ВИДЕО К ГЛАВЕ, из которого читатель может узнать много нового... если ему интересно

----------

Темно-синий.
Нет.
Темно-фиолетовый.
Черный. Черный и темно-фиолетовый с вкраплениями желтовато-белого света звезд. Некоторые из них так далеко, что теряются в синеве, и тогда цвет становится более насыщенным. Темно-синим.
Вспышка – то ли желтая, то ли белая, то ли красная. Скорее всего, все три оттенка.
Ровно, красиво, как всегда, разделяя небо напополам. Как раз по контуру звезд – где их больше, оттуда и раздастся гром. Темные тучи недвусмысленно намекают, что даже небесное сияние их не остановит – будет гроза. Никуда не деться.
Я слышу это послание первой – послание неминуемости грядущего, и того, что его не предотвратить. Я смотрю прямо на небо, которое разверзается мучительно-знакомой вспышкой, и, кажется, теряю голос – кричу, а голоса не слышу. Нет голоса.
Вокруг меня темнота. Теплая, липкая, податливая темнота. Гром слепит из нее что захочет, а молния неминуемо ее разобьет. На мелкие-мелкие кусочки.
Во мне велико желание зажмуриться и вжаться лицом в подушку. Мне хочется перевернуться на живот, стиснуть одеяло пальцами, зарыться под него и отползти в самый темный угол, где меня не достигнет сияющий разряд. Но каким бы ни было желание, а реальность штука тонкая – а потому желания часто и не воплощаются в реальность.
Глазами, распахнутыми настолько, насколько это возможно, не мигая, отчего они саднят, гляжу на небо. На молнию. На прячущиеся звезды. Погаснет последняя – погасну и я. Мало кто выживал, испытав все, что может предложить гроза…
Еще секунда. Не больше секунды. Всегда все решает одна-единственная секунда!..
Я рыдаю.
Не плачу, не скулю, просто рыдаю. Слезы мутят обзор, мешают адекватно принимать ситуацию, но, стоит признать, облегчают боль. Страшнее всего ожидание. Момент - он так, приходит и забывается. А вот ожидание – нет. Оно разъедает изнутри, растворяет душу, пригибает к земле. И если уж от ожидания новой боли я когда-то хотела перерезать себе запястья, что еще можно сказать о нем?
Приговор вынесен и обжалованию не подлежит.
Поздно.
Небо темнеет, становясь почти полностью черным. Звезд уже нет. Ветер несет на них тучи, и они прячутся, не желая марать свою небесную чистоту зрелищем страшной расправы. Гром уже где-то недалеко, мне кажется, я слышу его грохот. А молния, сворачиваясь в тонкий клубок, почти ощутимый моей кожей, клубок, что рассеивается в пространстве дугами разрядов, шипит и скворчит. Наполняется силой. Готовится. Вот-вот ударит…
Однако прежде, чем тоненький яркий луч достигает меня, и прежде, чем замертво падаю на свою постель, как когда-то на землю мама, кто-то забирает меня из-под удара. Продлевает пытку.
- Изза…
- Сейчас… - отрицательно бормочу, кусая пересохшие, вероятно, белые от холода губы. Плотно закрываю глаза, не собираясь открывать, - вот-вот, вот-вот…
Благодетель отказывается помиловать меня и выпустить из своего заточения. Его объятья крепкие, его дыхание совсем близко, ближе молнии, а его голос тверже и громче.
- Проснись, моя девочка, - просит он.
Я скорбно усмехаюсь, подавившись своими всхлипами. С недюжинной силой цепляюсь пальцами за сдерживающие меня руки, стараясь от себя отшвырнуть.
- Лучше сейчас… - хнычу, не ощущая в себе и толики силы, чтобы ждать снова, - пусти меня… не держи меня!..
- Изза, Изз, - он уговаривает так же, как уговаривал бы ребенка. Он настойчив, но не резок. И он не делает мне больно в ответ на ту боль, что причиняю, оставляя ногтями царапины на коже его ладоней. – Открой глаза. Посмотри, посмотри на меня. Все хорошо. Тише, - наклоняясь к самому уху, нашептывает, - тише-тише, Изз.
- Я умру сейчас, - реву, надеясь хоть на каплю сочувствия, - так дай мне умереть быстро! Пусти!..
На моих плечах что-то теплое поверх сдерживающих рук. А эти самые руки, оживившими пальцами, снесшими мою атаку безропотно и терпеливо, гладят ткань пижамы. Успокаивают.
- Изза, вздохни поглубже, - шепчет благодетель, легонько целуя мой висок. Его губы теплые, его дыхание – обжигает. И под стать его поцелуям, под стать тому, как медленно ведет их череду от виска ко лбу, моя кожа загорается ярким пламенем. Саднит.
- Больно…
- Не будет больно, - обещает мужчина, прижав меня к себе крепче и, наконец, достигнув лба. Касается прямо посередине, у изгиба переносицы. Намеренно делает это медленно, не спешит. Дает мне постичь каждую секунду этого поцелуя… и почувствовать кое-что другое.
Я прерывисто, сдавленно вскрикиваю, услышав аромат клубники. Простыни, клубника, оттенок банана и совсем чуть-чуть, капельку, свежей бумаги.
- Эдвард! – резко выдыхаю все, что есть в легких, подскакивая на своем месте. Толком не зная, куда бросаться, дергаюсь вперед, поближе к тем губам, что подсказали ответ. И потому, как прижимаются ко мне сильнее, понимаю, что направление верное.
- Правильно, Изз, - подбадривает он, сделав тон настолько добрым и улыбчивым, что у меня щемит сердце. Я никогда не встречала такого тона. – Открой глаза, пожалуйста. Посмотри на меня.
Я прижимаюсь к нему сильнее, насколько позволяет наша полулежащая поза. Я заставляю руки послушаться и, перестраховав меня, спрятаться за спиной Каллена. Привязать его ко мне, пусть и не самыми крепкими, дрожащими канатами. И только потом, всхлипнув, все же исполняю просьбу. Открываю глаза.
Знакомая темнота, комната, молчание и никаких вспышек. Я вздрагиваю всем телом, уловив нечто белое, что движется возле окна, но оно оказывается шторами. Теми самыми, что скрыты под темной грубой завесой. Мы на ночь окна… не закрыли!..
- Изза, - зовет бархатный шепот, опускаясь на тон ниже. Одна из рук отпускает мое плечо, давая полностью повиснуть на второй, и касается лица. Приподнимает подбородок, ласково погладив его, чтобы я смогла найти взглядом аметисты. Заметить их посреди всего того безумия, в которое окунулась.
- Т-ты… - я боюсь моргать, чтобы не пропали эти глаза. Всматриваюсь в них, проникаю в них, цепляюсь, как за последнюю надежду, будто повисла на краю пропасти. Без них я абсолютно точно обречена.
- Я, - нежно заверяет голос, - я здесь. И ты со мной. Не бойся.
По горячим, и без того пылающим щекам текут слезы. Они такие соленые, что у меня першит в горле, когда слизываю те, что оседают на губах. Теплые и соленые. Горькие.
- Не надо, - уговаривает Эдвард, завидев эту жалкую картину, - ну что ты, Изз, все ведь в порядке. Не плачь.
Длинные пальцы касаются моей щеки робко, будто ненароком, прогоняя всего лишь одну влажную капельку. Но остаются на коже, потому что сразу же приникаю к этим пальцам. Выворачиваю голову едва ли не до хруста шеи, чтобы почувствовать всей поверхностью правой стороны лица. От них веет утешением.
- Молния, - жалуюсь я мужчине так, будто ему под силу что-то сделать.
- Тебе приснилась молния? – сочувственно зовет Эдвард, чуть ослабляя хватку и позволяя мне положить голову на свое плечо. По диагонали аметисты видно куда хуже, однако Серые Перчатки немного поворачивается, облегчая эту задачу.
- Нет… - жмурюсь, поджимая губы и не допуская очередной череды всхлипов, - она не снилась… она… она здесь!
Кивком головы, даже не пытаясь оторвать пальцы от спины мужа, указываю на окно. Делюсь тем, что увидела. Своим ужасом.
- Ее нет, - заверяет меня Эдвард, даже не оглянувшись, - это просто сон. Никакой грозы.
- Она была, - упорствую, глотая слезы, - я видела… я почти, она ведь почти… - и тут страшная по своей силе догадка пронзает сердце:
- Ты мне не веришь?..
Аметистовый поспешно, прежде чем успеваю убедить себя в правдивости этого предположения, произносит:
- Верю. Ну конечно же верю, Изза. Но даже если и была, сейчас ее нет, верно? Ты видишь молнию?
Его тон, то, как растирает мои плечи, как пронизывающе смотрит, как держит меня и одеяло, наброшенное на плечи, приносят ту недостающую капельку сил, какая нужна, дабы решиться взглянуть на окно. На белые, колышущиеся от ветра шторы. Принять свой страх и встретиться с ним лицом к лицу.
Впрочем, к моему безграничному облегчению, небо за окном хоть и темное, но со звездами, и нет намека не то что на темные тучи, а даже на облака. Просто яркие звезды. Никакой грозы.
- А где?.. – растерянная, оборачиваюсь к Каллену, - но я же… как же?..
- Это неважно, - не заставляя заново все обдумывать, не переубеждает он, - важно, что теперь все в порядке. И нет ничего страшного, правда, Изза?
- Но она была!..
- Была и прошла, моя девочка, - заверяет Эдвард, краешком губ улыбнувшись мне, - попытайся расслабиться и немного успокоиться. Тебе холодно?
- Ты не видел молнии?.. – не унимаюсь я. Неужели и правда все приснилось?
- Я не видел, нет. Но скажи мне, пожалуйста, Изза, тебе холодно?
Похоже, это все, что его тревожит.
- Чуть-чуть…
- Ага, - впервые при мне использовав слово из лексикона Каролины, Эдвард в очередной раз легонько касается губами моего лба, расправляя на плечах одеяло и сводя его края вместе, - значит, сейчас мы это исправим.
Я не предпринимаю никаких действий, чтобы помешать ему. Молчаливо, изредка смаргивая теперь беззвучные слезы, сношу все, что делает. Как удобнее усаживает на своих коленях, на которых, к моему удивлению, нахожусь, как гладит по спине и талии, стараясь укутать и их, как накрывает подбородком мою макушку – верный знак того, что рядом. Что здесь.
И, возможно, поэтому я все-таки решаюсь немного разжать руки, которыми до сих пор отчаянно держусь за мужа. Будет несправедливо, если после всей этой заботы не дам ему нормально дышать.
- Тебе больно? – озабоченно зову, насилу заставляя пальцы ослабить хватку.
- Нисколько, - Эдвард добродушно усмехается, не давая мне и повода усомниться в своих словах, -а тебе?
В его голосе никогда не было прежде столько нежности. Будь мое состояние получше, я бы наверняка смутилась эмоций баритона.
- Глаза болят…
Палец Серых Перчаток, как раз стирающий одинокую слезинку с моей скулы, замедляется. Уже гладит, а не прикасается.
- Тогда закрой их, - предлагает он, - станет легче.
Я с нерешительностью прикусываю губу. Морщусь.
Удивительно, что еще остаются какие-то зачатки сил на то, чтобы думать о том, как воспримут мой вопрос, но объясняю это беспокойством. Каждую секунду, хочу того или нет, боюсь, что Эдвард отстранится. Исчезнет. А я проснусь в своей постели, в гребаной резиденции Рональда и, зажав зубами подушку, буду обхватывать себя руками, создавая иллюзию близости хоть кого-то.
- Ты… - к той слезинке, что Эдвард не стер, добавляется новая, - а ты останешься?
Добрые глаза лучатся огоньками теплоты. От нее у меня перестает болеть сердце.
- Конечно, Изза.
- Ладно.
Я слушаюсь. Аметисты пропадают, и мне хочется запаниковать от того, что не вижу их, но сдерживаюсь. Покрепче приникнув к плечу мужчины, терпеливо сношу жжение, сопровождающее первые секунды после того, как закрыла глаза. Губы дрожат, и соленой влаги становится больше, но боль проходит. И, как и обещал Каллен, наступает блаженное облегчение.
- Все хорошо, - подбадривает Эдвард, приглаживая мои волосы.
От его ласки мне хочется мурлыкать – даже сквозь слезы.
Мы проводим в ночной тишине, сидя вдвоем посередине кровати, минут десять. Я отогреваюсь, прогоняя мысли о полусне-полуяви, в который так поверила, ориентируясь на трепетание штор, а Эдвард успокаивает меня, справляясь одними прикосновениями куда лучше, нежели с применением слов.
Его молчание становится и моим молчанием.
А его руки – лучшее лекарство, которое мне когда-либо предлагали. Никакой кокаин не идет в сравнение.
- Ее правда не было? – тихонько зову, совладав с эмоциями в голосе, - молнии?
- Нет, - с осторожностью к моей реакции, но все же подавляюще честно сообщает муж, - это просто дурной сон. Будь уверена.
- Но она ведь будет… скоро, - меня передергивает от одной лишь мысли, а Эдвард утешающе усиливает объятья.
- Не скоро.
- Ну как же… - придушенно всхлипываю, пробравшись собственными руками выше и цепляясь теперь за его плечи, - ты говорил, что в России нет грозы зимой… и нет молнии, пока снег не растает. Но снег тает, а зима… прошла. Сейчас весна.
Я впервые в жизни, наверное, с таким ужасом встречаю мысль, что самая суровая пора года закончилась. Что не будет больше сугробов, каскада снежинок, мороза и собачьего холода. Что будет теперь и солнце, и голубое небо, и плывущие по нему маленькие облачка… что я смогу гулять без этих шуб, сапог и прочей непривычной одежды. Вернусь к своему гардеробу из Лас-Вегаса, надену платье, каблуки… господи!
- Изза, но мы живем не на острове Ява, помнишь? – предпринимает попытку прогнать мое отчаянье Эдвард. Упоминает остров, где молнии бьют каждый день и который известен мне, как никому другому, как запретное для жизни и даже мимолетного посещения место. – И то, что идет дождь, не обязательно означает грозу. Я очень сомневаюсь, что до мая стоит ждать чего-то подобного. Еще очень холодно.
Почему-то сейчас его слова совсем не успокаивают.
- Май меньше, чем через месяц.
- Просто не думай об этом, - предлагает Каллен, едва касаясь, смахнув слезы с моей щеки, - с тобой в любом случае ничего не случится.
- Да уж… - усмехаюсь так скорбно, что Эдвард наверняка хмурится.
- Я обещаю тебе, - упорствует он, поправив мое одеяло, - Изза, пожалуйста, поверь: все будет хорошо. Даже когда будет гроза, если будет, ничего не произойдет. Не бойся.
Я не удерживаюсь. Поджав губы, прерывисто вздохнув, открываю глаза. Не теряю времени, не заставляю Эдварда самого их искать. Просто поворачиваю голову и смотрю на него, демонстрируя все те дебри ужаса, какие затаились возле радужки. Вместе с моим голосом, вместе со словами, которые произношу, надеюсь, убеждают Каллена, что мой страх небеспочвенен:
- Первая же гроза меня убьет, - с дрожью признаюсь, сжав пальцами материю его рубашки. Хочу удивиться, почему спит не в пижаме, но вспоминаю причину. Это нежелание массажа, сон в кабинете с ромбиками, чертежи, «Золушка», попкорн и фигурки мышек Карли… господи, это как будто было в другой жизни, не моей. Словно бы сон - все события вчерашнего дня, а не мое представление о молнии.
- Даже мысли такой не допускай, - твердо осаждает мое заверение Эдвард. Качает головой.
- Они все нацелены на меня, - мрачно докладываю, нервно передернув плечами, - они меня должны были убить… не ее!..
В ответ на слезы, которые возвращаются при мысли о маме, Аметистовый гладит мою спину, талию, плечи и волосы. Слишком нежно, дабы предотвратить истерику.
- Изза, нет. Изза, - он привлекает к себе внимание, осторожно потеревшись носом о мой лоб, - я буду рядом. Я не позволю ничему случиться с тобой и тебе навредить.
Я всхлипываю. Слишком, слишком громко.
- Не будешь!..
- Буду. Обещаю, - он возвращает пальцы на мое лицо, расправляясь со слезами. С улыбкой встречает то, как против воли приникаю к его руке.
- Ты сам говорил, что обещания надо выполнять… - под теплым одеялом, рядом с теплым человеком, в темной комнате меня трясет от холода. И вряд ли можно согреть, пока не кончится запал измученного сознания.
- Я выполню, - спокойно уверяет Эдвард, - тише, Изза. Ты так устала, давай поспим? Утро вечера мудренее, помнишь?
Помню ли… первая русская поговорка, которую я выучила. Первая и единственная, а может, и последняя. Мне внезапно становится так горько, а все страхи так уверенно поднимают головы, что ничем не могу сама себе помочь.
- Утром ты уйдешь… - зажмурившись, обвиняю его я, - а вечером ты здесь… вечер утра мудренее! Вечером… вечером я могу дышать!..
Признаюсь, заливаясь слезами и ничуть не жалею. Вот сегодня не жалею. Не могу, не стану жалеть. Он давным-давно должен был это почувствовать. И, по-моему, однажды нечто подобное я уже говорила.
Эдвард смотрит на меня немного округлившимися, в самом уголке зрачка растерянными глазами. Опять воплощая характеристику и близкого, и далекого одновременно, и доступного, и навеки потерянного, усиливает мои слезы. Не ручейки, а водопады. Убийственной силы.
- Что за глупости? – малость оправившись, он потирает свободной рукой мои плечи, - не плачь. Ты же знаешь, что это не так. Ты же знаешь, что я останусь.
- Я останусь… - хнычу, кусая губы, - одна. Даже если пройдет четыре года… даже через четыре года… одна!
Ну, вот и все. Оно выливается наружу. Не удерживается внутри. Все эти две недели, все эти два месяца я только и думаю об этом, вот и не удерживается. Похоже, теперь не только гроза мой испепеляющий душу страх… есть кое-что почище. Кое-кто.
Эдвард спешно пытается подобрать слова. Я по-прежнему лежу на его плече, впившись руками в кожу под лопатками, а потому вижу каждое движение глаз, каждую эмоцию, в них проскальзывающую.
Его волосы взлохмачены после сна, три расстегнутых пуговицы на рубашке дают разглядеть жесткие волоски на груди, темные не переодетые после работы брюки окончательно измяты, а кожа бледная. Эдвард по-прежнему выглядит усталым, хоть сейчас проблем с движением у него нет. Только вот смотрит он так, как и когда сделала ему массаж – рассеяно, капельку испуганно и с хмуростью. Болезненной хмуростью.
- Я очень боюсь того дня, когда нужно будет вернуться в Лас-Вегас, Эдвард, - тихонько всхлипнув, признаюсь я. Смягчаюсь, стараясь не давать истерике волю, - я больше не смогу там жить… не теперь…
Каллен глубоко вздыхает, на одну-единую секунду прикрыв глаза. А когда открывает их, никакой растерянности там больше нет, никаких непозволительных, ненужных собственных эмоций. Только те, что смогут мне помочь и меня утешить. Аметисты наполняются ими, как стакан моим любимым гранатовым соком, за мгновенье.
- Изза, послушай, - вернув голосу прежний бархатистый тон, сделав его мягким и доверительным, просит Эдвард. Убирает мешающую мне прядку с лица, спрятав ее за ухо. Легонько, двумя пальцами, гладит у линии волос на лбу, - ты упускаешь из вида очень важную вещь, которая, думаю, сможет успокоить: твое желание.
Я смаргиваю тяжелые слезы, подняв на него глаза.
- Мое желание?
- Да, - своим голосом, как истинный волшебник, Эдвард придает всем звучащим словам ореол теплоты, должный меня и убедить, и согреть, и унять мои слезы, - я не буду выгонять тебя из этого дома, Москвы и России вообще. Ты захочешь, а не я, попробовать все сначала. В США это произойдет или нет, но ты сама выберешь уехать. Ты примешь решение. И не обязательно, что через четыре года. Вполне возможно, что такими темпами, и к Рождеству, - он снова мне робко улыбается, - в крайней случае, к следующему лету, я думаю. Ты поймешь.
Он все это говорит, и я слушаю, но не верю. Не понимаю. Не могу.
- Неужели кто-то мог захотеть?.. – фыркаю, оглядев лицо мужа рядом со своим, легонечко, под стать его собственным пальцам, коснувшись взъерошенных темных волос, - это же святотатство…
Мужчина немного хмурится, но очень быстро прогоняет это выражение со своего лица.
- Это естественно, - произносит он. Перехватывает мою ладонь, опуская ее ниже и осторожно, будто бы сейчас захочу его ударить, притрагивается губами к моему платиновому кольцу, - и это правильно. Ты увидишь, что правильно. Ты все поймешь.
- Если они непонятно что понимали, если непонятно что видели, то просто очень глупы, - не называя ни имен, ни названий «проекта», бормочу я, - если естественно менять уникальность на призрачные убеждения…
Эдвард усмехается, накрыв мою макушку подбородком. Обнимает так ласково, что становится тепло на сердце, а уверенность в сумасшествии Конти и других «голубок», отказавшихся от него, лишь крепнет. Извращенки. Идиотки. Им воздастся…
Забывается даже мой страх и слезы о грозе. Разговор плавно перетекает в другое русло… и мне хочется сегодня оставить его здесь. Ночью, после слез, после этого кошмара и после посещения кабинета с красным ромбом на двери… сомневаюсь, что может быть уже слишком.
- У меня просто нет того, что тебе обязательно захочется иметь, Изза, - мягко объясняет муж, разглаживая незаметные складочки на моей пижаме.
- Ты что, евнух? – фыркаю, закатив глаза.
Эдвард второй раз при мне смеется. Его грудь подрагивает, на его губах, могу поклясться, улыбка, а голос обретает несколько веселых ноток.
- Нет, Изза, - просто отвечает он.
- Даже если бы ты сказал «да», - серьезно замечаю, уткнувшись носом в его шею, - это все равно не стало бы проблемой.
Руки Каллена ослабляют объятья. Одна из них ложится на мои плечи, оставляя в покое талию, а вторая – на затылок, на волосы. Медленно и выверенно их гладит.
Эдвард вздыхает.
- Изабелла, девочка, - в голосе, слабея, тает его прежняя улыбка и смех, - не надо. Оно того не стоит.
Прогоняя остатки всхлипов, так неожиданно затихших и ушедших в небытие, как и слезы, я прислушиваюсь и хмурюсь, не улавливая сути этой фразы. Но прежде, чем успеваю возразить, Серые Перчатки продолжает.
В ночи его голос звучит очень проникновенно, а ласковые касания, будто запретные, лишь усиливают впечатление доверительности.
- У тебя все будет замечательно, - шепотом обещает Эдвард, - у тебя будет чудесная, большая семья и двое или трое прекрасных детишек. Кареглазых, - его голос лучится обожанием и теплотой, от которой у меня, почему-то, по спине бегут мурашки, - у тебя будет свой красивый дом, куда красивее, чем все наши вместе взятые, и в этом доме ты будешь по утрам варить манную кашу. Без комочков.
Он прерывается, заслышав мою усмешку с примесью грусти и, кажется, улыбается. Все-таки улыбается.
- У меня уже есть семья, я не хочу другой.
- Верно, - Эдвард кивает, - но мы подумаем, что можно с этим сделать.
Я едва не сбалтываю лишнего, что вертится на языке, чудом устояв перед искушением. Прикусываю губу.
- Твои акварели будут выставлять в художественном музее, Изза, - тем временем продолжает он, - и про них будут писать много интересных очерков. Но самое главное, у тебя будет будущее. Ты будешь уверена в завтрашнем дне, потому что сама станешь его строить вместе с человеком, разделяющим твои интересы. А это как раз то, что я больше всего для тебя хочу.
- А то, чего я хочу, учитывается?..
- Конечно. У тебя будет если не все, то большая часть того, чего ты хочешь, - оптимистично заверяет Эдвард, - поверь, не стоит ставить все это на одну чашу весов с сегодняшними мыслями. И месяца не пройдет, как ты увидишь всю суть сама. И тебя не будут больше пугать никакие грозы.
- Они не пугают, пока ты здесь…
Он ободряюще гладит мою шею, добравшись до нее сквозь мои волосы.
- Я уже обещал тебе, что буду здесь столько, сколько потребуется. Пока ты в этом нуждаешься.
- Как «Моя ужасная няня», да? – сморгнув навернувшиеся слезы, шепчу я, - «пока я нужна вам, я буду рядом, даже если я нежеланна. Но когда вы перестанете нуждаться во мне, как бы я ни была желанна, я все равно уйду».
Отстраняюсь от Эдварда, сев прямо на его колени и заглядываю в глаза. На этот раз по своей инициативе. Увереннее. Как раз когда произношу знаменитую цитату мисс Макфи.
- Ну, если учесть, что я не совсем няня, близко к сути, - все еще пытаясь шутить, произносит Эдвард.
Я смотрю на него и понимаю, что не могу такое слушать. Все эти рассказы о счастливой жизни, семье, человеке, который разделит со мной горе и радость… все эти рассказы, которые он, похоже, никогда не сделает правдой для себя.
Я смотрю на него и теряю все то, из-за чего впадала в истерику, плакала и царапала его руки. Мне уже не до грозы, не до молнии и уж точно не до каких-то там призрачных ожиданий, пока сама решу (какая глупость!) уехать от Калленов. Пропадает и сонливость, и растерянность. Я прежняя. Я здесь. И я не позволю ему заниматься самобичеванием, пока рядом.
- Да, - соглашаюсь, привлекая внимание Серых Перчаток своим собранным тоном, - ты совсем не няня, ты куда значимее и куда серьезнее. А еще – намного красивее.
И тут же, не дав Эдварду увернуться, обе ладони, совсем каплю подрагивающие, кладу на его лицо. Слева и справа, на две щеки. Большими пальцами ближе к скулам - глажу их. Глажу и смотрю прямо в мерцающие даже в темноте глаза. Подтверждаю, что плевать мне на неподвижность, на асимметрию.
- Уникальный, - катаю это слово на языке, не переходя грань допустимого шепота, который обратит всю ситуацию против меня и спугнет Эдварда, - Алексайо… спасибо, что сказал мне свое настоящее имя.
Потерянный и тщетно старающийся взять себя в руки, после этих слов Аметистовый едва не лишается дара речи. Его глаза округляются, а внутри них что-то блестит. Что-то прозрачное. Такие же, как и мои совсем недавно, слезы. Он не ожидал.
Я очень хочу его поцеловать. Прямо сейчас, прямо здесь, в этой спальне и ночью, после того, как успокоил и утешил меня. Прикоснуться губами к его губам легонько-легонько, дуновением ветерка, на секунду – показать, что давно уже поставила на чашу весов то, что дорого, и готова от многого отказаться. Это ведь на самом деле не было шуткой – про евнухов. Секс, каким бы желанным прежде не был, сейчас является простой усладой тела. Не души, нет. Ни в коем случае не души. Услада души в касаниях и поцелуях. Ими я сполна заменю себе всю физическую близость, если по каким-то причинам Эдвард не сможет мне ее дать… я готова. Я согласна. О да.
Я очень хочу ему признаться. Прямо сейчас, прямо здесь, в этой спальне. Сказать три простых слова и навсегда, на веки вечные оставить за спиной мысли, будто бы все вокруг сомневаются в его ценности. Изгнать такие мысли из его головы. От моего «я люблю тебя», уверена, аметисты запылали бы ярче.
Но сдерживаюсь. Не целую и не признаюсь. Смотрю в глаза, держу в ладонях лицо, даже не наклоняясь вперед, и терпеливо сношу жжение в груди от нетерпения и отчаянного желания показать то, что чувствую. Переубедить. Вдохновить. Успокоить.
Он так смотрел на меня, когда я сделала этот чертов массаж… он сказал «никто и никогда»… боже мой, ну неужели правда? Как же они могли?..
Я отплачу им всем сполна. Я возмещу ему все сполна. Пусть только позволит. Пусть только даст мне маленький, один-единственный, шанс. Пожалуйста!
У меня щиплет в глазах, а губы подрагивают. От Эдварда это не укрывается. Его лицо – почти полное отражение моего. Разве что все морщинки слева.
- Изза… - ошарашенно, слишком тихо говорит он, неровно выдохнув.
- Белла, - поправляю, покачав головой. Улыбаюсь ему. – Для тебя я Белла, Алексайо…



Темно-зеленый.
Нет.
Яблочный. Яблочный с вкраплениями кораллово-розового и желто-коричневого для только-только начавших отходить от зимы веток. Возле окна Эдварда растет яблоня, и ее одну, как раз, видно с моего теперешнего ракурса. С кровати. С левой ее стороны, голова на подушке.
Солнечные лучи, с легкостью минуя полупрозрачные шторы так и оставшегося открытым окна, пробираются в спальню. Играют на покрывалах, простынях, а затем проскальзывают и к подушкам. Один из них, самый смелый, взбирается на спину Эдварда, с удобством, как котенок, устраиваясь там.
Каким-то чудом возвращаясь к той позе сна, с которой мы вчера начали, Эдвард спит на животе, обняв руками подушку. Его голова повернута вправо, в мою сторону, и снова лицо не скрывается в мягкой наволочке. К тому же, я впервые чувствую ноги мужчины так близко к своим. Либо я пододвинулась, либо он самостоятельно их передвинул.
Сама я сплю на спине, но выгнувшись достаточно, чтобы щекой коснуться плеча мистера Каллена. Да и руки мои недвусмысленно обвили его руку.
Я улыбаюсь, жмурясь от солнышка, теперь касающегося и моего лица.
Истинно весеннее утро. Даже не верится – особенно после так плохо начавшейся ночи.
И да, сегодня не просто весеннее утро, и даже не просто субботнее утро. Я помню, Карли как-то проговорилась мне, что у ее папочки день рождения девятнадцатого марта. И пусть у меня было меньше недели на то, чтобы отыскать подарок, достойный сорокалетия младшего мистера Каллена, надеюсь, я угадала и ему понравится. Мы ведь сегодня поедем к ним, правда?
Ох, это будет потрясающий день. Какой же потрясающий!..
Я окончательно просыпаюсь, мечтательно улыбаясь начавшемуся дню. Бывают пробуждения, когда все вокруг – прекрасно. Оно меня и настигает сегодня.
Рядом со мной замечательный и любимый мужчина, чье доверие, надеюсь, немного укрепилось после нашего ночного диалога, меньше чем в десяти километрах нас обоих ждет маленькая солнечная девочка, чьи глаза всегда так ярко сияют, а Эммет наверняка планирует удивить всех каким-то новым чаем. Последнее время экзотические напитки не сходят у него с рук – и какой же сорт мы еще не пробовали? Такой остался?
Я посмеиваюсь, аккуратно поведя головой в сторону, чтобы размять ее. Поза не самая удобная, зато очень доверительная. Серые Перчатки, хотел того или нет, повернулся ко мне спиной… правда, пока еще в белой рубашке.
Есть любовники, которые хотят просто любоваться друг другом?
Я ловлю себя на мысли, что если бы Эдвард сейчас снял одежду, я не накинулась бы на него с голодным сексуальным ревом и попыткой соблазнить. Для начала я бы просто посмотрела как следует на то, что столько времени хотела увидеть. Получила бы эстетическое удовольствие – в самой чистой форме. А потом бы мы уже поговорили о дальнейших планах.
Ладно. Это все, конечно, очень мило и притягательно, но оставаться передо мной хотя бы на треть обнаженным Эдвард явно не планирует. А я не стану его заставлять. Тем более прямо сейчас меня ждет еще одно очаровательное зрелище – зря теряю время.
Я медленно, выверяя каждое движение, поворачиваюсь на бок. И вот уже тогда, убедившись, что не потревожила мужа, с удовольствием обращаюсь к знакомой картинке.
Приникнув левой щекой к подушке, с плотно закрытыми, но немного выпяченными вперед губами, Серые Перчатки прячет аметисты за сиреневыми веками и темными, как у Карли с Эмметом, ресницами. Уже по ним одним я верю, что он родился в Греции. Мало у кого бывают такие красивые ресницы. И он прекрасен с ними.
Греция…
Вчера, даже скорее сегодня, потому что дело было после полуночи, Эдвард назвал мне свое имя. Настоящее имя. С острова. Он сказал, на Сими его так звали. Но что такого связано с этим местом? Он вспоминал о нем и когда мы говорили о лошадях, о рыбе… он едва ли не морщился с отвращением, едва я упоминала рыбный бульон. И почему в глазах вчера был столь бездонный колодец горечи? Видимо, обошлись с Алексайо далеко не лучшим образом… не так, как он заслуживает. Но имя красивое.
Только вот одним именем все не кончилось. Я тоже назвала свое. То сокращение, что прежде было доступно лишь Роз и Джасперу, черт бы его побрал, всплыло в памяти и я не удержалась. Прошептала-таки. Видимо, намеревалась сделать частью своего несостоявшегося признания, вложить чувства и мысли, которые охватывали при упоминании трех заветных слов, в это имя.
Белла.
Ну что же, теперь на одного человека на свете, который знает, что я не просто Изза, стало больше. На одного очень достойного человека.
Если честно, я не совсем представляю, как теперь мы будем общаться. Столько откровений за одну ночь не то чтобы много, просто неожиданно. Да и этот сон про грозу, который я отказывалась считать сном… слишком. Оно все навалится, упадет сверху сразу же, как Эдвард откроет глаза и посмотрит на меня.
Однако сейчас он спит. И сейчас, еще хотя бы несколько минут, у меня есть возможность насладиться новым теплым утром. Вполне возможно, оно принесет счастливый, спокойный день. И все трудности, которых я боюсь, окажутся пустяками.
Хоть бы.
В утренней тишине раздается пиликанье мобильного телефона. Я как раз протягиваю руку, чтобы осторожно поправить сползшее с плеча Эдварда одеяло и, заслышав его, как от огня отдергиваю ладонь, испугавшись. Телефон на прикроватной тумбочке вспыхивает, получив СМС, а затем потухает. На экране отображается текст, но, во-первых, отсюда мне не видно букв, а во-вторых, некрасиво было бы читать сообщения Каллена без него. Я не стану. Я давно так решила.
Зато, избавляя меня от головной боли, а Эдварда – от пут сна, мобильный делает свое дело. Очаровательная картинка пропадает, черные ресницы перестают касаться бледной кожи, а сонные аметисты предстают передо мной солнцем и утром нового дня.
- Изз… - с легонькой улыбкой, тронувшей губы, здоровается мужчина. Не без удивления встречает нашу позу, но старается этого не показывать. Даже сейчас, еще толком не отойдя от сна, намерен себя контролировать.
- Доброе утро, Эдвард, - улыбаюсь явнее, демонстрируя, что очень довольна тем, что имею. Закрепляя это мнение окончательно, даже глажу его по руке – мятая материя рубашки на удивление мягкая.
Серые Перчатки немного поворачивает голову и пытается отыскать глазами часы. Но динозаврики, как и повелось, с его стороны.
- Не скажешь мне, сколько времени? – в конце концов сдавшись, задает вопрос мне. С некоторым смущением.
- Половина одиннадцатого, - без труда разглядев цифры у него за спиной, отвечаю, - и десять секунд.
- Половина одиннадцатого? – он хмурится, не успев себя остановить, и испуганно оборачивается к часам, - а будильник?..
- Я не слышала. Он должен был звонить?
- Три раза, - Эдвард тяжело вздыхает, с аккуратностью высвободив свою руку из моих тут же разжавшихся пальцев, и поворачивается на спину.
Его разбирает смех, но смех горький. Не тот, которым я вчера наслаждалась.
- Что?.. – не совсем понимая, что происходит, придвигаюсь ближе, приподнимаясь на локте возле его плеча, - если бы я слышала, я бы разбудила, честно. Он не звонил.
- И доверяй потом телефонам… - мужчина прикрывает глаза, раздосадовано потерев пальцами лоб, - знаешь, такое ощущение, что эти чертежи не хотят быть переделанными.
Мне нравится его настрой и его общение. Такое спокойное, раскрепощенное… может быть, он просто не до конца проснулся, но нет ничего страшного, что я себе так усиленно рисовала.
- Они просто хотят, чтобы ты выспался, - добродушно предполагаю я, улыбнувшись шире, - десять тридцать – совсем не позднее время.
- Если учесть, что будильник стоял на шесть тридцать, все же не слишком раннее, - отшучивается муж. Но потом очень быстро серьезнеет, пугая меня такой резкой сменой настроения. – Как ты?
От неожиданности даже теряюсь.
- Я?..
Эдвард поворачивается вправо, ко мне, так же привставая на локте. Он выше меня на полголовы даже из такого положения.
- Ты выспалась, Белла?
Мое имя. Ну наконец-то. Слышать его от Эдварда еще лучше, чем я предполагала. У сердца тепло.
- Да, - киваю, потому что это правда. Но даже если бы дела обстояли по-другому, я бы все равно его не расстроила. – И… спасибо, что был рядом ночью.
Он понимающе, с нежностью смотрит на меня. Уголки губ подрагивают, не решаясь приподняться как следует.
- Когда тебе страшно, ты всегда можешь рассчитывать на меня. Мы ведь договорились, что я – твоя страховка. А страховка работает в любое время.
Я усмехаюсь.
- Ей тоже нужно отдыхать. Вчера вечером…
- Да уж, вчера… - Эдвард мгновенно сникает, мне кажется, немного пунцовея, - я хотел бы попросить у тебя прощения за вчерашний вечер, Изз… Белла.
Он будто бы прощупывает почву – говорит негромко, достаточно медленно, исправляется на моем имени. Похоже, ситуация вне его контроля, а ему это не нравится.
- Попросить прощения?.. – недоверчиво переспрашиваю я.
- Это было по меньшей мере некрасиво – заставлять тебя со мной возиться. Такого больше не повторится.
Я едва не фыркаю – с трудом удерживаюсь.
- Но мне не было это в тягость, - пока он, чего доброго, не подумал, будто действительно я ждала этих извинений, поспешно объясняюсь, - ты ведь тоже заботишься обо мне.
Стеснительный, задумчивый взгляд Эдварда встречается с моим. Внутри его радужки немного другой оттенок, под стать непонятным чувствам. Ближе к лавандовому.
- Значит, я прощен?
Я робко, но все же с явным желанием прикасаюсь к его ладони. Она совсем рядом – несильно потирает между пальцами простынь в ожидании моего ответа. Он волнуется?
- Конечно. Но я не обижалась, Эдвард.
Каллен с признательностью кивает.
- Я обещаю, что буду вести себя сдержаннее. Не беспокойся.
Боже мой…
Я подбираюсь на пару сантиметров ближе, останавливаясь как раз под немного потемневшими фиолетовыми глазами. Они смотрят прямо на меня. Не моргая.
- Не прячься, - тихонько прошу у их обладателя я. Той самой фразой, что больше двух недель назад, успокаивала во время нашей прогулки. Тогда разговор впервые зашел о Греции.
Он напрягается.
- Не все то, чем кажется, - с легкой и замаскированной, но все же ощутимой грустью, отзывается мне Эдвард. Почти с сожалением проводит пальцами по моим спутанным волосам, постепенно переходя на шею.
- И тем оно лучше, - оптимистично заверяю, - аметист ведь на вид тоже просто камень…
- Аметист?
Мне становится смешно от того, каким недоуменным тоном Эдвард произносит это слово.
- Ты – это аметист.
Мужчина окончательно теряет суть нашего разговора. Зато он просыпается, и вместе с ним просыпается румянец, который забирает себе обе его щеки.
Вслух Каллен не переспрашивает, однако вопрос так и витает вокруг.
- Не мне учить тебя греческому, но я читала, что название этого камня переводится как «непьяный», - похоже, немного краснею и я, - а ты не пьешь. И лечишь… и твои глаза…
- Мои глаза?..
- Аметистовые, - не выдержав такого прямого, пронзительного взгляда, опускаю голову. Он ведь не обидится на меня, правда?
Между нами повисает небольшая пауза, прячущаяся за каплю сбитым дыханием Эдварда и притихнувшим моим. Я с огромным интересом изучаю темные простыни, а муж, судя по всему, оставшуюся на моей стороне кровати подушку.
- Ты увлекаешься минералогией? – в конце концов, оттаивая первым, зовет он. Не черствым, не злым голосом. Это вдохновляет.
- Это была моя первая ассоциация, - пожимаю плечами, покраснев больше прежнего, - еще в ресторане Белладжио.
Эдвард негромко усмехается. Без юмора – совершенно.
- Потому что это – камень?
В его тоне четкими линиями прорисовывается горесть и мои собственные глаза мутнеют. А потому признаюсь быстро, легко, без задней мысли. Почти мгновенно.
- Потому что фиолетовый – мой любимый цвет.
Мужчина не вынуждает меня поднимать голову, встречаться с его глазами и подтверждать ими сказанное. Он, как и обещал, ни к чему меня не принуждает.
- Фиолетовый?..
- Да. А твой – синий? – перевожу стрелки, лелея мысль, что это спасет щеки от сгорания. Они уже пылают так, что простыни подо мной, наверное, тлеют.
- А мой – синий, - глухо соглашается Эдвард. Его пальцы на моих волосах двигаются медленнее, а затем и вовсе исчезают. Вместе с их пропажей меняется и тон – заполняется, насилу, но заливается энтузиазмом. Делает себя прежним. Выгоняет все ненужное. – Пора вставать, Изза.
К тому моменту, как я поднимаю глаза, лицо Эдварда беспристрастно и спокойно и, даже если в глазах еще улавливаются какие-то тлеющие огоньки, то в чертах их нет и вовсе. Все как прежде.
Прячется-таки…
- Тебе пришло сообщение, - встаю с простыней, неловко одернув свою пижаму, - кажется, оно тебя разбудило…
- Сообщение? – муж оглядывается на тумбочку, оставляя одеяло, которым собирался застелить кровать, в покое.
- Да. Но я ничего не видела, не беспокойся.
Эдвард благодарно кивает, вводя код блокировки от экрана и сосредотачиваясь на СМС. Я не мешаю ему. Моя вчерашняя одежда так и лежит одиноко на кресле возле ванной, и, прихватив ее, я сразу же скрываюсь за белой дверью. Больше здесь идти некуда.
Ни душа, ни особых утренних процедур. Споласкиваю лицо, переодеваюсь и, проведя по волосам своей расческой, отныне поселившейся здесь, намереваюсь вернуться в комнату.
К моему изумлению, Эдвард сидит на постели уже одетым – брюки те же, а вот пуловер свежий. Он и сменил рубашку. Он синий.
- Да, у Хафиза чудесные газели, Конти. Очень мудрые, - мужчина потирает пальцами переносицу, упершись локтем в собственное колено, - а зачем ты их читаешь? Что случилось?
Я останавливаюсь в дверях, зажав в пальцах расческу. Заслышав русский, увидев Эдварда на мгновенье раньше, чем поднимает глаза на меня, отступаю обратно в ванную, делая вид, что расчесываюсь у зеркала.
Вслушиваюсь. Пытаюсь понять. Но слов пока слишком много… и слишком много непонятных.
Конти. Конти что-то читает. И что-то случилось. С ней? У нее? У Эдварда?
Черт!
- Нет, я не видел перевода на греческом… «тому, кто воистину возлюбит, бессмертие смертность погубит...», да, я слышал. Константа, к чему это? Что с тобой? Мне приехать?
Он волнуется. Пальцы сжимают телефон, взгляд тяжелеет, а морщины прокладывают себе путь по выбеленному лбу.
Что-то с Константой. И что-то о греческом языке.
Мне определенно нужно заниматься усерднее.
С беспокойством выглядываю из ванной, беспомощная от непонимания, злая от того, что эта «голубка» в который раз тревожит Эдварда, и нерешительная потому, что ничего не могу поделать. Если сделаю сейчас неправильный, резкий шаг, могу все испортить. Конти этого не стоит.
- Послушай меня, вызывай такси к бару и езжай домой. Я перезвоню тебе вечером. Да, я перезвоню. Я сам. Пожалуйста, поезжай домой, Конти…
В его голосе почти отчаянье. Мои пальцы сдавливают пластик расчески с неимоверной силой.
Перезвонит. Перезвонит ей домой?..
Я глубоко вздыхаю, стараясь сосредоточиться на достижениях, а не проигрышах. Увидеть стакан наполовину полным – это первый разговор Эдварда с Константой, который я могу понять хотя бы на одну десятую. Я дождалась.
За эти две недели ее и след простыл… я даже начала забывать… а напрасно. Ничто так просто не проходит. И никто, тем более эта женщина, так просто не исчезает.
- Да. Вечером. Дождись моего звонка, хорошо? И не делай… глупостей. Ты слышишь меня? Никаких нарциссов! Не заставляй меня их…
Я вздрагиваю, едва не выронив расческу, когда в дверь спальни стучат. Громко.
- Сейчас, - Эдвард прикрывает трубку рукой, оборачиваясь к двери через плечо. Он впервые при мне злится, - ну что там еще?!
Я выглядываю из ванной, заинтересованная нежданным посетителем. Оставляю расческу в покое.
На пороге Рада. Ее глаза беспокойно бегают по комнате, останавливаясь то на мне, то на хозяине, а руки взволнованно сжимают фартук.
- Эдвард, - говорит она, стараясь быстро донести суть своего прихода, - Эммет приехал. Мне кажется, ему плохо…
Мои глаза распахиваются, а уж Каллена и подавно.
- Потом, Конти. Я позвоню потом. Езжай домой, - обрывает звонок. Телефон, не церемонясь, кидает на постель.
- Эммет здесь? – я быстрым шагом покидаю свое укрытие, испуганно взглянув на Эдварда, - но почему?..
- Потом, Изза. Пожалуйста, потом, - Эдвард качает головой, обходя Раду и едва ли не бегом кидаясь к лестнице.
Хорошее утро хорошего дня почему-то рушится слишком быстро. Я едва поспеваю за мужем.
Внизу, у лестницы, Анта. Она хлопочет над пуфиком, который занял неожиданный посетитель, тщетно, судя по выражению лица, стараясь понять, что происходит.
Медвежонок и правду здесь. В джинсах, надетых как первое, что попалось на глаза, в каком-то свитере и, судя по всему, кроссовках, сидит на том самом пуфике – возле двери. Полусидит – на самом краешке. И что-то бормочет.
- Эммет, - Аметистовый, еще не приблизившись как следует к брату, уже окликает его. Голос, к моему изумлению, совсем не дрожит.
Суетливо позади нас спускается Рада. Они с Антой перекидываются многозначительными взглядами, и я теряюсь окончательно. Что здесь происходит?
- Эй, - Эдвард, готовый к разного рода действиям, какие потребуется, нагибается к Каллену-младшему, - что случилось? Сердце? Голова? Рада, принеси аптечку!
Бледный, с красными ободками глаз и нахмуренным, буквально заполоненным морщинками лицом, Эммет медленно качает головой из стороны в сторону. Я никогда не видела его настолько разбитым.
- Она… - глухо бормочет он.
Я миную лестницу, сделав шаг ближе к Калленам. Волнуюсь.
- Кто «она»? – Эдвард оглядывается, но видит только меня, - Изза? Каролина? Ладно… как ты себя чувствуешь? Давай разберемся сначала с этим.
С трудом, но он сосредотачивается. Пытается, по крайней мере.
- Она приехала… - повторяет Медвежонок, громко сглотнув. С яростью, которую плохо сдерживает, отпихивает от себя принесенную аптечку, - я живой, живой! А вот она… и Каролина… господи!
Не выдержав, просачиваюсь за спины домоправительниц, направляясь к кухне. Знаю, где стоит посуда, и знаю, где фильтр. Пока Эдвард пытается выспросить у брата хоть немного подробностей, хоть каких, как раз набираю полный стакан воды.
- Держи, - протягиваю брату Алексайо свою ношу, когда возвращаюсь. Без страха подхожу к пуфику. Я не боюсь Эммета. Эммет больше не Людоед.
Каллен-младший с благодарностью принимает мою помощь, а Эдвард с признательностью кивает.
- Мадлен здесь, - глотнув воды, все же выдавливает из себя Медвежонок, - черт бы ее побрал и черт бы ее забрал… я не знаю…
Едва знакомое женское имя ничего мне не дает, а вот на Эдварда действует как ушат холодный воды. Обливает с ног до головы и шокирует. Еще больше, нежели сейчас.
- Где Каролина? – все, что он спрашивает. Быстро.
Серо-голубые водопады Эммета затягиваются ледяными глыбами и одновременно тающим снегом. Влажнеют.
- Я не знаю!.. – в сердцах вскрикивает он, сморгнув слезы, - они лепили во дворе гребаных снеговиков, а потом… пропали!
- Как это пропали? – мой голос садится.
Аметисты Каллена-старшего наливаются ужасом.
- Пропали?.. – под стать мне переспрашивает он.
Это добивает и без того с трудом держащегося, разбитого папу Каролины. Он вздрагивает, прикладывая ладонь ко рту, и по-настоящему плачет. Я впервые вижу, как медведь-гризли плачет… вполне человеческими слезами.
- Эдвард, а если она что-то сделает с ней? Если она ее увезет?.. Если потеряет?.. Эдвард, что же я наделал?! – запинаясь, насилу выговаривает он, - где мне ее искать? Где мне их искать? Господи!..
Серые Перчатки, хоть и напуган, в руках себя держит лучше. Глубоко вздыхает, прогоняя ужас, и похлопывает брата по плечу.
- С ней все хорошо, Эммет. Каролина в порядке. Она обязательно позаботится о ней, - ровным, спокойным голосом обещает он.
- Позаботится? Сучка? Ты что! – Медвежонка едва не подкидывает на месте, - а мы сидим… почему мы сидим? Но куда мне ехать? Эдвард, скажи, куда мне ехать?!
Стакан в сильных руках дрожит, вода немного расплескивается. Мне до ужаса жаль Эммета. Я пока мало что понимаю, но уже думаю, как ему помочь. И что с Карли. Мадлен, которая?.. А разве это возможно?
- Допей, - советует Аметистовый, похоже, выстраивая в голове план действий. Крепко пожимает руку брата, - глубоко вздохни и допей, Эмм. Мы ее найдем. Я клянусь тебе. Мы очень быстро ее найдем. И сейчас же начнем. Дай мне ключи от машины.
Медвежонок дрожащими пальцами, одновременно выпивая воду, протягивает брату то, что тот просит. Карточку зажигания.
- Изза, - на сей раз Эдвард обращается ко мне. Достаточно громко, - возьми какую-нибудь одежду из шкафа с собой. Побыстрее.
Я еду с ними?
Хорошо…
Раскрываю шкаф-купе, выискивая пальто глазами. Не знаю, где то, в котором приехал Эммет, поэтому просто беру два, судя по запаху, принадлежащих его брату. И свою шубу, конечно же. Как и просили, быстро.
Только бы не было беды!
Все, о чем прошу, следуя за братьями к небрежно брошенному возле подъездной дорожки хаммеру, чтобы не было беды. Они… мы этого не заслужили.



Темно-серый.
Нет.
Серо-голубой, как и повелось. С вкраплениями серебристого – от неутихающих слез, малахитового – от тоски и едва пробивающегося красновато-коричневого оттенка, знаменующего самобичевание. Он-то и разжигает бесцветное пламя ужаса в глазах Медвежонка.
Я сижу на заднем кожаном сидении выбранного братьями автомобиля, хмуро уставившись на лобовое стекло. Эммет справа, в пассажирском кресле, Эдвард слева, за рулем. Сейчас он выглядит сурово.
Я не задаю вопросов – я только слушаю.
И, к тому моменту, как выезжаем из Целеево на трассу к Москве, уже более-менее понимаю, что случилось.
- Она была здесь в восемь утра, - кое-как контролируя дыхание, изливает душу Каллен-младший. То ли от избытка эмоций, то ли от волнения, то ли просто потому, что не хочет, не переходит на русский. Говорит на том языке, который я понимаю, - она пришла и увидела ее… она посмела прийти!
Его все еще немного потряхивает, а мне все еще непривычно наблюдать такую картину. Эдвард пугается и волнуется тихо, заточая все внутрь себя, включая мысли и опасения, а Эммет наоборот, выплескивает наружу. Мне кажется, он сойдет с ума, если не будет этого делать. И хоть поражает меня эмоциональность Медвежонка, в конце концов, так будет лучше.
- Она просто взяла и приехала к вам домой? – Эдвард сворачивает налево, следуя по указателям, и напряженно смотрит на серое дорожное полотно. Снег неумолимо тает. Но льда никто не отменял.
- Да! – папа Карли отрывисто кивает, поджимая губы, - меня разбудила Голди и сказала, что она тут. Я не успел вытурить ее прежде, чем увидела Каролина.
При упоминании дочери лицо Эммета искажается, а соленой влаги в глазах становится больше. Невероятных размеров ладонь сжимается в кулак, ударяя по своему сиденью, а дрожащие губы искажают следующую короткую фразу:
- Что же я наделал?..
Да, именно серебряный. Серебряный, который от слез, я вижу. В зеркале заднего вида, где отражаются глаза-озера Эммета, это налицо.
И такая правда обрушивает оставшиеся границы, если они вообще сегодня еще где-то имеются.
- Все будет хорошо, - шепчу я, подавшись желанию кое-что сделать. Выпрямляюсь на своем месте, а потом приникаю к спинке сиденья Каллена-младшего, обхватывая его изголовье и, соответственно, плечи мужчины, обеими руками.
Апельсиновый парфюм является прямым отражением горечи бывшего Людоеда. Он мгновенно проникает в мои легкие, оседая там, а выбеленная ладонь со вздувшимися венами, принадлежавшая мужчине, накрывает мои на своей груди.
- Только бы, Изза… только бы… - срывающимся шепотом молит он.
Эдвард оборачивается на нас, на одну-единую секунду отпустив дорогу, и в глазах его, мне кажется, успокоение. За рулем ему сложно утешить брата, а касания, насколько я знаю, самая действенная сила.
- Мне позвонил Павел, Эдвард, - судя по всему, приняв взгляд брата как осуждение, обрывисто продолжает Эммет. В свое оправдание?.. – они там винтят, никак не довинтят хвост «Мечты», и ему нужны были подтверждения, что размер болтов выбран верно. Карли и Мадлен были во дворе… она попросила меня поиграть в снежки с мамой… я отошел в кабинет не больше, чем на двадцать минут. Я оставил им Голди как соглядатая… но к моменту возвращения никого на лужайке не было!
Он с силой зажмуривается, и морщинок на лице становится больше. Растерянный, как ребенок, раздавленный случившимся, Эммет совсем не выглядит железобетонным. Я теперь понимаю, что он такой же хрустальный, как и мы все.
- Они не могли пойти в лес? – негромко предполагаю я, погладив брата Аметистового по плечу, - Карли пару раз показывала мне тропинку…
- Какой лес! – Эммет фыркает, а его пальцы сильнее сжимают мои. Просят не отстраняться. – Она на своих шпильках удивительно, что до нашего крыльца дошла…
- Но ты не проверял?..
- Проверял, - он тяжело вздыхает, прикрывая глаза, - я все проверял…
- Без паники, - вмешивается Эдвард. Его лицо беспристрастно, блещет спокойствием и уверенностью, но мне ли не знать, как все сжимается и крошится изнутри. Эммет благоговеет перед Карли, обожает ее… но то, что она делает с Эдвардом, не поддается описанию. Когда они рядом, когда играют или обмениваются кусочками своих десертов в кафе, создается впечатление, будто только пока девочка рядом, Серые Перчатки может дышать. – Скажи мне, они говорили что-нибудь, пока ты был там? Хоть какую-нибудь невзначай брошенную фразу? Нам нужна зацепка, чтобы знать, где искать.
Эммет хмурится, стараясь припомнить. Его пальцы сдавливают мои сильнее.
- Возможно, торговый центр?.. – предполагает он, - ей жутко не понравилась ее пижама. А сучка повернута на шоппинге.
- Торговый центр, - Эдвард задумчиво катает слово на языке, перебирая варианты. Хаммер он ведет так же легко, как и брат, хотя машина принципиально другая – начать хотя бы с автоматизации всего, что можно, чем славится Медвежонок. Однако, что за рулем любимой «Ауди», что здесь, выглядит Алексайо так же изящно. – Какой самый близкий к нам?..
- Она не поедет в близкий, - Эммет качает головой, запрокинув голову назад и упираясь в подголовник, - нужны марки… Gucci шьет для детей?
- Да, - отзываюсь я. Две пары глаз с некоторым недоумением посматривают в мою сторону.
- Думаешь, она оденет ее во взрослое? – пальцы Эдварда сдавливают руль.
- Она во что угодно ее оденет, - Эммет жмурится, - я не знаю, известны ли ей детские бренды…
- «Империя детства»? Она не так далеко.
- Нет, там дешево для нее, - всеми силами стараясь взять себя в руки и сосредоточиться, Медвежонок хмурится сильнее, вглядываясь в пейзаж за окном. Ненароком он смаргивает слезинку, и она, обретшая свободу, бежит вниз по гладковыбритой щеке.
Для меня это слишком.
Утыкаюсь носом в плечо Каллена-младшего, наклонив голову к его шее. Он тоже, как и брат, делал все, чтобы я почувствовала, что у меня есть семья. Он тоже заботился обо мне. И я отплачу тем же. Особенно сейчас.
Я волнуюсь за Каролину. Даже больше – я боюсь за нее до марша зубов, до мурашек по всему телу. Но все, что могу, держаться рядом с Калленами, чтобы, если что, дать идею или заметить девочку среди череды прохожих. Я очень надеюсь, что с ней все будет хорошо. Я очень беспокоюсь, чтобы она не пострадала. Эммет так не доверяет ее матери… видимо, дела очень плохи.
- Где продается Gucci в Москве? – риторически спрашивает папа Карли, выуживая из кармана телефон, - детский Gucci… черт!
Детский Gucci? В моей голове пробегает какая-то мысль.
…Мы сидели с Каролиной на полу в ее милой комнатке со зверюшками из плюша по углам и их портретами по стенам. Мы рисовали, насколько я помню, ее розового слоника – вторую любимую игрушку (первую мне так и не показали). Мы обводили глаза черным карандашом, а ногам придавали оттенок малинового. И вот тогда Карли, втянувшись в разговор со мной о всяких пустяках, сказала: «не хочешь сменить шкурку, мистер Брендон? Когда мама приедет, поедем с тобой к Винни, она говорит, там очень хорошие шкурки Гуччи найдутся для меня – и тебе что-нибудь подберем».
- Винни! – выдаю я, пока не утеряла в памяти название. – Какой-то Винни… к какому-то Винни!
Эдвард изумленно оглядывается на меня, а Эммет, промазав пальцем по нужной клавише мобильного, сбивает в гугле весь запрос.
- Какой Винни? – морщится он.
- Детский центр «Винни», - немного прикусив губу, предполагает Эдвард. Замедляется, отъезжая в крайнюю полосу, - кажется, мне тоже Карли о нем говорила.
- Адрес… - Каллен-младший торопливо, стараясь не путаться в буквах, набирает новое слово в поисковике. Те пару секунд, что интернет ищет ответы, мне кажется, всерьез готов стереть телефон в пепельно-серый порошок. У него немеренная сила. И мое счастье, что он ее еще контролирует. – Рублевское шоссе?
- Да, верно, - посматривая на указатели и ища возможность повернуть, Аметистовый согласно кивает, - там еще тематические кафе.
- Ехать больше часа… она, наверное, взяла такси.
- Мне кажется, это лучшее место для поисков, - сдерживаясь, пытается убедить брата Эдвард, - мы ее в любом случае найдем, но лучше начать отсюда…
- А если они?.. – Эммет останавливается, не досказав фразу, и его лицо белеет сильнее прежнего. Мне, касающейся его кожи, кажется, будто она становится прохладнее.
- У нее нет ни свидетельства о рождении, ни паспорта, ни твоего разрешения, - ровно вдыхая и выдыхая, перечисляет муж, - она не вывезет ее из России. Не теперь.
Стоит признать, такой разбор по полочкам звучит успокаивающе. Эммет немного расслабляется, глубоко вздыхая, а мои пальцы получают больше свободы. Их теперь не сжимают, а придерживают. И никто не против.
- Попробуй им еще раз позвонить, - Эдвард-таки находит верный поворот, уходя влево, - Каролина взяла телефон?
- Нет, ее дома…
- А Мадлен? Есть ее телефон?
- Парижский, - мужчина без труда находит в списке своих контактов тот, что подписан «М.» и нажимает на зеленую кнопку вызова.
Безрезультатно.
- Не отвечает… - глядя на мобильник, как на своего злейшего врага, докладывает он, - сучка…
- Я уверена, она ей не навредит, - знаю, что тщетно, но пытаюсь утешить Эммета. Хоть как-то, - это же ее дочка…
- Как раз поэтому и стоит беспокоиться, - стиснув зубы, отметает Медвежонок, - никакая она ей не мать! Она, черт ее дери!..
- Поставь на автонабор, - переключая внимание брата на себя и избавляя меня от потока оскорблений в сторону Мадлен, советует Эдвард. На его лбу уже знакомая мне глубокая морщинка. – Ответит, никуда не денется.
Каллен-младший не упрямится. Оставляя идею облить бывшую жену всей грязью, что накопилась, он колдует над мобильным телефоном, вводя нужный код. Позволяет мне вернуться на свое сиденье, самостоятельно, убрав пальцы и похлопав по рукам, отпустив.
Салон погружается в тишину, разгоняемую лишь едва слышным урчанием двигателя.
Эдвард едет быстро, на максимально допустимой (а местами, как вижу, и нет) скорости, но не просит меня пристегнуться. И даже Эммета не просит. Он очень расстроен.
Я сажусь посередине, между двумя их сиденьями, и кладу ладони на плечи обоим.
- Все будет в порядке, - тихонько повторяю, увидев в этих словах сильную необходимость, судя по накалившейся обстановке в салоне.
Эммет перебарывает желание стряхнуть мою руку, едва заметно прикоснувшись к ней пальцами, похлопывая.
Эдвард неслышно выдыхает, пристальнее вглядевшись в дорогу. Однако плечо его, прежде напряженное, расслабленно опускается.
И я мягко, с утешением, улыбаюсь.

Шестьдесят три километра и чуть больше часа спустя хаммер Эммета, управляемый его братом, оказывается на подземной парковке огромного специализированного детского центра.
С громким хлопком двери и заметной спешкой, Медвежонок покидает салон, оглядываясь вокруг в поисках входа.
- Сколько здесь, мать его, магазинов? – ошарашенно произносит он, едва оказываемся внутри. «Винни» занимает почти целый этаж.
- Нам нужно разделиться, так будет быстрее, - Эдвард, стоящий за моей спиной, то ли в раздумьях, то ли случайно потирает мои плечи, - Эммет, вы с Иззой налево, я направо. Держи телефон рядом.
- Я могу пойти вперед, - предлагаю, указав на оставшееся направление, которое Каллен-старший никому не отдал. От входа мы оказываемся буквально на перекрестке разного рода магазинчиков. – Так будет еще быстрее.
- Не надо, - останавливает меня Аметистовый, мотнув головой, - я не хочу, чтобы ты потерялась.
- Я не потеряюсь…
- Изза, пойдем, - Медвежонок, уставший от наших разговоров, легонько касается моего локтя, притягивая к себе, - Эдвард бегает в два раза быстрее нас обоих.
- Я позвоню сразу же, как увижу их, если они здесь, - соглашается Серые Перчатки, разворачиваясь в обозначенную самим собой сторону. На нем, в точности как и на Эммете, потому что так же принадлежит ему, темно-серое пальто с высоким воротом. Его не так уж сложно распознать среди череды светящихся витрин – нетипичный цвет.
- Мы тоже, - папа Карли демонстративно включает телефон на полную громкость, усиливая динамики до предела, а затем протягивает мне руку, - только ты не теряйся, Изабелла, пожалуйста.
- Хорошо, - обещаю, стараясь быть настолько внимательной, насколько это возможно. Проводив взглядом Эдварда, удаляющегося от нас быстрыми шагами, беру за руку бывшего Людоеда. Она раза в три больше моей.
Мы почти бежим. Сквозь торговые ряды, сквозь не редеющие островки-магазинчики, где продается все, что может вообразить себе ребенок, бежим. Эммет просматривает витрины справа, а я слева. И теперь, когда Эдварда, пытающего разгонять сразу все тучи, нет рядом, страх Каллена-младшего – во всю силу – передается и мне.
- Почему ее мама живет в Париже? - не удерживаюсь, пытаясь переключить внимание и успокоить дыхание, я. Как раз возле магазина пазлов – стеллажи уходят в потолок. Эдварду бы понравилось.
- Потому что ее мама – сука, - не утаивая истину, как полагается, и не приукрашая слова, докладывает Эммет, - причем редкая.
Его ноздри раздуваются, губы искажает гримаса ярости, а глаза темнеют. Как бы на месте телефона, который душит в другой руке, не оказались мои пальцы.
- Но тогда зачем она здесь?
- Чтобы все перевернуть с ног на голову, как всегда, - Медвежонок замедляется возле витрины магазина детской обуви, вглядываясь в кресла для примерки за стеклом. Там сидит черноволосая девочка в розовом комбинезоне, со спины чем-то напоминающая Карли. Однако как только поворачивает голову на зов мамы, становится очевидно, что это не юная гречанка.
- И поэтому она выбрала твой день рождения?.. – тихо спрашиваю я. Даю ему возможность избежать ответа.
- Поэтому она выбрала меня, - четко выделяя последнее слово, Эммет краснеет от злости. Ускоряется так, что я едва за ним поспеваю.
Мы оббегаем два ряда, задерживаясь там, где есть хоть кто-то, напоминающий Каролину. Я не видела Мадлен вживую, только на фотографии, а потому не могу узнать ее сразу же. Но Эммет может. В каждую блондинку со стрижкой до плеч он впивается глазами и буквально вынимает душу, оставляя ее в покое сразу же, как убеждается, что обознался.
Под конец и я начинаю думать, что мы ошиблись. Либо они не приезжали сюда, либо отсюда уже уехали, иного не дано. Мы даже зашли в кафетерий, попавшийся на пути, и заглянули в детский лабиринт, расположенный левее, хотя Эммет уверял, что Мадлен не даст Карли в нем поиграть.
И как раз в тот момент, когда Медвежонок окончательно отчаивается и глаза его блестят от беспомощности, слез и гнева на бывшую жену, телефон в его ладони-таки звонит. «Эдвард» - гласит подпись.
- Алло? – спешным, но дрожащим голосом он принимает вызов.
Около двух секунд требуется, чтобы услышать то, что так хотел.
Почти мгновенно вызвав метаморфозы на лице бывшего Людоеда, звонок брата возвращает Эммета в строй.
- Он нашел их, - одними губами, резким движением утаскивая меня за собой в ту сторону, куда не так давно ушел Серые Перчатки, сообщает Каллен-младший, - Каролина с ним…



Белый.
Да.
Белоснежно-белый. Молочный. В нем нет оттенков, нет полутонов и, кроме розового пояска на талии, ничто не разбавляет прекрасное божественное облачение.
Вы когда-нибудь держали на руках ангела?
Кого-то настолько светлого, настолько чистого, что собственное сердце переставало болеть и нестись безумным скачем только потому, что вы на него посмотрели?
Кого-то столь безмятежного, столь доверчивого и доброго, что вся людская корысть, все самое отвратительное в мире забывалось? Даже собственные эмоции не имели значения.
Кого-то очень нежного? Такого нежного, что этой нежностью он способен был опалить, выведя из души все худшее, этой нежностью мог воскресить, вернув давно утерянную надежду, этой нежностью мог защитить – от людей, мыслей, чувств и терзаний. Ангела, который мог убаюкать душу и обласкать сердце? Рядом с которым оно не болело…
Вы когда-нибудь держали на руках ангела?
А я держала. И потому я знаю, каково это, думать, что его потерял.
Мы с Эмметом выбегаем из закутка с детскими пирожными на секунду быстрее, чем Эдвард успевает в нашу сторону указать.
Он стоит возле фонтана, в расстегнутом пальто и синем пуловере, проглядывающем возле ворота. Его темные волосы торопливо приглажены рукой, аметисты оценивающе следят за ситуацией, а руки наготове, чтобы… удержать? На Эммета мой Алексайо смотрит с подозрительностью.
Но у фонтана, журчащего добрым ручейком и отдающего холодом деревянных скамеек, стоит не только Серые Перчатки.
Маленькая девочка в белом платье, белых колготках, белых сапожках и белой курточке, явно не подходящей под пору года, зато идеально дополняющей стиль платья, держит дядю за руку, немного притаившись за краем его пальто.
А рядом с девочкой, крепко сжав ее ладонь и едва не вытягивая поближе к приближающемуся папе, красивая молодая женщина. Ей около тридцати, и она совсем не вписывается в атмосферу вокруг. Лучащаяся принадлежностью совсем к иному, журнальному, модельному миру, она стоит, невольно притягивая взгляды всех посетителей торгового центра. И вызывающе улыбается.
Я без труда узнаю популярную Мадлен Байо-Боннар в ней, какую мне показала Каролина в журнале. Ее мать действительно будто бы только что сошла с глянцевой страницы – ее наряд тому подтверждение, а макияж явно с подиума. Слишком яркий, но не отталкивающий.
- Карли… - Эммет отпускает мой локоть, за который все это время волочил, с исказившимся облегчением лицом кидаясь к дочери, - малыш!
Он вытаскивает ее из рук Мадлен и Эдварда так быстро, что девочка ничего не успевает сделать. Она скованно улыбается папе и обнимает его за шею, но будто бы чего-то боится.
И, проследив за взглядом Каллена-старшего, с упрятанной болью глядящего на голову племянницы, я понимаю, чего именно.
Прежде роскошные, волнистые, черные как смоль волосы Каролины… обрезаны. Достигающие до талии, притягивающие внимание и восхищающие своей красотой и здоровьем теперь едва доходят до плеч. Как у матери.
Мадлен ее… подстригла?
- Папа, - тихонько бормочет малышка, зарывшись лицом в его пальто. Ее пальчики немного подрагивают от предвкушения его реакции.
- Я здесь, солнце, здесь, - Эммет зажмуривается, целуя ее макушку.
- Ты будешь ругать меня, папочка?..
Медвежонок касается глазами бывшей жены, опалив ее таким пламенем, что я бы попятилась, а затем крепко обнимает дочь. Девочка дрожит.
- Нет, малыш. Я не буду, - и пробирается руками ниже, стремясь погладить волосы, успокоить. Но своему изумлению, накрыв затылок рукой, обнаруживает, что дальше локонов больше нет.
- Чудесная стрижка, не правда ли? – вступает нежданная французская гостья, представляя моему вниманию чистейший английский. Почему-то я не удивлюсь, если она не знает русского.
Каролина – и та из-за меня все чаще пользуется неродным языком.
- Что ты?.. – глаза Медвежонка распахиваются, а руки сильнее прижимают дочь к себе, - МАДЛЕН!!!
- Папочка, тебе нравится? – робко спрашивает Карли, вступая между родителями с отчаянной попыткой предотвратить ссору.
Эммету хочется ответить что-то другое. Он краснеет больше прежнего, стискивает зубы, и Эдвард, предусмотрительно стоящий рядом, напрягается.
Но в то же мгновенье, как собирается открыть рот, серо-голубые глаза дочери касаются его глаз. И даже мне с такого неблизкого расстояния видно, какой в них сияет испуг получить отрицание.
- Конечно, зайка, да. Очень красиво, - смягчается Людоед, впустив во взгляд нежность, - ты теперь похожа на Люси Певенси, верно?
Каролина немного расслабляется.
- Да, папа, - с натянутой, но все же существующей улыбкой отзывается ему.
- Ой, да не смущайся, кошечка, - Мадлен треплет краешек платья малышки, заставляя его лежать как следует, - ты еще спроси, нравится ли ему твой макияж. Поверь мне, мужчины любят, когда девочки красивые. Даже если не признаются.
Тяжелый взгляд Эдварда, подкрепляясь едва слышным скрежетом зубов, касается бывшей невестки. Приковывает к месту.
Какая-то она… не такая. Каролина говорила, мама любит ее очень сильно, шлет подарки, но эта женщина не производит впечатления любящей матери. Она слишком развратная, и если не сказать больше… пошлая? Я бы никогда и мысли не допустила, что у нее есть дети, если бы не внешнее сходство с малышкой. И я бы, наверное, не подпустила ее к своему ребенку.
Мадлен мне не нравится. Я проникаюсь к Эммету и понимаю его теперь.
Сучка.
- Макияж? – тем временем, Эммет осторожно отстраняет от себя дочку, всматриваясь в ее лицо. И ей, смутившейся больше прежнего, и мне, стоящей рядом, прекрасно известно, что он видит: брови малышки подведены черным, на ресницах тушь, а губки в нежно-розовой блестящей помаде под стать ангельскому образу, чуть смазанной от объятий.
- Ей восемь лет… - сквозь зубы шипит Каллен-младший, испепеляюще глянув на Мадлен.
- Женщина должна быть прекрасна в любом возрасте, - та пожимает плечами, - ты ведь согласна, кошечка? Слезай уже с папиных рук. Тебя еще поносят на руках разные мужчины.
Эммет, мне кажется, доходит до своей точки кипения. Из его ушей едва ли не валит пар.
- МАДЛЕН!..
- Карли, - Эдвард обращает внимание племянницы на себя, погладив ее по плечику, - как насчет пончиков? Здесь киоск напротив, купите с Иззой нам всем?
Девочка тепло, хоть и немного вымученно улыбается дяде, энергично кивнув. Оглядывается, находя меня взглядом, и улыбается пошире.
- Какие пончики, Эдвард! – возмущенно произносит мисс Байо-Боннар, это убивает фигуру!
- Мы как-нибудь переживем, - отметает Эммет, ставя малышку на ноги. Успевая первее брата, всовывает ей в руки кошелек, подталкивая нас обеих в направлении киоска, - купи всем по два, Каролина.
Мадлен смотрит на бывшего мужа со снисхождением и усмешкой. Эта усмешка его, похоже, и заводит.
- А это кто? – вытягивая шею и приподнимаясь на своих каблуках, она высматривает меня за спинами братьев, - ты все-таки удочерил еще одну девочку, Эдвард?
Удочерил…
За секунду помрачневший, Аметистовый делает шаг вперед, заслоняя меня.
- Помолчи, Мадлен, - с предупреждением, о каком я и подумать не могла, велит. Сурово.
- Нет, - Карли, замешкавшаяся со своим растегнутым замком курточки останавливается, обернувшись к маме. Берет меня за руку и подводит к женщине, - Это Изза – она хороший друг дяди Эда. Она рисует Москву.
Брови красавицы с презрительностью, скрытой за интересом, изгибаются.
- Рисует Москву? А что же, все остальное вы уже нарисовали? Это утопический город, – она кусает свою полную губу, окрашенную помадой розового цвета, и с прищуром посматривает на Эдварда, - или теперь это так называется, мистер Каллен? «Рисовать Москву»?
У меня сводит скулы, а лицо прежде готового к мирному разрешению ситуации Эдварда кажется, тоже краснеет.
Сейчас будет жарко.
- Каролина, пойдем купим пончиков, - я покрепче обвиваю руку малышки, увлекая ее за собой, - можем и сироп к ним купить. Какой ты любишь?
Девочка напряженно наблюдает за тремя своими самыми любимыми людьми, встревоженная тем, что между ними происходит.
- А на «Красной площади» тебе понравилось, Изза? – выкрикивает мне вслед Мадлен, переливисто засмеявшись, - там уже так давно не было «парадов»… да, Эдвард?
Я не понимаю, о чем она говорит, но почему-то чудится, будто здесь есть какой-то пошлый подтекст. И мне становится стыдно от того, что Карли его слышит.
«Красная площадь» это… а «парады»?.. Черт. Отвратительная женщина.
Я не оглядываюсь. Я держу малышку за руку и увожу подальше, пока ее мать не стала говорить о сексе не завуалированно.
- Клубничный, - в смятении бормочет юная гречанка.
- Прости?..
- Клубничный сироп, - она тяжело вздыхает, тоскливо обернувшись на родных, - я хочу клубничный сироп, Изза.
Я улыбаюсь, нежно погладив ее по голове. Мы сворачиваем за угол, оставляя Калленов – и бывших, и настоящих – разбираться между собой, и я присаживаюсь перед девочкой, нежно пожав ее ладошки.
- Ты очень красивая, Каролин, - ласково признаюсь, - и с макияжем, и без. И с этой стрижкой, и с другой. Честно-честно.
Серо-голубые глаза светятся признательностью, а грусть в них потихонечку затихает.
- И знаешь что, - притягиваю ее к себе, погладив по спинке. От девочки пахнет дорогими взрослыми духами. - Я бы тоже выбрала клубничный сироп. Он лучше всех.
Ее губы изгибаются в улыбке, а слезная пелена в глазах окончательно спадает.
Получилось.

К моменту нашего возвращения с двумя полными коробками пончиков и небольшой баночкой сиропа, отношения остаются так и не выясненными до конца.
Все говорят тихо, не привлекая внимания, и со стороны может казаться, что эти миролюбивые люди просто решили пройтись по магазинам. Или случайно встретились посередине торгового центра и решили поговорить.
Однако если присмотреться, без труда видно, как поджаты губы Эдварда, как пылает гневом лицо Эммета, и как насмешливо-презрительно Мадлен выдает что-то обоим братьям.
Вполоборота к киоску стоит именно Аметистовый, поэтому он первый замечает наше приближение. Незаметно кивает на нас Эммету, вынуждая его замолчать и заставить сделать то же самое бывшую миссис Каллен.
Каролина в своем ангельском облачении, держа в руках одну коробочку и мою руку, подходит ближе. С опасением и готовностью отойти куда понадобится как можно скорее. Ей неуютно.
- Пончики, - изображая радость лучше, чем смог бы любой актер, Эдвард с приподнятым уголком губ присаживается перед племянницей, - спасибо большое.
Я молчаливо протягиваю Медвежонку кошелек и он забирает его, так же не сказав ни слова.
- Содержанка, - невесомым шепотом бросается в мою сторону Мадлен. От неожиданности едва не роняю коробку с пончиками, опасливо взглянув на Карли, но она не слышит. Не услышала.
А вот Эдвард услышал. Черты его лица заостряются, он злобно оглядывается на бывшую невестку, но из-за близости к девочке ничего не говорит.
- Клубничный сироп? - с восторгом, радуя малышку, произносит, доставая баночку, - у нас пир!
- Изза и я считаем, что клубничный сироп – лучше всего, - гордо признается юная гречанка, вытянувшись вперед и чмокнув дядю в щеку, - ты тоже пахнешь клубникой, дядя Эд.
С обожанием посмотрев на девочку, Эдвард усаживает ее на скамейку перед фонтаном. Выуживает из коробки пончик, заворачивает его в салфетку и только тогда дает племяннице.
- Осторожно с платьем, кошечка, - подает голос Мадлен, хмуро глядя на такой прием пищи, - куда в таких нарядах есть пончики, ты что?!
- Кушай, зайка, - Каллен-старший поглаживает свое сокровище по плечу, сидя перед ней на корточках и загораживая от горящего взгляда женщины, - мама тоже сейчас возьмет свой пончик.
- Еще чего! – та всплескивает руками, отшатываясь от угощения как от огня, - ужас!
Эммет забирает из рук брата коробку, раскручивая очередную салфетку, укладывая в нее пончик и протягивая мне.
- Как хочешь, - пожимает плечами он, демонстративно прижав коробку ближе к себе, - приятного аппетита, Изза.
Не знаю, какой вкус у пончиков. Я не чувствую даже пресловутого клубничного сиропа, которым Медвежонок щедро полил мою сладость. Просто ем, потому что едят все. И мне кажется, даже Каролина вкус чувствует не совсем явно, хоть и пытается это опровергнуть.
Когда мы заканчиваем, Эдвард по очереди, делая вид, что бывшей миссис Каллен здесь нет, вытирает нам с Карли руки чистыми салфетками.
- Поехали-ка домой, а то Голди испугается, что нас так долго нет, - предлагает он, оглянувшись на брата, - что думаешь, Эммет?
- Полностью согласен, - четко выделяя каждое слово, тот ухмыляется, - нам есть чем заняться.
- Будем праздновать папин день рождения, - Каролина встает со скамейки, обхватывая тяжелую отцовскую ладонь, - правда?
- Очень даже, - чуть более отошедший от случившегося, Эммет согласно ей кивает. Забирает на руки, поворачиваясь к выходу. Его глаза, обращенные сначала на нас с Эдвардом, а потом на бывшую жену, сверкают, - это будет незабываемый праздник…



Талый, с черными подтеками, грязный снег. Он лежит вдоль дороги, засыпанный пылью и комками грязи с колес проезжающих мимо автомобилей, и в его испещренной ранами от весеннего солнышка поверхности с трудом улавливается белизна.
Этот снег неумолимо движется к пропасти, тая. Он уже никогда не будет таким как прежде. Никто не подойдет, не возьмет его в руки и не восхитится красоте. Его сгребут и выкинут подальше, где-нибудь в чаще леса, потому что, присыпанный солью и песком, он будет таять долго и мучительно. Не исключено, что и до середины апреля.
У этого снега нет будущего, однако это вовсе не значит, что будущего нет так же у травы, которую он под собой прячет. Ее бы замела метель и убила стужа, если бы не этот снег. Его роль – сохранение. Цель его существования – защита и забота. Каждый ребенок это знает.
Эдвард не любит громких слов, эпитетов и метафор, но все же олицетворения, порой, ему нравятся. Так становится легче либо на что-то решиться, либо о чем-то поговорить. Они вдохновляют. Поэтому со снегом он всегда, не глядя на место рождения, сравнивает себя.
…Он не думал, что Мадлен согласится поехать с ним. Он был уверен, что она упрется всеми четырьмя конечностями и захочет остаться в доме Эммета, высказывая новые колкие комментарии при Каролине и Изабелле. Будет ранить их и не даст себя остановить.
Но бывшая миссис Каллен, к его удивлению, радушно приняла предложение переночевать в отеле Москвы. Она с улыбкой, еще до торта, попрощалась с Карли, потрепав ее по коротким теперь волосам, а затем села в салон серой «Ауди», даже не оглянувшись на Эммета.
Перед отъездом Эдвард попросил его проследить за Иззой (ее расстроило почему-то, что он не попробует торт) и успокоить ее в случае необходимости, пока он не вернется. Брат пообещал.
Праздник не был долгим. Он вообще не был праздником. Скромный обед, сладость и две свечки, объединенные и дающие цифру 40. Все играли свою роль. Все старались ради Каролины. Но вряд ли она осталась спокойна… вечером Эдвард обязательно зайдет проверить малышку. Только бы с ней все было хорошо…
Но это позже, это поздним вечером. А теперь, продираясь сквозь вечерние субботние пробки, они с Мадлен здесь вдвоем. Она, на пассажирском сидении и со своим извечным цветочным ароматом J'ador, и он, сжавший пальцами руль и вынужденный вспоминать все, что связано с этими духами. Чтобы хоть как-то разбавить напряженную атмосферу, в салоне играет «Мечта» Фредерика Шопена, и ее нежные переливы, сменяющиеся время от времени вступлениями духовых инструментов к основной мелодии фортепиано, немного успокаивают.
Музыка не сказать, чтобы очень жизнеутверждающая, но к ситуации подходит.
Эдвард как может старается не зацикливаться на поведении Мадлен этим утром, когда без спроса увезла Каролину и даже не извинилась потом перед ее отцом, к тому же сводив девочку в салон красоты и заставив почувствовать себя неуютно.
Если бы это был кто угодно, кто-нибудь посторонний, женщина или мужчина – не суть, он бы не оставил этого просто так. Сотвори такое Голди, Анта или Рада, при всем его хорошем отношении, размазал бы их по стенке не хуже, чем Эммет. В порывах злости он слишком плохо себя контролировал.
Однако это была мама Каролины. Это была ее мамочка. И сломать детскую душу, детскую веру, разбить на осколки сердце девочки, без которой не представляет своей жизни, было недопустимо. Пришлось сдержаться (хотя Эммет и предельно ясно высказал бывшей жене, что о ней думает теперь). И приходится сдерживаться сейчас.
- Ты долго будешь молчать? – уставшая от безмолвного сиденья в одной позе, нахмуренно глядящая на пробку впереди, Мадлен приглушает музыку. Вторгается в его мысли и, как всегда, без спроса.
- Что ты хочешь услышать? – негромко спрашивает Эдвард. Движения на трассе нет, поэтому следить за дорогой не обязательно. Он оборачивается к женщине, немного изогнув левую бровь.
- Для начала прекрати спектакль! - она недовольно складывает руки на груди, посильнее укутавшись в свою шубу, - тут и так холодина, так и ты еще тот ледник…
- Зачем ты это сделала?.. – задумчиво, но не отводя от Мадлен глаз, зовет Серые Перчатки.
- Что сделала?
- Приехала.
- Зачем я приехала к дочери? – Мадлен фыркает, с видом праведного негодования оглядываясь по сторонам. Ее хорошенькое личико искажается, а брови взлетают вверх, - вы же больше двух лет капали мне на мозги просьбой приехать!
- Но не так же, Мадли…
Ее глаза загораются, а губы изгибаются в улыбке.
- Мадли? Ты помнишь даже?..
- Сорвалось, - Каллен прочищает горло, мрачно посмотрев на дорогу и уже пожалев, что вообще открыл рот.
- Сорвалось у Сурового? Просто так? – женщина цокает языком, осторожно, не давая возможности сразу понять свои намерения, притронувшись рукой к его плечу. А затем ниже – по шву пуловера, по ребрам. И только замерших у ширинки, ее пальцы отбрасывает назад.
- Прекрати, - шипит Эдвард.
Оскорбленная за свои благие намерения, Мадлен негодует больше прежнего. Сжимает зубы, демонстративно резко поправив спавший на лицо локон.
- Это принадлежит девчонке, верно? – грубо спрашивает она, - никакая она не сиротка и никакая тебе не дочь. Ты купил себе молоденькую шлюшку, верно?
Эдвард нечеловеческими усилиями сдерживает себя. Отвечает так, чтобы унять ее.
- Замолчи.
- Да выбрось ты это спокойствие! – мисс Байо-Боннар всплескивает руками, прикусив губу, - ты что, правда камень? Тебя абсолютно не заводит то, что я делаю? Что твоя нимфа с карими глазами умеет такого, чего не умею я! Бог мой, Эдвард, ей хоть есть восемнадцать?..
Это уже выше нормы. И, несомненно, выше головы.
- ЗАМОЛЧИ! – рявкает он, пугая и себя, и горе-попутчицу. Не ожидавшая такого всплеска от прежде спокойного Каллена, она теряется. Правда, всего на несколько секунд.
- Не смей на меня кричать, - шипит, повернувшись к мужчине всем телом, - или, если так хочешь, кричи, но во время секса. Ты ведь еще в силе? Поехали в отель!
Пробка замирает окончательно. Машины сигналят, горят фары, мигает впереди светофор и мир, похоже, останавливается, прекратив вращаться.
Эдвард слышит, как шумит в ушах кровь и волны гнева, накатывая, грозятся в клочья разодрать машину.
Мадлен одна из немногих, рядом с которыми он не может быть тем Эдвардом, за какого себя выдает – выдержанным, спокойным, бесконфликтным и в крайнем степени пацифистом. Казалось бы, похороненный много лет назад, Алексайо просыпается. И грозится вырваться на свободу. И ревет во все горло. И повторяет… повторяет то, что сделал той ночью…
- Мадлен, зачем ты здесь? – более-менее совладав с тоном, мужчина обрушивает силу эмоций на руль, сжимая его едва ли не до того, что слышится треск, - давай договоримся о сумме. Сколько ты хочешь?
- Ты полагаешь, что так хорош, что я еще должна тебе платить?
- О сумме за спокойствие Эммета и Карли, - Эдвард качает головой, - раз уж мы здесь, давай начистоту. Только цифры.
Он знает, что фортуна никому не улыбается дважды за одни сутки, но очень на это надеется. Если бы она действительно согласилась и ушла… оставила всех в покое, что бы он готов был отдать? Конечно, Карли будет больно, она будет плакать, но эта та рана, которую нужно вскрыть. Иначе с каждым годом будет все хуже. Если бы мог, он бы купил и достойное отношение бывшей невестки к собственной дочери, но это было невозможно, недосягаемо. Мадли не хотела быть матерью. Мадли вообще не хотела детей. Она никогда не станет относится к Каролине как к своему сокровищу, своему чуду. Даже за двести миллионов долларов.
- Не бросайтесь фразами, мистер Каллен, - женщина ерзает на своем месте, поправив шубу, - вы пытаетесь меня купить?
- Мадлен…
- Уже Мадлен? Мадли! – резко выдыхает, возмущаясь. Прежде отброшенными пальцами снова предпринимает попытку захвата. Но теперь не начинает с такого далекого участка, как плечо. Сразу касается колена. – Послушай, Суровый, ну что же мешает тебе теперь? Эммет сам со мной развелся, помнишь? У него есть Каролина. Ты же, женившись уже четыре раза, тоже никак не остановишься. Разве не видишь, что нас сводит сама судьба? Что она видит, какая уплывает из-под носа пара?
- Ты говоришь ерунду… - Эдвард морщится, отвернувшись вправо. Прячет обездвиженную часть лица.
- Мы – пара. Ты достоин меня, я достойна тебя. Этого достаточно. Ну закрою я глаза, когда ты повернешься ко мне в анфас, ну и что? - она делает глубокий вдох, пробираясь рукой выше. Касается-таки ширинки во второй раз. – Подумай об этом.
- Мы уже обсуждали… - он отодвигается и пальцы вынуждены сдвинуться следом.
«Закрою глаза, когда повернешься в анфас» - а Белла глаз не закрыла…
- Конечно! Ты же знатный упрямец, Суровый, - Мадлен качает головой, чуть царапнув светлый замочек на его брюках ноготками, - порой я не верю, что ты вообще мужчина.
Не утаивая отвращения, Каллен убирает ее руку с себя. Возвращает на колени, спрятанные в темные колготки и под светлую материю платья.
Сколько еще раз она его так назовет? Сколько будет издеваться?
Неуправляемыми мыслями управляет голос, тихонько прозвучавший в голове. Ласковый и доверительный голос, почти, к его ужасу, любовный: «уникальный». Ночь, отдернутые шторы и Изабелла. Изабелла гладит его по правой щеке… «Уникальный».
- Так что там с цифрами? – он переводит тему и отрекается от неправильных мыслей, впервые ненавидя Москву за то, что по шоссе так часто встречаются пробки.
- Отстань со своими деньгами, - как от назойливой мухи, отмахивается от Эдварда Мадлен, - ты ведь спрашивал, зачем я здесь? Неужели не хочешь услышать ответ?
На заднем плане, там, где звучит музыка, в мелодию вступает скрипка. Почти режет слух.
- И зачем же? – смирившись с тем, что движение будет не скоро, мужчина откидывается на спинку кресла.
- Из-за Каролины, - с удовольствием встречая сразу же последовавшую реакцию Серых Перчаток, с улыбкой докладывает Мадли. Наслаждается видом распахнувшихся глаз, разгоревшегося в них пламени и выражением губ, ставшим жестким, - эта девочка заслуживает лучшего, чем какая-то ледяная дыра постсоветского пространства.
- Ты намерена стать хорошей матерью? – с нажимом задает вопрос Эдвард. Упоминание о Каролине – это лучшее оружие, она знает. И она, черт ее дери, Эммет прав, этим пользуется.
- Я намерена стать хорошим спонсором и продюсером, - она по-деловому осматривает свои идеальные красные ноготочки под цвет шейного платка, а потом устало скользит взглядом по пробке, - если бы мне в восемь лет досталась такая мать, я бы не начинала карьеру в двадцать два года.
Эдвард физически чувствует, как внутри все закипает. А это не лучший прогностический признак. Длинные пальцы опять впиваются в безвинный руль и бездушно его сжимают.
Дыши. Дыши. Дыши.
- Какая карьера? Что ты говоришь?
- Эдвард, посуди сам, - Мадлен задумчиво поглядывает на потолок салона, а затем на светящуюся магнитолу, - она красива, она умна, благодаря мне она научится вести себя как подобает, и, по сути, фотомодель из нее точно получится. Даже если не светит из-за роста подиум, хотя я сомневаюсь, что гены Эммета позволят этому случиться, журналы расхватают ее на фотосессии.
- Ты собираешься остаться в России?
- Еще чего! Я собираюсь увезти Каролину во Францию! Париж – город моды. Где, как не в нем, начинать? Она ведь знает французский? Вот нам и все карты в руки.
Она улыбается, добродушно засмеявшись, и с вызовом смотрит в аметистовые глаза. Стремительно темнеющие.
- И ты думаешь, мы тебе это позволим? – не утаивая злобы, шипит Каллен.
- Она вас возненавидит, если не позволите, - женщина улыбается шире, - так что вариантов нет. Но…
- Сумма, - цедит сквозь зубы Эдвард, едва сдерживаясь, чтобы не выбить рукой боковое стекло, а вместе с ним и бывшую невестку из автомобиля, - просто назови мне сумму…
Немного замешкавшись и, сделав вид, что смущается, мисс Байо-Боннар ненадолго опускает глаза. Изучает обивку сиденья.
Но затем, прекращая игру, поднимает их. Под темными ресницами сияют серые алмазы. Многообещающе. Хитро. С уверенностью, что отказа им не будет.
- Ночь… - шепчет она. Практическими одними губами.
Эдвард отказывается признавать прокравшуюся в голову идею. Скрипки в мелодии затихают, погружая салон в тишину и давая услышать слова Мадлен с поразительной четкостью.
- За сегодняшнюю ночь маловероятно, но к завтрашнему вечеру деньги будут у тебя. Обещаю, - выдыхает он.
Она медленно, соблазнительно качает головой. Нежными, кроткими пальцами, позволив им вольность, проводит тоненькую линию по левой щеке Эдварда. По проклюнувшейся щетине.
- Ночь с тобой, Суровый, - выгибается, свободной рукой расстегнув шубу и очертив взглядом салон автомобиля, - станешь моим – и я оставлю сероглазую кошечку и ее медведя-гризли в покое.

_____________

Как вам намеки Мадлен? И о чем пыталась рассказать Константа? И самое главное - что с решением Эдварда?..
Буду непомерно рада всем вашим отзывам как здесь, под главой, так и на нашем Форуме. Тем более, там ожидает подарок в виде несколько иллюстраций...
Спасибо за прочтение!