“Подчинение себя партнеру или партнера себе. Недоверие.” Карта Золотая Клетка, колода Симболон.

“Удержать любой ценой” Карта Цепи, колода Симболон.



— Почему ты не спишь?

— Завидую.

— Интересно, кому?

— Твоему коту. Представляю себе, какое ему завтра предстоит пиршество.

— Вообще-то он Живоглот, а не людоед.

— Ну да, ну да. А в девятом рву бродят не люди с кишками наружу, а тени людей с тенями кишок. Но

всё равно — представляю себе.



Гермиона посмотрела на его каменный профиль, освещённый синеватым ночником демона. Профиль выражал каменное намерение бессонно пялиться в мрачный свод до самого завтрака. Надо же, какой впечатлительный, а ещё Пожиратель. Она тихонько вздохнула и спросила:



— У тебя ещё осталось немножко зелья Сна-Без-Сновидений?

— Поцелуешь — дам, — отрубил каменный профиль.



Гермиона, помолчав, вкрадчиво произнесла:



— Знаешь, каждый раз, когда обитатели девятого рва замыкают круг, их раны зарастают, и приходится тамошнему Стражу резать их заново...

— Чёрт! — Малфой рывком сел, выпрямился, глубоко дыша.

— Ну да, чёрт, — согласилась Гермиона, — такая уж у него работа.



Малфой, не открывая глаз, нашарил в кармане склянку и сунул Гермионе. Она понюхала недоверчиво — оно ли? — и сказала:



— Если ты завтра будешь ни на что не годен, я пойду дальше одна.



Так-то вот, моя прелесть.



Она накапала на ладонь три капли, слизнула их и протянула кулак со склянкой Малфою. Он обхватил кулак длинными пальцами, сказал: "Видишь, до чего ты меня довела: я у тебя с рук пью", и пригубил. Потом посидел несколько секунд, прижавшись лбом к её руке.



— Ты умеешь уговаривать, — услышала она сквозь подступающий сон. Волны сна шли накатом и шипели, как волны морские, и шевелили мокрую сверкающую гальку. Мокрая сверкающая дорожка, дрожа от напряжения, притягивала галечный берег к алому закатному солнцу, и шёл по дорожке кто-то длинный и тощий, то есть, высокий и стройный. Драко или... не Драко? Телосложением они похожи, и даже, кажется, одного роста, а против солнца цвет волос неразличим. Хороший сон. Но под этим зельем ничего не должно сниться! Чего Малфой туда намешал?!



Длинный и тощий вышел из воды, растянулся рядом с ней на мягкой гальке и сказал:



— Зануда ты, Грейнджер.



Всё-таки Малфой.



— Конечно, я. Это ведь моё зелье.



Мягкая тёплая галька окружала её, упруго прогибалась под нею, образуя удобное ложе. Малфой, облокотясь на левую руку, взял в правую мягкий округлый камешек и провёл им от подбородка Гермионы до низа живота. Она вздрогнула, и он торжествующе ухмыльнулся.



— Как ты это сделал?

— Расслабься, отличница. Все вопросы потом.



Он склонился к ней, близко, близко и прошептал, почти касаясь губами губ:



— Ну? Сама, сама...



Она упрямо сжала губы. Какого чёрта? Восьмой круг Ада, девятый ров на очереди, а Драко Малфой не нашёл ничего лучшего, чем показывать ей эротические сновидения. Хорошо, хоть тараканом не прикинулся.



— Спасибо.



Он удивился:



— За что?

— За то, что снишься мне в человеческом облике, в отличие от твоего декана.

— Наверное, я не так уверен в себе, как мой декан. Всё, не заговаривай мне зубы, — он опять склонился над ней. Она мотнула головой, точнее, хотела мотнуть. Оказалась, что мягкая тёплая галька неодолимо сковывает движения.



Её охватила паника, достаточно сильная для того, чтобы проснуться от обычного кошмара. Но это не был обычный кошмар.



— Грейнджер, — жёстко сказал Малфой, — у тебя нет другого выхода.



Похоже, что нет. Стоит только представить себе, как поднимаешь руку, кладёшь её на белобрысую голову, прижимаешь эту голову губами к своим губам, и сопротивление исчезает. Но любая попытка пошевелить этой же рукой просто так, без всякой цели, пресекается в зародыше. А что, если... Она представила, как проводит пальцем по губам Малфоя. Рука свободно поднялась, но замахнуться Гермионе не дали, рука мгновенно налилась тяжестью и упала обратно в гальку. Малфой ухмыльнулся, и Гермиона почувствовала раздражение.



— Знаешь, — сказала она, — я просто полежу и подожду, пока не кончится действие твоего зелья. Спокойной ночи, — она закрыла глаза.



И с закрытыми глазами почувствовала, как он окаменел над нею. Потом ощутила голым животом его ладонь, влажную от морской воды, коротко втянула воздух сквозь зубы, но глаз не открыла.



— Грейнджер, — медленно и хрипло произнёс он, — рано или поздно ты должна будешь мне довериться. Целиком, без всяких условий, без отговорок, без твоего проклятого упрямства.



И без страха, подумала она, но вслух сказала:



— Может быть. Но тебе придётся придумать другой способ убедить меня. Этот, — она с трудом подняла указательный палец, — мне не нравится.

— Так уж и не нравится?



Ладонь на животе источает горячую истому, заставляет чувствовать гладкость собственной кожи. При этом Малфой и пальцем не шевелит, просто наложил лапу, и всё. Гермиона заново удивилась тяжести и твёрдости его руки. Из-за своей худобы и белобрысости Малфой всегда казался до нелепого хрупким, словно сделанным из фарфора. Его сила обнаруживала себя только в квиддиче и в драке. И, как выяснилось, в нежности. Малфой едва ощутимо погладил её кончиками пальцев и проговорил — тихо, но так, что она всем телом отозвалась на его голос:



— Я тоже просто полежу и подожду. Поиграем в кто кого переждёт.



Подождёт, пока она к чёртовой матери не растает под тяжестью и жаром его ладони. И ведь знает, гад, за что хватать. Самая беззащитная часть тела — живот, именно поэтому его так любят хищники. Мягко, сочно, никаких костей. Цепочка ассоциаций протянулась за пределы сна.



— Драко, — прошептала она, — девятый ров.

— О господи, — он вздрогнул и убрал руку, — а я ещё сетую на богатство своего воображения.

— Да уж, тебе до меня далеко, — она зевнула. Как только Малфой убрал вражью свою длань, сонливость заявила свои права, — дай поспать, а? Завтра...

— Я помню, — вздохнул он и лёг навзничь, заложив руки за голову. Гермиона приоткрыла глаза, покосилась на его тело, залитое закатным, алым, гриффиндорским светом, на сияющие волоски, прилегающие к сияющей коже. Руки стали искушающе лёгкими, так и потянулись — не приласкать, а так же, как и Малфой — наложить лапу, почувствовать, как его сердце забьётся о её ладонь. Она снова зажмурилась. Спать. Только вот гриффиндорское солнце слепит даже сквозь веки. И ни отвернуться, ни прикрыться рукой невозможно.



— Слушай, — капризно сказала она, — твоё солнце ужасно красное.

— В твою честь, — угрюмо ответил он, — но можно, конечно, и вот так...



Стало стремительно темнеть, и Гермиона от любопытства приоткрыла глаза.



Солнце быстро втянулось за горизонт, и прощальный его луч был зелёным. На потемневшем небе проступили влажно дрожащие звёзды, крупные, как бараний горох. Стало жалко засыпать.



— Спи, Бяша. Ты права, завтра тяжёлый день.



Этот день был ужасным настолько, что сознание и память отторгли, стёрли, отменили его. Остались какие-то обрывки, точнее, осколки, как те гвозди, которыми начиняют самодельные бомбы. Ржавые уродливые острия торчали из темноты благословенного бесчувствия, вновь и вновь раздирая память.



... они взошли на вал, окружающий ров, и увидели внизу...

... человека с выжженными глазами, бредущего с вытянутыми перед собой скрюченными руками... человека, спотыкающегося о собственные внутренности, человека с разрубленной головой, вытирающего с лица кровь и мозг, человека...

... толпу смертельно изувеченных, и всё же идущих, ползущих по кругу, и где-то там, куда они шли, сверкало, взлетало и опускалось что-то острое, металлически свистящее, и нёсся оттуда крик, крик, крик... и смрад, знакомый, сырой — кровь...

Наверное, её сознание помутилось сразу же. Наверное, сознание Малфоя тоже. Неизвестно, что вело их вперёд. Может быть, сияющий белой звездой демон? Может быть. Она не помнит.

... и когда из толпы выступил Северус Снейп с рассечённым лицом, с разверстой пустой грудью, с кровавым, бьющимся комком в ладонях, она только и смогла, что упасть на колени, протягивая к нему руки. Кажется, Малфой стоял рядом с ней, покачиваясь и закрыв глаза. Кажется.



Она рыдала, стоя на коленях, а он проталкивался сквозь толпу, высоко поднимая пульсирующий, брызжущий кровью кусок мяса. Он был весь залит кровью, и потому казался живым. Это было так невыносимо, что она, наверное, на какое-то время отключилась полностью, а когда очнулась, он уже стоял у самой стены рва, и тянулся к ней, пытался отдать кровавое сердце. Он открывал рот, пытаясь что-то сказать, и было видно, что почерневший язык тоже рассечён надвое. Она рванулась к нему — туда, вниз, но Малфой навалился на неё, удержал, не столько ослабевшими руками, сколько собственным весом. И она сумела дотянуться, схватить склизкий тёплый комок.



— Малфой, — прохрипела она.



Он стал сползать с неё и тащить её за собой, а она глаз не могла оторвать от мертвеющего лица Снейпа, совсем как десять лет назад. Но теперь его сердце, бьющееся, истекающее кровью было у неё в руках, и она вонзила в него ногти, чтобы не выронить. Малфой скатился с неё и, кажется, остался лежать, а она сжимала в руках сердце, пока оно не остыло, не уменьшилось и не отвердело. И тогда тело Снейпа рухнуло, разваливаясь в падении надвое, и по нему толпой пошли тени, раздавили, втоптали в кровавое месиво, покрывавшее дно рва...

... руки, скользкие от крови, пытаются распустить шнурок ладанки, и ничего не выходит — ладанка затягивается ещё туже...

... руки Малфоя, тоже окровавленные, помогают ей протолкнуть жемчужину в ладанку...

...потом она перешла мост, нет, переползла, нельзя было иначе. Лицом в землю, не глядя по сторонам, хватая воздух ртом, и только покрываясь потом при каждом новом крике... Наверное, и Малфой тоже.

... она несколько раз впадала в беспамятство, и Малфой, наверное, тоже, но их тела знали, что надо уходить прочь, как можно дальше от этого места, и они шли, падали, ползли, пока не утих вопль всё вновь рассекаемых теней, пока не растворился в серном воздухе запах крови, пока они не скатились в неглубокую лощину, на дне которой было совсем тихо...



Она очнулась от раскалывающей боли в голове, во всём теле. По лицу стекала вода. Слёзы? Нет, слёз давно нет. Лицо до сих пор сведено судорогой плача, но внутри всё ссохлось, неоткуда взяться слезам. И дождю взяться неоткуда. Значит, демон. Она попробовала сказать “спасибо”, но не было голоса. Впрочем, демону хватило и шевеления губ — от счастья он обрушил на неё настоящий водопад, небольшой, но достаточный для того, чтобы захлебнуться. Пришлось сесть, схватиться за голову и застонать от боли. Демон растерянно замерцал.



— Подожди, — пробормотала Гермиона, — сейчас.



Она подставила ему сложенные лодочкой ладони, и увидела, что они покрыты засохшей кровью.

Впервые в жизни она поняла истинный смысл выражения “вывернуться наизнанку”.



Когда рвота, наконец, перестала её корёжить, она вновь протянула демону руки, дрожащие от слабости и отвращения.



— Лей, — прохрипела она.



Когда стекающая с рук вода стала почти прозрачной, Гермиона принялась за Очищающие заклинания, потом за Укрепляющее и Успокаивающее зелья, и только потом, наконец, вспомнила, что, кроме демона, у неё есть ещё два спутника. Она огляделась и обнаружила обоих. Драко Малфой, такой же наспех почищенный, как она сама, полулежал на плоском валуне, точно на оттоманке, и поглаживал Живоглота. Этакий принц на пикнике — если бы не обморочная муть в глазах. Кот же был, как огурчик — пушистый рыжий огурчик, крайне недовольный жизнью. Он постукивал хвостом и неприветливо пялился на Гермиону.



— Ну ладно — я, — хрипло сказал Малфой, — в конце концов, кто я тебе? Но как ты могла забыть о коте?!



Гермиона оценила его высказывание. Если бы у неё были силы, она бы, наверное, даже засмеялась. Но сил не было, и она просто подошла, села рядом с ним на камень и стала дрожать.



— Нет, так не пойдёт, — решительно сказал Малфой и вытащил фляжку, — пей.



К горлу опять подкатила тошнота.



— Пей, пей, — велел Малфой, и тени гуще легли на его серо-бледное лицо, — помогает. Поверь специалисту.



Гермиона открутила крышечку, понюхала — пахло спиртным, и крепко пахло, но непонятно, каким именно. Она нерешительно посмотрела на Малфоя. Он строго кивнул, и она сделала глоток словно бы тёплой, странно лёгкой воды.



Сначала она ничего не почувствовала, потом в груди будто взорвалась маленькая шаровая молния, и она закашлялась.



— Ты с ума сошёл, Малфой?! Это же спирт!

— Причём здесь я? — слабо возмутился он, — ты прекрасно знаешь, как работает моя фляжка.



Он сделал глоток и тоже закашлялся.



— Suum cuique [1], — выдавил он.



Гермиона хихикнула. Пережитый ужас занялся по краям синим спиртовым огоньком, почернел, сморщился и рассыпался пеплом. Пепел, наверное, так и останется в ней, в груди, но с этим можно жить. И даже смеяться. И даже хотеть есть.



Они наелись крекеров с ветчиной, выпили целый термос кофе, предусмотрительно сваренного на прошлом привале, закурили. Малфой вдруг сказал:



— А ведь тебе этот ров должен был понравиться.



Гермиона попробовала тыльной стороной ладони, нет ли у него жара. Малфой блеснул глазами и пояснил:



— По сравнению со вторым рвом, я имею в виду. Никакого дерьма, и всё было так жутко, романтично и пафосно, вполне в духе декана. Ну признайся, тебе понравилось?

— А тебе? — мрачно спросила она.

— Я под сильным впечатлением.



Он взял её руку. Под ногтями всё ещё оставались следы засохшей крови.



— Имей в виду, моё сердце ты держишь точно так же.

— Как? — агрессивно спросила она.

— Как, как — когтями! Хорошо, что они у тебя длинные.... нет, плоховато у меня с пафосом.

— Зато с романтикой хорошо. Зелёный луч и звёзды над морем были чудесные.



Теперь уже Малфой попробовал, есть ли у неё жар.



— Заговариваешься, — озабоченно сказал он, — какое-то море, солнце, да ещё впридачу и звёзды...

— Я не говорила о солнце. Я говорила о луче. Ты попался.

— Я ещё как попался.



Он помолчал, разглядывая её руку, словно выискивал местечко почище.



— Спорим, я тебе сейчас сделаю предложение, от которого ты не сможешь отказаться?

— И спорить не буду. От тебя я никаких предложений не приму, это же понятно.

— Если ты заранее так уверена в выигрыше, почему бы не поспорить? Так как?

— На щелбан? — предложила Гермиона.

— Щелбан — это щелчок? — уточнил он.

— Сильный щелчок, — уточнила она.

— Идёт. Я тебе предлагаю ещё по десятку Очищающих — и спать. Каждому в своём мешке. И никаких наведённых сновидений.



Гермиона вздохнула и подставила ему лоб. Он тщательно наложил на лоб Очищающее заклятье и крепко прижался к нему губами. Гермиона обняла Малфоя.



— Какая ты всё-таки стерва, — сказал он спокойно, — поняла, что я сейчас ни на что не гожусь, и лезешь обниматься. Надо было дать тебе щелбан.

— Надо было, — кротко согласилась она.



Помолчав, Малфой сказал злорадно:



— По крайней мере, завтра обойдёмся без романтики. В запаршивевшем декане ничего романтичного быть не может!



[1]— Каждому своё.