Питер сидит на пассажирском сиденье в моей машине и пытается заснуть. Он сильно расстроен, и мне неудобно даже смотреть в его сторону, потому что я никогда не переживал подобной потери. Это слишком личное, поэтому я предпочитаю просто следить за дорогой.

Его отец умер. Он был полицейским и погиб при исполнении служебных обязанностей. Его застрелили, когда он, сам того не ведая, вмешался в дела нескольких конкурирующих между собой группировок в маленьком промозглом городишке на севере штата Вашингтон. Группировки... в городе Форкс. Я с досадой качаю головой каждый раз, задумываясь над тем, как такая кровожадность добралась и до самых отдалённых городов Америки.

Я терял близких людей, но никогда это не происходило так неожиданно. Питер сказал, что, несмотря на работу полицейского, его отцу никогда не приходило в голову, что его могут убить при исполнении обязанностей. Просто напросто, для подобной ситуации Форкс был не тем местом, а его отец – не тем копом.

Я был с ним, в его комнате, когда ему сообщили. Позвонил лучший друг и напарник отца – Билли. Питер ответил очень бодро и жизнерадостно, но через три секунды замолчал. Опускаясь в кресло рядом с телефоном, он побледнел. По выражению его лица сложно было что–то сказать, он просто молча слушал. А потом он закрыл глаза и прошептал: – Белла...

Больше всего – больше боли, которую он испытывает от того, что придётся проститься с отцом навсегда, больше всех хлопот, связанных с организацией похорон, больше самих похорон и получения наследства и даже больше своей собственной скорби, – Питер боится встречи со своей сестрой–близняшкой. По его словам, он боится, что все его чувства будут давить с удвоенной силой, как только он увидит лицо сестры. Я сказал, может быть даже лучше, что у него есть кто–то, с кем он сможет пройти через всё это, но понимал – ему не легче от этого. Когда он набрал её номер, я вышел из комнаты не просто из вежливости, а точно зная, что разговор предстоит не из простых, и даже смотреть на это со стороны будет тяжело. Через несколько часов он спустился ко мне в комнату и сообщил, что уезжает в Форкс, я сразу предложил отвезти его туда. У Пита нет машины, а я просто не мог позволить ему ехать на автобусе в город, который расположен в том же штате.

– Хочешь, сделаем остановку? Перекусим? – спрашиваю я, включая печку, потому что Пит, судя по его виду, мёрзнет.

– Нет. Хотя, может, сделаем остановку и выпьем чего–нибудь?

В ответ я в удивлённо вскидываю бровь, но молчу. Ещё нет и трёх часов, но я понимаю, что он имеет право хотеть выпить. Я сворачиваю с главной дороги и останавливаюсь у первого же бара. Это обычная невзрачная забегаловка, но для наших целей подойдёт идеально.

Пит делает глубокий вдох и медленно выдыхает, прежде чем выйти из машины. Он всё продолжает глубоко вдыхать, как будто открыть дверь – это не пустяк, а целое испытание.

Мы заходим в бар, в котором всего два парня, включая бармена. Садимся у барной стойки, он тут же бросает подставки для кружек на стол перед нами, а между ними тарелку с орешками. Я ужасно голоден, но я много слышал рассказов о таких тарелках в барах, к тому же не хочу заказывать еду при Питере. Сам не знаю почему, но это просто кажется неправильным – есть сразу после новости об убийстве его отца.

Я заказываю пиво, а он тут же выбирает, что покрепче, и заказывает виски. Бармен со звоном ставит перед нами напитки, и я расплачиваюсь. Пит не возражает, он вытаскивает свой телефон и снова вздыхает.

– Белла села на самолёт примерно десять минут назад, – он до дна осушает бокал.

– Как она? – я тут же жалею, что задал такой чертовски глупый вопрос. Хотелось бы мне поймать мои слова в воздухе и засунуть их обратно в рот. Я не очень хорошо разбираюсь в общении с убитыми горем людьми, а уж с парнями – особенно.

– Чёрт... да она абсолютно разбита. Всё это неправда. Не знаю, как там она сейчас в самолёте. Я сам ужасно переживаю за неё, наверно, она до сих пор плачет, прямо с того момента, как мы поговорили, – он расстроено качает головой и машет бармену, чтобы тот повторил. Невольно хочется посоветовать ему не нажираться, потому что от этого будет только хуже, но я напоминаю себе, что он взрослый мальчик.

Поэтому я безмолвно позволяю ему допить виски, а потом вежливо предлагаю вернуться в машину. Он не возражает, и я понимаю, что ему просто нужно было немного снять это напряжение. Мы возвращаемся к автомобилю, он снова достаёт сотовый и читает сообщение от сестры. Качает головой и отворачивается к окну; зная, что он плачет, я смотрю в другую сторону, выезжая с парковки.

Наконец, он успокаивается и засыпает, и я сразу чувствую, что в машине становится легче дышать: напряжение спадает. Будто я могу расслабиться, только пока отдыхает он. Но так и не получилось толком передохнуть – я вижу дорожный знак "Форкс, 12 миль", и у меня снова сводит живот. Я волнуюсь за Пита, и за себя – тоже, потому что это дико – наблюдать со стороны всю эту печаль. Чувствую себя каким–то зевакой–извращенцем.

Я уже планирую предложить ему поехать с ним в аэропорт, остаться подольше, если ему это нужно, и кажется, почти также боюсь встречи с его сестрой. Я не знаю её, но понимаю, что видеть их двоих вместе будет невообразимо жутко. Я вздрагиваю от своих эгоистичных мыслей, но не могу ничего с собой поделать.

Питер просыпается как раз тогда, когда я собираюсь разбудить его, чтобы спросить, как проехать к дому. Он потирает глаза и в очередной раз глубоко вздыхает. Он оглядывается вокруг и хрипло говорит: – На светофоре поворот налево. Потом направо и ещё раз направо. Дом номер 209.

Я следую его указаниям, и вот мы на подъездной дорожке, нашему взгляду открывается дом, расположенный среди деревьев. Остановив машину, я жду, не зная, как лучше успокоить Пита.

– Чёрт, чёрт, чёрт, – он коротко вздыхает между словами.

Спустя некоторое время, ему удаётся совладать с собой. – Может, нам стоило сначала поехать в Сиэтл и забрать её, а потом уже сюда. Не знаю, почему сразу решил ехать в Форкс.

– Можем вернуться. Самолёт приземлится раньше, чем мы успеем добраться до туда, но ты можешь попросить её подождать.

– Нет, нет, всё в порядке. Мой дядя там. Он её подвезёт. Мне нужно зайти в дом, убедиться, что там прибрано и всё такое.

Я киваю и первым выхожу из машины. Открываю багажник, достаю оттуда сумку Питера, который медленно вылезает из автомобиля. Он не говорил о том, что хочет, чтобы я остался, и не приглашал, но я сложил свои вещи на всякий случай. Я оставляю свою сумку в багажнике и иду в дом за Питером.

Он перебирает ключи и, наконец, находит нужный, затем возится с дверью. Я чувствую, что его нужно обнять, чтобы успокоить, но это было бы слишком нелепо. Он всё–таки открывает дверь, но не решается шагнуть внутрь.

– Это ужасно, – говорит он.

Я киваю и иду вперёд него. Включаю свет в холле и оглядываюсь. Наконец, и он входит в дом, резко поворачивает голову к небольшому столику в прихожей. Проследив за его взглядом, я вижу маленькую тарелочку — вероятно, для ключей — и фоторамку. На снимке изображён высокий, довольно неплохо сложенный парень с усами и отросшими волосами, Питер, и девушка; я, естественно предполагаю, что это Белла. Им с Питером на вид лет двенадцать–тринадцать, одинаковые тёмные волосы, хотя, нет, у Питера с отцом темнее, чем у неё, и нескладная подростковая фигура.

Лицо Питера вытягивается, и я понимаю, что если ему надо выплакаться, я уйду, оставляя его одного, чтобы он оплакал своё горе так, как ему необходимо.

– Чёрт! – почти выплёвывает он. Спотыкаясь, хватается за стол, чтобы удержать равновесие.

Обнимая друга за плечи, я слегка сжимаю их. – Пит, я могу... я могу уйти, если хочешь, а могу остаться. Это зависит только от тебя.

Он качает головой, и его лицо краснеет, потому что он сдерживает дыхание. А я не хочу, чтобы он глотал слёзы. – Ты не обязан тут находиться, и я знаю, что тебе надо ехать, – всё это он говорит на одном длинном выдохе, чтобы сдержаться.

– Я предпочёл бы никуда не уезжать. Да, мне, честно говоря, и не надо. Это твой дом, твоей семьи, я просто не хочу навязываться. Не знаю, может, твоя сестра или родные не захотят, чтобы я находился здесь, в такой–то момент.

Пит глубоко вздыхает и выпрямляется. Он оборачивается ко мне, его покрасневшие глаза полны слёз. – Можешь ты тогда остаться? Они совсем не будут возражать... Мне просто нужен здесь кто–то, кто не являлся бы частью всего этого... дерьма... понимаешь, о чём я?

Я киваю, интересно догадывается ли Питер, как я воспринимаю эту ситуацию, как всё это влияет на меня? Не то чтобы я чувствую то же самое, просто не знаю, насколько смогу помочь ему. Я действительно рад, что он попросил меня остаться.

– Пойду, заберу сумку из машины, – говорю я, сжимая его плечо ещё раз.

Возвращаясь, я вижу Питера, сидящего на ступенях лестницы и обхватившего голову руками.

– Тебе стоит прилечь, хотя бы ненадолго, – говорю я, кидая сумку на пол. – Да, и мне вроде как надо немного привести себя в порядок. Уверен, смогу разобраться, что здесь к чему.

– Сомневаюсь, что смогу заснуть, – его голос звучит приглушённо.

– Тогда просто отдохни. Пригодится.

Он ерошит свои тёмные взлохмаченные волосы, а затем смотрит на меня. – Да, думаю, я попытаюсь, – он встаёт и, не оглядываясь, поднимается по ступенькам. Его плечи опущены, он сутулится и сейчас чем–то напоминает зомби.

Я иду на кухню, мне надо как–то занять себя. На удачу, здесь вроде бы всё на своих местах. Я смахиваю газету со стола в корзину, затем протираю стол и поправляю стулья. Прохожу в гостиную и складываю одеяло, перекинутое через спинку кресла. Меня преследуют ощущения, словно я вторгаюсь на место преступления или стираю память об отце Пита из его собственного дома. Вот книга на кофейном столике, лежащая переплётом вверх, возможно, на последней странице, которую он читал. Я не прикасаюсь к ней.

Когда вещи и предметы, требующие, чтобы я их почистил или поправил, заканчиваются, я открываю холодильник в поисках какой–нибудь еды. Это как–то глупо и странно, и неправильно, но я умираю от голода. В моих руках оказывается сыр, пачка нарезанной ветчины и хлеб для тостов. Быстро сооружая себе бутерброд, я кладу продукты обратно в холодильник. Сэндвич исчезает буквально за пять секунд, словно его и в природе не существовало.

Снова открывая холодильник, я тянусь за пивом, но одёргиваю себя. Это его пиво. Совсем не понимая почему, я всё же меняю направление и вместо пива хватаю колу. Откуда этот грёбанный сентиментализм? Просто думаю, если бы мой старик умер, я бы держал его пиво в холодильнике ещё некоторое время, а не выпил бы сразу. Я знал, что не стал бы пить. Точно.

Уже половина девятого, не знаю, должен ли я разбудить Питера. Сверху не доносится никакого шума, а его сестра может появиться в любую минуту. Я щёлкаю каналы по ТВ и не хочу тревожить Питера, на случай, если ему, наконец, удалось заснуть, но не уверен, что хочу быть первым, кого увидит Белла, придя домой. Какой–то незнакомец на диване её отца смотрит его спутниковое спортивное ТВ.

Около десяти я всё же решаю встать и посмотреть, как там Питер. Выйдя в холл, я замечаю в длинном узком окошке рядом с дверью вспышку фар подъезжающей к дому машины. Я наблюдаю за тем, как дверь со стороны пассажира открывается и показывается девушка. И хоть я видел всего лишь одну фотографию, на которой ей лет двенадцать–тринадцать, я знаю, кто она. Она открывает заднюю дверь и вытаскивает чемодан, затем, захлопнув дверцу, прислоняется к ней спиной. Она смотрит в сторону дома, и моё сердце начинает гулко стучать в груди.

Я чувствую вину за то, что обратил внимание – сколь она прекрасна. Её волосы — густые, длинные и тёмные. Даже на расстоянии, в ночной мгле я вижу красивую идеальную симметрию её бледного лица. На ней бежевый утеплённый плащ и шарф. В следующую секунду её спокойное и светлое выражение лица меняется, теперь на нём написана чистейшая агония. Точно так же выглядел Питер в машине, когда увидел дом. Она колеблется с минуту, но потом наклоняется к ручке чемодана. Тот шлёпается плашмя на землю, и она падает на колени вслед за ним.

Я вздрагиваю, мой инстинкт говорит мне подбежать, поднять и обнять её, но я останавливаю себя, напоминая, что она не знает меня. Вместо этого я смотрю, как мужчина в чёрном пальто вылезает и обходит машину, останавливаясь рядом с девушкой. Он пытается помочь ей подняться, но она не двигается. Она рыдает. Он обнимает и потирает её спину, пока она всё ниже и ниже наклоняется к земле. Наконец, я вспоминаю, где нахожусь, и, отпрянув от окна, бегу будить Питера.

Быстро поднимаюсь по лестнице и стучу в дверь его спальни. Но там тишина, и, чувствуя панику, я ругаю себя, жалея, что не пошёл проверить его ранее. Открываю дверь и вижу, что он спит на боку так, что свет из коридора падает на его лицо.

Вздрагивая, он всхлипывает, а затем его глаза открываются, и он садится на постели.

– Она приехала, – говорю я; выходит немного зловеще, а может, так и есть на самом деле.

– Чёрт, – шепчет он. – Где она?

– На подъездной дорожке. Тебе лучше пойти встретить её.