Если у тебя в жизни есть всё, о чём только может мечтать человек, если ты перепробовал всё, что можно перепробовать, не выходя, разумеется, за рамки закона, испытал всё, что возможно испытать и насладился всем, чем можно насладиться, ты понимаешь, что истинная ценность чего бы то ни было или кого бы то ни было в этом мире сводится к одному - способности удивлять. Это совершенно редкое качество было единственным, от чего Эдвард Каллен получал истинное наслаждение, но, прожив на свете тридцать пять лет, он практически утерял эту способность.
И вот сегодня утром он насладился ею сполна.

Началось всё с запаха.
Нечто давно забытое, спрятанное глубоко внутри показалось на поверхности его полусна. Образы, звуки, ощущения, воспоминания о которых раньше давались ему с болью, теперь отозвались в душе радостью. Так бывало только тогда… тогда…

...бескрайнее сиреневое марево и витающий над ними горьковатый запах. «Это лаванда, дорогой», - ласковый тихий голос и рука, тянущая к нему веточку, похожую на маленький кустик, с сиреневыми мелкими цветками. А затем нежное прикосновение тёплой руки к его щеке… нет, не тёплое, горячее… обжигающее… пламенное…

... он открыл глаза и сразу же зажмурился от яркого солнечного света. Какого чёрта!
Резко вскинувшись, Эдвард бессмысленным взглядом уставился на яркое пятно перед собой. Сердце, казалось, раздробит грудную клетку своими молотящими ударами. Он закрыл глаза и сделал несколько глубоких вздохов. Ему понадобилась почти минута, чтобы выровнять дыхание и успокоиться. Всё это время он опирался на локоть, лежа на боку и вскорости почувствовал как напрягаются на руке мышцы. Только это и заставило его открыть глаза и…

… и отпрянуть от нарисованной лохматой, клыкастой морды, украшающей подушку на которой ещё сохранился след от его головы. «Чудовище», - гласила надпись под мордой.
Из груди вырвался звук, похожий на смешок. Часто-часто заморгав, Эдвард стремительно развернулся и…

… и понял, что не имеет ни малейшего понятия, где находится. Он ошарашено оглядывался по сторонам, пытаясь вспомнить, как он очутился в этом помещении, предназначение которого для него осталось неизвестно – то ли спальня, то ли гостиная, то ли комната в студенческом общежитии, то ли всё вместе. Хотя, для комнаты в общежитии здесь было довольно чисто. Его глаза выхватывали какие-то предметы, ни на чём особенно не фокусируясь, голова отказывалась работать, но через непродолжительное время у него возникло явственное ощущение, что он здесь один.
Спустив ноги, Эдвард сел на кровати. Взгляд тут же уткнулся в нечто, похожее на низкий узкий топчан, накрытый стареньким вязаным пледом. Задев топчан ногой, Эдвард с удивлением отметил, что тот шевелится. Наклонившись, чтобы удостовериться в том, что это ему не почудилось, он моментально застонал от боли, пронзившую его голову ото лба до затылка.
- Чёрт! – выругался он охрипшим ото сна голосом.
Потревоженная голова нещадно болела, да так, что он, не удержав стона, снова повалился на кровать.
И зачем он так напился?! Ведь знает же, что алкоголь только усугубляет головную боль. Надо было сразу ехать домой, а не вливать в себя виски в безуспешной попытке её заглушить. Можно было бы попросить у официанта, или как там они называются в этих заведениях, таблетку, но это было неприемлемо. Эдвард Каллен не признавал слабости ни в себе, ни в посторонних.
Тем не менее, сейчас он отдал бы что угодно за стакан воды и таблетку обезболивающего.
Собрав волю в кулак и стараясь не делать резких движений, Эдвард осторожно приподнялся и снова сел на кровати. Он ещё раз обвёл глазами странное помещение, дивясь тому, как человек в здравом уме может здесь жить. Оно было словно обезличенным, и самым ярким пятном в нём была эта нелепая подушка, на которой он проснулся. Именно по ней, а так же по одеялу в цветочек он понял, что это комната женщины. Всё остальное – мебель, стены, старенькие жалюзи на окне, было чистым, но совершенно ни несли на себе отпечаток дома. Хотя… разве не то же самое мог он сказать об огромном пентхаусе в престижнейшем районе Сиэтла, куда он приходил только для того, чтобы переночевать. Нет никакой разницы между ним – местом, где обстановка меняется раз в полгода согласно модным тенденциям – и этой квартирой. Место, чтобы спать – ничего более. Но если это его осознанный выбор – его, одинокого мужчины, то что это за женщина, которая делая его, выбирает подобный аскетизм.
Надо перестать анализировать, это совершенно не помогает от пульсирующей в висках боли.
Эдвард поднялся и на нетвёрдых ногах прошёл по комнате по направлению к выходу. Кто-то снял с него ботинки, но он оставался в брюках и рубашке, которые после ночи выглядели откровенно жалко. Это полная ерунда, главное - найти пиджак, в котором должен быть телефон и бумажник.
Он нашел его на маленькой кухоньке, которая примыкала к комнате. Аккуратно разглаженный, он висел на спинке старого деревянного стула, стоящего рядом с покрытым дешевой бумажной скатертью столом. А на этом столе Эдвард увидел стоящий ровно посередине полный стакан воды и - о, чудо! – бутылек с аспирином.
Спасибо Господу за малые радости!
Он бросил в воду сразу три, еле дождался, когда они растворятся и жадными глотками осушил стакан.
Эдвард опустился на стул и, не удержавшись, вытянул руки на столе и положил на них голову. Как хорошо!
Он просидел так минут двадцать, иногда проваливаясь в сон, и постепенно боль начала его отпускать. Открыв глаза, он увидел сложенный пополам листок бумаги, который до этого он проигнорировал, добираясь до благословенного стакана. Он взял его одной рукой, и, развернув, попытался сфокусировать взгляд на расплывающихся строчках.
Он несколько раз прочитал послание, написанное красивым, каллиграфическим почерком. В нём был указан адрес, где он находится «чтобы Вы смогли вызвать такси», уверение, что в ванной он найдёт всё, что ему нужно, а так же просьба, уходя, посильнее хлопнуть дверью, «…до характерного щелчка. Вы поймёте, о чём я». Всё это было странно.
Ему совершенно не хотелось принимать здесь душ, но ванную комнату посетить необходимость всё же была.
Она была меньше его персонального лифта в принадлежавшем ему офисном здании. Ванны здесь, разумеется, не было, зато была душевая кабина, одна стена которой была разбита и занавешена пластиковой шторой. На невысоком табурете Эдвард увидел яркое пушистое полотенце, нераспечатанную зубную щётку и новый кусок мыла – всё это было явно приготовлено для него.
Он добрых пять минут стоял, смотря на этот банно-прачечный натюрморт, пытаясь разобраться в своих чувствах. Прилагательного «трогательный» в его лексиконе не было, но увиденная картина его… что, трогала? Это мыло, этот аспирин и заботливо повешенный пиджак… и доверие, которое хозяйка оказала ему, оставив одного в квартире – всё это его трогало. Эдвард не мог вспомнить, когда в последний раз кто-либо так о нём заботился по своей воле. За заботу, как и за всё остальное в жизни, Эдвард Каллен привык платить.
Он всё-таки принял душ. Почему-то ему казалось, что это будет важно для той, кто придёт и увидит, что он не пренебрег её гостеприимством. Вода была чуть тёплая, но это даже было хорошо – головная боль полностью прошла, и, выйдя из ванны, благоухая дешёвым земляничным мылом, Эдвард снова почувствовал себя человеком.
Он вернулся в комнату. Его ботинки стояли у кровати, строго параллельно друг другу. Совершенно непонятно почему, но в этом он снова углядел непривычную для себя заботу. Он вдруг очень пожалел, что совершенно не помнит вчерашнего вечера, вернее, ту его часть, которая привела его сюда. Наверняка, он ехал сюда на такси, и наверняка не один. Но никаких воспоминаний о своей спутнице у него не было.
Чёрт, а, ведь, он заинтересовался… да, это смешно, но ему страшно интересно узнать, кто она.
Ещё раз он, теперь уже внимательно, он оглядел комнату. Кровать, на которой он спал, занимала её добрую половину. То, что находилось рядом с кроватью, накрытое пледом, оказалось полуспущенным надувным матрасом. Под пледом он обнаружил подушку в нарисованной на неё мультяшной красавицей, вероятно, составляющей пару поразившему его ранее чудовищу, и, глядя на это неудобное ложе, Эдвард испытал глубокое потрясение, осознав, что именно здесь хозяйка квартиры провела свою прошлую ночь.

Вещей у неё было немного.
Да, в попытке выяснить о ней что-либо он открыл дверцы встроенного шкафа. Это было верхом неприличия, но внутри него поселилось странное, необоснованно чувство, что у него есть на это полное право! Два вполне приличных костюма - тёмно-синий и чёрный; три совершенно одинаковых белых рубашки, вероятно, одеваемых под них, маленькое черное платье, аккуратно накрытое прозрачным чехлом. На полках он обнаружил аккуратно сложенные свитера более ярких расцветок, чем остальной гардероб и несколько пар джинс. Обувь в шкафу стояла так же ровно, как и его ботинки – носочек к носочку. Из ровного ряда удобных и практичных туфель выбивались розовые кеды, украшенные стразами и вышитыми бабочками. Они выглядели здесь чужаками, как и сам Эдвард, находящийся в этой квартире, но почему-то их вид его подбодрил.
- Значит, не во всём вы согласны с тем, что вас окружает, - сказал он им.

Ему честно не хотелось уходить. Здесь было пусто, неуютно, но отчего-то это место его держало. Держали старые книги в дешёвых обложках, держало отсутствие телевизора и присутствие лампы виде садового гнома с отбитым носом. Держала шкатулка с немудреными сокровищами – несколько пар серёг и одна цепочка с медальоном, обычно, в такие помещают фотографии.
Он не должен был этого делать – да он вообще не должен был здесь находиться! – но он взял его в руки и открыл. Медальон оказался пустым.
Как оказалась пуста и вся квартира.
Ничего! Ни бланков счетов, ни чековых книжек, ни даже телефона. Женщина, которая жила здесь, хотела оставаться не узнанной. Что ж, вероятно, он не имел права отказать ей в такой малости.
Ему надо было уходить, но перед выходом он решил зайти на кухню за ещё одним стаканом воды. Открыв холодильник, он снова испытал шок: он был совершенно пустой. Нет, в нём стояла початая бутылка питьевой воды, полупустая бутылка с молоком и… и всё! Эдвард повернулся к одному единственному навесному шкафчику и, подойдя к нему, с любопытством открыл. Хм, уже кое-что: банка растворимого кофе, чай, коробки с сухими завтраками, несколько плиток шоколада – на такой диете она скоро перестанет влезать в свои маленькие костюмы. Эдвард повернулся к столу за стаканом и краем глаза увидел что-то белое, лежащее на полу рядом с пустой корзиной для мусора. Нагнувшись, он поднял такой же листок, на котором было написано его послание, только этот был мятым и свернутым в шарик. «Что бы удобнее было закинуть в корзину», - решил он.
Расправив листок, он удивлённо присвистнул: тем же красивым почерком вверху листа было написано и несколько раз перечёркнуто его имя.
«Мистер Каллен!»
- Похоже, вы меня знаете… и, боле того, я почти уверен, что вы на меня работаете!

Почему-то именно этот факт, наконец, отрезвил его. Он, действительно, не должен был здесь находиться, не должен был устраивать обыск, не должен заинтересовываться. Всё это ни к чему, не нужно ни ему, ни ей. У него не может быть ничего общего с этим домом и женщиной, в нём живущей. Может случиться так, что он ещё поквитается за эту ночь. Так всегда было: люди, в обычных обстоятельствах обходительные и вежливые, при малейшей возможности перехода на личностное общение становятся требовательными и нетерпимыми. Именно поэтому он не переходит определённые границы. Очень мало на свете людей, которых он мог бы назвать своими друзьями. Ещё меньше тех, кому он доверяет. За доверие, как и за заботу, лучше платить. Всё остальное чревато ненужными исками.
Именно поэтому он сделал то, что сделал: надев пиджак, Эдвард достал из кармана бумажник и вытащил оттуда сто долларов. Он положил их на середину стола и прижал пустым стаканом.
Подумав, он взял бутылек с аспирином и сунул себе в карман.

Дольше задерживаться было нельзя. Выходя из квартиры, вспомнил, о чём просила его хозяйка, и с силой потянул за собой дверь. Щелчок, действительно, был характерным. С притолоки на него даже посыпалась штукатурка. На всякий случай он толкнул дверь, убедившись, что она заперта. После этого Эдвард достал телефон и нажал несколько кнопок.

- Джеймс, мне надо, чтобы ты кое-что проверил…