Моё внимание привлекают шорохи, звуки, напоминающие мычание, шум учащённого человеческого дыхания и шуршание листвы, вызванное явно не ветром. Патрулируя улицы в том числе на своих двоих, я как раз прохожу мимо кустов, за которыми явно что-то происходит, и, держа руку наготове, чтобы в случае чего она оперативно смогла выхватить оружие из кобуры, отодвигаю затрудняющие обзор ветки. Уже в следующее мгновение, осознав, что оно не понадобится, я стаскиваю полуобнажённого не ожидающего этого мужчину с тела не менее раздетой женщины, и, едва он успевает привести себя в более-менее опрятный и подобающий вид, уже собираюсь застегнуть наручники на его запястьях, как она, также разобравшись со своим внешним обликом, словесным методом импульсивно бросается на его защиту:

- Нет, стойте. Это всё по обоюдному согласию, - по обоюдному согласию? В зарослях растительности? Среди корней, пыли, земли и, возможно, колючих сорняков? Вы, верно, издеваетесь. Разве это нормально?

- Я так не думаю, мэм, - отвечаю я, и, хотя в поле моего зрения попадают обручальные кольца на безымянных пальцах левых рук, это ещё ничего не значит. Случаев домашнего насилия, как физического, так и сексуального, полным-полно, и большинство его жертв так никогда и не решаются заявлять на тех, кто с ними плохо обращается. В случае с мужьями и зарегистрированным браком дело и вовсе обстоит хуже некуда, тебе говорят, что это в первый и последний раз, а ты любишь и потому безоговорочно веришь, но здесь и сейчас я застал его с поличным. Отрицание бесполезно. Были бы у них отношения, построенные на уважении и глубоких чувствах, он бы не затащил её в деревья и не пытался прямо на грязной и прохладной почве... Безумие какое-то. Дикость. И дело тут не только в том, что сейчас уже далеко не лето.

- Я говорю вам, офицер, это не насилие. Мы даже не вместе... В смысле вместе, но не женаты. Ну, как же мне вам объяснить?

- Как есть, так и объясняйте, - прямо говорю я, потому что она изъясняется загадками, а путаница и неразбериха мне сейчас совершенно ни к чему. Дежурство подходит к концу, и, конечно, я не уеду, пока здесь всё не прояснится, но если у этих двоих есть другая версия происходящих событий, и им кажется, что я сочту её правдоподобной, то мне бы хотелось всё услышать, да поскорее.

- Она пытается сказать вам, что мы женаты, но не друг на друге, понимаете? Мы оба живём тут поблизости и вечерами не можем надолго отлучаться из дома, ну, и...

- Прекрати, Джон. Так они всё узнают...

- Сама прекрати. Я не против, если всё откроется, и уже устал тебе это твердить. Встречаться вот так больше нет сил.

- Так, стоп. Одну минуту. Вы замужем, но не за ним, а вы женаты, но не на ней?

- Именно так, - кивает темноволосый мужчина, в то время как, приблизившись к нему вплотную, его спутница-блондинка снимает прилипшие к спинке мужского свитера травинки столь нежно, чувственно и заботливо, что меня, кажется, вот-вот стошнит. Или это от удушливой чёрной зависти? Будь неладна эта чёртова любовь и все сопутствующие ей публичные проявления привязанности. Для них я словно пустое место и невидимка, а ведь я могу арестовать их за непристойное обнажение в общественном месте, оставить до утра в камере, а уже на свежую голову решить, что с ними делать, но мне нисколько не улыбается перспектива влезать в личные взаимоотношения, которые ни в коей мере меня не касаются. Нет насилия, нет проблем. Точнее они есть, но не у меня, а у них. Всё тайное рано или поздно становится явным, и их рандеву вряд ли станут исключением из этого правила. Когда-нибудь их что-то да выдаст. Те же самые беспричинные отлучки из дома, например. Или сигнал звонка или сообщения поздно ночью или наоборот с утра пораньше. Это только из очевидных вещей. А сколько ещё существует мелочей.

Мелочей, которым ты не придаёшь значения, пока они вдруг не исчезают из твоей жизни. Вроде плача ребёнка, включённого в ожидании твоего прихода домой света, звука подогревающейся исключительно для тебя пищи, шума воды в кране, шороха шагов навстречу. Я не думал, что такие незначительные вещи могут... ну, не знаю... оказать первостепенное влияние на всю дальнейшую жизнь, но, признав, что она вроде как продолжается, восстановившись на работе и вообще загрузив себя по полной программе, чтобы не оставлять времени на мысли, каждый день я всё равно возвращаюсь домой, едва солнце скрывается за линией горизонта, но, возможно, дом это что-то большее, чем просто место.

Пожалуй, это ещё и люди, и состояние души, и ощущения, а каким, по-вашему, может быть настроение, если изо дня в день тебе только мерещится присутствие малыша в кроватке и любимой женщины, готовящей ужин, а на самом деле комнаты и стены встречают тебя исключительно мраком, пустотой и тишиной? Ты говоришь себе, что всё пройдёт и забудется, нужно только время, но стоит глазу зацепиться за коляску в гараже или по-прежнему застеленную колыбель в собственной комнате, которую ты даже не хочешь разбирать, а значит, никуда не можешь перенести, как тебе становится ясно, что всё тщетно. И так каждый раз. Ты значительно преуспеваешь в притворстве. Всё лучше и лучше, но всё равно недостаточно хорошо. По крайней мере, для себя. Не сменись лето осенью, а август ноябрём, трава бы на заднем дворе снова сгорела. Как до Беллы...

Всего-то два с четвертинкой месяца, а я, кажется, ничего о них не слышал буквально целую вечность. Глупо было ожидать иного. Даже после доставки пышного букета из пятнадцати калл и набора различных погремушек. Я и не ждал отклика и уж тем более возвращения, но всё было заблуждением. Думать, что хуже, больнее, невыносимее, чем в момент прощания, уже не будет... По крайней мере, у Джаспера с Элис всё хорошо. Быть может, у меня и нет сына любимой женщины и её самой, но зато, когда придёт время, я стану крёстным отцом другого мальчика, мальчика лучшего друга.

- Как там мой будущий крестник?

- Да всё как обычно. Спит, ест, потом снова спит, и так далее, - отвечает Джаспер после первого же гудка, не рассказывая мне принципиально ничего нового о Майлзе, но он ещё слишком мал, чтобы делать что-то иное, кроме этого. В три недели от роду по-другому и не бывает. - Лучше расскажи, что там было сегодня на работе.

- Один курьёз. Мы с тобой с ничем подобным ещё не сталкивались, - отвечаю я и делюсь с ним тем, как почти застукал нелегальную парочку, у которой рыльце явно в пушку. - Это просто и смех, и грех, Джас.

- А ты уверен, что там всё чисто?

- Удостоверения личности я не спрашивал, да и сомневаюсь, что они носят документы с собой, но, не сговариваясь, такое объяснение вряд ли сочинишь. А времени, чтобы совещаться, у них, поверь, явно не было, - я включаю свет в коридоре, просто чтобы был, в остальном электричество жечь не собираясь, и одёргиваю серую майку вниз, когда через стёкла прихожей замечаю движение по ту сторону двери и сразу же следом слышу звонок.

- Ты кого-то ждёшь?

- Абсолютно никого, - безразлично ступив босыми ногами прямо на коврик на полу, я выглядываю в глазок, - но это мама, так что всё в порядке. Я позвоню завтра.

- Ну, разумеется, - с неким сарказмом комментирует Джаспер, мгновением спустя сразу же исчезая с линии, но я знаю, это он, шутя, и, заблокировав экран телефона, отпираю собственную дверь.

- Мама? Какими судьбами? Тебе стоило позвонить.

- Я, правда, собиралась, но в итоге решила за тобой немного понаблюдать и теперь вижу, что не зря не предупредила.

- Понаблюдать за мной? - в каком это смысле? Я что, подопытная мышь, над которой производят различные эксперименты? Лабораторный образец?

- Да, посмотреть на тебя. Мы не виделись уже очень и очень давно.

- Ты драматизируешь, мам. Помнишь, когда Элис выписали, мы все вместе ездили знакомиться с ребёнком? - я иду на кухню, где темно, как в подземелье, но после щелчка по выключателю помещение мгновенно озаряется мягким светом, привыкнув к которому, я ставлю чайник, размещаю бокалы с заварочными пакетиками на тканевых салфетках и сажусь за стол, ожидая, что мама последует моему примеру, но, застыв около него, она смотрит на меня так, будто не узнаёт собственного сына. Кажется, её лицо вот-вот склонится вниз, чтобы, как в подростковом возрасте, попытаться унюхать исходящие из моего рта запахи алкоголя или выкуренных сигарет, но что тогда, что сейчас я во всех отношениях трезв. Это не обо мне.

- Я была снаружи задолго до того, как ты подъехал и поставил машину в гараж, милый. Прежде, чем ты включил свет в коридоре, прошло не менее получаса. Что ты делал столько времени в темноте, Эдвард?

- Просто думал, - пожимаю плечами я, не упоминая, что в действительности лишь смотрел прямо перед собой, опёршись спиной на пустую детскую кроватку. Как же Эйден спит без неё? Удобно ли ему? Или нет?

- Ты исхудал, родной, - ну, полагаю, это и закономерно, когда тебе больше никто не готовит, и в редкие моменты вечернего голода ты питаешься лишь захваченной по пути едой на вынос, даже не разогревая её, но вообще почти его не испытываешь, и в твоём холодильнике сплошь пустые полки. - Что ты ешь? - прежде, чем я успеваю это остановить, мама уже открывает дверцу и обнаруживает внутри то, что не была должна увидеть. Это заставляет меня почувствовать себя ещё более несчастным человеком.

- Веришь ты мне или нет, но я ничего не хочу...

- Поэтому ты так себя запустил? - она касается моего основательно заросшего щетиной лица, и её голос глух и печален, а я только могу представлять, насколько там всё плохо, потому что стараюсь лишний раз не смотреть на себя в зеркало.

- Может быть, мне просто нравится? Смена имиджа, и всё такое.

- А что об этом думает Белла? - это последнее, что она стала бы делать. Размышлять, как я тут поживаю и выгляжу. Она выполнила свой долг, выразив надежду, что я с собой ничего не сделаю, и больше ничем мне не обязана, а я в свою очередь тоже не несу перед ней никакой ответственности. Могу творить со своей жизнью что душе угодно. Я попросился обратно на работу, но, быть может, только из-за того, что там меня могут убить, и это положит конец всем душевным страданиям.

- А тебе не всё ли равно? Она уехала, радуйся.

- Чему мне радоваться? Тому, что мой единственный ребёнок глубоко несчастлив?

- А чего ты ещё ждала? Мы не вместе, мама... - наконец, сознаюсь я, ударяя ладонью по столу, что заставляет чашки зазвенеть. - Она оставила меня. Это не просто отъезд ради получения высшего образования. Всё кончено.

- Но я… я думала... - конечно, она думала ровно то, что я им сказал, ни больше, ни меньше. Что это вовсе не конец света. Потому что я утаил непреложную истину. Но с чего моим родителям было мне не доверять? - Как... как так вышло?

- Я был зол и бессердечен. После всего, что случилось с Джаспером. Вот и всё...

- То есть ты сам… вынудил её уехать вот так… и соответственно не имеешь ни малейшего понятия, почему Белла не отвечает на мои звонки, - я разливаю чай по кружкам и, возвращая чайник на подставку, захватываю с собой застарелые сливочные вафли, и тут же несдержанно начинаю их жевать, окуная в кипяток, чтобы чуть размягчить, но поспешно всё проглатываю, как только смысл второй части прозвучавшей фразы достигает моего сознания. Но это какая-то нелепость.

- Что?

- Есть кое-что, что ты должен знать. Однажды она связалась со мной, - этого не может быть. У неё есть или был только мой номер. Но если подумать... Тот день, когда Джаспер пострадал. Когда я всё-таки вернулся домой, она почти вырвала телефон из моих рук и, кажется, полезла в книжку контактов, чтобы... переписать какие-то номера. Я не вникал, но... тогда Белла переживала по поводу моего молчания и даже желала, чтобы у неё были координаты моей матери. Допустим, она ими обзавелась, но что это мне даёт? Что объясняет? Да ничего. - Сказала, что передумала...

- Передумала? По поводу чего?

- Насчёт денег. Сказала, что хочет возмещения морального ущерба. Попросила ей помочь, подать заявление, стать её представителем на суде.

- На каком ещё суде?

- Против опекунов, Эдвард. Заключительное заседание состоялось на днях.

- Я ничего не понимаю, но как бы там не было, если у вас общие дела, то мне о них ничего не известно. Так или иначе тебе лучше лично выйти с ней на связь. Я дам тебе адрес. На случай, если дозвониться так и не удастся.

Я встаю, чтобы подойти к домашнему телефону на стене, около которого и лежит блокнот, и начинаю искать соответствующую запись, касающуюся местоположения общежития, с указанием номера комнаты, ради самосохранения надеясь, что на этой ноте от меня, наконец, отстанут, когда любым остаткам внутреннего равновесия, за которые все эти недели я из последних сил продолжал отчаянно цепляться, не выдерживающим мощного натиска, приходит мгновенный и неоспоримый конец:

- Она сказала, что знает, что не нравится мне, но что… любит тебя. Я думаю, что с помощью этих средств, чтобы у неё было хоть что-то своё… что-то относительно весомое и значительное, она хотела остаться здесь, Эдвард, с тобой. А всё, что ты можешь мне сказать, это предложить разбираться во всём самой? Тебя нисколько не волнует то, что с ней или с ребёнком, или с ними обоими, возможно, что-то случилось?

Предыдущая глава || Следующая глава