Ричард стоял, прислонившись спиной к колонне, поддерживавшей портик роскошного особняка, в котором расположился Артур со своей ближайшей свитой оруженосцев, пажей и тех рыцарей, которые еще на родине давали ему присягу верности или были именно им в рыцари посвящены. Граф выслушал Адора очень внимательно, поминутно хмурясь. После чего велел пажу принести плащ и оседлать коня. Ричард догадывался, что Гримстон отправится к императору и даже предполагал, что он и его с собой позовет, но вот идти и повторять еще раз во всех подробностях рассказ о бессмысленном кровавом безумии, которое разыгралось у городских ворот, совершенно не хотелось. Ричард до сих пор тяжело переживал гибель своих людей. Пережить Дорилейский ужас, добраться до надежного убежища — и умереть так глупо… что может быть печальнее? Оруженосец выживет, но в строй вернуться сможет еще не скоро. Лиона отделалась легко… Но, черт побери, как теперь верить кому бы то ни было? Как верить недавним союзникам? Хотя Ричард и раньше видел, что особой любви ромеи к ним не испытывают. Но теперь… был на душе очень неприятный осадок. В конце концов, караул у ворот несли никейцы. Неужели их оказалось так легко купить?
Артур не пригласил Ричарда к императору, и тот был этому рад. Попрощавшись с командиром, Адор вышел на двор и теперь стоял, погруженный в невеселые мысли. Очевидно, что эта стычка произошла случайно. Не для того проникли в город ассасины, чтобы перебить десяток солдат и сгинуть самим. А для чего? Они всегда охотятся на крупную дичь. За мелкую просто никто не заплатит. Тогда… Конрад? Людовик? Вот это было бы весьма неплохо, с определенной точки зрения… Ричард тяжело вздохнул. Святые угодники, как же глупо и неудачно все складывается… Тут, пожалуй, даже и случайное убийство Людовика не поможет. Ничто не поможет, если враги так запросто проникают за городские стены. Ассасины… Кто их послал? Зачем? Почему? Чертовски обидно, что ни одного не удалось взять живым. Хотя, если верить тому, что Ричарду доводилось о них слышать, проку от пленника было бы мало. Презрение к боли и смерти и фанатичная преданность своему делу и Горному старцу не способствовала разговорчивости даже на дыбе.
Ричард видел, как Гримстон широким шагом вышел из дома в сопровождении пары человек, все вскочил на уже оседланных коней и выехали на улицу.
Проводив их взглядом, Ричард медленно побрел в другую сторону. На смену мрачным размышлениям об ассасинах явились другие, ничуть не более веселые. Алира… светлые волосы, бледное осунувшееся лицо. За время, прошедшее с Дорилея, она похудела и, судя по словам Лионы, заметно ослабела. А периодически возвращавшиеся головокружения не позволяли возобновить тренировки даже в полсилы. И эта слабость вызывала у Ричарда почему-то смешанные чувства: с одной стороны, он видел, как это гнетет Алиру, и жалел воительницу. С другой — понимание того факта, что сейчас девушка по-настоящему беззащитна, дарило желание хранить и оберегать. Встать между нею и любыми опасностями. Вот эти мысли сбивали Ричарда с толку больше всего.

На городском рынке кипела жизнь. Стоял полдень, но даже испепеляющие лучи солнца не были способны помешать бурной торговле. Казалось, тут было все, что только можно купить за деньги. Алира медленно брела между рядами, чутко прислушиваясь к собственным ощущениям и ожидая, что голова закружится опять, но пока все было нормально. Уже не первый раз она выбиралась из комнаты, ставшей пристанищем ей и Лионе в эти последние недели. И с каждым разом уходила все дальше и дальше в город, надеясь, что силы скоро вернутся в полной мере.
Взгляд Алиры привлек один торговец, предлагавший прохожим свой особый товар. Этим особым товаром оказались несколько женщин, с по-восточному раскосыми подведенными глазами и иссиня черными волосами. Они скрывались от зноя под навесом из ткани, привязанной к деревянным опорам. Когда-то давно, казалось, в другой жизни, Алира так же молча сидела на почти таком же рынке, терпеливо дожидаясь покупателя, словно вещь на прилавке. Правда, тогда было куда прохладнее…
От родных краев ее сейчас отделяло полмира, но почему-то здесь все было абсолютно так же, как и там. Может быть, и жизнь сарацин ничем не отличалась от жизни немцев или французов, а все эти воззвания к чести, совести христиан и громкие речи о велении Господа — всего лишь обман? И тогда эти солдаты, которых сторонится почти каждый местный, вовсе не благородные освободители, а жестокие завоеватели… И пусть Алира с самого начала шла сюда не за высокими идеалами — ее все чаще мучила совесть, а грусть накатывала с подозрительной регулярностью. Девушка не могла забыть то чувство абсолютной бесполезности и беспомощности, которое охватило ее в Дорилейской бойне. Битва, совсем не похожая на сражения арены. Победа в бою никак не зависела от личного опыта, сосредоточенности и силы или ловкости. То, что Алира выжила, вовсе не ее заслуга, не заслуга кого-либо другого. Это лишь… чудо. Чудо, что шлем, хоть и треснул, но уберег голову от смертельного удара. Чудо, что Ричард оказался поблизости и смог ее защитить. Еще одного такого разгрома ни Алира, ни войско Конрада в целом не переживет… И никакие обещанные блага не стоят того, чтобы вот так бессмысленно расставаться с жизнью.
Девушка достала из-за пояса сверток с монетами, полученный от Ричарда, и взвесила его на руке. Тут хватит денег, чтобы сбежать на любой край света, и немного еще останется. Начать жизнь по-новому… Оставалось только решиться на побег. Сделать все так же, как и в прошлый раз, — ночью, тихо, никому ничего не объясняя. Но сделать это почему-то очень страшно. Может быть, от того, что теперь она чувствовала себя обязанной Лионе, Ричарду и всем тем, благодаря кому она сейчас живая и здоровая стоит посреди оживленной никейской площади…

Убегать всегда было гораздо проще. От всех проблем. Но на самом деле побег не решал их, а лишь оттягивал наступление расплаты за совершенное. Она уже дважды могла погибнуть, и оба раза именно Ричард появлялся в самый последний момент и, словно настоящий ангел-хранитель, спасал ее от верной гибели. Сначала от эшафота, потом от сарацинских сабель.
Если она убежит опять — спасать ее будет уже некому. Если останется — видит Бог, она погибнет в следующей неравной битве…

Чувствуя, как ее засасывает в пучину растерянности, как в болото, девушка пошла прочь с рынка. Мимолетную мысль потратить деньги Ричарда и выкупить рабынь она отбросила как бессмысленную. Господь завещал помогать ближнему, но всему есть разумные пределы… В итоге ноги сами принесли ее домой. У заднего крыльца, через которое, миновав кухню, можно было попасть в их комнату, не сталкиваясь с хозяевами, виднелся высокий воин. Он стоял, прислонившись спиной к стене, и задумчиво глядя на землю у своих ног, и Алира знала, что это Ричард, еще до того, как он поднял свою светловолосую голову.
Они обменялись приветствиями, и девушка, поразившись собственному дрогнувшему голосу, пригласила рыцаря зайти.
— Как чувствуешь себя? — спросил Ричард, окинув комнату быстрым взглядом и неловко присаживаясь на угол кровати.
— Я… в порядке. Рана уже не беспокоит, — Алира опустила голову, садясь на свой угол кровати. Теперь между ними было четыре фута неровно застеленного одеяла.
— Что-то случилось? Ты выглядишь опечаленной. Нужна помощь?
Алира хотела ответить, что все нормально, а виной всему простая слабость после лихорадки. Правда, хотела. Но вместо этого смогла выдавить из себя лишь тихий свистящий вздох, с трудом сдерживаясь, чтобы не исповедаться перед рыцарем во всем, что творилось у нее на душе.
— Прости… Мне очень плохо, я не могу так дальше! — она всхлипнула, и по щекам потекли слезы. Первые слезы за много-много лет… — Я не знаю, что мне делать, как жить со всем случившимся… Я хочу начать все заново… — слезы уже лились непрерывно, соленые, отдававшиеся горечью в горле. — Или вообще ничего не хочу!
— Я понимаю, что ты чувствуешь, — тихо проговорил Ричард. — Это тяжелый момент, когда все прежние представления и ожидания ломаются, и ты остаешься в полном одиночестве, не зная, что будет завтра. Кто-то ищет утешения у Бога, кто-то — на дне кружки с элем. И то, и другое помогает мало, поверь. Надо просто перестать об этом думать и попытаться делать то, чего тебе на самом деле хочется.
— Знаешь, чего мне хочется на самом деле? — Алира подняла на него покрасневшие глаза. — Уйти. Забыть эту жизнь, как дьявольское наваждение. Бросить все и жить как обычный человек. Не хочу больше никуда убегать, никого убивать, быть чьей-то вещью… Ты не знаешь, как это бывает. А я никогда не смогу объяснить. Но сейчас мне стыдно за прожитые годы, за то, что я такая, какая есть. Господь всемогущий, как бы мне хотелось вычеркнуть из памяти годы скитаний, бегства, грязи и крови, которые преследуют меня, куда бы я ни отправилась. У меня не осталось сил разобраться со всем этим. Я просто не знаю, что делать…
— Хочешь, я помогу тебе? — Ричард смотрел на нее очень внимательно, между бровями еле заметная складка…
— Ты не сможешь мне помочь, — вздохнула Алира, чувствуя, как в глубине души шевелится отчаяние. — И не должен. Ты и так сделал для меня достаточно. Куда больше, чем я заслуживаю. Прости. Я с самого начала доставляю слишком много проблем. Не надо было тебе тогда приходить в тюрьму…
— Не вини себя. Все хор…
Рыцарь не успел закончить фразу. Алира в одно мгновение подсела ближе, обхватила его за плечи и быстро поцеловала. Замерла на секунду, а затем отстранилась и опять опустила голову.
— Прости. Не стоило этого делать. Дома тебя наверняка ждет жена.
— Моя жена умерла шесть лет назад вместе с нашим ребенком, — медленно проговорил Ричард. — И ждать меня некому. Если бы ждали, я бы сюда не отправился, — угрюмо закончил он и взял Алиру за руку. — Я нуждаюсь в тебе гораздо больше, чем ты во мне. Без тебя я совсем ничего не чувствую. Но когда ты рядом, все иначе. Я люблю тебя, Алира. Всем сердцем. Признаюсь в этом перед Богом и людьми.
Девушка несколько мгновений молчала, не находя нужных слов, а затем снова прижалась щекой к холодной кольчуге на его груди, продолжая плакать.
— Останься сегодня со мной. Пожалуйста, — шепнула она.

Лиона вернулась в дом Зои уже затемно, проведя почти весь день в лазарете, где навещала, среди прочих, раненого в стычке с ассасинами оруженосца Ричарда. Лечение давалось девушке легко, где улыбкой, где короткой молитвой она подбадривала солдат, и на душе у нее становилось светлее. Тревога, снедавшая ее с самого нападения у ворот, отступала, когда Лиона видела, что может облегчить страдания своих товарищей по оружию. Укутавшись в плащ от вечернего холода, опустившегося на Никею вскоре после захода солнца, девушка быстрым шагом дошла до знакомого дома и прошла через заднюю дверь на кухню. Положив на угол стола сушеные травы, купленные для Алиры днем на рынке, Лиона миновала полупустую кладовку и внезапно остановилась около двери в их комнату. За дверью слышались приглушенные голоса. Женский и… мужской. Лиона вздрогнула и прислушалась. Слов было не разобрать, но интонации звучали явно не враждебно. Значит ли это… Девушка несколько мгновений стояла, гадая, как поступить, после чего со вздохом развернулась и пошла обратно в кухню, то и дело осуждающе качая головой.
В кухне Лиона прислонила к стене меч, прочитала, преклонив колени, вечернюю молитву, и легла на широкую лавку, накрывшись плащом. Кто бы ни был сейчас с Алирой, Лионе не хотелось с ним встречаться. Она чувствовала себя слишком усталой, чтобы спорить.
Утро встретило Лиону недоуменным взглядом Зои, которая стояла посреди кухни вместе со служанкой, пытаясь понять, что вынужденная гостья забыла на лавке, когда за стеной есть нормальная кровать. Лиона молча улыбнулась и, не вдаваясь в объяснения, направилась к выходу. Придется дождаться, пока ночной посетитель уйдет. Не важно, кто он. Важно другое…
Ждать пришлось долго. Лиона сидела у стены дома, кидая в землю нож. И наконец боковым зрением она увидела, как дверь открывается, и по крыльцу сходит закутанный в плащ с крестом мужчина. Ричард… Ну что же, следовало догадаться.
Когда Лиона вошла в комнату, Алира сидела на кровати, обхватив колени руками, и смотрела куда-то в даль.
— Алира, — негромко окликнула Лиона подругу, плотно закрывая за собой дверь, — Алира, ты понимаешь, что наделала?
— О чем ты? — Алира перевела на нее взгляд, но словно бы и не видела.
— Ты знаешь, о чем, — Лиона подошла ближе, стараясь заглянуть ей в глаза. — Он рыцарь благородного происхождения, а ты — сама помнишь, кто ты. Этот союз противен Господу. Вы не венчаны! Это грех…
— Лиона, ты себя слышишь? — Алира улыбнулась странной, отрешенной улыбкой. — Грех? Я и раньше грешила. Господь не покарал меня. А ты жила жизнью праведницы. И Он тебя не наградил. Мы обе здесь.
— Не богохульствуй, — нахмурилась Лиона. — Пути Его неисповедимы. Но следовать Его Слову наш долг.
— Я люблю его, — тихо проговорила Алира. — Я обязана ему жизнью и я готова ее за него отдать. Потому что я для него не вещь и не забава.
— Вы не можете быть вместе, не губи свою душу блудом!
— Я давно погубила ее грехами куда более тяжкими, Лиона. И ты это прекрасно знаешь. А сейчас я хочу счастья, пусть даже после смерти меня ждет за это адское пламя, — Алира криво усмехнулась. — Но по-моему, Он не должен карать нас за счастье. Пойми, Лиона, я первый раз за много лет чувствую себя живым человеком. По-настоящему живым. У меня нет твоей убежденности и веры. У меня есть только понимание, что я его люблю. И пусть хоть все черти Преисподней явятся по мою душу, я не откажусь от этого чувства.
— Да простит Господь твое упрямство, — шепнула Лиона, крестясь. — Сходи на исповедь, попроси у отца Густава отпущение грехов и одумайся. Ты губишь и Ричарда, и себя.
— Прости, Лиона, но это мое дело, — Алира чуть сдвинула брови. — Мое и его. Не твое и не отца Густава. Ничье прощенье мне не нужно. Я не отступлюсь.



Король Франциск, как обычно, после завтрака прогулялся верхом, размяв своего любимого жеребца, и вернулся к собранию Королевского Совета в отличном расположении духа. Ранняя осень уже радовала хорошим урожаем и отличным вином, недавняя охота удалась на славу, и даже обрывки вестей о не слишком больших успехах в Палестине не могли испортить ему настроение.
Король разменял уже четвертый десяток, корона прикрывала изрядно поредевшие и заметно поседевшие волосы, но остатки былой силы и удали еще давали о себе знать. Вот и сейчас он соскочил с седла, нарочито не обратив внимания на скамеечку, подставленную расторопным пажом, и, кинув поводья конюху, поднялся к двустворчатым дверям, которые перед ним тут же распахнули часовые.
— Совет в сборе? — спросил Франциск одного из своих оруженосцев, принимая из его рук кубок с вином, чтобы освежиться после поездки.
— Да, ваше величество. Почти.
— Что значит «почти»? — Франциск нахмурился. — Кого-то не хватает?
— Герцога Лоранского, — тихо ответил юноша.
— Черт бы побрал этого строптивца, — пробормотал король одними губами, так что оруженосец не расслышал его, даже если бы стал вслушиваться. Но он не стал.
Совет собирался в лучшем случае раз в месяц, а иногда и того реже. В этот раз Франциск пожелал видеть своих советников в канун Дня всех святых, намереваясь после заседания устроить пир. Однако опоздание Лоранского Беркута откровенно раздражало. Иногда Франциск ловил себя на мысли, что с удовольствием бы обвинил герцога в государственной измене и обезглавил. Отошедшие короне богатства приятно пополнили бы личную казну, а самому королю больше не пришлось бы чувствовать на себе пронизывающий взгляд этих ледяных голубовато-серых глаз… Этот взгляд всегда был слишком неуютным. Но поразмыслив пару мгновений, Франциск всегда отказывался от этой заманчивой идеи. Видит Бог, Беркут никогда не давал повода усомниться в его верности, хотя и трактовал ее по-своему, считая возможным опаздывать, довольно-таки нагло давать советы и в открытую спорить, что при свидетелях, что без. Но при этом Франциск знал, что в случае нужды сможет на него положиться. Именно на него, а не на свору подобострастных лизоблюдов — графов и баронов, съезжавшихся в столицу на каждое торжество, толпившихся в его тронном зале и норовящих выклянчить земли побогаче, да крестьян побольше. Филипп никогда ничего не просил — ему и своих владений, доставшихся от предков, было более чем достаточно. И войско он мог выставить по численности сопоставимое с тем, что мог созвать под свои знамена сам Франциск. И при этом король был абсолютно уверен, что если Франция все-таки решит напасть, Беркут приведет своих людей на общий сбор первым.
Так что король в очередной раз подавил раздражение. Да, он мог быть недостаточно решительным, не слишком дальновидным, но он не был глупым. И понимал, что конфликт с первым приближенным едва ли закончится благополучно.
— Сообщите в зал Совета, как только герцог явится.

На этот раз Филипп приехал достаточно рано. Франциск только-только успел выслушать архиепископа, который в очередной раз поднял вопрос о строительстве нового кафедрального собора в столице. Сначала в зал на цыпочках юркнул молоденький паж, но пока он торопливо обходил стол, во главе которого восседал король, двери снова распахнулись, на этот раз обе створки одновременно, и Беркут, не стараясь даже сделать вид, что не хочет мешать говорящему, шагнул через порог. Как всегда в черном, при оружии, с непокрытой головой.
— Прошу Ваше Величество меня простить, — негромко проговорил он, когда архиепископ умолк. — Меня задержали неотложные дела.
— О, не сомневаюсь, — Франциск улыбнулся, указывая собеседнику на кресло по правую руку от себя, которое, единственное из всех, пустовало. — Полагаю, нужды королевства?
— Как всегда, мой король, — Филипп чуть наклонил голову, обозначая поклон, и сел.
Теперь слово взял казначей. Он пространно жаловался на то, что доходы короны упали после того, как масса людей отправилась в Палестину. Ждать какой бы то ни было прибыли от крестоносного воинства тем более не приходилось. Расходы казны на королевские празднества опять слишком велики, необходимо изыскать способ еще поднять налоги, возможно, уменьшить льготы церковным землевладениям, иначе перспективы будут плачевны… У казначея будущее всегда рисовалось только в самых мрачных тонах, и Филипп успел к этому привыкнуть. Если урожай был хороший и казна наполнялась — старик ждал, что двор все растратит раньше срока. Если год выдавался неурожайный — тут и так все понятно, он просто сразу объявлял конец света и начинал готовиться к Судному дню. Филипп слушал эти разговоры из года в год, и сейчас уже не видел смысла вслушиваться и делать какие-то предложения по улучшению ситуации. Бесполезно. Вместо этого он прикрыл глаза, прекрасно зная, что никто не посмеет даже просто дольше обыкновенного задержать на нем свой взгляд, и погрузился в размышления.
…Вход в этот трактир скрывался в темном грязном закоулке, вывески над дверью не было и в помине, коновязь также отсутствовала. Слева на дверном косяке было грубо нацарапано схематичное изображение лисицы, которую можно было узнать разве что по пушистому хвосту. Два крохотных окна, через которые в помещение должны были поступать свет и воздух, располагались у самой земли.
— Милорд, вы уверены, что пойдете в одиночку? Позвольте сопровождать вас, — хмурясь, проговорил один из свиты, молодой крепкий парень лет восемнадцати, недавно первый раз одержавший победу на турнире и теперь вообразивший себя могучим непобедимым героем из баллад, никак не меньше.
— Позволю, когда сочту нужным, — бросил через плечо Филипп, соскальзывая с седла и бросая поводья оруженосцу. — Вы трое остаетесь здесь и ни во что не вмешиваетесь, ясно?
— Да, милорд, — три голоса прозвучали почти в унисон. И Беркут, пригнувшись, вошел в трактир.
Несколько земляных ступеней вели вниз, в плохо освещенное помещение с почерневшими от копоти потолочными балками и огромным камином у дальней стены. Деревянные столы и лавки стояли в полнейшем беспорядке. Тяжелый душный воздух казался густым и вязким, несколько ламп на потолочных крючьях больше чадили, чем светили. Лица большинства людей, расположившихся в этом подвале, явно не были отмечены печатью добродетели, однако герцог пришел сюда искать отнюдь не праведников. Он знал, что именно здесь собирались члены ордена Черного Лиса, братства воров, убийц и преступников, которое успешно скрывалось от королевской стражи уже много лет, богатело, беря иногда заказы у представителей знати, и успело прославиться в определенных кругах тем, что не гнушалось никакой работой, если за нее платили. Покровителем своим они считали лиса, хитрого и коварного хищника, способного кого угодно оставить в дураках.
Окинув присутствующих взглядом, Филипп брезгливо скривился, после чего нарочито медленно пошел между столами, пока не отыскал более-менее чистую незанятую скамейку, на которую и уселся, закинув ногу на ногу. Всё — с нескрываемым презрением в каждом движении. Реакция не заставила себя ждать.
— Что ты тут забыл, красавчик? — первым приблизился среднего роста мужчина, одетый в дорогие, но безбожно заношенные вещи, явно с чужого плеча. Один глаз был закрыт повязкой. — Кошелек тяжеловат стал? Или голова от плеч устала?
Он незаметно обменялся взглядом с кем-то позади Филиппа, но герцог даже не шевельнулся.
— Кажется, от своей головы тут устал кто-то другой, не находишь? — сквозь зубы процедил Беркут. — Нарываешься, приятель, явно нарываешься.
— Я тебе не приятель, шавка расфуфыренная, — оскалился одноглазый, выхватывая кинжал и бросаясь вперед.
Филипп ударил его носком сапога в колено, не вставая со скамейки. Тот с вскриком потерял равновесие, припал на покалеченную ногу и, получив еще удар — под ребра — повалился на бок. А Филипп внезапно обернулся, перехватил занесенную над его спиной руку второго бандита с длинным ножом, выкрутил, вырывая оружие, и резко прижал вывернутую ладонь к столу, вдогонку вбивая отнятое лезвие точно поперек линии жизни. Бандит взвыл, попытался выдернуть нож левой рукой, но тщетно. Герцог медленно поднялся со скамейки и встретился взглядом еще с парой мужчин, приближавшихся к нему с двух сторон с длинными кинжалами. Да, для мечей здесь, пожалуй, слишком тесно.
Они напали одновременно, рассчитывая, что пока один отвлекает внимание, второму удастся ударить в спину. Но Филипп не стал ждать этого удара, а быстро шагнул к правому убийце, одной рукой отбив его оружие в сторону, а кулак другой впечатав в горло. Тот захрипел, хватая воздух ртом, а Филипп ударил еще раз, локтем сворачивая челюсть. Нападавший отшатнулся, давая тем самым герцогу возможность сместиться еще чуть в сторону, с траектории удара другого бандита, а затем развернуться, пригибаясь и пропуская кинжал над плечом, и перехватить его руку за локоть и запястье. Еще шаг, поворот, рывок — хруст — вскрик… Четвертый человек осел на скамейку, глухо шипя от боли, а Филипп так и не дотронулся ни до одного клинка из висевших у него на поясе.
Скрестив руки на груди, он снова огляделся. Теперь никто не смотрел ему в глаза.
— Кто-нибудь еще будет тявкать?
Ответом была гробовая тишина.
— Отлично, Лисы. Есть дело, на котором можно неплохо заработать. Но для этого придется сплавать в Святую землю. И явно не в одиночку. Добровольцы есть?
Сначала один, потом второй, потом третий — в конце концов к Филиппу шагнула дюжина человек. Герцог скользнул по ним взглядом и усмехнулся.
— В нашем воинстве, отправившемся сражаться за Гроб Господень, скрывается беглая рабыня. Ее нужно найти и вернуть хозяину. Целой и невредимой.
— Черт побери, не думал, что для такого задания требуется целый отряд, — пробормотал высокий рыжий парень в красном колете.
— А ты попробуй подумать, — отозвался Филипп, вынимая из поясной сумки звякнувший кошель. — Это амазонка и голыми руками ее не взять. Прикончит и даже заупокойную молитву не прочтет. К тому же, имейте в виду, на востоке сейчас война, а вам придется нагонять наше войско. Так что посчитайте, сколько людей брать с собой, чтобы хотя бы десяток добрался до места.
— Как мы попадем туда? — рыжий, судя по всему, кто-то из верхушки братства, явно решил взять дело себе. Остальные особо не возражали.
— Найдете в Альмере любого купца, заплатите — он вас довезет. Проще простого, — Филипп кинул кошель собеседнику. — Это задаток. Когда привезете ее — получите вдвое больше. Если же с ней хоть что-то случится — вы умрете. Все до единого. И никакой дьявольский Лис вас не спасет.
— Как нам ее узнать?
— Черные волосы, все тело в шрамах, зовут Нейда. Хотя имя может быть любым, — Филипп, с обманчивой ленцой потянувшись, поднялся на ноги. — Если справитесь — пошлите весточку герцогу Лоранскому.
Не глядя больше на переговаривающихся вполголоса Лисов, Беркут неторопливо поднялся по ступеням и вышел на улицу. С его появлением по лицам ожидавших его воинов скользнула мимолетная тень облегчения, но в открытую дать волю эмоциям никто не решился. Вскочив в седло, герцог, не говоря ни слова, направил коня к королевскому дворцу. Совет должен был вот-вот начаться…
Филипп вполуха слушал бесконечные сетования казначея, но мысли его снова и снова возвращались к Нейде. Ее лицо не стерлось из памяти, несмотря на много месяцев, прошедших с их последней встречи. И губы Беркута мрачно кривились, когда он представлял себе, как на этом лице проявится страх, а в глазах заблестят слезы. Когда она снова окажется в его власти, то получит достаточно поводов и для страха, и для слез. И запросит пощады. Всему своё время…

Предыдущая глава