу вещи, что видеть не должна – по мнению Эдварда так точно.
Все начинается с того, что он сильнее стягивает одеяло. Прежде спавший с едва укрытыми плечами, сегодня подтягивает его к самой шее. И держит пальцы там.
Затем он устраивается на меньшей площади простыней, подтягивая колени поближе к груди. Я вижу это потому, что пододеяльник сдвигается и мне приходится пододвинуться немного вперед, чтобы не потерять свой края одеяла.
А под конец, когда затихают последние звуки нашего шевеления, слышу то, что скрывает Аметистовый упрямее всего: неровное дыхание и едва-едва слышный, почти незаметный, стук зубов. Он то и дело облизывает губы, либо кусая их, либо поджимая, и мне сначала думается, что показалось… но все повторяется. И неправильные мысли уходят.
Озноб.
«Я никогда не болею. Это невозможно».
Похоже, весна оказалась все же суровее, чем вы себе представляли, Суровый.
Я лежу без движения еще три минуты, ожидая, что всему виной мокрые волосы Эдварда или то, что одеяло было прохладным, когда он лег, и что сейчас согреется.
Но время идет, а стук не пропадает – он утихает на пару секунд, а затем возвращается, еще сильнее.
И лопается уже мое терпение.
Не включая свет, я поднимаюсь с постели, стараясь как можно тише ступать по полу. Эдвард, разумеется, реагирует, но не оборачивается – лишь немного приподнимает голову и старается заглушить все ненужные звуки.
Я открываю нужную полку комода, в котором этих полочек миллион, и достаю то, что заметила уже давно, еще когда Рада первый раз меняла здесь белье – второе одеяло. Шерстяное, как раз под стать моим мыслям о России – и большое. Можно в два оборота сложить для одного человека.
Со своей находкой и возвращаюсь в постель. На Алексайо, желает того или нет, расправляю принесенную материю.
Он ничего не говорит. Он делает вид, что спит, хоть это уже и тщетно, но так просто мне не сдается. И только тогда, когда касаюсь тремя пальцами его лба, как делала для меня Роз в детстве, открывает глаза. Вздрагивает и открывает.
- Холодно? – тихо спрашиваю я, нарушив договор и присаживаясь рядом. Удивительно, но Эдвард оставил немного места, чтобы мне уместиться перед ним. Вполоборота и с очень хорошим обзором.
- Душ… - попытавшись перевести все в шутку, отзывается он.
- Душ, - шепотом повторяю, погладив его плечу. Вымученно улыбаюсь. – Ну ничего, сейчас согреешься. Лоб не такой горячий.
Эдвард сглатывает, наскоро кивнув.
- Спасибо за одеяло, - выдержав правильную паузу, чтобы сказать без дрожи, благодарит, - ложись, Изза. Все в порядке.
В порядке. Я бы удивилась, если бы когда-нибудь вы сказали мне правду, Серые Перчатки.
- Согреешься – тогда лягу, - с улыбкой отвечаю я.
Ночами во мне всегда просыпается нежность по отношению к Эдварду, но сегодня, когда его знобит, после такого поведения и после того, что видела в глазах в доме у Эммета и в машине, когда уезжали, это не просто нежность, это целый ее океан. И как бы сильно я ни боялась, что Эдвард окунется в нее с головой и больше не захочет даже слышать о ней, захлебнувшись, сдержать такой напор невозможно.
Мои пальцы перебегают со лба Алексайо на его правую щеку. И гладят теплую, бледную кожу.
Мужчина не раз упоминал, что ничего не чувствует этой половиной лица. Он несколько раз наглядно доказывал, когда запустила в него снежок или прикоснулась ледяной ладонью на улице… но не чувствовать не значит не видеть. Аметисты вылавливают в темноте мою руку и понимают, что происходит. И вместе с пониманием к ним приходит какое-то неуловимое желание.
- Ложись, - повторяет Эдвард. Тише, с капелькой дрожи.
- Да, лягу. Я уже сказала, когда…
- Ложись, - он качает головой. И впервые за весь вечер все же смотрит в мои глаза. Прямо в них, не прячась. И слишком много там всего, чтобы хорошенько рассмотреть – явнее всего вижу ожидание и робость. И робость эта передается его пальцам, которые отодвигают край одеяла. Край возле меня…
Ложись рядом.
С удовольствием встретив такое предложение, не заставляю Эдварда ждать. Улыбаясь, забираюсь к нему, сразу же прижимаясь всем телом, и слышу прерывистый вдох. Один, другой… длинные пальцы сами притягивают меня ближе. Сегодня им это позволено.
- Ты теплая… - раздается над ухом баритон, в котором облегчение.
- Я тебя быстрее согрею, - согласно отзываюсь, обняв мужчину за талию. Наши ноги переплетаются сами собой, а моя голова, наполовину на подушке, устроена как никогда удобно. Эдвард накрывает ее своим подбородком, греясь, и мне даже становится жарко. Добрый знак.
- Это все из-за мокрого пальто, - бормочу я, носом уткнувшись в его шею, - я говорила снять…
Каллен горько усмехается.
- Пальто ни при чем…
- Ага. Все так говорят, - облизнув губы, придвигаюсь к нему еще ближе, насколько это только дозволено, и грею каждой клеточкой тела, - расслабься, сразу будет легче.
- При тебе я только и делаю, что расслабляюсь…
- Вот и не будем менять традицию, - ласково глажу его по плечу, а затем и по спине. Мышцы почти сразу же расслабляются, переставая быть скованными, и мы оба (даже тот, кто не хочет признавать) встречаем это с улыбкой.
Минут через пять Эдвард и вправду согревается – озноб практически сходит на нет, а постукивание зубов пропадает окончательно.
И то ли момент кажется мне подходящим, то ли мысли слишком быстро материализуются в слова, однако в тишине спальни звучит вопрос:
- Что случилось?
Немного разомлевший, отпустивший сдерживающие поводья, Эдвард опять намеревается повернуть все вспять.
- Ничего не случилось, Изабелла.
- Если бы ничего не случилось, - упрямо повторяю, пристроившись у его плеча, - я была бы сейчас Беллой, Алексайо.
Это имя – как талисман. Как специальный бонус в моей любимой детской компьютерной игре. Ты получаешь его и многого можешь добиться. Эдвард не может утаить свою реакцию на то, что называю его так. В его взгляде теплота, его голос тише, а слова – откровеннее. Почему-то, когда слышит свое имя от меня, он не играет и старается (может, даже подсознательно) поменьше прятаться.
- Я не заслуживаю называть тебя «Беллой», Изза, - подавляюще честно произносит Каллен. И даже не дергается, не пытается удержать меня, когда выгибаюсь, чтобы заглянуть в его глаза.
- Ты что… - поразившись такой глупости, я хмурюсь, позволив пальцам еще на пару секунд побыть своевольными. Правая щека ведь такая же красивая, как и левая. Ничем не отличающаяся. – Эдвард, а кто же тогда заслуживает?..
- Розмари.
Я ласково улыбаюсь, поглаживая его кожу медленнее. Растягиваю и удовольствие, и тактильный контакт – краем глаза он всегда его подмечает.
- Розмари моя мама, Эдвард, - сообщаю ему прописную истину, - но за эти месяцы тебе удалось сделать даже больше, чем ей за шестнадцать лет. Ты отучил меня пить и курить, я больше не думаю о П.А…
- Ты сама отучилась, - его ладонь осторожно, стараясь не задеть даром и одного волоска, ложится на мой затылок, - ты поняла, что тебе это не нужно и перестала заниматься глупостями и понапрасну тратить свою жизнь.
Я фыркаю. Не люблю, когда он начинает говорить как проповедник.
- Эммет был прав, ты любишь преуменьшать…
При воспоминании о Каллене-младшем, о его доме у меня сосет под ложечкой. Сегодня там происходили далеко не лучшие вещи… и я очень боюсь, как бы не стало еще хуже. Вся надежда на благоразумие обоих братьев. Неужели они правда сегодня были готовы… подраться?
- Знаешь, - будто глотнув сыворотки правды, поежившись, признаюсь я, - мы думали, с тобой что-то не так, потому что… а тебе просто было нехорошо?
Сочувствие в моем голосе Эдварда как будто режет. По крайней мере, жмурится он словно от боли. И морщинки, расходясь по лицу, привлекают к себе внимание, притягивая взгляд.
- Я не употребляю наркотики, Белла. Ни в каком виде, - решительно качает головой он.
- Я сразу отбросила эту мысль, - пытаюсь оправдаться, успокаивающе погладив его по руке, - просто ты не был пьян, а все это…
Аметистовый поднимает голову, уложив меня, как и прежде, рядом с собой, и накрывает обоими руками. Одна на затылке, вторая на талии – под одеялом. Все же сковывает движения – он всегда так делает, когда хочет в чем-то признаться и не смотреть в глаза. Я теперь знаю.
- Боль излечивается болью, Изза. К сожалению, это правда.
Эдвард делает глубокий вдох, будто откровение забрало слишком много сил.
- О чем ты?
Мужчина проводит носом по моим волосам.
- О своем поведении.
- Я ничего не понимаю, - пробую хоть немного отодвинуться, возможно, если буду смотреть на его лицо, что-то пойму. Но, как и стоило ожидать, это недозволительно. Не сейчас.
- Ты не хочешь этого знать.
Поразительно – он знает, чего я хочу. Даже теперь.
- Но я же должна понять гипотезу, - отрицаю, - если этому есть какое-то объяснение…
Объятья Эдварда неожиданно крепчают. Он держит меня так близко к себе, как никогда не держал прежде. И не отпускает.
Я ловлю каждое мгновенье происходящего. Я им наполняюсь. И, если честно, мне уже все равно, что такого ужасного таит в себе правда.
- Эммет возненавидит меня завтра утром, - шепотом признается Аметистовый, наверняка прикрыв глаза, - и ему будет больно, точно так же, как больно было бы мне. А если он уже сегодня почувствует злость… этот удар не будет ножом в спину, а станет чем-то ожидаемым. Его гораздо легче будет пережить.
Мои глаза сами собой округляются с каждым его словом. А уж если принимать всю ту уверенность, какая звучит в тоне, вслушиваться в нее. Это не гипотеза, это теорема для Эдварда. Причем главная – он ни на миг не сомневается.
- О чем ты говоришь?.. – я знаю, что повторяюсь, но более подходящего вопроса не найти. Мысли перемешиваются в кашу и отыскать что-то в этом месиве не представляется возможным.
- Белла… - игнорируя мой интерес, Каллен перестраивается на другую тему. Понижается его тон, а руки будто становятся мягче, - Изабелла, прости меня.
Раскаяние – невыдуманное, чистой воды. И вкупе с тем, как возвращается капелька озноба и как подрагивает голос, оно пугает не на шутку.
- За что ты извиняешься?
- За то, что не могу так же помочь тебе.
- Помочь?..
- Помочь пережить правду, - дрожи становится больше, как в теле, так и в голосе. Мы будто возвращаемся в начало этого вечера. И мне совершенно не нравятся такие скачки во времени. – Я понимаю, что с ней никому не хочется иметь дела. Но я не стану… отдалять тебя.
- А что за правда? Ты так говоришь, как будто убил кого-то…
Многозначительное молчание в ответ становится последней каплей. Я поднимаю голову, высвободившись из крепких объятий, и смотрю на его лицо. В глаза. В самое нутро глаз. За потаенные дверцы.
Я смотрю секунд десять, а может чуть больше, выискивая там ответ.
Но вместо того, чтобы получить его, вижу другое – аметисты затягиваются соленой влагой. С каждым мгновеньем моего столь пристального разглядывания.
Он ждет, что я пойму? Он думает, я уже нашла ответ?
- Не молчи, - я пугаюсь, - ты что, правда убил?..
Эдвард скорбно фыркает, мотнув головой.
- Все живы, Изза.
- Тогда в чем дело? Что произошло?
Алексайо смотрит на меня как впервые. В его глазах все больше слез, кожа белее, а сам он хрупче. Бумажный оригами, даже не хрусталь. И видеть столь сильного мужчину в таком плачевном состоянии просто выше моих сил.
- Послушай, - привстаю на локте, на сей раз прикоснувшись к левой половине его лица, - пожалуйста, скажи мне, что такое. Я же места себе не найду, Эдвард! Я могу чем-нибудь помочь? Что с тобой?..
Страшные идеи со скоростью света крутятся в голове. Одна ужаснее другой, наслаиваясь, переплетаясь… Уже и сама дрожу. В этой спальне, ночью, дрожу. Под стать Каллену.
И он все же решается – благородно – прекратить мои мучения. Мы поменялись местами – когда-то он меня утешал.
- Мадлен выдвинула мне условие, Белла, - замогильным голосом, как и в доме брата, признается он. Слышно. – И за него она не стала бы больше приближаться к Каролине.
- Какое условие?.. – внутри все сжимается в тугой узел. Наш разговор с Эмметом, озвученные предположения и те догадки, что поразили нас обоих… и с которыми Медвежонок уже смирился. Смирился, поцеловав меня.
Эдвард снимает с лица все маски. На его щеке тоненькая-тоненькая, незаметная слезная дорожка.
- Быть ее, - шепотом произносит он.
Мое дыхание перехватывает. Это не фильм, не ролик и не розыгрыш. Эдвард вконец серьезен, а лицо его, эмоции… такое не сыграть.
Быть ее. Принадлежать ей. И я даже знаю причину…
- И что ты ответил? – просто спрашиваю. Уже без надежды.
Аметисты потухают – как свеча от сильного ветра, за секунду.
- Я согласился, Белла.
…Красный, алый, кровавый – когда трескается что-то в груди, разлетаясь на мелкие, режущие осколки. По самому живому кромсает.
...Оранжевый, морковный, глиняный – когда остатки самого дорогого, самого желанного, что теплилось внутри, безбожно сыплются на землю. Как раз под струйки крови.
...Желтый, лимонный, горчичный – когда вся горечь, весь кислый сок, разъедая сознание, выливается наружу. Правда дает ему свободу, и он пользуется ей сполна.
…Зеленый, яблочный, оливковый – когда пытаешься себя же переубедить. Сладостью или дороговизной задурить голову, лишь бы не смотреть правде в глаза. Лишь бы не принимать ее.
…Голубой, небесный, лазурный – когда накатывает нечто вроде спокойствия. Делаешь вид, что принимаешь или миришься, проникаешься, отвлекаешься от реальности. Мечты порой лучше, нежели то, что мы видим на самом деле.
…Синий, сапфировый, полуночный – когда уже нет никаких путей отхода, а реальность, даже самая жестокая - все, что остается. Приходится сделать вдох, выдох и открыть-таки глаза. Увидеть ее.
…Фиолетовый, фиалковый, аметистовый – когда земля просто уходит из-под ног, а вокруг не остается страшных вещей, кроме удара в спину. Чем-то похоже на алый – только крови больше нет.
Эта своеобразная радуга, мгновенно складываясь в моей голове, задевает каждый уголочек сознания, вытаскивая на поверхность все, что в нем хранилось. Маленькие, большие опасения, огромные, микроскопические ожидания, невесомые, тяжелые мысли и, конечно же, чувства. Чувств больше всего, они равны эмоциям. И слишком уж много среди них, на этом мостике из цветов, неприятных.
Я не знаю, что ответить Эдварду. Я не знаю даже, что сделать со своим лицом, потому что оно наверняка не настолько сдержанно, как обычно может похвастаться Каллен.
Мои губы дрожат, это точно, а мои глаза наверняка мокрые. Мокрое на мокром. Во влаге мы с Эдвардом сошлись.
На его щеке теперь две соленые дорожки. От моей реакции.
- И ты… - голос садится, но я пытаюсь его выровнять. Из последних сил. – То есть, ты и Мадлен… сегодня?
Боже мой, а я ведь ждала. Я думала, что что-то случилось, я опасалась, как бы он не пострадал, я беспокоилась… неужели в это время?.. Ужас. Непереносимый, убивающий ужас.
Лицо Каллена стягивают несколько глубоких морщин. Больше разговоров о том, чтобы как-то держать невозмутимость в чертах, даже не идет. Видимо, Эдвард поверил, что асимметрия меня не пугает. Ровно как и я поверила, что он будет соблюдать правила.
- Мы пришли в номер и я должен был… Изза, я ведь собирался… но как только она закрыла дверь и посмотрела на меня… это перестало быть возможным. И это не было бы выходом – я увидел это в ее глазах. В ту секунду.
Он говорит как на исповеди – быстро, сбито, но с желанием быть понятым, высказаться. Отпускает себя. Дрожит, но отпускает. И как раз наша близость сейчас служит катализатором для его своеобразного взрыва откровений.
Но сказанное это хорошо, а вот понятое…
В моей голове неоновым огнем проносится красный, с которого начинается радуга. Красный – цвет надежды. Красный – цвет ожидания. И то, и другое я получаю сполна. Окунаюсь в них.
Он действительно сказал?.. Мне не показалось?
- Подожди… - прикусываю губу, больше всего на свете сейчас боясь разочароваться в своих предположениях, - Эдвард, ты передумал? С Мадлен?
Аметисты совсем мутные, будто порезанные. В них нет живого места.
- Я не мог поступить так с Эмметом. Я бы никогда не смог поступить так с тобой, Изза…
Он в отчаянье. Озноб возвращается с новыми силами, синяки под глазами будто углубляются, волосы темнеют, а пальцы больше не держат меня – совсем. Они дозволяют уйти. Они не собираются пленять.
- Ты не нарушил правил… - сдавленным голосом, сдерживаемым из последних сил, бормочу я.
- Нет, конечно же нет, - Эдвард с болью смотрит на меня, и парочка слезинок сбегают вниз. – Как бы я потом смотрел вам в глаза, Изза? И Карли…
- Но тогда почему?.. – я никак не могу взять в толк, хотя пытаюсь. Это странное чувство удовлетворения, вперемешку с восторженностью и радостью победы опьяняют. Мне не больно. И мне не страшно. И мне хорошо. – Но тогда почему ты так… волнуешься об этом? Если ничего не было?
Эдвард сглатывает. Его одеяло сползает, но мужчина даже не думает снова им укрыться.
- Потому что я согласился! – выдает он. Громко. – Потому что СНАЧАЛА я сказал «ДА», Белла!..
Это не отчаянье, это что-то большее. И оно жжет, прожигает его изнутри. Накрывает волной, подминает под себя. Эдвард позволяет этому случиться. Не может проигнорировать.
А у меня вырывается выдох облегчения. И еще один. И еще.
- Алексайо… - не пряча улыбку, всеми пятью пальцами нежно касаюсь его лица. Как раз по слезной дорожке вниз, искореняя любое напоминание о них. Мой глупый. Боже мой. – Самое главное это не то, что ты сказал, а то, что ты сделал. Если ты не был с Мадлен, если ты отказал ей – ты не причинил никому боли. И ты не должен наказывать себя за это глупое необдуманное «да».
Ранимые как никогда, почти полностью беззащитные, аметисты переливаются как при лучах солнца. В них очень много слез.
- Я предал вас…
- Нет, - уверенно качаю головой, немного наклонившись вперед. Пальцы обводят контур его мужественного подбородка, - это не так. И мы все это знаем. Ты вспомнил о нас.
- Воспоминание это не…
- Очень даже, Эдвард. От того, что Деметрий прижал меня к стенке и поцеловал, разве я предала вас?
Черты лица мужа суровеют. При воспоминании о Деме, баре, моей неделе на грани жизни и смерти. Но вместе с суровостью приходит и соленая влага. Весна. Снег неотвратимо тает.
- Он больше никогда не навредит тебе, - твердо обещает Эдвард. Его кулаки хорошо ощутимы под одеялом.
Я понимающе улыбаюсь. Благодарно глажу его шею.
- А Мадлен не навредит вам, - уверенно говорю я, со всей серьезностью посмотрев в глаза мужа, - ни тебе, ни Эммету, ни тем более Каролине. Ни за что.
Эдвард рассматривает меня как впервые. Его взгляд скользит по лицу, по волосам, не минует глаза, пробираясь внутрь и изучая обстановку, затем на мои руки, на плечи, к груди – и обратно. Я никогда прежде не видела, чтобы он так на меня смотрел. Это целый спектр эмоций и все их разглядеть невозможно, но самые яркие: восхищение, обеспокоенность и теплота. Никакая зима не страшна.
Эдвард сегодня особенный. Причин много, но результат один: он другой. Я вижу ту сторону, что столько времени прятал, я всматриваюсь в его душу, не закрывая глаз. И я принимаю его. И таким, и другим – любым. Точно так же, как однажды принял меня с моей болью и он сам.
- Не ввязывайся в это, - хрипло просит Каллен. – Белла, это совсем не шутки. И здесь можно очень сильно обжечься. Пожалуйста.
Я легонько притрагиваюсь к его лбу. А затем вниз, по скуле. Избавляя от слез.
- Я уже ввязалась, - чуть поворачиваю левую руку, давая Эдварду разглядеть в темноте кольцо, - «охана» - значит семья. А в семье никого не бросят и не забудут.
Серые Перчатки сдавленно усмехается прозвучавшей цитате, смаргивая слезы.
- Так ты маленький черноглазый Стич?
Я нежно усмехаюсь в ответ.
- Которому предстоит научиться заботиться о своей семье. Да. И я обещаю, что буду очень усердным учеником.
Мерцание аметистов не сравнимо по красоте ни с чем. Они всегда красивые, независимо от того, что в них отражается, и этот волшебный свет на многое способен. Но красота все же не главное, главное – содержание. В этом мерцании, мне кажется, вся моя жизнь. Я смотрю на него, как зачарованная, боясь моргнуть.
Эдвард мне открылся…
- Иногда ты стараешься изо всех сил, но не все идет так, как ты хочешь. И нет ничего страшного в ошибках. Их можно простить.
- И ты прощаешь? – робко задает вопрос он.
Бедный мой. «Боль излечивается болью». Он даже здесь хотел облегчить чьи-то страдания…
- Ну конечно же, - не выдерживая и самой маленькой паузы, я с готовностью киваю, - и Эммет, несомненно, сможет простить.
Встревоженные и задумчивые, несчастные и замученные, восхищенные и манящие… чересчур манящие глаза. Вчера они, возможно, просили какого-то обещания, подкрепленного физическим контактом. Вчера они, наверное, еще были в состоянии справиться в одиночку, а потому сдержали меня. Но сегодня, после приезда Мадлен, после всего, что было, в аметистах не просьба, а МОЛЬБА почувствовать… увидеть… я бы никогда не смогла им отказать.
- Эдвард…
Я не говорю ничего лишнего. Я не делаю ничего лишнего. Мои руки останавливаются, дыхание становится совсем тихим и только голова немного наклоняется вперед. Поближе к его лицу.
Аметистовый не упрямится. Сегодня нет. Он не движется мне навстречу, это так, он не притягивает меня к себе, ускоряя процесс… но он хочет. Это уже не спрятать.
- Эдвард, - с маленькой улыбкой повторяю, оказавшись в самой непосредственной близости к своей цели. И аккуратно, как в первый и последний раз в жизни, прикасаюсь к приоткрытым теплым губам. Совсем легонько.
Этот поцелуй вызывает водоворот, бурю внутри. Все вокруг вспыхивает и потухает, заполняется чем-то тянуще-сладким и тревожащим, наливается теплотой, журчит весенним ручейком. Мне кажется, что я слышу, как трескается ледник и его глыбы падают в воду. С огромной высоты. С плеском.
Эдвард прикрывает глаза, прерывисто выдохнув в мои губы и только тогда я понимаю, что и мое дыхание перехватывает.
Первый поцелуй, говорят, никогда не забывается. Первый поцелуй с любимым человеком тем и драгоценен, что он единственный в своем роде. Что больше ничьи губы так не поцелуешь. Я целовала Эдварда однажды. Но это было совсем другим поцелуем…
Я не помню своего самого первого поцелуя – где он был, с Джаспером ли, и почему.
Но я помню этот поцелуй. Самый прекрасный за все мое существование. И подарил мне его Алексайо…
Слишком хорошо. Через край.
Отстраняюсь очень медленно – само это действие рвет сердце.
- Белла, - бархатно, но с грустью шепчет Серые Перчатки. Я приникаю своим лбом к его, я замираю, и мы оба, еще не готовые посмотреть друг другу в глаза, справляемся со сбитым дыханием. – Моя девочка, что же ты… - ему почти больно, - что же ты делаешь?
Капельку дрожащими пальцами глажу его щеку. Ощутимо. Нежно.
И Эдвард договаривает, открыв глаза и попытавшись найти меня в темноте:
- Что же ты будешь делать со мной?
Этот тон, то, как спрашивает, сама атмосфера тишины вокруг… пропадает даже озноб. Ему больше не холодно, но оттого не менее страшно. Услышать, понять и принять. Он не допускает для себя ничего хорошего – мне ли не знать. И такие действия, похоже, в буквальном смысле ставят его на колени перед убеждениями и принципами.
Я поправляю сползшее одеяло, разравнивая его на плечах мужа, а потом снова глажу. От прикосновений он тает, ему хорошо, и я не посмею Каллена этого лишить.
- То, чего ты заслуживаешь, - шепотом отвечаю, поймав его взгляд. Дав увидеть все то, что почувствовала сама и напитавшись ответными эмоциями мужчины. Я проигрываю эту симфонию минутной давности в голове еще раз и прекрасно понимаю, что в ней нет ни одной фальшивой ноты. Восхитительно.
И лишь затем, с улыбкой, больше не сопротивляясь, снова целую Эдварда. Еще нежнее.
- Мой Уникальный…



…Это утро - утро двадцатого марта - стало самым худшим в жизни Каролины.
По крайней мере, хуже она не помнила.
Бежать по снегу было сложно и холодно, но еще сложнее было на участках, где держался лед. Каролина хваталась за ветки для опоры, обходя ледяные лужи, и старалась дышать как можно ровнее. Она знала, что если собьет дыхание, бежать уже не сможет.
Контролировать себя помогал голос папы. У нее до сих пор звенел в ушах тот тон, которым он велел ей сидеть в своей комнате.

Она пришла в девять утра. Каролина сразу уже узнала ее шубу и ее сапоги, а волосы развевались от ветра и притягивали внимание. Она стояла на пороге и никого не трогала, не обижала. Просто позвонила в дверь. Она пришла, чтобы увидеть свою девочку. Она соскучилась.
Карли уже натягивала штаны поверх пижамы, чтобы выбежать к мамочке, но папа успел раньше. Она увидела с лестницы, как он отпер дверь и буквально вытолкнул маму наружу.
- ПОШЛА ВОН!

В лесу утром не страшно. Страшно ночью, когда идет дождь и оглушающе бьет по кронам деревьев, каплями стекая вниз. И тогда еще темно, а сейчас светло. В свете все не так страшно.
Каролина толком не знает, что она делает. На данный момент просто бежит. Потому что когда бежит, не так больно. Теряясь среди хриплого дыхания и покалывания в боку, мучения ослабевают. Сознание концентрируется на шагах, на льду, на снеге… и не режет девочку по живому.

В широких штанах, без пальто, она умудрилась юркнуть мимо папы, прямо босиком кинувшись к матери. Уже услышала его тяжелые шаги позади себя, когда схватила ее шубу и потянула в сторону, желая вернуть домой.
- Мамочка!.. мамочка!..
Но мама обиделась. И на нее, Карли, за промедление, и на папу.
- Твой отец – животное! Оба твоих отца! И благодаря им я не собираюсь здесь оставаться!
Каролина закричала, когда папа схватил ее за талию, оттягивая от маминой шубы. Он перебросил ее через плечо, крепко прижал к себе и не дал никакого шанса вырваться. Не дал даже шанса попрощаться.
Она ревела, срывая голос, «МАМОЧКА!!!», пока та садилась в такси, а папа уносил ее к дому. И только за дверью, которую запер на два замка, поставил на ноги.
- Она тебя обидит, Карли… - сурово произнес он, глядя прямо в ее глаза, - не доверяй ей. Нельзя.

В чаще куда спокойнее, чем возле их дома. Здесь поют какие-то птицы, небо серое и не сливается с темной землей, а кое-где даже пробивается трава. Каролине холодно, но она не обращает внимания на этот холод. Ухватившись за высокую сосну, стиснув ее пальчиками, дает себе полминуты на перерыв. Воспоминание о маме куда страшнее, чем боль справа. От того, что мама ушла, болит сердце…

Она рыдала в подушку, зажавшись в уголок постели, и не знала, что делать дальше. Папа внизу о чем-то громко спорил по телефону, и Карли показалось, что он звонил в полицию. Она подперла дверь своим креслом, кое-как притолкнув его туда от стены, а потом, не утирая слез, распахнула окно. Возможно, дядя Эд сможет ей помочь?..

Каролина отлипает от ствола дерева, кидаясь дальше. Слезы жгут глаза и не совсем видно, куда бежать, но маршрут уже и не так важен. Карли просто хочется быть подальше от всех – от мамы, потому что уехала, от папы, потому что обидел маму, и даже от Эдди… потому что Эдди больше ее не любит.

Эта СМС пришла как раз в тот момент, когда, миновав пожарную лестницу, замаскированную, но не до конца, девочка выбралась из дома. Гостиная и папа были далеко, Голди отсутствовала со вчерашнего вечера, а значит, никто не мог ее остановить. И она этим воспользовалась.
Мисс Каллен как раз вбегала в лесной массив, перепрыгнув белый заборчик, ограждающий территорию их дома, когда телефон в кармане запиликал.
И на экране не было ничего, кроме короткого послания с номера, который Каролина украсила гавайским узором из цветов.
«Ты была ужасной девочкой в эти дни, мисс Каллен. Твое поведение не заслуживает ничего, кроме наказаний. И я обещаю, что ты их получишь сразу же, как я тебя увижу. Никакой пощады».

Слез больше. Все больше и больше. От них уже болят глаза и трясутся руки, но ничего нельзя сделать, кроме как смириться. Она выбросила телефон еще у дома – больше ничего не жжет в кармане. Но в сердце жжет. Очень сильно.
В какой-то момент Карли думает побежать к Иззе, спрятаться у нее – вчера Изза сказала, что ее любит… но там, где Изза, там и дядя Эд, трезвые мысли приходят в голову вместе с пониманием ситуации. А дядя Эд обещал наказать ее. Он никогда не нарушает обещаний, сам говорил.
Нет, к Эдди не вариант. Ни за что.
Почему она так поступает? А потому что. Потому что слишком страшно. Потому что боль пригибает к земле. Потому что отчаянье достигло своего пика. И никто, никто не может помочь…
Покрепче стянув края куртки, стянув с лица шапку, Каролина ускоряется. Она бежит по достаточно протоптанной тропинке, по которой часто ходила с папой раньше, и не сворачивает. Она боится сворачивать, потому что вокруг еще есть сугробы, а под ними – лед.
Но то ли задумавшись, то ли поддавшись панике и своему ужасу, девочка внезапно делает шаг вправо. Снег уходит из-под ног, корка льда занимает его место, и удержаться в вертикальном положении уже нет никакой возможности.
Карли соскальзывает вниз, больно проехавшись лицом по сразу же заалевшему зимнему покрывалу и, взвизгнув, сдирает руки о ствол близлежащего дерева.
От тропинки вниз уходит небольшой обрыв и ей страшно. Как может крепко держась порезанными ладонями за свою опору, она тщетно пытается выбраться обратно на тропу. Попытка – неудача, попытка – неудача, попытка…

- Я НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ ТЕБЯ В РОССИИ! ПОШЛА ВОН!
- Я не останусь из-за обоих твоих отцов!
- Никакой пощады!

Три фразы от трех самых-самых дорогих людей с мясом выгрызают душу. Каролине хочется отпустить дерево и полететь вниз. Ей так больно, что стертое лицо и руки уже теряют значимость. Больнее всего внутри. Потому что никто, никто больше не любит!..
- А вот и принцесса, - глаза девочки распахиваются от нежданного голоса, появившегося рядом, а потому она не сопротивляется, когда кто-то помогает ей встать на ноги. Буквально ставит на них
- Порезалась, - с усмешкой произносят за ее спиной. По тембру – мужчина.
Каролина даже не удивляется, что незнакомцы не говорят по-русски. Ее зубы громко стучат, а дыхание почти замирает. Чужие…
- Ничего, за раненых детей дерутся с большим усердием, - успокаивает своего друга девушка, вытащившая Каролину с края обрыва. У нее темно-каштановые волосы, зелено-серые глаза и высокие, четко очерченные скулы.
Это похоже на мультфильм. Или на сказку. На страшную сказку. Каролину трясет.
- Твои слова – да Богу в уши, Конти, - мужчина тоже появляется перед девочкой, приседая и равняясь с ней ростом. Он слишком высокий – выше дяди Эда. У него тоже черные волосы, но глаза голубые. Очень голубые. Малышка сжимается в комочек.
- Смотри, она боится, Дем, - девушка прикусывает свою алую губу, притянув к себе Карли за пояс куртки, - и от этой боязни нам только лучше. Да, крошка? – она закатывает глаза, усмехнувшись, и выдыхает, - кто бы мог подумать, братишка, что к Алексайо и его гребанной платиновой птичке нас приведет вот такое чернобровое создание?.. Я всегда говорила, что взлом электроники – это твое.
Карли не порывается сбежать. От шока она не может вымолвить и слова, к тому же на губах все равно кровь, а лицо горит. Она лишь прячет руки за спину, изучая незнакомцев своими огромными глазами и дышит. Очень громко. Смешит их.
- Ладно, хватит игр, - девушка поднимается на ноги, передав свою пленницу некому Дему. Каролина бы предпочла, чтобы ее держала все-таки женщина. Этот мужчина не выглядит добрым, а его глаза блестят.
Конти сосредоточенно отряхивает со своих брюк снег. Ее лицо искажается подозрительной гримасой.
- Никаких неурядиц, Деметрий. Четко делим «голубков» пополам.
Мужчина фыркает. Ему явно неприятно такое недоверие.
Не сопротивляющуюся, сморщившуюся от боли и ужаса, он поднимает Каролину на руки. Позволяет окровавленными руками касаться своего черного пальто.
- Давай телефон.
Темноволосая Конти кивает. Вытаскивает мобильный из своего кармана.
- Будем звонить дяде Эду, да, зайка? – вкрадчиво шепчет Константа, потрепав Каролину по больной щеке, отчего девочка вздрагивает, но больше не плачет, - теперь он сделает все, что мы скажем. Его золотая рыбка в наших руках.