2024-11-27

17

0

0

Наверное, я закричала бы от ужаса или совершила еще что-нибудь безрассудное – например, попыталась бы разбить окно или спрятаться в шкафу, – но за те мгновения, которые мне понадобились, чтобы вскочить, дверь успела открыться. Почему-то я испытала неимоверное облегчение, увидев, что в комнату бесшумно проскальзывает Эдвард. Меня даже не смутило выражение его лица, весьма далекое от доброжелательного. Вздохнув, я снова опустилась на кровать.

Мрачно посмотрев на меня, Эдвард молча прижал к губам палец. Потом, по-прежнему не издавая ни звука, пошарил в кармане и извлек оттуда крошечную аптечную баночку темного стекла и клочок бумаги. Стремительно подошел, бросил оба предмета мне на колени и вернулся к двери, двигаясь настолько бесшумно, что я невольно посмотрела на его обувь – ничего особенного, обычные кроссовки. Миг – и Эдвард уже исчез.

На вырванном «с мясом» из какого-то блокнота листке неровными каракулями было нацарапано: «Твой пульс грохочет на весь дом. Прими две капсулы, это не снотворное. Остаток спрячь, записку уничтожь. Ложись спать».

Наверное, странные записки – семейная традиция Калленов. Вряд ли это у них врожденное, ведь Элис и Эдвард генетически не связаны. Пришлось несколько раз прочитать три коротких строчки, прежде чем до меня дошел их смысл, но, как легко можно догадаться, спокойствия это мне не добавило. Что такое «пульс грохочет на весь дом»? Как он вообще может грохотать? Не хочет же Эдвард сказать, будто кто-то способен расслышать сердцебиение на расстоянии! Или… как раз об этом он и пишет? И в ночном разговоре, помнится, промелькнуло слово «пульс»… Я поняла, что еще немного – и усомнюсь уже в собственном психическом здоровье. Не могут же все, кроме меня, быть сумасшедшими, а за последние сутки я подозреваю в этом уже третьего человека.

Ломать голову над странностью фразы о пульсе было бесполезно, и я взялась за аптечный пузырек. Прочитав этикетку, с облегчением поняла, что лекарство мне знакомо – лет пять назад мне прописывали его от приступов аритмии, появившихся в подростковом возрасте и вскоре благополучно прекратившихся, то ли в результате лечения, то ли просто с возрастом. Я уже открыла стеклянную баночку и вытряхнула на ладонь пару капсул, когда похолодела от внезапно пришедшей в голову мысли: капсулы выглядят знакомо, но ведь ничего не стоило заменить их содержимое!

В следующую секунду я уже невесело улыбнулась собственным страхам: откуда Эдварду было знать, что я уже принимала такое лекарство? Значит, он мог принести любое снадобье, и выпью ли я его, зависело исключительно от степени моего доверия. Больше того, логика подсказывала, что, если бы у Эдварда были дурные намерения, он просто не стал бы предупреждать меня об опасности питья. Рано или поздно я бы попила из стакана и без всякого притворства уснула мертвым сном в полном соответствии с планами неизвестного мне пока злоумышленника.

Продолжающий паниковать разум мгновенно подкинул контрдовод: а что если Эдвард, узнав, что я не воспользовалась стаканом, решил не полагаться на случайность и взять дело моего усыпления в свои руки? Так что логика в этой ситуации мне не поможет. Доверяю ли я этому странному хмурому парню настолько, чтобы проглотить принесенные им капсулы, в которых может оказаться не относительно безобидное средство для замедления сердцебиения, а что-то гораздо более опасное… в лучшем случае снотворное?

Раздумывала я недолго и достаточно быстро пришла к неутешительному выводу, что в моем положении выбирать не приходится, поэтому нечего тянуть резину. Решительно встала, отправила в рот капсулы и, зайдя в ванную, запила их водой из-под крана. Тут уж было не до гигиенических предрассудков. Опасность получить расстройство желудка из-за питья нефильтрованной воды сейчас не казалась заслуживающей внимания.

Порвав записку на мельчайшие кусочки, я выбросила их в унитаз и тщательно слила воду. Потом, хотя было совсем не до сна, послушно выполнила инструкцию Эдварда до конца: наскоро ополоснулась под душем, надела пижаму и легла в постель.

Вначале казалось, что уснуть в таком состоянии вообще немыслимо, от беспокойства меня так и подмывало сесть или хотя бы приподняться… несколько раз я, не совладав с собой, повернулась с боку на бок, потом сердито ткнула кулаком в подушку и шепотом приказала себе: «Тихо!»

Через несколько минут «принудительной неподвижности» стало чуть полегче: ощущение удушья прошло, сердцебиение унялось, я сумела немного расслабиться и даже начала дремать. Не знаю, что подействовало более эффективно – лекарство, мое упорство или мысли об Эдварде. Я отчетливо сознавала, что он ничего мне не обещал: ни благополучного исхода, ни даже своей помощи, – но вдруг оказался единственным, на кого можно надеяться, кто как будто бы пытается что-то сделать для меня. Ошибиться в нем стало бы сейчас самым горьким разочарованием, несмотря на то, что мы едва знакомы. Уже уплывая в дремоту, со слегка спутанными мыслями, я упорно пыталась понять, чем, кроме внешности, меня притягивает этот нервный и грубый парень, который ведет себя так, словно я его разозлила… или обидела…

Сплю я действительно очень чутко. Поэтому меня разбудил даже не звук, а ощущение движения воздуха возле лица. Хорошо, что сразу открыть глаза помешала сонливость, ведь я была на волосок от этой ошибки, но за те секунды, которые мне понадобились, чтобы окончательно проснуться, в голове вдруг всплыли наставления Эдварда, и это помогло мне остаться совершенно неподвижной, хотя сложнее всего было подавить желание увидеть, кто рядом со мной. Впрочем, это я узнала очень скоро. Прямо надо мной тихо заговорил Эммет, и я с трудом узнала его всегда жизнерадостный голос. Сейчас от его тона ощутимо веяло холодом:

– Позволь спросить, братец, а что здесь делаешь ты?

Ответ Эдварда откуда-то издалека, кажется, со стороны окна, тоже не отличался родственным теплом:
– Хочешь сказать, у вас приоритетное право находиться в этой комнате?

– Нечего играть словами! – это уже Розали, и мелодичность ее сопрано не может скрыть раздраженных интонаций. – Карлайл сам сказал, что привез ее для нас. К тому же она не в твоем вкусе, разве не так?

– Вот-вот, братишка, оставь нам этот лакомый кусочек и дуй к своим убийцам и насильникам, – Эммет зло хохотнул.

В ответ раздалось сердитое шипение и какая-то быстрая фраза, сказанная шелестящим шепотом вроде того, который я слышала прошлой ночью. Розали сердито фыркнула:
– Ну и что? Зато против папочки ты не выстоишь и полминуты… несмотря на всю свою телепатию. Хочешь, позову? Он, конечно, не обрадуется, если мы оторвем его от опытов, но и не откажется помочь своей малышке Роуз. Тем более что он и сам хотел попробовать…

Я почувствовала, как мое сердцебиение стремительно разгоняется, невзирая ни на какие лекарства. Оставалось изо всех сил сохранять неподвижность и надеяться, что занятые разговором визитеры не особенно прислушиваются к тому, что творится с моим телом. А разговор надо мной продолжался:

– Элис права, вы зарвались. Полиция уже роет носом землю, и не стоит рассчитывать, что здешние копы окажутся такими же тупыми, как… – остальных слов Эдварда я не расслышала из-за звона в ушах, а когда он немного утих, почувствовала, что внутри всё заледенело от ужаса. Память услужливо подкинула цитату из Эммета о том, что где-то поблизости орудует маньяк, а логика без малейшей задержки выдала напрашивающийся вывод. Как я ухитрилась не охнуть, сама не представляю. С огромным трудом взяв себя в руки, я услышала ответ ничуть не смущенного здоровяка. Вернее, его последнюю фразу:

– Так что не тебе учить нас конспирации, малыш, к тому же полицию, возможно, встревожили вовсе не наши невинные развлечения...

– Вот-вот! – ехидно подхватила Розали. – Это ведь не мы подбрасываем трупы в судебно-медицинский морг, доводя копов до нервного срыва.

– Я себя не оправдываю… – глухо пробормотал Эдвард, а Эммет примирительно пробасил:
– Ладно тебе, мы ведь не Джаспер и Элис. Живем как хотим, но и других жить не учим. Ну подумаешь, пару раз нам не повезло, такое с кем угодно может случиться. Будем осторожнее. И не держи нас за идиотов: твоя любимая невестка вовсе не полиции опасается. А в глазах инквизиторов мы все одним миром мазаны, у них и к Карлайлу найдутся претензии.

– Так что иди-ка ты на охоту, братишка, – нарушая затянувшееся молчание, промурлыкала Розали. – А милую крошку оставь нам. Можешь мне не верить, но эта ночь станет лучшей в ее жизни.

– Хоть и последней, – Эммет смешливо фыркнул, а я до боли прикусила губу, напрягая последние силы, чтобы не пошевелиться. Охватившая меня паника требовала действий – бежать, попытаться спрятаться, поднять шум хотя бы… однако чудом сохранившиеся остатки здравомыслия подсказывали, что это совершенно бесполезно. Кто меня услышит, даже если удастся вскочить, на секунду ошеломив ночных гостей? И Карлайл, и таинственный «папочка» явно поощряют порочные наклонности родственничков, а слабая и запуганная Эсме мне не помощница.

Память снова мгновенно оказала медвежью услугу: словно наяву, я услышала: «Ты думаешь, это люди? Нет, они монстры, почти все они… А главное чудовище, кровопийца – ОН… мой муж». Правда, теперь мне уже не казалось, что Эсме безумна. Вот только мой собственный разум отказывался вникать в то, что могут значить ее слова – вероятно, из чувства самосохранения. Во всяком случае, ни одной более связной мысли, чем «я погибла», в голове не промелькнуло.

Скорее всего, я всё-таки потеряла бы сознание, меня уже захлестывала предобморочная дурнота, а звуки доносились как сквозь толщу воды, искаженно и глухо, но тут Эммет вдруг озабоченно сказал, слегка повысив голос:
– Карлайл зовёт. Что-то с Эсме.

– Мама! – с тревогой в голосе воскликнула блондинка, и я снова почувствовала на лице движение воздуха, словно кто-то быстро пробежал мимо. Всё стихло.

Через несколько бесконечных секунд стало ясно, что рядом никого нет. Осторожно приоткрыв глаза, я убедилась в правильности своих ощущений. Не сразу, разумеется, а когда смогла различать смутные очертания предметов в окружающем меня сумраке. Дрожащей рукой нащупала кнопку на подставке ночника и включила его. Страх не ушел, но немного отступил вместе с темнотой, позволяя чуть легче дышать, как будто на горле ослабили удавку. Так, наверное, чувствует себя приговоренный к смертной казни, которому внезапно разрешили на минутку встать с электрического стула.

Путаясь в застежках, я торопливо оделась, сунула ноги в кроссовки. В голове билась одна мысль: «Бежать!» Мной руководила паника, поэтому я даже не пыталась придумать что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее план, и действовала чисто импульсивно. Интуиция подсказывала, что сумку и куртку лучше не брать. Рассовав по карманам джинсов наличность из кошелька, банковскую карту и водительские права, мой единственный документ, удостоверяющий личность, я засунула сумку в шкаф и тут только вспомнила о неисправном замке. Но это не поколебало моей решимости во что бы то ни стало покинуть опасный дом. «Если понадобится, высажу оконное стекло стулом», – зло подумала я, подходя к двери. К счастью, она осталась приоткрытой – возможно, об этом позаботился Эдвард… во всяком случае, мне хотелось бы так думать. Правда, кое-что из услышанного о нём несколько минут назад от Эммета и Розали, мягко говоря, настораживало, но Эдвард по-прежнему оставался моим единственным защитником. Пусть даже с большой натяжкой.

Стараясь ступать как можно легче, чтобы не скрипнула ни одна ступенька, я спустилась на первый этаж и нерешительно остановилась в прихожей. Только тут мой заторможенный паникой мозг хотя бы вполсилы заработал, и я с горечью осознала, что выбраться мне, похоже, не удастся. Как открыть кодовый замок на воротах? А высоченный забор стал бы для меня непреодолимой преградой, даже если бы по нему не была пущена колючая проволока… возможно, под напряжением.

Через кухню и гараж идти тоже бесполезно – в результате попаду к тем же воротам, даже если каким-то чудом сумею найти пульт и открыть двери гаража. Но отчаяние, которое заменяло мне в этот момент смелость, не позволяло просто признать поражение и вернуться в комнату, где совсем недавно пришлось испытать самый сильный ужас за всю мою жизнь. Страшно было даже представить, что туда снова явится эта парочка маньяков… а ведь Эдварда они могут и нейтрализовать – насколько я поняла, для этого Розали достаточно просто пожаловаться на него отцу.

Путь через гараж казался всё-таки чуть более перспективным – а вдруг ворота тоже открываются дистанционно простым нажатием кнопки? Значит, моя задача – найти пульт и попробовать с ним разобраться, спрятавшись в гараже. Даже в таком состоянии я не могла не видеть, насколько ненадежен этот план, но другого у меня не было.

Чтобы взять себя в руки, я сделала несколько глубоких медленных вдохов и выдохов. Это не помогло справиться с сердцебиением, но в голове немного прояснилось, а навязчивый звон в ушах стал чуть потише. Вяло размышляя о том, как объяснить в случае чего, что мне понадобилось внизу в такое время, я пошла по узкому коридору, ведущему на кухню. Света, падающего через дверь, хватало, чтобы не натыкаться на предметы, но было маловато, чтобы найти на стене выключатель, поэтому я решила, что обойдусь и так. Хотя «решила» – определенно совсем не то слово, которым можно обозначить мои жалкие попытки собраться с мыслями. От волнения и страха у меня подгибались ноги, но мне всё же удалось обнаружить гаражный пульт – это оказалось несложно, он был закреплен рядом с ключами от машин. Я уже шагнула к застекленному щиту с ключами, но внезапно вспыхнувший над головой свет заставил меня вздрогнуть всем телом от неожиданности и на миг зажмуриться.

Открыв глаза, я увидела в дверях Карлайла. Заикаясь, начала было лепетать заранее заготовленное объяснение по поводу того, что делала среди ночи на неосвещенной кухне, но заметила, что он не слушает, и замолчала. Обычно невозмутимо-доброжелательное, лицо его сейчас было мрачным, а всегда аккуратно причесанные волосы топорщились, почти как у Эдварда.

– Белла… – начал он и остановился, но после паузы продолжил: – Эсме… она заболела. Я сделал всё, что мог, хотя боюсь, что… что этого недостаточно. Эдвард уехал в Абердин за медиками. – Не успев удивиться вслух, почему нельзя было просто вызвать «скорую», я вспомнила, что в доме нет телефона. Тем временем Карлайл договорил, глядя куда-то в сторону: – Роуз в истерике, Эммет сидит с ней… а я не могу надолго отойти от Эсме. Поможешь? – Я торопливо кивнула, и он объяснил: – Нужно заварить лекарственные травы и после закипания пятнадцать минут греть отвар на водяной бане, ты проследишь?

– Да, разумеется, – пробормотала я и уже громче добавила: – Конечно. Я умею. А что с миссис Каллен? – вырвалось само собой.

– Сердечный приступ, – сухо ответил он, и я замолчала, не решаясь уточнить, почему он считает, что при стенокардии может помочь сбор, в состав которого входит ромашка – ее характерный запах я узнала, как только Карлайл залил травы кипятком. В конце концов, ему виднее. Может быть, у Эсме одновременно обострилось какое-то желудочное заболевание. Или у ромашки обнаружились новые полезные свойства. Вероятно, не стоило спрашивать и о том, почему с больной не может посидеть глава семьи – всё-таки она его жена.

Тут, совсем некстати, я вспомнила о том, как Карлайл целовал Эсме тогда, на кухне… Кто же она ему? Может быть, мачеха? Ведь они совсем не похожи. Впрочем, видимо, все дети пошли в отца, потому что ни в одном из младших Калленов я не улавливала явного сходства с Эсме... Карлайл уже вышел с кухни, когда я сообразила, что еще показалось мне необычным – сейчас на нем не было темных очков и незаметно было, чтобы яркое освещение доставляло ему какие-нибудь неудобства.

«Господи, какая ерунда лезет в голову! – промелькнула единственная здравая мысль. – Видимо, на нервной почве. Или это подсознательное стремление отсрочить приступ паники, стараясь не думать о своем положении». Но долго уподобляться страусу и прятать голову в песок, пусть и в переносном смысле, еще опаснее. Можно потерять драгоценное время, а с ним и надежду на побег.

Методичное помешивание травяного отвара помогло привести мыслительный процесс хотя бы в относительный порядок. «Роуз в истерике…» Значит ли это, что им с Эмметом пока не до меня? Может быть, под шумок удастся скрыться? Вдруг меня словно кипятком ошпарило: вряд ли Эдвард, в спешке уезжая за медиками, закрыл за собой ворота и двери гаража. И если они не запираются автоматически, то у меня есть шанс выбраться за забор, а дальше… Дальше по обстоятельствам.

Внезапно зажужжавший в тишине таймер заставил меня подпрыгнуть от испуга. Подрагивающими от нетерпения руками я сняла с плиты кастрюльку, процедила горячий отвар и, перелив его в большую керамическую кружку, уже собиралась отнести в комнату Эсме, хотя не знала точно, куда идти, но в этот момент на кухню стремительно вошел Карлайл, вероятно, тоже сообразивший, что я плохо знаю дом. Я подала ему кружку, но неожиданно услышала:
– Отнеси, пожалуйста, сама. Это на первом этаже, в конце коридора, и дверь приоткрыта. Эсме хочет тебя видеть. А я пока встречу врача. Хотя… – он вдруг безнадежно махнул рукой и быстро направился к лестнице, ведущей к гаражу.

Поняв, что бегство через гараж стало невозможным, я едва удержалась от слёз. Но делать нечего – в очередной раз за эту жуткую ночь пришлось подчиниться обстоятельствам, стараясь сохранять видимость спокойствия, что, как ни странно, удавалось всё легче – видимо, сказывалась тренировка. «Или отупение», – мрачно усмехнулась я, торопливо идя по тускло освещенному коридору к комнате Эсме. В душе еще теплилась надежда на то, что мне удастся как-то выскользнуть из дома – например, с уходящими медиками. Вспомнив, что вот-вот в доме появятся люди, я почувствовала прилив бодрости: ведь можно будет просто попросить помощи, не откажутся же они увезти меня отсюда! Да и вряд ли кто-нибудь решится на меня напасть, пока здесь посторонние.

В результате этих оптимистичных рассуждений я вошла в комнату Эсме чуть ли не с улыбкой на лице. Но при первом же взгляде на больную сразу упала духом. Желтовато-землистая кожа, ввалившиеся глаза, обведенные черными кругами, сухие и потрескавшиеся серые губы, хриплое неровное дыхание… словно исхудавшие за те несколько часов, что мы не виделись, кисти рук, беспокойно теребящие край одеяла… Услышав, что я вхожу, больная открыла глаза и попыталась улыбнуться:
– Белла…

Во мне тут же проснулась сиделка:
– Вам вредно разговаривать. Я принесла отвар, сейчас станет полегче, – пообещала я, не веря собственным словам.

Словно не слыша меня, Эсме с усилием повернулась на бок и почти беззвучно зашептала:
– Ждала тебя… боялась умереть… предупредить… не выдержала… Господь…

Трудно было разобрать что-то в этом едва слышном потоке слов. Только чтобы успокоить больную, я погладила ее по влажной холодной руке и кивнула, давая понять, что внимательно слушаю. Но ее взгляд продолжал тревожно метаться, на глазах показались слезы. Она потянулась к своей подушке, словно желая ее поправить, но смогла только слабым жестом прикоснуться к уголку наволочки.

– Что вы хотите, Эсме, я помогу? – с готовностью предложила я, ставя кружку на прикроватную тумбочку.

– Там… в нем всё… – снова зашептала женщина, еле шевеля губами. Я хотела было переспросить, но она испуганно прижала дрожащие пальцы ко рту, явно давая понять, чтобы я молчала.

Пришлось действовать по наитию. Пошарив под подушкой, я ощутила под рукой какой-то твердый предмет, похожий на книгу, и вытащила его. Это действительно была книга – вернее, блокнот небольшого формата, довольно старый, с полустертым золотым тиснением на коричневой кожаной обложке: «Мои кулинарные рецепты». Я протянула книжку Эсме, но она, тихо всхлипнув, покачала головой, прошептала: «Спрячь…» – и снова жестом попросила о молчании.

Я сунула блокнот за пояс джинсов и снова взялась за кружку с отваром. Он уже достаточно остыл, чтобы можно было пить, не рискуя обжечься. Воспользовавшись прихваченной с кухни ложкой, я начала поить Эсме. Она с благодарностью посмотрела на меня, а я вдруг обратила внимание на то, что белки ее глаз пожелтели, это было видно даже при тусклом искусственном освещении. Днем ничего подобного я не заметила, хотя мы с Эсме несколько раз встречались. Конечно, я не врач, но инфаркт миокарда мы «проходили» еще на первом курсе старшей школы, на занятиях по оказанию первой медицинской помощи, и среди симптомов сердечного приступа пожелтение белков не упоминалось, зато оно фигурировало в списке признаков острого отравления.

Не успела я задуматься о том, что это может означать, как в комнату вошел Карлайл, ведущий за собой смуглого черноволосого молодого мужчину со старомодным докторским саквояжем. Незнакомец улыбнулся Эсме, но не профессиональной улыбкой прибывшего по вызову врача, а как старой знакомой, и мое сердце упало: это явно был не случайный медик, а какой-то друг семьи. Неожиданно дверь с грохотом распахнулась, и я с изумлением увидела на пороге Джаспера и Элис. «Мама! Эсме!» – одновременно воскликнули они, бросаясь к кровати. Краем глаза я заметила, как Карлайл недовольно поморщился, но промолчал, видимо, решив не расстраивать больную.

Джаспер упал на колени и, нежно взяв мать за руку, поцеловал безвольную бледную кисть:
– Как же так, мама! – сдавленно выговорил он, поднимая голову. Элис молча плакала, стоя у изголовья, а Эсме тихо улыбалась сквозь слёзы.

Почувствовав себя лишней я, тихо пробормотав извинения, бочком выбралась из комнаты и за дверью чуть не налетела на стоящего в коридоре Эдварда. Он рефлекторно поддержал меня, но тут же отдернул руки, как будто обжегся, и сделал пару шагов назад, пока не уперся в стенку. В тусклом свете бра глаза Эдварда казались совершенно черными, ноздри трепетали, на щеках играли желваки. Мне показалось, что он пару раз нервно сглотнул.

– Прости, – машинально пробормотала я, не зная, что делать дальше, и опустила глаза. Кулаки Эдварда были сжаты с такой силой, что даже костяшки пальцев побелели. Господи, если я вызываю у него такую острую… мягко говоря, неприязнь, почему он мне помогал? Ведь, на что бы там ни намекал Эммет, Эдвард приходил в мою комнату с намерением защитить меня, а не побороться за беспомощную добычу, в этом я практически не сомневалась.

Эдвард молча вжался в стену, пропуская меня, и только через пару секунд отрывисто прошипел сквозь зубы мне вслед:
– Иди в гараж. Серебристый «Вольво». Запрись. Они не посмеют.

Меня охватило чувство благодарности. Даже в такой момент он подумал о моей безопасности! Не оборачиваясь, я кивнула, ускорила шаги и свернула на кухню. Дверь в гараж была открыта. Новенький серебристый «Вольво» стоял с выключенным двигателем и распахнутой пассажирской дверцей. Намек был понятен. Я забралась в салон и, заблокировав все дверцы, с облегчением вздохнула. «Они не посмеют…» Эта фраза явно относилась к Розали и Эммету. Я от души надеялась, что они обо мне даже не вспомнят, но Эдвард, видимо, знал: в любом случае брат и сестра не рискнут ломать его автомобиль. Конечно, отец семейства вряд ли проявит такую же осмотрительность, но до сих пор он не показывался, поэтому было маловероятно, что он забудет об умирающей жене и займется извлечением меня из «Вольво».

Автомобиль стоял прямо под яркой люминесцентной лампой, и в салоне было довольно светло. Я понимала, что Эдвард вернется нескоро. Если бы в замке зажигания обнаружился ключ, мне, наверное, не удалось бы удержаться от попытки побега, но заводить мотор без ключа я не умею, поэтому оставалось просто сидеть и ждать. Сон не шел, что было неудивительно, учитывая ситуацию. Я поерзала на сиденье, устраиваясь поудобнее, и вдруг почувствовала, что в ребра упирается что-то жесткое. Блокнот! Эсме тратила последние силы, пытаясь отдать его мне… вряд ли для того, чтобы я приготовила что-нибудь вкусное.

Вытащив из-за пояса джинсов согретую моим теплом книжку, я осторожно открыла ее. На первой странице был действительно записан подробный рецепт приготовления лукового супа – почему-то чернилами и с использованием старомодной, давно вышедшей из употребления каллиграфии. Отметив эту странность, я уже хотела было листать дальше, когда увидела высовывающийся уголок вложенной между страниц открытки, которую хозяйка блокнота, возможно, использовала вместо закладки. Я взяла в руки хрупкую пожухлую картонку с выцветшим видом озера Мичиган. На обороте тем же старомодным почерком с тщательно прописанными буквами, но нервными, «падающими» строчками было написано:
Дорогой Чарльз, извещаю тебя, что наш сын Генри Эвансон скончался двух дней от роду 9 ноября сего года и захоронен на кладбище Мунс Пойнт, к югу от Стритора, округ Ливингстон, Иллинойс. Пусть простит тебя Бог, а я освобождаю от всех обязательств. Эсме. 11.11.1934

Эсме? Я недоуменно уставилась на дату. Разумеется, это совсем другая Эсме, тезка миссис Каллен. Не только от почерка, но и от стиля послания веяло стариной, тогда как хозяйке дома от силы слегка за пятьдесят. Возможно, это писала ее бабушка, а в кулинарную книгу открытка попала случайно.

Пожав плечами, я быстро перелистала блокнот. Он был исписан почти до конца. Я открыла последнюю страницу и удивленно ахнула: почерк тот же, хоть и далеко не такой ровный, но запись сделана определенно шариковой ручкой… и это вовсе не кулинарный рецепт! Взгляд зацепился за мое собственное имя, и я с замиранием сердца прочла:
31 октября 2006
Господь покарает их за эту девочку, Беллу. Монстры преступили последнюю черту. Раньше они творили свои бесчинства где-то в лесу и только временами проговаривались при мне, иносказательно делились впечатлениями, думая, что я не понимаю. Их сдерживало открытое неодобрение Карлайла, вызванное страхом перед Инквизицией. А сегодня он сам привел в дом новую жертву. Страшно, Боже, как страшно сознавать, что я сама вырастила этих чудовищ, что это мои дети! К счастью, их планам помешал приезд Джаспера и Элис. Но, вероятно, для бедняжки это лишь небольшая отсрочка. Как мне быть? Моя жизнь уже давно не имеет смысла, почему же я так боюсь его? Смерть для меня стала бы сейчас освобождением, ведь я так устала жить. Почему так малодушно замирает сердце, когда я думаю о том, что должна помочь несчастной девочке? Нужно что-то делать.

Ниже была последняя запись. Я читала ее, холодея от понимания, что передо мной предсмертная записка Эсме:
1 ноября 2006
Ничего не получилось. Розали не выпустила ее. Карлайл заставил меня испортить ее телефон. Она обречена. Эдвард хороший мальчик, но слабый. Отец сломает его, как сломал бы Джаспера, если бы не Элис. Я счастлива, что они живут отдельно, и так несчастна – ведь я не могу уехать с ними.
Бедная девочка снова вернулась – значит, Элис проглядела, ее дар не сработал. Карлайл выгнал их с Джаспером из дома.
Я не могу жить и ждать, когда расправятся с Беллой. Жить и смотреть, как страдает Эдвард. Жить и знать, что никогда больше не увижу Джаспера и Элис. Жить и наблюдать за торжествующими монстрами. Жить и служить чудовищу, которое когда-то любила.
Я сама виновата в том, что случилось с моей жизнью. И с меня довольно.
Господи, прости меня!

Ситуация обострилась, и речь идет уже не о смутных подозрениях. Белла на пороге открытий. Бедная Эсме своей попыткой свести счеты с жизнью спутала планы злоумышленников. Надолго ли?
Как всегда, очень ждем ваших комментариев здесь и на
ФОРУМЕ