Глава 6. Куда уходит все хорошее

Когда я была маленькой, мама читала мне перед сном, и ее размеренный голос, в конце концов, убаюкивал меня. Истории всегда были из моих самых любимых книг: про принцесс, что заперты в башнях, красавиц в беде по вине злых королев.
Мне никогда не было страшно, я никогда не переживала – принцы всегда их спасали.
Тем не менее я слушала как завороженная, в то время как мама сидела в кресле-качалке, когда-то принадлежавшем бабушке Свон, от которого она пыталась избавиться не один раз до моего рождения, но все безуспешно. Потом выяснилось, что она была беременна мной, и отец увидел ее раскачивающейся вперед и назад, обнимающей живот и шепчущей что-то едва слышно. С ее слов это успокаивало нас обеих.
С тех пор идея избавиться от кресла позабылась.
Однажды вечером мама завела разговор о независимости. В то время я на самом деле мало что понимала в этом, но кивала в ответ – хотела показать, насколько выросла, что могу обсуждать с ней такие вещи.
– Не надо всегда надеяться на мужчин, Белла, – сказала она. – Иногда у женщины нет другого выхода, кроме как спасти себя самой.
Я не противоречила ей, даже если считала это нелепостью. Неужели она не слышала, что только что прочитала мне? В любом случае я кивала ей еще раз и протягивала ручку, чтобы поймать воздушный поцелуй, что она посылала мне из дверного проема, прежде чем поймать мой в ответ.
В ту ночь я засыпала с прижатой к груди «Спящей красавицей» и мечтала о счастливой жизни.
Теперь я понимаю, что именно она имела в виду.
А книги… Они позабыты много лет тому назад.
Я наблюдаю, как ночь уступает место рассвету, звездное небо ускользает за приглушенными оранжевыми и фиолетовыми оттенками. Глаза болят, но веки никак не закрываются – я не сдвинулась с того места, где Эдвард оставил меня этой ночью.
Меня даже не волнует, что от неудобной софы разболелась спина. Это отвлекает... Лучше думать о чем-угодно, но не о поцелуях и «я тебя не узнаю».
Он всегда полагал, что меня трудно считать, поэтому постоянно использует взгляд вместо разговоров. Он пробегается кончиками пальцев по моей коже, выписывая невидимые слова и фразы на руках и лице. Таким образом он всегда обладает частичкой меня.
Но память не вечна, а слова, что были невидимы с самого начала, невозможно заново отыскать. Протягиваю ладонь, чтобы увидеть, что он видел, что написал. Но ничего нет, только бледная кожа.
Чуть сдвигаюсь и ощущаю вспышку боли. Задерживаюсь на мгновение… наслаждаясь мыслями о другом.
Хотя, должна признаться, даже такие попытки уйти от реальности все равно наполнены мыслями об Эдварде.



– Что ты делаешь? – спрашивает, уткнувшись в плечо. Его дыхание щекочет кожу, заставляя вздрагивать. И я чувствую, как он улыбается мне прямо в затылок.
– А на что это похоже, Эйнштейн? – поддразниваю, сжимая в руках одну из его рубашек.
– Хм... На воровство моих вещей? – дразнит в ответ.
Смеюсь.
– Что ж, если ты теперь готов сам заниматься стиркой своих вещей… – Делаю шаг в сторону от стиральной машины, оставляя влажную рубашку в корзине.
– Не так быстро, – ухмыляется он и, надвигаясь, блокирует меня руками по обе стороны от машины. – Я никогда не возражал, чтобы ты брала мои вещи.
Закатываю глаза.
– Да мне повезло, оказывается. – Прикусываю губу, наблюдая, как его глаза не отрываются от моего рта.
Он мычит нечто утвердительное, приближаясь вплотную, пока его грудь не начинает касаться моей.
– Да нет, в действительности ты пока и не представляешь, насколько…
Он не договаривает, лишь крепко целует в губы.
Его пальцы обнимают лицо, нежно поглаживая кожу щек, словно вторя движениям губ. А я ищу руками опору, окончательно потерявшись в нем.
– Я люблю тебя, – шепчет он, и его взгляд настойчив и полон огня. Хотела бы, чтобы он смотрел на меня так вечно.
– Знаю, – отвечаю, протягивая ладони вдоль линии челюсти в область шеи. Теперь его очередь трепетать от ощущений.
– А ты? Ты не любишь меня? – спрашивает, и я улыбаюсь в ответ, словно он шутит. Но это не шутка, и я останавливаюсь.
Он серьезен.
Я ведь столько раз ему повторяла. Разве нет?
Обеими руками я обнимаю его за шею, пытаясь изо всех сил приблизить наши взгляды.
– Всегда, – произношу дрожащим голосом, пропуская его волосы сквозь пальцы. – Порой до боли.
Он изучает мое лицо.
– Не хочу тебя ранить.
И я снова улыбаюсь:
– Это стоит каждого мгновения.
И я снова ощущаю его губы, пока он поднимает меня и несет в какое-то другое место. Я не открываю глаза – совершенно неважно, куда он забирает меня. Пока я с ним, я счастлива.
Спина соприкасается с диваном, он ложится сверху, и я обхватываю его ногами, притягивая ближе, не желая отпускать ни на мгновение. Он стонет мне в рот, дразнит ладонями под рубашкой и, в конце концов, снимает ее.
Его поцелуи опускаются все ниже – страстные, обжигающие и непрерывные. Мое дыхание кажется слишком громким, но в тот момент, когда он начинает использовать язык, все становится неважным.
Моя грудь вздымается и опускается так же стремительно, как он вновь возвращается к поцелуям, усыпая ими мою ключицу. В итоге он останавливается у уголка моих губ, дразня мимолетными прикосновениями.
– Когда я впервые увидел тебя, – произносит, прикусывая мою губу, – подумал, ты самая красивая девушка из всех, что я когда-либо видел. Ты словно выбила весь воздух из легких.
И мне так хочется сказать, что он до сих пор творит со мной то же самое одним своим взглядом.
Он так похож на парня, в которого я тогда влюбилась – беспокойный, ревностный и страстный по отношению к тому, что любит.
И я до сих пор в него влюблена.
Мое сердце бессильно перед теми эмоциями, что я испытываю к нему. Эмоции, которые ошеломляют, затягивают в свою пучину. Хотела бы я поделиться с ним этими мыслями – тогда бы он не задавался вопросами и поисками ответов. Но стоит мне только начать, как все становится тщетным, будто я – рыбка в воде.
Поэтому я показываю: кладу его ладонь в область сердца, позволяя почувствовать, как быстро оно бьется лишь для него – всегда для него. И как только вся остальная одежда падает вниз, я своими пальцами скольжу вдоль его кожи по спине, рукам, к лицу.
А когда он наполняет меня, прекращаю что-либо говорить. Нам не нужны слова, ведь он, безусловно, может считать все эмоции по моим глазам.
Я не отвожу глаз, пока не изогнусь и не распадусь на кусочки под ним.



Звук закрывающейся двери выдергивает из воспоминаний, после которых остается лишь дымка желаний, что были обещаны. Хотя в моем случае они никогда не сбудутся.
Сердце бьется так же, как и тогда – я отталкиваю одеяло ногами и бегу, оставляя открытой дверь, и оказываюсь босиком на ступенях. Он уже в машине, руки на руле; он смотрит поверх него, сквозь стекло, прямо на меня.
Останавливаюсь.
На этом автомобиле мы ехали вчера к его родителям. Быть не может, чтобы Эммет привез его этим утром и пешком добирался назад. Значит, вчера кто-то другой был с ним. Кто-то другой вел его машину.
Я делаю шаг вперед – и раздается гул двигателя, как если бы он опасался этого лишнего движения, пытался остудить рвение.
Я больше не делаю и шагу. Мне не хочется играть в эту игру.
Он продолжает наблюдать за мной, ожидая… чего-то. И я так желаю спуститься вниз, набрать полную горсть гравия и со всей силы запустить в лобовое стекло с такой силой, чтобы появились трещины.
Но никто из нас не двигается с места.
Я стою с голыми ногами, но меня даже не волнует, увидит ли кто-нибудь. Перекидываю волосы на одну сторону и придерживаю их рукой – не хочу, чтобы они мешали удерживать зрительный контакт.
Двигатель продолжает работать, и мне хочется оставить послание на лобовом стекле, и тогда, уехав – а он непременно уедет, – он все равно будет видеть меня.
Ощущаю первую каплю дождя, что упала на кожу.
Внутренне… внутренне хочется рассмеяться – смеяться, пока не начну плакать. И я поднимаю лицо к небу с поддельными слезами на щеках, пока они продолжают накрапывать прямо мне на лицо.
Проливной дождь – предупреждение, насмешка над глупой идеей. Только сейчас обращаю внимание, что двигатель затих.
Отпускаю копну волос и просто стою, сокрушенная.
Мы снова идем по кругу.
Глаза зажмурены от ударов капель, и я отворачиваю голову в сторону, первой завершая эту глупую, дурацкую битву за первенство – эту невыносимую борьбу сердец, которую давным-давно надо было завершить. И было бы неважно, кто стал победителем – мы бы все равно оба выиграли.
Дверь рядом открывается.
– Заходи внутрь, Белла.
И я почти верю в его волнение.
Ничего не отвечаю и не оглядываюсь. Просто закрываю дверь позади себя и опускаюсь прямо на землю.
Не знаю, сколько просидела так, но уже промерзла, озноб бьет по всему телу, венам – это становится болезненным. Смотрю на ладони, но они, к моему удивлению, розовые, а не посиневшие.
Дыхание делается рваным, как если бы я задыхалась и была доведена до отчаяния... испугана. Резко выдыхаю, пытаясь вытолкнуть все мысли из головы, но они отказываются сдвинуться с места, как и очевидный туман, покрывший округу этим безжизненным утром.
Все тело занемело, пальцы окоченели в этот морозный день. И единственный, кто может избавить от этих ощущений, именно тот, кто все это и создает.
Смотрю в сторону лестницы, но ничего не слышу: тишина, которая становится осязаемой. Глаза закрыты, пальцы сжаты в кулаки.
Я жду солнца, которое не появится.
И буря продолжается.
Наконец решаюсь отправиться в душ – и преображаюсь. А когда перебираю одежду, вспоминаю те дни, когда я ее носила: вот желтый сарафан на пикник Четвертого июля, зеленая юбка с небольшой зацепкой сверху и синий свитер, который связала мне бабушка на Рождество несколько лет тому назад.
Продолжаю искать, передвигая вешалку за вешалкой. Ничего не подходит. А потом останавливаюсь на некогда любимой клетчатой рубашке, которая не принадлежала мне, но висела среди моей одежды. Не помню, чтобы вешала ее сюда.
Хлопок сохранил свою мягкость, и я инстинктивно тянусь к рубашке, не волнуясь о подходящих брюках и прочем. Нижнее белье, махровые носки и эта рубашка – все, что мне необходимо. Пришлось засучить рукава из-за их длины, низ рубашки опускается почти до колен, но именно сейчас я наконец могу вздохнуть полной грудью.
Заползаю на нашу кровать и, вместо того чтобы остановиться, двигаюсь чуть глубже, пока не оказываюсь на стороне Эдварда, и с удовольствием кладу голову на его подушку.
И в итоге засыпаю.

По телевизору идет какое-то кино, но я не фиксирую, какие это актеры или их реплики. Это просто фоновый шум. Глаза постоянно возвращаются к циферблату часов, паника нарастает каждый раз, когда двигается стрелка. Каждый тик отдается острой болью, которая утихает достаточно быстро, пока не раздается следующий.
Эдвард до сих пор не вернулся домой, и я задаюсь вопросом: вернется ли вообще? Он ушел затемно, и сейчас, когда на улице опять темно, нет никаких признаков его скорого появления.
Знаю, скорее всего, он, как всегда, в доме родителей, наслаждается едой, которую приготовила Эсме к празднованию наступления нового года – еще одна вещь, которую она делает лучше всего. Но мое беспокойство от этого не утихает. Конденсат собирается на окнах и видимость ухудшается.
Наверняка они рассказывают семейные истории и обсуждают такие аспекты его жизни, о которых я могла бы услышать от его родителей. Как же мне претит, что посторонние услышат то, что я, вероятно, никогда уже не узнаю.
Празднование начала нового года.
Начинаю думать, что, может, вселенная пытается мне что-то сказать? Оглядываюсь по сторонам пустой комнаты, кричащей о паре, которую так много объединяет – фотографии с улыбками на лицах людей, которые больше так не выглядят. Интересно, если бы я была кем-то, кто просто заглянул в окна этого дома, абстрагируясь от ситуации, куда бы, по-моему, сейчас делся парень с зелеными глазами и взъерошенными волосами? И куда исчез мужчина, одетый в деловой костюм?
И, наконец, почему девушка с большими карими глазами, которая прячется от объектива камеры, больше не смеется, как на всех этих фотографиях?
Фары проносятся вдоль окна, ослепляя каждый фрагмент на своем пути. Делаю глубокий вдох и закрываю глаза, ощущая, как облегчение проходит насквозь, касаясь каждой косточки. Выключаю телевизор и просто жду.
Слышу его до того, как он появляется, и поворачиваю голову в его сторону, лишь чтобы убедиться, что мне это не привиделось. Не хочу начинать разговор первой, не после прошлой ночи или этого утра, и все же решаюсь. «Еще раз», – говорю себе.
Собираюсь спросить, где он был, хотя могла бы предположить, но останавливаюсь, когда замечаю кое-что на его лице. То, чего быть не должно. То, что не должно было вообще появиться. Это как в тех фильмах: воротники рубашек и помада на них. Нет, это должно быть чем-то невинным. Но грустное выражение его лица лишает ситуацию невинности, которую я бы хотела в ней видеть.
Его ключи звенят в кармане; металлический звук разносится по дому, заполняя невыносимым звоном всю комнату.
Он останавливается у спинки стула, его рука оказывается в волосах, прежде чем снова опускается вниз, создавая все тот же звон в кармане. Не могу отвести взгляд, учитывая, как много я сейчас хотела бы спросить.
Он садится и наконец поднимает взгляд на меня, свернувшуюся калачиком на подушках, чтобы держать себя в руках: руки обернуты вокруг колен, которые почти достают мне до подбородка. Он расстроен.
– У тебя помада на щеке, – указываю на место, переводя взгляд от красного пятна к зеленому спокойствию в глазах.
Не позволю ему уйти от этого. Не позволю себе отвести взгляда. И ощущаю, как лишаюсь сил, словно корабль с пробоиной и песком, которые утягивают меня на дно, откуда нет пути обратно.
Я не пользуюсь красной помадой. Но знаю, кто пользуется.
Его губы раскрываются.
– Это ничего не значит, – звучит в ответ. Нет, не так. Это значит все.
Кусаю внутреннюю сторону щеки, надеясь, что появится кровь. Куда более красного цвета. И тогда в голову приходит мысль. Меня колотит и переполняет.
– Может, ты хотел, чтобы я это увидела?
Он на секунду задерживает дыхание, его губы сжимаются, а грудная клетка расширяется. Проходят секунды.
– Я даже не знал, что там что-то есть.
Но я ему не верю.
Он пытается доказать обратное и смотрит прямо на меня, пока я продолжаю усиленно что-то искать. Вину. Хотя не знаю, как она теперь должна выглядеть – результат слишком долгого молчания, чересчур частой полуправды. Все это сбило с толку наши представления о понимании друг друга.
Ложь стала проникать повсюду…особенно снаружи. И предназначалась она для успокоения, словно яркие цветы в самой прекрасной прозрачной вазе.
Краски со временем перемешиваются, теряется острота чувств. Молчание означает, что ничего плохого не произошло. Слова... слова как раз ранят. Ничего не говори – так будет лучше. Тогда никто не узнает, особенно мы с тобой.
Но ваза разбивается, цветы падают, и цвета радуги рассыпаются по ковру.
Словно кадры разбитых надежд.
Реальность в конце концов неизбежна. И когда она настигает, трудно понять, как много жертв придется принести.
– Нашла, что искала? – спрашивает он спустя какое-то время уверенным и низким тоном. Он точно знает, что я делала. Может, он наконец-то научился читать меня? Хотя нет, потому что если бы да, никто бы из нас просто не оказался в подобной ситуации.
Часто моргаю, борясь с желанием просто прикрыть глаза и избежать того, что собираюсь произнести.
– Думала, что да. – Встречаю его взгляд и изо всех сил стараюсь не растерять храбрость. Делаю глубокий вдох до боли в груди. – Но сейчас уже не уверена.
Не знаю, уловил ли он смысл, но в любом случае я солгала. Я просто хотела быть с ним.
Думаю, я всегда буду желать только этого, даже когда будет казаться, что я его больше не люблю.
Он облизывает нижнюю губу и фокусируется на чем-то поверх моей головы.
– Возможно, ты не достаточно сильно старалась, – предполагает он, будто невзначай. Пуленепробиваемый.
Мотаю головой:
– Нет, неправда.
На этот раз он не медлит.
– Тогда что же изменилось?
Я тоже не могу сдержаться:
– Ты.
Он смотрит на меня, по моим ощущениям, около минуты.
– Тебе легче от того, что ты так думаешь?
Зрение меня подводит, все краски вокруг смешиваются в одно пятно, продолжая быть столь же прекрасными.
– Да, – шепчу в ответ, не имея больше сил для борьбы с ним и градом слез, что подступают все сильнее.
Он выглядит измученным, и мне так хочется залезть к нему на колени и обхватить лицо ладонями, попросить просто рассказать мне. Но он не оставляет мне времени на это, а просто продолжает разговор:
– Тогда прости, что стал таким разочарованием для тебя.
Боль ранит меня, словно пламя огня плавит свечу. Мне хочется кричать: «Нет! Ты был самым лучшим… и самым худшим... И я все еще здесь. Просто скажи, что я тебе нужна».
Он встает перед зеркалом в своем пальто, пробегается по лицу руками.
– Помада, – выдыхает, и я напрягаюсь, ожидая услышать ее имя. – Это мама. Просто мама, Белла.
Клянусь, его голос дрогнул. Хотя я не могу быть уверена, потому что мое лицо было прижато к обнаженным коленям. И в голове всплывает голос матери:
«Иногда у женщины нет другого выхода, кроме как спасти себя самой».
И я наконец даю слезам пробить брешь и течь так же, как утекала наша жизнь.

Отдельная благодарность АкваМарина за редакцию.
Форум истории ЗДЕСЬ

Предыдущая глава