Саундтрек - слушать
Видео к главе - смотреть



Впервые за долгое время на ночном небе показались звезды.
Мерцая недосягаемыми остроугольными точечками, эхом отзываясь в душе тихой грустью, равнодушно смотрели сверху вниз, излучая вечное спокойствие.
Их свет охранял ее сон.
Завернувшись в одеяло и скрутившись в тесный комочек, подтянув колени к груди, а руки, наоборот, протянув вперед, в сторону окна, она казалась неотъемлемой частью этой комнаты, условием идиллии в ней.
Черные волосы заполонили подушку, копной выглядывая из-под покрывала, длинные ресницы устроились на щеках, отбрасывая на кожу тени, а губки чуть-чуть приоткрылись. Крайняя степень безмятежности. Невыразимое счастье глубокого, теплого, нежного и расслабляющего сна. Без боли, кошмаров и недосказанности. Сейчас с ней все хорошо. И проснись она через минуту, губы бы непременно осветила улыбка. Не иначе.
Негромко вздохнув, Эдвард невесомым прикосновением убирает с детского личика спавший вниз пружинистый локон. Ласково отводит его назад, поправляя за ухом и ненароком касается кожи. Чуть-чуть, ощутимо для себя, не более. Просто чтобы знать, что она действительно рядом. Ему не кажется.
Девочка крепко спит, касания дяди ни капли ее не тревожат. Она ровно и глубоко дышит, ее веки не подрагивают, а пальчики расслаблены и выпрямлены. Когда ей страшно, ладошки всегда сжаты в кулаки.
На часах час сорок пять ночи. Тишина дома, смешиваясь с тишиной улицы, проникает в каждую клеточку сознания, развеиваясь в нем уютным туманом. Темнота приятная вещь, если селится не в душе. В темноте не видно изъянов, пропадают уродства, теряется где-то сдержанность и уходит восвояси нежелание говорить. Правда – вот главное достоинство ночи. Искренность – непременный ее атрибут. И слезы… ночью слезы не под запретом. Они не являются чем-то вопиющим.
Когда-то давным-давно, еще в детстве, Эдвард ненавидел приобретенное за шесть месяцев жизни с дедом умение плакать беззвучно. Чтобы ни всхлипа, ни лишнего вздоха, ни стонов, упаси Господи… чуточку подрагивающая спина и нестерпимое, но все же немое жжение в груди, по центру, у солнечного сплетения. Ком в горле, помнится, даже не сбивал дыхание – ровно как и сейчас.
После усыновления, когда хотелось поскорее привыкнуть к новым родителям, это мешало. В некоторые из ночей Эдварду до безумия нужны были крепкие объятья Эсми или утешающие слова Карлайла, но, не слыша причины заходить в комнату, они спали. А маленький дельфинчик не решался их тревожить. Ему это казалось безобразием.
Ситуация, конечно, потом нормализовалась, он перешагивал через стеснение и шел в спальню к двум неравнодушным людям, открывшим им с Эмметом свое сердце, когда становилось совсем невмоготу – нередко там же, на светлых простынях, он находил и тесно прижавшегося к новой маме брата. И постепенно ненависть ушла, а это умение Эдвард полюбил. И не раз оно уже ему пригождалось.
Для Каролины в спальне дяди ничего не изменилось. Тихо, умиротворенно, с проблесками грядущего совместного пробуждения и вкусного завтрака, с шелковыми снами, с прикосновениями, от которых пропадают все страхи. И нет никаких слез – откуда же? Она не видит их, значит, нет. Соленые капли бегут по второй день не бритым щекам, скатываются к подбородку, перебегают на шею и только там, на вороте майки, останавливаются. Так же неслышно, как и на всем своем пути прежде.
Каролина никогда не станет свидетелем такого его поведения, Эдвард уверен. Он просто ей не позволит. Малышку можно лишь напугать и вызвать в ней очередную волну неуверенности в поведении рядом с ним, а этого не хотелось бы больше всего. Близость Карли и держит его в тонусе. Если она перестанет хоть изредка думать о дяде, кто же тогда станет? В этой девочке его смысл жизни. По сути, ведь и жизнь эта принадлежит ей. Неделимо.
Что именно ему приснилось, Эдвард уже не помнит. Перед глазами только одна картинка, завершающая сюжет сна – Изабелла, разбивающая гжелевую вазочку на три острых осколка. Она мгновенье медлит, зачем-то подняв глаза к потолку, а потом переводит взгляд на него. Сморгнув слезы, кивает. И, вскрикнув, проводит острым стеклом по запястью. Бежит кровь…
За первые две минуты после пробуждения он ощутил неимоверный холод под одеялом из овечьей шерсти – безумно теплым. Зуб на зуб не попадал, а руки инстинктивно стискивали простыни, чудом не потревожив спящую рядом малышку. Эдвард задыхался ровно столько, сколько мерцала в памяти страшная картинка. Но погасла она быстро, растворившись в ночи комнаты. Раз – и пропала. И вот тогда место сбитого дыхания заняли беззвучные слезы.
Естественно, о сне уже не могло идти и речи. За эту неделю можно было по пальцам посчитать дни, когда он более-менее спокойно спал, а потому такое обстоятельство не пугало. Просто в отличие от прежних ночей, нельзя было встать и пойти к комнате Иззы, убедиться, что она просто спит – сейчас спальня пуста. А рядом, под боком, доверчиво прижавшись, резвится с Морфеем племянница.
Глаза щиплет, а мышцы сводит. Только справа, конечно же, но легче отнюдь не становится. Страшно не ощущать еще одну половину лица, видеть ее такой же бледной. С этим соленым потопом надо что-то делать.
Эдвард медленно, не желая разбудить крестницу, встает с постели, издавшей тихонький скрип пружин. До балкона близко – четыре шага. Дверь приоткрыта, поэтому никаких лишних звуков не будет. Остается только войти внутрь.
Без сдерживающих оконных стекол звезды красивее. Они ярче, они ближе… кажется, можно коснуться руками. Недосягаемые, но знакомые и ясные. Далекие, но в шаговой доступности. Живые. По-настоящему живые – в груди щемит.
Аметистовый не чувствует холода и небольшого мороза, который обещали синоптики. Опираясь на подоконник и выглядывая в окно, он даже не морщится от ледяного порыва ветра. Блестящий снег, шумящие пихты, фонари внизу и крыльцо, возле которого еще видны утренние отпечатки колес эмметовского хаммера, напоминают, что жизнь продолжается. Что кошмар - просто кошмар, он не претворится в реальность, а Изабелла вернется. В этот дом. В эту комнату. К нему. Она знает и уверена, что он ее не отпустит. Она сама попросила, потребовала дать обещание.
Задумчиво посмотрев в сторону пустующей цветочной клумбы, которую Рада с Антой начнут обрабатывать не раньше апреля, в оттенке темной промерзлой земли Эдвард обнаруживает знакомую глубину карих глаз. Не лучисто-коричневых, без солнечного света. По-настоящему темных.
Почему она так смотрела, когда уезжала? О чем она думала? В планах был побег? Он сыграл ей на руку своей «черной» пятницей? Или же правила… желание попрать все и вся за пару отпущенных часов? Плюнуть куда глубже, нежели в душу.
Но не похоже было, нет. Не так, неправильно. Изза боялась. До дрожи боялась, до покрасневших глаз. Она прощалась… прощалась ли? До тех пор, пока брат не прислал СМС, что у них все в порядке, Эдварду чудились самые страшные из возможных вещей, какие «пэристери» могла придумать и сделать с собой. Выброситься на трассе? Сигануть с горки аквапарка вниз? Намеренно поскользнуться на лестнице и свернуть себе шею?
Мужчина миллион раз пожалел о том, что наделал. Если бы Изабелла решилась вытворить что-то в таком роде, вряд ли бы ему удалось пережить. Она почти внутри. Такое ощущение, что совсем внутри, куда ближе, куда дальше, чем можно. Каштановые волосы щекочут сердце, тоненькие пальцы сбивают дыхание, а огромные глаза завораживают, убыстряя кровь. Непозволительные вещи, но присутствующие. Их остается только принять.
Чего стоит тот момент, когда возле двери новоиспеченной миссис Каллен обнаружил полную коробку своих… портретов. И когда спал, и когда занимался чем-то с планшетом, и когда разговаривал по телефону с Эмметом, стоя у окна, а она, делая вид что занята, листала журнал о самолетах. И его комната была. И вид из окна. И машина – его машина, не Эммета. Вплоть до малейших подробностей.
Тогда он подумал, что сошел с ума. Ему кажется, не больше, что это происходит. Никто и никогда не рисовал его, и начинать, в принципе, не должен был. Те пару картинок с его участием, что вдохновленно вывела грифельным карандашом Карли, хранятся в его шкафу как подарок от единственного человека, желающего запечатлеть его на бумаге. Их было две-три штуки, не больше – а теперь коробка. И это не считая гжелевых ваз и тарелок, какие бывшая мисс Свон раскрашивала с особым энтузиазмом все предыдущие три недели. Было бы удивительно, если бы сдержанный эмоциональный фон после такой пытки не пошатнулся. Редко когда Аметистовый ощущал такое отчаянье…
Эдвард уже долго об этом думает – обо всем этом. Каждую ночь, в течение дня, даже работая над чертежами, хоть тогда и отгоняет лишние мысли, дабы не просчитаться – упущение на десятую миллиметра порой стоит всего самолета. Однако решения в голову так еще и не пришло. Слишком сложно найти его. Ошибка способна оказаться роковой, а ничего страшнее, чем то перекати-поле, какое наблюдал в глазах Иззы в прошлую субботу, быть не может. Ее потерянность и боль передаются ему без лишних предупреждений. Проникают в душу. Остаются там.
Суровый. Суровый, вот как она его назвала. Узнала, услышала? От кого? Эммет бы не стал… он знает, что значит для брата это слово. Он знает, кто последний окрестил его им и что потом случилось. Он не посмел бы.
Но догадаться девушка тоже не могла… разве что применить как оружие, ударить по живому. Инстинктивно разузнать о боли, таящейся в слове. Понять его действенность. Вовремя использовать.
…Она дала ему это прозвище. Она, укутанная в ватное одеяло, прижавшаяся к обогревателю, без конца выплевывала сие слово прямо в его лицо в потоке других нелестных оскорблений. Без конца текущие слезы и озноб не давали ей быть такой сильной и непобедимой, как хотелось, но говорить не мешали. Она в ту ночь много говорила, практически не переставая. Он сидел, сдерживая ее порывы вырваться, а потому все прекрасно слышал. И хотел или не хотел, но запоминал. Сложно было не запомнить ее такой. Первая ломка всегда выглядит впечатляюще…
- Суровый… - шепнула первый раз, впившись ногтями в его кожу до кровавых полосок, - Суровый и бездушный, черствый, отвратительный и лживый… ненавижу тебя!
Глаза запали, потемнели, зеленая река в них замедлилась, замерзла. Ей сложно было ровно дышать, и это сказывалось на взгляде. Со временем из агрессивно-обвиняющего он превратился в отчаянный. К тому моменту, как лицо Энн вспыхнуло, а на смену холоду пришел жар, в глазах остались только слезы.
- Суровый… суровый и бездушный… - протяжно, со всхлипами бормотала она, пока Каллен прохладными руками гладил ее лоб и щеки, со сводящим скулы нетерпением ожидая «Скорой». Двадцать минут тогда показались вечностью - в самом прямом смысле слова.
Под конец, уже доходя до своего предела, Анна без сокрытия плакала:
- Мой Суровый… - и цеплялась трясущимися пальцами за его темный пиджак, - мой… только мой… Суровый… бездушный…
Она с жаром уверяла его, не путаясь ни в одном слове, что умрет. Что сейчас, совсем скоро, умрет, не вынесет этого. Ей нужен был героин. Без него она готова была выйти в окно и даже не оглянуться, если бы не слабость и столь отвратительное физическое состояние.
И с не меньшим жаром, чем девушка, Эдвард уверял ее в обратном. Тоже не путался, тоже не сомневался. Но никогда прежде у него еще так не дрожал голос.
Рядом с ней это было всего дважды – в эту ночь, какую считал одной из самых страшных в своей жизни, - и в морге, когда узнал дорогое сердцу окоченевшее тело, а доктор требовал подробностей.
Смерть не пришла тогда, когда она ждала ее. Смерть заявилась позже – хоть и по приглашению. Два с половиной месяца спустя Анна-таки вырвалась из своего плена. Героин ее «спас».
«Радужные» воспоминания совершенно не добавляют Каллену оптимизма. Сжав зубы до их треска, впившись пальцами в подоконник, он, не моргая, смотрит в одну точку – на лес. Пихты могучи, сильны и долговечны. Пихты были тогда рядом, они видели… они поймут его, его боль. Им под силу.
В груди переплетаются неподъемные цепи, сердце опутывается паутиной ужаса, а воспаленное и не до конца отошедшее от кошмара сознание без труда выдает иллюстрации к воспоминаниям. Они все яркие, цветные и сбивающие с ног. От них нет спасенья.
Эдвард запрокидывает голову, прикрывает глаза и ждет, пока спазм горла отпустит. Секунду, две, три… не больше пяти.
Как никогда хочется закричать – в голос, чтобы услышали. Чтобы она услышала. Чтобы простила. Простила и отпустила, забыла… дала ему хоть немного, хоть на каплю забыть.
Прошло пятнадцать лет, а кажется, несколько дней. Слишком живыми выглядят воспоминания.
И ведь ничего не изменится. Никто ничего ему не вернет.
Даже Изза… если ведь не захочет, если будет противиться, в лучшем случае будет как Конти, в худшем – как Анна. Вряд ли она даст ему право наблюдать иной свой образ. Для них всех он воплощение Сатаны, не меньше. Они его ненавидят.
Вдохновляющей обстановкой это не назвать, Эдвард понимает. И так же понимает, хоть и не желает признавать, вглядываясь в звезды, что, возможно теряет силу.
«Голубки» срываются, теряют ориентиры, а ему не хватает упорства вернуть им желание жить и веру в то, что это желание иметь нужно. Он сам все чаще задумывается, нужно ли ему все это…
Карли и Эммет – вот причина. Эдвард бережет их сердца, а потому не решается на отчаянные шаги – не смеет. Но не будь семьи рядом…
А ведь однажды это случится. Однажды он останется совсем один, исключительный, вычеркнутый, позабытый. Эммет женится и его первостепенной заботой станет новоиспеченная, Карли подрастет, выберет себе бойфренда и посвятит время учебе и развлечениям… и в чем тогда будет смысл его существования?
Пессимистично, даже чересчур. Так можно лишить себя не только вдохновения, но и банального сна. Страшно звучит, убийственно. А самое главное, что правильно – что так и должно быть, так нужно! Кто он такой, дабы изменять привычный ход вещей?
Остается лишь верить, что времени еще достаточно. В конце концов, кому, как не Суровому ловить момент? Всю свою жизнь этим он и занимается.
Наклонив голову, закрыв глаза и выровняв дыхание, Эдвард выгоняет из головы мысли о кошмаре. Пытается забыть его.
Все хорошо. Все будет хорошо. В иное веры просто быть не может.
...И пусть бы так – почти получается! Самовнушение, если уметь им пользоваться, хорошая вещь. Но что-то идет не по плану куда быстрее, чем можно было бы представить.
Тихую вибрацию его мобильного, вздрогнувшего на тумбочке, нельзя проигнорировать.
Встрепенувшийся и за секунду вернувшийся в спальню с десятком версий в голове, что успело случиться, он отвечает до второго гудка. Очень быстро.
- Алло?
На том конце звучит знакомый голос – только не Эммета. Женский. Протяжный. Наполненный слезами, но все же собранный, сосредоточенный и деловой. Тяжелый.
- Ты можешь потерять свою пятую «пэристери», Алексайо. Через час она будет в самолете, отправляющемся в Лас Вегас. Я знаю то, что тебе нужно. И лучше бы тебе приехать сейчас… - на одном дыхании выдает Константа, сдавив пальцами пластик своего телефона.



Когда звезды сходятся в единой плоскости, а планеты выстраиваются в ряд, именуемый их парадом, случаются самые неожиданные и невероятные вещи, какие только можно представить.
Их не избежать, их не предотвратить, их не отвадить.
Они есть и все – это факт. И они привязаны к текущему месту и времени, хочешь ты того или нет. Заинтересован ли в этом.
Я сижу возле барной стойки, локтями опираясь о дерево, а мокрыми волосами касаясь спинки стула. Я сижу, держу в руках «Негрони» и недоуменно, едва ли не скатываясь до детского «ущипни меня», смотрю прямо в глаза своему неожиданному собеседнику.
Новоиспеченный бармен ответно не отводит от меня глаз. Он расслаблен, излучает спокойствие и, похоже, наблюдает. Резких действий ждать не стоит. Не посмеет.
У меня нет сомнений в том, что глаза не врут – это Деметрий.
Иссиня-черные волосы, ровно приглаженные с помощью прозрачного геля, немного вздернутый нос на вытянутом лице и блестящие глаза. Их цвет когда-то запал мне в душу, считаясь одним из самых красивых. В свое же время ему пришлось уступить место аметистам. Они драгоценны для меня.
Удивляет то, что взгляд Дема не заполнен ни алкоголем, ни кокаином. В нем нет тумана, пелены и дымки, он идеально чист. Это заставляет меня усомниться в первую очередь, не сон ли то, что происходит в этом клубе.
Однако времени для размышлений мужчина попросту не планирует оставлять. Он прекрасно видит, что контакта от меня не дождаться. Применяет эффект внезапности, которому сам меня и научил.
- Добрый вечер, Изабелла, - галантно и нежно, как соскучившийся близкий друг, приветствует Рамс. Облокачивается на стойку, придвигается поближе ко мне. Его кисть с длинными пальцами близка к моему плечу, но не касается. Еще нет. Еще рано.
- Н-ночь…
- Доброй ночи звучит с другим посылом, Изза, - мягко поправляет меня мужчина, ни на мгновенье не задумавшись, - тем более, это клуб. Здесь всегда ночь.
Тон такой уверенный, твердый, но в то же время расслабленный и доверительный. Деметрий обладает удивительной способностью располагать к себе. Почему-то я не удивлена, что полиция в Штатах так и не нашла никогда Обители Солнечного Света. Поговаривали, что Дем умудрился подсадить на наркотики одного из главных уполномоченных, и тот за вип-доступ с мизерной абонентской платой держит тайну сообщества в секрете.
Оратор и умелый спорщик, но в то же время приятный собеседник и благодарный слушатель – я помню его таким. Только не помню, когда это было… я замужем почти месяц, а не виделись мы все полтора. Не знаю, как в его жизни, а в моей перемены бьют ключом.
- Я вижу, что замужество тебя совсем не изменило, Изз, - тепло замечает Рамс, кивнув на коктейль в моем бокале, - ты не говорила мне, что любишь «Негрони».
- Я не люблю, - поспешно, будто обжегшись, отставляю стакан обратно на стойку. С громким стуком отозвавшись от дерева, он едва не падает навзничь. Благо, пальцы Дема близко. Он подхватывает.
- Я к тому, что клубы и пристрастия остались теми же, - извиняющимся, максимально вежливым тоном объясняется он, - я знал, что ты выше всех его правил. Ты никогда не была ординарной.
Прочистив горло от внезапного першения в нем, я хмурюсь, тщетно стараясь осознать, какого черта вокруг меня происходит в эту сумасшедшую пятницу, и волей-неволей, задумавшись, прикусываю-таки свою губу.
У Деметрия это вызывает восхищенный и несдержанный вздох. Многозначительный.
- И красота твоя та же, Мортиша… - вдохновленно шепчет он. Осмеливается, наконец, меня коснуться. Легонько-легонько, по лямке купальника, так и не задев голой кожи. Дает почувствовать себя.
Его слова можно расценивать двояко, и я почему-то не сомневаюсь в том плане дальнейших действий, что сама для него выстраиваю. Ничего из предположений не выглядит неестественным или необычным. Поэтому отодвигаюсь – предусмотрительно. Подальше от пальцев.
- Я не одна, - высокомерно заявляю, кое-как проглотив изумление, - и я замужем, Дем.
Мужчина сочувствующе, с явными проблесками сострадания мне улыбается. Уже по-другому, уже не пошло. В отличие от Джаса, без моего разрешения он никогда не возьмет меня. Не позволит себе даже подумать об этом.
- Дракон будет повержен, - тихо-тихо, так, что слова тонут в музыке, которая льется рекой, обещает мне он, - старые львы бьются насмерть, мы все это знаем, но у них нет мощи молодых, Изз. Прошло их время.
Ошарашенно выдохнув, я пытаюсь осмыслить его слова. Мешают пена у ног, огни танцпола, музыка и сам факт присутствия того, кого здесь быть не должно и не может по определению. Я смотрю на Дема и сама себе перестаю верить. Он как мобильная голограмма – коснись рукой и исчезнет.
Но то, что он говорит… даже до моего сознания, залитого спиртным (сегодня, к слову, легким, что немного облегчает дело) все доходит достаточно быстро. Не так давно и я сама потешалась над теми «вампирами», какие пьют кровь своих молодых пассий в темных комнатах темными ночами. Они томно вздыхают, они изображают на лице страсть, они прячут тело под покровом мрака, дабы не отпугнуть… они ужасны и отвратительны, от них надо бежать! И как можно дальше.
Однако мнения имеют свойства меняться, даже мои, как ни удивительно. И если до встречи с Эдвардом люди за сорок представлялись мне музейными экспонатами, на которые надо смотреть, но которые не надо трогать, то после… все изменилось. А сегодня еще и Эммет в аквапарке и здесь, в клубе, продемонстрировал мне глупость демовских утверждений.
- Старые львы хотя бы знают, ради чего дерутся… - несмело заявляю я.
Рамс воодушевленно кивает, будто бы задета любимая тема для обсуждений.
- Всадники ночи тоже, принцесса, я тебя уверяю. Лучшие женщины достаются лучшим.
Деметрий отходит от бара. Он медленно, не утаивая своих движений, покидает ту сторону стойки, перемещаясь к толпе людей, сгрудившихся здесь. Они танцуют или целуются, им нет до нас дела, но все же ко мне неплохо бы просочиться. Уж слишком сложно.
На ту секунду, пока неожиданный посетитель клуба отводит взгляд, я оборачиваюсь в поисках Эммета. Я видела, что он только что стоял возле стены с хмурым видом и капельку приподнявшимся поясом плавок. Кажется, у него был телефон. Он писал?.. Звонил кому-то?
Сейчас то место, где я оставила Каллена-младшего, пусто. Возможно, он взял перерыв. Не вовремя.
- Нельзя уступать такое сокровище без боя, - с нотками негодования в голосе заявляет Деметрий, оказавшись все же рядом со мной. Пальцы на плечах, голос рядом, у уха, а дыхание касается кожи. От него пахнет водкой – это почти одеколон, характерный запах. Но ни голос, ни глаза не дают возможности увериться, что их обладатель пил. Он трезв как никогда. И так же, как никогда, близок. Впервые за столько времени от мужского парфюма меня воротит.
- Боя не было… - невольно сжавшись на своем месте, почувствовав, что это необходимо, шепчу я. Надо прикрыться. Очень надо прикрыться. Представать перед Демом в этом купальнике не лучшая затея, я не люблю, когда тот, кому не следует, видит мое обнаженное тело. Повезло хотя бы в том, что «наряд» частично закрытый, сплошной. Не представляю, как ощущала бы себя в узеньком бикини, столь любимом Джаспером.
- Бесподобный - слабак, - озвучивает вердикт мужчина, проникшись моими мыслями. Его губы едва ощутимо целуют кожу моей головы чуть выше виска. Языком сдвигают налипшие мокрые волосы. – Если он отпустил тебя, он ничего не стоит.
По моей коже бегут мурашки – одновременно и вверх, и вниз. Слова Дема, перемешиваясь с его движениями и касаниями, пробираются в самую глубь тела. Огоньками испуга отзываются там. Неприятными, скользкими и слишком уж наигранными. Я его не хочу. Не так близко.
- Каждый делает свой выбор, - подаюсь вперед, отодвигаясь от его губ. Тянусь к своему «Негрони», изображая, что давно планировала сделать глоток, - и в моей истории все сделали свой. В том числе я.
- Никто не называл его правильным… и честным, - мужчина не согласен.
- Об этом нет смысла говорить, - пересилив себя и понадеявшись, что таким образом поднаберусь хоть немного храбрости и сил, я делаю достаточно большой глоток коктейля, - все кончено.
- Все только начато, - Деметрий ласково, по-отечески, приникает лицом к моим волосам. Зарывается в них, сделав вдох. И замирает сзади недвижной двухметровой стеной, приобняв меня за талию. Пальцы не касаются груди или низа живота, в них пока нет подтекста для грядущего секса, но то, что Дем выбирает наиболее эрогенные для меня зоны, говорит само за себя. Он меня знает.
- Что кончилось, тому уж не начаться, - возражаю я, коротко выдохнув. Решительно, так, как редко делала за время нашего знакомства, дергаюсь из некрепких объятий и встаю со стула. Без особого труда миную твердые руки и пальцы, нежащиеся на моей коже. Делаю шаг в сторону от нежданного посетителя, переквалифицировавшегося в бармена. – Как ты меня нашел?
- Тебя не сложно найти, - Рамс, снисходительно к скачке моих идей, пожимает плечами, - Изза, ты сама попросила меня приехать. Ты умоляла тебя спасти.
- Я не прилетела…
- И поэтому я прилетел, - он разводит руки в сторону, утешающе мне кивнув, - теперь все будет в порядке. Я обещаю, что не дам тебя в обиду. Никакой старик тебя не стоит.
Мне режет по живому то, как он отзывается об Эдварде. Без конца отдавая негативные комплименты его телу, ссылаясь на возраст, основываясь на каких-то собственных убеждениях, искренне считает, что поверю и я. Что закрою глаза и дам себя уговорить, дам себе увидеть нарисованную картинку.
Но глаза мои, хорошо это или плохо, давно уже открыты. Иногда кажется, что слишком широко.
- Я замужем, - вздернув вверх правую руку, с кольцом-голубкой, уже ставшей моим оберегом, заявляю ему. Громче, чем весь наш разговор прежде. С гневом.
Деметрий любуется искусной ювелирной работой всего несколько секунд. Его лицо остается беспристрастным, но глаза темнеют, а губы стягиваются в полоску – слишком тонкую. Я вижу, как улыбка на них спадает, а бледное лицо источает враждебность.
Перемены столь стремительны, что я, так и не опустившая своей ладони, не успеваю убрать ее вовремя. Мистер Рамс, такой обходительный и вежливый, устает ждать. Схватив мои пальцы и сжав железной хваткой, какую выработал за долгие годы жизни на улице, увлекает за собой.
В шлепанцах на босу ногу, которые несильно скользят по полу, я не в состоянии ему воспротивиться. Упираюсь и отталкиваю его ладонь, но пол страшнее общества Деметрия. Мои швы, как неутешительное напоминание об этом, начинают саднить.
- Прекрати! – выкрикиваю ему, когда мы уже достаточно далеки от прежнего места. Небольшой тупиковый коридор, прежде выводивший к уличным дверям. Здесь всего одна лампа, она не над нами, а потому вокруг царит полумрак. Он, как мне теперь видится, и есть главный соратник Дема.
- Изабелла, - он грубо останавливает меня, прижав к стене. Буквально впечатав, едва ли не вдавив в нее своим телом. Возвышается над моей макушкой на добрых две головы, но вряд ли этим смущен. Наклоняется, чтобы смотреть прямо в глаза. И чтобы слова звучали убедительнее, - я пролетел девять тысяч миль за тобой, я здесь. Ты позвала меня, и я здесь. Возможно, на тебя так повлияли потрясения за эти дни, или же выпивка, я не знаю. Но Изза, поверь мне, лучшим решением для тебя сейчас будет мне довериться. Я обещаю, что сделаю все, что от меня зависит, дабы тебе было хорошо.
Я прекращаю упираться, замерев на своем месте. Сбитое дыхание отзывается покалыванием в груди, а руки почему-то немеют. Он слишком сильно сжимает их, пробуя доказать мне правдивость и искренность своих слов?
Я изумлена тем, что такое слышу. Я не думала, что услышу, я была уверена, что нет… и уж точно не от Дема. Нет. Исключено.
- Мои деньги теперь не мои, - пытаясь найти рычаг давления, укоряюще объявляю прежнему другу, - я владею имуществом совместно с мужем. У нас общий счет.
Блефую, да. Помню брачный контракт, помню все его пункты, особенно касающиеся раздела имущества. Было четко прописано, что мое (все прежнее, все свое приданное), а что нет. Правда, имелся и небольшой пункт, что после оформления всех бумаг, расторгающих брак, мистер Каллен обязан купить мне машину – какую захочу.
Но это тонкости. Я подписывала, я не особенно читала, я не вглядывалась в правила. Ставила роспись – и все. Но Деметрию знать такие подробности моей безалаберности излишне. Он не заслужил.
- Какие деньги! – Рамс напряженно выдыхает, наклонившись ко мне ближе. Целует всю линию волос, протянувшуюся по лбу к вискам, - ты не товар, Изабелла! Ты достижение, ты приз. Тебя нельзя купить. Твой счет – твой или твоего Дракона – меня не интересует.
- А что же?.. – я теряюсь. После поступка Джаспера, после выходок Рональда, просто теряюсь. Вопрос звучит слабо, робко. Это настраивает Деметрия на подходящую волну.
- Ты… - попросту объясняет он. Сухие губы оставляют влажный поцелуй у меня на щеке, а пальцы ласкают кожу талии, - с самого первого дня. Ты. Исключительно ты.
На этом день, вместивший в себя столько всего, пора бы закончить. Излишнее количество откровений и открытий, чересчур большое число познаний и убежденностей. Много нового. И так хочется в постель… отдыха… спать. Я теперь знаю свое самое заветное желание. И я даже знаю, кого, если бы у меня была волшебная палочка, я бы пожелала для второго места на подушке напротив. Именно сегодня.
- Дем, ты что, - с легким смешком, на мгновенье проникнувшись теплыми мыслями, завладевшими сознанием, отзываюсь я, - мы же друзья… я уважаю и ценю тебя, ты помог мне… столько раз помог… но было ведь условие. Был договор.
С загоревшимися глазами Рамс медленно качает головой. Заставляет меня каждое собственное слово посчитать ошибкой.
- Договор давнее дело, Изабелла. Утекло много воды. Ты не знаешь, что теперь я могу тебе предложить.
- Предложить?.. Деметрий, посмотри, где я. Ты же видишь.
- Вижу, - он серьезно кивает, - и я понимаю тебя. Изза, если сейчас ты дашь мне право увезти тебя, твоя новая жизнь будет идеальным воплощением всех прежних мечтаний. Ты станешь полноправной хозяйкой Обители и человеком, для которого количество П.А. никогда не уменьшится. Все твои увлечения, все твои хобби, все, что пожелаешь – на ладони. Я не ограничу тебя ни в чем. Я буду куда лучшим мужем, нежели этот праведник. Я сделаю секс лучшим событием твоей жизни. Я не Бесподобный и не Суровый. Мне не двадцать лет и не сорок пять. Я все знаю и все могу, но вправе предлагать тебе свое тело. Ты не будешь разочарована в моем предложении ни дня, если согласишься. Одно лишь «да». Только «да». И никогда больше тебе не придется прогибаться под кем-то и кому-то доказывать свою точку зрения. Тебе не придется засыпать рядом с медленно умирающим старцем. У тебя будет будущее.
Он говорит, говорит и говорит. Как никогда долго, как никогда убедительно, невыразимо ясно и максимально доверительно. В его голосе переплетаются все эмоции, какие должны сопровождать такие слова, а в глазах постепенно разгорается пламя из убежденности в моем положительном ответе. Чем больше он обещает и рассказывает мне, тем серьезнее, собраннее и самоувереннее становится. Победитель, исключительно он. На роль ниже не согласен.
А я его слушаю. Возле темной стены, прижавшись к ней всем телом, ощущая холод и неровность бетона под обоями, слушаю. В купальнике мне прохладно, кожа покрыта мурашками, а невысохшие волосы неприятно спадают на лицо. Мне некомфортно и хочется… домой. Только не в резиденцию, не в Штаты, не в домик Джаса в черте Вегаса, окруженный полями и реденьким лесом. Домой к Эдварду. Ко мне домой. В комнату с Афинской школой… к пазлам… к гжели… к квадратной, бежевой, и насквозь пропахшей клубникой подушке. Никогда не думала, что я способна осознать это столь ярко.
И все неудобства в разрезе этого осознания теряются, бесследно исчезают. Я чувствую только одно – мягкость уверенности. В ней, как оказалось, нуждалась прежде больше всего.
- Деметрий, - тихо говорю, подняв голову и заглянув в самое нутро его глаз, - мне жаль. Еще бы месяц назад, даже неделю… но не теперь. Я счастлива. Я не хочу возвращаться в Лас Вегас. И знаешь, я почти не скучаю по Обители… я все помню, но не скучаю. Я никогда не скажу «да». Извини.
Столь емкий и исчерпывающий ответ на его бурное, подвластное эмоциям предложение, естественно, не нравится мистеру Рамсу. Он хмурится, брови сходятся на переносице, а глаза чернеют.
- Изабелла, ты считаешь, что мои слова – иллюзия, - медленно, проговаривая каждую букву и стараясь не сорваться на громкий тон, шепчет Дем, - но на самом деле иллюзорен твой благоверный. Правдивость и благочестие, конечно, хорошее дело, но напрасное, если никто не оценит. Он никогда не будет твоим. Он навсегда останется притягательным образчиком искусства, не больше. И через год, и через два… а если ты не отцепишься сама, попросту тебя сошлет. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.
Прикрыв глаза, чтобы не увидел, как сильно эти слова режут все у меня внутри, мило улыбаюсь мужчине в ответ. С капелькой язвительности.
- Не тешь себя этими мыслями. Источники не говорят всей правды.
- Источники многое готовы поведать… но щадят тебя.
- Щадят меня? – усмехаюсь, вздрогнув, - да ладно тебе! Что мне надо знать? Что должно отвадить меня от этого брака?
Глаза Деметрия страшно вспыхивают. Их пламя окатывает меня взрывной волной, пробираясь к каждой клеточке. Пронзая.
Я жалею, что спросила.
- Аморальность. В свое время он усыновил ребенка, с которым потом сам же и спал – номинально с дочерью, получается. Лживость, потому что он наверняка сказал тебе, что у него нет детей. И извращение, извращенные вкусы. Рисование, обнаженные «сессии», эректильная дисфункция – в его возрасте, впрочем, не так уж и обидно.
Подавившись воздухом, так некстати оказавшимся вокруг нас, я поджимаю губы. Все услышанное так отвратительно и грязно звучит, все произнесенное так сильно отталкивает меня от Деметрия, что не могу ничего с собой поделать. Больше разозленная, нежели просчитавшая возможность сопротивления, недостаточно уверяюсь в своих силах. Это и выходит мне боком.
- Замолчи! – достаточно громко велю ему, впустив в голос ярость, - это все, что ты можешь? Очернить его передо мной?
- Это правда, - Дем хмыкает, закатив глаза, - супружество ведь предполагает честность, не так ли? Ты этого жаждешь? Он хоть что-нибудь тебе сказал?
- Он честен со мной, - выдаю, с презрением взглянув на Рамса, - в отличие от всех вас. Ты не в состоянии говорить правду. Нет. И оставь меня в покое!
На сей раз Деметрий не остается безучастным к моему упрямству, как бывало миллион раз прежде. Со свистом втянув воздух, расправив плечи и наклонив голову, он бормочет что-то непонятное мне, недвусмысленно блеснув взглядом. Я замечаю, как напрягаются длинные пальцы и чего требуют изогнувшиеся от нетерпения губы. Его лицо искажается. Я прежде не видела у него такого лица…
- Хочешь правду? – почти выплевывает мне в лицо он, рукой вздернув подбородок вверх, к себе, - хочешь, значит получишь. Слушай внимательно!
Ноги Рамса вжимают мои в стену, губы беспощадно атакуют шею. От неожиданности я не противлюсь, к своему ужасу им это позволив.
- СЕКС! – шипит Деметрий, пальцами стиснув мое плечо, - вот, что мне нужно. Секс. За столько времени, за столько лет… ты знаешь, как тебя хотят? Все, все вокруг без исключения! Ты как магнит для любовников, Изабелла! Никого в Обители отродясь не нашлось, кто отказался бы переспать с тобой там же, на бетонном полу! ТЫ! Ты причина всего! И то, как пользуешься своими возможностями, не добавляет терпения, - губы прикасаются к лицу, руки движутся по талии. Указательные пальцы медленно, но верно проникают под ткань купальника.
Я сжимаюсь в комок, желая от него закрыться. Губы, руки, глаза, слова – мне все противно, я не хочу. Мне нужно обратно в зал, найти Эммета и попросить его поехать куда-нибудь подальше отсюда. Укутаться в шубу, зарыться в ее нутро и подумать о том, как хорошо было в спальне, откуда спешно бежала пару дней назад. Потешиться воспоминаниями, вдохновить себя. И, возможно, утром в нее вернуться. Если не будет слишком поздно.
- Не смей! – не теряя своего упрямства, не собираясь сдаваться под напором бывшего друга, вскрикиваю я, - отпусти меня немедленно! Я не буду с тобой спать. Я замужем. Я его…
- Его-его, - мужчина, не особенно реагируя на мои восклицания, одной рукой без труда удерживает извивающееся тело, - в том-то и беда… должна моей! И моей будешь!
Почему-то последнюю фразу Дем произносит столь яростно и уверенно, что у меня не остается места для сомнений. Он их испепеляет.
- Только посмей… - стараясь проигнорировать дрожь, я убеждаю себя в его разумности и остатках того поведения, с каким пришел в этот клуб, - я предупредила…
Деметрий, вместе сиюминутного ответа, губами впивается в мои. Покусывает, посасывает, забирает в свое услужение, не давая мне оторваться. Тиранит.
Это не секс, я понимаю. Это не секс, которого я хочу, и не секс в принципе. Такого ни одна женщина добровольно не захочет.
Я отгоняю мысль, проскочившую еще в начале, до последнего, но Дем не ослабляет напора. Насилие – мелькает в голове. И до чертиков пугает и без того воспаленное сознание.
- Нет… нет… - выдыхаю, отталкивая его так сильно, как могу, - нет! Запрещаю! Отказываюсь! Нет!
Мужчина извиняющимся кивком перечеркивает мои последние надежды. Пальцы его левой руки, которые я скидываю, уже на лямке купальника, пробрались к груди. Пальцы правой руки, утерянные для моего контроля и внимания, забираются куда дальше. Их цель – нижний шов. Я до хруста стискиваю зубы, когда полированным ногтем Рамс проводит по моему клитору. Если и существует на свете что-то, способное погасить любое сексуальное желание, то сейчас я испытываю именно это.
Высвобождаюсь как могу. Дергаюсь назад, но лишь усугубляю положение. Его палец движется глубже.
- Я слишком долго ждал, - удовлетворенно, в коротком перерыве между своими напористыми действиями, объясняет Деметрий мне. Демонстрирует тот самый палец, вернув его наружу и любовно проведя по нему языком, - ты сама виновата, что заставила меня столько ждать, Изабелла. Это цена терпения. Не больше.
- Я закричу!..
Он вдохновленно смеется. Без труда зажимает мне рот очередным поцелуем.
- Напрасно. Здесь музыка до того громка, что собственного пульса не слышно.
Мне становится по-настоящему страшно. Отчаянно пытаясь разглядеть что-то за высоким горе-любовником, кое-как выкручиваться, чтобы позвать на помощь, перевести все в шутку, забыться… не отдаваться, нет. Не делать так, как просит. Не поддаваться.
Только вот силы не равны – мои и его. Совершенно.
Все мое сопротивление для Деметрия пустой звук, оно его, скорее всего, только заводит.
Я теряю надежду и не считаю, что поступаю неправильно. Брыкания и проклятья ничего не дают. Он знает свое дело и знает, чего хочет. А о целеустремленности Рамса я уже рассказывала.
При нем не позволяю себе плакать, хотя очень хочется. Мужественно готовясь снести то, что уготовано, молчаливо смотрю ему в глаза. Ловлю их взгляд каждый раз, когда он целует мое лицо. И каждый раз наполняю их такой кислотой, ненавистью и злобой, что можно удавиться. В самом прямом смысле слова. Я уже дважды ударяла его по промежности. Но то ли колени слишком высоко и не достигают нужной цели, то ли он каменный – даже не хмурится.
- Ублюдок… - сглотнув ком, повисший в горле, выплевываю я, - трахнутый ублюдок…
- Трахнутая, - исправляет Рамс, хохотнув мне в ответ, - ты такой и будешь, обещаю.
Наверное, напрасно говорить, что на спасение я не надеюсь – это очевидная истина. Здесь, в клубе, мало кого это привлечет, тем более так далеко от людских глаз и так тихо, как удается держать нас Деметрию. В конце концов, это было ожидаемым. Выпутываться из его объятий надо было куда раньше.
Попросту удивляюсь. Удивляюсь потому, что не узнаю этого человека в том, какого помню. В вежливом, услужливом, спокойном Деме, окрестившем меня именем известного телевизионного персонажа, в добропорядочном и собранном, профессиональном и выверенном – такое нутро? От большого отчаянья. Видимо, он действительно слишком долго и слишком сильно меня хотел. И мук совести ему явно не испытывать.
- Я буду тебе сниться…
- Несомненно, - он прикусывает мою губу, - и я даже знаю, что ты будешь в этих снах делать…
Я тоже знаю. Я его убью. Как он едва не отправил на тот свет меня со своей наркотой, так и я… все эти порошки, всю эту выпивку – в него. Ненавижу!
Его пальцы далеко под моим швом, ноги уверенно удерживают тело у стены, а губы и секунды передышки не дают. Он намерен взять все, за чем пришел. Без остатка.
Однако спасение все же приходит. Не от совести Деметрия, конечно же, и не от моих брыканий, теперь уже очевидно, что тщетных… откуда не возьмись. Случайным образом.
Просто в очередной раз сморгнув слезы, наворачивающиеся на глаза от неотвратимости грядущего, я понимаю, что давления чужого тела больше нет.
С оглушающим и звероподобным рыком кто-то большой, сильный и абсолютно бесцеремонный оттаскивает Деметрия от меня.
Рамс получает в свою характеристику слово, для передачи которого даже нецензурный «ублюдок» - слишком мягко. Мне кажется, я теперь знаю апогей того самого легендарного русского мата.
Кое-как сделав ровный вздох, я отрываю глаза от пола, взглянув в сторону нежданного спасителя.
Он стоит ко мне спиной – в свитере, черном пальто, в джинсах. В волосах запутались снежинки, лицо белее снега, а пальцы, такие же ловкие, как и у моего мучителя, даже не дрожат. Он держит на весу почти восемьдесят килограммов, но не дрожат. Только лишь под свитером играют мускулы.
Эммет.
Он пришел. Он не бросил меня, не уехал. Он здесь. Он меня защищает.
Появившийся из ниоткуда мистер Каллен держит Дема за оба плеча, вдавив в стену. Он ненамного его ниже. У него есть шанс с ним справиться.
Больше потерянная, чем удивленная, широко распахнутыми глазами гляжу на разворачивающуюся перед глазами сцену.
Напрасно сопротивляющегося Деметрия Эммет, чья сила как никогда налицо, ударяет головой о стену. Не так, чтобы убить, но и не так, дабы оставить небольшую шишку. Как следует. Как надо. С направленной в нужное русло яростью.
- ЧТО ТЫ ВЫТВОРЯЕШЬ, ТВОЮ МАТЬ? – рявкает Рамсу в лицо, схватив его за грудки и оставив в покое плечи, - КТО ТЕБЕ ПОЗВОЛИЛ?
Ошарашенный хозяин Обители даже не находит, что ответить. И первый, и второй удар сносит молча. Его глаза выискивают меня. И в мои, с недоумением и прямым вопросом, впиваются.
- ЧТО ТЫ С НЕЙ СДЕЛАЛ? – не отступая, требует правды Эммет, - Я С ТОБОЙ ГОВОРЮ! ОТВЕЧАЙ МНЕ!
Он убедителен. Для меня, так до конца и не отошедшей от близости Дема и его поползновений на то, что никогда бы ему не принадлежало (теперь я отчетливо это вижу), даже слишком. И я не сомневаюсь, что заслуженной карой за молчание Рамсу будет размозженная голова. Эммет пьян, зол и я отказала ему… если это не смягчающие обстоятельства для убийства, то какие же тогда?
Не думаю, что он сможет вовремя остановиться.
- Эммет, - с той же скоростью, с какой и он отодрал от меня Деметрия, оказываюсь рядом. Ситуация, ровно как и день, давно вышла за рамки нормальности и банальных человеческих взаимоотношений. Я не ощущаю времени и совсем не намерена полагаться на случай. Я делаю то, что считаю нужным сделать. И вижу то, что мне открыто. Сегодня как никогда зорко. – Эммет, я в порядке. Он не тронул… ты не дал ему…
Иностранный гость щурит глаза, поджав губы. На его лице, в отличие от пышущего гневом калленовского, отвращение.
- Мистер Каллен, - едко приветствует он, брезгливо поморщившись, - так вот кто перекупил наш алмаз…
У Эммета под кожей ходят желваки, а глаза, налившиеся кровью, прикрываются. Многообещающе, конечно же. Он знает, за кого Деметрий его принял.
- Вот именно, - широко улыбается, блеснув оскалом, - потягаешься со мной?
И еще раз впечатывает Дема в стенку. Куда сильнее, нежели в предыдущий раз.
- Не так уж вы и стары, как говорят…
- Я дам фору десятку таких, как ты, - фыркает Каллен-младший, - а уж наркоманам и два десятка…
- Эммет, - я рискую, обвив плечо мужчины и попытавшись хоть немного ослабить его напор. Ежусь, мечтая лишь об одном – вернуться домой. Это идея-фикс. – Оставь его. Поехали отсюда!
- Смерть насильникам, - вырвавшись из-под моей руки, качает головой Медвежонок, - он тебя тронул? Только скажи мне!
- Не успел, не успел… - отчаянно повторяю, стараясь поймать ускользающий серо-голубой взгляд, - ты раньше пришел… ты помог мне…
Безысходность накрывает с головой, а чувство обреченности снова набирает обороты. Я жалею, что я в этом клубе. Я жалею, что я вынудила Эммета меня сюда привезти. И я боюсь, я смертельно боюсь увидеть, что будет, если Эдвард узнает о приезде Деметрия… о том, что я была с ним рядом и что он собирался… зачем приехал.
- И помогу, - Людоед мрачно кивает, - его голове тесно на плечах!
- Изабелле тесно в России, - философски замечает Дем с таким видом, будто ничего особенного не происходит. – Она пригласила меня. Я приехал за ней.
Следующие полминуты, приносящие с собой куда больше событий, нежели все наше время в баре, запоминаются мне надолго. Эммету требуется всего секунда, чтобы обернуться ко мне и растерянно взглянуть, проверив, правда или ложь сказанное Рамсом. А ему самому, как раз и добивающемуся этого отвлечения, хватает выделенного времени, дабы попытаться сломить оковы железных калленовских рук. Дернувшись влево, а затем вправо, Деметрий выверенным хуком украшает щеку Медвежонка кулачным ударом. И одновременно с этим, пользуясь своим любимым эффектом внезапности, выставляет вперед колено. Исполняет ту мою мечту, какую лелеяла в его отношении – попадает Людоеду в промежность.
- Вот так-то.
Вздрогнув, Эммет прерывисто выдыхает, наклонив голову. Но боль так быстро перемешивается в нем с испепеляющей ненавистью, что Дем даже при самом большом желании ничего не успевает сделать.
- Не будь наивен, молокосос…
Переборов в себе желание согнуться, Каллен с рыком возвращает хозяину Обители долг. Только не в щеку – под подбородок. Все к той же стене головой.
Я вскрикиваю.
- Не надо! – уже не просто прошу, уже умоляю, вцепившись в его руку мертвой хваткой и быстро чмокнув в плечо, - Эммет, не надо, нет! Пойдем отсюда. Пойдем, пожалуйста… он того не стоит!
Эммет упирается. Он намерен закончить дело, я вижу, он горит от желания это сделать, оно так и сквозит в каждом его движении. Неудовлетворенный, застигнутый врасплох, он действительно смертельно опасен. Деметрий не понимает, с кем ведет игру.
- Не надо, - шепотом, срываясь, повторяю я. Даю себе послабление, вынудив одну слезинку-таки прокатиться по щеке, - Эммет, пожалуйста, домой… ну пожалуйста…
И в этот раз, хочет Каллен или нет, но он вынужден мне уступить. Слезы – достаточный аргумент. А мой общий вид в так и не поправленном до конца купальнике, подкрепленный его знанием ситуации, помогает делу. Убеждает Медвежонка, что уделенное внимание мне будет важнее, нежели мозги Деметрия на стенке.
К тому же, какое-то шевеление чувствуется в зале. В клубе есть видеонаблюдение? Их драка определенно должна была привлечь внимание – она громкая.
- Тварь, - резюмирует случившееся Каллен-младший, ударив вместо лица Деметрия по стенке рядом, - я даю тебе пару часов, чтобы покинуть Россию. Не дай бог я еще раз тебя увижу!
С разбитым лицом, поникший Дем пробует ощериться, воспротивившись приказу.
Однако я предусмотрительно оттягиваю Эммета назад прежде, чем мужчина успевает открыть рот.
- Спасибо, спасибо тебе, - отвлекая внимание, лепечу, как никогда явно чувствуя дрожь от холода и избытка адреналина одновременно, - пойдем… пойдем домой, да?
Людоед тяжело, злобно выдыхает. Вздергивает голову.
- К раздевалке. Иди быстрее, пока я не решил вернуться.
…Так быстро я еще никогда в жизни не одевалась. Не потрудившись над тем, чтобы снять мокрый купальник, прямо на него надеваю свитер, брюки и шубу, запахивая все это на груди. В не до конца застегнутом сапоге выбегаю к Эммету, умоляя всех, кто способен помочь, чтобы мужчина ждал у двери. Я боюсь последствий для него. И для себя.
Благо, сильные обоих миров не оставляют меня без помощи – Эммет здесь. И он напряженно, стиснув руки в кулаки, вглядывается в тупик коридора, из которого мы только что удалились.
- Ты его привела? – мрачно спрашивает он.
- Я по глупости… я сболтнула, а он подумал… - смаргиваю слезы, мотнув головой, - это было давно, Эммет. Я бы не стала сейчас…
Все еще напряженный, но уже смягчившийся, Людоед похлопывает меня по плечу.
- Потом обсудим, так и быть. Но защищать его все равно не следовало.
- Я защищала тебя… зачем тебе лишние проблемы?
Каллен фыркает, однако не возражает мне. Принимает такой ответ.
Прежде выпивший, но уже, похоже, протрезвевший, жестом велит мне идти за ним. Я не смею упрямиться.
На улице свежо – слишком, я бы сказала. Нескончаемый снегопад все продолжается, а на небе не видно ни одной звезды. Чернота и мрак – нечто похожее забралось и ко мне внутрь. Стягивает все железными неотвратимыми путами.
Нас ждет такси. Желтое, с известной прямоугольной табличкой на крыше, достаточно современное. Водитель гостеприимно кивает на двери, а снег, тихонько падающий, остается маленькими капельками на снежинках.
Заслоняя все вокруг для меня необъятной стеной, Эммет ждет, пока сяду внутрь и позволю вернуться к тому, с чего все началось. Меня от салона автомобиля отделяет меньше шага.
Но именно в ту секунду, когда думаю его сделать, не раньше и не позже, в тех самых капельках-снежинках мелькает свет фар. Хмурый Каллен не обращает на него внимания, а я почему-то смотрю. И прекрасно вижу знакомое серое пальто, чей обладатель едва ли не на ходу покидает машину, с мясом выдернув из зажигания ключи.
- Эдвард… - не веря тому, что произносят губы, узнаю я.
- Чего ты бормочешь? – Эммет нетерпеливо подталкивает меня к заднему сиденью, - садись быстрее.
- Эммет, Эдвард! – громче повторяю, наклонившись в сторону и уже с уверенностью утверждая, что пальто мужчины я действительно узнала. Это он. Темные волосы, фигура, рост… и перчатки. Серые перчатки!
Убежденный в том, что я говорю ерунду, Эммет хмуро оборачивается назад.
Но глаза его, могу поклясться, вспыхивают, когда обнаруживают правду. И не собираются ее отрицать.
Мы оба почти одновременно оставляем такси в покое. Раздосадованный водитель уезжает, высказав то, что думает по поводу нашего заказа, но Медвежонок его не слушает. Он направляется в сторону брата.
Я вижу его возле главного входа, недалеко от украшающего подход к клубу фонтана, который работает лишь летом. На нескользкой плитке, доводящей прямо до двери, Эдвард останавливается. И только в этот момент я понимаю, что он не один.
Невысокая шатенка с пугливыми оленьими глазами и до жути знакомыми волнистыми локонами, которые подрагивают от каждого движения, с испугом на лице его слушает. У нее высокие скулы и ровный лоб, да. И этот маленький нос с маленькими губами. Конти… спутница…
- Эдвард! - окликает Каллен-младший, ничуть не засмущавшись факта, что брат приехал с женщиной. Обращает на нас внимание.
Первой ловит мой взгляд Константа. Мгновенно выпрямившись, поджав губы, ловит. И с восторгом, и с тихой злостью. Почти разочарованием. Ее зеленая радужка затягивается пеленой непонятного мне чувства, но губы не изгибаются в отвращении. Она знала, что увидит меня?..
Однако и Конти, и мысли о том, что творится у нее в голове, оставляют меня сразу же, как аметисты неотвратимо переключают внимание на себя. Мрачный и, казалось бы, растерянный, Эдвард преображается на глазах. Морщинки на его коже никуда не делись, он все так же немного сутулится и все так же, не глядя на прошедший день, выглядит усталым… но он не безнадежен. Его лицо светлеет, а брови изгибаются в полувосторженной реакции, лишь только он меня завидел. Глаза прощупывают почву. Аккуратно, недоверчиво… а потом с воодушевлением. С ярким, почти ослепляющим призывом им поверить.
Оглянувшись на Конти, он движется нам навстречу. Она за его спиной, хмурая, но не недовольная, а сам Эдвард впереди, с плохо скрываемым облегчением от того, что меня видит. Почему так испугался?
- Какими судьбами? – Эммет равняется с братом, не растягивая молчание надолго. Он не меньше удивлен, чем мы все. И при взгляде на Константу лицо его наполняется неодобрительной злостью.
Аметистовый отвечает не сразу. Оценивающим степень бедствия взглядом он пробегается по мне от пяток до макушки, и, похоже, выглядит более успокоенным. По крайней мере, огонек предвкушения чего-то страшного в зрачках затухает.
- Деметрий… - одними губами, обращаясь скорее ко мне, чем к брату, произносит он. Губы куда бледнее, чем я помню – с более близкого ракурса его внешний вид ранит меня сильнее.
- Деметрий? – изображая искреннее удивление, Эммет изгибает бровь, - какой еще? Кто это?
- Он ее видел… - подает из-за спины Каллена-старшего голос Константа. С нашей последней встречи она заметно посвежела, хоть глаза и остались теми же, пустыми и потерянными. Правда, сегодня она не при полном параде, а это дает заметить в ее лице что-то сходное с моим. Особенно если дело касается стояния рядом с Эдвардом.
Ее темные волосы наскоро собраны в хвост, малость растрепаны, а одежда видала лучшие времена, потому что, судя по сочетанию модных веяний, подбирала она ее наугад и крайне быстро.
В отличие от Эдварда, на котором бессменный синий свитер с джинсами и пальто, ставшим неотъемлемой частью его образа, Конти явно проигрывает ему в стиле.
- Он с тобой говорил, Изабелла? – впервые за столько времени Эдвард обращается напрямую ко мне, глядя глаза в глаза. Ничуть не прячась и не отводя взгляд.
Я прикусываю губу, ощутив знакомое жжение где-то возле сердца. Оно болезненно как никогда. Оно убивает меня.
- Говорил, - вместо меня, не подумав о последствиях, отвечает Эммет, - и я бы тоже с ним поговорил…
Его лицо наполняется злостью, и Эдвард без труда, я уверена, определяет, по какой причине. Правильные черты заостряются – слева. И это первый раз за все время, когда своей асимметрии мой благоверный супруг не старается скрыть.
- Что он тебе сделал? – ядовито спрашивает Серые Перчатки. Не своим тоном, непривычным мне. Чужим… и то единение, которое я ощутила в клубе, принимается медленно, но верно таять. Воображение всегда добрее и светлее, нежели реальность. А возможно, я просто не ожидала увидеть Эдварда здесь.
- Все хорошо… - кое-как прочистив горло, шепчу я. Опускаю взгляд, почувствовав себя неловко. Конти слишком внимательно смотрит на меня, изнутри кусая щеку. В ее глазах едва ли не слезы. Только не холодные они, не от сожаления. Горячие, обжигающие – от злости. От несбывшегося плана?..
- Он внутри? – больше Эдвард слушать меня не намерен. Я вижу его таким первый раз и не хочу видеть больше никогда. Это не тот образ, не тот человек, к которому я всегда стремилась. Это чужой, разозленный, незнакомый мне мужчина. И вид его теперь дополняет исказившееся лицо. Прекращает быть поводом для сожалений.
Дракон.
Суровый.
- Я не думаю, - Эммет качает головой, - вряд ли он остался…
Каллен-старший стискивает зубы. Так заметно, что я с трудом удерживаюсь, дабы не отпрянуть назад. Агрессия, было потухнувшая в Эммете, разгорается ярким новым пламенем в его брате. Даже молчаливая Конти благоразумно отступает назад, немного в сторону. Ее присутствие здесь добавляет лишь новых вопросов и девушка прекрасно об этом осведомлена.
- Ты пьян, Эммет? – севшим голосом спрашивает Серые Перчатки. Сглатывает.
- Он немного… - почему-то чувствую необходимость защитить Людоеда от несправедливых обвинений, по моей вине и поступающих, - мы вместе немного выпили, вот и все. А Деметрий зашел поздороваться… я не знаю, где он…
- Что он сказал?! – восклицает Константа, вздрогнув и подавшись вперед. Удерживается, чтобы не схватить меня за плечи, но явно этого хочет. Глаза горят бесцветным пламенем.
- Ничего дельного…
- Ты лжешь!
- Константа…
- Ты лжешь! – с болью в голосе повторяет она, сжав губы, - он должен был сказать тебе, он был обязан!..
Эдвард с заметным страданием оглядывается в сторону бывшей «голубки», немного поморщившись.
Но вместе с тем, как отворачивается от нее, как возвращается ко мне, глаза наполняются решимостью. И знакомым огнем. И требованием мести.
- Садитесь в машину, - велит Каллен-старший, кинув Медвежонку ключи от своего автомобиля, - я приду через пять минут.
- Не стоит, - Людоед недоволен, связка, того и гляди, сотрется в порошок между его пальцами.
- Очень даже стоит, Эмм.
Неожиданно робкая, Конти сникает, насилу сдерживая слезы. Ее ресницы тяжелые, губы подрагивают. Ни для кого, даже для меня, это не остается незамеченным.
Но попытки остановить бывшего мужа девушка не принимает:
- Пять минут?
- Да, - Эдвард прищуренно смотрит на крутящиеся стеклянные двери, явно думая о чем-то своем, - не волнуйтесь.
И уходит. На сей раз без изящества и выверенных движений. Быстрым шагом, не боясь поскользнуться, по плитке и с высоко поднятой головой. Несколько девушек, компанией курящих возле клуба, с восхищением смотрят ему вслед. Даже в таком виде – недовольном, расстроенном и злобном, он производит на них впечатление.
Мы стоим, все втроем провожая его взглядом. Эммет посередине, Конти слева от него, я справа. И молчание, сковавшее зимний воздух, не добавляет ночи положительных эмоций. Я перестаю верить, что не сплю. Более яркого и запоминающегося сновидения у меня еще не было. Ни разу.
Вдруг девушка всхлипывает. Так громко, что мы с Медвежонком сразу же оборачиваемся – оба. Плачущей, похоже, ее редко видят в этой стране.
- Он его убьет, - бормочет она, закусив губу. Пытаясь спастись от слез, смотрит сначала вверх, на небо, потом на асфальт, затем на машины, припаркованные ровным рядом возле клуба и виднеющуюся невдалеке стоянку такси, - убьет…
- Кто и кого? – насторожившись, но пока не слишком демонстрируя это, хмуро зовет Эммет.
- Эдвард… - бывшая «пэристери» вздрагивает, тревожно посмотрев на гостеприимную вывеску, зазывающую внутрь клуба, - он его убьет…
Наверное, она рассчитывает получить реакцию Людоеда. В конце концов, из нас он единственный обладает грубой физической силой и, так или иначе, способен остановить брата – захотел бы только. Однако, правильно это или нет, а ее словами проникаюсь я. Видом, словами – всем сразу. Сосет под ложечкой и отвратительными маленькими капельками выступает пот на спине. Холодный, разумеется.
Дело не в том, что намерен сделать Эдвард с Деметрием, я не могу представить, чтобы Аметистовый мог причинить кому-то вред, уверена, Конти преувеличивает. Но совсем другое дело таится в словах. Я помню все, каждую секунду нашего с Демом разговора у стены, за пару минут до того, как вознамерился меня изнасиловать.
Все эти острые, ядовитые, убийственные слова – о каком-то фетише, о девушке, с которой спал, хотя являлся для нее… родственником, о калленовской семье и всем, что с ней связано…
Я как перед собой вижу, как Деметрий кидает эти слова в лицо Серым Перчаткам. В нем нет жалости и сожаления, его совесть всегда чиста, а потому он посмеет, непременно посмеет. И без труда сможет переиначить ситуацию между нами, напомнив, и совершенно правдиво, что я просила его меня вызволить от «Дракона». Спасти.
Эти мысли отравляют. Похоже, слишком сильно, потому что я попросту не успеваю ничего с собой делать.
Вызвав выдох недоумения у Константы и возмущенный, гневный выкрик Эммета «с ума сошла?», кидаюсь обратно к клубу.
На мне только шуба, в руках нет ни сумочки, ни пакета. Я свободна и я могу бежать быстро – не теряю времени даже на то, чтобы ждать, пока прокрутится дверь, в последнюю секунду умудрившись заскочить за стекло.
Танцпол, пена, прожекторы и нарушение дресс-кода, за которое меня намерены не пропустить. Однако, даже не обратив внимания на охрану, которая удивлена происходящим не меньше, чем я сама, врываюсь внутрь клуба.
С момента ухода Эдварда прошло минуты две-три, он не мог скрыться из виду так быстро, я должна его видеть. К тому же, он тоже не в купальнике, но вряд ли пошел в сторону гардероба. Он знает, что если Дем еще в клубе, искать его следует в коридорах за танцполом. Или в баре.
Я действую наугад, потому что четко продуманного и обозначенного плана не имею и иметь не смогу. Все, что мне остается – наитие. И на него я полагаюсь сейчас как никогда в жизни.
Серое пальто. Серая материя, серая кожа – перчатки. Мне бы только увидеть. Мне бы лишь заметить…
- Крэйзинг какой, - раздается справа неодобрительный и растерянный голос, а потом в то и дело загорающемся светом мраке чья-то рука указывает своим собеседникам вперед, - мэн дранкнул не по-детски.
И пусть язык мне не знаком, пусть это какая-то русская вариация английских слов, смысл уловить удается. А уж заметить, куда показывает подвыпившая компания, уж точно.
Обогнув их и протиснувшись между стойкой и барными стульями, я вижу свою цель, все так же стремительно идущую по намеченному маршруту.
Мне до сих пор не верится, что это тот самый человек, с которым вот уже неделю я не разговаривала. Он катастрофически изменился. И катастрофически на себя не похож.
Только к черту эти рассуждения. Я знаю, что должна делать.
- Эдвард! – оказавшись в непосредственной близости к мужу от того, как быстро бегу сквозь пенный туман, выкрикиваю его имя еще на ходу, - Эдвард, стой!
Каллен не верит. Он останавливается, поймав первую из нот моего голоса, но он не верит. Знает ведь про мою координацию и скорость. За месяц выучил.
Эта секунду промедления, допущенная им, меня спасает.
- Эдвард, - повторяю, задохнувшись посередине слова и скатившись в тоне до шепота, - не надо… не надо…
Веду себя совсем не так, как когда отговаривала Эммета. Испуганная куда больше, менее растерянная, я понимаю, что может сделать с Эдвардом Деметрий. И к черту физическое воздействие, оно теряет свою силу рядом с моральным. Моральное может убить куда быстрее. Конти боялась, что Аметистовый его убьет… но я-то знаю, кто кого в итоге способен уничтожить.
Поэтому не медлю. Хватаю его руку, крепко сжав длинные пальцы своими. Цепляюсь как за последнее, что у меня есть, обессиленно мотая головой.
Дыхание ни к черту, глаза на мокром месте, а лицо горит. От холода, от теплоты клуба, от пены, от алкоголя… я уже не знаю. Просто горит. Алым пламенем.
- Изабелла? – изумленный, он не вырывает руки, как я ожидаю. Просто останавливается на своем месте и просто смотрит на меня сверху вниз. Глаза переливаются чем-то неправильным, запретным, жестким… но они мои. Я такими их помню, я такими их рисовала, я такими их… их… заметила. Верно, заметила. С этим словом будет лучше.
А потому не теряюсь.
- Изза, - поправляю, сглотнув горькую слюну, - Я Изза, Эдвард. И я очень, очень прошу тебя не идти к нему… оставить все как есть.
Встревоженный и мгновенно наполнившийся теми чертами, к каким я привыкла и какими любовалась, на недолгие пару секунд Каллен-старший становится самим собой. Это вдохновляет лучше всего иного.
- Изза, ты что?.. – даже голос преображается. Бархатный, взволнованный, но нежный баритон, он самый, рядом со мной. Эдвард это, а не кто-то другой. Эдвард – мой. Я была права, когда определила свою принадлежность. Я точно знаю, вот сейчас, стоя рядом с этим мужчиной, кому принадлежу. И кому, похоже, всегда буду.
- Ты не пойдешь, - вдруг сама для себя решаю я. Подаюсь вперед, прижавшись к его синему свитеру и крепко-крепко, насколько позволяют подрагивающие руки, обвив за талию, - я тебя не отпускаю.
Аметистовый вконец теряется. Я вижу ход его мыслей буквально по строчкам, по разбитым на моменты линиям. Вот уже не Деметрий занимает голову, не Конти и не кто-либо еще, так своевольно использующий его в своих целях. Вот уже там я. Я, мои слова и то, как себя веду прямо сейчас. Особенно в сравнении с предыдущей неделей.
Ну и к черту.
Мне все ясно.
Пусть ясно будет и ему.
- Ты мне нужен, - выдаю на одном дыхании, привстав на цыпочки, чтобы лучше меня видел, - ты мне нужен, Эдвард. Ты… и никакого развода, никаких Штатов. Я хочу остаться здесь, с тобой. И я готова… готова извиниться и искупить свою вину. Я вижу и понимаю, я знаю, что натворила… я не посмею. Больше никогда. Только пожалуйста, пожалуйста, не иди к Дему… он причинит тебе вред, он не оставит этого просто так. Я боюсь.
Столь непредсказуемая и наполненная тирада вводит Эдварда в ступор. Глядя на меня и пытаясь понять, правда ли то, что здесь говорю, он часто моргает. Искаженное, неконтролируемое, потерянное из-за недостаточного освещения, или просто потому, что уже нет сил все время держать себя в тонусе, его лицо говорит само за себя. И я принимаю эти слова, я их слышу. Ничуть оно не страшно. Оно потрясающе и очень, очень красиво. С асимметрией или без. Гнев пропадает.
- Пожалуйста, - добавляю то слово, которое, как мне кажется, наиболее полно завершит этот эмоциональный набор. Отпустив себя до предела, потеряв бдительность, целую его плечо, расположившееся прямо передо мной. Раз, затем второй – чтобы заметил. И крепче обнимаю – руки под пальто, на груди, где кожа теплая, а материя приятна пальцам. Мне не хватало его одежды. Ровно как и его запаха.
Ждать долгое и мучительное время после таких откровений Каллен меня не заставляет. Ему требуется несколько секунд. Он оценивает то, что услышал и мой вид, мой тон при этом. Надеюсь, приходит к правильным выводам. Я сама не ожидала от себя такого выброса чувств.
Впрочем, в конце концов Эдвард, похоже, меня понимает. Аметистовые глаза наполняются теплом и мягким светом, лучащимся даже сквозь тьму клуба, а сведенные мышцы, напряженное выражение лица сменяется расслабленностью. Затекает в него.
Нет больше злости и испепеляющей ярости. Потеряна наводка на цель, какую следует разорвать на части. Жестокости нет, пропала суровость… он вернулся.
- Хорошо, - тихонько и ласково отвечает мне Серые Перчатки, с капелькой робости погладив по плечам, - я здесь, Изза. Не бойся.
Эти слова меня успокаивают. Вкладывает он и в них что-то или нет, или же говорит просто для того, чтобы утешить меня, значения не имеет. Я верю. Предательство… прошло. Отвращение… пропало. Я скучаю. Как же я скучаю… теперь я вижу, что теряла все эти дни. И от чего не готова отказаться. Что не позволю себе потерять.
«Если с ним что-нибудь случится…» - не случится. Я обещаю. И себе, и Эммету, и маленькому ангельскому созданию с иссиня-черными волосами, которое сейчас спит в своей постельке в окружении плюшевых зверюшек и души не чает в дяде.
- Ы-гы… - по-детски расслабленно, с тихоньким смешком, прикрываю глаза. С удовольствием встречаю то, как осторожно его пальцы прикасаются к моей талии, а потом и к спине. Попадаю-таки в самые желанные за сегодня объятья. И не хочу из них уходить.
Именно в эту секунду, в это мгновенье понимаю, что есть надуманное, а что – настоящее. И к чему мне следует быть ближе, что беречь сильнее. Что ставить в приоритет.
- Поехали домой, - тихонько предлагаю я, с некоторой неловкостью погладив его шею, которая ближе всего к моим пальцам.
К прикосновению Эдвард относится настороженно, но ничуть его не сторонится. Наоборот, похоже, доволен. На его губах мне чудится подобие улыбки. Казалось бы, уже забытое…
Я не задаю ему вопросов, а он не задает мне. Сейчас излишне.
Мужчина просто протягивает мне руку, а я просто беру ее, все так же крепко сжав его пальцы.
Толпа нам не страшна.
- Поехали.
На выходе Конти и Эммет. Сказать, что они удивлены и озадачены, это ничего не сказать. С трудом выносящие друг друга уже даже по первому взгляду, они стоят бок о бок и смотрят на нас. Кто-то с удивлением, кто-то с болью, хоть возле дверей Эдвард и отпускает мою ладонь.
Пока занимаю заднее сиденье в прежде ненавистной «Ауди», Каллен-старший отводит Константу в сторону. Говорит ей что-то. Я не вижу лиц слишком хорошо, только немного… и у обоих они опять преисполнены далеко не радостными чувствами. И это портит мое только-только выровнявшееся настроение.
Но от клуба мы все-таки уезжаем. Эдвард лично сажает привезенную с собой девушку в такси, видимо, убедившись, что со мной в одной машине она не поедет, и только затем возвращается к нам.
На часах половина третьего, и он устал, я вижу. Не только от времени суток – от событий. Это меня гложет.
В салоне звучит короткий диалог, после которого воцаряется гробовая тишина и какой я при всем желании не могу понять из-за трижды проклятого языкового барьера:
- С ним надо разобраться, так просто подонок не уймется. Я отошел покурить, а он уже тут как тут…
- Предоставь это мне. Она не пострадала? – почему-то Эдвард сильнее сжимает пальцами руль, а под кожей ходят желваки.
- Нет. Я увидел их быстрее, чем он успел бы, - Медвежонок злорадно улыбается, а я ежусь, - И я популярно объяснил ему, что он сделал не так. Свой удар в морду этот сукин сын получил, не беспокойся.
- Не думаю, что последний… - многозначительно отвечает Серые Перчатки.
Высказавшие свои мысли друг другу, братья удовлетворенно замолкают, а «Ауди» плавно выезжает на трассу.
Мне же остается только гадать, что именно они сказали.





Он сидит на постели.
В темноте комнаты, где свет идет через отдернутые шторы окна, а деревянный пол блестит так же чисто, как впервые появившиеся на небе звезды, недвижно сидит, как каменное изваяние. И лишь четверть его лица, как могу судить, освещается луной.
В пространстве спальни ничего не изменилось. Я запомнила ее такой, я ее такой полюбила, и такой же она, не глядя на всю эту ужасающую мучительную неделю, осталась.
Я сразу же нахожу глазами «Афинскую школу», собранную из тысяч и тысяч маленьких пазлов, пристроившуюся на стене. Мне кажется, помимо хозяина, она самый яркий атрибут и самое запоминающееся украшение здесь. Тем более, внимание к ней выгодно притягивает ковер знакомого кофейного цвета.
Негромко вздохнув, я делаю шаг внутрь, не трудясь прикрыть за собой дверь. У меня не было разрешения входить, к тому же я не стучала. Эдвард имеет все основания выгнать меня отсюда.
Приметливый к звукам, Каллен-старший сразу же оборачивается. Ясные, без капли сонливости аметисты останавливаются на мне, пробежавшись сверху вниз. В них искорками светится удивление, но куда более яркими искрами пылает нежность.
Я теряюсь от такого взгляда. И как теперь объяснить, какого черта я здесь делаю?
- Ты не спишь?
С легонькой усмешкой, не перечеркнувшей и капли понимания в нем, Эдвард качает головой.
- Что-то случилось, Изза?
Я смелею. Не без робости, конечно же, но делаю еще один шаг вперед. Крепче перехватываю подушку, которую держу в руке, а к двери тянусь, дабы прикрыть.
- Я войду?
Он с готовностью кивает, поднимаясь с простыней. Знакомая мне пижама с кофтой с синей полоской на груди и серыми, неизменно мягкими, штанами, предстает на обозрение. Я возвращаюсь назад, перемещаюсь во времени, перепрыгиваю из этого дня во все предыдущие. И очень хочу, не глядя на недоступность такого, стереть упоминание о прошлой субботе напрочь. Ничего она не стоит.
Я подхожу к постели, от которой Эдвард не делает вперед ни шага, боясь меня спугнуть. Наскоро оглядывая простыни, сбитые и разрозненные, удивляюсь.
- Я думала, Каролина с тобой?..
- Каролина спит с папой, - мягким и бодрым, почти обыкновенным своим голосом, сообщает Серые Перчатки. Но глаза его, хочет того или нет, стремительно влажнеют. И вряд ли можно спрятать это здесь, где луна своевольно освещает каждую подробность.
Эммет забрал Карли у него? В оконную спальню, где расположился? Насколько знаю, в доме больше нет комнат.
- А почему ты не спишь?
- Не спится, - признается он мне.
Я оставляю подушку на постели. Медленно, будто бы Эдвард все еще способен выгнать меня, кладу пуховый квадрат на простыни. И почти сразу же, как убеждаюсь, что он не упадет, воплощаю в жизнь свое заветное желание.
Он такой… одинокий. Я никогда прежде не видела его таким. Потерянный, будто бы оставленный, растерявший все то, чем так умело пользовался на протяжении полутора месяцев.
Кажется, я начинаю видеть настоящего Эдварда.
Без должного стеснения и так и не попросив позволения, сокращаю между нами расстояние. Осторожно, опасаясь как-то не так двинуться, обнимаю его. Почти так же, как в клубе, только нежнее. И ладони чуть выше – на спине. Пусть он меня почувствует. Рядом.
С улыбкой, которую не сдержать и не спрятать, встречаю клубнично-медовый аромат кофты и ее мягкость, запомненную моими пальцами лучше всего иного. Как же мне этого не хватало… неужели от этого я собиралась бежать?..
- Мне тоже не спится, - шепотом объясняю свое поведение.
Эдвард с еще большей осторожностью, чем я, ладонями касается моей талии. Привлекает поближе к себе. Я чувствую его недоумение.
- Плохой сон? – с беспокойством зовет, поправив помявшуюся ночнушку.
- Нет, - я вздыхаю, уверенно опровергнув эту идею. Для себя определив, что уже вряд ли есть границы, за которые переступать не следует, утыкаюсь лицом ему в грудь. Прямо там, где спускается к кармашку возле сердца синяя полоска. – Я соскучилась.
Эдвард замирает, на какую-то секунду даже затаив дыхание. Его пальцы нерешительно поглаживают ткань на моей спине, стараясь понять, что именно я имела ввиду. И что только что сказала. И зачем.
Избавляю его от сомнений. Хватит их за эти дни нам обоим.
- Я больше не хочу спать в одиночестве, - тихим-тихим шепотом, будто нас кто-то подслушивает, признаюсь я. Свои слова подкрепляю поцелуем того самого кармашка, скрывающим все лучшее, что таится в Эдварде – нежным настолько же, насколько во время кошмара дарил мне он сам.
Муж не молчит. Ночью, говорят, обнажаются души. И его собственная, похоже, тоже готова дать мне взглянуть на себя.
- Я тоже, Изза, - с подавляющей откровенностью, от которой у меня по спине бегут мурашки, шепчет он. На несколько секунд смещает нежность и осторожность с занятых позиций, доказывая правдивость сказанного своей твердостью. Прижимает меня к себе. Одной рукой гладит спину, другой волосы – в непосредственной близости от лица. Кончиками пальцев время от времени касается кожи.
Со смешком приникнув к его плечу, я, радостная и удовлетворенная такой реакцией, молчаливо гляжу на звезды. Мы стоим вполоборота к ним, видно лишь часть неба, однако этого хватает. Сегодня впервые ни я, ни Эдвард не задергиваем толстыми шторами окно. Сегодня мне хочется видеть эти звезды, этот снег, фонарик, ярко светящийся возле беседки…
Снег не страшен. Снег не всегда убивает, хоть опасности в нем затаилась уйма. Зима не отвратительная пора года, она прекрасна. Все зависит от того, где и с кем ты ее проводишь. И какова температура – только не по термометру, не воздуха – в твоем доме.
Мне тепло. В объятьях Эдварда, с этой маленькой радостью разглядывания пейзажа за окном, тепло. Луна, темный небосклон, едва заметные контуры облаков и блеск, повсюду волшебный блеск крохотных снежинок. Я не могу перестать улыбаться. И я совершенно не желаю этого делать.
- Я хочу извиниться.
Не думаю, что найдется лучшее время. Сейчас это как никогда мне важно. Обнимая Эдварда, зная, что он меня обнимает, чувствую себя последней дрянью. Теперь я вижу, насколько на самом деле могу его обидеть.
- Извиниться, Изза? – голос мужа звучит удивленно. Только вот приятное это удивление.
- Да, - уверяю, ни на секунду не усомнившись в том, что делаю, - извиниться перед тобой. За эту неделю я много… многое…
Он утешающе поглаживает пальцами мои плечи. Предлагает замолчать, если есть внутри хотя бы толика такого желания.
- Ты не обязана этого делать.
- Но тогда ты не узнаешь, какой ты замечательный, - пожав плечами, честно сообщаю я. И только потом понимаю, какой на самом деле интимной вышла эта фраза.
Растерявшись, Эдвард даже не пытается меня остановить.
Я немного отстраняюсь, поднимая голову и встречаясь с его глазами, наглядно это вижу. Замершие аметисты, мгновенно покрывшись неверием, внимательно вслушиваются в каждое мое слово. Я вижу в них то, чего пыталась не допустить в клубе, упросив мужа оставить Дема в покое – беззащитность. Сейчас их действительно можно сильно ранить. Даже самым тонким, тупым и, казалось бы, заржавевшим лезвием. А особенно словом…
- Вернее, ты и так это знаешь, - поправляюсь, ощутив приятное теплое пощипывание внутри, после которого даже самые тяжелые из-за содержания в них искренности слова становятся пушинками, - просто я хочу сказать, что, как и Эммет, как и Каролина теперь тоже это понимаю. Как следует.
Левая бровь Эдварда капельку хмурится, опускаясь вниз, из-за чего контраст с правой виден достаточно ярко; губы приоткрываются, искажая нижнюю часть лица, а дыхание становится совсем неприметным. Он слушает.
Я поражаюсь тому, как когда-то могла пугаться этой асимметрии. Второй раз за день, под стать случаю, я вижу, какая она на самом деле красивая и ничуть не портит общее впечатление от мужчины. Она просто его неотъемлемая часть, его «изюминка». И уж точно с воплями бежать в другую сторону, когда ему не удается удержать восковую маску равнодушия на лице, очень глупо. Я никогда не посмею. Нет.
А это добавляет сил высказать то, что столько времени оставалось замолчанным. Откровение дороже всего.
- Эдвард, твоя доброта, забота и понимание, все, что ты делаешь для меня… я никогда на свете не встречала более искреннего, честного и сострадательного человека. Я не думала, что такие люди вообще еще остались, тем более среди мужчин… - вздыхаю, улыбнувшись ему в ответ и подбодрив, прежде чем скажу самое главное, - ты ни разу не позволил мне почувствовать себя здесь чужой или ненужной, ты защитил меня… и я даже пересчитывать боюсь, сколько раз ты мне помог, ничего не потребовав за эту помощь. И жива я тоже благодаря тебе.
Ободки глаз мужчины краснеют, а уголок губ, который не лишен движения, едва заметно дергается вниз. Он ошарашен тем, что слышит такое. Но абсолютно точно ему не неприятно, он хотел бы когда-нибудь это услышать. От меня?.. Наверное, хоть от кого-то.
Глядя в переливающиеся глаза Эдварда, наблюдая за тем, как он буквально впитывает в себя каждое мое слово, не до конца веря, что адресованы они ему, я решаюсь закончить. Не опасаюсь больше того, что выбрала не то место и не то время. О таких вещах нельзя молчать.
- Я хочу попросить прощения за все то, что сделала, - немного громче, чем обычным шепотом, признаюсь ему, - за эту неделю особенно, а за все плохое, что было в прошлом – во второй раз. Ты не заслуживаешь ничего, кроме восхищения. И никакой ты не Суровый, ты… уникальный.
Все-таки проговариваю его, это слово. Тяжелое, непонятное, с огромным количеством слогов… но проговариваю, так, как и надо – по-русски. Потому что Эдвард русский. И этот язык для него значит ничуть не меньше, чем семья. Они ему его подарили.
Удивленный, Эдвард с коротким смешком, прикрывшим дрожь голоса, переспрашивает:
- Уникальный?
Я с готовностью киваю, глядя прямо ему в глаза. Переливающиеся, с проглядывающей слезной пеленой.
- Уникальный, - становлюсь на цыпочки и опять целую. Только не кармашек, не грудь и не плечо. Его щеку. Правую. С особой нежностью, какой сам мистер Каллен никогда меня не обделял.
Своевольными и упрямыми, но все же сегодня как никогда мягкими подушечками пальцев провожу тоненькую линию немного левее поцелуя. Кожа теплая и на ней опять пробивает моя любимая щетина – щекочет пальцы.
Ответом на уже трижды прозвучавшее слово и все то, что делаю после него, мне служит один неровный вдох Аметистового и одни покрепчавшие, практически налившиеся силой признательности объятья.
Я снова у груди Эдварда, и я не могу видеть его лица, но почему-то до мельчайших подробностей могу представить, как оно выглядит: морщинки слева, немного ниже бровей, уголок рта приподнят в полуулыбке, лоб ровный, с отблесками лунного света на коже, а глаза прикрыты. Но это нисколько не мешает почувствовать мне радугу в них – из оттенков самого прекрасного на свете цвета. И капелька соленой влаги там все же есть.
- Ты правда так думаешь? – тихо, чтобы могла избежать ответа, зовет Эдвард. Его подбородок на моей макушке, его руки на моей талии, а теплая хлопковая кофта согревает меня, выбравшую ночнушку с короткими рукавами.
- Я так чувствую, - без тени смущения, впустив в голос улыбку, подтверждаю я. На сей раз сама, не вынуждая его беспокоиться, прижимаюсь к мужчине крепче. Рукой осторожно-осторожно, будто бы боясь навредить, глажу его затылок доходя до линии волос. – И если однажды скажу тебе что-то другое, не слушай, пожалуйста. Это не будет правдой.
Это нужно было сказать – я хотела это сказать. После Дема, сегодняшнего дня, событий в клубе… хотела. И сказала. И скажу еще, если нужно.
Эдвард глубоко-глубоко, доверху наполняя легкие, вздыхает. Потом негромко посмеивается. А потом, прочистив горло и спрятав что-то за этим действием, возвращает мне мои поцелуи. Два раза, один из которых ощутимее, а второй нежнее, в макушку. А потом еще один, совсем легонький – в лоб, пощекотав дыханием кожу.
- Спасибо…
В этом слове, по-моему, больше эмоций, чем за все время, что мы провели вместе в браке. И я испытываю не просто удовлетворение, а ясный и тихий восторг от того, что слышу его.
Но все-таки услышать хочу и еще кое-что другое:
- Я могу остаться?
Едва ли не возмущенный этим вопросом, Эдвард отвечает быстрее, чем я заканчиваю его задавать.
- Конечно же. Это твоя комната, Изза.
Я улыбаюсь. Искренне, тепло, с радостью – ничего не утаив. И с благодарностью глажу калленовскую шею.
- Тогда пойдем спать?
Он не протестует, а энтузиазма в движениях и голосе становится больше, когда соглашается:
- Пойдем.
Эдвард самостоятельно отстраняется от меня, выпуская из объятий, и аметистами, блестящими от чего-то большего, нежели просто слезы, гостеприимно указывает на постель.
Только прежде чем лечь следом за мной, задергивает шторы окна. Больше в нем нет нужды, а Серые Перчатки помнит, что я не люблю засыпать, когда оно открыто для обзора. Сколько же он знает про меня…
Мы ложимся на простыни, которые уже не кажутся ни смятыми, ни холодными. С легким трепетом Эдвард закрывает мою спину, ощутимо согревая сзади, а я забираю в свое владение его правую руку, легонько сжав пальцы. «Поза ложки», кажется? Я знаю теперь, какая моя любимая.
Мы не спали вместе шесть дней, а мне чудится, только этим утром встали с общей постели. Ничего не изменилось, мы не ощущаем робости, а стеснение и вовсе утерялось.
Спать рядом с ним для меня совершенно нормально, к тому же и очень приятно.
Сбывается мечта из клуба, где Дем прижимал меня к стене – я в спальне с «Афинской школой», на подушке рядом Эдвард, а вокруг клубничный аромат. Черта с два я на что-то это променяю.
- Спокойной ночи, - с теплотой желаю, устроив голову на своей подушке, но под его подбородком, а пальцами покрепче обвив теплую руку. На глаза наворачиваются слезы. Я правда соскучилась… сильно-сильно.
- Добрых снов, - не менее нежно отзывается муж. И тем, как успокоенно выдыхает, не дает мне усомниться, что ночь будет потрясающей, безмятежной и расслабляющей. За эту неделю мы оба ее заслужили.
…Правда, пусть и удивляя меня, засыпает Эдвард быстрее, чем я. По его размеренному дыханию, по расслабившимся и потеплевшим пальцам, я с легкостью это определяю. Но все же оборачиваюсь, чтобы проверить – на секундочку. И встречаюсь с неподвижными, закрытыми, полупрозрачными сиреневыми веками. Они не подрагивают, а черные ресницы, которые совсем не вяжутся с моими представлениями о русских, божественно красивы. Я теперь вижу, от кого из родственников их переняла Карли. Редкого волшебства зрелище.
Но особенного внимания заслуживают губы. Немного выпяченные вперед, капельку приоткрытые, они кажутся невероятно мягкими и теплыми. Манят со страшной силой.
Однако тронуть их я не смею. Во-первых, потому, что непременно разбужу Каллена, а во-вторых, потому, что его расстраивают мои поползновения на настоящие поцелуи. Почему бы не ограничиться щекой, руками, телом? Почему мы всегда претендуем на то, чему поцелуй, возможно, не так и нужен? Особая степень доверия и особенное отношение выражается вовсе не через губы, и уж точно не с проникновением в них. Все проще: ладони, плечи, грудь, шея, лицо и лоб… особенно лоб. Одно дело любить пылкими ночами и наслаждаться близостью именно в ночное время, а другое дело просыпаться рядом, изворачиваться в объятьях и, привстав на локте, с пожеланием доброго утра целовать в лоб. Никто из тех, кому мы не важны, никто из тех, кого мы не интересуем, никогда не тронет эту часть нашего лица. Она исключительна, и она для куда больших чувств, нежели благодарность за прекрасно проведенное время вместе. Я знаю. Теперь – знаю. Никто, кроме Эдварда, никогда не целовал меня в лоб. И никто не станет.
А его?..
Я смотрю на умиротворенное лицо мужа, на то, как ровно он дышит, и ловлю себя на мысли о том, что размышляю: а его? Кто-нибудь когда-нибудь думал о нем? Не о теле, не о поцелуе, не о позе в ванной и с бритвой в руке… не о фантазиях, где появлялся без этого самого белого полотенца… о его чувствах, о его душе? Что сказать ему, чтобы не обидеть, что сделать, чтобы развеселить… как успокоить, как помочь, как вдохновить?
Он так смотрел на меня, когда я извинялась, что задрожало мое собственное сердце. Все это время я видела неизмеримую, просто невообразимую силу Эдварда – и его духа, и его решений. А разговора о слабости никто не вел. О ранимости, о робости, об осторожности и желании… быть понятым, быть ближе, быть нужным. Не в критический момент, не потому, что не на кого положиться – просто так. Просто потому что он нужен.
У меня на глаза наворачиваются слезы. Пустившись в такие рассуждения, стоило их ожидать, но я все равно удивляюсь, и потому тихонько хихикаю сама себе. Удивительно ты глупа, Белла.
Я думаю о словах Деметрия. Обо всем том, что слышала, обо всем том, что он так пытался донести до меня. Смотрю на Эдварда и думаю. И не верю. Не в сами истории, а в том, с каким подтекстом их мне рассказали. Я ведь знаю его. Мне начинает казаться, что я вхожу в круг тех людей, кто его знает. Его, а не Мистера Каллена или Сурового. И знание это вдохновляет – на многое, я бы сказала.
Может быть, поэтому я не удерживаюсь? Гляжу на него, вижу все это, молчаливо, почти запретно любуюсь… и чувствую. Чувствую, как что-то в груди бьется сильнее, а кровь значительно теплеет, наливаясь странной силой. Осознанием. Мне кажется, это оно.
Осторожно, дабы не потревожить его, я поворачиваюсь, капельку ослабив объятья. На подушке приподнимаюсь повыше, радуясь тому, что простыни позволяют сделать это беззвучно.
Улыбаюсь, уже познавшими своеволие пальцами притронувшись к правой стороне калленовского лица. Он не чувствует ее, я теперь понимаю – и это еще одна страшная история, которую хотелось бы узнать. В свое время.
Глажу – аккуратно-аккуратно, как тончайший фарфор. Не посмею разбить.
А потом губами легонько, почти невесомо, чтобы почувствовала только я, касаюсь его лба. На сей раз слева.
- Я люблю тебя.



Эммет стоит у окна, молчаливо вглядываясь в происходящее за толстыми окнами. Ничуть не искажая картинку, стекло демонстрирует во всей своей красе то, как развеваются волосы Карли, сегодня не сдержанные никакими косами, и как им в такт то и дело взметываются вверх волосы Иззы, оказавшиеся не менее густыми.
Новоиспеченная миссис Каллен и его дочь, веселясь столь сильно и столь заметно, обе широко улыбаются. И с теми же улыбками, ничуть не уменьшая их, скатывают податливый снег в толстые комки.
Эммет не может понять, почему он так придирчиво за этим наблюдает. После вчерашней ночи, да и всего вчерашнего дня, причиной вполне можно было бы назвать беспокойство о Каролине – Изабелла так и не оставила в покое алкоголь, попросила сигарету и даже попробовала… попыталась его вчера соблазнить. Вряд ли ее моральные устои пришли в ту норму, какую следовало бы для игр с его маленькой девочкой.
Однако у Людоеда не получается списать все на отцовскую озабоченность. Он внимательно подмечает каждое движение Иззы, каждое ее слово и реакцию дочери на него, но все же не укрываются от взгляда и белокожая шея девушки, и ее горящие весельем глаза, и то, как выгодно смотрится она со спины, наклоняясь за очередным «строительным» материалом.
Он ничего не может с собой поделать. Видит неправильность такого поведения, его абсурдность, представляет явное неодобрение брата, который пока, благо, о таких метаморфозах Каллена-младшего не знает… но все тщетно.
Она ему нравится.
Изабелла нравится ему как женщина – в том числе.
Ничего с времен бара Вегаса не изменилось.
- Снежки? – неожиданно прозвучавший из-за спины голос вынуждает Эммета нахмуриться. Резко оборачиваясь, он встречается взглядом с заинтересованными аметистовыми глазами и почему-то, смутившись, краснеет.
- Снеговик, - чуточку сбито отвечает, неловко поглядев обратно в окно, - уже полчаса как.
Обходя брата, Эдвард становится рядом с ним. Играющие на лужайке Каролина и Изабелла не видят их, потому что полупрозрачная штора и антибликовые окна прекрасно скрывают подглядывающих, а значит можно не бояться изумленных взглядов. И поговорить.
- Ты выспался, - первым замечает Медвежонок, стараясь хоть как-то прогнать гребаный румянец со своего лица.
Краешком губ улыбнувшись, Эдвард ободряюще, пусть и в некотором смятении, ему кивает. Он до сих пор не понимает, как умудрился так быстро уснуть и проснуться позже, нежели встала Изза. Наверное, все дело в том, что она спала рядом и его беспокойство кануло в лету. Она его прогнала.
- Да. Сегодня – да. А ты?
Припоминая, как приятно было ощущать теплое тельце Карли под своим боком и как она доверчиво прижималась к нему, обвив ручонками за шею, у Эммета на сердце теплеет, а смущение отпускает. Расслабленно вздохнув, он заново проигрывает в голове момент, когда малышка проснулась и крепко-крепко, со всей детской непосредственностью и радостью, поцеловала его в щеку. Она не плакала, не злилась, ей не было грустно и больно… и она была рада его видеть. После канители событий в клубе ему как никогда нужно было понимание, что его личное маленькое солнышко все еще хочет разгонять папину темноту. Любит его.
- Очень даже, - он хмыкает, с признательностью взглянув на Эдварда, - спасибо, что принес ее ко мне.
- Дети должны жить, быть и спать с родителями, - уверенным голосом, ничуть не демонстрируя свои собственные чувства на сей счет, заверяет Эдвард, - не за что. Она была безумно рада проснуться с тобой, я уверен.
- Она бы и с тобой с удовольствием проснулась, Эд.
- И все-таки дядя – не папа, - добродушно замечает Серые Перчатки, похлопав брата по плечу. То опустошение и острые снежные треугольнички одиночества, заползшие в душу, когда собственноручно перенес малышку в оконную спальню, к отцу, бесследно исчезли. Изза оказалась рядом как раз тогда, когда ему больше всего было это нужно. И даже если она вряд ли когда-нибудь это узнает, ничто не помешает ему испытывать благодарность к ней. За все сказанное этой ночью, за ее искренность… при одном упоминании о словах девушки у него внутри приятно подрагивает что-то хрустальное. «Уникальный»…
- Ты прав, папа – не дядя, - сделав вид, что не замечает задумчивости Аметистового, отзывается Эммет. Очень хочет искоренить все сомнения своего самого дорогого человека, если они есть. – Я до сих пор не могу понять, как тебе удается делать ее такой счастливой. Рядом с тобой она никогда не плачет.
Эдвард понимающе, тепло улыбается. Оставляя в покое резвящихся на снегу девочек, поворачивается лицом к Медвежонку. Дает как следует разглядеть себя, пока говорит. Ни одной эмоции не прячет.
- Просто со мной она рядом гораздо реже, чем с тобой, - объясняет прописную истину, впустив в глаза нежность, переплетенную с уверенностью, - и когда она плачет, Эмм, Карли нужен только ты. Ты ее папа.
Краем глаза уловивший то, как ловко Изза устраивает средний ярус снеговика на большой снежный ком, служащий его нижней частью, Эммет чувствует острую необходимость кое-что сказать. Куда более острую, нежели все желание по отношению к Изабелле. Знает, что эта фраза должна будет его перечеркнуть на корню, однако не останавливается. Эдварду надо это знать.
- А ей нужен ты, - кивнув на окно, шепчет он, - и в горе, и в радости.
Настороженно поглядев в нужную сторону, Каллен-старший удивленно поглядывает на него.
- Изабелле?
- Именно, - у того нет и капли сомнений, - вчера в клубе…
- Я как раз хотел тебя расспросить, Эмм…
Но Медвежонок предупреждающе поднимает палец, отвлекаясь от своих наблюдений и полностью концентрируясь на том, что хочет сказать. Призывает дослушать, а уж потом задавать вопросы. Времени хватит. Сейчас только одиннадцать утра субботы.
- Вчера в клубе я и Изза, Эд… мы немного выпили, и она… и я… - теряясь среди словосочетаний и обрывочных фраз, Эммет ненадолго замолкает, приводя мысли в порядок. Четко, спокойно и ясно. Эдвард его поймет.
Правда, то, как незаметно изменяется лицо брата, все же настораживает Людоеда.
Парочка морщинок прокладывают себе путь у левого глаза, а тоненькая, но заметная и длинная бороздка касается лба. Глаза… те же. Чуть-чуть холоднее, совсем каплю. Под стать убеждениям.
- Я не осуждаю этого, - тихо замечает Каллен-старший, сделав все возможное, чтобы скрыть некоторое свое расстройство, - я помню о том, что вчера говорил, Эммет. Я не отказываюсь от своих слов.
Людоеду вдруг становится по-настоящему страшно. Эдвард не собирается обвинять его и думать о нем плохо, он убеждает и себя, и брата в том, что полностью контролировал ситуацию и был готов к такому итогу, однако ничего не остается тайным. Возможно, у Аметистового уже просто нет сил так умело все скрывать.
А если бы он… если бы он и Изза вчера переступили эту черту? Даже избрав оправданием алкоголь, даже объяснив это все длительным двусторонним воздержанием, даже попытавшись проигнорировать случившееся, скрыть его… как бы потом смогли смотреть в глаза Эдварду? Сколько бы он не уверял, что ему все равно. Сколько бы не давал своих позволений.
В который раз ошарашенно посмотрев на девушку, вместе с Карли лепящей круглые руки для Мистера Снеговика, он ощущает благодарность. Причем такую, какую сложно измерить и еще сложнее передать. Когда кровь оттекает от мозга к известному месту, он, похоже, не контролирует себя. А Изабелла контролирует. И все наперед знает, все видит. Даже если не хватает сил прекратить в самом начале.
Подобные размышления воодушевляют Эммета и дают уверенность досказать. Добиваются твердости голоса, от которой Эдвард изгибает бровь.
- Она меня остановила, Эд, - докладывает он, не отводя от брата глаз и убеждая в своей честности, - я бы пошел дальше и я бы, наверное занялся с ней сексом, я не стану этого скрывать. Однако Изза сама все прекратила. Знаешь, что она мне сказала? Что замужем.
- Замужем?..
- Замужем, - уверенно кивает Каллен-младший, - и что принадлежит она исключительно своему мужу. Никто, кроме него, ее не тронет.
У Эдварда перехватывает дыхание, а глаза наполняются странным всепоглощающим чувством, пока еще прячущемся за изумлением. Он не поворачивает голову и не смотрит на Иззу, с помощью маленьких камушков пришивающую снеговику пуговицы, но думает исключительно о ней, Эммету прекрасно это видно. А короткий взгляд брата на собственное кольцо, сползшее чуть ниже на пальце за эту неделю, подтверждает правильность догадок.
- Она так сказала? – никак не в состоянии заставить себя принять правду, Аметистовый смотрит Медвежонку прямо в глаза. Старается понять. И просит, очень просит сейчас раскрыть все карты. Во взгляде блестит надежда.
- Она так сказала и оттолкнула меня, - не чураясь признать очередное фиаско, проговаривает Эммет. Сегодня для тайн не осталось места.
- Она соблюла правило… - ошарашенно бормочет Эдвард.
- И не одно, - Людоед пожимает плечами, сильнее задвинув штору, - ну, частично… но мне кажется, это все же значительный шаг в твоем воспитательном процессе. По крайней мере, ничего тяжелого из алкоголя Изза не взяла в рот, и сигарету так и не докурила… единственную.
Дослушавший его Эдвард внезапно усмехается. А потом улыбается – с восторгом, явно. Смотрит на него и улыбается – в том числе и глазами.
- Честно?
- Честно-честно, - под стать рассказчику каролининых сказок, подтверждает Эммет свои слова. Он безумно рад наблюдать все это. И то, как на лице брата явственной печатью отображается радость, и то как теплыми волнами окутывая весь его облик, на мужчину обрушивается долгожданное спокойствие, то, как блестят и переливаются глаза, радугу в них… и улыбку. Широкую-широкую, одну из первых за эти дни. Скрывающую и бледность, и усталость, которой уже почти не осталось, и даже немного потерянный вес. Он такой, как прежде. Он счастлив.
И сам Эммет так же становится настолько же счастливым, в который раз мысленно отправляя Изабелле благодарность за своевременный «стоп». Этого того стоило. Никакое физическое удовлетворение не сравнится с моральным. Тем более, таким.
- Она не безнадежна, - подбадривая Эдварда, улыбается в ответ он, - ты был прав.
На миг задумавшийся, преобразившийся и улыбчивый Серые Перчатки восторженно шепчет:
- Вот, что ей было нужно, Эмм.
Найденное решение, разгаданная загадка, решенное уравнение – вот причина его воодушевления. Еще более яркого, чем все предыдущее.
- Эмоциональная встряска?
Эдвард хмыкает. Сейчас его глаза невероятно красивы.
- И это тоже, но в первую очередь другое, - мужчина глядит на брата и на лице его нет ничего, кроме теплоты, - семья.
Немного растерявшийся от подобного вывода, Эммет дает себе право капельку нахмуриться.
- В каком смысле?
- Я думал об этом еще раньше, но теперь я окончательно это понимаю, - объясняется Эдвард, и с каждым словом огоньков в аметистах становится все больше и больше, - план «метакиниси» - не ее план. Иззе с самого начала нужна была семья.
- А «пэристери»?..
- Ее расстраивает само это слово и то, что оно в себе несет. Эммет, Изза перестала нарушать правила не потому, что это запрещено, а потому что меня это расстраивает, - выводя для себя ясную формулу всех событий, бормочет Каллен-старший, - и не будет делать этого в дальнейшем потому что мы тоже не станем. Каролине не нравится запах сигарет – она не закурит при ней. Зная мое отношение к алкоголю, она не станет пить и капли спиртного. А зная о том, как ты беспокоишься о Карли и желаешь для нее добропорядочной знакомой, станет таковой, чтобы с ней общаться. Они уже подружились. Ну и наркотики и вовсе не обсуждаются - мы все против.
- Ты собираешься заставить ее понравится нам? – уловив некоторую бредовость сей идеи, Эммет фыркает.
- Нет, - Эдвард с серьезностью качает головой, - мы станем ее семьей. И то, то неприемлемо для нас, окажется и для нее неприемлемым. Мы никогда не сделаем того, что расстроит ее, Эммет. А она не станет расстраивать нас. Не потому, что так надо, не потому что такие правила… а потому что сама не захочет! Ей нужна такая опора, люди, к которым можно обратиться за помощью. И зная о том, что мы рядом, зная о том, что беспокоимся за нее, что готовы помочь… Изза не наделает глупостей. Ни в жизни.
Он останавливается, переводя дух. Глаза горят все так же, дыхание немного сбилось, а уверенность нарастает с каждой секундой. Эдвард редко испытывает столь явный эмоциональный подъем и брат внимательно наблюдает за ним, немного удивленный таким его поведением.
Он будто бы нашел для себя стимул к борьбе, к жизни. Увидел в истинном свете то, что казалось непонятным и потерянным, что забылось и должно было пропасть без следа.
Спас кого-то.
Спас ее.
- А ты уверен, что потом она уедет? – не уследив за языком и выпустив-таки волнующую фразу наружу, Эммет теряется, испугавшись. Погасить столь яркое пламя неосмотрительным замечанием было бы непростительно. Эдвард этого не заслуживает.
Однако брат оказывается готовым к такому вопросу. И улыбка его даже не вздрагивает, только становится нежнее.
Он поглядывает из-за шторы на то, как Карли с Изабеллой приделывают снеговику нос из морковки, заботливо вымытой Антой, и тихонько произносит, не усомнившись ни в одном своем слове:
- Она построит свою жизнь. Ей захочется выйти замуж, завести детей… и она уедет. Я не зову ее в жены, Эммет. Я не стану ее мужем по-настоящему, это неизменно. Просто я хочу сделать ее счастливой и обезопасить в первую очередь от самой себя. А раз Изабелла тоже этого хочет, она справится. Ей просто нужно немного веры и поддержка. То самое крепкое плечо.
- И ты ее отпустишь? – Эммет смотрит туда же, куда и Серые Перчатки. Почему-то в груди у него щемит уже сейчас.
- Ну конечно же, - с отеческой заботой в голосе шепчет Эдвард, - она и сама не захочет оставаться. Благодарность и любовь совершенно разные вещи.
- Что же помешает ей влюбиться?
- Эммет, она умнее нас всех вместе взятых, - со смехом заверяет Каллен-старший, даже не допуская для себя такого варианта, - она прекрасно знает, что ей нужно. И я явно не тот, с кем захочет провести остаток жизни, поверь мне. Хотя бы потому, что теоретически я могу быть ее отцом.
- Как будто это кому-то мешало…
Аметистовый оставляет окно в покое, снова поворачиваясь к брату. Тепло-тепло улыбается ему, выражая всю признательность, какую только может в себе найти. А потом крепко обнимает. Последних слов, делает вид, не услышал.
- Огромное тебе спасибо, Эммет. Если бы не ты, если бы не твоя помощь… я бы потерял ее. Ты спас Изабеллу. И меня, наверное, тоже. Я не смогу тебя как следует за это отблагодарить.
Растерявшийся и расчувствовавшийся, Людоед не сразу находит нужные слова. Теряется все обсужденное и все подводные камни, которое это может в себе таить. После таких слов идея Эдварда не кажется безумием, а его слова способны вызвать самые настоящие слезы.
- Братство золотых цепей, - в ответ обняв брата, шепчет ему на ухо Каллен-младший, - никто бы из нас не поступил иначе.
- Это не умаляет значимости того, что ты сделал…
- И уж точно не умаляет твоей, - эхом отзывается Медвежонок, - я люблю тебя, Δελφινάκι.
Эдвард усмехается, а объятья крепчают.
- Я тебя тоже, Эммет. Не менее сильно. Но я все же должен спросить, поможешь ли ты мне? Если ты против и не хочешь участвовать в этом новом плане, я не стану тебя заставлять. И уж точно не обижусь. Вы с Каролиной не обязаны этого делать.
Почему-то даже не задумавшись, Людоед фыркает.
- Посмотри в окно, Эд. Уже поздно заново раздавать карты.
- Это поправимо…
- Мы – семья, - не давая брату закончить, напоминает Эммет, - давай-ка покажем и Иззе, что это такое.


Обращаю ваше внимание, что теперь оповещения о выходе новых глав (со следующей главы) будет высылаться только тем, кто отписался на форуме и/или под предыдущей главой. Надеюсь на ваше пониманием. Спасибо.