– Белла, – автоматически поправила я и, оттолкнувшись ладонями от пола, села. Голова кружилась, и в ушах еле слышно гудело, словно от резкого перепада давления.

Я смотрела, как медленно и бесшумно приближается Эдвард. Ни одна половица не скрипнула под его ногами, словно бы он знал, как обойти все каверзные места или вовсе двигался, не касаясь пола.

Опустившись на одно колено, он обхватил мои предплечья своими широкими, сильными ладонями и аккуратно потёр вспыхнувшую от его прикосновений кожу.

– Ты кричала во сне, – еле слышно, но, тем не менее, чётко сказал он.

– Мне иногда снятся кошмары, – словно оправдываясь, ответила я.

– О чём они?

– Я не помню, – я действительно не помнила, но, как правило, после пробуждения давящее чувство в груди задерживалось на несколько долгих часов.

Может быть, мне снился Эммет, может быть, больница, или плотная чернота и густая темень, сквозь которые я брела без единой надежды на просвет.

Проведя кончиком языка по пересохшим губам, я вдруг вспомнила, зачем встала. – Пить, – скупо вырвалось из моего обожжённого жаждой горла.

– Сейчас, – ответил Эдвард, потянув меня вверх.

Мы оба поднялись на ноги и с полминуты вглядывались в глаза друг друга. Я – взбудораженная звонком и предупреждениями Джаспера, он – чувствующий ту еле заметную разницу, что появилась в моём отношении к нему после сегодняшнего вечера.

Наконец, он деликатно подтолкнул меня к кровати, и я села, обхватив себя руками, теперь особенно остро ощущая свою незащищённость и беспомощность в тонкой хлопковой сорочке, едва прикрывавшей моё тело.

Эдвард отвернулся, чтобы подойти к столу и забрать стакан с водой, передвигаясь всё так же бесшумно, словно это было в естественном порядке вещей, настолько привычно, что он сам не замечал этой странности.

Я нахмурилась.

– Почему ты одет?

На секунду окаменев, он, словно опомнившись, опустил плечи и расслабился, затем без лишних слов взял воду и передал её мне. Странно, но сейчас он выглядел каким–то удивлённым или даже вернее растерянным, будто я поймала его на чём–то, чего он сам не ожидал.

– Я ещё не ложился, – наконец, ответил он, наблюдая, как я подношу стакан к губам и делаю короткий глоток.

– Тёплая, – поморщилась я.

– Принести лимонад? Из холодильника?

– Нет, лучше горячего чаю, – я улыбнулась.

– Горячего? Хорошо. Сейчас, – если его и удивили мои привычки, он никак не выказал этого.

– Уже три часа ночи, – повторно взглянув на часы, сказала я.

Дойдя до двери, Эдвард обернулся, прекрасно понимая, к чему была моя реплика. Я ждала его ответа, и он не стал тянуть, но объяснение вышло каким–то коротким и не совсем логичным.

– Я вышел прогуляться к озёрам, а когда вернулся, услышал твой крик, думал, что–то случилось.

Я попыталась ухватить его взгляд сквозь полумрак комнаты, и, как ни странно, мне это удалось, ведь Эдвард не отводил глаз и не увиливал от моих попыток поймать его на откровенной лжи.

– Здесь опасно одному гулять по ночам, – тихо произнесла я. – Звери.

– Зверей я не боюсь.

А чего ты боишься? – хотелось спросить мне. – Людей?

Улыбка скользнула по его идеальным губам, и он скрылся в темноте коридора.

И только тогда я расслабилась, ощущая непреодолимое желание лечь и сжаться в маленький беззащитный комочек.

Просто я не стала сообщать ему ни намёком, ни взглядом, что почувствовала под своей ладонью оружие, заткнутое за пояс джинс, когда, поднимаясь с пола, для опоры обхватила его рукой за талию.

Лишь чашка недопитого остывшего чая служила напоминанием, что всё произошедшее ночью вовсе не приснилось мне. Эдвард действительно был здесь, в моей комнате, он поднял меня с пола и принес, как я и хотела, горячего крепкого чаю. Он словно был знаком со всеми моими привычками, но откуда? Как он мог изучить меня за такой короткий срок?

Я совсем не знала его, а теперь и вовсе не доверяла. И даже не звонок Джаспера подтолкнул меня к этому решению, а сам Эдвард – его странная бессонница и остававшийся неизменно холодным металл короткого ствола, по которому случайно скользнула моя ладонь в поисках опоры.

Поёжившись, я вылезла из кровати в новый солнечный день, пребывающий в самом разгаре. Опять я спала дольше обычного, уже далеко за полдень. Накинув халатик и захватив одежду, я вышла в коридор. Дом хранил тишину.

Где Эдвард, я не знала. Возможно, он был дома, а, может быть, уехал куда–нибудь или ушёл прогуляться. Список дел, которыми можно занять себя в нашей глуши был довольно коротким.

Быстро шмыгнув в ванную, я закрылась на защёлку, а затем, поколебавшись, забаррикадировала входную дверь стулом. По крайней мере, я услышу шум, если... если что? Если он войдёт? Всё, я точно превращаюсь в параноика.

Сухо усмехнувшись самой себе и забравшись в душ, я подумала, что это действительно глупо – не отводить взгляда от двери, когда потоки тёплой воды плотной стеной бегут по стеклянным стенам кабины.

Наспех вытершись, я оделась и, раскидав по плечам влажные волосы, направилась на кухню, где на столе меня ждала записка. На удивление чётким для мужчины почерком на ней было написано три коротких, ничего не выражающих слова: Буду к четырём.

На часах мигало всего лишь три. Значит, у меня есть час... на что? Я растерянно оглядела взглядом чистую, прибранную кухню, а затем, выйдя в холл, прошла к кабинету, где, замерев на пороге, посмотрела на монитор абсолютно пустого компьютера, словно бы за ним никогда и не работал живой человек, не так давно бывший моим мужем.

Сам того не ведая, Джаспер своими звонками разбудил во мне подозрительность ко всему – к этому дому, к городу, к Эдварду, даже к Эмметту, которого, как мне казалось, я знала даже слишком хорошо, а теперь выходило, что я вроде как не знала его вовсе.

Пройдясь по кабинету, я подошла к высокому стеллажу и провела кончиками пальцев по шершавым корешкам книг: место Хемингуэя всё ещё пустовало. Кто же ты Эдвард – друг или враг? Что верно – бояться тебя или стоит довериться?

Внезапно в моей голове запульсировала совершенно дурная, но крайне навязчивая мысль, она настойчиво подталкивала меня к выходу из кабинета. Часть меня кричала: нет, не надо, остановись, – другая со знанием дела спокойно говорила: а что в этом такого?

Я так и не приняла окончательного решения, верно ли я поступаю или нет, но было уже поздно – я стояла на пороге спальни Эдварда, перед неплотно закрытой дверью, на которой, словно как на той злополучной рости–булке из "Алисы в Стране Чудес" было написано: открой меня.

Никогда прежде я не позволяла себе нарушать чьё–то личное пространство, вторгаться в спальни или рыться в вещах, но как иначе мне обезопасить себя, как иначе понять – кто он такой, и чего ожидать от него – помощи или угрозы? До этого момента я не видела от Эдварда ничего кроме участия, неподдельного беспокойства и интереса к моим проблемам, к моему горю – но было ли это искренне, или он умело играл со мной, а я наивно принимала всё за чистую монету.

В моей жизни никогда не было места предательству, подлости или расчёту. Нет, я вовсе не была наивной и знала, что такие вещи имеют право на существование, мы все разные, но когда–то я оградила себя от "не моих" людей, оставив лишь ближний, доверительный круг и всегда считала это единственно правильным. Но Эдвард, он так внезапно ворвался в мою жизнь и занял какую–то, до сей поры пустующую нишу, которая, казалось, ждала именно его.

Толкнув дверь, я всё же вошла в спальню и очутилась в просторной гостевой комнате – пустой и безликой, абсолютно такой же, как и несколько дней назад. Всё стояло на своих местах, и если бы не светло–серая куртка, перекинутая через подлокотник кресла, можно было подумать, что помещение пустовало.

Я вышла на середину и огляделась, весь мой запал что–то выяснять исчез, стало как–то неловко и совсем не по себе. Я не имела права здесь находиться, пусть комната и была частью моего дома, моей собственности, доставшейся от мужа.

На столике возле кровати обложкой кверху лежала всё та же книга. Приблизившись, я взяла её в руки и открыла на том месте, где он остановился. Закладкой служила какая–то смешная реклама пиццерии в Сан–Диего с толстым усатым дядькой в высоком поварском колпаке. Было так неожиданно и отчасти неуместно обнаружить её в книге. Это было каким–то напоминанием о реальной жизни за стенами дома, и что он вроде как и не врал мне, хотя Джаспер пытался убедить меня в обратном. Выходит Эдвард действительно жил в Сан–Диего и даже, возможно, не раз ходил на обед в это заведение, расположенное в районе Мишэн Бэй Парка и обещавшее прекрасный ужин с видом на морскую пристань города и Тихий океан. Было так просто представить Эдварда посреди большого мегаполиса с его неизменными огнями и бешено подсвеченными вывесками, гуляющего по улицам или сидящим на корме яхты и наблюдающим, как ночь вступает в свои права, почти так же легко, как представить его здесь, у озера, или на ступенях веранды, обдуваемого жарким вечерним воздухом, иногда становящимся таким безумно влажным, плотным и почти непригодным для дыхания.

Взгляд скользнул по строчкам и задержался на одной: "Больше ничего нет, кроме сейчас. Нет ни вчера, ни завтра. Сколько времени тебе потребуется на то, чтобы уразуметь это? Есть только сейчас, и если сейчас — это для тебя два дня, значит, два дня — это вся твоя жизнь, и все должно быть сообразно этому".

Я моргнула, возвращаясь в реальный мир и быстро захлопнула книгу, уносясь прочь из комнаты и чувствуя непонятный стыд и неловкость просто из–за того, что я переступила её порог. Узнает ли он, что я была в его спальне, что я трогала эту книгу, подходила к кровати? Очень хотелось надеяться, что нет.

Мне нужно было отвлечься, и я занялась тем единственным, что всегда спасало меня. Взяв простой альбом и несколько карандашей, я вышла на веранду и опустилась в шезлонг. Мне хотелось рисовать, но крутящийся в голове эскиз никак не желал обретать нужную форму, я несколько раз начинала и отвергала то, что выводила моя рука, в раздражении перелистывала страницы и предпринимала новые попытки. Я давно не рисовала от руки, было так приятно сжимать тонкий деревянный карандаш, беспрекословно повинующийся движениям моих пальцев. Плотная бумага, впитывающая грифель, пахла так особенно, совсем по родному, я словно бы вернулась на первый курс Университета, когда электронный планшет был чем–то чуждым и недопустимым.

Есть только сейчас, и если сейчас — это для тебя два дня, значит, два дня — это вся твоя жизнь. Эта фраза плотно засела и словно заевшая пластинка крутилась в моей голове. Но я не Мария, а Эдвард – не Джордан.

Хоть у меня было и немногим больше двух дней, но эти странные чувства, перемешанные с болью, казалось навечно поселившейся в открытой ране, что зияла на месте моего сердца, беспокоили и сбивали с толку.

Тоска по Эмметту никуда не делась, но я ожидала, что с каждым прожитым днём мне будет всё тяжелее и тяжелее, как это было в самом начале, но на деле всё выходило несколько иначе. Скорбь быстро вытеснялась злостью – неприятной и скверной. Джаспер говорил, что никакого Эдварда Мэйсена не существует, но я чувствовала, что и никакого Эмметта МакКарти не существует тоже. Словно бы имя моего мужа так и оставалось всего лишь именем, словно я была замужем только за именем и любила просто имя, а не реального человека, который оставил после своего ухода лишь пустоту и какой–то набор ничего не значащих вещей, одежды, немногочисленных фотографий и брата, вдруг появившегося на моём пороге, словно бы их ниоткуда.

Закрыв лицо руками, я заплакала – тихо и беззвучно, сотрясаясь от сухих, рвущихся наружу рыданий. Я ничего не могла поделать. И не хотела думать. У меня не получалось облечь свои мысли в рисунок, а опасения в слова, и признаться самой себе, что мне страшно, что незнакомец в доме и пугает, и влечёт меня.

Я не знала, что происходит, и не замечала ничего вокруг, пока не оказалась в крепких уверенных объятьях. Шезлонг покачнулся, когда Эдвард опустился рядом и притянул меня к себе, вроде как успокаивая, а на самом деле заставляя разрыдаться пуще прежнего.

Уткнувшись ему в шею, я плакала, уже не сдерживаясь и не беспокоясь, совершенно не задумываясь, когда он успел вернуться или о том – с собой ли у него оружие. Я не знала его и теперь боялась, но было так уютно находиться в его объятьях, прижиматься к твёрдому, как скала, мужскому телу и черпать его силу, которой он с готовностью делился.

Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Жёсткие, непреклонные губы прижались к моим – мягким и податливым, а потом, словно бы опомнившись, смягчились, и с безмерной, поразительной нежностью накрыли мои. Ахнув, я приоткрыла губы, он тут же воспользовался моментом, углубляя и усиливая поцелуй. Его вкус смешался с моим, тепло кожи под моими ладонями, скользнувшими ему на шею и зарывшимися в мягкие локоны, потрясло меня. Каждой клеточкой, каждым отдельным нервным окончанием я чувствовала его, я следовала за ним.

Не знаю, сколько мы целовались, пока тёплая, надёжная ладонь не коснулась моей щеки, пальцы скользнули к подбородку, прошлись по ключице и накрыли грудь. Это моментально вывело меня из того состояния нереальности, в котором я пребывала.

С тихим вскриком я отстранилась, быстро вскакивая на ноги. Блокнот упал на деревянный пол веранды, карандаши разбежались кто куда, пошатнувшись, я схватилась за перила.

– Прости, – быстро зашептала я, стараясь спрятаться от его всё понимающего взгляда. – Я... я не могу... только не так... мне... мне очень жаль.

Нет ни вчера, ни завтра. Сколько времени тебе потребуется на то, чтобы уразуметь это?

Развернувшись, я вбежала в дом и буквально взлетела по ступенькам лестницы к своей комнате. Закрывшись изнутри, я стояла и прислушивалась к каждому шороху, звуку, скрипу, но ничего не происходило. И тогда, забравшись с ногами на кровать, я уставилась на дверь и приготовилась ждать, сама не зная чего.