Это как перестановка актеров в кадре.
Недоумение. Опустошение. Удивление на грани с испугом.
Вроде бы еще мгновенье назад соблюдалась предыдущая схема, где все четко знали, что и как делать, а теперь, по велению «творческого гения» режиссера… затерялись в пространстве.
Сценарий не предусматривает такого положения вещей.
Камера не предусматривает.
Да и актеры против…
Но главному на площадке все равно. И он, правдами и неправдами, но добивается своей перестановки.
Мне кажется, именно так происходит и здесь. Только вот режиссером выступает Случай, а не простой человек, с которым можно хотя бы попытаться договориться. Случай неподкупен и в то же время крайне изобретателен. А еще, он в тесном сотрудничестве с Судьбой.
Так кто же из них привел Деметрия в наш дом?
Мистер Рамс, весь в черном, стоит в прихожей, лениво покручивая ключи на пальце. Прищур голубых глаз отдает насмешкой, а звериная ухмылка – предвкушением чего-то грязного. Я ее уже выучила.
Эдвард, второй персонаж импровизированного кадра, заслоняет меня, стоя даже на три шага ближе к Дему. Он правильно выбирает траекторию и чуть чаще положенного дышит, оценивая ситуацию. Я вижу, что рукам очень хочется сжаться в кулаки.
Я же, третья и последняя, едва ли не с открытым ртом молчаливо наблюдаю за пришедшим. И ни сказать, ни сделать что-то, ни даже пошевелиться в эти две секунды немой сцены не могу…
– Про русское гостеприимство, я смотрю, врут, – в глубоком, медово-тягучем голосе Дема и усмешка, и презрение сразу. Он пользуется нашим ошеломлением.
– Страшно врут, – уверенно кивает Эдвард. И, дав себе волю, все-таки пускает руки в ход. Дем с мрачной улыбкой встречает тот звук, с каким его затылок ударяется в стену у двери. Несильно, но достаточно, чтобы оценить «радушие».
– Когда же кто-то говорил правду? – сладко зовет он, жестом фокусника доставая что-то из кармана. Очень быстро и проворно, тем более, на фоне его черных перчаток металл незаметен.
– Убирайся отсюда! – краснея от злости, велит Каллен. Его рука замахивается на Рамса… тяжелая рука…
– Как только закончу, – шипением-шепотом клянется тот. И потерянный мной черный предмет – металлический – своим кругленьким дулом утыкается прямо под подбородок Эдварда. Палец Дема в кожаной перчатке – на курке.
– Не смей!
Мой полуистеричный, полуиспуганный голос Деметрия веселит.
– Изза, спокойствие. Нам всем больше всего нужно спокойствие.
– Тебе известно, что я могу убить, правда? – рявкает Эдвард, дернувшись вперед, на Дема. Действительно сильнее прижимает его к стене. И в то же время сильнее прижимает к своему горлу дуло.
– В способностях Светлячка грешно сомневаться, – Рамс качает головой, – конечно же, я знаю. Но ведь и ты должен понимать, что я не с муляжом пришел.
Против воли меня начинает трясти. Это как кошмар, воплощающийся наяву. И ни гроза в нем, ни молнии, ни даже мой маленький израненный Ксай… это все прошлое, это все – мелочи. А вот теперь я вижу вещи в их истинном свете. И все те последствия, что они сулят.
До комка в горле доводит зрелище пистолета у шеи Алексайо. От одного его я уже схожу с ума.
А Дем? Мы не виделись четыре месяца, и я уже позабыла, какой он… высокий, наглый и очень, очень решительный, если требуется. Заигрывания и сдержанность царят в нем до поры до времени. А потом все место занимает такая же, как и весь его наряд, тьма. До шнурков ботинок.
…Это как перестановка. Ужасная перестановка актеров, кадров и сцен. Перемешивание. Удаление.
– Изабелла, – Деметрий, вздернув свой острый подбородок, обращает взгляд ко мне, – предупреди Светляка, чтобы не дергался. Я одним махом подстрелю крылышки.
– Я тебя убью!
– Я даже не сомневаюсь, – он мягко встречает выпад Эдварда, еще больше насаживающегося на дуло, – только, судя по всему, стрелой уже из Ада.
– Ксай, послушай… – не видя другого выхода, я, вздрогнув, мотаю головой, – пусть скажет, что ему нужно, забирает и идет…
Да. Так правильно.
При всей своей ярости и грубости, Деметрий четко знает цель. И, получая ее, играет честно. Не претендует на большее.
Эдвард намерен воспротивиться. Мысленно, я вижу по глазам, он высчитывает, может ли как-то подбить Дема. Однако завидев мои глаза и то, как уверенно в них собираются слезы отчаянья, прекращает свои попытки. Не дергается. Не приближается к дулу.
– Семья, в которой муж послушен жене, это хорошо, – со знанием дела докладывает наш гость, – а жена мужу послушна?
Ксай прищуривается, ко многому готовый. Но губы сомкнуты так плотно…
– Вели ей ко мне подойти, – кивнув в мою сторону, произносит Деметрий.
Напрасно.
Вызывающе глядя на него, Эдвард молчит.
Мне становится холодно.
Я очень, очень хочу проснуться. Я не верю, где и я с кем, не желаю верить. Это все слишком.
– Повторяю для тех, кто стар. Вели Иззе подойти ко мне, Светляк.
Деметрий распаляется. Голубые глаза мерцают.
– Оставайся на месте, Белла.
– Ты серьезно полагаешь, я не спущу курок?
Молчаливый взгляд аметистов говорит о многом. Деметрий немного выше Эдварда, но из-за взгляда и выражения лица Алексайо разница стирается за секунду. Они на равных. Правда, если исключить пистолет.
– Спусти.
О господи…
– Я сама подойду, Дем, сама… – бормочу, чудесно зная, что Рамс не отступится. Он не здоров. Он, как совсем недавно и мы все, наверняка под кокаином. Его зрачки и подергивающиеся губы красноречивы.
Не бросая слов на ветер, я делаю те несколько шагов, что разделяют нас с мужчинами. Становлюсь сбоку от Деметрия, не подходя слишком близко. Не будь у горла Эдварда пистолет, я бы еще подумала, как и где его ударить. Но сейчас слишком велика опасность проиграть.
– Все-таки женщины умнее мужчин, – брезгливо поморщившись, докладывает Рамс, – становись за мою спину, Крошка.
Крошка… это было первое прозвище, которое я получила. Я пришла в «Обитель Солнечного света» за месяц до совершеннолетия, и Деметрий, такой галантный, не выгнал меня, а позаботился, угостив «П.А». Лишь позже мне удалось узнать, кто он и почему так поступил. Я ему понравилась. Крошка для Великана. В этом его обкуренный мозг видел какой-то баланс…
– Не боишься, что прибьет тебя из-за спины? – бархатный баритон, прежде такой нежный, колючий, горький и очень темный. Я не узнаю его и не узнаю Эдварда. Видимо, вот такой и был Светлячок из его рассказа… настоящий…
– Вроде муж, а знает мало, да, Крошка? – Деметрий по-мальчишечьи хихикает. – Она не дотянется – это раз. Она не тронет меня, пока пистолет рядом с тобой – два. Любовь – это как двусторонняя монета. Вторая сторона не покажется, пока не повернешь первую.
Его метафоры меня злят.
– Зачем ты здесь? – надеясь, что хотя бы так смогу ускорить ситуацию, спрашиваю его я.
Рамс вокруг да около не ходит.
– Чтобы забрать то, что причитается мне, – не моргая, он смотрит прямо Каллену в глаза.
Намек ясен.
Дрожь перебирается с моих губ на все тело.
День за днем, ночь за ночью Деметрий пытался меня заполучить. Правдами, неправдами… он ходил за мной, просил меня, пытался ухаживать, а недавно, в баре с Людоедом, даже… взять силой. Однако, не получилось.
И теперь он здесь.
– Ты полагаешь, я отдам?
– Я полагаю, ты отдашь, – Дем нежно улыбается Ксаю, – тем более, всего на один раз. Большего она не стоит.
– Ты никогда ее не получишь.
– Смелость – это не порок, – гость пожимает плечами, – главное – не забывать, где и когда ею пользоваться.
– Тебе виднее…
– Не зли меня, Светляк, – помрачнев, шипит Деметрий. И вторую руку, прежде свободную, чем-то наполняет.
Я наблюдаю за лицом Эдварда и, тщетно стараясь поймать его взгляд, хочу попросить помолчать и выслушать условия замены такого желания. Исполнить их. Избавиться от опасности. И сделать все возможное, привлечь все службы, чтобы заточить Деметрия за решетку. Чтобы никогда он больше не появлялся здесь.
Однако сразу же, как мне удается перехватить аметисты, что-то холодное и круглое касается солнечного сплетения. Протаранивает блузку.
Я ошарашено, придушено выдыхаю.
Я знаю, что это.
– Теперь вы на равных, – докладывает Дем, качнув головой, – можно разговаривать.
Я сжимаю зубы, стараясь упрятать ненужные эмоции, хотя бы для Ксая, но все равно немного дрожу. И это отражается на его лице смертельной ненавистью к Деметрию.
– Дем, мое текущее наследство – шесть миллионов долларов. Я перепишу все на тебя. Забирай на развитие клуба. Только отпусти нас…
Это деньги. Даже для Дема это деньги, с его доходом. Потому что это как минимум двадцать абонплат. Потому что это может помочь наладить связи, раздать какие-нибудь долги или отыскать новых поставщиков подешевле. Наркоторговля – темное дело. В нем нужен капитал.
Однако Хозяин Обители лишь смеется на мое предложение. Так и не повернувшись лицом.
– Крошка Изза, я могу снять сколько мне нужно с любого счета мира. Даже со Светляка, – сдавив курок чуть сильнее и с радостью подмечая мой встрепенувшийся взгляд мимолетным оборотом головы назад, Дем хмыкает, – неужели ты думаешь, я бы проделал такой путь ради каких-то бумажек?
– Я дам в два раза больше…
Слышится усталый вздох.
– Я перехвалил тебя за сообразительность, Изза, – снова повернув голову в мою сторону, недовольно глядит на меня Деметрий.
Это длится секунду, не более. Но Эдвард пользуется моментом.
Он ударяет гостя по ноге, одновременно скручивая его руку с пистолем, и делает все, дабы повалить. Лежачий – беспомощный. Лежачий – тот, кого на самом деле следует бить.
Но Рамс оказывается проворнее.
Он отвечает на выпад, даже не удивляясь ему, резко и уверенно. Ударяет Алексайо сразу в трех разных местах, ведя счет в свою пользу 1:0. Два удара против трех.
– НЕ ТРОНЬ ЕГО! – я вспыхиваю, отметая к чертям все здравомыслие, набрасываясь на Дема из-за спины. Даже пистолет уже не играет такой роли, вжимается ведь он в меня, а не в Эдварда.
– Кошка, а все туда же, – с брезгливость скидывает меня Рамс. И тут же, не давая перерыва ни себе, ни Каллену, берется за мою шею. Его ладони хватает, чтобы почти полностью обхватить меня. Холодные мозолистые пальцы чудесно ощутимы на коже.
Как тряпичную куклу, Деметрий ставит меня перед собой, не отпуская горла. Сжимает его достаточно сильно, трудно дышать. А хватка каменная.
– Еще шаг – и конец, – многозначительно рявкает он Эдварду, готовому к новой атаке. На его правой скуле кровь, но мне впервые в жизни за это не страшно. Он не чувствует щеки.
– Говори со мной, как с мужчиной! Не привлекай сюда Иззу!
– Ты будешь смотреть, как мужчина, – фыркает Дем, щурясь, – в любом случае будешь. Меня и некрофилия устроит, если не замрешь на своем месте.
Пальцы держат шею крепче. Я сглатываю.
Ладони, вздрагивая, пытаются оторвать руку Деметрия от шеи. Будут синяки, наверное…
– Стреляй хоть сто раз, я все равно успею тебя придушить, пока умру, – ненавистно клянется Алексайо.
– Сначала – зрелище. Потом – кровь.
Мою шею отпускают. Меня тоже. Ставят на ноги.
Часто дыша, не сразу понимаю, для чего именно. Но вот уже пистолет скользит по лопаткам, следуя к нижней части спины. И, полукругом обводя бедра, утыкается в нижнюю часть живота. Слишком близко к известному месту.
– Предупреждение, – спокойно объясняет он свои действия, – чувствуешь меня?
Я вздрагиваю от того, как под стать его голосу прекрасно ощутимая эрекция упирается в спину. Брюки тоньше, чем кажется.
Все время нашего знакомства Деметрий хотел лишь одного. Сегодня он его получит, я это чувствую. И его, и неотвратимость.
Но это меньшее из зол. Страшнее мне за Эдварда. Я не хочу, чтобы он это видел.
– Раздевайся.
– Ты не тронешь ее и пальцем, – игнорируя мои предупреждения, Ксая делает шаг вперед, не скрывая своих намерений, – не заставляй меня убивать тебя дважды.
– Ты должен сказать мне спасибо, что покажу сучке настоящий секс. С настоящим мужчиной.
Я плотнее сжимаю бедра, ненавидя ощущение круглого дула на той части тела, что еще три дня назад так нежно целовал Эдвард.
– Отпусти ее. Говори, дерись, воюй со мной. Попробуй взять меня, – его глаза страшно вспыхивают, отчего даже Дем немного тушуется – на мгновенье, и все же.
– Оставьте свои гейские замашки, Светляк, – Рамс прочищает горло, поморщившись. Его дыхание на моих волосах, обе ладони, обе с пистолетами, на моем теле. Один у груди, второй – у паха. Вжимаются в кожу.
– Деметрий…
– Будешь кричать мое имя во время оргазма, – наставляет тот, – приготовься получать удовольствие, девочка. Я покажу тебе, как твой Мастер брал своих девок.
– Дай ему уйти…
– Я не уйду, – Алексайо, пребывающий в боевой готовности, даже не допускает такой мысли. Он еще на шаг ближе.
– Видишь, сам хочет остаться, – Рамс посмеивается, скользя пистолетом от моего сердца к шее. И без того болящей от его рук, – негоже выгонять таких рьяных.
– Дем, пожалуйста…
– Приятно слышать твою мольбу, – он ласково трется носом о мое ухо, обдавая своим запахом. Кокаин, капля спиртного и разъедающий легкие одеколон. Похоже на эвкалиптовое дерево, – я долго этого ждал.
Он поднимает глаза на Эдварда, уже подошедшего достаточно, и поднимает пистолет выше. К моему рту.
– Еще шаг, и продолжу с мертвой, – без смеха сообщает он.
В аметистах отчаянье. В них пелена, заслоняющая его от Деметрия, стена, едва не Берлинская, однако мне чудесно видно истинное положение вещей. И я боюсь, что скрыть собственное никак не в состоянии.
– Знаешь, что будет после того, как мы закончим, Крошка? – вкрадчиво зовет Деметрий. Дуло обводит мою грудь, касаясь сосков, – придет человек из полиции и арестует Эдварда Каллена по обвинению в доведении до самоубийства, а может и в убийстве, что еще надо доказать.
Мое дыхание, и без того затухшее, перехватывает.
Эдвард сжимает зубы.
– …А доказать они смогут, – тем же размеренным, играющим голосом произносит Рамс, – потому что доказывать, это их работа. А для их работы есть все улики. Сообщения, письма, что Светляк отправлял Мадлен Байо-Боннар, и все те же, те же чудесные угрозы… все до единой отмеченные письменно.
– Ты ее убил… – почему-то не удивляясь этому факту, шепчу я. Дуло опускается по паху, пробираясь… внутрь. Мне холодно.
– Она повесилась, – Деметрий качает головой, – понимаешь, в чем тут дело, Крошка? Сошла с ума от угроз.
– Я ЕЙ НЕ ПИСАЛ! – Алексайо, резко втянув в себя воздух, подается вперед.
– А кто докажет? Почта твоя, не взломанная, так зашифрованная хорошо почта… и твой почерк… и твои печати, все твое. Ты писал.
– Ты взломал…
– Видимо, в догадливости все же не ошибся, – Рамс развязно целует мою шею, вжимая теперь оба пистолета в грудь, в область сердца. Один выстрел – и уж точно конец. Этим он держит Ксая на расстоянии.
И я начинаю искренне переживать, что его сердцу от таких зрелищ и пуля не понадобится.
– Дем, если ты выпустишь его из комнаты, я уйду с тобой, – тихо умоляю, прочистив горло. Слезы близко. Только мне кажется, они не потекут.
– Чтобы он пропустил все зрелище? Белла, ты не представляешь, как мужчинам нравится порно…
– Если ты возьмешь меня, живым не выйдешь…
– Дай я сначала возьму, – злорадно усмехается он. Не спуская глаз с Эдварда, не убирая пистолетов от меня, чуть наклоняет голову. К моей шее. Я ощущаю дыхание там и то, как холодные тонкие губы нежно-нежно проходятся по коже. А затем ее пронзает укол резкой, ужасной боли.
Я подскакиваю на своем месте, задохнувшись от проклюнувшихся слез, и зубы Деметрия впиваются глубже. Это переход от шеи к плечу, самая беззащитная и болезненная точка. Чуть вдалеке от вен.
Хрипло вскрикнуть удается лишь тогда, когда он разжимает челюсть.
– Теперь ты – моя, – вдохновленным шепотом завоевателя докладывает Дем, – только моя. Никто больше никогда тебя не заклеймит.
Теплая кровь течет по коже. Я ее чувствую и, кажется, даже слышу запах. Во рту ощущение железа.
– Мертвец…
Я слышу баритон. Я понимаю, что он увидел только что. И меня накрывает ненавистью, которая становится последней каплей для сдерживания.
В конце концов, пистолеты на мне. Мне и действовать.
Стоя ближе всех, я пользуюсь преимуществом, доступным лишь женщинам. Я знаю это место.
Концентрируя в своем ударе всю злость, боль и страх – за Эдварда, за себя, за Карли и Эммета – я подаюсь назад, свободными руками, игнорируя тяжесть дул, хватая выпирающий агрегат Дема. Сдавливаю его как могу, прежде чем кулаком послать куда подальше. Брюки не помеха.
Задохнувшийся, широко распахнутыми глазами Рамс изумленно взирает вокруг, стараясь понять, как я посмела. Под страхом смерти!..
И на этот раз секунды его немоты Эдварду хватает. Стоящий близко, он обхватывает руку, скручивая за спиной. Слышится два глухих выстрела пистолета – одна пуля разбивает окно, вторая ломает что-то на кухне. Железо безвольно выпадает из рук Дема, все еще не оправившегося от удара по самому больному.
Мужчины падают на пол, борясь теперь врукопашную.
Я поспешно, проглатывая слезы и крик, застрявший в горле, подхватываю пистолеты. Оба в моих руках.
– Ты все равно сдохнешь, Светляк! – рычит Деметрий, отплевываясь от удара в челюсть, – и ты, и твоя сука… потому что вас будут расчленять медленно и долго… вас уничтожит то, что вы так любите…
Алексайо со всего размаху обрушивает кулак на лицо гостя. Крови больше.
– Убью тебя я…
– Меня… а тебя… Каролина! – имя девочки, прозвучавшее здесь, с его губ, срывает с Ксая последние оковы. Огромными ладонями он цепляется за шею Рамса. Держит и душит одновременно.
«Как Диаболоса», – проскакивает у меня в голове.
Вот так выглядела эта сцена…
– Она узнает, узнает, что ты убил ее мать! ЕЙ УЖЕ ДОШЛО СООБЩЕНИЕ!
Сообщение?..
Стрела убийственной злости пронзает меня слишком быстро, чтобы я была в состоянии ей помешать. Она накрывает собой, лишает кислорода и попросту… отключает голову. Насовсем.
Я перехватываю тот пистолет, что держу в руках, крепче. Кидаю на пол второй.
И подхожу к сцепившимся мужчинам, наклоняя дуло вниз. На Дема.
– Ты убил Мадлен и заставил Каролину поверить, что это сделал Эдвард? – несорванным, ровным голосом спрашиваю я. В последний раз.
Алексайо поднимает на меня глаза, не рискуя убрать руки от Дема, чтобы попросить отойти, но настойчиво требует этого взглядом.
Губы Рамса же хищно улыбаются. Эдвард порядком его потрепал, да и то, что он сверху, играет важную роль.
– И тебя убью, Крошка.
…Я не знаю, как это получается. У меня вздрагивает палец? Рвутся нервы? Умирает сознание?
Просто я… спускаю курок. С вскриком.
И только затем, когда Дем обмякает, когда не шевелится, понимаю, куда попала и куда могла попасть. Голова Эдварда, склонившегося над Рамсом, в пяти сантиметрах от места поражения. Я могла убить его. Сама. Своими руками.
А по полу течет кровь… красная такая… и лицо белое у Деметрия… и на губах все также ухмылка, они еще теплые… и я теплая… а руки – ледяные… и кровь по спине от его укуса… и перед глазами темно… темно, как и на нем, на его одежде… а в голове – слова. Про Эдварда и Каролину. Про Мадлен.
Я оседаю на пол.
Пистолет опять падает.
Склоняется к полу голова.
Алексайо, мгновенно оставляющий прежнее место, обхватывает мои плечи. Его тоже потряхивает.
– Я убила, – невидящим взглядом коснувшись Ксая, произношу.
И больше не могу сделать ни вдоха.

* * *

У Эммета болит голова.
Хотя нет, не болит.
Такому состоянию определение «болит» совершенно не подходит.
Раскалывается, разваливается, пульсирует, распадаясь на молекулы – уже лучше. Точнее.
Чугунная, она не дает ни повернуться, ни приподняться, ни даже просто почувствовать себя человеком.
Под руками Медвежонок ощущает нечто наподобие простыней. Мягкие, удобные, чем-то сладко пахнущие, но не приторно. Не жгут рецепторы, как бывало, едва Голди решала попробовать новый порошок.
Под головой, под саднящей шеей, подушка. Может, даже две. И одеяло, которое, к сожалению, ничуть, ничуть не согревает.
Помимо всего прочего, Эммету холодно, и мышцы, что сводит в такт неизвестной мелодии болезни, сгущают краски.
Так худо ему уже давно не было.
Рядом чувствуется шевеление. Что-то невесомое, легкое и теплое. А ко всему теплому у Каллена-младшего сейчас неимоверная тяга.
Он медленно открывает глаза, чувствуя на веках тяжесть по сто пудов, и оглядывается вокруг. Сперва взгляд тонет в затемненном шторами солнечном свете, потом в белизне покрывал, после перехватывает приоткрытую дверь в спальню… но не видит, в упор не видит ту, что так ищет.
– Доброе утро, – сама обнаруживает себя она. Сверху.
Медвежонок морщится, пытаясь понять, как это вышло.
Вероника, в утреннем сером платье и с тем же сережками-бабочками, стоит над ним, опираясь о кроватную спинку, и нежно улыбается. Со смешинками во взгляде.
– Доброе… – свой голос Натос не узнает. Хриплый, севший и тихий.
Ника чуть хмурится.
Она обходит постель, делая это достаточно медленно, чтобы дать Эммету проследить за своими движениями, и лишь затем присаживается на краешек кровати рядом с ним.
Медвежонок поспешно убирает подальше руку, было обустроившуюся там.
– Как ты себя чувствуешь?
От Ники пахнет теперь не только духами, но и мылом. Вкусным ванильным мылом, так напоминающим дом. Эммет немного согревается. Все ангелы пахнут одинаково.
– Голова…
– Сильно болит? – она осторожно, как когда-то к Каролине, прикасается к его лбу. Маленькие прохладные пальчики на удивление не доставляют больше дискомфорта. От них не веет льдом.
– Так – нет…
Вероника смущенно посмеивается, прикасаясь к его лбу чуть ощутимее. Накрывает пальцами до их костяшек.
– Ты дрожишь.
– Боюсь услышать, что с этим помочь не получится.
– Не получится, пока да, – девушка ласково гладит его голову у линии волос, и Эммету, никогда не верящему в такие вещи, начинает казаться, что эта женщина способна унять его боль, – температуру придется потерпеть некоторое время.
– Это от температуры?
Фиронова согласно кивает.
– Она поднимается. Сейчас где-то в районе тридцати восьми.
– Если ты и меня захочешь обтирать водкой, дай я ее лучше выпью, – Натос чуть поворачивает голову в сторону, ближе к медсестре, – хоть голову отпустит…
– Если бы все было так просто, Натос.
Мужчине нравится, что она зовет его так. Это выглядит разумным, правильным и очень сокровенным. Мало кто из людей знает об этом имени. Мало кто даже из его близкого окружения, даже из друзей-напарников или любовниц… даже Лея, продержавшаяся дольше всех, даже Мадлен, мать его ребенка, об этом имени не ведала. Разве что, ей мог сказать Эдвард?.. Но это вряд ли.
А теперь Ника, очаровательная, молодая, такая красивая и по-настоящему добрая девушка, с которой он разделил поцелуй, безбожно его украв, произносит это имя. Оно драгоценно от нее. И уж точно значит не «Смерть».
– С тобой и так просто, – шепотом, не желая нарушать момента, говорит Эммет. Рушит стену из молчания, занявшую место тактичных разговоров.
Зеленые глаза Вероники поблескивают.
Она наклоняется к своему нежданному пациенту поближе, заглядывая прямо в его глаза. Черные ресницы чуть затеняют обзор, но как ласково улыбаются губы!..
Ника ведет пальцами по его лбу, к линии волос, а затем к скулам.
Ее лицо обретает сосредоточенность, хоть и не теряет дружелюбного выражения.
По носогубным складкам, вниз. На щеки, гладковыбритые, выискивая ямочки от улыбок, а затем на подбородок.
Она изучает его лицо, сидя так близко, и Эммету уже не холодно. Не настолько.
Это почти благословление – давать ей к себе прикасаться. Вот так. Вот здесь. Вот теперь.
– Легче? – с легкой усмешкой интересуется Ника.
– Да, – Натос выдавливает такую же, наполовину облегченную, наполовину благодарную улыбку, – кажется, я понимаю, почему Каролина играла в «Цветик-Никисветик»
– Тебе бы не понравилась эта игра, хотя сегодня были все шансы поиграть. Натос, а если бы тебе стало плохо в машине?
– Не стало ведь…
– Разговор от обратного?
– Я пришел за кофе, Ника, – он хмыкает, попытавшись покачать головой. Тяжелая, она лишь доставляет страдания, – и не готов был уходить, пока не… пока…
Посерьезневшая, Вероника нежнее ведет пальцами по его лицу. Будто бы стирает то выражение, что на нем закрепилось. Убирает морщинки, заполонившие лоб.
– Ладно, все хорошо тем, что хорошо кончается. Не будем об этом говорить.
На какое-то время спальня погружается в тишину.
Эммет молчаливо разглядывает комнату, стараясь смириться с тем, как тянет голова и тяжелеют веки, и компенсирует эти неприятные ощущения поглаживаниями Вероники. Руками она вправду творит чудеса, Карли не обманывала его.
– Надолго это? – он многозначительно обводит самого себя взглядом.
– Это простуда, – Фиронова смущенно поправляет его одеяло, – дня на три.
– Очень заразно?
– Смотря для кого.
– Для моей дочери? – Медвежонок нервно ерзает на своем месте, едва воспоминания обо всем том, что так тревожит и донимает, обо всех проблемах, возвращаются.
Ника хмурится.
– Я боюсь, что да, Натос. Она ведь только недавно поправилась… и после переохлаждения, не думаю, что ее иммунитет достиг нужной отметки.
– Мне не стоит ехать домой? – Эммет чуть запрокидывает голову, ощущая, что снова замерзает.
– Если есть такая возможность. Я понимаю, ты волнуешься, но, возможно, няня сможет за ней присмотреть? – Ника прикусывает губу в поисках решения, – или, я не знаю, родственники? На три дня… кажется, это немного.
Медвежонок тяжело выдыхает, принимая такие правила игры. В конце концов, Веронике виднее.
– Дядя за ней присмотрит, – сам себе докладывает он.

* * *

Тяжелые, долгие, беспросветные секунды.
Минуты.
Часы.
Дни?..
Я, свернувшись клубочком, лежу на нашей постели в спальне «Афинской школы», отчаянно сжав пальцами подушку. Они белые, как и ее наволочка. А я ненавижу белый цвет. У дверей дома белая «Скорая»…
За окном еще светло, накрапывает дождик. Шторы отдернуты, грозы не предвидится. Гроза уже прошла – два часа назад. Сейчас внизу со следователями, полицейскими и прочими-прочими Эдвард пытается разобраться… со случившимся.
И я, как особенно впечатлительная и пострадавшая, едва ли не жертва, перекочевываю в спальню. Убедившись в моей невменяемости на данный момент, следователь не упорствует. К тому же, Ксай тоже умеет убеждать.
Я лежу, держусь за подушку и очень хочу заплакать. Мне настолько страшно и неудобно, настолько горько, что слезы – единственная возможность хоть как-то сбросить этот груз, неподъемный, внушительный и пестрящий болезненными подробностями.
Выключиться. Перестать думать. Выразить ужас.
А глаза преступно сухие…
Я так и пытаюсь выдавить из себя хоть слезинку, уже даже имитируя дрожь тела и неровное дыхание, что так же бесполезно, когда дверь в спальню приоткрывается.
Тихонько, будто проверяя, сплю я или нет, а затем более решительно, едва становятся слышны мои надуманные всхлипы.
Эдвард с тяжелым вздохом проходит в комнату. Я слышу щелчок замка.
Подобравшись, сжимаюсь в самый маленький из существующих комочков. Я не хочу, чтобы он видел меня настолько разбитой.
Алексайо садится на простыни, не спрашивая моего разрешения. Близко-близко, в отдалении протянутой ладони. И этой же ладонью, двумя, без видимых усилий забирает меня на руки. Прижимая к своей груди, в подобие колыбельки, легонько покачиваясь, утешает.
В защищающем жесте его подбородок накрывает мою макушку.
– Замерзла?
Мне впервые неуютно в его руках. Я не знаю, как себя вести, как дышать, куда деть руки, ноги, как не мешать ему… на простынях было проще. Там вокруг хотя бы ничего не было.
– Нет.
Эдвард, тем не менее, подтягивает одеяло с постели к моим плечам. Укутывает.
– Пить хочешь?
Я закрываю глаза, почти смирившись с тем, что слез не будет. Ровно как и покоя. Кажется, Деметрий раз и навсегда меня его лишил. Я до сих пор не могу поверить, не могу даже примерно воспроизвести в мыслях, как… сделала это. Как умудрилась? Как посмела?..
Господи, как же страшно…
– Нет.
Мои односложные ответы – явный признак беды – Ксаю не нравятся. Ну конечно. Кому нравятся убийцы?..
Его пальцы, теплые и осторожные, касаются моей щеки.
– Ты в безопасности, – сокровенным шепотом, склонившись к моему уху, уверяет Аметистовый, – никто и ни за что тебя больше не тронет, моя белочка. Постарайся в это поверить.
Его голос, близость, дыхание… меня пробирает.
Зажмурившись, я просто утыкаюсь лицом в его плечо. Ничего не отвечаю.
– Моя бедная девочка, – Ксай, продолжая укачивать меня, начинает череду из поцелуев, что следует ото лба к вискам, – как мне жаль, маленькая… прости меня…
Слез все еще нет, но жжение глаз усиливается.
Вздрогнув, я нерешительно обхватываю спину Алексайо правой рукой. Кольцо проходится характерным звуком по его пуловеру.
- Ты при чем?..
То, что не отказываюсь с ним говорить, Эдвард встречает с облегчением.
– Я не смог все предотвратить быстрее, чем оно перешло в конечную стадию, – он с извиняющимся видом целует мои скулы, – но больше такого не повторится.
– Ну конечно… – я с ужасом, подавившись уже более-менее похожим на настоящий всхлипом, мотаю головой, – кому теперь?..
– Твоей вины здесь нет, – поспешно отрицает Алексайо, – это самооборона. Следователи со мной согласны. Он вломился в дом, угрожал оружием и вдобавок убил человека. Он сознался в своем убийстве.
Меня подкидывает на месте. Эдвард утешающими, безумно ласковыми движениями проводит несколько линий по моей спине.
– Я выстрелила…
– Иначе выстрелил бы он, – упрямо гнет свою линию Каллен.
– У него не было пистолета.
– Минуту назад – был, – качая головой, Аметист зарывается лицом в мои волосы. Его шепот, чуть более болезненный, чем прежде, эхом отдается у меня в голове, – Белла, ты убеждала меня не брать на себя слишком много. Теперь твой черед послушать собственного же совета. И, перво-наперво, как следует отдохнуть.
– Ксай, я человека убила... только что…
– Убила? – он изумленно распахивает глаза, – нет, маленькая, ты что. Ты его ранила, да. Но не убила.
– Не утешай меня…
– Белла, послушай внимательно, – упрямо повторяет он, – твой выстрел пришелся ниже сердца. Он жив. Он в клинике и он жив, если так это тебя волнует.
– Ты опять мне врешь, – сглотнув, бормочу я.
– Я не вру тебе, – Ксай с ангельским терпением, не сбиваясь и не отказываясь от своих слов, продолжает гнуть выбранную линию, – я клялся тебе не врать, помнишь? Хочешь спросить у следователя?
Стоит признать, это немного успокаивает.
У меня что-то падает с души. Что-то тяжелое, громкое. И дышать легче. И смотреть. Если это правда, конечно же…
– Но я все равно виновата, Эдвард, – уже менее уверенным, однако все еще достаточно твердым тоном, каюсь я, – у меня не было права…
– Белла, хватит, – Серые Перчатки обрывает меня, не давая договорить, – ты лучше меня знаешь, как все было на самом деле.
– Ответственность…
– На мне, – подхватывает он, – потому что я допустил сам факт его прихода в мой дом. Прежде всего виноват я.
Без юмора, с отсутствующими, но такими явными по скребущему чувству в горле слезами, я усмехаюсь. Ему в плечо.
– Это уже смешно, правда, винить себя по всем.
– Самое главное, чтобы ты себя не винила, – Эдвард, накрывает мою голову рукой, пряча и волосы, кожу. Защищая.
– И чтобы тебе не было больно, – секундой позже, с величайшей осторожностью убрав волосы с моего затылка, он с хмуростью глядит на рану от Дема, – надо промыть, мое солнышко. Очень надо.
Кажется, я бледнею, когда вспоминаю эту сцену. Что-что, а ее я прекрасно запомнила. Это было… очень больно.
– Я знаю, он изуродовал меня…
– Не говори глупостей, – все еще хмурый, Ксай мрачнеет. И его тон, его взгляд – тоже. Я чувствую это кожей. – Я принесу перекись и вату. Подождешь меня?
– Ты не хочешь этого делать…
– Очень хочу, – Алексайо с обожанием целует мою макушку.
Вольно или нет, но этим жестом он напоминает мне о Каролине. Дрожь возвращает утраченные позиции.
– Ксай, а Карли?.. Нам прежде всего нужно к Карли, и…
Успокаивая мои порывы, Эдвард осторожно перехватывает мои руки. Прекращает суету.
– Он блефовал, Белла. Нет никаких сообщений. Наш с Эмметом хакер проверил.
– Но Мадлен – он?..
– Он. Но это другая история. Долгая, не на сейчас, – Алексайо мотает головой, не давая мне и шанса переубедить тебя, – я сейчас приду. Подождешь меня чуть-чуть?
Как будто бы есть выбор…
Я возвращаюсь на простыни. На сей раз почему-то не похолодевшие, не налившиеся неприятными острыми запахами, а просто… простыни. Самые обыкновенные.
Эдвард скрывается в ванной, и мое сердце екает, отбивая неправильный ритм, но не обрывается.
Наверное, у него уже просто нет сил. Я даже слезы выдавить не могу.
Внизу затихают голоса. Людей меньше, хлопает дверь.
Я представляю, как сейчас выглядит прихожая. Сколько в ней крови, сколько надо будет отмывать пол, как там пахнет, как взирают на все немые стены, вечные свидетели произошедшего, и какой теперь царит там хаос. Меня трясет лишь при мысли спуститься вниз. Я всерьез начинаю бояться, что не решусь.
Ксай возвращается. Со всем своим медицинским арсеналом.
– Ты выглядишь очень бледной, – мягко замечает он, любовно прикоснувшись к моей скуле, – нужно поспать.
– А люди внизу? – не препятствуя и не сопротивляясь, я поворачиваюсь на бок, убирая с шеи волосы. Страшновато оголять ранку перед Эдвардом, но ему, в конце концов, я верю больше всех на свете. Даже в таком подвешенном состоянии.
– Они уйдут через двадцать минут, все, – успокаивает муж, – давай-ка снимем кофту, моя радость.
– Я не хочу раздеваться, – стиснув зубы, мотаю головой. Плечо саднит.
– Мы укутаем тебя в одеяло, – пушистое, светлое, Ксай придвигает его ко мне. – Вместе со мной ты поспишь под ним?
– Ты уйдешь…
– Никуда не уйду, – клятвенно заверяет он, – все сами за собой закроют, а я останусь с тобой.
Я опускаю глаза, все еще лежа в своем комочке. Кажется, если выпрямлюсь как следует, просто распадусь на части.
Эдвард дожидается, пока я подниму на него глаза. Прекрасно знает, что так убеждение подействует с большей силой. Не смогу я ему отказать.
– Пожалуйста, Бельчонок.
И я соглашаюсь. Боязливо, совершенно по-детски, хоть и не пристало после всего, что сделала, перебираюсь к нему под бок. Устраиваясь на простынях лицом ко мне, опираясь на локоть, Эдвард гостеприимно раскрывает объятья. И сам, не смущаясь, в отличие от меня, помогает расстегнуть пуговицы блузки.
А ведь не больше, чем пару часов назад их застегивала я сама. Проснувшись с ним в одной постели, ощущая его аромат, грустя об уезде Роз и не предполагая, даже мысли не допуская, чем день кончится.
Я чувствую себя выжатой и опустошенной. Нет ни времени, ни пространства. Меня нет.
А если не будет еще и Эдварда, то и смысла не будет. Ни в чем. Я ужасно боюсь его потерять.
Чувствовать Ксая обнаженной кожей дорогого стоит. Я, кажется, лишь притронувшись к его бархатному телу, понимаю, как замерзла. Ритмично подрагиваю.
– Все-все, – Алексайо любовно целует мои волосы, уделяя особое внимание макушке. Обнимает меня, пока второй рукой, не теряя времени, опрокидывает баночку с перекисью на вату. Могу поклясться, я слышу скрежет его зубов, едва ранка предстает на обозрение. Со своего ракурса видеть ее не могу, а любой поворот головы чреват болезненным покалыванием.
…Пузырьки забирают поврежденную кожу в плен. Напоминают своим жжением, каково это, когда тебя кусают…
И мои слезы, не удержавшись, возвращаются. Скудными, мелкими потоками, но существующими. Для изболевшихся глаз это отрада.
– Прости, – шепчет Эдвард, аккуратнее промывая рану, – еще чуть-чуть, золото.
Но, даже если мне больно, это все равно сейчас неважно. Я так радуюсь, что плачу… Ксай не понимает, а я радуюсь. Без слез куда, куда хуже, чем с ними.
- Ничего страшного…
Аметистовый не верит. Стремясь облегчить боль, он наклоняется к моей ранке, дуя на пузырящуюся поверхность.
Этот жест заботы еще больше меня трогает.
Плачу.
– Все, – с облегчением для нас обоих, Алексайо убирает и ватку, и перекись подальше. На месте моего укуса появляется чистый кусочек бинта и пластырь. Кожа безропотно принимает их.
Эдвард же меня целует. Обвив руками, закрыв собой, целует. Лицо, шею, ладони, которые отыскивает между нами. Накрыв одеялом, согревая собой, не дает замерзнуть. И пытается, как никогда пытается сделать все, чтобы я забыла о случившемся. Хотя бы на несколько часов.
А я не могу. Глядя на Ксая, вспоминая, с каким видом он смотрел на Деметрия, когда тот приложил пистолеты ко мне, всхлипываю громче.
Его сердце… мое сердце… ради всего святого, пусть с ним все будет в порядке…
Дрожащие пальцы, холодные, накрывают левую сторону его груди. Пробираются под рубашку.
Эдвард пытается улыбнуться мне, но ему некомфортно. Я холодная.
– Я тебя люблю, – побыстрее, дабы не заставлять терпеть, шепчу, – больше всех на свете.
– Полностью взаимно, маленькая, – каждый из моих пальчиков, накрывших его сердце, получает по поцелую, – закрывай глаза. Через несколько часов мы с тобой поговорим обо всем, я обещаю. И я отвечу на все твои вопросы.
Что же… пока этого достаточно.
Рядом с Эдвардом мне спокойно даже сегодня.

* * *

Этой ночью меня будит телефонный звонок.
Прижавшись к Эдварду и смяв одеяло у его плеча, чтобы прикрыть свой пластырь, закрутив рукава тоненькой кофточки для сна, что он так великодушно мне принес, я с трудом открываю глаза.
Темно, тепло и безопасно.
Первое впечатление, надеюсь, не всегда обманчиво.
Я пребываю в странном, сонно-склизком состоянии. Все выглядит как-то неправильно, смотрится неприглядно, вокруг серый туман без проблесков звездного неба и, в конце концов, мне не так тепло и спокойно, как прежде.
Надеюсь, это нервный шок. И он пройдет.
Ксай лежит на боку, чуть выше меня поднявшись на подушке, по его расслабленному лицу пробегают крохотные морщинки всякий раз, когда телефон вибрирует на тумбочке. Черные ресницы начинают подрагивать.
– Эдвард, – я легонько целую его щеку, снова гладкую, не зная, могу ли сама отвечать на его мобильный. В прошлый раз это закончилось плохо, – тебе звонят…
Моргнув, Алексайо удивленно изгибается.
Прежде всего открыв глаза, он убеждается, что я рядом и, важнее всего, не плачу. И только затем, более-менее успокоенный, судя по отсутствию явных морщинок, оборачивается к тумбочке.
– Я слушаю.
Я подползаю обратно на свое теплое место под его рукой, и Эдвард, ничуть не стремясь помешать, обнимает мои плечи.
Чувствую себя усталой. Лежу рядом с ним, греюсь им, вдыхаю клубнику с простынями и понимаю, насколько сильно все эти недолгие события нас вымотали. Начиная с Константы и заканчивая незапланированным приездом Розмари с налетом на «стариков». А теперь и Деметрий. А если бы я его убила?..
Прикусив губу, утыкаюсь лицом в ключицу Ксая.
Это отвратительно – так от него зависеть. Он не поймет меня. В скором времени подобные поползновения и днем, и ночью ему просто надоедят. К тому же, я слишком, слишком много плачу. Сегодня был первый день, когда слезы пришли не сами, а их пришлось звать.
– Конечно, Голди, я понимаю, – Эдвард твердо кивает, слушая свою собеседницу, и его пальцы перебирают волосы у меня на спине, – не извиняйся, я уверен, у тебя веская причина. Приезжайте.
Внимательные аметисты, на мгновенье замявшись с еще каким-то словом, оглядывают меня. С нежностью и добротой, но в то же время с оценкой.
– …Прямо сейчас, да.
Я поднимаю голову. Телефон кладется обратно на тумбу.
– Что случилось? – стараясь соответствовать ему, осторожно пробегаюсь пальцами по синей пижамной майке.
– У Голди форс-мажор, – Алексайо тепло целует мой висок, – ей очень срочно нужно в Москву, а Каролину не с кем оставить.
– Эммет?..
– Не отвечает, она говорит, – нахмурившись, Ксай облизывает губы, – надеюсь, все в порядке.
Меня пробирает холодок лишь при одной мысли, что Деметрий мог добраться и до Медвежонка…
Но здравый смысл подсказывает: нет. Это никак невозможно по причине разных весовых категорий. Обманом, разве что… но обмануть Эммета тоже надо уметь. Только если речь не идет о Каролине…
– Давай сами ему позвоним, – я прочищаю горло, привставая на постели, – пусть Малыш едет к нам, это правильно, здесь теперь безопасно.
Ксай с некоторой растерянностью смотрит вокруг. Он будто бы впервые в этой спальне и совершенно точно впервые видит ее обстановку.
– Давай.
Мы садимся на кровати, опираясь на ее диванно-деревянную спинку темно-фиолетового цвета, и Алексайо, прижав меня к себе, набирает номер. Я его понимаю. Я уже тоже не знаю, как мне по-другому справляться с трудностями. Кажется, когда можно коснуться Эдварда, что все преодолимо. Вместе – точно.
…Но трубку так и не снимают.
Эдвард немного бледнеет.
– Все в порядке, Ксай. Он просто… просто не слышит телефон.
Я получаю очередной поцелуй в лоб. Согревающий.
– Ну конечно, Белочка. Это так.
Только чудится мне, сам он в свои слова почти не верит.
Я опять чувствую, что становится прохладно. И чертовы мурашки устраивают забег.
– Он больше не вернется, правда? – с надеждой, какая под стать Карли, просто спрашиваю я.
– Радость моя, – слабо улыбнувшись, Ксай бархатно произносит свои слова, каждое из них одаряя теплом, какому под силу обогреть землю, – все закончилось. Никто не посмеет больше тебе угрожать.
– И тебе…
– И мне, – он согласно усмехается, – не бойся. Все наши страхи – только в голове, ты сама мне это сказала.
– Давно это было…
– Давно. Но ничего с тех пор не изменилось.
Чуть зажмурившись, я прикусываю губу.
– Эдвард… что его ждет?
Без лишних слов муж понимает, о ком я. Рука, едва касаясь, прикрывает пострадавшее плечо, а губы, дабы меня отвлечь, зарываются в волосы.
– Депортация и как минимум двадцать пять лет тюрьмы за хранение и распространение наркотиков, а также – убийство.
– Но по делу Мадлен ведь повесилась…
Алексайо мрачнеет, будто вспомнив что-то нехорошее. Его извиняющийся взгляд, комбинируясь с пальцами, что все нежнее охватывает мое лицо. Увлекает за собой, глаза в глаза, и не дает ни о чем думать, кроме своих прикосновений.
– Что?.. – шепотом зову, чувствуя его большие ладони справа и слева на своих щеках.
– Пожалуйста, забудь то, что я скажу, сразу как услышишь.
Я кладу свою ладонь поверх его, выдавив улыбку.
– С тобой это не будет сложным.
Чуточку облегчения, ложка в бездонной бочке проскакивает на лице Каллена.
Он вздыхает.
– Ублюдок намеревался все… заснять, и выложить куда следует. У него была при себе включенная все это время камера. На нее он и признался – теперь это улика.
Эдвард ждет моей реакции. Всматривается в глаза, разглаживает складочку между бровями, целует пальцы. Ему не хотелось этого говорить.
– Спасибо, что не позволил ему, – наконец шепчу я, совладав с ненужными нотками в тоне, – ты… снова меня спас.
– За сообразительность надо хвалить лишь тебя, Бельчонок. Женское оружие, – он фыркает, с состраданием оглядев меня с ног до головы, – моя маленькая, хорошая девочка…
Не хочу этого вспоминать. Не буду.
Просто крепче обвиваюсь вокруг мужа, устраиваясь на его груди, и слушаю, как бьется сердце. Этот звук способен вытащить меня из самых глубоких ям Ада.
Помнится, чтобы слышать его, прежде я готова была пристрелить Дема. И сейчас готова.
– Береги себя, – умоляюще бормочу я, – Ксай, на самом деле единственное, за что я испугалась, это… за тебя.
– Я в порядке, в полном. Все хорошо.
– И это хорошо, – придушенно хныкнув, целую его шею. – Спасибо…
Эдвард, тихонько посмеиваясь, прикрывает мой затылок. Как всегда.
– Знаешь что, Белочка? – задумчиво произносит он, – я думаю, когда закончится вся эта канитель с «Мечтой», мы вернемся в Грецию.
Мое настроение немного поднимается. Эта страна стала сокровенной для нас, волшебной практически. И я жду не дождусь возвращения туда.
– А как же весь мир, Ксай?..
– Весь мир само собой, – Эдвард с самым серьезным видом ерошит мои волосы, – только базироваться теперь будем не в Москве.
– Ты намерен переехать?
– Здесь прохладно, тебе не кажется? – муж, заразившись моим весельем, говорит задорнее, – а там так тепло…
Ему хочется, я вижу. Там, на Санторини, и здесь, в парке с белками, он предлагал потому, что я хотела. А теперь хочет он. Мы совпали, баланс восстановлен. Жалко лишь, что столько пришлось перед этим увидеть…
– Чудесный план, – одобряю я, потянувшись вперед и чмокнув его подбородок, – к Рождеству, я надеюсь, мы справимся.
– Еще как, Бельчонок, – Алексайо отвечает на мой поцелуй, отметая все беспокойство, все глупости и всю болезненность последних часов, – а теперь давай-ка одеваться. Сейчас приедет наш Малыш.
День становится чуточку лучше.

Десятью минутами позже Эдвард, облаченный в ставшее практически его тенью серое пальто, забирает из салона машины Голди – красной «Тайоты» – дремлющую Каролину. В своей оленьей курточке и теплой шапке, черноволосое создание доверчиво приникает к дяде, прижимаясь к его груди всем тельцем.
Голди, вышедшая из автомобиля, с сожалеющим лицом пытается поправить ее сползший шарф.
– Эдвард, ради бога, извини… я просто…
– Все в порядке, – шепотом уверяет Ксай, с любовью обнимая девочку, – для меня только в радость побыть с ней, Голди, ты же знаешь.
– Ну да, – она выдавливает улыбку, нервозно оглянувшись вокруг, и качает головой. – Мистер Каллен не ответил вам?
Лицо Эдварда мрачнеет.
– Пока нет, – встреваю я, стараясь не превысить допустимой громкости, – но скоро перезвонит, я уверена.
– В доме я оставила записку, – Голди заводит мотор, – он будет знать, куда идти.
Ксай благодарно ей кивает.
И, когда машина скрывается в темноте дороги по направлению к московской трассе, разрезая мрак фарами, мы направляемся к дому.
Я открываю Алексайо дверь, придерживая ее, чтобы их пропустить и, когда Эдвард проходит мимо, как ценнейшее сокровище занося племянницу домой, снова вижу картинку вчерашнего дня.
Эдвард и дети. Даже один ребенок. Девочка, мальчик – не суть, хотя ему больше бы и хотелось девочку. Как же он будет их любить… в его сердце не умещается обожание к Каролине, а к своему личному солнышку? С аметистовыми глазами?..
Серые Перчатки был прав там, в Греции, я вижу. Я тогда не могла понять, как можно хотеть своих детей. Что можно отдать за право стать родителями.
Теперь я понимаю. Только не столько для себя, сколько для Ксая. Я хочу детей с ним – и точка. Ни с кем другим. Никакого Банка Спермы.
Интересно, мои каждодневные молитвы смогут нам это подарить?
Я вздыхаю, проходя за Карли и ее дядей следом.
Он несет малышку прямиков в спальню, пока я, пытаясь не заострять внимание на утреннем происшествии в гостиной, запираю дверь.
И лишь у «Афинской школы», где вместе раздеваем ее, Каролина просыпается.
Она сонно открывает один глаз, потом второй, совершенно не пугаясь того, что мы рядом и что она не дома.
– Переоденемся в пижамку и будем спать, – добрым голосом объясняет ей Эдвард, доставая из сумки, принесенной Голди, детские вещи.
Я присаживаюсь на постель рядом с девочкой, ласково погладив ее волосы.
– Привет, Карли.
– Привет… – девочка опускает ресницы, вмиг потяжелевшие, и что-то у меня в груди трескается.
Эдвард внимательно наблюдает за племянницей. Он ведь сам уверял меня, что обещание-сообщение от Деметрия про Мадлен ей не дошло. Неужели?..
– Давай ручку, – все еще подавляюще нежен, Алексайо помогает Малышу облачиться в ночную одежду.
Карли не сопротивляется.
Она молчит, уткнувшись глазами в пол, пока мы переодеваем ее и тогда, когда все вместе забираемся на постель, к подушкам, отказывается ложиться и с Эдвардом, и со мной. Сидит посередине.
– Папа…
– С папой все хорошо, золотце, – убеждает Ксай, не давая ни мне, ни себе, ни тем более ребенку в правде усомниться, – он скоро приедет за тобой.
Юная гречанка, мотнув головой, поджимает губки.
– Не приедет, – ее приговор обжалованию не подлежит.
– Ну Карли, – я намереваюсь наладить ситуацию, приобнимая девочку за плечи. Прежде ей так очень нравилось, – тебе приснился плохой сон? Ну что ты…
– Не приедет, – упрямо повторяет она. И поднимает все-таки серо-голубые мокрые глаза на опешившего от ее следующего заявления Эдварда:
– Голди сказала, теперь ты мой папа, дядя Эд…