Она чётко не помнит тот момент, когда поняла, что устала.
Вот вроде всё шло своим чередом – привычно-обычно, активно-задорно - но тут, будто кто-то выключил рубильник и всё - она спеклась. А ведь так долго держалась, пятнадцать лет почти.
И сколько же было за эти пятнадцать лет возможностей махнуть рукой на всё и начать себя жалеть!
Поначалу она так и делала – жалела себя. Хотя, нет, сначала было просто очень-очень страшно. Дикий страх, помноженный на боль после операций и бесконечных уколов. Говорят, детская память избирательна, плохое быстро забывается. А вот ничего подобного! У неё было как раз наоборот: вся жизнь до аварии – дом, папа, школа – всё это постепенно забылось, будто и не было вовсе, а даже если и было, то не с ней. Вроде как чья-то жизнь, подсмотренная в старом кино, название которого вылетело из головы. Но то, что было после, Белла помнит хорошо. Каждый день, проведённый в больнице, помнит. Вернее, это был всего один нескончаемо долгий день, в течение которого она периодически просыпалась, плакала, потом ей давали лекарства, или кололи лекарства хорошие тёти в одинаковых голубых пижамах, с одинаковыми выражениями на лицах. Они называли её «детка», и всё время успокаивали:
- Ты поспи, детка, сейчас всё пройдёт.
- Надо поесть, детка. Будешь хорошо есть, будут силы, быстрее поправишься.
- Вот сейчас сделаем укольчик, и тебе сразу станет легче.
Легче не становилось.
Нет, боль, конечно, уходила, но папа так и не приходил.
Приходил Бен.
Она помнит, что он приходил к ней и долго сидел, держа за руку.
- Я с тобой, стрекоза, - говорил он ей, и ей становилось чуточку спокойнее.
Именно Бен сказал ей про папу.

Странная штука – сознание ребёнка. Белла до сих пор удивлялась, как взрослым хватает глупости думать, что дети ничего не понимают. Дети всё секут, ага. Дети видят и слышат всё и всегда, как бы взрослые не пытались это завуалировать. То, что теперь она одна, Белла поняла по лицу человека, вытащившего её из покорёженного автомобиля. Он так смотрел на неё… сочувственно, что ли – это она уже потом подобрала выражение… но тогда… Она была вся переломана, в крови, но во взгляде того дяди была не только жалость, в нём была обреченность. Это она тоже поняла после. Она многое вспоминала и о многом думала в больнице, когда приходила в себя. Они все смотрели одинаково. Но Бен смотрел по-другому.

- Я никогда тебя не брошу, стрекоза.
- Где папа, почему он не приходит?

Это взрослые не хотят ничего знать. Они бегут от плохих новостей, отмахиваясь от гонцов их приносящих. Они не хотят знать то, чего не смогут вынести. А у детей нет этого права. Они выносят всё. Живут со всем этим дерьмом, что вываливается им на голову, приспосабливаясь и пытаясь организовать свою жизнь в тот же момент, в который был открыт этот дерьмокран. Взрослые могут хотя бы выпить успокоительного или чего другого, чтобы отключиться, пусть даже ненадолго, а у детей такой возможности нет. Детский алкоголь – очередная игрушка или новая серия губки Боба. Это они так думают, взрослые. Детям же нужна честность. Недоговорённости пугают их больше, чем самая страшная правда.

- Папы нет, Беллз...
- Где нет?
- Ты помнишь аварию?
- Да. Нет. Я не знаю…
Она действительно не знала и почти не помнила. Она спала на заднем сидении, когда всё произошло. Спала, а в следующий момент уже куда-то падала, ударялась и кричала. И уже тогда она не чувствовала папы.
Он погиб мгновенно от первого удара. Машина, врезавшаяся в них на полупустой дороге, перевернувшись несколько раз, загорелась, и четверо пьяных парней сгорели в ней заживо. Их же старенький седан долго крутило по дороге, переворачивало, и, в конце концов, вылетев с трассы, он остановился, врезавшись в дерево. Это была обычная дорога на обычное место их обычного пикника, куда они, как обычно, ездили каждый второй выходной лета. Иногда с ними ездил Бен. Он приезжал на своём большом чёрном внедорожнике, и Белла, подпрыгивая от радости, помогала папе переносить корзинки со снедью в его огромный багажник.
Если бы он тогда поехал с ними, может, не было бы ничего. Бена всё равно потом бы застрелили, так какая разница когда он умер, зато папа был бы жив, и Белла не осталась одна…
Она стыдилась этих мыслей, даже плакала от стыда за эти мысли, жалея Бена. Жалела и ненавидела одновременно, потому что он тоже её бросил.
Все они бросали её. Сначала мама, потом папа, потом Бен. Не многовато ли для одного отдельно взятого девятилетнего человека?
Мама…. Осталось что-то внутри – вряд ли можно было назвать это воспоминаниями, скорее, ощущением. Мама любила печь, как рассказывал папа, и единственное, что Белла помнила о ней, это тёплый запах ванили и свежих булочек. Обидно было: она копалась, заглядывая внутрь себя, пытаясь что-то нащупать вдобавок к этому, но ничего не находилась. Лишь ваниль и сдоба. Она много расспрашивала о ней папу и вскорости стала замечать, что выдаёт отцовские рассказы о маме за собственные воспоминания.
Они хорошо жили с папой. Это всё, что Белла могла себе позволить говорить о прежней жизни. С папой было хорошо. Он был большой, смешной и добрый. И целовал её на ночь, щекоча жёсткими усами. И друзья у них были такие же все большие и добрые. Они часто приходили в их маленькую квартирку, смотрели вместе бейсбол, или они все вместе ходили на бейсбол, сидя на трибунах и поедая чипсы с острющим соусом, после которого иногда болел живот. Они были и её друзья. Их жёны передавали для неё пироги и овощные запеканки, с их детьми она училась в школе.
А потом это всё ушло.
Нет, они, конечно, приходили, проведывали её. Приносили игрушки, те же запеканки, но чем дальше, тем реже. Только Бен остался навсегда.
Как ей казалось.
И как не оказалось.

Как легко было озлобиться на всё и всех, но Белла была благодарна людям, которые не позволили ей сделать это. И в первую очередь миссис Мейсен.

Она не смотрела на неё так, как смотрели другие. Она смотрела на неё так же, как Бен. «Да, с тобой случилась беда, но теперь у беды случилась ты. Покажи этой гадине!» И она показывала… долго-долго показывала. А около года назад устала.

Белла знала, что Элизабет почувствовала эту перемену в ней. Она даже приняла это на свой счёт, и завела обходной разговор, что, мол, ей надо подумать о себе и перестать обращать внимание на все мешающие нормальной жизни факторы. Под этими факторами она, в первую очередь, подразумевала себя. Но как же она не понимала, что она, Элизабет – это единственный в её жизни постоянный фактор, на который она, Белла, может рассчитывать. Таких, как Белла, у миссис Мейсен в год по несколько десятков выходило из приюта, и некоторые периодически проявляются, проведывают её. Но она-то у Беллы одна! И у Бена она была одна, иначе бы он не привёл её, Беллу, к ней и не передал из рук в руки. Может, если бы не Бен, то и не привязалась бы она так сильно к этой строгой, редко улыбающейся женщине. Не выслушивала бы её обязательные нотации, потакая старой учительской привычке. Не переживала бы за её здоровье. Не оплачивала втайне от неё дополнительные расходы по пребыванию в этом доме. И не желала бы больше всего на свете, чтобы Элизабет об этом никогда не узнала.

У неё был небольшой фонд, который после гибели отца учредил для неё полицейский департамент. Вдобавок, по достижению совершеннолетия Белла получила право распоряжаться деньгами, что родители откладывали для её учёбы. Их было немного, но всего вместе хватило на юридический факультет местного колледжа. Она, конечно, мечтала быть копом, как отец, но понимала - первая же медицинская комиссия её завернёт. Поэтому, Белла решила зайти с другого конца, решив стать адвокатом. Она училась, подрабатывала в небольших конторах, куда с удовольствием брали студентов разгребать неизбежные для юридических служб бумажные завалы. Когда пришла пора выбирать специализацию, Белла выбрала финансовое право – сказалась любовь к математике и цифрам. Это было её: она с наслаждением закапывалась в книги, статьи, цифры, архивные документы, запоминая, сравнивая, учась….
К концу обучения у неё уже было два приглашения на работу, и даже одно из них она почти приняла, но упустить возможность начать карьеру в крупной транснациональной корпорации, было бы глупостью. И в очередной раз Белла поблагодарила судьбу за то, что та подарила ей Элизабет. Ведь, это именно она предложила ей отослать своё резюме в отдел по работе персонала «Каллен Индастриз», и к огромному удивлению Беллы вскоре раздался ответный звонок – её пригласили пройти собеседование на должность младшего ассистента в юридическом отделе. Должность не ахти какая, но надо же с чего-то начинать. Да и, чего греха таить, денег ей предложили больше. Не намного, но больше. Собеседование она прошла, и свою первую зарплату она отметила вместе с миссис Мейсен бокалом дорогого шампанского.

Элизабет проработала ещё год после того, как Белла окончила школу и уехала из приюта. Атеросклероз, сдавливающий когтями болезненных судорог ноги при ходьбе, теперь начинал мучить её с самого утра, когда она просыпалась, плача от боли. Она лечилась и раньше, подолгу лежала в больницах, но после того, как вышла на пенсию, страховка не покрывала всех издержек лечения. Она долго думала перед тем, как пойти на этот шаг, но, в конце концов, решилась и, продав всё своё имущество, переехала жить в «Надежду» - санаторий для людей старшей возрастной группы, как они себя именовали, а по сути – дом престарелых.
«Надежду» нашла Белла.

Все эти годы она была рядом. Как и некоторые из её бывших воспитанников. Но жизнь брала своё и их визиты становились реже, как и звонки. Элизабет всё понимала, не осуждая, а радуясь за тех, кто нашел себя в жизни.
А вот Белла осталась. Раз в несколько месяцев, а иногда и чаще, они встречались, ходили в театры, музеи, проводили вместе весь день с обязательным заходом в кафе, и за кружкой горячего чая она рассказывала ей свои новости. Это всегда касалось учёбы или работы, и никогда личной жизни. Элизабет не спрашивала, а Белле не было что рассказывать.
Она периодически встречалась с парнями из колледжа, но всё это было несерьёзно, как бы между прочим. Инстинктивно она боялась любой привязанности, и сама осознавала свой страх. Он жил в ней глубоко-глубоко, похороненный под приветливостью и жизнерадостностью. Глядя на эту маленькую блондинку, широко-распахнутыми серо-голубыми глазами взирающую на мир, никто бы и не сказал, что внутри её навсегда поселилось ощущение, что всё происходящее - временно. Что в какой-то момент всё, что у неё есть – исчезнет, как это было уже однажды. Белла боялась этого в восемь, боялась и в двадцать, и была уверена, что страх этот никуда из неё не уйдёт, а значит, если она не хочет сойти с ума, то с ним как-то надо сживаться. Или делать так, чтобы он никогда не поднимал своей головы. И когда она поняла, как это можно сделать, жить стало гораздо проще и легче.
Ведь, это же легче, когда тебя ничего и нигде не держит. Легче, когда ты ни к кому не привязан и не от кого не зависишь.
Чтобы не зависеть, надо много работать. Чтобы не привязываться, надо никого близко не подпускать. Да, так определённо проще.
И когда она, наконец, поделилась этими мыслями с Элизабет, то впервые с того самого дня, как они познакомились, Белла видела её в гневе.
- Ты говоришь чушь! Это немыслимо! Человек не может так жить. Я ушам своим не верю, что слышу это от тебя. Это эгоистично и попахивает гордыней, тебе не кажется? Если ты искренне говоришь это и веришь в свои слова, то я не понимаю, что ты тогда здесь делаешь…
Белле не казалось, но на всякий случай она извинилась и больше об этом они не заговаривали.
Тем не менее, решение было принято и ей очень легко с ним жилось.

Легко… до сегодняшнего дня.