Глава 26. Хьюго. 16 февраля.

Мама с папой забрали меня из школы в тот день, когда разнеслись новости из газеты.
Я даже не знал об этом, Невилл просто сказал мне, чтобы я шел в Хогсмид, а оттуда аппарировал в Лондон, потому что за мной послали родители. Когда я спросил, что случилось, он ответил, что не знает (и конечно, он лгал), так что следующие полчаса я провел, пакуя вещи и волнуясь, что кто-то умер. Все спрашивали меня, куда я ухожу, но у меня не было ответа. Когда Аманда спросила, когда я вернусь, я лишь сказал, что не знаю и что я напишу и дам ей знать, что происходит. Я сказал, чтобы она спросила отца, может, он ей скажет, когда я уеду. Лили даже не озаботилась спросить, что уже совсем хреново, потому что, если бы кто-то и умер, это ведь был бы член и ее семьи.
Но она несколько эгоистичная сука, которой плевать на весь мир, кроме самой себя. Так что серьезно, мне не надо было удивляться.
Я новичок в аппарации и никогда не аппарировал дальше, чем на несколько миль, так что я немного нервничал перед перемещением на большое расстояние, пока шел из Хогвартса в Хогсмид.
В любом случае, я еще больше занервничал, когда наконец добрался до деревни.
Так как это была суббота, почта в школу должна была прийти только к обеду. Никто еще не получил утренних газет, так что никто не видел мигающего заголовка, который бросился мне в глаза в ту же секунду, как я подошел к газетному киоску в деревне.
ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ МАТЕРИАЛ ПРОРОКА:
МАЛОЛЕТНИЙ СЫН МИНИСТРА И ЕГО НЕЗАМУЖНЯЯ ПОДРУГА ОЖИДАЮТ РЕБЕНКА!
Я смотрел на газету, наверное, минуты две, просто смотрел на заголовок, пытаясь вспомнить, как дышать. Слова начали расплываться перед моими глазами, когда я наконец очнулся, и, бросив пару монет в руку продавца, схватил газету, и убежал. Я не останавливался, пока не нашел пустынное место между двумя зданиями, где я мог спрятаться и прочитать статью.
Последний скандал, сотрясший министерство, явился в образе двух семнадцатилетних студентов.
Сын-подросток министра магии Хьюго Уизли ожидает ребенка от своей семнадцатилетней подруги Марии Мартинес.
«Ежедневный Пророк» эксклюзивно сообщает вам, что ребенка ожидают к середине июня, как раз к тому времени, когда оба родителя будут сдавать экзамены на ПАУК. Уизли и Мартинес – студенты седьмого курса школы чародейства и волшебства Хогвартс, и вчера от их сокурсника поступила информация, что они вместе ожидают ребенка. «Пророк» провел серию расследований и теперь подтверждает известия в своем выпуске новостей.
Пока неизвестно точно, было ли известно министерству о беременности, но в скором времени ожидается заявление. Хьюго – средний ребенок министра и ее мужа, аврора Рональда Уизли. У семьи было множество личных проблем в последние годы, включая похищение старшей и единственной дочери Роуз восемь лет назад.
Более подробные детали будут сообщены позднее.
Идиотская статья ничего не сказала, но сообщила все же больше, чем я хотел бы услышать. Ну, или прочитать. Я не могу поверить. Я в прямом смысле был в шоке, пока читал эти слова, но что я мог сделать? Это случилось. Мой худший кошмар наконец воплотился. Меня просто потрясло, что весь мир (и Хогвартс, что важнее всего) теперь узнает о ребенке, возможно, в течение нескольких часов. Мне стало нехорошо при мысли, что Мария застрянет в школе в то время, как я еду в Лондон (зачем? Прятаться? Давать пресс-конференцию?).
Но потом я понял, что не чувствую себя так уж ужасно, и от этого мне стало еще хуже.
Я не думал больше ни о чем, кроме этого. Хорошо, что я был слишком отвлечен газетой, чтобы волноваться об аппарации на дальние расстояния. Я схватил сумку, обернулся на месте и несколько минут спустя уже был в полумиле от нужного места. К счастью, рядом не оказалось никаких свидетелей моего внезапного появления, что хорошо, ведь мы живем посреди маггловского района. Небольшая прогулка до дома прошла без происшествий, и, когда я пришел, я даже не был уверен, что родители дома: было тихо и пустынно.
Но я ошибался.
Когда я подошел к двери, оказалось, что дома не только мои родители, но и половина министерства. Как оказалось, я вошел прямо посреди импровизированного совещания с отделом по связям с общественностью, потому что все быстро обсуждали, что говорить и когда говорить. В первый момент никто даже не заметил моего появления, пока наконец меня не увидел папа и не вытащил на кухню.
– Пап, что происходит?
– Ты видел газету? – он прошел к шкафчику под раковиной и достал запечатанную бутылку виски. Он был обескураживающе спокоен, к моему удивлению.
Я протянул ему газету, что еще сжимал в руках.
– Ага, – тупо сказал я, глядя, как он достает бокалы и наполняет их. Он протянул один мне, а затем обернулся и облокотился о столик.
– Тогда ты знаешь, что происходит. Кто-то сообщил газете, и теперь весь мир знает.
Я взглянул на виски, неуверенный, шутка это или нет. Но когда я посмотрел на него, он спокойно пил из своего бокала.
– Так что мы будем делать? – нервно спросил я, и он пожал плечами.
– Не так уж много можно сделать, приятель. Все кончено и закончено, разве нет?
– Но… – я не знал, что сказать. – Но как они узнали?
– Кто-то из Хогвартса сообщил, как оказалось, – он налил еще порцию и снова пожал плечами. – Не имеет значения. Рано или поздно все бы узнали.
Я просто смотрел на него, все еще пытаясь понять, серьезно он или шутит со мной злобные шутки. И только я поднял бокал, в комнату вошла мама и отобрала его.
– Я так не думаю.
– Гермиона, через несколько месяцев у него будет ребенок, думаю, ему можно выпить, – сказал папа совершенно не заинтересовано, как и все остальное, что он говорил, продолжая облокачиваться о стол и рассеяно попивая виски.
Как оказалось, мама не согласна, потому что она опрокинула стакан и выпила все сама. Я просто смотрел, как папа без слов протягивает бутылку, чтобы она могла налить себе еще. Это была странная ситуация: стоять на кухне и смотреть, как родители пьют крепкое спиртное, а мое собственное лицо глядит на меня с газеты.
– Так… – наконец тихо сказал я, когда показалось, что они забыли, что я вообще в комнате. – И что мы будем делать?
Мама довольно громко вздохнула, а потом, очень не в мамином стиле, подпрыгнула и села на столик, болтая свисающими ногами.
– Скажем правду, – сказала она так, словно это само собой разумеется, а потом пожала плечами, будто это неважно.
И тут я уже был полностью уверен, что они надо мной издеваются.
– И что? – недоверчиво спросил я. – Мы просто скажем: «А, да, точно, он ее обрюхатил, и нет, ее родители не знали, но теперь-то уж точно знают! И нет, они не встречались, когда это случилось, ну и что, это же фантастика!»? – Я посмотрел на них так, словно они оба спятили.
Но мама лишь кивнула.
– Ну да, вроде того. Я имею в виду, а что еще мы можем сделать?
– Ты, нахер, меня наебываешь? – спросил я в полном шоке.
Мама, конечно, тут же ухватилась за возможность и неодобрительно сузила глаза:
– Следи за языком…
Я не обратил внимания, конечно.
– И что тогда? Дерьмо случается, давайте утремся? Это все, что мы скажем?
– Нам больше нечего сказать. Это ведь правда, так? Мы не можем отрицать теперь, когда через несколько месяцев появится железное доказательство, верно?
Вообще-то можем.
Я подумал это, но, конечно, не сказал. Не знаю почему, но что-то во мне было уже чертовски близко к тому, чтобы сказать им правду. Я ужасно хотел сказать им, что мы можем все отрицать, потому что это ложь, и у меня не будет ребенка, и они и рядом не близки к тому, чтобы стать бабушкой и дедушкой.
Но я не сказал.
Я лишь покачал головой и снова посмотрел на газету, чувствуя все большую и большую боль в животе. Я чувствовал, как родители смотрят друг на друга, и у меня было ощущение, что они вовсе не так спокойны, как кажется. Казалось, что они решили быть спокойными ради меня. По крайней мере, так я себе сказал – это помогло мне почувствовать себя лучше.
– Ты собираешься сделать заявление? – спросил я, глядя на маму, которая продолжала пить свой виски. Она медленно кивнула. – И когда?
– Позже, – спокойно сказала она. – Их собирают вместе, – она кивнула в сторону гостиной, откуда все еще доносились голоса.
– Вы не должны им помогать?
– Справятся, – решительно сказала она и посмотрела на отца, прежде чем снова повернуться ко мне. – Мы должны с тобой поговорить.
Ну, вот и оно.
Это должно было случиться. Они собираются наехать на меня за то, что я самое большое, нахрен, разочарование, что они могли себе вообразить. Они собирались указать, что даже моя сестра, которая состоит (или состояла) в серьезных отношения, что даже она сумела не попасть в такое положение, как я. Они собирались сказать все те вещи, которые родителям полагается говорить своим детям, когда те попадают в скандал с подростковой беременностью. Папа уже выступил со своей партией, но мама оставалась зловеще спокойной все это время. И теперь это должно было измениться.
Вот только не изменилось.
– Все очень изменится, – медленно начала мама. – Я знаю, что тебе, наверное, не хочется это слышать, но мы просто хотим, чтобы ты знал,– она медленно вздохнула, – все будет хорошо.
Я посмотрел на нее и увидел, как она волнуется и как она напугана, но она действительно изо всех сил старалась сохранять все настолько нормальным, как можно. Ради меня. Папа тоже старался больше не злиться. Он старался смириться с этим и принять это, не превращая в трагедию.
И, возможно, никто из них в это не верил, но, по крайней мере, они оба старались.
– Так что, если что-то понадобится, – серьезно продолжила она, – мы поможем. Ты ведь знаешь, что мы всегда будем с тобой, верно?
Я молча посмотрел на нее и кивнул, а потом оглянулся на папу, который приподнял брови, глядя на меня. Он не собирался быть таким сентиментальным, как мама, и говорить, что он меня поддерживает, что он все для меня сделает и все мне даст, но он имел это в виду. И да, на секунду показалось, что все было хорошо.

Но теперь я в реальном мире, и я вас заверяю, все совсем не хорошо.
Понимаете, я не только в реальном мире, но я и снова в школе. Школа, на случай, если вы не знаете, место пострашнее так называемого реального мира. Почему? Потому что она набита сплетничающими подростками, которые притворяются твоими друзьями, а потом болтают гадости за твоей спиной. Иногда они даже не притворяются друзьями. Иногда они злобствуют глядя прямо тебе в лицо, и я не знаю, что хуже.
Мария ушла из школы насовсем. Ее родители были просто в ярости, когда узнали, и пытались заставить ее сразу же покинуть школу, но ей уже семнадцать, и она по закону вправе принимать свои решения, так что она отказалась. Но долго это не продлилось – два-три дня бесконечных выслушиваний разных ужасных вещей о ней, и она ушла добровольно. Я, вообще-то, пытался ее остановить, но она сказала, что больше не может это выносить. Она сказала, что может закончить школу позже, если сможет с этим справиться, пока будет растить младенца. Сомневаюсь, что это возможно, так что, я думаю, она потеряла шансы получить образование.
Но я не виню ее, правда. То, что говорят о Марии, в миллион раз хуже, чем то, что говорят обо мне. Не знаю, потому ли это, что мне не надо носить доказательство моего проступка под своим джемпером, или из-за того, кто мои родители. Может быть, и то, и другое. А может, Лили пригрозила уничтожить каждого, кто станет говорить обо мне что-то ужасное. Вряд ли это, потому что Лили ни слова мне не сказала с тех пор, как стали известны новости. Думаю, она злится на меня после того, как я велел ей держаться подальше от моих дел. Не знаю, что в этом такого, ведь у нас в жизни был миллион разных ссор, и мы забывали о них, как только они заканчивались. Теперь же, не знай я ее получше, я бы сказал, что она так на меня зла, что просто меня избегает.
Я не могу заставить себя волноваться об этом. В конце концов, я посередине того, что называется «публичным скандалом», и это отвлекает меня от мыслей о том, злится на меня моя кузина или нет. Вы бы подумали, что она могла бы выказать хоть немного сочувствия в мой адрес, когда все это стало известно. В конце концов, она одна из немногих людей, кто знал это и раньше, так что вы бы подумали, что она могла бы сказать пару слов о том, как сожалеет, когда весь этот долбаный мир обо всем узнал… Но нет, она этого определенно не сделала.
Что приводит нас к мысли о том, кто проболтался первым.
«Пророк» не раскрывает свой тайный источник. Не бесплатно… И конечно, мама с папой отказываются сдаться и заплатить. Полагаю, они думают, что смогут узнать другим способом, в судебном порядке или что-то вроде того. Ничего об этом не знаю, поэтому держусь от этого подальше. Они разберутся, думаю, рано или поздно мы узнаем. Но и имеет ли это значение? Я имею в виду, это мог быть какой-нибудь злобный хаффлпаффец, который рассмотрел симптомы Марии и тут же отправился в газету. С чего нам об этом волноваться? Я имею в виду, что сделано, то сделано. Мы ведь не можем вернуться назад и все изменить.
Я ведь не могу вернуться и все изменить…
По крайней мере, со мной Аманда, и похоже на то, что ей не насрать на то, как все это на меня влияет. В отличие от Лили она мне сочувствует. Это немного удивительно, учитывая, что она не слишком обожала меня в последнее время. С тех пор как мы узнали о ребенке, она была немного отчужденной и какой-то странной. Но она мой лучший друг, так что, когда дерьмо случается, она всегда рядом. И это хорошо. Я действительно благодарен. Для меня многое значит, что ей действительно не наплевать, потому что она единственная такая, кроме моих родителей. Даже Роуз не позаботилась написать: «Ох, приятель, мне жаль, это хреново». Она вообще ничего не озаботилась написать, но это потому, что она, наверное, целые дни проводит, запершись в спальне, листая желтые журналы и страдая над фотографиями Скорпиуса и его очередной девки на ночь. Я правда удивлен, что она до сих пор не покончила с собой, но, думаю, это будет уже слишком театрально даже для нее.
Но кстати об Аманде, с ней у меня другой набор проблем.
С тех пор как Мария поселила в моей голове эту идиотскую идею о том, что я могу нравиться Аманде, я не могу перестать об этом думать. Хуже того, я не перестаю волноваться, правда ли это и что, может быть, и она мне тоже нравится. Я никогда об этом раньше не думал; я никогда о ней так раньше не думал, но теперь, с этой идеей, я не могу выбросить ее из головы. От этого все еще страннее и неудобнее – еще больше со всей этой историей с ребенком и остальным.
И она начинает это замечать.
– Хьюго, – раздраженно восклицает она, когда снова ловит меня на невнимательности. Мы на Зельях, и мы должны работать над волчьим зельем, но я не сконцентрирован, и, как оказалось, Аманда этим мало довольна. – Ты вообще что-нибудь делаешь, кроме того, что тут сидишь?
Я смотрю на ингредиенты, лежащие перед нами, на котел, в котором еще даже ничего не кипит. Аманда открыла книгу на нужной страннице, но ничего еще не сделала. Неудивительно. Мы с ней оба хреновы в Зельях, так что мы из тех, кто «сидит и ждет».
– Ты хоть представляешь, как это делать? – шепчу я, краем глаза глядя на профессора Монтегю, который очень занят ничегонеделанием у доски.
– Нет, но знаю, что сидя и ничего не делая, ничего не сварить, – шипит она в ответ. И начинает работать над отмериванием ингредиентов. По крайней мере, эту часть работы трудно расхерачить, так что мы оба с этим справляемся. Хоть какое-то начало.
Я смотрю, как она отмеряет ингредиенты и откладывает их для дальнейшего смешивания. Я не должен на нее так смотреть. Это странно, как-то неправильно, будто я переступил какую-то невидимую черту. Но в то же время я не могу не делать этого. В последнее время все, что я делаю, – это только смотрю на нее.
И мы заканчиваем зелье и каким-то образом умудряемся обойтись без взрывов. Это чудо, конечно, потому что, уверен, вам было бы трудно найти двух менее компетентных в зельях уровня ПАУК людей. Но, наконец, мы вышли, и мы выбираемся из подземелий назад к нормальной цивилизации.
Ну, настолько нормальной, какой она может быть, когда люди шепчутся за твоей спиной.
Остаток дня проходит скучно, и весь день я продолжаю смотреть на Аманду и задаваться вопросом, правда ли это сумасшедшее предположение, что она так же смотрит на меня. Я не знаю, какого черта со мной не так. Я, нафиг, помешан, наверное, потому что я не могу это прекратить. И если она заметит, то решит, что я свихнулся, потому что это точно ненормально – смотреть вот так на своего лучшего друга. По крайней мере, я так думаю.
И конечно, этой ночью мы напиваемся нахер.
Это то, что происходит все чаще и чаще с течением года. Думаю, все считают, что раз уж это наш последний год, то какая нахер разница, если мы проведем большую его часть, напиваясь? Каждый уикенд общая гостиная заполнена напившимися и обдолбанными людьми. Количество наркотиков в школе становится уже просто ужасающе велико, и у наших родителей случился бы инфаркт, если бы они знали хотя бы половину того, что происходит. Аманда ненавидит дурь, и она никогда, никогда этим не пользуется.
Но она не против того, чтобы напиться до потери сознания.
Сегодня, так же как и во всякую другую пятницу. Некоторые пытаются трахнуться, некоторые друг на друга орут, а некоторые уже так перепились, что ничего не могут сделать. Каким бы веселым не был алкоголь, он может наводить ужас, потому что заставляет тебя делать вещи, которые ты не сделал бы иначе. Наверное, поэтому все так и происходит.
Аманда полупьяна к тому времени, когда вдруг решает, что ей нужна книга из библиотеки, и я, наверное, должен был позволить ей идти самой, доставать эту долбаную книгу и покончить с этим, но я предлагаю пойти с ней. И мы идем. Я пытаюсь держаться, но в моей голове столько всего, что трудно даже сформулировать связную мысль, не то что связать их все. Кажется, будто последние несколько дней были совершенно безумными, и я уже не мог ясно мыслить. Алкоголь только придает дополнительный эффект.
Мы немного болтаем, пока идем к библиотеке, и ее настроение кажется лучше, чем было в последнее время. Я только могу предположить, что это связано с несколькими порциями огневиски в ее организме. Не очень понимаю, как это вдруг пробудило в ней жажду учиться и брать в библиотеке книги, но мне ли спрашивать?
Библиотека пуста, потому что, ну, кто ходит в библиотеку в вечер пятницы? Как оказалось, никто кроме нас. Ставлю на то, что моя мама обитала в библиотеке по вечерам пятницы, – она как раз такого типа – но точно не я, так что как-то странно быть тут одному. Она такая большая и пустая, это почти жутко. Аманда долго роется на полках, разыскивая книгу для ее домашнего по Гербологии. Не знаю, зачем она вообще старается, ведь не станет же ее папа ее заваливать. И вообще, кому нужен ПАУК по Гербологии, если только вы не собираетесь учительствовать или что-то вроде того (а Аманда не собирается).
– Не могу достать, – раздраженно говорит она, когда наконец решает, что ей нужно. – Помоги.
Довольно глупая просьба, потому что я лишь где-то на пару сантиметров выше нее. Я вообще довольно маленький, это досталось мне от мамы, потому что мои папа и сестра ненормально высокие. Лэндон слишком мал для своего возраста, но и он может вырасти выше нас всех. Но хотя я и ненамного выше нее, я все же могу приподняться на цыпочки и дотянуться до книги, которая ей нужна.
Но это бессмысленно.
Потом я вспомнил о том, о чем мы часто забываем – о магии. Я использую призывающее заклинание, чтобы достать книгу, и вручаю ее ей. Она рассеянно вертит ее и кивает.
– Вроде что надо, – радостно говорит она. – Готов идти назад наверх?
Но тут она роняет книгу, и мы одновременно наклоняемся, чтобы поднять ее. Это такой штамп, но в эту секунду мы оказываемся очень близко лицом к лицу. И она очень странно на меня смотрит, словно замечая, что мне хочется схватить ее, поцеловать и посмотреть, что дальше – в конце концов, уверен, это явно написано на моем лице.
Но я этого не делаю.
Я просто на нее смотрю, а она смотрит на меня. А потом она встает, оставляя книгу лежать на полу. Я поднимаю ее, встаю и протягиваю ей.
– Спасибо, – бормочет она. И это странно. Я не знаю, почему, потому что это не в первый раз, когда мы близко друг к другу стоим. Мы знаем друг друга почти с рождения, так что я не понимаю, почему теперь все так странно. Хотя это ложь, потому что я знаю, почему. Это странно, потому что она мне нравится, так, как я и не думал несколько недель назад.
И я хочу, нахрен, знать, чувствует ли она то же!
– Почему ты на меня так смотришь? – тихо спрашивает она несколько секунд спустя. Она чувствует себя неуютно, и мне жаль, что я заставляю ее испытывать неловкость, так что я отворачиваюсь и отвожу от нее глаза.
– Извини, – мямлю я. Но это все еще странно, и я все еще хочу знать. И жидкая храбрость, которой я недавно напился, не помогает мне просто развернуться и уйти. И я это делаю.
Я спрашиваю ее.
По крайней мере, пытаюсь.
– Ты когда-нибудь думала, что могло бы быть, если бы мы… – это предложение трудно закончить, а она странно на меня смотрит.
– Если бы мы что? – спрашивает она, когда становится ясно, что я не закончу вопрос.
Я все еще не могу закончить. Я просто стою там, как идиот, с, наверное, ужасно тупым выражением лица, потому что несколько секунд спустя Аманда начинает тихо хихикать. Не знаю почему, может, потому, что пьяна.
И тогда я ее целую.
Я не собирался на самом деле, не думаю. Не то чтобы это было обдумано заранее, я имею в виду, я думал об этом, но я не планировал ничего такого на самом деле. Но вот оно. Я ее целую, и она тут же перестает хихикать.
А потом она отстраняется.
Ну, вот теперь это по-настоящему странно, и она выглядит так, будто у нее приступ паники или что-то вроде. Я чувствую, будто и у меня сейчас будет то же самое. Это ужасно. И мне действительно хочется, чтобы у меня был маховик времени, чтобы я мог вернуться на несколько секунд назад и все изменить.
– Зачем ты это сделал? – тихо спрашивает она и очень серьезно на меня смотрит. У меня ощущение, что мы оба немедленно протрезвели.
У меня нет ответа, так что я просто опускаю глаза и ничего не говорю.
– У тебя есть девушка, – продолжает она, как оказалось, не обращая внимания на то, что я не ответил.
На этот вопрос я отвечаю.
– Нет, у меня нет, – это скорее бормотание, чем ответ, но я знаю, что она расслышала, потому что она требует объяснения.
– Тогда кто она?
Я пожимаю плечами. Я все еще не подымаю глаз и ничего не говорю. Я не знаю, кто мне Мария. Я просто знаю, кем она не является.
Но Аманда не собирается мириться с этой хренью, потому что она резко обрывает меня.
– Она беременна, – ровно говорит она. – Она ждет твоего ребенка, так что, может, тебе стоит с этим разобраться.
– Нет, не ждет.
Я говорю это, даже не думая, но, когда произношу, не сожалею об этом. Просто сказав это вслух, я словно снимаю многотонную тяжесть со своих плеч. Тишина, которая за этим следует, очень звонкая и невероятно неловкая, но я заставляю себя наконец поднять глаза. Аманда смотрит на меня без слов.
– Он не мой.
– Что? – наконец спрашивает она и смотрит на меня, как на полного психа. Наверное, я и есть псих. На самом деле я знаю, что я псих.
– Он не мой, – повторяю я и чувствую себя одновременно ужасно и великолепно. – Я просто сказал это, потому что она жутко боялась пройти через это в одиночку.
Аманда смотрит на меня так, словно хочет убить, и я не могу ее за это винить. Она еще долго ничего не говорит, просто смотрит на меня с недоверием и качает головой.
– Ты мне врал…
– Я всем врал! – раздраженно говорю я. Мне плохо, но в то же время я чувствую себя освобожденным, словно только что выпустил себя из клетки. Освобожденным от ужасного секрета, который я и не должен был хранить. – Никто не знает.
– Почему ты это сделал? Ты ее даже не знаешь!
Я лишь качаю головой, потому что не знаю ответа на этот вопрос. Она долго ничего не говорит, и мы просто смотрим друг на друга.
– Извини, – наконец тихо говорю я. – Я не знаю, что делать…
И тогда она быстро качает головой, бросает книгу, хватает меня и снова целует. С полки падают несколько книг, когда она несколько грубо толкает меня к ней. И я знаю, что она еще немного пьяна, потому что она не из тех, кто толкает парней к книжным полкам и зацеловывает их до смерти, но именно это она и делает. И я бы соврал, если бы сказал, что это не фантастика, потому что это так и есть.
– Не ври мне больше, – задушенно говорит она несколько секунд спустя, когда наконец отстраняется и смотрит на меня.
Я только качаю головой, потому что сейчас у меня нет слов.
И тогда она снова меня целует, а я целую ее в ответ. И это действительно потрясающе.
И внезапно меня больше не волнуют газеты или что скажут другие. Это больше не имеет значения.