Забудьте всё то, что я говорила. Прошедшая ночь оказалась совершенно не такой, какой я себе её представляла, и была вполне обычной и ничем не примечательной. Да, я не провела её в одиночестве и искренне полагала, что это наложит весомый отпечаток ещё на стадии засыпания, но, к моему немалому удивлению, этого не произошло, а в остальном ночь тем и прекрасна, что во сне ты не несёшь сознательной ответственности за то, что делает твоё тело, какое положение оно занимает и в какие стороны перемещается, пока ты ворочаешься. Когда ты один, ты можешь делать всё, что хочешь, и даже если тебе никак не найти удобную позицию для сна, наутро тебя никто за это не осудит. Но всё совсем иначе, когда в кровати, помимо тебя, есть и ещё один живой человек, и всё становится только сложнее, если вы с ним едва знакомы, а он уже оказался в ней с твоего же разрешения исключительно из соображений удобства и комфорта. Разумеется, это не самая рядовая и привычная для меня ситуация, и всё-таки, казалось бы, что во всём этом предосудительного, если вы просто отдыхали и спали каждый на своей стороне, но тут-то и обнаруживается проблема. Всё, и правда, начиналось именно так, и, клянусь, мы даже не будили друг друга, сражаясь за одеяло, потому что у меня оно далеко не одно, но сейчас я готова как сквозь землю провалиться.

Едва проснувшись, я сразу же не ощутила никакой симпатии к тому факту, что мне слишком жарко, но пока мои глаза оставались закрытыми, я ещё могла списывать произошедшие изменения в температурном режиме на то, что в течение ночи просто основательно перегрелась под тёплой материей, но всё изменилось ровно в ту же секунду, когда традиционно за несколько минут до сигнала будильника, заводить который я продолжала больше на всякий случай, чем в силу реальной на то необходимости, я зрительным образом поприветствовала новый день. День, когда впервые за всю свою трудовую деятельность мне придётся позвонить на работу и сказаться больной, но это будет чуть позже, а пока это день совершенно непривычных ощущений, от которых даже не получится избавиться так скоро, как в некоторой степени хотелось бы, и невольно, продолжая просто лежать, я анализирую их со всех сторон в попытке разобраться, а действительно ли они мне досаждают или же наоборот совершенно не противны? Чем дольше я думаю об этом и мысленно рассматриваю вопрос под разными углами, тем всё больше убеждаюсь, что объятия, наверняка окружившие меня совершенно неосознанно прямо поверх одеяла, вовсе не ощущаются, как нечто отвратительное, но в то же самое время мне совсем не хочется это обсуждать, а именно этим всё может и закончиться, если, вдруг проснувшись, Эдвард обнаружит то, что для меня уже не является секретом. Свои собственные руки, основательно прижавшие моё тело так близко к своему, что даже через два одеяла пряжка мужского ремня почти впивается мне в спину, вызывая страшный дискомфорт не от имеющего место данного факта, а от стыда, который я уже испытываю, просто прокручивая в голове вероятный диалог относительно всего происходящего. Мне этого точно не вынести, и, как могу, осторожно, спокойно и без лишних движений, я выбираюсь из обжигающей ловушки, оставаться в которой больше никак нельзя, и, взяв необходимые вещи, торопливо скрываюсь в ванной комнате. Это точно бегство, но мне нужно привести мысли в порядок, и более-менее, заодно переодевшись и позвонив на работу, я с собой справляюсь, да только слишком скорое столкновение с Эдвардом, не иначе как ждавшем меня под дверью, срабатывает, как бумеранг. Я никак не ожидала увидеть его так рано, полагая, что он ещё поспит, и, прижимая к груди телефон и скомканную ночную сорочку, мысленно теряюсь, и забываю, как двигаться, а в некое чувство меня приводит лишь заспанный и потому тихий голос:

- Доброе утро.

- Пожалуйста, только не говорите мне, что я вас разбудила.

- Да вовсе нет. Я и сам не привык долго спать. К тому же у меня дела.

- Что за дела? - предсказуемо спрашиваю я, глубоко в душе одинаково напуганная и тем, что он уйдёт, оставив меня без защиты, и перспективой того, что с ним что-то случится, а я даже не буду знать, куда он собирался и где может находиться. И то, и то в равной степени беспокоит, но ответное нежелание поделиться подробностями, учитывая, как они могли бы прояснить ситуацию и хотя бы чуточку облегчить мою жизнь, и вовсе ощущается как ножом по сердцу.

- Просто дела. Я скоро уйду, но сначала, если вы не возражаете, хотел бы воспользоваться вашей ванной комнатой.

- Конечно, нет. Если вы хотите, я могу и ваш костюм погладить.

- Вряд ли от этого он станет выглядеть опрятнее, но спасибо за предложение.

- Тогда я приготовлю завтрак.

- Как вам будет угодно, - отвечает Эдвард и, едва я отхожу в сторону, скрывается внутри, с характерным щелчком замка запирая за собой деревянную дверь. Его настроение явно оставляет желать лучшего, и, о, Господи, чисто теоретически он ведь может сделать с собой что-то плохое, а я даже не смогу до него добраться без помощи экстренных служб. Но когда спустя несколько мгновений тишину сменяет звук включённой воды и всплесков, я успокаиваюсь достаточно для того, чтобы пойти на кухню и заняться тостами, омлетом, беконом и свежевыжатым апельсиновым соком. Всё это уже на столе к моменту нерешительного появления Эдварда, но после пары шагов он останавливается, выглядя потерянным, если не сказать сломленным и уязвимым, и вконец помятая одежда впечатления не улучшает, а всё это вместе заставляет меня испытывать неподдельную грусть, распространяющую свои корни по всему моему организму. Теперь я согласна на какое угодно большое количество неловких разговоров, во что вылилось бы полноценное совместное пробуждение, только бы не мучиться от незнания, что сказать, но время вспять не повернуть, и мне остаётся лишь позвать мистера Каллена к столу:

- Ну, что же вы там стоите? Проходите и садитесь. Я не знаю, что вы обычно едите и что вообще любите, но приятного аппетита. Берите всё, что хотите, - говорю я, когда Эдвард наконец-то опускается на стул напротив моего. Нас разделяет целая столешница, и хотя она не слишком велика, я уважаю его необходимость в дистанции и в наличии личного пространства и не собираюсь нарушать физические границы, но всё во мне протестует против того, чтобы и в эмоциональном плане сидеть тише воды, ниже травы, и я знаю, что в принципе сильно долго не продержусь.

- Спасибо, Изабелла, но я непривередлив, и вам вообще не стоило столько всего готовить.

- Мне не было сложно. Скорее даже приятно. Заботиться о том, кто в этом нуждается.

Какое-то время мы едим молча, пока, снова подняв глаза, я не обнаруживаю, что в этот раз, в отличие от всех предыдущих, Эдвард смотрит на прямо меня. Нечто в его взгляде таит озлобленность, но без единого признака агрессии, и, подозревая, что ко мне это имеет самое незначительное отношение, я укореняюсь в своих мыслях, когда совершенно миролюбиво и даже с обескураживающей меня покорностью, как будто только так всё в его жизни и должно обстоять, он озвучивает то, о чём я немыслимо чётко догадывалась:

- Обо мне давно никто не заботится, и уж тем более я не помню, чтобы когда-либо слышал такие слова…

- Даже в лучшие времена?

- Даже тогда, - в его голосе снова ужасающее смирение, и, быть может, это последнее, что ему нужно, но, вскользь подумав о своём детстве, подростковых годах и юности, в которых было всё, что я только могла пожелать, и прежде всего то, чего он по всей видимости был лишён, а именно любовь, внимание и уход, жалость эта неконтролируемо первая эмоция, охватывающая всё моё существо. Меня вполне могут послать куда подальше, ведь кому понравится вызывать в окружающих людях не самые положительные чувства в свой адрес, но, пересаживаясь поближе к мистеру Каллену, я игнорирую вероятные риски и одновременно забываю про своё намерение не вторгаться в его личное пространство. Сейчас важнее совершенно другое, а именно то, что порой, как бы ты ни храбрился, человеку нужен человек. Здесь же, кроме меня, никого нет, поэтому, на мой взгляд, всё кристально прозрачно и донельзя очевидно.

- Хотите я вас обниму?

- Ночью что-то было?

- С чего вы так решили?

- Из-за ваших слов. А ещё вас не было в кровати, вот я и предположил… Хотя если бы я, и правда, сделал что-то не то, вы бы вряд ли стали готовить мне завтрак.

- Да будет вам известно, что это здесь ни при чём. Быть может, у меня и есть недостатки, но даже при наличии весомого повода злопамятность не из их числа, и в любом случае вы не совершили ничего дурного.

- А что совершил?

- Я же сказала, что совершенно ничего, - качаю головой я, неосознанно опуская глаза вниз и отводя их в сторону, только мгновением спустя понимая, что это моё действие и выдало то, что произнесённые слова были не совсем правдой. Как результат, сильное, но ни в коем случае не болезненное прикосновение не застаёт меня врасплох, когда Эдвард дотрагивается до моего подбородка, разворачивая его обратно к себе, и уже не даёт мне и шанса отвернуться, так проницательно смотря в мои глаза, что проникновеннее просто некуда.

- Изабелла? Я вас обидел?

- Да вы просто обняли меня, и всё! Конечно же, случайно и во сне, поэтому с этим всё в порядке, но мне показалось, что и вы нуждаетесь в том же самом, но уже как в сознательном решении при свете дня, - не кривя душой, выкладываю всё как на духу и на одном дыхании я. Возможно, я снова лезу не в своё дело, вмешиваюсь туда, где совершенно не нужна, а значит, он может не оценить этот мой жест и наотрез отказаться, даже не задумываясь о противоположном варианте, подразумевающем согласие, но зато моя совесть будет чиста. Я буду знать, что в данный момент времени сделала всё, что могла, чтобы человек и в отсутствие слов услышал, что я рядом, и мне не в чем будет себя упрекнуть. И на этом в общем-то всё в том смысле, что моё мнение ему уже известно, ну, а всё остальное зависит никак не от меня, а от него. Всеобъемлюще только от него одного, ведь над чужими решениями, поступками и выбором совершенно никто не властен, и наша с ним ситуация не исключение, а лишь всецело подтверждает существующие неписаные правила жизни.

- Вам было неприятно?

- Нет, не было. Я просто проснулась и встала, чтобы в том числе и с работы отпроситься.

- И как? Удалось?

- Да, несколько дней у меня есть, - отвечаю я, впрочем, не упоминая конференцию и не уточняя, что не только пообещала работать на дому до того самого дня, но и сама не собираюсь её пропускать, но справедливо опасаясь развития начатого разговора и множества дополнительных вопросов. По моим ощущениям они уже рождаются у Эдварда в голове, и я жду окончания их неминуемого производства, а вместо этого своей внезапностью мои барабанные перепонки как будто разрывает сигнал домофона, ломающий до того господствующую тишину на мелкие осколки, разлетающиеся по всем частям пространства и его углам. Я вздрагиваю, ведь, хотя сейчас ещё и даже близко не вечер, этот звонок явно не к добру, и вскакиваю, готовая немедленно сорваться с места и бежать, куда глаза глядят, но, коснувшись моих обеих напрягшихся рук, Эдвард молниеносно и предельно эффективно добивается выполнения поставленной перед собой задачи, тем самым усаживая моё взвинченное и неспособное на сопротивление, ослабленное несвойственными переживаниями тело обратно на стул:

- Тихо. Без паники. Это просто Джаспер, - поясняет он, но, если незнакомое имя и должно было всё объяснить, мне оно совершенно ни о чём не говорит. Ни о том, кто такой этот неизвестный Джаспер, так или иначе осведомлённый, где я живу, ни о том, кем он приходится Эдварду, ни о том, откуда и как давно они знакомы друг с другом. Всё это тайна, покрытая мраком, и я не могу не осознавать, что количество белых пятен и секретов совершенно не уменьшается, а лишь возрастает.

- Джаспер?

- Мой, можно сказать, друг. Он побудет с вами, пока я не вернусь. Вы сидите здесь, а я открою.

Эдвард отлучается, и когда спустя некоторое время до меня доносятся звук открываемой двери и голоса, один из которых я слышу впервые в жизни, я без всяких размышлений понимаю, что мне пора выйти. Вопреки сказанному сидеть здесь и дальше будет совершенно неправильно, ведь в моей квартире находится впервые вошедший в неё человек, и, как ни крути, не поприветствовать его лично это буквально верх невежливости. Нам, возможно, придётся провести наедине не один час, что вообще-то не очень меня и устраивает, как решение, которое принимала не я, но в том числе и по этой причине мне следует появиться в прихожей, пока Эдвард ещё не успел уйти. Это единственный шанс его перехватить и немного поговорить до того, как он покинет мою квартиру, скрывшись в неизвестном направлении.

- Можно вас на минутку? - выглянув в коридор, обращаюсь к нему я, одновременно с этим за неимением пока других вариантов кивая и стоящему рядом с ним мужчине, на что тот отвечает мне аналогичным жестом, в то время как Эдвард, тихо извинившись перед своим собеседником, начинает двигаться в мою сторону и через несколько секунд снова оказывается на кухне:

- Ну, что случилось?

- Вы не собираетесь нас познакомить?

- Само собой. Просто…

- Просто вы предпочли сказать ему что-то, что должна знать и я, а от меня эту же информацию начисто утаить. Куда вы собираетесь? К тому, кто вас чуть было не убил?

- Уверяю вас, что до этого бы не дошло. Между нами нет ни привязанности, ни уж тем более любви, но своему брату я нужен исключительно живым.

- Так это был ваш брат? И в аллее, и на фото?

- На каком ещё фото?

- На фото, которое показывали мне, чтобы я вас опознала. Он вас обнимает, и вы оба улыбаетесь. Так что между вами произошло?

- Мне, и правда, пора, Изабелла. В случае чего Джаспер знает, где меня найти.

- Постойте…

- Нет, это вы остановитесь. Не задавайте вопросы, на которые не уверены, что хотите знать ответ.

Его слова и содержащийся в них совет отнюдь не лишены смысла, и я охотно верю, что некоторые вещи лучше не знать, и поэтому и позволяю ему вскоре уйти именно на этой ноте, как напоминании о запрете на расспросы относительно его жизни, сразу после того, как он, разумеется, представляет нас с Джаспером друг другу. С вьющимися светлыми волосами и карими глазами этот человек совершенно не похож на Эдварда, хотя по-своему привлекателен и красив, но он другой. Другой и не выглядящий одиноким и непременно нуждающимся в компании. Не несчастный, а вполне оптимистичный, не подавленный и расстроенный чем-либо, а открытый и радостный, и я думаю, что он вполне может многое поведать мне об Эдварде. На столе вместо посуды и еды, оставшейся после завтрака, чай, печенье и конфеты, и, хотя я, пожалуй, охотнее бы предпочла общество физически не находящегося здесь человека, что толку сохранять безмолвие и терзать себя мыслями о том, как бы узнать его получше, если можно потратить время с пользой и постараться вытянуть хоть что-нибудь из того, кто знает его гораздо дольше? Попытка не пытка, ну, а если не получится, не страшно.

- Так, значит, вы Джаспер?

- Да, именно так.

- И чем вы занимаетесь?

- А Эдвард не рассказывал?

- Извините, но до сегодняшнего вашего появления я вообще не знала о вашем существовании. К моему сожалению, он даже вскользь у вас не упоминал. Уверена, вам неприятно это слышать.

- Да я как бы не удивлён, Изабелла. Это на него похоже.

- Что вы хотите этим сказать?

- То, что он крайне скрытный человек и, пока не сочтёт это действительно необходимым или сам не захочет, ничего вам не расскажет, как бы сильно вам того не хотелось. Только не думайте, что дело в вас. Таково его отношение ко всем, кого он едва знает.

- Но не к вам?

- Я помог ему вас найти. Я частный детектив и иногда адвокат. Но знакомы мы с давних пор. Можно сказать, что дружим.

- А знаете, он сказал то же самое. Ну, о вашей дружбе.

- Что ж, я рад, что и в его понимании являюсь другом.

- Да, это здорово. Нам всем нужны друзья. Но что вы имели в виду, когда сказали, что нашли меня? У него теперь есть досье?

- Нет, что вы? Ничего такого, - тут же отрицательно качает головой Джаспер, отметая мои подозрения, что обо мне известна каждая даже самая мелкая и незначительная деталь биографии, в то время как Эдвард явно не считает нужным посвятить меня в подробности нашей общей проблемы, не говоря уже о том, чтобы пустить в своё прошлое и настоящее за её пределами, - ему просто нужен был адрес, и только.

- Но как вам это удалось?

- К счастью, ваш район неплохо оснащён камерами наружного наблюдениями. Я смог добыть записи и, отыскав вас на полученных материалах, проследить ваш путь до дома.

- Вы, видимо, хороши в своей области деятельности.

- Не мне судить, но спасибо за комплимент.

- А Эдвард… мистер Каллен… как вы друг с другом познакомились?

- Ну, мы учились в одном заведении, только на разных факультетах, а вообще первые два года оба состояли в университетской команде по футболу.

- А потом? Что было дальше?

- Простите, Изабелла, но я не могу вам этого рассказать. Я и вполовину не такой замкнутый, как Эдвард, и всё-таки именно сейчас должен остановиться. Можете сколько угодно спрашивать меня обо мне, но то, что касается его, ворошить и делиться этим я не вправе, - разочарование от этих слов обрушивается на мой рассудок, словно снежная лавина, но вместе с ним приходит и понимание о недопустимости двойных стандартов. Мне сделалось почти тошно от одной лишь мысли, что меня прочли, как открытую книгу, без моего на то ведома, так почему же Эдвард должен чувствовать себя иначе, когда я не совсем честным путём и уж точно в отсутствие его удобрения стремлюсь узнать то, что мне не положено?

- Я ведь всё это прекрасно понимаю. Просто… Просто я не имею ни малейшего понятия, где он сейчас находится. Всё, что мне известно, это только то, что его жизни, по всей видимости, угрожает большая опасность, и в ответе за это ни кто иной, как его собственный брат, а защитить его совершенно некому.

- Послушайте, Изабелла…

- Я чувствую, что подвела его. Не знаю, как именно, и, быть может, это и иррационально, но так я себя ощущаю и ничего не могу с этим поделать.

- Это, и правда, неправильные мысли. Вы ему помогли, и винить вам себя совершенно не за что.

- Но что он сказал? Когда его хотя бы примерно ждать?

- Они просто поговорят. Включая дорогу туда и обратно, пары часов должно вполне хватить.

- Значит, ждём…

- Порой только это и остаётся делать. А ещё верить.

- Ещё чаю?

- Да, пожалуйста.



- А каков порядок действий в случае более длительного отсутствия? - спрашиваю я спустя время, когда обозначенные два часа пусть и несильно давно, но уже истекли. Мы переместились из-за обеденного стола на диван и всё последнее время, не сговариваясь, провели в молчании, а потому мой голос лично мне самой кажется немного хриплым и слишком тихим, но это без преувеличения волнует меня в самую последнюю очередь. Эдварда до сих пор нет, и, должно быть, мои переживания по этому поводу слишком ярко читаются на моём лице, потому как Джаспер в утешающем жесте касается моей лежащей на мягком сидении руки.

- Думать об этом пока преждевременно, Изабелла, - и только он договаривает, в то же время исключительно в целях моральной поддержки сжимая мои пальцы, боковым зрением я замечаю Эдварда и, встрепенувшись и резко отдёрнув ладонь, оборачиваюсь назад, к выходу из комнаты, через который видна и входная дверь. Я определённо не слышала звонка, но он здесь, и, даже предполагая, что им снова были использованы неизвестно откуда взявшиеся умения по вскрытию замков, несмотря на в этот раз моё нахождение внутри, злость ни в коей мере не захватывает меня. Я испытываю лишь ощущающееся громким облегчение:

- Вы вернулись.

- Да, как видите, а у вас, похоже, сломался дверной звонок. Я нажимал, но он молчал.

- Я… я не знала.

- Ну, я, пожалуй, пойду, - вдруг напоминает о своём присутствии Джаспер, и, опомнившись, я остро и безукоризненно, образно выражаясь, спотыкаюсь о данный факт. - Было приятно познакомиться, Изабелла.

- И мне тоже, - мы пожимаем друг другу руки, ведь с моей стороны было бы абсолютно невежливо проигнорировать протянутую ладонь, и всё это под пристальным взглядом Эдварда, который секундой позже сопровождает Джаспера в коридор:

- Выйдем-ка, ладно? Надо поговорить.

Так я остаюсь одна, безусловно, зная, что снаружи решаются некие важные вопросы, но пока у меня нет к ним доступа, всё, что требуется, это набраться терпения в ожидании перемен и ждать, когда они наступят. Никто не вправе давить на другого человека и настаивать на чём-то, что он не может дать, иначе о какой свободе может идти речь? Законом не запрещено оставлять некоторые вещи, переживания, чувства, события и эмоции лишь при себе и никого в них не посвящать, и, как бы сложно мне не приходилось, я должна уважать личное пространство и не быть слишком упрямой и напористой в отношении Эдварда, но по его возвращении в квартиру уже, ясное дело, без Джаспера с моих губ невольно срывается вопрос:

- Всё в порядке? - новых повреждений на лице вроде ссадин и ушибов не наблюдается, но они могли быть нанесены куда-то, где всегда будут скрыты одеждой, а вообще словами порой можно ударить гораздо сильнее, чем кулаком, и как в таком случае распознать недоступные глазу травмы, я представляю себе крайне плохо. Поведать о них можно лишь посредством общения, а у нас с этим явные трудности, которым, согласно мнению Джаспера, я не должна удивляться и ждать вот так сразу чего-то иного, но ситуация стала бы значительно проще, если бы он успел оставить некую памятку с перечнем рекомендаций и полезных инструкций. Поскольку таковой я не обладаю, придётся действовать интуитивно и постигать азы самой.

- Сядьте, - фактически требует Эдвард, стоя в дверях кухни, куда я ушла, пока он находился в подъезде, но мне совсем не хочется делать то, о чём он говорит. Когда вас просят сесть, это уже не предвещает ничего хорошего, и, быть может, если я останусь прислонённой к столешнице разделочного стола, то все негативные новости прозвучат вполне оптимистично и позитивно?

- А вежливым словам вас не обучали?

- Просто сядьте.

- Мне и так хорошо. Просто рассказывайте, если вообще считаете, что я заслуживаю чего-то знать.

- И что вам Джаспер обо мне наговорил?

- Не бойтесь. Он настоящий друг, и ваши тайны умрут вместе с ним.

- Не говорите о том, чего не знаете! - внезапно оказавшись всего в нескольких сантиметрах от меня, Эдвард невольно заставляет моё тело вжаться в мебель, чуть ли не тыча пальцем мне в лицо, и я робею под влиянием направленной на меня ярости, ведь себя никому не дано обмануть и обвести вокруг пальца. Каждая клеточка кожи кричит, что я, и правда, не видела смерть, не теряла близких и не имею ни малейшего понятия, как это ощущается, и через что приходится проходить в процессе, и мысли об отпоре, возражении и споре даже не приходят мне в голову. В конце концов, он во всём прав, и точка.

- Простите меня.

- Да ничего. Я лишь хотел сказать, что вам больше нечего бояться. Для вас всё кончилось.

- А что будет с вами? - мой голос по-прежнему раскаивающийся, но, будто не слыша в нём ни сожалений, которые разрывают мне сердце, ни желания помочь всеми мыслимыми и немыслимыми способами, ни стать ему союзником, Эдвард поворачивается спиной, и я понимаю, он уходит. Понимаю разумом, но душа не приемлет такого исхода, по крайней мере, до тех пор, пока не приоткроется завеса его будущего, и, сама едва ли ожидая от себя такого, я становлюсь непоколебимо сильной прежде всего морально, но и физически тоже, когда перекрываю единственный выход из кухни своим телом.

- Изабелла…

- Хватит. Вы сказали не задавать вопросов, на которые я не факт, что хочу знать ответы, но сейчас для меня всё яснее некуда.

- Вы лишь пожалеете и захотите забрать свои слова обратно, но будет уже слишком поздно. Вас постигнет разочарование.

- Да почему?

- Да потому что я преступник! Потому что ваш отец полицейский, и вам вряд ли хочется иметь дело с бывшим заключённым, который легко может снова попасть в тюрьму.

После этих слов мои упирающиеся по обеим сторонам в дверной проём руки тут же опускаются, и, почувствовав немедленное желание обрести хоть какую-то опору под ногами, я вся как-то резко сникаю, и потерянные силы и не думают возвращаться ко мне, даже когда в свои объятия меня принимает стоящее в гостиной кресло. Частичная правда вполне соответствует рамкам моих изначальных подозрений, но одно дело догадываться и совсем другое услышать истину из первых уст, и, тем не менее, на раздумья мне хватает всего пары мгновений тишины. Да, я никогда не думала, что в некотором смысле свяжусь с нарушителем закона и даже не буду против погладить его вещи, и чтобы ещё большее их количество появилось в моей квартире, но, пока не доказано обратное, для меня он не опасен. Быть может, это в высшей степени глупо и безрассудно, ждать проявления тёмной стороны, да только я сомневаюсь, что она в нём вообще действительно существует. Ну, не выглядит он, как человек, отбирающий жизни, не выглядит, и всё тут, а остальное, что бы он ни сделал в прошлом, не так уж и непростительно. Но только я собираюсь сказать ему об этом, глядя исключительно в глаза, чтобы железно не допустить никаких сомнений, как он опережает меня в своей короткой, но ёмкой и выражающей сейчас главное речи:

- Мне уйти, да?

- Нет.

- Но…

- Мне всё равно, что вы сделали. Я знаю другого человека. Человека, который, по существу, ничем не был мне обязан, но не оставил меня в беде.

- Но как вы можете так говорить? Что, если я убивал?

- Но вы ведь не убивали. Зачем наговаривать на себя?

- Откуда вы знаете?

- Просто знаю. И всё.

- Но вы не знаете, на что мне пришлось согласиться.

- Во избежание худших последствий?

- Можно сказать, и так, - наверняка за этими словами скрывается нечто большее, гораздо более весомое, что-то, затрудняющее процесс понимания и далёкое от простоты, но по моим ощущениям сейчас не время допытываться, и лишь по этой причине разумная часть меня сдаёт назад и не задаёт массу уточняющих вопросов, временно откладывая их подальше в пользу более необходимой сейчас фразы:

- Тогда мне и тем более плевать. Я хочу, чтобы вы остались. Так спокойнее, - не разрывая зрительного контакта, предельно чётко доношу свою мысль я, всё остальное оставляя на его усмотрение и надеясь на положительный ответ, но не уточняя, что это не столько ради меня, сколько в большей степени ради него. Просто потому, что только так, находясь с ним под одной крышей, я смогу быть уверена, что он в относительной безопасности и не брошен на произвол судьбы всем миром, ведь у него хотя бы буду я.

Предыдущая глава || Следующая глава