Глава 22. Часть 2. Где-то между…

Потерпи, еще чуть-чуть осталось,
Вот увидишь, зажжется снова свет.
И не все пусть раньше получалось,
Но получится еще, сомнений нет.

Ты пойми, надежда есть, пока ты веришь!
Не сдавайся, поднимайся и иди!
Ты сама свою судьбу руками лепишь,
У тебя еще все впереди.

Вытри слезы и видней станет дорога,
Ты не бойся, ошиблась — не беда.
Все пути известны только Богу,
Он тебя не бросит никогда.

Он за руку поведет к рассвету,
К переменам, к лучшему, к судьбе.
Ты должна с улыбкой встретить
Все, что предначертано тебе.

СЛУШАТЬ ПЕСНЮ

Все в этом мире не вечно.
Тяжелый день, непогода, отчаянье, мечты и даже счастье… Абсолютно все. Даже боль, которая сопровождала меня всю сознательную жизнь, оказалась вещью непостоянной. И я имела в виду не только ее физическое проявление.
Двадцать четыре часа в сутки мой разум находился в состоянии болевого шока. Постоянного напряжения, порой растворяющего меня в пространстве, стирающего грани между моими чувствами и зеркальным отражением чужих. Я была в тисках невидимого давления, норовящего раздавить, подчинить себе, превратить жалкого, слабого человека в сверхчувственную и непостоянную субстанцию.
Но сейчас пришел… покой.
Легкость.
Если еще какое-то время назад все мое тело словно варилось в кипящем масле, кости будто дробились в мясорубке, а рот наполнялся кровавой слюной, то сейчас… я чувствовала… свободу.
Всё кончилось.
Сейчас кругом темнота. Чернильная, мягкая, успокаивающая.
А еще тишина. Плотная, пронизывающая. И хотелось кричать, чтоб хоть как-то ее разбавить, ибо абсолютный звуковой штиль мне неведом. Он непривычен, и от того кажется опасным. Очень опасным.
Тишина – то, чего не должно быть в моей жизни. Я смирилась с этим. А теперь…
Теперь не знала, чего ждать.
Я не могла понять, «зависла» ли в воздухе или же бесшумно проваливалась в пустоту. Но не могла, и виной этому являлась не густая бездонная тьма. Просто отключилось восприятие, главной функцией которого было получение и обработка внешних сигналов. Я стала беззащитным слепым младенцем, который не в силах понять ни себя, ни окружающий его мир.
Чистый лист. Без прошлого и настоящего.
Пустота. Снаружи и внутри.
Может, эмпатия перенесла мое внутреннее состояние за рамки тела и отключила органы чувств для подзарядки? Ведь мои ресурсы человеческие, а значит, ограничены - слабое тело не способно выносить большие нагрузки, сердце настолько открытое, хрупкое, уязвимое, что его можно раздавить одним лишь резким словом. Сила кроется глубже, в душе, но и она, к сожалению, не всегда может справиться со всем. Дар расширяет привычные границы, но поток данных порой бывает таким… стабильно мощным, что и эта система начинает давать слабину.
Мысль не лишена смысла, но варианты на этом не заканчиваются.
Сон.
Я пребываю в очень глубоком сне, куда даже сознанию нет доступа. Хотя эмпатия способна проникать и в царство Морфея, этот вариант не стоило исключать. Ведь я не знала, раскрыты ли все тайны моего дара.
Это могло быть некой временной передышкой, короткой остановкой перед ужасной реальностью, которая никогда не отпустит меня.
Я могу быть и мертва. Одно вытекает из другого.
Вспоминая предыдущее рассуждение, я чувствую, что, как и у всего живого, у меня абсолютно точно есть предел, перейдя который уже невозможно вернуться назад. И мое последнее проникновение могло им стать – тем самым пределом, точкой невозврата, в одночасье перенесшим меня сюда. Тогда можно предположить, что я пребывала в некоем энергетическом тоннеле, промежуточном вакууме, который рано или поздно доставит меня… на новый этап.
Эта мысль должна была пробудить чувство тревоги, паники, утраты, но принесла лишь приятное успокоение, стремительно охватившее каждый уголок сознания.
Хотела ли я смерти? Ответ был неоднозначным.
Иногда я только то и делала, что молила о смерти (особенно в первые годы привыкания к эмпатии), всячески стараясь привлечь ее внимание, но, так и не решившись совершить сие злодеяние собственными силами.
После долгих лет жизни в роли эмпата я стала воспринимать ее, как продолжение, как неизменную часть пути всех и каждого, как билет в новый мир – мир избранных. Смерть стала тем, что постоянно находиться рядом, но предпочитает оставаться в тени.
А теперь? Теперь я точно знала, что мой путь на земле еще не окончен. Я не могла уйти вот так… Не сейчас.
Я хотела жить. Чувствовать. Любить.
К сожалению, я все помнила.
Небытие не отняло воспоминаний, даже наоборот. Сейчас в безмолвной невесомости все казалось еще более реальным, необратимым и опустошающим.
Каждое слово, брошенное Эдвардом в мой адрес. Каждый его взгляд, ранящий мое сердце. Каждый тяжелый вдох, давивший на меня своей обидой, болью, разочарованием…
Потери. Одни потери. Смерть бабушки… Побег из дома… Безразличие родителей.
Картинки вспыхивали, как бенгальские огни четвертого июля…
Все это было. БЫЛО. Оно осталось со мной. Во мне, переплетаясь и обвивая мысли терновым венком. До боли, до истощения…
Боже… От этого не было спасения.
Воспоминания, как ножи, больно впивались в сознание, заставляя вновь чувствовать, вновь переживать все это…
Эдвард. Любимый.
Я подвела его. Врала. Предала. Ушла.
Все его обвинения и грубые слова были заслуженными и неважно, что они терзали мою душу, словно дикий зверь. Я действительно все это заслужила. Ведь с самого начала знала, к чему это может привезти. Знала, как люди отнеслись к моему дару, знала, какой финал меня может ждать и все же позволила себе надеяться, любить...
Глупая. Какая же я глупая. Я взяла на себя слишком много и теперь жестоко расплачивалась за это, но Эдвард.. Он же не виновен…
Я очень боялась больше не увидеть Эдварда. Боялась, что не успела сказать, как мне жаль. Жутко боялась, что мой дар не помог именно тогда, когда Я отчаянно этого хотела.
Злилась, что оказалась слабее, и позволила проклятой болезни так легко победить меня. Гневалась, что раскрыла правду слишком поздно, что ждала… момента, который так и не наступил…
И надеялась, всем своим существом страстно молила получить шанс увидеть любимого.
Я готова была выть от отчаянья и незнания того, что сейчас с Эдвардом и где он. Плакать и молить о помощи.
Сама от себя не ожидая, я невольно радовалась вернувшимся чувствам, которые напомнили мне все, что я успела пережить за двадцать пять лет. И рядом с плохим все равно оказывалось то хорошее, за которое следовало бороться.
И поэтому… мне нельзя сдаваться.
Внезапно груди пронзил странный импульс, похожий на электрический ток. Сильной боли я не ощутила, но все рецепторы тут же приняли «оборонительную» позицию, дав команду мышцам не двигаться.
Я замерла, хотя и не была уверена, что пребывала в движении до этого. Очень странно не ощущать своего тела, но пытаться при этом его контролировать.
Гадать что это – бессмысленно. Моих познаний могло и не хватить на эту разгадку. Это могло быть и ответом, и испытанием, и гибелью…
Еще толчок. Уже сильнее. Показалось, что через тело проходят огненные струи, больно обжигая руки и ноги, сжимая горячими клещами грудь. Хотелось закричать, но губы словно онемели. Было такое впечатление, будто плотный полог закрыл глаза…
Затуманенный мозг выдал ассоциацию.
Удар молнии.
Очень похоже…
Третья волна превратила меня в один сплошной сгусток энергии, световой проводник. Сознание сковало в энергетическом капкане, покусывая и стискивая щупальцами, словно гигантская медуза. Мозг начал закипать, мышцы превратились в камни, а воздух в легких больше походил на яд.
Меня трясло и трясло, словно тряпичную куклу, пока я вдруг не расслышала удары сердца. Несмелые, слабые, редкие, но такие значимые. Они пронзали тишину, словно ножи, посылая вокруг монотонные вибрации.
А затем... началось мое падение.
Притяжение глубины было мощным, а полет вниз стремительным, неминуемым…
Стуки сердца становились оглушительными. Они отдавались в висках, становясь оглушительными, болезненными толчками, заполняющими всё вокруг.
И вот я, наконец, столкнулась с толщей воды, погружаясь в неизвестность.

*****

Остатки воздуха жгли, заставляя живее перебирать руками и ногами в попытках достичь желаемой поверхности. Вокруг по-прежнему была темнота. Я до сих пор не понимала, что происходит и чем все это может закончиться.
Я отчаянно подталкивала себя вперед, зная, что время идет против меня. Еще и еще выше, и ничего – ни одного признака, что выход близко, ни одного просвета или отзвука.
Ну, не могла же я оказаться в Марианской впадине в самом деле! (глубоководный жёлоб на западе Тихого океана, самый глубокий из известных на Земле – прим. автора)
Когда кислорода уже не осталось, я поняла, что проиграла и мне придется вдохнуть. Придется хлебнуть воды. Страха не осталось, только лишь сожаление, но и оно не в силах было помочь в данную минуту. Я мысленно простилась с Эдвардом, воскрешая его образ в памяти в последний раз, и впустила в себя тягучее вещество.
Вдох оказался громким, жадным, обжигающим. Горло резало ржавыми ножами, в голове стоял жуткий гул, а легкие судорожно заглатывали желаемый кислород, грозясь раздавить грудную клетку.
Давящая вода ушла. Я открыла глаза, готовясь встретиться со смертью, но сумела издать лишь хриплый рык.
Все вокруг изменилось.
Мягкий приятный свет струился из окон, заполняя собою открывающееся мне пространство. Нежные пастельные тона после длительной борьбы с темнотой казались размытыми и нереальными. Глаза резало от столь явного контраста, но возвращаться обратно я не хотела.
Мебель, вещи, игрушки…
Я находилась в чьей-то комнате, больше похожей на детскую, и судорожно хваталась за персиковые простыни, как за спасательный круг. Тело все еще тряслось от пережитого напряжения, во рту остался солоноватый привкус, но разум уже функционировал на полную, пытаясь выдать логическое объяснение всему происходящему.
Я должна была умереть. Выхода не оставалось. Невозможно выйти сухим из воды! Да еще и попасть в чью-то спальню.
А те электрические толчки? Может, это были щупальца какого-то гигантского спрута, а ввиду отсутствия любых источников света я их попросту не заметила. Стоп… Это же было до падения в воду.
Черт. Не сходится.
Все-таки я сплю. Другого варианта просто нет. Вот только странно, что я, сама того не понимая, сперва закинула себя в какую-то пустую реальность, кишащую молниями, подозрительными водами и плохой акустикой, а потом по той же неведомой причине перенесла себя… в чей-то дом.
Зачем? К чему такие сложности? И когда я проснусь? Пока у меня не было ответов на эти вопросы. Пока…
Но если подумать…Поскольку это сон, значит, я могла его контролировать. Могла создать что угодно и делать всякие бредовые вещи. Нужно попробовать.
Я прижала дрожащую руку к груди, пытаясь успокоить трепещущееся сердце и как-то усмирить пожар в легких. Второй рукой бережно обхватила горло и взяла под контроль зачатки паники.
Контролируемые вдохи и выдохи – верный путь к спокойствию.
Дыхание постепенно восстанавливалось, дрожь утихла, глаза привыкли к свету – теперь можно было встать и осмотреться.
Небольшой кремовый диван у окна, изобилие плюшевых мишек и жирафов, огромный кукольный домик, из окна которого выглядывала Барби, приветливо улыбаясь силиконовыми губами. На стенах прикреплены детские рисунки вперемешку с фантастическими персонажами, чуть левее чайный уголок… Среди яркого пластмассового сервиза я заметила очень знакомую чашку. Она отчетливо выделялась среди других: белая, с изображением сверхдовольного кота Саймона и надписью у самой ручки…
Я замерла, боясь поверить, боясь так горько ошибиться.
На ослабевших ногах подошла к столику и бережно, словно самую великую реликвию на земле, взяла чашку. Из глаз потекли слезы.

«Я никогда тебя не забуду!»

Все верно. О Боже.
Анжела.
Я помнила тот день, хоть он и был словно в прошлой жизни. Я, расстроенная из-за очередных издевок соседских девчонок, вся в слезах прибежала к Веберам, поскольку бабушка уехала в город по делам, и потому что я знала, где можно укрыться. Анжела ни о чем не спрашивала - просто крепко обняла и отвела к себе в комнату. Отвлекая меня нашими обычными играми, она вдруг о чем-то вспомнила и спустя мгновение протянула мне круглый бумажный сверток.
От неожиданности я перестала всхлипывать, изумленно глядя на подругу.
Ее одобрительный кивок развеял нерешительность, и я медленно начала раскрывать подарок, не желая показаться такой нетерпеливой.
Это оказалась настоящая белая чашка с котом Саймоном, который был нашим любимым мультяшным героем. Я усмехнулась, понимая, что это не случайный подарок. Анжела, видимо, давно все продумала, рассказала маме и подготовила его для меня. Как это мило… А мне даже нечего дать взамен.
А затем я заметила буквы у самой ручки…
И тогда, и сейчас эти слова очень многое значили для меня, давали надежду на будущее. Я прижала кружку к сердцу, желая впитать это воспоминание глубоко в себя, защитить его от времени и обстоятельств. Остаться в нем навсегда.
Я не ошиблась. Эта комнаты моей лучшей подруги. Моей сестры не по крови – по взаимным чувствам.
Я вытерла слезы, что застилали взор, и перевела взгляд чуть левее.
Белоснежный шкаф, часто принимавший образ доброй феи, облачая меня в потрясающие наряды юной принцессы Анжелы, очень точно занимал угол и был весь в наших цветных надписях, посланиях друг другу, мечтах, смайликах… Этакая доска нашего общения, нашего послания в будущее.
Трепетно проведя пальцами по уже въевшемуся маркеру, я безумно, просто до потери рассудка захотела вернуться в прошлое. В эту самую комнату. Вновь нанести все эти записи, вновь наряжать кукол и вести их на бал, еще разок насладиться беззаботными минутами с родной душой. Вновь жить не как эмпат…
- Девочка моя! - раздался за спиной хрипловатый, полный нежности голос.
Если в жизни и бывают моменты, когда под тобой дрожит земля, то со мной это точно происходило в данную минуту. Я выронила памятную чашку, и она с глухим стуком упала на ковер, на котором мы с Анж любили изображать астронавтов.
Неужели?
По спине пробежал холодок, пульс зачастил, а сердце подкатило к самому горлу. Стараясь унять дрожь в коленях, я осторожно обернулась, беззвучно повторяя одно и то же имя…
Среди детских игрушек, хаотично разбросанных на ковре, созданная словно из воздуха, с раскрытыми объятьями стояла… бабушка.
Моя Берта. Моя душа. Мой свет. Те же седые локоны, знакомые морщинки, теплые серые глаза и… улыбка, способная пробить любые стены, растопить лед, рассеять даже самую густую тьму.
Воздуха не хватало, отчего начало казаться, что я задыхаюсь, сердце выжидающе замерло, ноги стали тяжелыми, как бетонные плиты, а глаза… Глаза напряглись, стараясь в данную секунду обрести фантастическую силу и приковать любимую фигуру к этому месту. Зрительно закрепить образ.
Не желая терять этот сладкий мираж, я потянулась к ней, надеясь вдохнуть уже практически забытый аромат и молясь сама не зная каким богам, чтобы она не исчезла, едва я ее коснусь.
Тактильные ощущения оказались очень сильными. Я думала, что больше никогда не почувствую эти теплые руки, которые опустились на мою напряженную спину, эти мягкие губы, что так трепетно и успокаивающе касались волос, ровное и такое родное сердцебиение, что сейчас ласкало слух. Я думала, что все это потеряно.
Как же я скучала…
Скучала по ее теплому голосу, льющемуся словно хрустальный родник, делая дом уютным и живым. По нашим урокам французского, когда мы вместе хохотали над моим акцентом. Скучала по ее потрясающей выпечке, которую мне так и не удалось повторить. По нашим долгим и приятным прогулкам, когда мы разговаривали обо всем на свете, делились мыслями, секретами, мечтами…
Это только кажется, что годы уходят. Самые простые моменты запечатлеваются в нас навсегда.
На мгновение я закрыла глаза, стараясь вобрать в себя каждую самую мельчайшую подробность настоящего, чтобы потом прокручивать их вновь и вновь.
Сердце сладко покалывало от бабушкиного тепла, ее успокаивающего шепота и пьянящего фиалкового дурмана, который щекотал ноздри, убаюкивал, разносясь приятным теплом по всему телу.
- Ба, - слышу я сквозь пелену застывшего пространства. Громкий всхлип и новый поток слез.
Я дома. Наконец я дома.
- Мon chéri (Моя милая, франц.), - ласково произнесла Берта, еще раз целуя мои волосы.
Услышав столь близкое сердцу обращение, я оказалась в одном микрошаге от обморока. Такие простые слова, но в них столько любви, что она способна заполнить весь земной шар, если потребуется. Я была согласна еще раз пережить все испытания, потери и муки, пройти все круги ада (сколько бы их не существовало на самом деле), умереть и возродиться - и все ради этих слов.
Лишь бы рядом был этот голос. Самый родной из всех существующих.
Соленая влага все лилась и лилась по моим щекам, губам, на платье кофту бабушки, но никто из нас даже не шелохнулся. Никакого чувства дискомфорта, брезгливости или отрешения. Между двумя родными душами этого просто не могло быть.
Мы срослись, как плющ и стена, как весна с яблоневым цветом, как единое целое, неразделимое, несокрушимое. Тонули друг в друге, пытаясь восполнить ту пустоту, что успела поселиться внутри за время разлуки.
Я чувствовала, как вздымалась и опускалась ее грудь, с каждым вдохом проникая все глубже и глубже. Удары ее сердца эхом отдавались у меня в ушах, а позабытый цветочный аромат проникал в самые потайные уголки души.
Нет.
Еще не поздно… Еще есть время… Есть шанс. Связь, та самая невидимая нить, что связывала нас с первого моего вдоха и не рвалась даже в самые трудные времена, соединяя между собой сотни миль и часовых поясов, ожила, расправив массивные крылья и бережно укрывая нас под своим пологом. Нечто подобное образуется между матерью и ребенком, в чьих жилах течет одна кровь, одна энергия, одна сила. То, что задает ритм двум сердцам, что питает их и освещает путь. У меня это было… по-другому.
Моей матерью была Берта. И никакие бумаги или божьи законы не могли доказать мне обратное.
Раны уже не кровоточили, потери казались не такими уж и невосполняемыми, одиночество больше не грозилось быть вечностью. Моя вера вновь была рядом со мной.
Спустя тысячи вдохов и выдохов, сотни ударов сердца и пару десятков литров слез я понемногу начала успокаиваться, подстраиваясь под ровное дыхание бабушки. Она всегда была словно маяк, свет которого пронзал любую тьму, зовущий идти вперед, освещая извилистый путь.
Я до сих пор не могла поверить, что она рядом. Возможно, меня нужно было ущипнуть? Нет, это не помогло бы - уж слишком сильным был шок.
- Вот и умница. Нам многое нужно обсудить. - Бабушка слегка отклонилась и привычным жестом коснулась моей все еще влажной щеки. – Пойдем, присядем.
Ее голос сейчас казался нереальным, как северное сияние в центре Нью-Йорка.
Обессиленная, я попыталась кивнуть головой, но все, что у меня вышло, это лишь прикрыть глаза и громко вздохнуть.
Бабушка подвела меня к кровати, которую я не так давно покинула, и осторожно усадила рядом с собой.
Видеть ее вновь было так… непривычно, радостно и в тоже время странно, что я дышала практически через раз, считая, что воздух мне нужен гораздо меньше, чем ее присутствие.
- Милая, успокойся. Ты в безопасности. И я буду рядом столько, сколько тебе это потребуется, - прошептала бабушка, словно прочитав мои мысли.
Лишь взглянув в дымчатые бездонные глаза и увидев свое отражение в них, я, наконец, смогла расслабиться и даже слегка улыбнуться.
Беспокойства больше не осталось - только море чувств, главными из которых были любовь и надежда, что бушевали в моей душе.
- Тебя так долго не было… Я думала, что ты ушла навсегда, - сказала я сухим голосом, едва не плача.
- Я знаю, детка, знаю. На то имелись свои причины, - умиротворяюще ответила Берта. – Я всегда была поблизости и нашептывала тебе слова поддержки и понимания. Ждала…
- Чего, бабушка? – Слова бабушки меня и утешали и заводили в тупик. Чего она ждала от меня? Что я должна была сделать со своим даром?
- Только не сердись, chéri, - попросила Берта, ласково касаясь моих ладоней. – Ждала, когда случится… нечто подобное, и ты окажешься здесь.
Из этих объяснений я только и смогла, что составить новые вопросы, подозревая - бабушка боится что-то сказать…
- Что ты имеешь…
- Приступ у Эдварда произошел неслучайно. - Берта замолчала, явно собираясь с силами. – Его вызвала я.
- Что? – прошептала я, не веря своим ушам.
- Прошу, постарайся меня понять – тебе нужно было пройти через это, - быстро продолжила бабушка. - Последний шаг всегда дается нелегко, жертвы есть всегда…
- Бабушка, ба-буш-ка! – Мой голос окрасился нотками страха и негодования. – Что ты говоришь? Какие жертвы?
Берта тяжело вздохнула, убрала свои дрожащие руки и повернула голову к окну:
- Есть кое-что, чего я тебе никогда не говорила… в чем боялась признаться. - Ее голос дрогнул, и я поняла, что лучше слушать молча, не перебивая. Разговор давался ей нелегко, как и мне восприятие всего услышанного.
- Я очень надеюсь, что после сказанного, ты не отвернешься от меня. Я очень люблю тебя, mon violette (моя фиалка, франц.). Я просто не вынесу твоего презрения, – умоляла Берта, низко опустив голову.
- Faute avouee est a demi pardonne (За признание - половина наказания, франц. пословица), - воспроизвела я одну из давно заученных фраз, показывая тем самым, что готова слушать. Готова принять все, что обрушится на меня. Любую тайну. Любое горе. Любой грех.
Берта на миг повернулась ко мне, но, заметив мое окаменевшее лицо, тут же отвела взгляд и с трудом продолжила:
- Я очень мало рассказывала тебе о дедушке. О том, как его не стало…
А при чем тут дедушка? – недоуменно спросила я, но с вопросами решила повременить. Если бабушка собралась говорить, пусть ей ничто не мешает.
- Он был на войне, о которой мы не должны были распространяться. Чертовы бюрократы… Знала бы я тогда, чем закончатся эти политические тайны, никогда бы… Хотя это уже не важно. - На ее морщинистом лице явно читался страх… и боль.
- Он отсутствовал три года…Вернулся героем, с наградами, ранней пенсией… и маленьким осколком от гранаты, который врачи вовремя не заметили, - безжизненно изрекла бабушка, тихо роняя слезы на пол.
Я, ужасаясь, прикрыла рот руками, побоявшись спугнуть бабушку собственным криком. Что-то внутри меня разбилось вдребезги, и от боли хотелось согнуться пополам.
Подобной исповеди я точно не ожидала. Бабушка столько лет носила в себе такую боль…
Я сдержала горькие слезы и придвинулась к ней ближе – Берта должна знать, что я рядом, что понимаю и разделяю ее горе…
- Мы узнали об этом в тот же день, что и о моей беременности. Я ждала первенца. Рене. Роберт весь сиял, предвкушая будущие хлопоты. Я же жутко боялась. За него. Врачи говорили, что риск очень велик, и в случае неудачи осколок таки доберется до сердца и пробьет его левый клапан… - бабушка говорила отрывисто, громко, ее серые глаза потемнели и невидяще глядели вперед.
- Я могла его спасти. МОГЛА! - зашептала Берта с таким отчаянием, с каким люди способны оплакивать самых близких.
Мое сердце сжалось. Я не стала больше ждать и крепко обняла ее, стараясь успокоить и утешить. Забрать частичку тех чувств, что разрывали ее сердце.
Конечно, бабушка во всем обвиняла себя. Когда близкие уходят, это всегда неожиданно и очень больно. С этим трудно смириться. С жизнью без… человека, который всегда был рядом и многое значил для тебя. Было видно, как Берта любила дедушку и как боролась за него. В этом была вся она. Сильная и непокорная.
- Ба, не кори себя за чужие ошибки. - Я старалась подобрать правильные слова утешения, хотя понимала, что когда-то и сама испытывала те же чувства.
За маской печали скрывалась самая настоящая злость. Бабушка в первую очередь злилась на себя. Мне очень хорошо известно это чувство.
Она подсознательно ненавидела себя... за жизнь, которой могла распоряжаться, в то время как дедушка - уже нет. За слабость, за то, что так легко сдалась и все же позволила смерти забрать его. За каждый последний стук его сердца, цена которого была запредельно велика. За все совместные моменты, что неизменно украшали и без того яркую жизнь, а теперь превратились в воспоминания, в затертые фотографии из семейного альбома.
- Милая, дай мне договорить, - попросила бабушка, слегка отстраняясь и поспешно вытирая мокрые щеки.
Я подчинилась, давая ей необходимое пространство, попутно восхищаясь стойкостью ее духа и искренне благодаря. За запоздалое, но все же открытие мне своего огромного сердца. Своих ран. За доверие своей боли… Она позволяла ей помочь – о большем я и не могла просить.
- Ты не должна меня утешать… И уж тем более так открыто и искренне. Я же лгала. Тебе. Рене. Всем!
Мы обе затаили дыхание. Я не могла предположить, что такой человек, как моя бабушка, чьи мысли и действия всегда несли добро и любовь, могла что-то скрывать. Что-то, что не отпускало ее все эти годы…
- Я могла спасти твоего дедушку, потому что я тоже… эмпат. Вернее, была им, - призналась Берта, покаянно опуская голову.
Я думала, что была готова к признанию бабушки, но к такому… разве можно подготовиться? Разве можно ожидать от самого дорогого тебе человека такое ошеломляющее признание. Такую беспощадную ложь.
То, что ты всю жизнь принимал за белое, оказалось серым. Понимание приходит не сразу, сперва идет отторжение. Крепкое, устоявшееся. Затем эстафета переходит к сомнению, которое и начинает шевелить чашу весов, колеблет устои жизни и чувства, готовит к новой реальности, новой правде…И после принятия и понимания приходит опустошение…
- Почему? – озвучила я пульсирующий в голове вопрос. – Почему все это время…
- Я не могла… Каждый раз это провоцировало шквал воспоминаний, выдержать которые мне была не под силу. Прости, fillette (дочка, франц.). Я предала тебя. Предала наш дар…
Спустя сотни вспышек молний у меня в голове и волн жара, что накатывали из самых глубин, я все же нарушила гнетущую тишину.
- Я хочу знать ВСЕ. Я имею на это право, - решительно выпалила я, пристально глядя на печальную Берту. Уловив ее кивок, продолжила:
- И как к этому причастен Эдвард? Все. Говори все! - Я резко встала, возвышаясь над ее хрупкой фигурой. Сложно было поверить обман. Я все еще надеялась, что неверно истолковала слова бабушки.
- Конечно, конечно. Когда мы узнали об этом осколке, он уже был близко к сердцу - требовалось срочное вмешательство. Роберт знал про эмпатию, но не позволил мне ее использовать – слишком переживал за малыша. Он пару раз видел последствия моей «помощи» и категорически запретил «терзать себя». Я умоляла позволить попытаться, хотя бы косвенно помочь врачам, но он был не приклонен. Он так хотел этого ребенка, что остальное не имело для него значение. Да, он был прав. Риск был. И большой. Рене могла не появиться на свет, если бы я применила свой дар. И я хочу признаться и перед тобой, и перед Богом, выбирая между ребенком и мужем, я без колебаний и мук совести выбирала Роберта. Я готова была пожертвовать нашим плодом, своей жизнью, душой, да чем угодно ради его спасения. И как бы жестоко и чудовищно это не звучало, я едва так не поступила. Но Роб… - ее голос надломился, тело задрожало, словно его терзали сотни невидимых кинжалов. Лицо покрылось смертельной бледностью, на лбу выступила испарина – ей было очень трудно говорить, но она сделала глубокий вдох и вновь продолжила:
- Роб заставил меня поклясться, что я не причиню вреда нашему ребенку. И я подчинилась. Как ты уже понимаешь, врачи не смогли совершить чудо, и Роб покинул меня. После рождения Рене эмпатия пропала так же внезапно, как и появилась – я выполнила свое предназначение. Роберт оказался прав. Я пожертвовала им, - чуть слышно призналась Берта дрожащими губами.
- И я навсегда постаралась забыть о ней, пока не появилась ты… - Было трудно выдержать такой поток… правды. Слушая бабушку, я едва дышала от волнения. Сколько боли… сколько сопротивления, борьбы. Сколько бесцельно потраченных минут моей и ее жизни. Прощу ли я ей это? Пока сложно ответить однозначно – мысли слишком затуманены, а сердце страдало от горечи.
- Быть возле тебя, видеть твои страдания и знать, что самое худшее еще впереди, было невыносимо. Каждый день я молила о прощении и смелости, но так и не призналась. Если бы не Саманта... – продолжать не нужно было. Мы обе знали, как много для нас сделала эта невероятная девушка.
- А потом появился Эдвард. Конечно, ты его полюбила. И когда стал известен его диагноз, я поняла, что он был послан не просто так. - Берта подняла голову и взглянула на меня. На ее лице, некогда светящемся и нежном, пролегла тень вины и грусти.
- Он и есть твоя миссия, Белла, твое предназначение, и если ты его вылечишь, то, скорее всего, лишь ценой собственной жизни. Поэтому я и решилась на такой… отчаянный поступок – заставила и тебя и его пройти через муки…
- Я могу его вылечить? Я правда могу это сделать? – спросила я прерывистым голосом, ощущая, как неясная надежда растекается по телу, робко проникая в сердце, все дальше и дальше, сквозь наросшую на нем корочку отчаяния и смирения, освещая все мое существо и озаряя глаза победным блеском.
Все осталось позади… Ложь, признание, злость, обида. Осталось одно – Я! Могу! Его! Спасти!
- Белла, ты меня не слышишь! Он будет жить, а ты нет… - жалобным голосом произнесла бабушка.
- Ба, да разве это важно? Ты думала о себе, когда умирал дедушка? – раздраженно воскликнула я, нервно измеряя комнату шагами. Ответ был слишком очевиден, и препирания Берты были мне непонятны.
- Я люблю его. Я хочу, чтоб он жил, - сказала я голосом столь же решительным, как и мой взгляд, и столь же резким, как удар молота.
- Уверена? – поинтересовалась Берта, пронзая меня своим грустным взглядом. – А если не будет взаимности? Ни благодарности, ни сожаления? Вдруг тебе не будут рады? Вспомни слова, что он тебе говорил. Как не хотел твоих объяснений, прикосновений…
Слова бабушки глубоко врезались в мое сердце кусочками раскаленного металла, прожигали душу насквозь, дурманили сознание, лишали сил. Я была на пороге сумасшествия. Тянущее ощущение раздражения шершаво расползалось в груди, заставляя против воли съеживаться. Шквал зашкаливающих, острых эмоций, бурлящих во мне в слишком уж большом количестве, причинял тугую боль. Я желала забыть это, отпустить, но разве, надевая очки, ты восстанавливаешь потерянное зрение?
- Я помню, grand-mère (бабушка, франц.). Я прощаю его. Прощаю и мой ответ «да». Больше, чем уверена. - Колебаний не было.
- Понимаю, - тяжело вздохнула женщина, подымаясь на ноги. – Это потребует некоторых усилий…
- Что я должна сделать? Проснуться? – торопливо произнесла я, приближаясь к бабушке, желая как можно скорее оказаться возле любимого.
- Ты думаешь, это сон? – безучастно спросила она. – Не хочу тебя пугать, милая, но ты находишься в месте, которое даже не имеет четкого названия и границ. Это что-то вроде реки или моста между небом и землей…
- Я что, умерла? – испуганно спросила я, сглатывая мерзкий ком в горле.
- Пока нет, твое тело еще борется, а душа не до конца определилась, - пояснила бабушка, ласково касаясь моего плеча.
- В чем? В чем я не определилась? – недоумевала я, окидывая взглядом комнату.
- Прости, но вот это ты должна понять сама. И лишь тогда все станет на свои места. Ты либо вернешься к Эдварду и последствиям твоего проникновения, либо… уйдешь со мной, - пояснила Берта, мягко улыбаясь.
- С тобой, это значит на небеса? – уточнила я и так очевидный факт.
Бабушка, посерьезнев, только молча кивнула в ответ, не сводя с меня испуганных глаз.
- А почему именно комната Анжелы? Не думаю, что подобное место должно иметь такую детскую атмосферу? – поинтересовалась я у нее, чтобы хоть на миг отвлечься от сумбура в голове.
- Для каждого оно свое. Видимо, это место в свое время было для тебя самым надежным, тихим…важным, - предположила Берта, попав точно в цель.
- Да, - вздохнула я. – Здесь действительно все было по-другому. - И только воспоминания вихрем понеслись перед глазами, как бабушка вновь заговорила.
- Детка, ты не обязана это делать, - начала она с явной мольбой в глазах. - Я не имею ничего против твоего Эдварда или твоих чувств к нему. Просто хочу быть уверена, что ты не совершаешь ошибку. Я хочу, чтобы ты была счастлива, - взволнованно произнесла она, беззвучно плача.
Разве я могла еще минуту назад сердиться на Берту? Считать ее предательницей, обманщицей? Моя заботливая grand-mère всегда ставила мои интересы выше своих, ни на секунду не переставала любить, уважать, слушать и понимать меня – она всегда думала и жила мной. Даже моя эмпатия доставляла ей гораздо больше боли и дискомфорта, чем мне, как носителю… Это озарение, конечно же, пришло не в данную минуту, но стало неким… напоминанием. О том, кто отсутствовал в моей жизни, а кто в ущерб себе подпитывал и украшал ее. Я просто не могла, не имела права винить ее, сомневаться в ее помыслах и решениях - выплескивать на нее весь тот негатив, что накопила за годы собственных ошибок и решений.
Я нежно прикоснулась к бледной щеке, стараясь направить через пальцы всю свою любовь и благодарность и стереть из серых глаз эту пелену печали и вины.
- Мое счастье это быть рядом с ним, - спокойно сказала я. - В настоящем и будущем. Во всех имеющихся пространствах и мирах. И совсем не важно, любит он меня или нет, - подытожила я, вкладывая в голос всю свою решительность, волю и любовь.
Бабушка прильнула к моей руке и, облегченно вздохнув, взглянула на меня с ласковым участием.
- Вижу. Вижу, милая, что он для тебя важен. Эх, значит, все предрешено. Надеюсь, он все же поймет, какое сокровище оберегает его, - с чувством произнесла она, беря мою руку в свою.
Я безмятежно улыбнулась, разделяя светлые надежды Берты.
- Тогда не будем терять времени зря, - воодушевленно начала она, задумчиво потирая руками. – Путь назад есть лишь один. Тебе предстоит разобрать в себе, заглянуть в самые дальние уголки своей души, проанализировать последние годы, а возможно, и всю сознательную жизнь: что-то отпустить, что-то открыть, что-то простить, а что-то и вспомнить… Так сказать, сложить кубик Рубика. Работенки много, - я не могла сдержать улыбки от столь серьезного тона бабушки, - но результат важнее, - рассудительно заметила она.
Я лишь кивнула, не желая портить момент своим глупым смехом.
- Мне, наверно, придется тебя оставить. Мое присутствие лишь будет отвлекать тебя, - предупредила бабушка, одаряя меня любящим взглядом. – И не смей скучать. Мы очень скоро увидимся, - тут уже вставила она, заметив горечь в моих глазах.
Все правильно.
И тут внезапная догадка пронзила сознание:
- Бабушка, прошу, ответь, - слова застревали в горле. - Эдвард... жив? Мне есть к кому возвращаться? – с дрожью в голосе спросила я, опуская глаза. И, ожидая ответа, затаила дыхание, невольно зажмурив глаза, разрываясь между страхом и жгучим желанием знать правду…
- Милая, я не могу тебе помочь, - спокойно ответила бабушка, пока я вся сжалась в комок. – Это под силу лишь тебе.
Я открыла глаза, не в силах поверить в услышанное. Пульс громким эхом отдавался в ушах, руки стали влажными и ледяными.
- Да-да, ТЫ можешь его почувствовать, - пояснила Берта, обнимая меня за плечи.
Когда когти страха отпустили взволнованное сердце, и мысли больше не были так страшны и обнажены, на моем лице застыло выражение неподдельного изумления.
- Не смотри так на меня, - взмолилась бабушка, прочитав все на моем лице. – Успокойся, присядь и сделай это в конце концов.
Я не шевелилась, лишь часто моргала, переваривая услышанные слова.
Бабушка действовала решительно и взвешенно, как и двадцать лет назад, после осады репортеров: подвела к кровати, осторожно усадила и начала мягко поглаживать спину, успокаивая натянутые до предела нервы.
- Дыши глубже и ровнее. Подумай о чем-то хорошем, - напутствовала Берта. – Прогони липкий страх и вспомни, кто ты.
Эмпат. Я эмпат - как такое забудешь. Эмоции – мое оружие, и лишь я решаю, как его применять.
Возвращая телу контроль, в первую очередь я сжала ладони в кулаки, а пятки прижала к полу, словно готовясь к прыжку в воду. Облизнула пересохшие губы и проглотила горький ком, мешавший дышать.
Хорошо. Теперь дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох – нужно запустить его, как старые часы.
И как это я так легко поддалась эмоциям?
- Спасибо, ба, - выдохнула я уже ровным голосом. – Я попытаюсь, - и едва ощутив, как бабушкины руки отпустили мою спину, закрыла глаза и глубоко вдохнула.
Эдвард. Эдвард. Эдвард… повторяла я его имя, словно мантру, словно молитву, прислушиваясь к малейшему сигналу, импульсу, звуку…
«Белла, прошу, не сдавайся. Вернись ко мне. Вернись!» - сквозь глубины времени, материи и света я услышала знакомый бархатный голос, который тут же послал волну мурашек по спине.
- Я его слышу, - радостно произнесла я, ощущая щемящую боль в груди.
Он жив! Он ждет меня!
«Прошу, не уходи. Ты нужна нам», - продолжал шептать любимый где-то в другой реальности. Я могла поклясться, что тут же ощутила слабое, как дуновение ветра, прикосновение его руки, такой теплой, нежной к моей щеке.
Это было последней каплей. Из глаз хлынули слезы, радость и страх смешались в груди.
Как же я хотела к нему! Согреться в его объятьях, раствориться в его аромате, утонуть в его зеленых глазах, воспарить. Меня тянуло к нему бешено, невыносимо и бессовестно, как мотылька на свет лампадки. Миллионами нитей, миллиардами необъяснимых энергетических связей все мое существо зависело от него, дышало им, мчалось за его светом вопреки всем законам природы и физики.
А его голос… Он был пронизан эмоциями, которые буквально причиняли ему физическую боль. В нем сплелось столько печали, покаяния, и тихое заклинание, и отчаянная, страстная мольба. Это разрывало мне сердце.
Возможно, я ошибалась? Возможно, Эдвард что-то испытывал ко мне?
Я открыла заплаканные глаза и, повернувшись к бабушке, все еще сидящей рядом, признала сдавленным голосом:
- Я должна вернуться… как можно скорее.
Бабушка ничего не ответила, все понимая. Она наклонилась, крепко обняла меня, поцеловала в щеку и, прошептав «До встречи», растворилась в воздухе.
Не акцентируя внимания на довольно необычном ее уходе, я вытерла слезы тыльной стороной ладони и начала настраивать себя на медитацию. Раз ответы внутри, придется откровенно покопаться в себе. До самого дна.
Приняла на кровати удобную позицию и отключила внешний фон.
Перед глазами начали мигать картинки, сформированные то ли мыслями, то ли эмоциями. Я же, просматривая их, пыталась интуитивно почувствовать «материал», с которым следует работать. Подводные камни…
Хаотичный калейдоскоп прошлого раздражал и не позволял за что-то зацепиться. Детские горки неожиданно сменялись медитациями в парке, мороженое тут же превращалось в журнальные вырезки из спецсерии «Для начинающих дизайнеров», а нежные объятья Берты заканчивались горячими руками Эдварда. Ну, это просто каламбур.
Ухватившись за первое более-менее сознательное воспоминание, я потянула за ним череду того, что где-то глубоко залегло в памяти, практически стирая события.

Я едва научилась кататься на велосипеде, и хоть колено все еще саднило от полученных ран, была крайне собой довольна. Оседлать железного коня в четыре – это Вам не дорогу перейти. К тому же, родители получили крупную ссуду в банке - в доме был двойной праздник.
Бабушка готовила несколько новых блюд, поскольку я слышала, как мама говорила, что должны наведаться «важные птицы», которым «нужно было закинуть что-то в клюв… и желательно, чтобы их наглые животы были довольны». Мне не терпелось увидеть, что за пернатые заполнят сегодня наш дом, но вертеться у бабушки под ногами было «дурным тоном». Поэтому я не спеша поедала свое мороженое и беззаботно болтала ногами под столом.
- Изабелла, детка, возьми салфетку. - В кухню зашла мама, разбавляя запах специй и теста шлейфом своих духов. На ее губах сияла ярко-красная помада, которая буквально резала в глаза и казалась мне противной. Конечно же, вслух я этого не говорила – ведь мама жить не могла без этой чертовой помады.
Она подошла к бабушке, окинула беглым взглядом стол, заполненный продуктами, заготовками и прочими атрибутами кулинара, коротко кивнула, явно оставшись довольна. Потом повернулась ко мне и улыбнулась.
Я нечасто видела у мамы такую улыбку, открытую, настоящую, которая шла прямо из сердца. И замерла, любуясь тем, как преображается ее лицо, как зажигаются огоньки в глазах, как начинает искриться кожа и розоветь щечки. Мама красивая, очень красивая. Сама не замечаю, как начинаю улыбаться в ответ.
Она подходит ближе и медленно вытирает мое лицо, попутно приговаривая:
- Моя ты пчелка сладенькая. Так трудилась, что пролила немного меда себе на щечки, - И вытирает мои щеки. Я начинаю хохотать, забыв и о мороженом, и о содранном колене.

Разве мама была такой? Почему я забыла это? Забыла, что женщина, давшая мне жизнь, была родной, любящей, заботливой?
Следующее воспоминание еще раз подтвердило это.

За окном темно, я лежу в мягкой постели и не могу сомкнуть глаз. Над потолком медленно летают полупрозрачные бабочки, отражающиеся от светильника, но меня это не успокаивает. Наоборот, я начинаю придумывать им имена, друзей, работу и прочие «взрослые дела». Перед глазами возникал целый цветочный город, в котором жили не только бабочки, но и жучки, божьи коровки, паучки…
- Мечтаешь? – в комнату заглянула мама. Мягкая улыбка, добрый непосредственный взгляд и мне уже хотелось летать. Она у меня самая лучшая.
- Немного. Хочу в волшебную страну, - заявила я, скрестив пальцы в замок.
Мама зашла в комнату, закрыв за собой дверь, и присела на край кровати.
- Отличная идея. А меня возьмешь с собой? – обеспокоенно спросила она.
- Да! – закричала я, подпрыгивая от восторга.
- Спасибо, дорогая. Я предлагаю сперва отправиться в страну Наго, - заинтриговано предложила мама.
- А что это за страна?
- Она очень большая и находится высоко на облаках. В ней живут единороги, пегасы, эльфы…

*****

Я печально глядела в окно. На календаре было мое пятое Рождество, а на улице ни одно снежинки. Мне так хотелось настоящего праздника: белого, пушистого, искристого. А тут... эта серость. Не буду же я из листьев лепить снеговика? От досады хотелось затопать ногами, надуть губы и обидеться… на всех. На Санту, на праздник, на снег…
- Ждешь чуда? – Мамин голос был как ангельское пение среди темноты. Ее рука коснулась моей спины, даря поддержку и тепло. Как я ее люблю.
- Просто снега нет. А какое же Рождество без снега? – едва не плача сказала я.
- Детка, - мама присела на колени и заглянула прямо мне в глаза. – Праздник делает не погода, а настроение, - пояснила она.
- А что такое настроение? – спросила я в надежде, что это что-то очень большое и сладкое.
- Пойдем, я тебе покажу. - И она протянула мне свою руку.
Мы пошли в гостиную, где зажгли елку, спели рождественские песни, заполнили комнату мягким, теплым «снегом» и обнаружили спрятанные Сантой подарки.

*****

Я это сделала. Я выучила свой первый стих. Уроки французского с бабушкой приносили первые плоды - я уже имела приличный словарный запас и четкое произношение. Теперь пришел черед и литературы.
Волнение переполняет меня, и я спешу отыскать маму, чтобы показать ей, какой взрослой я стала. В голове крутятся строки, и чтобы они не перепутались, я придерживаю голову руками.
Мама на кухне, она пьет кофе, готовясь после обеда вновь вернуться на работу, которая забирает все ее свободное время. Все МОЕ время.
- Мама, у меня для тебя сюрприз, - восклицаю я, сияя как новогодняя елка.
- Только быстро, - короткий ответ, глаза устремлены на правую руку - там часы.
Я беру стул и аккуратно взбираюсь на него, на свою маленькую сцену. Жду, когда мама посмотрит на меня, и задерживаю дыхание.
- Dans ma maison,
Tout est rond,
Tout est chaud,
Dit l’escargot. Dans mon terrier…(отрывок из стихотворения Анны Рокар «Вот мой домик») - я стараюсь говорить с выражением, соблюдая паузы и ритм повествования.
Кухню разрывает телефонный звонок. Мамин мобильный. Я замираю, зная, что мама сейчас будет говорить, но после я смогу продолжить.
Она будет мною гордиться. Обязательно будет.
- Алло. Да. Сколько? Подпишет? Конечно. Шардоне его устроит? Уже бегу. - Последние слова она произносит уже в прихожей.
Хлопок двери и тишина.
Она ушла, а я осталась стоять на стуле, не понимая, почему звонок стал важнее меня.

*****

Еще один детский сад попрощался с нами, вернее, со мной. Покидая здание, полное детей, мама подозрительно молчит. Лицо угрюмое, руки спрятаны в карманах, шаги очень широкие – мне приходиться бежать, чтобы не потерять ее. А вот и наша машина.
Мы молча садимся, мотор начинает рычать и машина трогается. Мама не напоминает мне о ремне безопасности и не целует в щеку, как обычно – ее взгляд колючий и ледяной, смотрит на дорогу.
Я не понимаю, почему мама такая. Нетеплая, недобрая.
Я же не виновата.
Я смотрю, как белеют мамы руки на руле, и почему-то боюсь издать хоть малейший звук. Боюсь напомнить о себе.
- И что тебе нужно? – чужим голосом спрашивает мама.
Она спрашивает у меня?
- Чего тебе не хватает? Внимания? – продолжает мама, чей голос сейчас напоминает
- Так я работаю, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Игрушек? У тебя их больше, чем нужно. Чего? ЧЕГО? – недоумевает мама, размахивая в воздухе руками.
Я же не знала что сказать, чтобы успокоить маму. Сердце дергалось в груди, руки вспотели, а на глаза наворачивались слезы.
За что она так со мной? Я же не знаю, что со мной не так. И как объяснить? Просить прощения? Обещать, что этого не повторится? И вновь нарушить обещание? Нет, так нельзя, я так не могу…
- Несносная девчонка, - выплюнула она и через мгновение я уже ощущала, как горит моя щека от соприкосновения с ее холодной рукой.

*****

А потом эта сцена в гостиной, где мама выплескивала весь свой гнев после случая с мистером Берти.
- Моя дочь стала грязным пятном в моей биографии…
- Я не потерплю в своем доме…фрика…

Да, ее последние слова врезались мне в кожу, как кислота - не отодрать и не забыть. Ма… Рене ненавидела меня. Стыдилась. Не признавала. Не хотела моей любви. И все эти милые, нежные сцены из прошлого, где она не притворяется, не кричит и не сторонится меня, вызывают лишь ненужную боль и сожаление, кажутся бредом, отражением моих желаний. Не более…
Да, призрак мамы неустанно преследует меня всю жизнь. Ее слова, моя обида – это замкнутый круг, который возможно и мешает мне вернуться к Эдварду.
Я должна найти решение.
Могу ли понять Рене? Нет, я уже неоднократно пыталась ставить себя на ее место, объяснить ее чувства и поступки… И лишь натыкалась на внутреннее отторжение, отвращение от такого воображаемого «проникновения». Мы с ней разные.
Забыть? Если я о ней не вспоминаю очень долгое время, это совершенно не значит, что я забыла ее. Нет, такой человек, как родная мать, навсегда становится частью тебя. Мы связаны независимо от того, хотим этого или нет. Природа все решила за нас. Тогда почему же она не запрограммировала любовь? Сострадание? Прощение?
Простить? Могу ли я?..
Простить отсутствие поцелуев на ночь, поддержки, доброго слова, объятий, совместных игр… Простить, что родная дочь стала неподъемной и ненужной ношей, нести которую Рене тут же отказалась? Простить ту боль, что все еще живет в детском сердечке и каждую секунду терзает нежную плоть? Такое прощают?
Если взглянуть на все шире, глубже, осмысленно и отключить на минутку детскую обиду, то можно увидеть, что мир очень жестокий. Волей-неволей прослеживается закономерность – человек каждый день испытывает куда больше боли, потерь и разочарований, чем может казаться на первый взгляд. Все гораздо серьезнее и масштабнее. Войны, насилие, грабежи, похищения, смерти, нищета и еще сотня других способов проверить. А сломается ли?.. Сдастся? Станет тенью собственных возможностей и талантов.
Но слабый человек проявляет нечеловеческую силу духа и все же не теряет веры, не допускает зло в сердце, не ступает в слепую тьму. Он прощает…
Он дарит то, что невозможно описать, заработать, украсть или купить. Прощение дарит нам свободу, словно ты старый узник, с которого, наконец, сняли тяжелые цепи и отпустили. Оно дарит защиту, окружает тебя невидимым суперпрочным щитом, который не пробьет ни одно оружие, никакие невзгоды и испытания.
Марк Твен когда-то сказал, что «прощение – это аромат, который фиалка дарит тому, кто её растоптал». Верно, это память. Это то, что ты оставляешь после себя. Это высшая точка твоего развития.
Я жила с этой обидой так долго. Ради чего? Чего же я ждала?
Любви? Настоящей материнской любви, той, о которой слагают песни и стихи. Но разве я сама сейчас не наполнена ею? Ее в достатке, хватит и на других.
Помощи? Тогда я очень нуждалась и жаждала ее поддержки, помощи, соучастия, а теперь…Теперь же я способна помощь и себе, и другим. Я выросла, стала независимой и в некотором смысле сильной.
Понимания? Я долго ждала и надеялась, что она примет меня, новую меня, но на самом деле - главное, что я приняла и полюбила себя эмпатом не меньше, чем человеком.
Тогда что? Что мешает мне переступить эту черту?
Гордость? Страх?
Я исследую себя, пытаясь найти ответ. И натыкаюсь на пустоту…
Преград нет, нужно лишь решиться и сделать это.
Глубокий вдох, полное отрешение. Я представила образ Рене, нейтральный, без злости и радости, и начала прощаться с ним. Говорила ей, что сожалею обо всех тех неприятностях, что я ей доставила, просила прощения за нелюбовь, за обиды и много чего личного. Нежно поцеловала в щеку и отпустила - позволяю ей уйти. Навсегда.
Похоже, сработало, поскольку я перестала ощущать свое тело. Открыв глаза, увидела невероятное. Мое тело стало прозрачным, невесомым, эфирным. Я не испугалась, а наоборот, улыбнулась, ведь чувствовала, что все происходящее правильно – я становилась все ближе и ближе к Эдварду.
Возле уха раздался шепот: «Белла, милая, я помню каждый наш миг и дорожу им. Ты сделала меня очень счастливым, а я… Прости меня».
Голос Эдварда успокаивал, разливался теплом по телу и зажигал сердце.
- Любимый, я иду…
С его именем на устах я молча простилась с комнатой, воспоминаниями, с прошлым и затем меня окутал яркий свет.

_______________________________________________________________

Спасибо всем, кто прочитал. Надеюсь, вы загляните на ФОРУМ