~Август~

«Что я делаю?» – тоскливо вздохнула я, вздрогнув от чуждого рёва своего грузовика, поворачивая ключ в зажигании. Прошло всего лишь два дня, а я уже позабыла неестественные звуки, которые было способно издавать мое транспортное средство. «Мне следовало отложить визит до завтра, – в сотый раз твердила себе я, – мне следовало остаться с Эдвардом…»

Я взглянула в зеркало заднего вида как раз вовремя, чтобы заметить его удаляющийся по улице мотоцикл, наблюдая за ним, пока тот не скрылся из виду. Неосознанно моя рука потянулась к блестящему черному шлему, лежащему на сидении рядом со мной, чувствуя то же возбуждение, испытанное, когда Эдвард бесцеремонно протянул мне его и спросил, подходит ли мне он. Я не могла поверить, что он вообще-то купил мне собственный шлем; это означало, что Эдвард планировал брать меня с собой кататься. Вероятно, очень часто.

Я почувствовала очередной прилив страстного желания проследовать за ним обратно в коттедж, запереть дверь и продолжить с того момента, где мы остановились. Но как бы сильно мне того ни хотелось бы, это действительно было невозможно. Очередной вздох грозился вырваться при мысли о шестидесяти девяти пропущенных звонках на моем мобильнике, пятьдесят девять из которых – от моей матери; я умудрилась прослушать одно визгливое сообщение, перед тем как выключить эту штуковину, и рассматривала вариант выкинуть ее в озеро. Я так бы и поступила, однако последние шесть звонков были от Чарли, и я знала, что Рене была вполне способна заставить его подать заявление о без вести пропавшем лице, и в последнюю очередь я нуждалась в том, чтобы Эдварда обвинили в моем похищении.

Пришло время проглотить общеизвестную пилюлю и покончить с этим. Моим родителям однажды пришлось бы узнать о моем замужестве – и чем скорее я сообщу им, тем скорее вернусь домой.

Домой.

Легкий наплыв удовольствия распространился по мне при мысли об этом. Знай я в течение этих ужасных трех дней ожидания, что мне нечего бояться, что реальность житья с Эдвардом будет превосходить любую мою фантазию, то это сохранило бы мне массу бессонных ночей. Я не совсем понимала, почему Эдвард женился на мне, но какими бы ни были причины – жалость, дружба, притяжение, инстинкт защитника или, может быть, комбинация всего перечисленного – я радовалась этому.

Нельзя сказать, что между нами не возникали неловкие моменты, пока мы выясняли сложности сожительства; как много «совместности» было слишком, в каком расстоянии мы нуждались, как много можно просить, как много желать. Всё это требовало адаптации.

Я вспомнила пробуждение рядом с Эдвардом в то первое утро, ощущение комфорта и удовлетворения, легкий нервоз. Ночью моя голова переместилась на плечо Эдварда, и как только я осознала это, то отодвинулась, чувствуя, как густо краснею. Вспомнила, как он улыбнулся мне, волосы взъерошены, всё еще остекленевший ото сна взгляд. Стоило Эдварду шевельнуться, как кошка сразу же забралась ему на грудь и целых десять минут лежала там, мурча. Я вспомнила, как Эдвард поймал мой взгляд и как мы оба рассмеялись над глупостью и совершенством всей ситуации.

Несмотря на ожидавшие меня неприятности, оставшуюся часть поездки я чувствовала странную легкость. Я серьезно колебалась перед тем, как попросила родителей встретиться со мной, чтобы поделиться с ними своими новостями; присутствие Чарли и Рене в одной комнате редко заканчивалось хорошо, но мне не хотелось усугублять больше необходимого и без того очень неловкий разговор. Я пребывала в здравой уверенности, что они будут сильно расстроены, чтобы по завязавшейся между ними привычке язвить друг на друга. Как бы то ни было, так я надеялась.

Однако как бы они ни отреагировали, что бы ни сказали, – это не имело значения. Насколько я понимала, разговор был всего лишь формальностью.

Когда я подъехала к дому Чарли, то увидела, что «субару» Рене уже припаркован на подъездной дорожке. Я задалась вопросом, когда моя мать в последний раз бывала в этом доме после своего побега спустя почти два года с момента моего рождения, но, насколько мне было известно, она впервые посещала этот дом с момента своего возвращения в Форкс. Рене, однако, не обнаружила бы в нем сильных изменений: стены того же цвета, та же мебель, те же картины на стенах, кроме тех, что добавились за эти годы. Интересно, посчитает ли она эту ситуацию грустной… или совсем не заметит этого.

Когда я вошла, мои родители стояли в гостиной со скрещенными на груди руками, холодно смотря друг другу в лицо. По крайней мере, таковым было лицо Рене, лицо Чарли, как и всегда в присутствии бывшей жены, выражало тщательно поддерживаемое безразличие.

При виде меня на лице Рене проступило облегчение, ее глаза сновали вверх-вниз по моему телу, удостоверяясь, что все конечности находились при мне. Чарли поймал мой взгляд и слабо улыбнулся мне, перед тем как моя мать принялась отчитывать меня с полыхающими от гнева щеками.

– Где ты пропадала, Изабелла? – прокричала она, вцепившись в мою руку железной хваткой. Она продолжила, не дав мне ответить: – Ты хотя бы представляешь, как мы беспокоились о тебе – я звонила и звонила, а ты так и не брала трубку!
– Я…
Рене оборвала меня на полуслове.
– Не знаю, где ты витала мыслями эти дни, но это сейчас же прекратится. Ты больше не будешь подвергать меня этому, ты возвращаешься домой.
– Мама, – как можно спокойнее постаралась ответить я, аккуратно отрывая от себя ее пальцы. – Извини, что не позвонила – выскочило из головы.
Она свирепо уставилась на меня.
– Выскочило из головы? Это совсем на тебя не похоже.
Я не ответила матери. Я чувствовала поразительное спокойствие, хладнокровие, уверенность – всё, чем мне хотелось быть два дня назад; всё, что воплощал в себе Эдвард. Я хотела рассказать им сейчас, пока это чувство не покинуло меня.
– У меня для вас есть действительно важные новости, – начала я, делая глубокий, живительный глоток воздуха, готовясь к злости Рене и разочарованию на лице Чарли. Мое сердце неслось галопом, но от счастья вместо страха.
– Я вышла замуж.
Моя мать уставилась на меня, краска сошла с ее лица.
– Что ты сказала?
– Я вышла замуж, – медленно повторила я. – В суде Порт-Анджелеса. Два дня назад. За Эдварда Мэйсена.

Огромная, наиглупейшая ухмылка расползлась по моему лицу; вероятно, это было крайне неприлично, но я не могла сдержаться. Меня больше забавляла реакция родителей – ничто иное, как написанный на их лицах ужас. Рене беззвучно брызгала слюной, не в силах вымолвить ни слова, в то время как Чарли прокашлялся, выпучив глаза.

– Прошу, скажи мне, что это какая-то неудачная шутка, – выдавила из себя Рене. – Изабелла Мари Свон, если ты на самом деле…
– Мэйсен, – прервала я мать. – Теперь мое имя Белла Мэйсен… ну, неофициально, полагаю, но с таким же успехом может быть. Мне нравится, как оно звучит.
Моя улыбка расширилась, когда я произнесла вслух свою новую фамилию; я впервые проделала это.
– Мэйсен, – едва слышно прошептала Рене. – Что же ты натворила? – Она вытаращилась на меня, словно самые худшие ее страхи сбылись, а я окончательно спятила. Может быть, да.
– Ты хочешь, чтобы я повторила и ты твёрдо запомнила это? Я сделаю это. Вообще-то иногда я чувствую, словно хочу прогорланить его. – Медленно проговорила я, тщательно проговаривая каждое слово: – Я. Вышла. Замуж.
Этого оказалось достаточно, чтобы пробиться сквозь шокированную, бессвязную речь моей матери, и она мгновенно вернулась к жизни.
– За него? О Боже, сколько раз я повторяла тебе, что брак – это великое решение? Ты должна быть уверена, или же станешь наихудшей ошибкой в свое жизни. Я знала, что переезд к той… той девушке – плохая идея! – Рене взвилась на Чарли. – Сделай что-нибудь!
– И что я должен сделать? – нахмурился он. – Я не могу арестовать его за женитьбу на моей дочери. Слушай, я не больше твоего взволнован этим событием, но если Белла действительно… она теперь взрослая… – тянул Чарли, заметно съёживаясь под посланным ему злобным взглядом Рене. – Ты уверена, Беллз? Что ты действительно знаешь о нем?
Я обнадёживающе улыбнулась отцу.
– Я знаю всё, что мне нужно знать. Пожалуйста, я не хочу, что бы вы, ребята, волновались за меня, я счастлива. Впервые за долгое время я намного счастливее.
– Он преступник, – холодно выплюнула Рене.
– Я не верю в это.
– Потому что ты наивная девчонка – не видишь, что стало с тобой? Он обманывает тебя, Изабелла, использует по одним только Богу известным причинам, но использует. – Она зло трясла головой. – Ты была такой рассудительной…
– Ты имеешь в виду жалкой, – вздохнула я. – Я потакала тебе двадцать семь лет, мам, я не могу больше это делать. Я должна жить своей жизнью.
– Я никогда… – Рене перевозбудилась, что не смогла закончить предложение. – Я желаю тебе только лучшего, как и всегда. Разве ты не видишь, что произойдет? Этот… мужчина причинит тебе боль. Он разобьет тебе сердце, и затем ты приползешь сюда.
– Что ж, в таком случае это моя проблема, не так ли?
Рене проигнорировала меня.
– Это до добра не приведет. Не глупи, Изабелла, возвращайся домой! Мы с Чарли сумеем позаботиться о тебе.

Я могла бы сказать ей, что никогда не чувствовала себя холёной и лелеянной, не после отъезда от Чарли, когда мы перебирались из одной крошечной квартирки в другую; не после моего самостоятельного переезда в Форкс; не тогда, когда Рене попросила меня переехать к ней из-за чувства вины. Но я не стала. Я приехала сегодня сюда не ссориться.

Я долго не сводила с нее взгляда, изучала лицо матери, которое, по словам многим, очень сильно напоминало мое. В более юном возрасте я считала ее красивой и яркой, энергичной и нежной. Теперь же макияж, ранее никогда не наносимый ею, был всегда аккуратно наложен, а волосы всегда аккуратно уложены перед выходом из ванной каждое утро, даже если никто, кроме Фила, ее не увидит. Рене усердно работала над своей внешностью, но морщинки так и остались вокруг ее глаз и рта – морщинки, которые я никогда не увижу на собственном лице. Словно я смотрела на старую, несчастливую версию себя; интересно, какие решения она приняла, чтобы обзавестись таким отстраненным, холодным взглядом. Она сожалела о чем-то?

Я достаточно долго смотрела на неё, и Рене залилась краской и занервничала.

Наконец, я заговорила:
– Я никогда не понимала, почему ты просто не будешь счастлива за меня, почему любого моего решения никогда не было достаточно для тебя. Переезд к Элис был не самым худшим поступком, который я могла совершить, но ты послала за мной Фила, словно я какая-то беглянка. Это потому, что я сделала это без твоего одобрения? Поэтому ты так расстроилась – расстроена сейчас?
– Это плохо с моей стороны – участвовать в твоей жизни? Ты даже не сказала мне, что знаешь Эдварда Мэйсена, не говоря уже о том, что хочешь выйти за него замуж!
– Потому что это не твое дело.
– Беллз, мы просто беспокоимся о тебе, – вклинился отец, не дав Рене ответить. – Мы не хотим, чтобы ты пострадала, и какой бы путь ты ни выбрала, этот Эдвард имеет нехорошую репутацию. Одно усвоил я точно: дыма без огня не бывает.
– Я в порядке, – улыбнулась я, вытягивая руку и касаясь руки отца. – Я знаю, что он хороший человек.
– Ты не переменишь своего решения? – Я отрицательно помотала головой. – Ну что ж, пока ты придерживаешься этой… безумной идеи… – ледяным тоном заговорила Рене, – то я не знаю, какого рода отношения могут быть между нами.
Мой взгляд метнулся к ее глазам, оценивая в них невозмутимую решимость.
– Ну и отлично, – пожала плечами я. Я не буду плясать под дудку Рене, не позволю заставлять выбирать между ней и Эдвардом. Я выберу его – каждый раз. Может быть, это звучало ужасно, но я так… пресытилась драмой, устраиваемой моей матерью. Мне лишь хотелось вернуться к Эдварду. – Я лишь поднимусь к себе и заберу пару вещей из своей комнаты.

Рене распахнула входную дверь одновременно с тем, как я начала подниматься по лестнице. Из меня вырвался вздох. Прощай, мама.

Забравшись на второй этаж, я заметила пыль, скопившуюся на плоских поверхностях и по углам; Чарли придется делать уборку в скором времени, иначе комната будет выглядеть нежилой. Моя бывшая спальня выглядела ровно так же, как и в последний раз когда я была в ней, в день своего переезда к Элис. Линялые голубые стены, узкая, небрежно заправленная кровать, стопка так и не прочитанных мной книг на полу рядом с ночным столиком…

Несколько долгих минут я стояла в дверях, напитываясь забытой, холодной атмосферой этой комнаты. Она шла ни в какое сравнение с теплым уютом домика Эдварда, и в данный миг разница была особо ощутимой.

Присев на кровать, я порыскала в поисках вещей, которые хотела забрать с собой. У меня имелось смутное представление о тех вещах, которые мне могут понадобиться в течение следующих девяти месяцев, чтобы мне не пришлось вновь возвращаться в эту комнату, однако внезапно, оказавшись здесь сейчас, ничто не казалось таким уж важным. Безделушки на бюро, плакаты на стенах, хлам в старинном столике – всё это было просто… барахлом. В итоге я открыла свой шкаф и вытащила оттуда зимнюю одежду, куртки и ботинки, запихивая их в старую спортивную сумку.

Я переместилась к книжному шкафу, бегло осмотрев любимые книги, те, что обычно покупаются в твердом переплете и читаются как минимум раз в год, потому что настолько хороши; будет неплохо заново прочитать их зимой. Вытащив парочку, я осторожно засунула их поверх одежды.

Наконец мой взгляд упал на старые блокноты «Мид» и личные дневники на спирали, втиснутые в нижнюю полку. Я практически видела страницы, исписанные своим почти неразборчивым, небрежным подчерком. Давным-давно эти блокноты были самыми ценными вещами в моей жизни.

Когда всё изменилось? Когда я перестала носить с собой блокнот повсюду, предпочтя хранить истории в голове? Большую часть своей юности я пребывала в убеждении, что однажды стану писательницей… что мои романы будут стоять на этих полках рядом с моими любимыми.

Мне всегда очень хорошо удавалось жить внутри своей головы, закрыв глаза и уши, сбежав от «настоящего мира». Одним из легчайших путей, обнаруженных мной для этого, было вообразить другой мир, в котором героиня была храброй, а парень нуждался в ней… нуждался так, как никто никогда не нуждался во мне. Было легко затеряться в мечтах из голубых замков и того великолепного темноватого часа перед сумерками.

Записывать эти грёзы тогда казалось естественным продолжением меня. А вдруг мне не удастся уловить суть той или иной фантазии в своей голове? А вдруг я действительно не знаю, что такое любовь; если я сомневалась в существовании явления вроде «родственная душа»? Мои истории имело мало общего с реальностью – они были уходом от нее.

Я вспомнила, как Рене хмурилась каждый раз при виде меня, строчащей в одном из своих дневников; как она пыталась привлечь меня в футбольную команду или кружок дебатов. «Писатели много не зарабатывают, Изабелла, почему бы тебе не строить более реалистичную карьеру? – говорила она. – Тебе нужно думать о своем будущем».

Даже Чарли засомневался, когда в тринадцать лет я призналась ему в своем тайном желании. Писательство было… другим. Оно не было стабильной или же общепринятым, и, не будучи таким уж большим читателем, он не понимал, почему мне хочется подвергать себя такой иной деятельности.

Когда это всё изменилось, спрашивала я себя. Когда я отправилась в колледж и пережила самый изнурительный творческий кризис в своей жизни? Когда начала осознавать, что жизнь совсем не похожа на книгу и что не существует такого понятия, как ясная, законченная концовка? Какой бы ни была причина – я сдалась, хотя до сих пор сбегала в другие миры перед сном – мне приходилось, – но я перестала носить с собой эти блокноты. Я перестала писать.

Иногда я гадала, почему это оказалось так легко; я ждала, что творческий кризис пройдет, пальцы почувствуют столь знакомый зуд взять ручку, но этого не произошло. Может быть, я просто отказалась от идеи, что это вообще случится.

Я очертила пальцами пыльные корешки книг, слегка улыбаясь… сейчас меня ничто не останавливало. И мои пальцы закололо.



Чарли виновато посмотрел на меня, когда я в конце концов спустилась вниз; сумка набита одеждой, книгами и пригоршней моих недавних дневников. Я обнадеживающе усмехнулась отцу.

– Ты полностью готова, Беллз? – Я кивнула, когда он неловко провожал меня до двери. – Ты, э-э, можешь приходить в любое время, хорошо? Не беспокойся о том, что говорит твоя мама.
– Буду, – тихо сказала я.
Он расслабился.
– И почему бы тебе в следующий раз не привезти с собой этого парня? Я хочу узнать больше о человеке, за которого ты вышла замуж. Посмотреть, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор.
Я расхохоталась.
– Привезу. Люблю тебя, папа.
– И я тоже, Беллз.



Когда я зашла в коттедж, то Эдвард сидел на диване, Клэр приютилась на диванной подушке рядом с его головой. Несколько долгих секунд я стояла в дверном проеме, просто смотря на него, чувствуя облегчение и удовлетворение, и чувство правильности пронеслось по мне. Увидев меня, Эдвард одним нажатием выключил телевизор и повернулся ко мне. Я поставила сумку на пол возле двери и прошла к нему.

– Как всё прошло? – спросил он.
Я пожала плечами и свернулась рядом с ним клубочком.
– В точности как я и ожидала.
Эдвард обвил меня рукой и позволил прислониться головой к его груди.
– Мне жаль. Знаю, ты надеялась на другую реакцию с их стороны.
Я задалась вопросом, как ему всегда удавалось делать это. Инстинктивно понимать мои чувства прежде, чем я даже открывала рот, чтобы сказать ему. Неужели я была настолько прозрачной?
Я прильнула к нему поближе.
– Не сожалей. Сейчас всё намного лучше. – Я говорила всерьез. И надеялась, что никогда не перестану испытывать эти чувства по отношению к Эдварду.

Мы немного дольше посидели на диване, смотря телевизор и обжимаясь, а затем я поднялась готовить ужин. Эдвард никогда не просил меня готовить для него, но я не возражала; вообще, было как-то приятно пробовать с ним мои некоторые более смелые рецепты, поскольку Чарли всегда ел только мясо и картофель. И мне нравилось, как Эдвард всегда следовал за мной на кухню и разговаривал, пока я работала, расспрашивая по чуть-чуть о том и о сем. После ужина на крыльце я проследовала за ним на кухню, в подробностях рассказывая ему о своем визите к Чарли и Рене, в то время как он быстро помыл посуду. У меня уже создавалось впечатление, что это станет нашим особенным временем в течение дня, некоего рода ритуалом. По крайней мере, я надеялась на это.

Остаток вечера прошел тихо; я бегло ознакомилась с привезенными с собой из дома журналами и наблюдала, как носится с носком, украденным из корзины с крышкой, по комнате Клэр. Эдвард исчез на улице, и я почти не сомневаюсь в том, что он ушёл, как часто и делал, в тот большой, недавно возведенный сарай рядом с домиком.

Практически самое первое, что сделал Эдвард после моего переезда сюда, – попросил меня не заходить в сарай, не то чтобы мне даже хотелось, поскольку он почти всегда был заперт. Я не испытывала сильного любопытства по поводу здания или занятий Эдварда внутри, по крайней мере, не настолько, чтобы нарушить единственное твердое правило, установленное им.

Клэр забралась поверх моего блокнота на моих коленях, фактически удерживая меня на диване, но я не возражала. Я зарылась пальцами в ее мягкую шерстку, радуясь, что она наконец-то оттаивала ко мне. Я закрыла глаза, немного передохнуть…

Некоторое время спустя легкое прикосновение к шее и руке разбудило меня. В комнате стояла кромешная тьма, но я мигом распознала невесомые поцелуи вдоль моей ключицы.

– Эдвард, – прошептала я, придвигаясь к нему. Одеяла перекрутились вокруг моего тела, и несколько секунд я пребывала в замешательстве, пока не осознала, что больше не находилась на диване. Я смутно помнила, но решила, что, должно быть, заснула там, и Эдвард отнес меня в нашу спальню и уложил на кровать.

Нежные ласки продолжились, безумно легкие, вытягивая меня из сна быстрее, чем если бы он сразу же встряхнул меня.

– Что такое? – спросила я, зевая и желая, чтобы шторы были задернуты и я могла видеть его.
– Ты сходишь кое-куда со мной? Я хочу показать тебе кое-что.
– Ладно.

Эдвард поцеловал меня в шею и стащил с меня покрывала, помогая мне выбраться из постели. В темноте он протянул мне джинсы и толстый незнакомый мне свитер, который, как я поняла, принадлежал ему. Я неуклюже одевалась, однако Эдвард не отпускал мое плечо, удерживая мое равновесие. Глянув на часы, я увидела, что стоял третий час ночи.

После того как я закончила одеваться, он безмолвно провел меня вниз и через заднюю дверь. Снаружи было светлее, даже несмотря на полускрытую облаком Луну. И всё же стояла удивительно ясная ночь, и у меня не возникло трудностей следовать за Эдвардом к пристани, где в воде уже стояло каноэ.

Эдвард всё подготовил для меня; он даже сделал мне небольшое ложе из старого шерстяного одеяла, расстеленного на дне каноэ, а несколько старых надувных сидений служили подушками.

Я держалась за руку Эдварда, когда он помогал мне забираться в лодку, при этом несколько раз я почти потеряла равновесие, когда каноэ закачалось под моими движениями. Эдвард привел его в устойчивое положение, когда я устроилась на одеялах и накрылась старым покрывалом, на которое он меня усадил, и накинула другие одеяла, принесенные Эдвардом на себя. Это было очень комфортно… смотреть лежа на ничем не заслоненное озеро; вид на небо открывался захватывающий. Невозможно безмерный и величественный.

Эдвард сел на маленькую скамеечку позади меня и начал отгребать вправо, к центру озера, пока берег не скрылся в полутьме. Его весло гладко рассекало воду, практически не делая всплесков.

Озеро было черным и бездонным, словно чернильное пятно, утыканное алмазами. Само зрелище было нереальным, словно сон, где цвета ярче, и всё больше и намного сложнее, чем в настоящей жизни.

Когда Эдвард перестал грести, я поднялась и сдвинула подушки назад, пока они не легли на лодыжки Эдварда. Я прислонилась к мужчине, положив голову ему на колено, и повернулась так, что грубая ткань его джинсов терлась о мое лицо. Он пах озером, влагой и землей. Я закрыла глаза, убаюканная нежными, плескающимися звуками воды и нашим тихим дыханием.

Я почувствовала пальцы Эдварда в своих волосах, ласково убирающих их от моего лица и играющих со свободными, спутанными после сна прядями; он нежно приподнял мое лицо и подарил мне одну из тех редких ласковых улыбок, которые заставляли мое сердце биться чуть быстрее.

– Посмотри, – прошептал он.

Я повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть длинный бледный след метеора, пронесшегося в небе. Но не успел он погаснуть, как следующий сменил его, затем еще один и еще, пока мои глаза не заметались в разные стороны, пытаясь не пропустить их. Я никогда не видела так много метеоров за всю свою жизнь.

– Ты собираешься загадывать желание? – некоторое время спустя спросил Эдвард, не переставая ласкать мои волосы и шею своими крупными теплыми пальцами.

Осталось ли что-либо еще, что я могла бы загадать? Я вспомнила вечер, когда лежала в кузове грузовика с Эдвардом во время концерта; ту короткую вспышку тоски от желания принадлежать миру Эдварда. Я вспомнила, как хотела пережить катание на каяке с ним под Луной, испытать с ним всё – знать, как он выглядит во сне, увидеть его улыбку, быть целованной им. Как сильно я желала, чтобы он узнал меня.

И по какому-то невероятному стечению обстоятельств это желание сбылось. Становилось ли горше от того факта, что я не могла обладать им вечно – что я не имела бы его, не умирай я? Да… но в то же время я осознала, что дай доктор Томпсон мне тогда ожидаемый ответ в тот день в своем кабинете, то ничего бы не изменилось. Я бы до сих пор находилась в том холодном, запущенном доме, где до сих пор проходили бы пятничные ужины и присутствовало бы неодобрительное, хмурое выражение лица миссис Стенли в библиотеке. Я бы так же чувствовала себя уставшей, ничего не значащей, тупой и уродливой. И не имей я внезапно временных рамок, не встреть я Элис в закусочной, не поцелуй я Эдварда, я до сих пор оставалась бы такой.

Я могла бы пожелать, чтобы растущая внутри моего сердца опухоль ушла. Дожить до девяноста лет. Внешность Розали. Быть любимой…

Но я не стала. Какой бы странной и нетрадиционной стала моя жизнь, я была счастлива. Я чувствовала себя живой. Красивой. Желанной. Этого было достаточно.

Я осознала, что так и не ответила Эдварду, но чувствовала, что он и не ждал ответа. Вскоре метеоритный дождь закончился, за исключением двух отстающих, что погасли почти сразу.

Запоздало я осознала, что влага покрыла мои щеки; моргнув, я удивилась, обнаружив, что плачу. Я потянулась вытереть слезы, но рука Эдварда опередила меня.

– Ты плачешь, – сказал он, мимолетно касаясь большим пальцем моей кожи.
– Просто я осознала кое-что важное. Не волнуйся, я не грущу.
Эдвард обхватил ладонью мою щеку, поворачивая меня лицом к себе. Я взглянула на его затененное лицо, заостренное лунным светом. Дыхание сперло от нахлынувшего ощущения, что всё это – сон.
– Ты в порядке? – тихо спросил он.
Я кивнула, закрывая глаза и прильнув к его ладони.
– Я привыкла мечтать об этом, быть с тобой так… Никогда не думала, что это случится.
Я привстала на коленях и крепко оплела руками его талию, отчего каноэ закачалось. Эдвард удержал меня, прижав к себе, наклонив лицо, чтобы я могла поцеловать его.
– Я люблю тебя.

Впервые я произнесла эти слова со времен похода на тот луг. Я целенаправленно избегала этого ранее, потому что боялась, что заставлю его чувствовать себя неловко, даже если постоянно проговаривала их в своей голове. Но я не могла избежать этого сейчас, не существовало других слов, которые я могла бы сказать ему, ничего столь же честного.

Я ожидала, что Эдвард оцепенеет, отстранится и извинится, но, к моему удивлению, он этого не сделал. Может быть, он понял, как сильно я нуждалась в этом. Только в нем я была уверена.

Я ближе примостилась к Эдварду, мои мысли вертелись в голове со скоростью сто миль в час. Мне хотелось остаться в этом положении, хотелось прекратить непрестанные сравнения с крайностями между моей жизнью сейчас и моей жизнью год назад, хотелось забыть, что с каждым днем времени становилось всё меньше. Мне хотелось отогнать каждую болезненную, горькую мысль и существовать исключительно в настоящем. Мне хотелось быть человеком без прошлого и будущего.

И я знала, что мне это по силам.

Я улыбнулась про себя, чувствуя сейчас себя легче, приняв решение. Вторая фаза моей жизни началась. Пути назад не было.



Не поверите, если скажу, что эта глава – одна из моих любимейших в этой истории, особенно переживания творческого характера. Как вам разговор с родителями? Подняться на следующую ступеньку Лестницы можно на форуме.