~Декабрь~

– Ты серьёзно, Белла? – Явный скептицизм смешался с весёлой иронией в голосе Эдварда.
Я не сводила глаз с высокой, девятифутовой, пышной лжетсуги тиссолистной¹ перед нами, однако с энтузиазмом кивнула Эдварду.
– Она идеальна, Эдвард. Просто понюхай её. Тебе когда-нибудь доводилось нюхать что-то столь же приятное? – Я наклонилась вниз, глубоко вдыхая насыщенный хвойный аромат, думая про себя, что ничто не пахло Рождеством так же сильно, как живое рождественское дерево. – Представь, как ей пропахнет весь коттедж.
– Оно определённо займёт весь домик. Куда ты планируешь поставить его?
– В алькове у лестницы, – ответила я, уже рисуя в голове образы ели – подсвеченной и искрящейся.
– И что ты планируешь повесить на него?
– Украшения.

Я словно бы говорила: «А что ещё, глупыш?» Я обернулась посмотреть на Эдварда, по ходу стряхивая волосы с лица, и увидела, что он улыбается мне, совсем не задетый моим поддразниванием.

Эдвард не совсем понимал, что делать с нашей внезапной одержимостью, заставившей нас таскаться по лесной ферме всё утро. Безусловно, не так он ожидал его провести, но довольно неплохо справлялся с этим, вероятно, после того, как я пообещала испечь ему рождественские печеньки.

– Ты делаешь это каждый год? – с любопытством спросил он, ритмично постукивая по колену небольшой металлической пилой, выданной нам. – Ищешь самое большое, толстое дерево на участке?
– Нет, я не наряжала ёлку с двенадцати лет, когда случайно сказала Чарли, что больше не верю в Санту. Он сказал, что это требовало слишком много работы.
– А что насчёт твоей матери?
Я покачала головой.
– Рене каждые два года покупает свои деревья в «Уолмарте», – добавила я. – Уже много лет как у меня не было настоящей ёлки. – Я снова вдохнула сладкий хвойный аромат и слабо улыбнулась себе. – А у тебя какие были ёлки в детстве?
Эдвард пожал плечами.
– Живые. Я не очень-то помню их. Возвращаясь из школы, я находил их установленными и наряженными: в маме говорил перфекционизм. Уже много лет у меня не было настоящей ёлки.
Мне стало любопытно, как бы отнеслась мать Эдварда к моим импровизированным украшениям – я не стремилась к совершенству при их выборе, получив намного больше, чем могла на то рассчитывать, взяв задёшево. После Дня благодарения я увидела, как кто-то выбросил шесть коробок старых, но идеально сохранившихся стеклянных ёлочных украшений. Я стащила их, думая, что вполне смогла бы найти для них небольшую ёлочку. С этого всё и началось.
Мои пальцы по-собственнически оплели толстое дерево.
– Ну, что думаешь? Стоит нам его взять?
– Зачем ты меня спрашиваешь? – Уголок рта Эдварда дёргался в усмешке. – Звучит так, словно ты уже приняла решение.
– Без помощи мне не поднять его в грузовик, – нахмурилась я в ответ. – И даже если я нашла бы кого-то здесь, то не смогла бы занести ель в коттедж.
Эдвард обвил меня руками сзади.
– Вижу-вижу, – тихо рассмеялся он. – Тебе от меня лишь мускулы нужны. Ну ладно, давай возьмём его.
Я накрыла его ладони своими.
– Оно идеально впишется в дом, – напоследок сказала я Эдварду. – Вот увидишь.

Так и вышло. Ну, почти. Эдварду пришлось укоротить ствол снизу на четыре дюйма и передвинуть несколько предметов мебели, но в итоге ель протиснулась в дом, встав в нужное мне место.

Мы проделали типичные для предпраздничной поры действа: поставили рождественскую музыку и пили горячий шоколад, пока наряжали ель. Я всё вспоминала слова Эдварда о том, как он приходил домой и обнаруживал уже наряженное дерево, и не могла не пожалеть его. Даже Чарли прикладывал усилия, пока не сдался; одним из моих самых любимых воспоминаний было, когда мы вдвоём поднимались на чердак и тащили вниз коробки с ёлочными украшениями бабушки Свон.

Ель невольно очаровала Клэр. Кошка в ужасе посмотрела на неё, когда Эдвард втаскивал ель внутрь, а затем резво ускакала по вершины лестницы, где, явно убеждённая в нашем безумии, наблюдала за тем, как мы ловко устанавливали дерево на место. Длинные полосы света умаслили её спуститься к подножью лестницы, но именно блестящие, болтающиеся игрушки в конце концов убедили Клэр выйти и подружиться с незнакомым предметом в гостиной. Кошка внимательно обнюхала дерево, милая рыженькая мордочка морщилась, когда иголки кололи её.

Когда мы с Эдвардом спустились на следующее утро, то Клэр лежала, свернувшись клубочком, под деревом, словно то было её самым любимым местом в мире. И к счастью, она не пыталась залезть на него. Пока что.

Шли недели, а в домике постепенно стало появляться рождественское убранство: на обеденном столе обосновалась ваза с сосновыми шишками и красными шарами; на книжной полке – Санта 30-х годов прошлого века из комиссионного магазина, еловые ветки на каминной полке, красное покрывало на спинке дивана.

Может, я безумствовала, может, я заходила слишком далеко, может, в долгосрочной перспективе это не имело значения. Раньше я никогда не проникалась «праздничным» духом – беготня в поисках подарков в последнюю минуту утомляла. Длинные семейные ужины были пыткой. В большинстве случаев, я забивалась по углам, чтобы никто меня не видел, пряталась в своей комнате и мольбами старалась отпроситься с маминых походов по магазинам. Рождество было просто ещё одним днём в календаре.

Но, лёжа в обнимку с Эдвардом на диване перед камином, в свете ёлочных огней, я была рада такой лёгкой форме «помешательства».

Меня начинала страшить скорость, с которой пролетали месяцы. Дни сливались в простой, успокоительный ритм, пока я не перестала различать дни недели, не говоря уже о месяцах. Не замечай я стабильного понижения температуры, то могло и вовсе казаться, что время остановилось.

К концу сентября нам с Эдвардом пришлось устраивать ужин не на крыльце, а в столовой. Я больше не выходила наружу с чаем по утрам, дольше оставаясь свернувшейся клубочком в кровати с Клэр, наполовину свисающей с моих ног, наблюдающей за стекающими по окну каплями дождя.

Однако одной погоды было недостаточно, чтобы остановить Эдварда от ежедневного плавания в озере; он возвращался промокшим до нитки, с ярко-алыми прожилками на щеках и сверкающими глазами. И каждый раз – каждый раз – мне хотелось произнести что-нибудь глупое вроде «ты прекрасен», но я помалкивала и просто наслаждалась им, всем таким бело-розовым и моим.

Моим.

Праздники замедляли время, растягивали его до тех пор, пока я не стала ощущать, как тянутся часы. Я могла притворяться – я притворялась, – что меня не встряхивало при каждом взгляде на календарь и при виде стремительно истощающегося запаса дней. Время шло, эти мысли по-прежнему были. Мне требовалось отвлечение, поэтому я уцепилась за Рождество, как утопающий хватается за свой спасательный жилет.

Существовало ещё одно отвлечение, которого я с нетерпением ждала: Элис с Джаспером планировали вернуться в Форкс – отпраздновать Рождество с её родителями и сестрой. Я не виделась с подругой с тех пор, как она уехала в свой медовый месяц, и жутко соскучилась по ней.

Я не горела желанием рассказывать ей о случившемся между мной и Эдвардом, неуверенная в том, как она воспримет такие новости. Мы поженились на третий день после отъезда Элис в Остин; мы с Эдвардом не встречались – едва проводили время друг с другом. Моя семья считала, что мы провели вместе целое лето, но только Элис знала правду. Наши скоротечные отношения – и те Элис предвидела.

Но когда я наконец набралась смелости и выпалила ей во время нашего первого телефонного разговора после целого медового месяца Элис, она только рассмеялась: – Я всё гадала, когда же ты наконец-то скажешь мне.

В последнюю очередь я ожидала от неё таких слов, несколько долгих секунд вися на линии с отвисшей челюстью, в то время как мои мысли проносились в голове, а я пыталась выяснить, как подруга узнала об этом. Её мать сказала ей? Эдвард?

– Ты знала, – заикаясь, проговорила я, когда способность говорить вернулась ко мне.
– Ну, не то, что вы поженились, ребята; этого я точно не предвидела. – В голосе Элис проскользнула толика неверия, но, скорее, она обращалась к себе, чем ко мне. – Но я знала о твоих чувствах к Эдварду. Знала об этом с самого начала.
– Я думала, что хорошо скрывала их, – пробурчала я.
– Очень хорошо, – утешила подруга. – Но, как ты помнишь, я же всезнайка, мне известно всё.
– Почему ты ничего не сказала?
– Я хотела, но, по правде говоря, это не моё дело. И мне немного самой было любопытно, как всё развернётся – без моего вмешательства, – Элис тихо рассмеялась. – И посмотри, что вышло.

За день до Сочельника мы с Эдвардом отправились на ужин с Элис и Джаспером. Мы могли бы пригласить их к себе в коттедж, однако я чувствовала странную… неохоту по отношению к этой идее по необъяснимым, даже себе, причинам. Домик казался мне чем-то сюрреалистичным, по ощущениям – уединённым, особенным, и как бы иррационально это ни было, я не была готова к тому, чтобы внешний мир спустился и разбил иллюзию… даже в лице просто Элис и Джаспера. Таким образом, я была невероятно благодарна, когда Элис предложила встретиться в её любимом ресторане в Порт-Анджелесе.

Она просто лучилась в красном платье-футляре, а Джаспер выглядел таким счастливым, его глаза, казалось, мерцали каждый раз, когда он смотрел на жену. Мы несколько часов провели в ресторане, смеясь, пока Элис потчевала нас историями о трудностях открытия нового магазина. А я и забыла, как сильно любила слушать её болтовню. Было что-то очень счастливое и энергичное в ней, нечто притягивающее меня к себе, успокаивающее. Элис была моей противоположностью. Может, это и стало той причиной, по которой мы могли быть такими хороши друзьями.

Как раз перед десертом Элис схватила меня за руку и потащила в дамскую комнату, шепча мне на ухо что-то о девчачьей болтовне. Я проследовала за ней в пустой модный женский туалет, ожидая, какую информацию она захочет выудить из меня. Что-то об Эдварде? Я ждала этого весь вечер. И тем не менее, она не стала сразу накидываться на меня, а просто напряжённо и изучающее смотрела на меня, пока мне не стало некомфортно.

– Ты в порядке, Белла? – в конце концов, спросила она.
Я нахмурилась, слегка улыбнувшись такому странному вопросу.
– Конечно, я в порядке… А с чего бы со мной быть что-то не так?
Однако Элис лишь помотала головой и взяла меня за руку.
– Ты в порядке? – повторила она.

И я знала. Я просто знала.

Она знала.

Я уставилась на подругу. Неведомым образом она прознала о моей болезни – собрала воедино всю картину.

– Элис… – Она кивнула, крепко сжимая мне руку. – Как ты… как ты, – я неопределённо смолкла.
Её лицо смягчилось. Наклонившись, она заключила меня в быстрые, жаркие объятия.
– О, Белла… – нежно проговорила Элис. – Мы прожили вместе почти всё лето, и, знаю, иногда я была рассеянна, особенно, когда дело касалось свадьбы и всего прочего, но я не слепа. Я видела те таблетки, которые ты всегда принимала, особое выражение, время от времени появлявшееся у тебя на лице, словно тебе очень больно. С тобой не всё… хорошо, не так ли?
Внутри у меня всё рушилось от этих слов.
– Нет…
Несомненно, Элис оказалась более прозорливой, чем я предполагала. Я колебалась. Как много я могла рассказать подруге, как много я хотела рассказать ей?
– Нет, тебе не нужно ничего больше говорить мне, – девушка яростно качала головой и потянулась смахнуть тяжёлую прядь с моего лица. – Будь ты готова, ты бы рассказала мне. Я просто… – Она помедлила. – Он знает?
Я поняла, что она говорит об Эдварде.
– Он знает всё.
– Я не собиралась ничего говорить, просто мне претило оставлять тебя летом. Я надеялась, что Эдвард сможет быть с тобой, а затем, увидев вас сегодня вдвоём – то, как ты смотрела на него, – я просто хотела знать, что у тебя есть кто-то, что ты не одинока.
– Я не одинока, – тихо сказала я, с досадой осознав, что краснею.
– Я рада за тебя, Белла. Ты кажешься намного счастливее, чем в нашу первую встречу в том кафе, ещё больше, чем даже в августе.
– Я действительно счастлива. И спасибо тебе, Элис, – что не стала давить.
– Разумеется. – Глаза девушки блестели, тревога уступила немного более умиротворённому выражению. – Знаешь, у меня было предчувствие о вас с Эдвардом, словно вы оба что-то искали, просто ждали, пока не найдёте. В ваших глазах больше нет того потерянного выражения. – Элис обняла меня напоследок. – Знаю, ты не готова рассказать мне, но даже если этого никогда не случится, то хочу, чтобы ты знала, что ты можешь ко мне обратиться. За чем угодно.
Элис вытащила пригоршню бумажных полотенец из раздаточного автомата.
– А теперь пойдём, пока парни не потеряли нас.

Было замечательно вновь повидаться с Элис; я скучала по ней после её переезда в Техас, но могла сказать, что она была очень счастлива в новой жизни. Как я – в своей, так что прощание не вышло слишком горько-сладким.


В коттедже так много любимых «времён дня». Ужин, когда Эдвард выходит из Пещеры и беззаботно прислоняется к столешнице, наблюдая, как я готовлю. Послеполуденное время, когда мы, закутанные во флис, в шапках и защищающих от холода перчатках плаваем на байдарке по озеру. «Отбой», когда Эдвард одаривает меня этим взглядом и когда я точно знаю, о чём он думает. Только в этот время мне удаётся так чётко читать его мысли.

Выбор велик, но для меня есть только один.

До переезда в коттедж я никогда не видела восход солнца. Сон был пустой тратой времени на любование красивыми видами, не то чтобы в тенистом заднем дворе Чарли было на что смотреть. С приездом на озеро восход стал самым любимым моим временем дня, даже несмотря на дождь, мокрый снег или просто сплошные облака. Я рано просыпалась каждое утро, стоило только сумрачному свету политься в спальню; я бодрствовала часами, просто наслаждаясь видом.

Рассвет был тихим, почти… священным. Да, «священный» хорошо подходило для описания моих чувств от пробуждения рядом с тёплым спящим телом Эдварда, его рукой, легко покоящейся на моих талии или предплечье, взгляда в окно на озеро и вверх – на горы, окутанные густой, мягкой дымкой.

Священный. Драгоценный.

Я заставала себя за одними и теми же действиями каждое утро: переворачивалась набок, наблюдая за сном Эдварда. Я запоминала его – веснушку на его спине, одну чуть выше плеча, а другую – за левым ухом. Наблюдала за тем, как вместе со светом менялся цвет его волос. В редкие солнечные деньки я пыталась разглядеть и назвать как можно больше их оттенков. Бронзовый, медный, красное дерево, красновато-коричневый, коричный, карамель…

А затем, когда солнце наконец-то вставало над горизонтом – яркое и сияющее в одни дни, затянутое облаками в другие, – просыпался Эдвард. Медленно, томительно, словно его вытаскивали из хорошего сна, а он не хотел торопиться. Его дыхание теряло свой равномерный ритм, спина прогибалась и потягивалась, глаза открывались, предлагая манящие, мерцающие проблески травянисто-зелёного цвета.

А затем наступал мой самый любимый из всех момент, когда глаза Эдварда находили мои и он одаривал меня милой, сонной, ленивой улыбочкой, полной тайн и обещаний. В эти мгновения, словно в прошлой жизни, казалось, что я страшилась сна. Тревожные сны, пробуждение в холоде и пустоте. Хуже было только, когда в долгие ночи сон совсем не шёл, и я беспокойно ворочалась, жалея, что часы так тянутся.

Я пребывала на грани туманного, дымчатого сна в рождественское утро, только собираясь проснуться и начать пялиться на Эдварда, когда внезапно нечто леденящее прижалось к моей щеке. Я мигом проснулась, издавая звук отвращения и удивления, резко отпрядывая в такого ощущения, в процессе едва не упав с кровати, но ледяные руки обвились вокруг меня, утягивая обратно на край постели. Моя спина соприкоснулась с твёрдым, холодным, холодным, холодным телом. Эдвард.

Он уже встал. И был очень холодным.

– Ты что, чёрт подери, творишь? – Закричала я, пытаясь отстраниться, преуспев лишь в том, чтобы перевернуться на живот; моя футболка задралась, и оголённой кожей я чувствовала ледяной холод его тела. Мурашки выскочили на пояснице.

Мой вопль заставил Клэр, приютившуюся у меня под боком, подскочить от удивления. Обиженная и кипящая негодованием, она спрыгнула с кровати, и, распушив рыжий мех, сердито уставилась на меня.

– Ты упал в озеро? – спросила я, пытаясь оттолкнуть от себя Эдварда, но он не шевелился.
– Кто говорил о падении, – прошептал он, водя руками вверх-вниз по моей спине, заставляя меня вздрогнуть. – Я плавал.
– В декабре? Ни свет ни заря? – Слабый, заиндевело-розовый свет пробивался в большое окно. Эдвард не ответил, зная его, он, скорее всего, ухмылялся. – Ты подумал о более приятном способе разбудить меня? – проворчала я.
– Я не знаю, – прошептал он, и я почувствовала, как его щека легла в ямочку на моей пояснице, а руки мужчины, скользнув по моим бёдрам, стали выводить круги на моём животе, горячие губы двигались на моей коже, а его тёплое дыхание щекотало меня. – По мне, так очень даже приятный способ пробуждения.
– Ещё бы, – пробурчала я, выгибаясь и пытаясь отдалиться от его холодящей кожи.
– Ой, да брось, неужели ты не можешь сказать, что тебе хотя бы чуточку это нравится? – Эдвард улыбался, легонько касаясь губами моих рёбер. Я издала пассивно-агрессивный звук, но внутри я таяла, особенно, когда Эдвард подтянулся по моему телу прошептать мне в ухо. – С Рождеством, Белла.
Я перекатилась на спину.
– Ты просто хотел меня поднять, чтобы я начала готовить индейку, – проворчала я, толкая его в плечо и нагибаясь поцеловать Эдварда в ключицу, дабы избежать досадной проблемы с утренним дыханием.
Эдвард приткнулся ближе.
– М-м-м, ты тёплая.

Несколько минут мы так прижимались друг к другу, делясь теплом тела. Меня опять клонило в сон, я то проваливалась, то выходила в промежуточное между дремотой состояние, когда Эдвард потеснил меня, потянувшись через кровать поднять что-то с пола. Он положил на подушку рядом со мной небольшую, немного потёртую бархатную коробочку, с прикрепленным к ней самоклеящимся бантиком, столь характерным для праздников.

Пальцы Эдварда выводили круги у меня на бедре, не давая сосредоточиться.

– Вот твой рождественский подарок, – прошептал он. – Совершенно непрактичный, как ты и хотела.
– Ты запомнил.

Я лучезарно улыбнулась ему, срывая бантик и прилепляя его на лоб Эдварда. Эдвард сгримасничал и смахнул его, чтобы потом Клэр могла поиграть с ним. Я робко коснулась коробочки, нервничая, но тронутая его заботой. Когда Эдвард спросил меня, что я хотела бы на Рождество, то я сказала ему достать мне что-нибудь пустяковое и ненужное, что-нибудь красивое. Меня достала одежда от Рене и обещание Чарли оплатить любой очередной ремонт грузовика. «Практичные» подарки. Я хотела что-то, единственной целью которого было наслаждение этим подарком.

Несколько минут я держала футляр, не в силах открыть его и испортить сюрприз. Не то, чтобы я не была возбуждена подарком, – была, потому что он был от Эдварда. Он выбрал его, думал, что он мог мне понравиться. А во мне до сих пор говорил жадный эгоизм, призывавший меня брать всё, что ни предложит мне Эдвард.

Внутри коробочки оказалось ожерелье, красивое и явно старинное, судя по великолепной филигранной паутине. Стеклянный, в форме сердца, кулон заиграл в тусклом свете комнаты, отбрасывая радужные блики… может, это был хрусталь.

– Оно прекрасно, – выдохнула я.
– Это моей бабушки. Знаю, ей бы понравилось, если бы его носили и наслаждались им.
– Люблю, как оно сидит, помоги мне его надеть.
Я подняла волосы, чтобы Эдвард мог застегнуть тонкую серебряную цепочку. Я вздрогнула, когда его всё ещё холодные пальцы коснулись моей чувствительной кожи и задержались там. Кулон идеально лёг между моих грудей. Как раз над сердцем.
Наши взгляды встретились, когда кристальное сердце легло на место.
– Неплохое начало Рождества? – спросил Эдвард, его глаза сверкали. По его виду можно было сказать, что моя реакция порадовала его.
Я усмехнулась и наклонилась вперёд, чтобы прислониться лбом к его ключице.
– Эдвард, это уже самое лучшее Рождество на моей памяти.

«Из-за тебя», – хотелось мне сказать. Но, как всегда, я промолчала.

¹

---

Герои вовсю готовятся к праздникам, но как долго будет продолжаться это затишье? Ваши впечатления и эмоции с радостью прочитаю на форуме. ;)