ОБЛОЖКА К ГЛАВЕ от несравненной Eva_Summer


ВИДЕО К ГЛАВЕ, из которого читатель может узнать много нового... если ему интересно

----------



Пожалуйста!..
Капельками дождя по стеклу. Легким и ритмичным постукиванием о подоконник. Шепотом утреннего ветерка в кронах пихт. Светло-серыми тучками по горизонту, спрятав пытающееся пробиться наружу солнце. Его лучи рассеиваются, расходятся, но все же не пропадают. Они видны. И они создают особенную атмосферу начинающегося дня.
Пожалуйста!..
Переплетаясь с теплым воздухом комнаты, ветерок оставляет в ней лишь лучшие ароматы: свежих простыней, клубничного геля, и мимолетное дуновение чего-то сладкого. Ни мяты, ни затхлости, ни дорогих духов здесь нет. Слава богу, нет. Даже намека.
Пожалуйста!..
Одеяло теплое и тихонько шуршит, когда устраиваюсь в нем поглубже. Свет из окна заглушается шторами, а дождик расслабляет. Некуда торопиться.
Я с удовольствием, проникшись всем добрым, что наполняет спальню, открываю глаза.
…Как скоро понимаю, что лежу не на подушке?
Как скоро, оглядев комнату с нового ракурса, чувствую под собой дыхание?
Ответ прост и ясен: с неизмеримой быстротой.
Возможно, причиной тому мое давнее желание проснуться именно в такой позе. И именно таким утром. А может, мне просто повезло, в последнее время на это тоже стоит делать ставки.
Мы с Эдвардом больше не на его стороне постели, как просил вчерашней ночью, но и не на моей. Мы посередине. Он спит на спине, вытянувшись во весь рост и предоставив мне возможность выбора, а я сплю на животе. На животе, но на его груди. Виском касаюсь ключицы.
Пожалуйста!..
Он дышит, и я чувствую каждый его вдох, хотя до конца еще не проснулась. Теплое дыхание на макушке сегодня ощущается особенно полно, а то, что время от времени моих волос касаются его пальцы, и вовсе окрыляет. Я чувствую себя настолько уютно и удовлетворенно, что сложно поверить. Лучшего воскресного утра нельзя было и пожелать.
Я помню все, что было вчера. Я помню поцелуй, помню свое обещание, помню слезы Эдварда и то, как вытирала их. Я помню, что теплилось в душе от одного взгляда на мистера Каллена. И пусть день рождения Эммета не удался, пусть случилось много нехороших вещей, которые заставили расстроиться и Каролину, и ее папу, новый день все же пришел. И он будет лучше, куда лучше предыдущего. Потому что в нем мы сильнее.
Пожалуйста!..
Длинные пальцы мужа играют с моим локоном. Сначала легонько накручивая его на себя, бережно разглаживают после, и возвращают на законное место. Все прикосновения Эдварда пропитаны нежностью – с самого нашего знакомства. И я прекрасно помню следующее после свадьбы утро, когда без труда помог мне освободить волосы от резной спинки кровати.
Мне хочется мурлыкать. Но сдерживаюсь. Пока себя не выдаю – напитываюсь моментом.
Эдвард оставляет локон в покое, возвращаясь к остальным волосам. Размеренно и достаточно глубоко вдыхая, он словно бы в раздумьях. Движения медленнее, ласковее, со стремлением почувствовать все сполна, а не ускорить процесс. И, может быть, потому, что проникаюсь тягучестью таких касаний, а может, потому, что просто не ожидаю дальнейших действий мужа, его пальцы на шраме на моем затылке встречаю дрожью.
- Пожалуйста!.. – то слово, что негласно витало в комнате с самого моего пробуждения, теперь срывается с губ. Как само собой разумеющееся.
Эдвард поспешно убирает руку.
- Больно?
Я молчу, хотя знаю, что уже выдала себя. Он не поверит больше, что сплю. Даже дыхание, кажется, теперь громче.
- Извини, Белла, - так и не дождавшись моего ответа, раскаянно произносит мужчина. В баритоне слишком много хмурости.
Это похоже на самое сокровенное желание. В спальне с «Афинской школой», под теплым одеялом, в любимых объятьях и устроившись на груди, в непосредственной близости к сердцу Эдварда, я наслаждаюсь прикосновениями мужа. И его голосом, который звучит здесь особенно красиво.
Он не заслуживает и нотки грусти.
- Все в порядке, - тихонько признаюсь, поудобнее устроившись на своем месте. Боюсь лишний раз двинуться, чтобы не потерять то, что имею, боюсь касаться Эдварда сама, чтобы он не передумал и не отстранился, но не могу проигнорировать это пылающее в груди желание. И потому зарываюсь лицом в темно-фиолетовую пижаму.
- Это из Лас-Вегаса, верно? Февраль.
Моя приметливость его немного смущает.
- Да.
Эдвард вздыхает. Моя голова приподнимается вместе с его грудью, а волосы трепещут от новой порции воздуха.
- Этого не повторится. Я не дам тебе упасть.
Я благодарно хмыкаю, носом проведя по его рубашке.
- А я обещаю больше не падать.
На минуту, а может быть, две, спальня погружается в тишину. Вслушиваясь в только что данные обещания, мы оба молчим.
Но на сей раз я не выдерживаю первой.
Эдвард заслуживает знать, как рада я тому, что между нами происходит и как ценю то, что просыпаемся вот так. Почему-то не покидает тревожное чувство, будто он сомневается.
Я подаюсь назад и Каллен тут же убирает руки. Они теперь по обе стороны от меня, на кровати. Ждут дальнейших действий.
Приподнявшись на локте и ощутив приятное покалывание щеки, на которой, похоже, спала всю ночь, улыбаюсь. Просто улыбаюсь, пока без слов. И этого Аметистовому хватает.
Он выглядит отдохнувшим, хоть и немного сонным, исчезли круги под глазами и пропала краснота век, кожа больше не выбеленная, скорее цвета топленого молока, как моя, а от морщин остались только сходящие отпечатки.
Но самое главное то, что глаза живые. В них нет перекати-поля, нет ужаса, нет боли. Они не вспыхивают ярким светом и не горят синим пламенем, но фиолетовый огонек – размеренно и не собираясь гаснуть – светится в глубине. Как источник жизни.
Моя улыбка не остается незамеченной. Эдвард улыбается в ответ – краешком губ, заметно. Но аметисты, все-таки, улыбаются ярче.
- Доброе утро, - ласково приветствую я. Не совершаю пока лишних телодвижений, просто смотрю на мужа. И мое любование явно поднимает ему настроение.
- Доброе утро, Белла, - чуть тише, но так же ласково отвечает он. В голосе больше нет ничего, кроме положительных эмоций. Моя цель достигнута.
Я нерешительно прикасаюсь к его плечу. Сегодня, под стать Эдварду, я тоже выбрала полностью закрытую пижаму изумрудного цвета, даже кофта – и та с длинными рукавами. Ему так спокойнее и ведет он себя более раскрепощенно, если нет между нами участков обнаженной кожи. На данном этапе я готова с этим смириться.
- Ты выспался?
Уголок его губ приподнимается выше.
- Очень даже.
Я шире улыбаюсь в ответ.
- А как ты себя чувствуешь?
Он с благодарностью моему беспокойству качает головой.
- Я в полном порядке. Не о чем волноваться.
Я даю себе секунду на то, чтобы усомниться в этих словах. Оглядываю Каллена, подмечая малейшие детали на его лице, на ладонях, но ничего не нахожу. Он больше не дрожит, пальцы расслабленны, а кожа просто теплая.
Наверное, озноб – это последствие стресса.
- Чудесно, - мягко отзываюсь я, завершив свой быстрый осмотр.
Эдвард улыбается чуточку явнее.
Он все так же лежит, глядя на меня, и сегодня не так стеснителен и не так зажат, как прежде. То ли и ему по душе такое утро, то ли вчерашние события были показательны, то ли поцелуй… творит чудеса. Я приму любой вариант. Важно то, что нам хорошо вместе. Сегодня – да.
И я знаю, что может сделать это утро еще лучше. Сегодня, похоже, подходящий момент.
Эдвард даже не напрягается, когда я внимательнее смотрю в аметисты. Это добрый знак.
- Можно маленькую просьбу? – с воодушевлением поглядев на его губы, спрашиваю я.
- Конечно.
Я наполняю взгляд всеми теми чувствами, что таятся внутри, прежде чем сказать. Я пытаюсь доказать, что это не из праздного интереса. И что я не просто хочу, а готова. Уже давно.
- Покажи мне свою улыбку, - шепотом прошу у Эдварда.
Полыхающий в моих любимых глазах огонек присыпает солью грусти. Какая-то часть расслабленности уходит.
- Что?..
- Покажи мне свою улыбку, - терпеливо повторяю я. Желание сильнее, чем смущение.
Алексайо поворачивает голову вправо, словно она затекла. Сбивает наш зрительный контакт.
- Зачем?
Эдварду неуютно. Я чувствую, что неуютно, и я должна остановиться, вот что нашептывает сознание. Но я до ужаса боюсь, что если сейчас пойду на попятную, он может решить, будто я передумала. И закрыться.
- Потому что я хочу ее увидеть, - нахожу аргументы, стараясь вернуть мужу уверенность, - потому что Каролина рассказывала, какая она красивая. Потому что… мне нравится, когда ты улыбаешься.
И если два предыдущих доказательства еще могли быть Эдвардом оспорены, он порывался, то на последнем запал проходит. Тяжелая артиллерия.
Между нами витают маленькие искорки, постепенно преобразующиеся в нити. Эти нити проникают под кожу, обосновываются там и связывают крепче канатов. Я вижу, что это работает, потому как становится светлее взгляд Эдварда и потому, как быстрее бьется мое сердце. Этим утром не может быть недоверия и скрытности. Этим утром мы проснулись уже не теми, что вчера. Ночь принесла много событий. Самых разных.
Уже даже у убежденного в себе и будущем Каллена не хватает сил сопротивляться. Время ли раннее, желания ли нет, но бреши в ледяной стене он не закладывает новыми порциями камней. Открыт.
- Нравится, когда я улыбаюсь? – негромко переспрашивает мужчина. С сомнением.
Его левая рука, оставив покрывала, поглаживает мою спину. Разумеется, через кофту и одеяло – так теплее.
- Разве это может не нравиться?
Он хмурится.
- Хочешь убедиться, что это так?
Я отрицательно качаю головой. И мои пальцы, получив свободу, прикасаются к Эдварду. У ворота рубашки.
- Ты читал «Человек, который смеется» Виктора Гюго?
- Это было полезной книгой, - Эдвард мрачно усмехается, закатив глаза.
Я не обращаю внимание на это пренебрежение к самому себе. Как раз его можно проигнорировать.
- Тогда ты должен помнить, что Дея не испытывала отвращения к лицу Гуинплена…
- Она была слепой, Белла.
- Нет, - я робко, но все же дозволяя себе, глажу выпирающую косточку его ключицы, - не поэтому. Просто ей было все равно.
Аметисты останавливаются на мне и вместе с тем останавливается, замерев, их огонек. Они ждут, пока я отведу взгляд или в нем проскочит нечто отрезвляющее, нечто опровергающее только что сказанное.
Но желаемого они не находят. Попытка Эдварда обнаружить брешь оказывается безрезультатной.
Да, Уникальный. Да, я правда так думаю.
Он убеждается. Я улыбаюсь, глажу его и он, не отстраняясь, убеждается. В конце концов да.
- Ладно, - задумчиво кивает, - но я предупреждал.
- Ага…
Серые Перчатки больше не расслаблен. На его лице больше нет того понравившегося мне выражения комфорта, а морщины занимают свое прежнее место на лбу и расчерчивают его, подстраиваясь под переживания хозяина.
Эдвард смотрит только на меня, практически не моргая. Пока в глазах пустота.
Я опасаюсь, что сделала это зря, заметив такие перемены, но не отступаю. Очень надеюсь, что все будет в порядке.
Знакомый мне уголок губ мужа приподнимается – очерчивается носогубная складка.
Первая стадия улыбки переходит в ухмылку, изгибая губы сильнее – штрихи морщинок устраиваются слева, пока справа неподвижность и справа лицо белее.
Грустная ухмылка расширяет свои границы. Уголок губ достигает максимальной высоты, делая лицо Эдварда полностью ассиметричным и собирая остатки морщинок на левой части и чуть-чуть демонстрируя зубы. И о чудо – на щеке видна ямочка…
И вот теперь, когда вижу то, о чем просила, мужчина вздыхает. От необходимости удержать нежеланное выражение на лице его губы подрагивают. Если бы эта улыбка не была односторонней, он бы ей одной уже мог сражать наповал кого угодно. Не удивлюсь, если так было.
Она необычная, я соглашусь. Она особенная, как и Эдвард, как и все, что с ним связано. Уникальная.
Ее не причислить к общепринятым канонам красоты, и людей посторонних, незнакомых, она, наверное, может немного испугать…
Однако это вовсе не значит, что улыбка некрасивая и ей не найдутся почитатели. И совершенно точно это не означает, что мне она противна. Что меня пугает.
Эдвард всматривается в мое лицо, в глаза и с каждой секундой теряется все больше. Потому что не находит там ни страха, ни недовольства. Мои губы даже не вздрагивают. Я все так же ласково улыбаюсь.
- Каролина преуменьшала, Алексайо… - признаю я, невесомо коснувшись пальцами его левой стороны лица. Как раз возле губ. – Твоя улыбка очаровательна.
- Ты точно смотришь в мою сторону? – шепчет он.
Меня пробирает на смех. Тихонький, но заметный. И от него, похоже, мужу чуточку легче.
- Если это твое лицо, - осторожно прочерчиваю тоненькую линию вдоль его скулы, - то да. В твою сторону. И эта сторона, она…
Почувствовав непреодолимое влечение к губам, которые только что уничтожили между нами с Эдвардом еще одну маленькую преграду, не тружусь даже договорить. Наклоняюсь медленно, но все же быстрее, чем вчера. Собственные губы покалывают, горят. И унять их может только поцелуй. Еще один, даже быстрый. Что-то мне подсказывает, что теперь без этих поцелуев я не смогу жить.
Однако за секунду до того, как воплощаю свою мечту в реальность, Каллен поворачивает голову влево. И я касаюсь его обледеневшей щеки.
Растерянная, поднимаю на мужа глаза. На лице, семимильными шагами пробираясь по коже, алеет румянец.
- Не сейчас, - одними губами просит Эдвард. Обе его руки гладят мою спину, а глаза так близко, что нет возможности увернуться. Они горят и горят очень сильно. Они боятся сгореть, я вижу. От этого поцелуя?
- Конечно… - пристыженно опустив голову, я намереваюсь отстраниться. Но Серые Перчатки успевает обогнать меня. Удержав на месте, он с нежностью целует… мою щеку. В двух сантиметрах отдаления от губ.
- Ты чудесная, Белла.
А потом, пока думаю над тем, как переводится эта фраза, возвращает меня к себе на грудь. Крепко обнимает, накрыв макушку подбородком, и говорит. Очень тихо.
- «Не будь Дея слепа, разве избрала бы она Гуинплена? Какая удача для Гуинплена, что Дея была слепа…».
Я без труда узнаю цитату Гюго. Эдвард выворачивает ее так, обрывая другой кусок, чтобы доказать свою правоту. Сделать акцент на уродстве. И голос его ровный, спокойный. В нем реки убежденности.
- Глаза у всех слепы, - я со вздохом обвиваю рукой шею Каллена, - зорко лишь сердце, Эдвард.
Его смешок слышится на моих волосах, а пальцы чертят линии на спине. Эдвард впервые настолько откровенно держит меня рядом. И в этот раз, в отличие от иных, такое положение дел его успокаивает.
Это особенное утро.
- Ты очень начитанная девушка, Изабелла. И очень умная, - он вздыхает, - и все-таки ты не упрекнула меня в том, что я даже не поинтересовался, как спалось тебе.
Такая фраза меня веселит. На то, наверное, и был расчет мужчины. Хотя никто не станет отрицать, что напитана она искренним беспокойством.
- Прекрасно, - немедля отвечаю, прикрыв глаза, - с тобой я всегда спокойно сплю.
- Приятно это слышать, - он приглаживает мои волосы, как делала Роз. Жест заботы. – Значит, от меня тоже есть польза.
- Еще бы ты в этом сомневался…
На этот раз его черед усмехнуться. И даже такое подобие смеха, даже нечто похожее на него уже меня вдохновляет.
- Тебя ничего не тревожит? – чуть позже зовет Каллен. С беспокойством.
- А что-то должно?
Я снова лежу на его груди, зарывшись носом в его пижаму и, кажется, открываю для себя тайну клубничного аромата Алексайо – гель для душа. После вчерашних банных процедур его собственный запах стал острее. Подсмотреть бы марку…
- Ты всю ночь просила меня о чем-то, - Эдвард вслушивается в мое дыхание, ожидая реакции, - о чем именно?
Я прикусываю губу, вместе с его словами отыскав в уголке памяти этот сон. Даже не сон, скорее пограничное состояние между сном и явью, когда тягучими нитями цеплял душу страх. Не было причин бояться, не было паниковать, но мне было не по себе. И вот тогда я действительно просила.
Вот и раскрылась еще одна тайна – тайна этого «пожалуйста», витавшего в моей голове после пробуждения.
Сказать? Или не сказать? Это не будет для него слишком?..
Пытаясь принять правильное решение, я кидаюсь от одной мысли к другой. И только вспыхнувшая картинка не спрятанной от меня, продемонстрированной Эдвардом полной улыбки… призывает согласиться. Рассказать.
Он был честен со мной и был искренен. Я отплачу тем же.
- Не исчезай… - едва слышно прошу я. С содроганием.
Муж озадаченно переспрашивает. В его голосе недоумение.
Я поднимаю голову, чуть высвободившись из объятий мужа, и смотрю на его лицо. Открыто.
- Не исчезай из моей жизни, Эдвард. Вот что я хотела попросить. Мне снилось…
- Тебе снилось?.. – он ободряюще потирает мое плечо, призывая продолжить.
- Что я проснулась, - горько усмехнувшись получившейся глупости, поджимаю губы. Но решаюсь объяснить. – Я думаю иногда, что я… сплю. Что вот сейчас моргну, проснусь… и буду в Лас-Вегасе, в резиденции. И ни Каролины, ни Эммета, ни тебя… что я… одна.
Тяжелое признание. Тяжелое, горькое, а главное – не совсем своевременное. Я не хочу, чтобы утро было испорчено по моей вине. Я не собиралась заполонять его грустью.
Но и не сказать я не могла. Это выше моих сил – после вчерашнего поцелуя, после сегодняшнего пробуждения, после всех этих дней, когда просыпалась с улыбкой, потому что знала, что проснусь не одна… у меня появилась семья и это сделало меня самым счастливым человеком на свете. Но если эта семья растворится за горизонтом, если откажется от меня… вряд ли можно будет пережить.
Глупые мысли и страшные. Ненужные мысли, не сейчас. Надо жить сегодняшним днем, им наслаждаться… а я постоянно заглядываю вперед. Идиотка.
- Белла, - Эдвард неожиданно садится, увлекая меня за собой. Мы сминаем простыни и одеяло, но это не волнует сейчас. Волнует то, что смотрим друг другу глаза в глаза. На одном уровне. Единым взглядом. – Я никогда не исчезал ни из чьей жизни. И я никому никогда не отказывал в общении, ты же знаешь. Это твой выбор и только твое решение – исчезать ли. Потому что только ты можешь, при своем желании, конечно же, исчезнуть из моей жизни.
Он говорит это, и я ему верю. По мерцанию аметистов, по теплым касаниям спины, шеи и талии, по немного исказившемуся лицу. Я верю, и я наглядно вижу, что делаю это не напрасно. Они его бросили. Эммет говорил мне, что они забыли. «Голубки», «пэристери», «платиновые птички» - забыли того, оставили за кормой, кто подарил им крылья. И открытка на Новый Год… и звонок на день рождения… неужели это – благодарность?
- Я не исчезну, - с жаром обещаю, ощутив, как саднит в груди, - неужели ты не видишь? Неужели до сих пор думаешь, будто?.. Эдвард!
Руки сами собой оказываются на его лице. Снова на щеках, на губах, возле драгоценных глаз. Пытаются убедить касаниями. Доказать.
- Хорошо. Хорошо, Белла. Я верю тебе, - он успокаивающе притягивает меня к себе, унимая дрожь рук. Хочет устроить на плече, но я противлюсь. И тогда говорит мягче. Бархатно. – Белла, я понял тебя. И я надеюсь, что ты поняла меня. Без исчезновений, верно? Договорились.
Не верит. Мне хочется рыдать от того, что он не верит. Поцелуй ведь… поцелуй не подтвердил? Или Эдвард просто настолько упрямый? Гуинплен, часом, не был слеп?..
- Пожалуйста!.. – я нежнее держу его лицо, с вожделением глядя на розоватые губы.
На лбу Серых Перчаток морщинки, руки гладят меня ощутимее, а в глазах горечь.
- Не надо…
- Пожалуйста!.. – не унимаюсь, сморгнув навернувшиеся на глаза слезы. Плаксивость, видимо, в последнее время стала моим главным качеством, - ты убедишься…
- В чем? – он держится из последних сил. Он борется с собой. И эта борьба делает меня упрямее.
- Если не поймешь, я скажу, - шепотом обещаю, приблизившись к нему насколько это возможно, - поверь…
И все. Как курок. Как удар ниже пояса. Как ушат холодной воды.
Шарик с терпением лопается. Сдерживание отходит на второй план.
Красный – цвет надежды – заполоняет собой все пространство. И воевать с его силой Аметист не собирается.
Эдвард сам меня целует. Создается впечатление, будто я просто подаюсь еще на миллиметр вперед, но на самом деле это он поднимает голову. И это он касается моих губ своими.
Я закрываю глаза.
Алексайо не двигается. Он продлевает поцелуй, не отстраняясь, но не пытается ни углубить его, ни сделать ярче, ни раскрасить. Он невероятно нежен. И он по-настоящему робок. Он боится сделать мне больно и разочаровать меня.
Знал бы он, что уже одним прикосновением возвращает к жизни…
Я не хочу, чтобы этот момент кончался. Клубника на губах, его дыхание, руки на талии, темные ресницы и теплота. Постоянная теплота, благодаря которой я не замерзла здесь, на краю земли, на севере! Эдвард мне не позволил.
Мы не двигаемся несколько секунд. Бесконечно долгих и бесконечно прекрасных. Я наслаждаюсь ими. Я вспоминаю все оттенки цветов, пытаясь понять, какого из них счастье. И как его обрисовать.
И лишь за мгновенье до того, как Эдвард все же отстраняется, совладав с собой, я нахожу ответ. Открываю глаза синхронно с мужем и нахожу.
Цвет счастья – фиолетовый. С потрясающим серебряным отблеском от переполняющих эмоций.
Это не удержать. Это сильнее нас. И это то, что я обещала сказать после поцелуя:
- Алексайо, - горько-сладким шепотом произношу его имя, накрыв ладонью правую сторону лица, - Эдвард, я тебя…
Но досказать мне не дают.
Именно в эту секунду, ни раньше, ни позже, вырвав одно лишь слово из моей фразы, звонит телефон. В клочья разрывает атмосферу. Уничтожает все вокруг, подгребая под себя.
И от отчаянья, от обиды на такое я все же чувствую одну слезинку на скуле.
Эдвард смаргивает наваждение, поняв, что я не смогу досказать. На его лице было ожидание? Ожидание или опасение? Я не разглядела. Я не успела.
- Сейчас, Белла, - извиняется он, быстро чмокнув мой лоб, - сейчас…
Ему не хочется вставать, но встает. Ему не хочется уходить от меня, но уходит. Резким движением. И так же резко отвечает потревожившим нас. Со злостью:
- Алло!
Я сижу на постели, растерянно глядя на подушки, простыни, одеяло… и скорбя по грохнувшему единению. Лед тронулся, лед готов был растаять… лед почти растаял! Но холодный ветер вернул все на свои места.
Это утро должно было стать лучшим. Самым лучшим. И поцелуй сделал его таким – оно было таким минуту назад!
ЧЕРТ!
Я выдыхаю и вдыхаю, прогоняя свою злость и слезы. Хватит и того, и другого. Возможно, это нечто важное. И, возможно, звонок оправдан. Я хочу в это верить.
Поэтому, более-менее успокоив себя, оборачиваюсь к мужу.
Но почти сразу же готовлюсь забрать свои слова обратно, наблюдая за тем, как стремительно белеет его лицо. В нем, кажется, уже ни кровинки.
- Что ты сделала?.. – негромко спрашивает он. Взгляд замирает в одной точке.
Испуганно сглотнув, я всем телом оборачиваюсь к Эдварду. Выжидающе смотрю на него, вслушиваюсь, пытаюсь понять. Услышать. Хоть что-нибудь.
Что еще может сегодня случиться?..
- Константа, скажи мне, что ты шутишь, - его голос трескается, но в то же время наполняется плохо сдерживаемой ненавистью. Свободная от мобильного рука сжимается в кулак до того, что в белый окрашиваются костяшки пальцев. – Скажи мне, и я поверю. Говори!
Конти? Это она? Что она опять сделала? При чем здесь шутки?..
- Нет…
Я с готовностью вскакиваю с постели, когда Эдвард слышит ответ. Его чудом не уводит в сторону – упирается рукой в стену. На лице такое выражение, будто бы кто-то умер. Как в мультфильме, что смотрели мы с Карли – «Красавица и Чудовище» - когда Гастон всадил Принцу нож в спину. По самую рукоять.
- Это она плачет?.. Конти, я тебя спрашиваю, это она плачет? – он стискивает зубы, на лбу разом сходятся все морщины, - не смей доводить ее до слез! Дай мне трубку! Дай мне с ней поговорить!
Эдвард резко выдыхает, разом постарев на десяток лет, когда слышит в мобильном еще один голос. И потому, что он громкий, слышу его и я. И узнаю – за секунду.
Моя девочка…
- Карли, малыш, - Каллен пробует дозваться девочку через ее слезы и бормотания «не буду», «не надо», - Каролина, ничего не бойся. Все в порядке, слышишь меня? Я сейчас за тобой приеду. Я сейчас заберу тебя домой. Ничего страшного не происходит. Я обещаю.
Рыдания не смолкают. Они оглушают Эдварда, практически расчленяя его на части своими звуками, и треплют мое сердце. Кто посмел заставить эту девочку плакать?
- КОНСТАНТА! – рыдания смолкают и потому, что больше не слышит племянницу, Каллен сатанеет, - СЕЙЧАС ЖЕ СКАЖИ МНЕ, ГДЕ ВЫ?! НЕ СМЕЙ МОЛЧАТЬ! ЭТО ЗА ЧЕРТОЙ, КОНТИ! ЭТО ЗА ГРАНЬЮ ДОПУСТИМОГО!
Он зол и он кричит. Меня бросает в дрожь от его крика, нет здесь больше сдержанного Эдварда. Но Константа на том конце явно не страдает тем же.
Она мило что-то сообщает, а потом… отключается.
Глаза Эдварда распахиваются, и он набрасывается на девушку с повелениями, но уже поздно. Экран погас.
- Что случилось? – взбудораженным голосом вопрошаю я. Дрожу как от холода, наблюдая за сбитым дыханием и общим видом Эдварда.
Ошарашенные и наполненные ужасом аметисты останавливаются на моем лице. В них океан боли.
- Каролина у Константы…



МАМОЧКА!..
Эммет понял, что дела плохи, когда только услышал этот крик. Такой отчаянный и по-детски безнадежный, наполненный, залитый ужасом. Каролина бежала по снегу босиком, не чувствуя ни холода, ни боли. Она уцепилась за шубу Мадлен и попросила лишь об одном – вернуться. На секунду, на минуту – вернуться. Побыть с ней. Не оставлять ее.
Каким бы человек не был скотом и чтобы ни мнил о себе, вряд ли даже самому отвратительному под силу выдержать такую мольбу и не ответить на нее. Тем более, если этот человек – женщина. Тем более, если она – мать. И тем более, если ребенок, молящий о возвращении, ее ребенок.
Эммет тогда разочаровался в бывшей жене окончательно. Если она смогла отказать дочери в этот момент и в таком состоянии, значит, она действительно безжалостна и никогда не исправит впечатление о себе. Девочка для нее – вещь. И с ее сердцем она играет так же, как в свое время пыталась играть с его.
И вот теперь Каллен-младший решил окончательно: места в жизни дочери Мадлен больше нет. Она исчезнет и никогда не вернется, возможно, лишь в будущем, далеком будущем, когда взрослая Карли захочет ее разыскать… тогда, наверное, можно будет что-то сделать. Но не пока она ребенок. Не пока она слишком слаба, дабы дать ей отпор и верит каждому слову, каждому действию. Больше издеваться над дочкой Эммет ей не позволит – привлечет полицию, органы опеки, кого угодно. Пусть засудят ее, если так надо.
Он помнит, как говорил Иззе, что потерю матери малышка не переживет – даже привел метафору с розой. Но все это теперь кажется пустым лепетом. Переживет. Потому что, если Мадлен останется рядом и будет звонить, приезжать и продолжать сеять зерна сомнения в них с Эдвардом в душе его сокровища, переживать Каролине будет уже нечего. Мадли ее сломает.
Сейчас, поднимаясь по лестнице в комнату дочери, Эммет думает, что может ей сказать. Начинать всегда очень сложно, а особенно сложно, когда девочка плачет. Ее слезы, чем бы ни были вызваны, выгрызают из отца душу. Ему кажется, что за каждую слезинку малышки он может убить. И неважно, кого.
Возможно, стоит начать со слов «я люблю тебя»? Карли ведь в этом сомневается так часто…
Или, может быть, стоит упомянуть, что ему очень жаль, что все так случилось и он разделяет ее боль?
Эммет останавливается на лестнице, прислонившись к стене, и пытается дышать ровно. Внутри все сжимает и перекручивает, едва он представляет реакцию дочери на исчезновение мамы. Тем более исчезновение, подкрепленное его словом, а значит – окончательным.
Как же ей нужна женщина… как же им обоим нужна любящая, нежная женщина, способная искоренить боль, помочь Каролине пережить потери и сделать ее счастливой. Их счастливыми. Обоих.
Если бы за ее появление надо было заплатить или сделать что-то конкретное, Эммет немедля бы сделал. Он бы пошел на край света и привел ее, при условии, что Карли будет хорошо. Он бы не пожалел ничего за такое чудо.
Однако стоит признать, что мечты мечтами, а реальность и реальностью. И Эммет не был мечтателем. Никогда. Он прагматик. Эдвард с детства называл его прагматиком. Так и повелось.
Поэтому, сделав еще один контрольный глубокий вдох, Каллен продолжает свое восхождение.
Останавливается у двери в детскую. Прислоняется к ней лбом. И тихонько стучит.
Молчание…
Там, на улице, когда уезжала Мадлен, Эммет понял, что дела плохи. Еще тогда понял. Уже успел понять. Но вслушиваясь в эту тишину, проникаясь каждой секундой молчания дочери, убеждается, что не просто «плохи», а ужасны. И вряд ли может быть хуже.
- Карли… - он приникает лицом к проему, скребясь к малышке так же, как когда-то скребся к собственным родителям. Для возможности быть понятым как можно скорее, даже не переходит на русский, - девочка моя, можно я войду? Мы с тобой чуть-чуть поговорим, а? Я обещаю, что помогу тебе. И что тебе станет легче, мой котенок.
Дверь издевается. И Карли, и дверь, потому что никак не реагируют на такие слова. А у Эммета уже дрожит голос.
- Каролина, я вхожу, - приняв, что такой план действий лучше, чем простое стояние на пороге, сообщает он, - не бойся. Все будет хорошо. У нас с тобой все будет хорошо.
Обещание должно вдохновить, расслабить. Обещание призвано исправить ситуацию. Но обида Каролины велика. И потому не все получается так, как прежде.
Выдохнув, Эммет поворачивает дверную ручку. Толкает дверь вперед.
А она не толкается. Упирается во что-то.
Изумленный, Каллен повторяет попытку, надавив сильнее. Слышится хлопок о нечто тяжелое.
Приперто.
Едва слышным шепотом ругнувшись, мужчина увереннее, громче стучит в дверь.
- Каролина, ты здесь? Малышка, отопри дверь. Я не стану наказывать тебя и кричать, я обещаю. Я хочу поговорить. Я соскучился. Каролина, пожалуйста!
Крик души, даже самый явный, остается без внимания. И, возможно, будь все дело в обиде дочки, Эммет бы смог это снести и дождаться, пока она будет готова с ним увидеться. Попытается.
Но в голову закрадываются совсем не радужные мысли, а молчание девочки не добавляет оптимизма. Каллен ощущает, как сердце бьется где-то в горле, а руки холодеют.
- Каролина, я очень волнуюсь. Просто скажи мне, что ты здесь, и я уйду. Я подожду сколько нужно, - припадая к двери, молит Медвежонок.
И ни слова. Как прежде.
Нет ее там. Нет и точка. А дверь приперта.
Гребаная дверь!..
- Отойти от двери. Отойди, если ты все-таки внутри, Карли. На кровать. Быстро на кровать! Иначе я могу задеть тебя и будет больно!
Эммет выжидает полминуты.
Топота ног не слышно. И малейшего движения – тоже. Теперь все окончательно ясно.
На сей раз не сдерживая своей силы, снимая с нее все оковы, Людоед отходит назад на пару шагов, к стене, и разбегается к своей цели.
Ему удается вышибить дверь плечом с первого раза – чудом удержавшись на одной петле, она распахивается, накренившись, и вгрызается тяжелым деревом в нутро кресла от Мадлен. Как резиновый детский мячик, оно подпрыгивает, глухо падая на пол. Ломаясь – голова панды висит на волоске.
Разъяренный и испуганный, Эммет ураганом влетает в детскую. Приметливый серый взгляд выискивает любую мелочь, которая намекнет, что делать дальше.
В комнате светло. Кровать пуста, но покрывала смяты, а значит, Каролина сидела на ней и наверняка плакала, сиреневый Эдди откинут на пол, ровно как и подаренный им розовый плюшевый слон, а рамки с фотографиями на комоде перевернуты - стекло разбито.
Но пугает больше всего не такой разгром и отказ от прежних ценностей, а раскрытое окно. Распахнутое. Шторы развеваются от ветра, а капельки начавшегося дождя падают на ковролин.
В груди с грохотом камнепада обрывается сердце.
- КАРОЛИНА! – ревет он, подбежав к проклятому окну. Выглядывает наружу, тщетно высматривая дочь на снежных просторах. Ни шапки, ни куртки, ничего. Ничего не видно.
Эммет пытается взять себя в руки. Дрожащими руками вытащив из кармана мобильник, набирает главный в своей жизни номер. Набирает, вслушивается в гудки и одновременно оббегает весь дом.
Балкон Каролины выходит к гостевой спальне – он несется туда. Но нетронутая комната, ровно как и покрытый ровным слоем снега балкон подсказывает, что никого здесь не было как минимум два дня.
Вторая гостевая, на всякий случай – пустота.
Ванные, туалеты, его комната, игровая, весь нижний этаж – по лбу Каллена течет холодный пот, он то и дело перенабирает номер дочери, но результат один – нет ее. И мобильный недоступен.
- Карли… Карли, девочка… Карли!.. – едва ли не воет мужчина, сжимая и разжимая от своей беспомощности кулаки.
Сбежала. Из-за него сбежала. Из-за Мадлен. Опять!
Поставив мобильный на автонабор, Эммет собирается в лес. Не тратя время на поиски пальто, в свитере, сразу же обращается к ботинкам. И как раз застегивает замки, когда в дверь звонят.
Мужчина распахивает кусок дерева, обитого металлом, так резко, что по ту сторону отшатываются.
- Каролина?!
На пороге Эдвард и Изза. Встревоженные, оба бледные, и так же с ужасом глядящие на него.
По телу Эммета проносится волна облегчения. Прямо-таки цунами. Он резко выдыхает, подавшись вперед, и мысленно возносит господу благодарственную молитву.
Ну конечно же, куда она могла бежать? Только к дяде Эду. К Иззе, которая сказала, что любит ее. В свой второй дом – более спокойный. Добрый дом.
- Вы ее привезли? - Каллен хватает брата за руку, забывая вчерашние недомолвки, и крепко ее жмет, - Или мне ехать к вам?
Лицо Эдварда мрачнеет, а Белла кусает губу.
- Что? Что не так? – Медвежонок с надеждой глядит за их спины. Не дает никому и слова сказать, стараясь убедиться, что все так, как он предполагает. Что его сокровище здесь. – Эдвард, все обсудим, я обещаю. Только покажи мне Каролину. Она в машине?
- Эммет, Карли не сбегала, - Белла делает шаг вперед, погладив его по руке. Ее нижняя губа дрожит.
- Как это не сбегала? Ее нет дома! Вы что, не привезли ее? Она не у вас?
У Эммета темнеет перед глазами.
- Константа, - Эдвард решительно ступает на порог, придерживая брата, и заводит его обратно в дом. Изза тенью следует за ними, с болью наблюдая за Медвежонком.
- Что Константа?..
- Константа увела Каролину. Она с ней.
…Каллен-младший удерживается на ногах только потому, что рухнуть на подогнувшихся коленях ему не дает крепкая рука Эдварда.
Шкаф в прихожей с многочисленными глубокими и широкими выемками сейчас служит добрую службу. Сорвав пару пальто, Эммет садится на дерево, ошарашенными глазами перескакивая с лица Эдварда на Беллино и обратно.
Чувство, именуемое опустошением, занимает свои позиции внутри мужчины на добрых полторы минуты. Вращаясь волчком и ослепляя своим светом, оно работает как обезболивающее от страшной правды. Но с коротким сроком действия.
Потому что, когда приходит следующее чувство, именуемое осознанием, и перед глазами все вспыхивает рваным алым цветом, полоснув по горлу тупым ножом отчаянья и сломав парочку костей, боль слишком сильна для того, чтобы ее пережить. Быстродействующей кислотой разъедая сознание, она расчленяет. И уничтожает все. Все подчистую.
- ТЫ! – Эммет вскакивает со своего места, оттолкнув было наклонившуюся к нему, чтобы что-то сказать, Иззу, и впечатывает брата в стену. Со всей дури. – ТЫ, МАТЬ ТВОЮ, СО СВОИМИ ПТИЦАМИ! ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ?!
Белла вскрикивает.
Эдвард ничуть не осуждает Медвежонка. Его взгляд решителен, но мягок. Наполнен пониманием и готовностью объяснить.
- Мы вернем ее, - обещает он.
- КАКИМ ГРЕБАНЫМ ЧЕРТОМ ОНА ОКАЗАЛАСЬ С НЕЙ? Я ГОВОРИЛ ТЕБЕ, ЧТО ЭТА ТВАРЬ ОПАСНА! Я ПРЕДУПРЕЖДАЛ ТЕБЯ! – Эммет трясет его, схватив за грудки, и даже не думает остановиться. Его медвежьи порывы, яростные и дикие, неудержимые, Эдвард сносит как нечто само собой разумеющееся.
- Я разберусь с ней. С головы Карли ни один волосок ни упадет…
- ОНА МОЖЕТ ЕЕ УБИТЬ! ТВОЯ КОНТИ! – огромные ладони Эммета дрожат, сжав пальто брата у горла. Не давая ему, даже если вдруг и захочет, и шанса вырваться. Душат.
- Не убьет. Она не посмеет, - продолжает увещевать Каллен.
- ЭММЕТ, СТОЙ! – Белла, подвернувшись под руку Медвежонку, цепляется за его ладони, стараясь их разжать, - ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ! СТОЙ! ТЫ ЖЕ ЗАДУШИШЬ ЕГО!
- СО СВОИМИ ДОЛБАННЫМИ ДОБРЫМИ ДЕЛАМИ ЧЕГО ОН ЖДАЛ?! – опьяняющей ярости внутри себя Эммет позволяет занять все возможное пространство, - ДОИГРАЛСЯ?!
- Эммет, Эммет!.. – Белла отчаянно старается освободить Серые Перчатки, не удерживаясь и от слез, - пожалуйста, Эммет, я умоляю тебя! Дай ему сказать! Он не виноват! Он ни в чем не виноват, Эммет! Мы ее найдем! Мы очень быстро ее найдем! Пожалуйста!
Отчаянье так и сквозит в тоне, слезы текут ручьем, цепкие пальцы не боятся того, что Каллен-младший при желании может стереть их в порошок. Белла царапается, кричит, толкает и вырывает, освобождая своего Кэйафаса из плена. За Эдварда, на чьей шее уже вздулись все вены, она дерется как львица, хоть размером и не больше кошки.
- Я клянусь тебе, что она жива. И я клянусь, что мы все исправим, - сдавленно и хрипло произносит Аметистовый, удерживаясь от того, чтобы поморщиться, - дай мне минуту… потом придушишь…
Красный от ярости, с налитыми кровью глазами, Эммет выжидает еще пару секунд. Слушает выкрики Беллы, осознает, что делает, но, что важнее всего, смотрит на брата. И видит в аметистах правду. Подтверждение. Честность. Как раз под стать парочке лопнувших капилляров.
Отпускает его. Откидывает.
Эдвард закашливается, прикрыв глаза. Однако опять ни слова упрека в сторону Эммета.
Он потирает руками шею, стараясь сглотнуть, и Каллен-младший понимает, чего он едва не совершил...
Тут же материализующаяся рядом Изабелла заслоняет Серые Перчатки, занимая защитную позицию. Касается руками его рук и пытается оценить степень бедствия. Она вся дрожит, кусая губы от прорезавшихся всхлипов и Эммету жаль ее. Но еще больше ему жаль Каролину. И он готов с разбегу удариться головой о стенку, зная, с кем сейчас его девочка.
- У тебя вся шея синяя, - девушка с ужасом глядит на мужа, - Эммет, что же ты?.. Что ты наделал?
Каллен-младший часто дышит, оглянувшись на брата, и кислоты в сердце будто бы становится больше. Просто невыносимо.
- Белла, тихо, - усмиряет «пэристери» Аметистовый. Говорит негромко и глухо, но не собирается молчать, - все в порядке.
- Какое же в порядке? Ты что!..
Эдвард жестом велит девушке замолчать. Сейчас точно.
Он подходит к брату, сжавшемуся от одного его шага навстречу и быстро мотающего головой из стороны в сторону.
Как в кино. Этом малобюджетном, стремительном, без сюжета и спецэфектов, с одними лишь непродуманными сценами. Шекспир был прав, все – женщины и мужчины – актеры…
В серо-голубом море Эммета, где только что бушевал шторм и где догорают его отголоски, идет снег. И снег этот хрусталиками слез перекочевывает на кожу.
- Прости меня…
Мужчина с ужасом встречает то, что на шее Эдварда действительно отпечатки его рук и кожа синяя, а глаза потемнели.
Алексайо всегда говорил, что он бесконтрольный в ярости. Что поэтому однажды он перегнул палку и теперь до сих пор за это расплачивается. Что по этой причине никогда не ударит – не остановится. И никогда не ответит.
А Эммет ударил… это Эммет бесконтрольный.
- Все хорошо, все, - без страха и без сомнений, точно зная, что нужно Медвежонку, Эдвард крепко обнимает его, притянув к себе. – Братство золотых цепей. Единение. Эммет, ничего не случилось. Мы сейчас же найдем Каролину. Я лично разберусь с каждым, кто причастен к ее пропаже…
Бывший Людоед сглатывает.
- Тогда разберись со мной…
- Нет, - Эдвард приникает лбом ко лбу брата, образуя треугольник доверия. Как и Эммет однажды в ставшем далеким феврале, - ты нужен Карли и нам с Иззой. Все. Давай не будем напрасно терять время.
Он собранный, сосредоточенный, уверенный и всепрощающий. Каллен-младший смотрит на него и не может выразить свою благодарность ни словами, ни жестами. Он решает сделать это позже. А пока лишь кивает. Со всем, что таится в глазах.
- Хорошо, - обрадованный таким согласием, Эдвард похлопывает его по плечу. Делает шаг назад. И, судя по всему, собирается с мыслями. – Ты звонил Каролине? Может быть, ее телефон у нее?
- Отключен…
- Значит, мне нужно позвонить Константе, - переходя на громкий шепот от того, что так голос звучит по-человечески, без лишней хриплости, сообщает Эдвард. – Дай мне три минуты. Я попытаюсь убедить ее вернуть ребенка. Она меня послушает.
Он оборачивается к двери, возле которой на полу лежит его мобильный, и, как и Эммет, видит сжавшуюся Беллу. Закрыв рот ладошкой, она тихонько плачет, глядя на них и ничего не может с собой поделать. Перед глазами мелькают картинки только-только закончившейся драки. К гадалке не ходи.
Эдвард поднимает мобильный, со вздохом подойдя к девушке.
Слез на ее лице становится больше, когда он оказывается рядом, а уж когда обнимает, поцеловав в лоб, и вовсе соленая влага течет водопадами… но потом Эдвард нагибается и что-то говорит ей на ухо, ласково погладив волосы. И Изза берет себя в руки, храбро кивнув. Вытирает свои слезы, помотав головой, и наполняется решимостью что-то делать.
Но от Эммета пока держится в стороне.
Эдвард становится между ними, у стены кухни, словно бы выбрав это место как самое близкое. Набирает номер и призывает всех к тишине. Его тон как никогда собранный.
…Трубку берут через двадцать секунд.
- Константа, это Эдвард, - официально и уверенно, будто готовив эти слова всю предыдущую ночь, как речь, произносит он. Нормальным голосом и на нормальной громкости. Хрипотца отдает совсем чуть-чуть. – Константа, сейчас тебе лучше послушать молча. У меня есть, что сказать. – он прочищает горло, едва заметно поморщившись, и Белла стискивает зубы.
Она невероятная преданна. Всем преданна. А его теперь боится. Эммет опускает голову, признав неопровержимый факт.
Что я наделал?..
- Константа, - тем временем начинает разговор Каллен-старший. Уверенно, спокойно и с расстановкой акцентов, - запомни главное, ведь мы обсуждали это не раз, что решать любые вопросы со мной или кем-то еще через Каролину – недопустимо и запрещено. Притрагиваться к моей семье и тем более вредить ей чревато наказаниями. Если в самое ближайшее время ты не скажешь мне, где девочка, и не дождешься, пока я приеду, чтобы забрать ее, последствия будут очень серьезны. Я могу дать тебе слово, что если в течение сорока минут Каролина окажется дома, я не стану применять особые меры и мы не разорвем наши отношения окончательно. – Он сглатывает, а аметисты наливаются жесткостью и верой в то, что говорит, - в противном же случае ты больше никогда не сможешь обратиться ко мне за помощью или попросить совета, а так же вынуждена будешь покинуть Россию. Я ликвидирую открытый для тебя счет и никаких новых поступлений на твои карточки не предвидится. Поверь мне, я поступлю именно так. Потому что эта девочка – самое дорогое в моей жизни. И за нее я не пожалею голов, Конти. Они полетят с плеч со свистом.
Эдвард заканчивает, облизнув губы, и снова прочищает горло. Его рука непроизвольно дергается к шее, но он вовремя останавливает ее. Пару раз моргает.
Эммет чувствует, что пахнет жареным. Но в то же время чувствует, что Константа послушает. Такого тона грешно ослушаться, а уж таких слов… ей ли не знать, как и всем вокруг, что Эдвард держит обещания. Любой ценой.
Придавленный грузом боли от того, что набросился на брата, Эммет не предпринимает попыток встрять в разговор. Но сила потихоньку возвращается. И если уж придется придушить Константу, он это сделает без труда и зазрений совести.
- Ты не одна? – Эдвард хмурится, выгнув бровь, и его голос на секунду теряет ту маску, какой пестреет. И Белла, и Эммет сразу же обращаются во внимание, почти синхронно вздрогнув.
Не одна?..
Каллен-старший слушает то, что ему говорят. И с каждым словом его лицо, было спокойное и невозмутимое, мрачнеет. Злость бежит по венам, а затем оказывается на коже. Вынуждает ее покраснеть. Вынуждает показаться на лбу пульсирующую венку.
- Деметрий Рамс? - не глядя на внешние превращения Аметистового, голос он еще держит в узде. Еще справляется с ним, делая даже сосредоточеннее. Произносит имя.
Ошарашенная, Белла отступает назад, вжавшись в стенку, и ее дыхание сбивается. Эммет же чувствует, что кулаки становятся стальными. Давно пора размозжить этому американцу голову. Он ждет подобного еще с клуба с Иззой… а тут он коснулся его дочери.
- ДЕМЕТРИЙ?.. – рычит мужчина.
Эдвард предупреждающе поднимает палец вверх.
- Деметрий Рамс, суду штата Невада будет крайне интересно узнать о твоем заработке. В обход полиции и подкупных адвокатов мы найдем, как и гласит буква закона, возможность доказать американцам, что продавать наркотики – подсудное дело. Или же мы поступим следующим образом, - Эдвард касается ладонью стены и его пальцы стискивают выступающую из нее нишу, грозясь стереть бетон в порошок, - ты останешься при своих делах, а мы при своих. Если через сорок минут девочка будет дома, я не трону твою контрабанду. Даю слово.
Каллен снова слушает то, что сообщают похитители. Черты его лица заостряются, а гнев электрическим током пронзает комнату.
- Украсть ребенка это подсудное дело, Деметрий. Тебе грозит депортация и заключение в тюрьму. Константе то же самое. Оно того стоит? – пауза. – Хорошо. Условия. И какие условия? Выкуп?
Тучи сгущаются. С каждой секундой, с каждым словом. Эммет стискивает зубы, подступив к брату и пытаясь услышать то, что говорят, и даже Белла наполняется злобой. Она любит Карли. Она правда ее любит. Вчера она не солгала.
- Глупые условия, - оскалившись, с нажимом говорит Эдвард. – И ради такого – под суд?
Договаривают. Тише прежнего.
- Никаких условий. Я ставлю условия, - перестраивается он, - сорок минут пошли. О том, что сделаю за неповиновение, вы знаете. Говори мне, где девочка. Деметрий… ДЕМЕТРИЙ! НЕ СМЕЙ! ДЕМ!..
Но угрозы Эдварда, ровно как и его призыв, не имеют воздействия. Эммет понимает, что бросают трубку. Это написано на лице брата.
- Твари, - не сдержавшись, шипит Алексайо, - я им покажу…
- Чего они хотят? – Эммет сдавливает голову руками, стараясь унять виски. Все внутри пульсирует, грозясь выброситься наружу. Ему больно. И ему очень хочется убивать – раскрасневшееся лицо подтверждает.
- Дурдома! Кольцо для Конти и авиабилет для Иззы! Развода они хотят, Эммет! Моего развода! – выпустив наружу то, что так долго сдерживал, Серые Перчатки со всего размаха ударяет рукой стену. Костяшки сбиваются, но кровь никого не занимает. Не до нее сейчас.
- И что, если разведешься, они ее отпустят? – Эммет вздрагивает, скалясь.
- Таковы условия, - Алексайо сглатывает, с ненавистью поглядев на мобильный, - с их слов.
- Ты выяснил, где они? Надо звонить в полицию…
- Надо пробить телефон по базе и только. Без полиции мы справимся быстрее, а то они уйдут, - Эдвард потирает пальцами переносицу, - а когда Карли будет у нас найдем способ… ох, Константа… эти условия…
Его скулы сводит, а брови угрожающе выгибаются. Аметисты сияют огнем. Пылают им. Сгорают.
Эммет видит это, а Изабелла нет. И потому для нее следующее затем небольшое молчание братьев в размышлениях, что делать, становится решающим.
Эммет ожидает ответа полиции, а Эдвард пытается дозвонится обратно до Константы, когда сзади, от двери, раздается тихий, но решительный голос Беллы. Почти без слез.
- Где мне подписать?..



От дождя узкая лесная тропинка размылась и хлюпала под ногами грязью, а из-за шедшего ночью снега еще и подмерзла по краям. Худшее время года – перекресток между зимой и весной, когда снег и лед еще в силе, хоть уже и тают, а дождь и солнце начинают наступления из своих уютных окопов.
Битвы происходят не на жизнь, а на смерть, и порой это приводит к подобным плачевным ситуациям: холод собачий, однако моросью идет дождь и зреют на небе грозовые тучи.
Константа благодарит Бога за три вещи, пока пытается ускользнуть из лагеря, в котором Деметрий велел оставаться до его возвращения.
Первое, это то, что ее шуба достаточно теплая. Она всегда ненавидела русскую долгую зиму и выбирала самую утепленную одежду, какую только могла найти, и сегодня, не поддавшись на провокацию весны, все-таки надела достойную вещь. Поджилки и тело дрожат не только от холода, но и от страха. И это весомый плюс, потому что двойную дрожь выдержать куда сложнее.
Второе, это то, что сапоги сегодня без каблуков. У Конти даже в голове не выстраивается фантазия, как бы она на шпильках бежала по такой грязи, еще и с утяжелителем на руках. Первая ледовая корочка, первое углубление – и носом в землю. А это, как доказывает опыт юной мисс Каллен, вариант далеко не лучший – она стерла себе до крови половину лица.
И третье, наиболее важное, хоть и невыполнимое без трех предыдущих составляющих – походы в спортзал. Там, где Конти поднимала гантели, занималась степом и плавала в бассейне, в надежде стать выносливее, терпеливее и занять чем-то огромное количество времени, сослужили ей добрую службу. Вряд ли бы она теперь смогла так резво уходить вглубь леса – Каролина хоть и маленькая девочка, хоть и легкая, но по ледовому болоту нетренированному человеку бегом ее не пронести.
Константа, притрагиваться к моей семье и тем более вредить ей чревато наказаниями.
Эти слова, произнесенные любимым бархатным баритоном, который не шутит никогда, а сейчас тем более, крепко въелись в подкорку.
Константа гнала их подальше, не собиралась слушать трезвый рассудок и была уверена, что сможет пойти на сделку с совестью и проигнорировать грядущую бурю. Закрыть на нее глаза.
Но потом, когда посмотрела на девочку, когда увидела весь ужас, творящийся с ее лицом и блеск серо-голубых глаз, подернутых слезами, разглядела свою судьбу как в волшебном зеркале диснеевских мультфильмов. Такого Эдвард ей не простит. Даже у всепрощения Алексайо есть придел. Вот он. В ребенке. Кто бы мог подумать!..
Ты больше никогда не сможешь обратиться ко мне за помощью или попросить совета, а так же вынуждена будешь покинуть Россию.
Самое страшное, что может случиться - потерять его. Окончательно потерять. Ни звонков, ни СМС, ни пятничного получасового разговора с ним, на который они условились. Ничего. Эдвард сдержит слово, он не вернется. И хоть можно попытаться сыграть на жалости, на его повышенном чувстве ответственности, но и тут высок риск провала. В конце концов, Каролина, как он сам признался, самое главное в его жизни. Она замахнулась на непомерную драгоценность. А за их похищение если не убивают физически, то расправляются морально. Не оставляют камня на камне.
В ту секунду, как это осознание пришло, ее передернуло. Деметрий вышел покурить и сделать какой-то важный звонок, а она осталась со своей пленницей один на один. И дрожь перепуганного, израненного ребенка будто по проводу передалась Конти. Она никогда не считала себя склонной к эмпатии. А тут вдруг сердце дрогнуло.
Каролина выглядела ужасно. Ее короткие волосы намокли от снега и дождя, сосульками свисая на лоб и щеки, вся ее челюсть покрылась ссадинами и порезами из-за «катания» по снегу, а внутренняя часть ладоней явно нуждалась в швах – изрезана слишком сильно.
Девочка не плакала, не говорила и ничего не требовала. Она только дрожала и глядела в глаза своей похитительнице. С ужасом и мольбой.
Поверь мне, я поступлю именно так. За эту девочку я не пожалею голов, Конти. Они полетят с плеч со свистом.
И она поняла, чьи головы полетят. Ее – в первую очередь. Деметрий не спасет. Ни себя, ни ее. Их затея провалилась, было видно. Их затея была слишком велика, дабы воплотить вдвоем. Еще и против человека, ради которого она была готова пойти по раскаленным углям.
Перспектива была заманчивой – Деметрий обещал ей кольцо на пальце и фамилию «Каллен», и Константа чуть не поддалась, последовав сиюминутной прихоти. Она звонила бывшему мужу вчера, и он обещал перезвонить, но не сделал этого. Он стал забывать ее, и ей хотелось отомстить той, из-за которой это происходило. Вернуть его себе. Заслуженно. Честно.
Но насколько велика была вероятность, что Эдвард послушал бы Деметрия? И что вообще посмотрел бы в ее сторону, когда увидел, что стало с ребенком?..
Она узнала о племяннице случайно – Дем рассказал. И все же, даже если это не дочь, любил ее, похоже, Алексайо очень сильно.
Потому, выждав благоприятный момент, когда брат отошел на достаточное расстояние и увлекся звонком, Конти не выдержала. Схватила девочку в охапку, собственной ладонью заткнув ей рот, и кинулась вон.
Направление дома Калленов она знала. Ровно как и то, что лучше послушать бывшего мужа. Тогда он, вероятнее всего, найдет в себе силы ее помиловать. Всегда находил. Всегда…
Так что теперь пути обратно нет. Вокруг девушки две неизвестности сразу – наказание от брата, если вернется, и наказание от Эдварда, если до него дойдет. Но Эдварду она верит больше. И назад не поворачивает только по этой причине.
Каролина сидит тихо. Ей больно говорить и так же больно лишний раз прикасаться к чему-то руками, поэтому оттолкнуть свою похитительницу – уже дважды – ей не удается. Остается смиряться с тем, что происходит. Девочкой явно владеет испуг. И пока это на руку Константе.
- Правильно, не кричи, - громким шепотом подбадривает пленницу она, с осторожностью переступая ледяную лужу, - не кричи и не дергайся, иначе ты упадешь и нас найдут. А так я верну тебя домой.
Она крепче перехватывает ребенка, прижав к себе, и молится о том, чтобы не было слишком поздно. Если они заблудятся в этом лесу, выхода не будет – телефон остался у Деметрия.
Я могу дать тебе слово, что если в течение сорока минут Каролина окажется дома, я не стану применять жесткие меры и мы не разорвем наши отношения окончательно.
Сорок минут. А двадцать пять уже прошло.
Константа толком не понимает, что она делает. Убегая с Карли по лесу, прижав к себе как самое дорогое, что есть, какого-то ребенка, не может объяснить происходящее по собственной логике. Но это вовсе не значит, что думает остановиться. Не допускает даже такой мысли. Голос Эдварда глубоко в голове, он звучит и звучит, как какофония. Он никогда не ценил то, какой властью обладает над людьми, он никогда не мог понять этого до конца. А Конти поняла с самого начала. Уже когда увидела его, она осознала, что вот тот мужчина, которому подчинится. До последней грани.
- Зачем я тебе? – тихий детский голос, до чертиков пугая, режет слух. Константа с трудом удерживает равновесие на очередной ледовой луже, услышав его. Внизу обрыв. Где-то здесь они и поймали девочку.
- Чтобы притащить тебя дяде Эду, - девушка напряженно смотрит на дорогу.
- Он тебя не знает… - она говорит и на губах видна свежая кровь. Ссадины хоть и покрылись запекшейся коркой, но при воздействии мышц с легкостью избавляются от нее. И все возвращается на круги своя.
- Знает, - Конти морщится, с опасением оглядев лицо пленницы и мимолетно подумав, что, возможно, не настаивай Дем, не ввязалась бы в эту игру. Не позволила себе. – И он будет рад, если я так сделаю.
- Дядя Эд меня не любит, - на глазах у Каролины слезы и они настолько крупные, что блестят хрусталем, - он меня накажет…
- Он нас обоих накажет, - девушка сглатывает, задрожав от одной мысли, что мужчина приведет свои обещания в действие, - но если не явимся, найдет и накажет еще сильнее.
Каролина обмякает, словно бы уверовав во что-то неотвратимое, и слезы катятся по ее лицу. Бледную кожу делают совсем белой, попадают в ранки и саднят от солености. Причиняют боль.
- Тебя тоже никто не любит?.. – на вздохе бормочет она.
Константу передергивает – никто не задавал ей этот вопрос. Но любой, и она в том числе, знает на него ответ.
- Полагаешь, кто-то не любит тебя? – пытается отвлечь себя. Боже, скажи кто-то хоть однажды, что будет вести задушевные беседы с ребенком, никогда бы не поверила. Еще и при таких обстоятельствах. Морось дождя усиливается, а тучи сгущаются. Не удивительно, если совсем скоро начнется буря. А буря в лесу – гиблое дело…
- Изза любит… и мама…
«Изза». Без труда ясно, какая «Изза». И внезапно, когда глаза Константы при упоминании этой отвратительной женщины заволакивает мстительным туманом, ей хочется бросить девочку на землю и уйти. И пусть сами ищут. Она скажет, что пленница сбежала…
Но вовремя приходит вторая, дельная мысль: Изза или нет любит Каролину (и как удалось ей привязать к себе ребенка за такое время? Шантажом? Почему она вообще знает о ее существовании, если даже Конти узнала два дня назад?), но ее любит Эдвард. И если раньше она собиралась этим воспользоваться в дурных целях, то теперь веру в подобные чувства вселяет себе с надеждой на добро. Он ведь святой. Он будет добр.
- Тогда Изза тебя и защитит, - скривившись на проклятом имени, девушка ускоряет шаг, торопясь успеть вовремя, - попросишь ее.
Карли замолкает. Она низко опускает голову, прячась от косых струй в узком вороте пальто своей похитительницы, и, по совместительству, спасительницы, тихонько вздыхая. С содроганием думает о том, что сделает дядя, когда увидит ее. А еще размышляет, послужит ли лицо смягчающим обстоятельством. Может, он все-таки сделает так, чтобы ей не было больно? А папа? Папа ее пожалеет?..
Каролине вдруг становится очень грустно и страшно. Хочется, чтобы обнял папочка, чтобы погладил по волосам, как в раннем детстве, дядя Эд. Хочется, чтобы Изза помогала ей умываться, сидя на краешке мраморной ванной, а мамочка присылала платья в подарок. Чтобы все было как прежде. И никто, никто не ругался. Каролина не перенесет их ругани.
Она крепче держится за шею девушки, несущей ее на руках, и часто-часто моргает, чтобы проснуться. Пусть это будет сон, пусть кошмар – она соскочит с постели, схватит Эдди и побежит к папе, как всегда. А папа прижмет ее к себе и согреет… папа никогда не прогоняет ее ночью. Папа ее любит…
- Не хлюпай носом, - с ноткой раздражения велит Константа, - я не слышу, есть ли кто сзади… нам нельзя попадаться.
Эти слова становятся для мисс Пирс самыми главными, ровно как и озвученная в них мысль.
Если Деметрий увидит, что она сделала, прежде, чем вернет ребенка, он ее не пощадит. Уж он-то точно не пощадит. Однозначно. Хорошо хоть она догадалась спрятать его пистолет – без оружия Дему придется туго.
Константа поворачивает налево, сходя со стежки. Знает, что здесь есть обход и знает, что так будет быстрее. Дем пойдет по тропке, он не знает леса. А у нее появится возможность скрыться между деревьями.
Константа перехватывает Каролину, даже не глядящую вперед, тревожно всматриваясь вдаль. Осталось не больше двух километров до дома Алексайо. Лес густой. Очень густой рядом с ним. Как особенность расположения дома – и это может спасти.
И в то же время Константа совершает непростительную ошибку, не посмотрев под ноги. Засыпанная снегом нора какого-то животного, возле странного углубления в чаще, которое девушка не помнит, оказывается слишком близко к носку ее сапога. И Конти просто не может не зацепиться. Сапог всей стопой уходит под землю, протаранив снег, и вертикальное положение без труда сменяется на горизонтальное.
Константа падает здесь же, прямо на твердую землю – сбивает костяшки пальцев. А вот Каролина не удерживается на своем месте, от испуга попытавшись оттолкнуться от девушки и избежать удара. Ее относит дальше – на полметра вперед.
И лишь услышав треск, который характерен для льда, Конти понимает, что случилось.
Девочка царапает лицо еще больше об острую ледяную корку. Ей больно, она вскрикивает и непроизвольно дергается, силясь подняться на ноги. Ладонями в крови упирается в снег. Хочет встать. Хочет избавиться от того, что режет кожу. Но руки проваливаются вниз. Под снегом, под «землей» неожиданно оказывается вода. Ледяная до того, что в глазах темнеет.
- НЕ ШЕВЕЛИСЬ! – громко выкрикивает ее похитительница. На три секунды позже нужного.
Тонкая корка весеннего льда под девочкой трескается, не выдержав ее веса, и кусками падает вниз. Со всплеском.
Ну конечно же, озеро! Чертово лесное озеро! Константа еще любовалась им, когда только приехала в Россию! И Эдвард предупреждал ее, что по льду ни в коем случае нельзя ходить. Особенно весной!
Вскочившая с земли, она из первого ряда, пальцами ухватив кустарник у берега, видит, как ее пленница проваливается под лед. С оглушающим вскриком.
В собственноручно прорубленную полынью Каролина окунается с головой, подавившись воздухом от ужаса. Холод сковывает движения, причиняет боль и не дает вдохнуть как следует. Девочка брыкается, силясь выбраться, но вокруг все неотвратимо проваливается следом. Дыра углубляется, вода заливает лед, тут же намокающий.
Не проходит и полминуты, как пространство вокруг Карли столь тонкое, что не приблизиться и на шаг.
- НЕ БАРАХТАЙСЯ, СЛЫШИШЬ? – срывающимся голосом велит Константа, тщетно оглядываясь по сторонам в поисках того, чем можно вытащить ребенка на берег, - ТЫ ЗАМЕРЗНЕШЬ! НИКАКИХ ЛИШНИХ ДВИЖЕНИЙ!
Правила спасения утопающих…
Правила помощи…
Хоть какие-нибудь правила!
Конти накрывает такой волной ужаса, что она с трудом шевелит руками, перебирая снег. Уже не холодно, уже – жарко. И невыносимо тянет в груди от вида бултыхающегося в отдалении ребенка. Задыхающегося.
- Я ТЕБЕ ПОМОГУ! – клянется она, находя подобие решения. В экстремальной ситуации и размышления становятся экстремально-насыщенными, и действия. У берега растет ни в чем не повинная молоденькая березка. Уснувшая зимним сном, она и предположить не может, как мало у нее осталось времени. Конти что есть силы налегает на деревце, пригибая его к земле и ломая. Хруст сначала тихий, потом громкий, потом – жалобный. И вместе с деревцем девушка снова оказывается на земле.
- СЛУШАЙ МЕНЯ, - перекрикивая мольбы девочки, призывает Константа, - ДЕРЖИСЬ ЗА ДЕРЕВО! НЕ ОТПУСКАЙ ЕГО ДАЖЕ ЕСЛИ БУДЕТ БОЛЬНО! Я ТЕБЯ ВЫТАЩУ!
И с этими словами, выверенными движениями опустившись на лед и умоляя кого-то свыше, чтобы не позволил им обеим оказаться в полынье, Константа подползает на максимально доступное расстояние – у берега мелко и лед твердый. Но мель быстро заканчивается. И все, что ей теперь под силу, тянуть деревце из-за всех сил.
Каролина хватается за него, все еще задыхаясь, и ее руки слишком слабые, еще и пораненные, чтобы его удержать. Она рыдает от боли, но следует совету своей спасительницы. Держится как в последний раз, пропустив ветки под мышки. Не отпускает.
- Хорошо, хорошо, - сосредоточенная, Конти что есть мочи тянет ствол, увлекая малышку на поверхность. Она ломает еще немного льда, проехавшись по воде и занырнув снова, но вскоре утыкается в достаточно твердую корку. И уже здесь, цепляясь ногами, не без труда вылезает на поверхность.
- Не двигайся, - обрадовавшись своему успеху, сорванным голосом молит Константа, - все. Почти все.
Тянет дерево из-за всех сил, протягивая Каролину по льду. К себе. Как можно ближе к себе. К самому берегу, где уже не страшно. Где максимум возможного – намочить ноги до щиколотки.
Константа ловит себя на мысли, что ей все равно, что было бы сейчас с ней, окажись лед не таким крепким. Единственная мысль, пульсирующая до сих пор – девочка. Девочку надо спасти. Ради Эдварда. И ради нее самой.
- Вот так, - вымокшую, по-крупному дрожащую от ледяной воды и не менее ледяного воздуха, Конти притягивает малышку к себе. Расчистив руками снег, стряхнув его с травы, кладет ее на землю. Насквозь промокшую куртку тут же снимает, промучавшись с молнией. Кто-то когда-то говорил ей, что самое главное – избавиться от мокрой одежды. Избежать переохлаждения.
Губы Каролины синие. Лицо – белее снега, а кровь самого алого из возможных цветов, хоть и смытая частично водой озера. Тело ребенка ритмично подрагивает, стараясь согреться, а взгляд теряет осмысленность. Карли лихорадочно вращает глазами, но не похоже, что видит что-то ясно. Небо над ней серое, морось уже не ощущается охладившейся кожей, а снег под собой отнюдь не добавляет тепла.
- К папе… хочу к папе…
Константа содрогается от такой картины. Немедля, не отдавая себе отчета, что делает, скидывает свою шубу, быстро-быстро кутая в нее малышку.
- Смотри на меня, смотри, - заклинает, садясь на землю и забирая пленницу в объятья. Прижимает к себе, не чувствуя холода, пытается растереть ледяные ладони, - не умирай… только не умирай, девочка!.. Господи!..
Ее волосы на мокрых волосах Каролины. Ее дыхание предпринимает попытку отогреть ребенка. Ее шуба, похоже, не особенно помогает, как и то, с какой силой Конти прижимает малышку к себе – еще теплой.
Она шепчет как мантру единственную просьбу. И к Каролине, и к Богу, если он есть:
- Не умирай!!! Только не умирай…
Знает, что этим будет все кончено. Вместе с Карли ей тоже придется распрощаться с жизнью…



Оно находится на лесной трассе в Целеево, примерно на двенадцатом километре – на перекрестке между домами Калленов. Возле дороги, чтобы не бежать к ней далеко, но за деревьями, дабы не привлекать лишнего внимания.
Оно, громко прозванное «лагерем», состоит из натянутой палатки защитного цвета и полугнилого пня рядом со входом.
Лес густой, пихты высокие и, наверное, не всматривайся я так отчаянно в пейзаж вокруг, не заметила бы черного проблеска среди шершавых стволов огромных деревьев. Не увидела бы блеска капота и выделяющихся среди снега, помявших его шин.
Машина. Машина под еловыми ветками. Спрятанная, но не до конца.
Эдвард тормозит сразу же, как видит ее. Сверяясь с данными, предоставленными полицией (у Эммета свои связи), понимает, что мы на месте. Паркуется на обочине, позволяя нам с Медвежонком разглядеть палатку.
- Ну все… - Каллен-младший напрягается, решительно поджав губы, и дергает ручку двери.
- Осторожно, - напутствует Эдвард, приглядевшись к «лагерю», - он может быть…
- Если у него пушка, он сейчас у меня сам ее сожрет, - не терпящий возражений, Эммет покидает салон автомобиля. Его тяжелые ботинки сминают снег без жалости и сожаления.
Эдвард хмурится, но не пытается удержать брата. Он тоже намерен выйти.
- Белла, пожалуйста, побудь здесь, - оборачивается ко мне, не устыдившись потратить на это несколько лишних секунд. Перехватывает мою ладонь, потянувшуюся к двери, притронувшись к кольцу, - я прошу тебя.
Я смотрю в глаза мужа и вижу в них беспокойство. Искреннее, настоящее. Как от человека, которому не все равно не потому, что попросту несет ответственность, а по той причине, что небезразлична. Бог знает, в каком плане, но уже прорыв. Это уже согревает мою душу в сегодняшнее лютое утро.
Я смотрю в глаза Эдварда и вижу там то, что заметила в особняке Эммета, когда согласилась на развод. Если это было условием для спасения Каролины… если это было единственным, чего хотел Деметрий… я бы не посмела отказать. Не глядя на все, что думаю.
Аметисты тогда вспыхнули, буквально ослепив. В них загорелась решимость, жаром полыхнуло сострадание. И от первой же моей слезинки голос стал тверже.
«Ничего подобного».
И вот теперь мы здесь. Выяснившие положение горе-похитителей, приехавшие все вместе, не разделяясь, на обочине перед их палаткой. Дело за малым – вернуть Каролину домой. Если она тут…
- Я пойду с тобой, - не задумываясь, отвечаю. Легонько сжав его пальцы, все же отстраняю их. И выхожу на холодную улицу.
Карли. Моя маленькая девочка. Как же они посмели?.. Я сама придушу эту Конти за то, что она заставила тебе пережить. И я не боюсь Деметрия. Больше он мне не страшен.
Сегодня я как никогда уверилась, что Эдвард меня не отдаст. Он так смотрел… я одновременно наотмашь ударила его своим предложением, но и вдохновила. Разом забылось все, все утерялось. Осталось только главное.
И если мне еще долго в кошмарах будет сниться сцена, как Эммет с налитыми кровью глазами душит брата… между ними все забыто. На сегодня точно.
Эдвард выходит следом за мной, хлопнув дверью. Его лицо тут же суровеет, глаза становятся ледяными глыбами.
- Тогда не отходи, - напутствует он, отводя меня себе за спину и крепко перехватывая правую руку.
Следы Эммета видны по направлению к палатке, и Алексайо, увлекая меня следом, не жалуясь на упрямство, идет за ним. Огромный силуэт Медвежонка прекрасно прорисовывается среди деревьев и белого снега. Его черное пальто ни с чем не сливается.
Хруст снега и мелких веток под ногами, глухие крики каких-то птиц над головой и серое небо наполняют атмосферу леса прекрасно ощутимым ужасом.
Я чувствую себя как в фильме ужасов, хотя рука Эдварда и придает уверенности. Одновременно и боюсь, и не чувствую страха.
Представляю перед собой лицо Карли – особенно вчерашней ночью. Когда она заглянула мне в глаза своим личиком с не смытым макияжем и сказала… призналась, что любит. И что не даст никому меня прогнать.
Эта девочка – ангел, я давно поняла. Эта девочка – свет, путеводная звезда. И очень надеюсь, что любой, кто покусился на это невинное создание, получит по заслугам. Братья не оставят его безнаказанным.
Эммет врывается в поставленную палатку с уверенностью, какой можно позавидовать. Эдвард ускоряется, заметив, что брат внутри, и мне приходится почти бежать по неожиданно высоким сугробам, дабы поспевать за ним.
Но к тому моменту, как достигаем «лагеря», Людоед (пока не стану утверждать, что бывший) уже снаружи. Лицо стянуто болью и ненавистью, а кулаки сминают толстую ткань укрытия.
- Пусто! – рявкает он, оглядевшись вокруг и глядя на деревья так, что мне удивительно, что они не трескаются как лед. Взгляд Эммета пронзает насквозь каленым железном заточенного ножа.
- Это верные координаты, - Эдвард подводит меня ближе к себе, вытаскивая из кармана мобильный. Сверяется с полученной информацией, - и палатку вряд ли разбили туристы…
- Они могли узнать, что мы едем? – спрашиваю я, пристально всматриваясь в пестрящие перед глазами деревья.
- Откуда? Не прошло и получаса, - Эммет зеркально повторяет мое движение.
Он зол, но больше всего – встревожен. Ему очень больно и очень страшно, но сегодня, как и Эдвард, не пускает это на первый план. Утаивает, маскируя за ненавистью и готовностью пришибить виновных сразу же, как увидит.
Я все еще не могу прогнать трепет испуга от его недавнего поведения, но готова признать, что это было неосознанным всплеском эмоций. Попытаться смириться. Но чуть позже – когда пройдет первый страх. Так что пока держусь Эдварда. Не будь в беде Каролина, я бы уже заставила его обратиться в больницу – на шее все четче проступают синяки, а голос так и не выравнивается. Ему больно. Но он никогда не скажет.
- Надо оглядеться. Ему некуда деваться, - Алексайо как никогда убежден в том, что говорит. Он прищуривается, поджав губы, и пальцы сдавливают мои крепче.
- Набирай Константу, - Эммет морщится от имени, которое произносит, но все же говорит его. Резким ударом коснувшись удерживающих палатку колышков, сносит «лагерь» к чертям. Он тряпичной куклой падает на снег. Намокает.
Эдвард нажимает на кнопку вызова.
Руины палатки оживают традиционным рингтоном айфона – только чересчур громким. Мы все синхронно поворачивает голову в его направлении и в то же мгновенье черная машина, привлекшая внимание Каллена-старшего, но прежде ко всему безучастная, срывается с места. С визгом шин выезжает из своего снежного гаража.
- Уйдет!.. – подавшись вперед, вскрикиваю я, ошарашенно наблюдая за происходящим.
- Ну уж нет, - Эммет мгновенно покидает место рядом с нами, бегом устремляясь за Рамсом. Он цепляется своими огромными медвежьими пальцами за боковое зеркало, едва не вырывая его с мясом, и ударяет по стеклу. Я не удивляюсь от того, что оно рассыпается на осколки.
- Я ТЕБЯ УБЬЮ! – ревет Людоед, пока Эдвард почему-то увлекает меня обратно к дороге. Почти тянет. – Я УНИЧТОЖУ ТЕБЯ, СКОТИНА! ГДЕ РЕБЕНОК? ГДЕ МОЯ ДОЧЬ?!
Черная машина не намерена останавливаться. Отклонившийся от разбитого стекла, вцепившийся в руль, Деметрий не говорит ни слова. Сдает назад что есть мочи и вынуждает Каллена-младшего отпустить зеркало. Едет слишком быстро.
- Садись назад, быстро, - Эдвард буквально загоняет меня в наш автомобиль. Активирует зажигание, подъезжая вперед, за подоспевшим Эмметом. Тот вламывается в салон еще быстрее, чем догонял Рамса.
Хаммер разгоняется, дыша в затылок ускользающему черному «фиату», насколько могу судить, Деметрия.
Погоня под стать плохо поставленным боевикам, и я пугаюсь того, что участвую в ней. Но не на настолько, насколько пугаюсь за Карли. И насколько боюсь излучающего готовность убивать Эммета, передающего Эдварду как по невидимому проводу свой запал. Пальцы старшего брата так удушающе-сильно впиваются в руль, а лицо настолько суровое, что у меня сбивает дыхание.
Лес пролетает за окном с бешенной скоростью. Деметрий явно использует все преимущества своего небольшого автомобиля, терзая спидометр, но Серые Перчатки не отстает. Он все время у него на хвосте. И все время контролирует ситуацию.
Я сглатываю на особо резком повороте между двумя могучими пихтами, и хватаюсь за ручку возле сидений.
Эдвард идет на обгон. Высчитав момент, расстояние, вероятность удачи – идет. И резко останавливается, завершая удачный маневр. Хаммеру нипочем удар «фиата», а вот водителя этого автомобиля он с легкостью способен остановить.
…Замершие пихты.
…Звук покореженного железа.
…Отголосок дымка из капота машины Рамса.
…И хлопок двери. Дверей. На этот раз мне не удается определить, кто из Калленов первым покидает машину.
Но вот того, кто наносит Рамсу первый удар, вижу. Как раз выскакиваю из хаммера обратно на асфальтированную лесную дорогу и потому вижу. По проблеску серого пальто. По волосам, отлившим бронзой. По покрасневшему слева лицу.
- Ублюдок… - срывается с губ Аметистового. Прежде такого выдержанного, спокойного и в крайней степени пацифиста. Его рука отводится назад и кулак, как смотрю, не хуже, чем у Эммета, хоть и меньше. Как закуска перед основным блюдом. Аперитив.
Удар достигает своей цели – Деметрий, толком и не успевший ничего сделать, на асфальте. Согнувшись в три погибели, он все равно слишком большой из-за своего роста. И на лице его, что я так давно не видела, кровь.
Это все слишком быстро, я понимаю. Как в ускоренной перемотке, как при просмотре надоевшего фильма. Герои, события, места – они меняются, а ты не улавливаешь сути. События чересчур ускорены.
Но они такие, какие есть. И мне приходится принять тот факт, что этот день далек от всех предыдущих. По любым параметрам.
Второй удар Дем получает уже от Людоеда. Он, словно бы отбирая у брата любимую игрушку, с обещанной яростью заезжает ему по губам.
Эдвард, часто дыша, стоит рядом. Я впервые вижу его таким и, если честно, не могу привыкнуть к подобному зрелищу: взъерошенные волосы, сбитые костяшки пальцев, жесткое выражение на лице и глаза. Глаза, в которых не просто огонь, а целое извержение вулкана. Эмоции не удерживаются внутри Серых Перчаток. Не сегодня.
- ГДЕ КАРОЛИНА? – ревет Эммет, склонившись над Рамсом, - Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ! ОТВЕЧАЙ!
- Не найдешь, - сплюнув кровь, фыркает тот.
Такого ответа не терпит уже Эдвард.
Он заставляет меня вжаться в бок машины, когда за грудки поднимает Деметрия с земли. Встряхивает, прожигая взглядом.
- Немедленно говори, где она, – сквозь стиснутые зубы, рычит. С нескрываемой угрозой. Не громко. Не до звона в ушах. Но куда, куда страшнее, чем с любым криком.
Мне почему-то впервые кажется, что Эдвард сейчас может убить. Без преувеличения.
- Так вот ты какой, Суровый, - Дем ухмыляется, разглядывая Каллена-старшего таким. Его взгляд касается Медвежонка, но затем возвращается к главному врагу, - человеческая падаль под маской праведника, извращенец в сутане…
- Я задал вопрос, - гневно повторяет Эдвард. Не смотрит на меня намеренно, я понимаю. И внимание не привлекает, и боится напугать. – Ответ!
Однако Деметрий все равно замечает меня, пусть и у машины. Его глаза распахиваются.
На искаженном вытянутом лице с голубыми глазами и черными волосами проскальзывает ухмылка и многообещающее выражение, затаенное в ней. Светящееся.
- «Голубка», - с презрением произносит он, - любовница? Жена? Ты на это рассчитываешь? ВЕЩЬ! Вещь НА ВЫБРОС!
Левая бровь Эдварда опускается к переносице, подсказав, что дела у Дема очень плохи. Я бы рассыпалась на кусочки уже от такого взгляда.
- Ты говорил ей? – облизывая кровоточащие губы, шепчет Рамс, - о своих девках и портретах? О том, что сделал с Конти? О том, кто такой АЛЕКСАЙО?!..
Кулак Эдварда обретает страшную силу. Я дергаюсь, когда он ударяет Деметрия. Без сомнений и без каких-либо размышления. За эти слова.
- Убийца! – выкрикивает Рамс, безумно смеясь и не обращая внимание на новые ссадины, - убийца и всегда им был! Сейчас он докажет тебе, Изабелла! Смотри внимательно! – он облизывает губы. Следующая фраза адресована уже конкретно Эдварду, с ухмылкой, - «Светлячки живут три ночи», так? Ты это ЕМУ сказал перед смертью?
Ошеломленный неожиданными словами, словно бы огретый ими по голове, Каллен вздрагивает. Его руки сами собой разжимаются, отпуская Деметрия, и тот торопится этим воспользоваться.
Правда, упускает из виду, что Эммет еще здесь. Он и укладывает его на холодный асфальт точным ударом.
Эдвард оглядывается на меня. Застывшими, в самое сердце пораженными аметистами смотрит глаза в глаза. И я не понимаю, что именно в них происходит.
Деметрий сказал ерунду. Он всегда говорит ерунду.
Или?..
Растерявшаяся, я отвожу от Алексайо взгляд. На какую-то секунду, просто чтобы обдумать увиденное и услышанное хотя бы поверхностно, хотя бы как-то – чтобы забыть. Пока Каролина не будет в безопасности, ничто не имеет смысла.
И под стать этому уверению, проникшись им, я вижу кое-что в просвете деревьев. Кое-что, чего не должно быть между ними – желтое платье. Темно-желтое, похожее на опавшую листву или древнее, с налетом пыли золото. Несусветное.
И это платье не стоит на месте, оно не мираж – движется. Достаточно далеко от дороги, чтобы заметить среди густых деревьев нас и дорожное полотно, но не так далеко, чтобы мы его не заметили. Я.
- Эдвард… - привлекаю его внимание, кивнув в ту сторону.
Каллен оборачивается. С надеждой, но и непониманием. Тут же забыв о произнесенных Рамсом словах.
По кронам деревьев, пугая птиц, летит крик. Женский крик. Отчаянный. Под стать проскользнувшим, было прозрачным мыслям.
И знакомый крик.
Эдварду.
Деметрию.
Мне.
- Константа… - одновременно звучат голоса в лесной тишине.
Эммет нокаутирует Дема ловким движением кулака, а я, не жалея ног, почти машинально кидаюсь в сугробы. Мне чудится нечто знакомое возле девушки. Мне чудятся черные, как смоль, волосы, в то время как у Конти они каштановые. Я выучила это лучше всего.
Оббегая деревья, перепрыгивая кусочки льда, игнорируя то и дело появляющиеся перед глазами еловые ветки, спешу к видению желтого цвета.
И останавливаюсь, задохнувшись, когда вижу картину целиком.
На руках Константы, раздетой до тонкого дизайнерского платья… Каролина. Бледная, с синевой щек и едва заметно подрагивающими губами, с мокрыми волосами, что я узнала, она завернута в темную шубу. И ни единого движения от нее нет.
Как я оказываюсь возле Константы, не помню. Помню лишь ее лицо – заплаканное, белое и дрожащее. Скованное истеричным отчаяньем, от которого даже сопротивление мне оказать не может. И не набрасывается на меня.
Она держит девочку на весу, не зная, что делать, а я перехватываю выбеленные детские ладошки, с ужасом встречая их холод. Пальцы тут же окрашиваются красным – кровь. Они… изрезаны.
- Каролина… - Эдвард позади меня оказывается более проворным и решительным. Его слабость при виде племянницы длится полсекунды – столько, сколько требуется, чтобы произнести имя своего сокровища, а затем на смену ей приходят нужные действия.
Все происходит за пару секунд.
Эдвард отбирает ребенка у Конти, не противящейся этому, тесно прижав к себе. Опускается коленями на снег, перехватив руку девочки. Ищет пульс.
- Она не должна умереть, не должна, - Константа садится там же, где стояла, повторяя одно и тоже несколько раз. По ее щекам бегут слезы, стертые руки дрожат.
Она похожа чем-то на Карли. Правда у малышки, к моему ужасу, раны не только на ладонях. Вся нижняя часть ее лица, от носика до подбородка… содрана. Живьем. Запекшиеся островки крови выделяются на фоне бледности слишком сильно.
- Жива… - резко выдохнув, сообщает Эдвард. С лицом, на котором ничего, кроме облегчения, касается теплыми ладонями лба ребенка. И, как и мы все, пугается его холоду.
Он ловко снимает пальто. Слишком ловко и слишком быстро. Поверх шубы Конти теперь и вещь Аметистового. И слава богу, цвет у нее не черный. Каролина сейчас лишком похожа на…
- Что случилось? – он с безумством смотрит на Константу. Руки дрожат.
- Она провалилась под лед… - девушка всхлипывает, сжав снег под пальцами, - я пыталась согреть, Эдвард, я думала…
- Какого черта вы делаете? – тяжелые шаги Эммета позади перебивают Константу. Она опускает голову, сжавшись, и отползает назад. Не утруждает себя тем, чтобы подняться.
Медвежонок смотрит на нее мгновенье – и за это мгновенье всерьез готов уничтожить.
- ВОТ ТЫ ГДЕ… - однако прежде, чем делает шаг навстречу девушке, замечает, что брат без пальто. И находит, куда он его дел. Без труда.
По лесу пролетает страшный медвежий рев… раненый… убитый…
За ним не слышно ни того, как взвизгивают шины скрывающегося на своей подбитой машине Деметрия, ни того, как рыдает в голос Константа, ни моих бормотаний-молитв о том, чтобы девочка была в порядке.
Эммет забирает все…
- Она жива? – все, что спрашивает Медвежонок. Его глаза слишком большие. Его лицо теряет все краски. А губы… его губы очень сильно дрожат. Почему-то мне кажется, что он готов к отрицательному ответу. Он и не надеется на другой.
- Жива, - Эдвард прижимает голову племянницы к себе, стремясь ее согреть, - но нужно в больницу. Срочно!..
Он пытается собраться. Он пытается заставить себя вернуться в прежнее состояние и быть сдержанным, правильным, уверенным.
Но не выходит. Ни при каких стараниях.
Моего Алексайо будто медленно убивают, не спеша вытаскивать из сердца проколовший его кинжал.
- Сейчас же! – Эммет нагибается за дочерью, вырывая ее у брата. Единственно-важное, единственно-нужное создание, устраивает у груди. Делает из своего пальто третью согревающую загородку. Плачет.
Эдвард поднимается со снега следом за убитым горем отцом. Выглядит из рук вон плохо – бледность под стать Каролине.
Я не совсем понимаю, что он хочет сделать – слежу за тем, как Эммет с малышкой бегом направляется к машине. Но чтобы это не было, Константа успевает первой. Взвизгивает, задохнувшись от всхлипа, и на коленях подползает к Серым Перчаткам.
- Не уходи!.. – молит, тщетно пытаясь схватить его руку, - я ради тебя! Я за тебя, Эдвард!.. Я не дала ей умереть!.. Я ее унесла!.. Ты меня… ты со мной…
Рыдает – откровенно. И очень, очень громко. Не достав до руки, цепляется за ногу Аметистового. Как брошенный котенок.
- Я покончу с собой, если ты уйдешь, Алексайо… прямо сейчас… у меня нож… у меня есть нож!..
Мне хочется выдрать клок волос из головы этой женщины, когда вижу, чем ее слова отражаются на лице мужа. И чем оно наливается, заслышав их.
Не надо.
Пожалуйста, не надо.
Из него второй раз за последние десять минут высасывают душу.
Его имя. Ее вид. Сказанное.
Он же не сможет…
- Эдвард, - делаю шаг вперед, намеренная разрубить этот узел. Не позволить Константе сделать ему больно, не дав растоптать своим поведением и заставить мучиться по ночам так же, как вчера вынудила Мадлен. Мое сердце обливается кровью за Каролину, но двух жертв для этого дня будет слишком много. Непозволительно.
Но сказать нечто большее, чем имя, попросту не успеваю.
Эдвард выставляет ладонь вперед, призывая остановиться. Меня. Резко.
- Поезжай с Эмметом, - тихим голосом велит он. Без права на отрицание.
- Но я…
Оглядывается на меня, больно резанув глазами. Чужими. Выцветшими. Почти мертвыми.
- Я тебя не брошу, - упорствую, с отвращением посмотрев на Конти, - нет. Не проси.
- Ты нужна ей, - сквозь стиснутые зубы он не оборачиваясь указывает на машину, - помоги Каролине. Ради меня. Эммет не справится в одиночку… Все будет хорошо.
Что чувствую люди, когда сердце разрывают на две части?
Когда одна половина стремится остаться здесь, где ей нужно быть, а вторая стремится в иное место, где ее тоже ждут?
Каково это – резать по живому? И даже не сожалеть?
Я смотрю на мужа и мечусь между двумя противоположными желаниями… и не знаю, не имею представления, что выбрать.
- Если она умрет, - Эдвард помогает. Он всегда чувствует момент, когда надо помочь и находит нужные слова, - я не переживу, Белла.
Конти заходится новыми рыданиями, крепче к нему прижавшись, а я вздрагиваю. Всем телом.
Господи… за что же такое?..
Эммет у машины. Он открывает дверь – мое время тикает как никогда громко.
Метаюсь до последнего. Убеждаю себя, что нужнее здесь, хотя это непосильная задача.
И только тогда, когда вижу в аметистах ни с чем не сравнимое, невозможное к передаче по своей силе моление, сдаюсь.
Душа Эдварда у Каролины. Его сердце принадлежит ей. Если девочка… если моя девочка не сможет… ему правда не жить. Это сейчас как никогда очевидно.
И потому я соглашаюсь. Мне приходится.
- Береги себя, - умоляю напоследок, бросив убийственный взгляд на Константу. Однажды я с ней поквитаюсь. За это не страшно даже умереть.
И кидаюсь к дороге, где уже след простыл Деметрия, а Эммет заводит машину.
Эдвард и прежняя «пэристери» остаются позади – снега надежно укрывают их от посторонних глаз.
И все, что я слышу, отдаляясь в сторону автомобиля, это четыре слова. Четыре моих слова, сокровенных – от Константы. В этом лесу, в эту секунду, переступая эту черту.
- Я люблю тебя, Алексайо.



Саундтрек. Поймайте настроение и поймите больше...

Прямоугольная комната с двумя небольшими окнами на северной стене. Невысокий потолок белого цвета, аквамариновые стены под стать обстановке и ровный ряд стульев вдоль них. Синих, пластмассовых, с невысокими спинками и без подлокотников. Чтобы не хотелось задержаться здесь подольше.
Комната ожидания частной больницы в Целеево. Ничего лишнего. И никого. Мы здесь одни. Вот уже полтора часа.
Где-то за этими толстыми стенами сейчас Каролина. Если бы не ее самочувствие, вряд ли бы Эммет оставил здесь камень на камне – он был всерьез готов разнести это трехэтажное сооружение без особых проблем. Ему казалось, что все делают слишком медленно – готовят носилки, набирают лекарство в шприцы, открывают реанимацию и вызывают реаниматолога в холл. Немногочисленные пациенты отпрыгнули от стойки сами, завидев лицо Медвежонка, а регистраторы, наверное, еще долго не забудут его голос…
Тогда он был непоколебимым, яростным и убийственно-стальным. Уверенность в себе, в том, что делает, готовность придушить любого, кто не станет помогать его дочери – все это было. А вкупе с размерами Эммета и блеском его глаз – острейшим из лезвий – выглядело очень впечатляюще.
Но сейчас от всего этого не осталось и следа.
Сгорбленный, хрипящий от сдерживаемых криков, и рыдающий так, как в последний раз, этот мужчина с отчаяньем прижимает меня к себе, сидя на хлипком для него стульчике. Я стою между коленей Эммета, своими упираясь в его сиденье, и держу Медвежонка настолько крепко, насколько это возможно. Глажу его волосы, спину, плечи, нашептываю слова успокоения и делаю все, что от меня зависит, дабы ему стало легче. И плевать, что случилось раньше. И что Людоед, как оказалось, все это время был жив...
Боль Эммета, ровно как и боль любого из Калленов, убивает меня. А если принять во внимание тот факт, что сейчас Карли тоже находится далеко не в лучшем состоянии, можно влезть на стенку.
- Потерпи, - умоляю, чувствуя, что сама плачу. Беззвучно, тихонько, с если и проскакивающим всхлипом, то два раза в минуту, - все будет хорошо, Эмм… все будет…
Безутешный, раздавленный случившимся, бывший Людоед меня не слушает. Вся его сила, все ее остатки – в объятьях. Медвежьи пальцы сжимают меня в тисках, а горькие слезы неустанно мочат кофту, но имеет ли это сейчас значение?
На Эммете черный пуловер и черные джинсы. Даже его ботинки – черные. И сидя во всем этом в такой позе он сам кажется… неживым.
- Что же мне делать?.. – взывает, сжимая и разжимая кулаки, - Изза, что?! Чем я могу ей помочь?!
Его отчаянье меня опаляет.
- Ей помогут. Ей уже помогают, - наклоняюсь к его уху, приникнув щекой к виску, - Эммет, ты же слышал доктора – температура не коснулась критической отметки. Каролину обязательно спасут.
- Если ее сердце выдержит…
- Конечно выдержит, - я сглатываю, насилу выдавив улыбку, - у нее же такое большое сердце, Эмм… любящее… оно все выдержит. Оно знает, ради кого держаться.
Я обнимаю его очень крепко. Буквально вжимаюсь в брата Алексайо, чтобы самой здесь не разрыдаться. Я нужна Эммету. Прямо сейчас я не могу удариться в свою истерику. Вдвоем мы не выплывем.
Я люблю Каролину. Я знаю это сегодня так ясно, что страшно даже подумать. И еще больший ужас настигает от того, что чтобы окончательно убедиться, ей пришлось оказаться в палате интенсивной терапии, перед этим провалившись под лед.
Меня берет плохо преодолимая дрожь, когда только представляю это. Как она стоит, как лед трескается, как жидкость из-под него выплескивается наружу, как моя девочка проваливается внутрь и с головой погружается под воду… как она плачет, как ее трясет, как ей страшно.
Даже ужасающие раны на лице не идут в сравнение с обморожением. Температура тела Каролины опустилась до тридцати градусов. А двадцать шесть – смерть…
- А кислородное голодание мозга? Изза!.. – Эммет с ужасом ударяет ребром ладони по стулу и я даже не удивляюсь тому, как обреченно вздрагивает пластик, - если она умрет…
- Ни в коем случае, - запрещаю ему даже допускать такую мысль. Кладу ладони на обе стороны лица, стираю со щек слезы и призываю посмотреть на себя, прямо в глаза. Ни сантиметром ниже. – Эммет, послушай, ни в коем случае. Никогда. Каролина проживет очень долгую и очень счастливую жизнь. Мы не отпустим ее. Никто из нас. Ни за что.
Губы Каллена дрожат, слезы бегут более бурными потоками, страх поглощает его в темноту и не позволяет выбраться наружу.
- Я уйду с ней, - охрипшим шепотом признается Эммет, глядя на меня сквозь расплескавшиеся соленые озера в своих глазах, - если она уйдет, я здесь не останусь…
Я целую его лоб. Наклоняюсь и целую так нежно, как никогда ничей не целовала.
- Вы оба останетесь, Эммет. Ничего не случится.
За окном идет дождь. Он пробивает снег, вызывает сильный ветер и создает лужи, что позже заледенеют. А тот лед, что есть, он подтапливает. И лед тает. И под него проваливаются…
Я держу Медвежонка в объятьях, ритмично поглаживаю его спину, слушаю всхлипы и игнорирую свои собственные, ожидая вестей от Карли… но это не спасает от мыслей. А мысли эти уносятся далеко-далеко, туда, где сейчас Эдвард.
Я не знаю ничего: где он? Нужна ли ему помощь? Что с ним происходит? Что делает Константа? Возможно, он так же рыдает, только сидя в лесу и на снегу, а я не с ним. Он сам велел мне уходить. Он отправил меня вслед за своей душой, за Каролиной, чтобы сберегла ее. Как будто в моих силах ее сберечь…
Я разрываюсь на части, не зная, где нужнее. И Эммету, и Эдварду сегодня необходима поддержка как никогда. И были бы они оба в одной комнате… были бы здесь… спаслись бы. Излечили друг друга. Но они далеко. И чудодейственная сила близости предназначена только одному, как бы ни было это жестоко.
- Спасибо тебе, - будто встраиваясь в череду моих размышлений, на пределе своего голоса шепчет Эммет. Ему, как и мне, кажется, что если сейчас будет говорить нормальным тоном, закричит. И если в лесу этот крик смертельно раненого человека был допустим, то здесь нет. Нас, чего доброго, еще вышвырнут наружу.
- За что спасибо?.. Каролину спасла не я…
- За то… - он сглатывает, жмурясь, и морщинки кружками от брошенного в воду камешка расходятся по лицу. И без того красному, сведенному от слез, - за то, что ты здесь, Изза…
Я с нежностью, плохо передаваемой и неизмеримой, прикасаюсь к его лицу. Стираю заново набежавшие слезные дорожки и смотрю на то, как мерцают серо-голубые водопады. Как много в них страдания.
- Я Белла, Эммет, - поправляю его, улыбнувшись более искренне, - для вас всех я теперь Белла. Не за что…
Каллен-младший вздрагивает, глотнув воздуха, и тоже выдавливает улыбку. Очень старается.
Я засматриваюсь на нее, подмечая, что как и у Эдварда, у Эммета на щеках выступают ямочки, а потому не сразу соображаю, как из стоячей позы оказываюсь в сидячей. У Медвежонка на коленях.
Он обнимает меня, как любимую игрушку, с теплотой прижав к себе. Убирает с лица мокрые от снега волосы.
- Я испугал тебя сегодня? – сожалеюще шепчет, сморгнув слезы.
- Эммет…
- По глазам вижу, что испугал, - он шмыгает носом, моргнув снова, и гладит меня по плечу. В его глазах зреет уверенность, но порезанная на мелкие кусочки. Болезненная. – Но неужели ты думаешь, Белла, что я в состоянии причинить тебе вред? С самой первой встречи…
- Я испугалась за Эдварда…
Эммет морщится, кивнув. Его губы белеют.
- И он вправе меня не прощать за такое поведение, мы оба это знаем. Это было за гранью… но от одной мысли, что Константа оказалась рядом с Карли… - его кулаки сжимаются, а голос дрожит, - она одержимая, понимаешь? Вся ее жизнь – идея-фикс. И насрать мне, из каких побуждений…
Я пожимаю ладонь Медвежонка, сострадательно улыбнувшись. Я понимаю его.
- Он всегда тебя простит…
- Он святой человек, - Эммет кусает губу едва ли не до крови, - но я не прощу. Ровно как не прощу себе и того, что Каролина оказалась здесь…
Я пододвигаюсь ближе, поерзав на колене бывшего Людоеда. Мне хватает одного, чтобы сидеть с достаточным комфортом. Глажу его плечо.
- Почему она убежала?
- Мадлен пришла, - Эммет собственноручно стирает возвращающиеся слезы, сосредотачиваясь на том, чтобы их не допустить, - я гнал ее в три шеи и это разбило Карли сердце.
- Ты будешь звать Мадлен в больницу? – я опускаю глаза, нахмурившись. Возможно, это поможет девочке быстрее встать на ноги? Если указать Байо-Боннар на ее место и заставить играть по нашим правилам.
- Точно не сегодня, - мужчина жмурится, - для меня важнее всего, чтобы она поправилась. А потом уже все остальное.
При слове «поправилась» его снова передергивает. И снова слезы, прорывая все дамбы, заграждения и шлюзы, вырываются наружу.
Я поворачиваюсь, вынуждая Эммета положить голову себе на плечо и накрываю его висок щекой. Глажу, легонько притрагиваясь, шею и лицо.
- Поправится, - уверяю, сделав вид, что не замечаю его дрожи, - обязательно. Не сомневайся.
Он кивает. С видом того, что верит, с попыткой убедить… и все же истина пробивается наружу.
Мы сидим здесь, одинокие и раздавленные случившимся, еще около часа. Ждем доктора и того, что он скажет. Хоть каких-то новостей, уповая на то, что они не будут драматическими…
И доктор приходит. Взрослый и сосредоточенный мужчина с едва заметной проседью волосах и темно-зелеными глазами.
- Родители?
Эммет кивает, поднявшись и сжав мою руку. А я не отрицаю. Вместе с ним смотрю на доктора.
- Да.
Мужчина глядит в свой планшетник, подчеркнув какую-то запись.
- Каролина Каллен, восемь лет. Гипотермия третьей степени, порезы и ссадины. Обморожений нет. Реанимационные мероприятия проведены успешно.
Эммет прерывисто выдыхает, распахнувшимися глазами встречая слова доктора, а я не могу сдержать улыбки облегчения. Дрожащей улыбки. От которой сразу же прикрываю рот рукой, чтобы в голос не разрыдаться.
Доктор ободряюще оглядывает нас обоих.
- Мама больше всех испугалась, верно? – с пониманием улыбается мне, - ну ничего, опасность миновала. На ладонях пока швы, но все быстро заживет, а на лице ссадины – будете промывать два раза в день и даже напоминания о них не останется.
На сей раз, как не борюсь с этим, не выдерживаю я. Прижимаюсь к нему, уткнувшись лицом в плечо, и плачу. Тихо, но заметно. Теплая рука Каллена-младшего накрывает мою спину, создавая ощущение защищенности.
- Последствия будут? – голос Медвежонка слышу будто через толстый слой ваты. Глухо. А может, просто я плачу слишком громко.
- Слабый иммунитет несколько недель, - доктор вздыхает, - переохлаждение всегда стресс для организма. Лучше отлежаться дома. Мы переведем девочку в стационар через час-другой, тогда сможете посидеть рядом. А пока могу показать вам ее через окошко.
Он говорит мягче, его слова в большей степени обращены ко мне. Эммет, пусть даже и заплаканный, не производит впечатление человека, которому нужна жалость. А я, как всегда, произвожу.
- Будем очень благодарны, - Каллен перехватывает мою руку крепче, призывая следовать за собой. Отстраняюсь, признательно глянув на врача. Только сейчас, заметив его бейджик с надписью «Александр Варкович», догадываюсь, что весь разговор шел на русском. И я его понимала. Стресс способствует созданию нейронных связей и усиленному изучению языка – как ни странно.
Нас проводят к обещанному пункту наблюдения, состоящему из прямоугольного окна, чем-то напоминающего те, что в коридоре, но более толстого. Рядом с ним есть диванчик, а над диванчиком даже какая-то картина. Нечто вроде попытки создают уют.
Но и диванчик, и картину мы с Эмметом игнорируем. Вплотную подойдя к стеклу, не скрывая боли смотрим на Каролину. Она лежит на узкой кровати с перилами, ее ладошки в бинтах, лицо блестит от жирности какой-то мази, но кровь смыта и картина выглядит не такой страшной, как казалось прежде, хоть к запястью и прикреплена капельница. Эммета она пугает больше всего.
Да, Карли все еще бледная, с закрытыми глазами, но она выглядит спящей теперь, а не умирающей. К тому же, девочка тепло укрыта.
- Температура тридцать четыре и три градуса, - сообщает доктор, напоминая о своем присутствии, - как только станет тридцать шесть, считайте, она поправилась. Вы вовремя привезли дочь.
- Спасибо вам, - Эммет смотрит на девочку, наконец-то полноценно глубоко вздохнув, еще около двадцати секунд, а затем поворачивается к доктору. Намерен решить вопросы с оплатой и возвращением домой, потому что раньше на это времени не было. И сил.
- Останешься тут?
- Да, - не сомневаясь, соглашаюсь, легонько коснувшись пальцами стекла, - я буду тут.
Эммет не упрямится. Но лицо его, почему-то, становится решительнее. Он будто-то находит ответ на какой-то давний вопрос.
Я же улыбаюсь девочке, возблагодарив любого, кто сидит над нами, самой откровенной молитвой за все мое существование.
А потом говорю, убедившись, что в коридоре никого нет. От такого признания даже у меня краснеют щеки.
- Я с тобой, Карли. И я очень тебя люблю, мой малыш.

…Через десять минут по коридору в мою сторону слышатся шаги. Я стою здесь одна, в окружении плит, реанимационного окошка и с белым халатом на плечах, а потому немного пугаюсь. С чего бы Эммету возвращаться так быстро?..
Но страх исчезает быстрее, чем появляется. Потому что в дверном проеме, в таком же халате, как у меня, кое-кто очень важный. Очень нужный. И долгожданный.
Эдвард идет мне навстречу, хмуро глядя вперед, и по его лицу не прочитать ничего. Он взволнован, он подавлен, он выглядит очень усталым – но он здесь. И все, что его волнует в данную минуту – Каролина.
Мистер Каллен останавливается рядом со мной, не говоря ни слова. Он уже на подходе к окошку вглядывается в него, выискивая в палате свое сокровище. И когда видит ее, когда замечает… аметисты заполняются слезами.
- Опасность миновала, - убеждаю его, кольнувшей в сердце иглой встретив это зрелище, - температура стабильно повышается, ее отогрели. И через час-другой переведут в стационар.
Повторяю слова доктора в надежде, что Эдварда они утешат. Или он их хотя бы услышит.
Каллен вздыхает, легонько качнув головой, и запрокидывает ее. Молча, даже без сбитого дыхания. Он будто уговаривает слезы влиться обратно.
Я вижу его шею. С синевой, с отметинами, с так до конца и не спрятавшимися венками. И убеждение в правильности намерений, озвученных ранее, лишь зреет.
- Давай покажем тебя врачу, раз мы уже здесь, - прошу, нерешительно подступив к мужу ближе, - тебе не будет больно… ты ведь поэтому со мной не говоришь?
Эдвард, бросив тоскливый взгляд на Каролину, отворачивается от окошка. Аметисты смотрят только на меня.
- Белла, - негромко произносит, доказывая, что дела не так плохи и общаться он в состоянии, - я не вешался, а Эммет не киллер. Это пройдет через день-другой.
- А всякие отеки и осложнения?..
- Не из-за такого, - он медленно качает головой, с ободрением глядя на меня, - все будет хорошо.
Все будет хорошо.
Эта фраза, этот громоотвод. Чтобы не сомневалась, чтобы верила, чтобы думала то, что он захочет. И делала то, что он захочет.
Ту же фразу Эдвард сказал мне сегодня в лесу рядом с Конти, призывая уйти. Раздавленный и обезоруженный, взмолился об этом, прикрывшись напускным «все будет хорошо».
Но ни черта не будет! Ни капли!
У Эдварда едва розоватые губы, опаловая кожа, множество морщинок и чересчур прямая поза. И если Гуинплен, помня, что Дея слепа, мог воспользоваться этим и повторять «все хорошо» до посинения, то я вижу истину. И я не стану ее замалчивать просто потому, что Эдвард не знает, как принять помощь. И как отпустить себя, не побоявшись дать слабину.
- Иди сюда, - решительно подхожу к мужу ближе, раскрывая объятья. Ожидает он или нет, но обнимаю. И крепко, заслышав прерывистый вдох, соединяю руки на его спине.
Эдварда потряхивает. Несильно, едва заметно, явно без угроз для жизни. Но мне все равно очень больно. И без труда можно понять, что так же больно ему. Константа тому виной. Константа и Деметрий, а еще Мадлен. Вот кто мои главные враги.
- Хватит уже прятаться, - призываю, целуя его щеку. А потом подбородок. А затем, приподнявшись на цыпочках как можно выше, и скулу, - ты больше не один. Ты больше никогда не будешь со всем этим один. Я не дам им тебя мучить.
Не заглядываю в его глаза, просто обнимаю мужчину еще крепче. И легонько касаюсь губами пострадавшей шеи. Как раз на самом большом синяке.
Я не спрашиваю, где Конти. Я не интересуюсь, что с Демом. Я даже не задаю вопрос, где Эдвард был.
Я просто рядом. Я всегда буду рядом, когда ему это нужно. Я хочу, чтобы он понял. Чтобы точно знал.
Эдвард тяжело сглатывает, дыша чаще нужного, но не отстраняет меня. Наоборот, прежде безучастные руки становятся крепче, увереннее. И держат меня как надо. Тоже обнимают. Прижимают к себе.
Мы оказываемся у стены за какую-то минуту. У стены, что как раз напротив окошка для Каролины, а потому освещена больше других мест от ярких ламп из палаты.
Эдвард опускает голову, приникнув своим лбом к моему, и не прячет улыбки. Второй стадии – после ухмылки. Дрожащей, но искренней. И буквально кричащей о том, чтобы я никуда не уходила.
- Алексайо, - с нежностью, с нескрываемым обожанием глажу его щеки, переходя на шею. Смотрю в глаза, практически не моргая, вижу в них все то, что есть, и не прячусь. Не игнорирую и самой малой эмоции.
Он взбудоражен, напуган, взволнован, зол, счастлив, радостен, успокоен, разгромлен, потерян, ужален, найден, растерян… водоворот, смерч из эмоций. Их слишком много. Их никогда не было так много. И, кажется, я понимаю, почему утром он не позволил мне себя поцеловать в такой момент – жар слишком явен. Можно сгореть.
А нам хочется. Нам обоим.
Не определить, кто первый целует другого. Мы с Эдвардом, проникшись моментом, синхронно подаемся вперед. И так же синхронно, с благоговением, встречаем соприкосновение губ. Это волшебное, невыразимое, вдохновляющее действие. Самое приятное на свете.
Но на этот раз Аметистовый не застывает, заставляя и время, и нас остановиться. Замереть в пространстве. Словить именно этот момент.
Нет, сейчас все по-другому. Целуя меня с желанием, с отчаяньем, с облегчением от хороших вестей, с благодарностью за безоговорочное принятие, с вдохновением от разгромленных стен, Эдвард вызывает вокруг бурю из искр. Они так и порхают в воздухе, наполняя его электрическим зарядом – особенно между нами.
Одна из рук мужа появляется на стене рядом со мной в такт с тем, как он придушенно стонет, смутившись такого порыва. А вторая гладит мое лицо. Нежно, но требовательно. Оставляет за собой горячие следы, подсказывающие, что извержения вулкана не было… что он сейчас извергается. С облаком пепла и обжигающим морем лавы.
Я накрываю руку Эдварда своей, когда он останавливается, дав мне вдохнуть хоть немного воздуха, и с закрытыми глазами тщетно борется со своим сбитым дыханием.
Я перехватываю его ладонь, пожимая ее и с хмуростью встречаю странное ощущение на пальцах.
Отрываюсь глазами от его лица, воспользовавшись тем, что пока этого не видит. И всхлипываю сразу же, как понимаю, откуда это ощущение…
Вся тыльная сторона ладони Эдварда… в царапинах. В отметинах от длинных ногтей. Зазубринки-полумесяцы особенно глубоки у проглядывающих сквозь кожу вен. Они совсем свежие – еще красные.
Серые Перчатки открывает глаза, всколыхнувшимися морщинками у них доказав, что понимает причину моего недовольства и словно извиняясь, словно он виноват, несильно прикусывает губу. Как вчера ночью, от озноба. Когда страшно.
Мне нечего сказать. Слова сейчас излишни настолько, насколько никогда не были. И никому они не нужны.
Я прикасаюсь губами к центру его ладони, убеждая, что мне безумно жаль, а затем эту же ладонь накрываю своей. Насколько хватает пальцев – защищая.
- Мой Уникальный…
Эдвард снова меня целует. Только услышав это прозвище, не выжидая и секунды, целует. Так же, как и минуту назад – с искрами.
Сегодня со сдержанностью попрощались все.
- Потребность, - Эдвард делает паузу, чтобы это сказать. Сбитым, сдавленным голосом, но подавляюще откровенным, - в основе их союза лежала потребность друг в друге…
Я смотрю на него, не отдаляясь и на миллиметр, и узнаю цитату Гюго. Кажется, что говорили мы о нем не этим утром – слишком много всего произошло. Едва ли не целая жизнь.
Горечь, потеря, ужас, бесконтрольное отчаянье, боль и слезы… очень много слез. День прошел практически без улыбок, освещенный лишь одной – Эдварда. И такого дня не хочет допускать больше никто. Мы, наконец, ощутили всю ценность прежних недель. Это осознание и подбивает мужа продолжить:
- Гуинплен спасал Дею… - его губы на моем лбу, горячее дыхание щекочет кожу, а голос тише, проникновеннее, - а Дея спасала Гуинплена, Белла.
Он признался.



_____________

Хочу напомнить, что на нашем форуме идет конкурс на лучшее олицетворение Каролины Каллен. Будем ждать вашего участия! Подробности здесь (сообщение 884 на форуме, страница 36)

Вот оно все же и случилось... Теперь остается только добавить, что автор с нетерпением ждет возможности услышать ваше мнение как здесь, под главами, так и на нашем форуме! Что еще сказала Эдварду Константа? Почему не исправил мнение доктора Эммет? Что он понял? И о чем говорил Деметрий, козыряя именем "Алексайо"?
Продолжение ожидается в двадцатых числах августа (оповещение получают отписавшиеся на форуме/под главой), а потому ваши отзывы как никогда важны.
Спасибо за прочтение!