- Организованность! Организованность, Изабелла, краеугольный камень успеха человеческого. Все сильные личности, когда были маленькими, убирали свои комнаты.
- И Александр Македонский? – маленькая девочка хитро прищурилась, глядя на пожилую женщину, стоящую рядом с её кроватью.
- Да, я уверена, что царь Филипп не потерпел бы разбросанных фантиков и полусгнившей банановой кожуры у себя в доме.
- Хм, - она задумчиво почесала свою короткоостриженную светлую головку. – А у них были конфеты?
- Ну, конфеты не конфеты, но какие-то запрещённые сладости наверняка были, - женщина постаралась, чтобы голос звучал строго, хотя всякий раз, глядя на эту любознательную малышку, она еле сдерживала улыбку.
- Даже если и были, вряд ли они заворачивали их в фантики. Бумажной пормышлинности-то не было!
Эта «пормышленность» едва не прорвала плотину.
- Кхм, - только и смогла сказать собеседница, еле сдерживая смех и отворачиваясь от девочки, чтобы украдкой стереть выступившие слёзы.
-…и я не уверена, что за забытую банановую кожуру его заставляли дежурить ещё на сутки. Вряд ли Александр Македонский вообще знал, что такое швабра. Если тогда вообще были швабры. А были, миссис Мейсен? – огромные серебристо-голубые глаза смотрели на неё в ожидании ответа.

Она всегда была такая: маленькая, любознательная, живая, как весенний ручеёк. Элизабет нравилось наблюдать за ней. Она видела в этой девочке большой потенциал, неосознанно выделяя её окружающих. Конечно, делать это было строго запрещено, и даже регламентировано правилами организации, в которой она работала. Более того, по истечении тридцати лет службы Элизабет Мейсен научилась ограничивать себя в подобных привязаностях. Это было слишком больно, слишком расточительно для своей души привязываться к детям, попадающим в жернова государственной машины. Работа в органах опеки заставила Элизабет Мейсен запереть своё сердце на замок.

Она начинала обычным воспитателем. В её подчинении всегда было несколько девочек – она предпочитала работать именно с ними, разумно полагая, что опыт старшей сестры, помогающий матери в воспитании трёх младших, поможет ей в этом.
Поначалу так и было. Она всей душой привязывалась к своим воспитанницам и очень переживала расставание, когда кого-то из них удочеряли. Не менее искренне Элизабет плакала, когда этого не происходило. Детские лица сменяли друг друга, детские судьбы на какое-то время пересекались с её судьбой, но всегда приходило время, и все они уходили.
Нет, она не помнила каждого воспитанника, прошедшего через её руки в течение более чем четверти века работы. Но были и такие, кто оставлял след в её душе – дети, не вписывающиеся в рамки, с образным мышлением, необычные, неординарные. Не всегда их понимали сверстники, не ко всем им находили подход воспитатели, но у Элизабет это частенько получалось. Это была увлекательная игра – найти ключик к ребёнку, понять, в чём его сильная сторона и, поняв это, постараться культивировать её. Говоря об этом, Элизабет всегда со смехом вспоминала Бена Чейни – отъявленного, просто патологического хулигана в детстве в настоящее время в качестве детектива возглавляющего отдел внутренних расследований департамента полиции Сиэтла.

Именно Бен привёл к ней маленькую Изабеллу, единственную, кто выжил в страшной автокатастрофе, унёсшую жизнь пятерых человек, в том числе и её отца.
Чарли Свон носил капитанское звание, под чьим командованием и служил Бен. Капитан Свон вот-вот должен был выйти на пенсию. Изабелла была его поздним ребёнком - его и его жены Рене, художницы, преподающей изобразительное искусство в одной из школ, которая умерла всего лишь через два года после рождения девочки. Поздний ребёнок - любимый ребёнок, заставивший вселенную этих двух состоявшихся людей вертеться вокруг неё. Почти не помнящая матери, она была обласкана любовью своего отца, и потеря его стала для неё больше чем катастрофой – кроме Чарли у маленькой Изабеллы Мари Свон никого не было.

Элизабет не знала, что было большим злом для души человеческой: никогда не знать родительской ласки, или, единожды испытав эту всепоглощающую любовь, понимать, что этого больше никогда не будет.

Она была страшно напугана: маленькая, взъерошенная, словно воробышек, с опаской выглядывающая из-за спины Бена.

- Ну, ну, стрекоза, иди, не бойся, - подталкивал он девочку. – Это миссис Мейсен, она очень хорошая, хотя на вид и строгая.
- Здравствуй, Изабелла.
Малышка дёрнулась и схватилась за большую руку Бена.
- Белла, - пропищала она тоненьким голоском. – Папа звал меня Беллой.
- Хорошо, Белла, но я буду звать тебя полным именем, а ты меня миссис Мейсен, это понятно?
- Да.
- Да, миссис Мейсен, - поправила она девочку.
- Да, миссис Мейсен, - в огромных серо-голубых глазах заблестели слёзы.
- Я директор этого дома, - они всячески избегали слово приют, - и он теперь станет твоим.
- У меня есть дом, - в тоненьком голосочке послышалась сталь.
- Да, есть, но жить в нём ты одна не можешь.
- Я хочу жить с Беном.
- Мы с тобой уже говорили, стрекоза, - мужчина присел на корточки рядом с девочкой, и положил руки ей на плечи. – Какое-то время ты поживёшь здесь, а потом я тебя заберу. Я подал документы на её удочерение, - вставая, он объяснил он Элизабет. – Чарли был для меня больше, чем капитаном, он… - его голос прервался, и ему пришлось откашляться. - Я всё сделаю для его дочери.
Поражённая Элизабет смотрела на молодого человека, гордясь той работой, которую она проделала много-много лет назад.
- Конечно, Бен. Я употреблю всё моё влияние, чтобы ваше дело было рассмотрено в ближайшие сроки. А пока Изабелла поживёт здесь, хорошо?

Да, она могла ускорить дело по удочерению девочки. Его и ускорять-то было не надо, единственное, что могло задержать его – это сам образ жизни Бена: одинокий полицейский, сутками пропадающий на работе. Работа в отделе внутренних расследований не была такой рискованной, как, например, в убойном или отделе по борьбе с наркотиками, это все понимали и здесь на его сторону встал сам шеф полицейского департамента. Дальше по влиянию был только мэр. Под воздействием такого пресса судья без возражений отдал опёку над маленькой Беллой Свон тридцатиоднолетнему одинокому детективу Чейни.

А через неделю Бена Чейни застрелили.

Изабелла Свон так и осталась в приюте, возглавляемом директором Мейсен.

Может, именно поэтому Элизабет была более привязана к Белле, чем к другим детям: на уровне подсознания она чувствовала свою ответственность перед веснушчатым мальчиком, который не единожды стоял в её кабинете, ковыряя носком стоптанного ботинка протёртый линолеум. Не зная Чарли Свона, Элизабет в душе считала Изабеллу дочерью Бена. Она бы обязательно гордилась таким сыном, как был этот мальчик, будь у неё возможность родить его. Но к тому моменту, когда они с мужем всерьёз задумались о ребёнке, выяснилось, что она бесплодна. Питер очень переживал по этому поводу. Элизабет же головой окунулась в заботу о чужих детях. Может, поэтому их брак не сложился?
Они расстались спокойно, без взаимных претензий. Элизабет оставила его имя и забрала из его квартиры старый, разросшийся фикус. А через год она, заливая слезами клавиатуру своего ноутбука, составляла Питеру поздравление с рождением мальчиков-близнецов. Это была осознанная трусость, но было совершенно невозможно заставить себя набрать его номер из-за опасения услышать в трубке звонкий голос его молодой жены или, что ещё страшнее, младенческий плач.

Изабелла - как упорно продолжала называть её Элизабет, - трудно приспосабливалась к жизни в приюте. Поначалу девочка долго и сильно болела. Последствия аварии давали о себе знать. Ей пришлось удалить одно лёгкое, плюс при проведении экстренной реанимации была повреждена трахея. Малейший сквозняк, и у Изабеллы появлялся надсадный кашель, грозивший перейти в удушье. Со временем всё наладилось, но это было очень сложное время: после выздоровления девочка ходила на длительные восстановительные процедуры, подолгу лежала в больницах, позже посещала психологов, благо психологами и прочим подобным добром приют был укомплектован выше крыши.
Из-за болезни Изабелла пропустила много занятий. По окончании первого года пребывания в приюте её было решено оставить на второй год. И именно это решение стало отправной точкой для её морального выздоровления. Она приняла его как личное оскорбление, и уже к концу года догнала своих сверстников, учившихся на класс выше. В учебе она нашла свою отдушину. Она много читала, живо интересовалась всем – от истории древнего мира, до современных исследовании в плане погодных аномалий. Многое в силу возраста она не понимала, но Элизабет всегда считала любознательность первичным признаком здоровья личности.
Вскорости Изабелла Свон смогла занять должное место в обществе сверстников. Более того, она стала их негласным лидером. Дети тянулись к ней, впрочем, как и взрослые. Элизабет приходилось сдерживать себя, когда проходя по коридору, она слышала звонкое: «Здрасти, миссис Мейсон! А у Кэтти жаба издохла!» Может, будь она другим человеком, вернее, дай она себе большую свободу, она бы могла сделать страшные глаза, округлить глаза и, прижав руки к груди воскликнуть: «Чтоб меня черти взяли, покажи!» Она была уверена, что такой ответ заставит Изабеллу взвизгнуть от неожиданности, и растянет её миленькую мордашку в ослепительной улыбке. Хотя, похоже, только сама Элизабет считала малышку Свон миленькой.
Она была нескладной, будто состоявшей из одних углов: длинные конечности на непропорциональном коротком теле. Тусклые белёсые волосы, коротко остриженные во время последней болезни, постоянный кашель, синяки под глазами из-за поставленной позже почечной недостаточности – нет, не таких детей усыновляют среднестатистические американские семьи. Но Элизабет верила в неё.
К чести Изабеллы, она никогда не стремилась быть удочеренной.
Казалось, в голове этой девочки был план, как построить свою жизнь, и она ему чётко следовала.
Нет желающих взять её в семью – ну и ладно!
Нет успехов в биологии – значит «нифига я миссис Мейсен не биолог».
Нравится ей решать трудные примеры по математике, со странными значками в неизвестном поле, значит, этому она посвятит себя.
Нравится танцевать – значит, она будет танцевать. И пусть мисс Кларанс плюётся ядом на её нескладные па-де-де… это её па-де-де, и других она не знает.
Да, в Изабелле был стержень.

Именно этот стержень заставлял бывшую воспитанницу приюта святого Марка раз в две недели навещать в доме престарелых своего бывшего директора.