2024-11-25

16

0

0

Когда б познала муки ты любви,
Скорей огонь ты снегом разожгла бы,
Чем пыл любви гасила бы словами.
Вильям Шекспир «Два веронца» (перевод М. Кузмина)

Какая-то женщина стоит спиной ко мне, её длинные волосы струятся по плечам и ниспадают на белую ночную рубашку. Женщина неподвижна, только ветерок, которого я не чувствую, слегка колышет её одеяние. Она выглядит спокойной, умиротворённой, а вот я задыхаюсь. Не могу дышать.

«Привет?» - мои губы шевелятся, но изо рта не вырывается ни звука… Впиваюсь пальцами в своё горло, хочу вдохнуть… ничего не получается.

Женщина не двигается. Она меня не слышит.

Вокруг совершенно темно и единственный звук – тихий рокот где-то вдали… он нарастает. И вдруг я каменею от этого звука, как никогда и ни от чего в моей жизни.

Я пытаюсь шагнуть к этой женщине, но ничего не получается. Ноги словно вросли в какое-то отвратительное грязное месиво. Я делаю ещё одну попытку. В панике осознавая, что медленно погружаюсь в эту трясину, я кричу с такой силой, что изо рта вылетают пузыри – но по-прежнему ни звука. Ни звука, кроме нарастающего рёва, глухого потрескивания, хлопков и шипения…

Чернильную тьму неба разрывает что-то падающее, извивающееся. Я протягиваю руку, чтобы поймать это… что-нибудь, за что можно удержаться… это красная лента.

Мама? Женщина не оборачивается.

МААААММММ!

Не оглядываясь, она уходит прочь, а я чувствую, что из-под моих ног исчезает последняя опора, и дюйм за дюймом я тону в тёмной глубине этой топи.

МАААААААААММММ!

Я просыпаюсь, задыхаясь и дрожа, вся в холодном поту. Через тёмные шторы пробиваются солнечные лучи, я тянусь к ночнику, чтобы включить его, и замечаю, что будильник показывает 9:00. Должно быть, я забыла завести его, поэтому проспала гораздо дольше, чем собиралась, и теперь до занятия остаётся всего час.

Но обрывки сна продолжают цепляться ко мне и не уходят, несмотря на то, что я принимаю душ и готовлюсь к наступающему дню. Я знаю, есть только один способ избавиться от них.

- Привет, солнышко, - хрипловатый голос Билли кажется мне приятным – он заставляет меня почувствовать себя как дома, а на глаза наворачиваются непрошеные слёзы.

- Привет, Билли.

- Ещё рано, у тебя всё в порядке?

- Да, - отвечаю я, пытаясь совладать с дрожью в голосе. Не хочу его волновать. – Всё хорошо, просто хотела услышать твой голос.

- Ну, ты знаешь, что можешь звонить в любое время. Ведь я не сплю.

- Знаю, - Билли уже многие годы страдает бессонницей, и иногда я ему завидую. Тому, кто не спит, ничего не снится. – Ну так как вы там? Джейк дома?

- К сожалению, ты его не застала. Ему только что позвонил Сэм: кто-то застрял на сорок первом шоссе, нужен эвакуатор.

- А…

- Кстати об эвакуаторе, как поживает твоя машина? – С тех пор, как я приехала в Чикаго, мне не приходилось часто садиться за руль. Старушка Герти, как я ласково называю свой грузовик, стоит на парковке с помесячной оплатой примерно в квартале от моего дома.

- С ней всё хорошо. Она обживается.

- А как обживаешься ТЫ?

- О, хорошо, хорошо. Дел очень много, но я уже распаковала свои вещи. Моя квартира постепенно начинает выглядеть уютнее.

- Отлично, - задумчиво говорит он. – Здесь без тебя всё совсем по-другому.

- Ох, Билли.

- Ну, мы по тебе скучаем, ребёнок. Джейк особенно.

- Мне тоже вас не хватает.

- Он говорит, твои занятия проходят вполне успешно.

- Пока да… - я очень многого недоговариваю, но пытаюсь не думать об этом, бродя по квартире, подбирая разбросанную одежду, в которой была накануне вечером, отправляя её в корзину для последующей стирки, готовя книги для занятия. Уже третья неделя аспирантуры, а Билли и Джейка я не видела почти месяц. Теперь, когда стресс от переезда прошёл, это подкрадывается ко мне… приходит по ночам, угрожает завладеть мной, утянуть вниз.

- Ладно, похоже, у тебя всё в порядке. Я так горжусь тобой, Изабелла. Твои папа и мама тоже гордились бы.

- Спасибо, - на этот раз мой голос срывается. Билли всегда находит правильные слова.

Мы разговариваем ещё пару минут, но потом мне действительно пора выходить из дому, или я снова опоздаю.

- Я скажу Джейкобу, что ты звонила, - говорит Билли. – Тебе стоит попробовать связаться с ним позже, во время обеденного перерыва. Этот парень просто не знает, что с собой делать, когда тебя нет рядом.

- Хорошо, обязательно. Пока!

- Пока, милая.

На часах почти без четверти десять, и я хватаю свою сумку и уже опускаю мобильник в карман, когда он вибрирует – вероятно, Розали снизу предлагает, чтобы я, чёрт возьми, поторапливалась.

Привет. Можешь встретиться со мной сегодня после занятия?

Это сообщение от Эдварда. Сердце колотится в груди, пока я думаю, что делать. Написать СМС? Ответить лично во время занятия? С того вечера в баре на прошлой неделе я отчасти ожидала, что он снова напишет или позвонит, но он молчал до этой минуты. Я задаюсь вопросом, не ждал ли он первого шага от меня.

На колебания нет времени, поэтому быстро, пока не потеряно самообладание, набираю короткий текст:

Да, могу.

Как бы там ни было, мы должны закончить эту работу. И чем быстрее возьмемся за нее, тем лучше. Проблема в том, что мы пока даже не выбрали автора и дату презентации, а сегодня уже должны подписать график в классе. Сбегая по лестнице к выходу, я думаю о том, помнит ли он, что предложил «Песни невинности и опыта»… Выдержу ли я совместную работу над этим материалом? А если откажусь, как отреагирует Эдвард? Подумает, что это я из злости или поймёт, что мне действительно не справиться и я боюсь сорвать занятие? Зачем он вообще предложил такое, чёрт побери? Чтобы помучить меня? Послать мне какой-то сигнал?

Подобные мысли крутятся у меня в голове всю эту неделю: это начинает немного утомлять, тем более что я должна сосредоточиться на учёбе.

Быстро шагая к учебному корпусу, мы с Розали непринуждённо болтаем. Она связалась с Элисон, и они выбрали для презентации Кристину Россетти¹ – в программе для этой поэтессы отведено занятие пятого октября – всего через две недели, и Розали считает, что никто больше не захочет взять такую близкую дату. Когда она спрашивает о наших с Эдвардом планах, я говорю, что мы ещё ничего не решили.

- Тогда тебе лучше поторопиться! У вас около пяти минут. Ты должна поговорить с ним перед занятием.

- Знаю, знаю.

Когда мы входим в аудиторию, там свободны только два места. Розали быстро занимает то, что рядом с Элисон, и теперь для меня остаётся только одно – возле Эдварда. Я торопливо огибаю стол и сажусь, пытаясь не обращать внимания на то, как близко друг к другу мы оказались. Этот стол тесноват для тринадцати человек, поэтому отодвинуться некуда. Эдвард поворачивается ко мне, кладёт ручку и закрывает блокнот, в котором только что писал.

- Привет, - говорит он.

- Привет, - я слегка запыхалась, поскольку ёмкость лёгких у меня немного снижена.

- Значит, - бормочет Эдвард, - ты получила моё сообщение.

- Да.

- Не думал, что ответишь, - отрывисто говорит он, и моя защита срабатывает немедленно:

- Что? Почему?

Он не успевает ответить, потому что в аудиторию в свойственной ей манере вихрем влетает Пегги. Она достаёт свою папку и показывает нам экземпляр программы:
- Первым делом мы распределим даты презентаций. Прошу вас выбрать одну из последних восьми недель занятий, поскольку начало семестра нужно нам, чтобы разобраться, что к чему, и только потом можно будет начинать дискуссии под руководством слушателей.

Я слышу тихий вздох Розали и понимаю: её расстроило то, что не удастся провести занятие по Россетти.

- Знаю, я предлагала вам выбрать любую неделю по вашему желанию, и прошу меня извинить. Но надеюсь на ваше понимание. Думаю, так даже лучше. У всех будет больше времени на подготовку, да?

Лист с программой путешествует вокруг стола против часовой стрелки, и к моменту, когда он доходит до нас с Эдвардом, в списке остаётся только три даты. Рю и Райли выбрали Кольриджа, и мне становится интересно, не с подачи ли Эдварда они это сделали. В нашем распоряжении только Блейк, Китс и Вордсворт. Я смотрю, как Эдвард, держа программу в руке, тщательно обдумывает свой выбор. Он покусывает авторучку, бросает на меня взгляд искоса, а потом царапает наши имена рядом с Китсом² и пододвигает лист ко мне, вопросительно приподняв бровь. Он ждёт моего одобрения. Я слегка киваю, а потом передаю список Пегги, сидящей слева от меня. Когда я поворачиваюсь обратно, Эдвард всё ещё смотрит на меня с лёгкой улыбкой на губах, но она быстро исчезает, и он отводит глаза.

- Хорошо, - говорит Пегги, окинув взглядом список. – Интересно, - она всматривается в нас с Эдвардом, и я задаюсь вопросом, о чём она думает… возможно, удивляется, почему мы не выбрали Блейка, хотя это моя специализация? Не считает ли она, что я капитулировала перед Эдвардом? – Все довольны своим выбором? – спрашивает она.

Слышны невнятные возгласы согласия, а мы с Эдвардом встречаемся взглядами. В том, как он смотрит на меня есть что-то такое… не знаю, что именно…

Я киваю, и Пегги улыбается:
- Ну что ж. Значит, открывать серию презентаций будут Изабелла и Эдвард. Жду этого с нетерпением.

Наше занятие состоится девятнадцатого октября, до него ещё больше месяца, но почему-то я внезапно чувствую невероятную нервозность. Я даже не подумала о том, что нам придётся проводить урок первыми из группы.

Пегги прячет список, окончательно решая нашу печальную судьбу, и начинает знакомить нас с темой сегодняшнего занятия.

Сегодня нам предстоит продолжить обсуждение возвышенного – дома мы прочитали Эдмунда Бёрка³ и несколько стихотворений одного из моих любимых романтиков Перси Биши Шелли⁴. Его стихотворение «Монблан» мне хорошо знакомо, поскольку ему уделялось особое место в моей дипломной работе. На этот раз, если Эдвард захочет поспорить о нём, я буду во всеоружии.

Мы открываем свои антологии, и Пегги начинает задавать вопросы, направляя обсуждение. Райли немедленно заводится и выпаливает какую-то ерунду о том, что возвышенное мертво, поскольку мы больше не преклоняемся перед могуществом природы. Что больше нет элемента страха, необходимого для эмоциональных излияний поэтов-романтиков. Райли – явно городской парень. Вряд ли ему когда-нибудь приходилось нырять со скалы в море или оказываться застигнутым снежной бурей в горах. Или огнём…

Я хочу возразить ему, но отвлекаюсь на подрагивающую ногу Эдварда.

Это движение почти незаметно, но мы сидим так близко, что я улавливаю, как слегка вибрирует стол. У меня появляется непреодолимое стремление протянуть руку к колену Эдварда и остановить его – в точности так же, как привыкла я это делать, когда мы были подростками, в попытке справиться с этим импульсом я отчаянно цепляюсь за ткань собственных джинсов. И прошлое обрушивается на меня… вот мы сидим в его комнате после школы, слушаем музыку… разговариваем о чём-то в те давние времена…

- Но если это…
- Если это плохо, я скажу тебе. Скажу – и постараюсь сделать всё, чтобы ты больше никогда ничего не писал, - поддразниваю я его.
- Правда? Так и поступишь? – он улыбается. – И как, позволь спросить, ты этого добьёшься?
- У меня есть собственные способы…

Что-то горячее сжимается в груди, и я заставляю себя вернуться в настоящее, пытаясь стереть это воспоминание. Но оно такое живучее. Не отпускает. Нервная привычка Эдварда, одновременно такая милая и такая раздражающая… он нервничает? Я украдкой гляжу на него. Его губы плотно сжаты, а глаза сосредоточены на лежащем перед ним тексте. Он так близко, что я не только вижу, как гладко выбриты его щёки, но и ощущаю его тепло, улавливаю его запах. Мятный. И немного пряный. Очень его. Неужели Эдварду всё ещё нравится тот зелёный «Тик-Так»?

Когда-то я дразнила его, потому что у него в кармане всегда лежала коробочка с зелёной этикеткой. А он говорил, что любит сохранять дыхание свежим. Для меня.

Что-то давно умершее болезненно дёргается у меня внутри. Зачем он здесь? Чтобы заставить меня снова переживать всё это?

- …Но для Шелли и остальных романтиков Монблан был предельным воплощением возвышенного по Бёрку. Это высочайшая вершина Французских Альп, она охватывает все аспекты, описанные Бёрком в его трактате: могущество, грандиозность, беспредельность и даже непостижимость природы, - голос Розали выводит меня из оцепенения. Я пытаюсь успокоить своё бешено бьющееся сердце и сосредоточиться на её замечаниях. Она говорит с жаром – должно быть, они уже давно спорят. Я укоряю себя за то, что всё пропустила.

- Непостижимость? Да это же гора. Её хорошо видно, - отвечает Элисон.

Посмотрев вдоль стола, я вижу, что Розали пытается удержаться от закатывания глаз:
- Под непостижимостью Бёрк подразумевал совсем другое. Вовсе не невозможность осознать грандиозность чего-то. Она слишком огромна для человеческого разума. Это не значит, что ты не можешь её видеть – это то чувство, которое возникает, когда ты, видя что-то, не можешь до конца постигнуть, что именно ты видишь.

- Совершенно верно, Розали, - подтверждает Пегги. – Вот что Шелли пытался донести до читателей в своём стихотворении. Но это не значит, что вы обязаны соглашаться с видением поэта. И, возможно, следует что-то ответить по поводу первого высказывания Райли. Действительно ли при наличии фотографии, видео, всех этих технологий, которыми мы обладаем сейчас, мы больше не в состоянии рассматривать что-то, например, гору, как нечто непостижимое?

Внезапно у меня появляется мысль. И прежде чем я успеваю остановиться, слова слетают с губ:
- Думаю, это почти не имеет значения.

- Неужели, Изабелла? Как это так? – с весёлым удивлением спрашивает Пегги. Слава Богу, она не обиделась.

- Ну, как я это вижу, «Монблан» - вообще не совсем о горе. Это попытка Шелли осмыслить собственное восприятие божественного, непостижимого, воплощение которого он видит в этой вершине. Он очерчивает своё поэтическое видение, а сама гора – только источник вдохновения, муза. Даже в первой строчке он ясно даёт понять, что говорит о «нетленном мире бесчисленных созданий». Вот что пробуждает в нём эта гора – мысли о том, что лежит за пределами человеческого понимания.

Пегги бормочет что-то и кивает, предлагая мне продолжить.

- И он заявляет о том, что его значительность как поэта – и это справедливо для всех поэтов – состоит в том, что он «глубоко чувствует», то есть способен использовать силу своего воображения, чтобы видеть за пределами видимого. По мнению Шелли, природа – это только пустой холст, который заполняется человеческими мыслями… вот что вкладывает он в последние строки:
…Здесь Дух живет,
Что над земным немолкнущим смятеньем
Незыблемый простёр небесный свод,
Тот скрытый Дух, что правит размышленьем.
И что б ты был, торжественный Монблан,
И звезды, и земля, и океан,
Когда б воображенью человека,
Со всей своей могучей красотой,
Ты представлялся только пустотой,
Безгласной и безжизненной от века?⁵

Если бы мы не были способны увидеть значение в «безгласной и безжизненной пустоте», то и гора абсолютно ничего не означала бы. Ничему не присуще никакого смысла, пока мы не вложим его. Всё субъективно. И Шелли видит смысл работы писателя в том, чтобы сделать как раз это – заставить нас почувствовать.

- Кажется кто-то не зря читал Деррида⁶ на вводном теоретическом курсе, - шутит Пегги. – Очень проницательно, Изабелла, - и её взгляд смещается в сторону: - Эдвард? Хочешь что-нибудь добавить?

Я смотрю на Эдварда, а он уставился вниз, в свой сборник, слегка наморщив лоб.

- Вообще-то нет, - говорит он, поднимая голову и откидываясь на спинку стула. – Я согласен с трактовкой Изабеллы.

Я поражена, поскольку была уверена, что Эдвард обязательно найдёт что-нибудь неправильное в моём анализе. Пегги тоже кажется немного удивлённой.

- Ещё кто-нибудь?

Остаток занятия проходит словно в тумане, я пытаюсь понять непрерывно меняющееся поведение Эдварда, когда дело касается меня. Он просто озадачивает, сбивает с толку... Не представляю, чего от него ожидать.

Мы выходим в коридор, и Розали, догнав меня, подталкивает локтем в бок:
- Да ты, подруга, настоящая умница.

Я качаю головой, чувствуя, что краснею.

Она смеётся:
- А ещё тебе нужно научиться принимать комплименты.

- Знаю, знаю. Это никогда не было одной из моих сильных сторон.

- Да, но теперь ты вращаешься в академических кругах. Нужно развивать чувство собственной значимости, или ты не выживешь. Ну что, хочешь пойти заморить червячка?

- Вообще-то, я не могу. Должна встретиться с Эдвардом, - он всё ещё в аудитории, с кем-то разговаривает.

- Оххх, понимаю. Ладно. Всё хорошо. А мне предстоит выставить кучу оценок. Первые проверочные. Бррр.

- По-моему, это забавно.

- Это ужасно, поверь мне. Ты была бы потрясена тем, как мало старания прикладывают некоторые из этих оболтусов. Представляешь, мы читаем «Сердце Тьмы»⁷, а они думают, что Африка – это страна, - Розали качает головой.

- Ох уж эта молодёжь… - подыгрываю я.

- И не говори, подруга.

Эдвард наконец появляется в дверях, и у меня снова сводит спазмом желудок… проклятье.

- Что-то уж очень тихо ты вёл себя сегодня на занятии, Эдвард, - говорит Розали при его приближении.

- Решил, что ты одна всех заболтаешь, - отвечает он без колебаний.

Розали театрально закатывает глаза и вздыхает:
- Удачи тебе с этим типом, Изабелла. Он само обаяние. Позвонишь мне потом, хорошо?

- Хорошо.

Розали уходит, и мы остаёмся вдвоём. Я чувствую себя невероятно неловко, как всегда в его присутствии. Между нами повисает неловкое молчание.

- Так куда пойдём? – спрашиваю я.

- Кофе? Ланч? Или можем посидеть в библиотеке.

- Кофе было бы неплохо, - почему-то я сомневаюсь, что смогу есть в присутствии Эдварда, а библиотека, вероятно, не очень подходит, если мы собираемся разговаривать.

Сегодня снова прекрасный день под чистым синим небом – и при других обстоятельствах я сейчас наслаждалась бы этой прогулкой. Но молчание кажется оглушительным, и я не знаю, как заполнить его, если это вообще от меня требуется. До чего же всё изменилось! Когда-то наши отношения были лёгкими, как дыхание, а теперь я не могу придумать, что сказать. Это ужасно.

- Так ты не возражаешь против Китса? – спрашивает он, застёгивая «молнию» на своей толстовке и бросая взгляд на меня. Эти зелёные глаза, они такие странные, чужие и в то же время близкие. Вот только что они были глазами незнакомца, а в следующую секунду уже принадлежат Эдварду.

- Да, думаю, это будет хорошо. Спасибо тебе.

- Не за что. Мне не особенно хотелось брать Блейка.

- Тогда зачем ты предлагал его?

Он пожимает плечами:
- Не знаю. Был пьян.

- И часто это с тобой случается?

- Не очень.

- Хммм…

- Белла, меня не слишком волнует, что говорит Розали – я знаю, она рассказывает тебе всякую ерунду обо мне. Она меня недолюбливает, если ты ещё не поняла. Тебе я тоже не больно-то нравлюсь. И могу понять, что ты не хочешь делать этот проект со мной, ведь так? – он слегка ускоряется, и мне становится трудно угнаться за его широкими шагами.

- Это просто странно для меня. Не знаю, как себя вести, - признаюсь я.

- Думаешь, для меня не странно?

- Я этого не сказала. Я…

- Слушай, именно поэтому я и послал тебе то сообщение. Я… - он останавливается на тротуаре и взволнованно запускает пальцы в свою шевелюру. Волосы у него отросли, примерно такими я их и помню.

- Я согласна с тобой, - быстро говорю я. – И знаю, что ты тоже не хочешь работать со мной. Нам нужно всего лишь вести себя профессионально. Хорошо? И когда мы закончим, тебе больше не придётся иметь со мной дело - мне не удаётся сказать это без боли в голосе, несмотря на все старания обуздать её.

- Белла, я не…

- Не нужно, прошу тебя. Давай просто не будем, - неприятно было бы услышать, как он подтверждает мои слова, хоть я и знаю, что это правда. Эти годы уже достаточно ясно всё доказали.

- Можно задать тебе один вопрос?

Мы уже перед входом в кофейню, и мимо идут люди. Сигналят легковушки, гремят тяжело нагруженные фургоны. А Эдвард стоит так близко ко мне, что я вижу, как поднимаются и опускаются при дыхании его широкие плечи.

- Смотря какой вопрос.

- Ты… в порядке? – его голос звучит тихо, и я чувствую что-то вроде лёгкого удара электрическим током, когда он тянется ко мне и прикасается к плечу. Я инстинктивно отшатываюсь, и он убирает руку, лицо его искажает страдальческая гримаса.

- Кажется, ты не хотел говорить о прошлом, - шепчу я.

- И не говорю. Я о настоящем. Ты не обязана отвечать. Просто я никогда не думал, что мы встретимся снова, и вот… - он не заканчивает фразу, а я не понимаю, что означает несомненная грусть в его голосе.

И кто же в этом виноват?

Я хочу огрызнуться, но ответ получается тихим:
- Со мной всё хорошо. Понятно? – я поднимаю руки, отвожу их в стороны. Что ему нужно? Убедиться в наличии шрамов? Ужасных увечий?

- Ладно, Белла, - говорит он, отступая на шаг. Его взгляд устремляется вниз, и я рада, беспредельно рада, что он никогда по-настоящему не увидит меня.

- Может быть, зайдём внутрь? – спрашиваю я, обхватывая себя за плечи и поправляя сумку.

- Разумеется.

Мы входим, отыскиваем свободное место неподалёку от дверей, и Эдвард спрашивает, что мне взять. Я настаиваю на том, чтобы дать ему денег на покупку чая для меня, но он отмахивается. Его отсутствие даёт мне минуту, чтобы восстановить равновесие, достать учебные материалы и настроиться на работу. Вскоре он возвращается с нашими чашками и маффином на тарелке. Черничным. Его любимым.

Он садится и, откусив от кекса, запивает его глотком кофе. А я могу думать лишь о том, как он однажды уплёл в один присест целый поднос моих черничных маффинов.

- Тоже хочешь что-нибудь съесть? – спрашивает он, вероятно, заметив, как я уставилась на него.

- Нет. Ничего не надо. Спасибо.

- Ты уверена? Там есть разная выпечка. Булочки, круассаны.

- Мне ничего не нужно.

- Хорошо, - говорит он и продолжает, смущённо кашлянув: - Итак, Китс.

- Удивительно, что никто не взял его до нас, - замечаю я, заставляя себя отвести взгляд от его рта. Мы молчаливо согласились на перемирие, и я решаю соблюдать его.

- Это же первый день презентаций. Никто не горит желанием устанавливать планку.

- И как нам следует её установить, высоко или низко?

- А как по-твоему?

- Высоко.

Он широко улыбается:
- Однозначно.

- И с чего мы начнём?

- Ну, наверное, прежде всего нужно решить, о чём мы хотим поговорить. И собираемся ли проводить общую дискуссию, как Пегги, или попробуем какой-то другой формат.

- Я думала, не использовать ли нам какое-нибудь дополнительное средство… например, PowerPoint или что-то ещё. Чтобы привлечь внимание.

- Неплохая идея, - говорит он. У меня даже есть несколько фотографий могилы Китса в Риме, которые можно включить в презентацию. И снимки дома, где он умер, возле Scalinata della Trinità dei Monti⁸, - эти слова он произносит на беглом итальянском, и я чувствую, как мои глаза удивлённо округляются. Эдвард, которого я знала, не проявлял ни малейшего интереса к иностранным языкам, и вдруг оказывается, что он свободно владеет итальянским.

- Я провёл лето в Риме, - объясняет он довольно застенчиво. – И немного освоил язык, - его смущение показывает, что он не собирался хвастаться.

- Ну надо же. Здорово, - я впечатлена помимо воли. Сама я никогда не выезжала за пределы США, хотя всегда мечтала побывать в Европе. – И как ты смог себе это позволить?

- Я вроде как подрабатывал без оформления. Сразу после колледжа. Жил в дешёвой комнате в Trastévere⁹. Знаешь, хотелось набраться какого-то жизненного опыта для того, чтобы стать писателем. А ещё я немного попутешествовал по Испании и Португалии. – Так и подмывает спросить, был ли он там один или подружился с кем-нибудь, но я сдерживаюсь.

- Потрясающе.

- Это было… незабываемо, - коротко подтверждает Эдвард и между нами снова повисает тяжёлое молчание. Он отхлёбывает кофе из чашки, но взгляд его кажется устремлённым куда-то очень далеко.

- И помогло это тебе… чтобы писать?

- Да. В некотором роде. Просто я понимал, что должен уехать из Штатов. Я провёл за границей всего три месяца.

- Понятно. А в каком колледже ты учился? – мной овладевает любопытство.

- В Пенсильванском университете, - он неловко ёрзает на сиденье и не вдаётся в подробности.

- Значит, - говорю я, возвращая разговор к главной теме, - можно будет использовать твои фотографии, чтобы задать тон. А ещё какие-нибудь средства? Нет ли недавно снятого фильма о Китсе?

Весь следующий час мы с Эдвардом обсуждаем мысли, которые хотелось бы вынести на дебаты во время предстоящего занятия, и формат его проведения. Но нам всё ещё сложно определиться, на каких стихах стоит построить дискуссию, поэтому мы решаем, что вначале сами должны ещё раз внимательно изучить произведения Китса, и договариваемся продолжить разговор в это же время через неделю, после следующего занятия.

По большому счёту, эта встреча прошла не так плохо, как я опасалась, несмотря на неловкость, которую пришлось преодолевать поначалу. Расставаясь, мы чувствуем себя уже не так напряжённо. Он кривовато улыбается и машет мне на прощанье, а потом поворачивается и уходит к метро. Но вместо ожидаемого облегчения меня вдруг охватывает острая тоска.

Руки в карманах. Широкий шаг. Отливающие бронзой волосы. Всегда в моей памяти, уходящий прочь.


Вернувшись в свою квартиру, я проверяю сообщения. Звонил Джейк, и его голос действительно звучит грустно. Ужасно думать, что в этом виновата я. Мне нужно быть здесь. Джейк это понимает, во всяком случае, по его словам, но иногда кажется, что не совсем.

Я всегда задавалась вопросом, не обиделся ли на меня Джейк из-за всей этой истории с колледжем, поскольку сам так и не смог получить высшее образование. Мне же удалось продолжить обучение только благодаря оценкам, которые были достаточно высокими, чтобы получить стипендию. После смерти мамы пенсию за Чарли начали выплачивать мне, и я старалась откладывать каждый доллар, чтобы во время обучения иметь возможность покрывать расходы, на которые не хватало стипендии. У Билли не было денег, чтобы отправить сына в колледж, но Джейк утверждал, что всё равно не хочет учиться. Я до сих пор не знаю, насколько его слова соответствовали истине, а насколько просто означали, что Джейк это Джейк.

Перезвонив, застаю его во время обеденного перерыва, и мы болтаем о работе, о мастерской, о моей учёбе. Он рассказывает, что Билли снова беспокоит спина. И что Сэм Адли бросил Леа Клируотер и теперь встречается с её кузиной Эмили.

- Это какое-то безумие! Мне всегда казалось, что они обожают друг друга.

- Леа просто раздавлена, - говорит он. – Я люблю Сэма как брата, но на этот раз он действительно натворил дел. Да ещё спутался с её же кузиной!

- Должно быть, Леа ужасно это переживает.

- Да, у неё тяжёлое время. Но она справится. Она сильная.

- Передай, что я люблю её, хорошо?

- Передам. Эй! – говорит он, внезапно меняя тему. – Всего девяносто дней.

- Ммм?

- Осталось девяносто дней до твоего приезда домой на Рождество, глупышка.

- О, правильно. Извини. Конечно! Не обращай внимания, я просто немного не в себе.

- Ты говоришь как-то странно. Всё в порядке?

- Да. Всё хорошо. Только мысли вечно заняты учёбой. Столько дел!

- Ладно, тогда не буду тебя отвлекать. Звони, когда понадоблюсь, хорошо?

- Хорошо. Пока.

- Пока, детка. Люблю тебя.

- Джейк?.. – но он уже отключился. – Я люблю тебя, - шепчу я в пустоту.

Заставив себя перекусить крекерами с сыром, я погружаюсь в чтение, но разговор с Джейком не улучшил мне настроения. Я по-прежнему чувствую какую-то неловкость, словно в моём теле живёт кто-то ещё.

Крекеры совсем свежие, но кажутся безвкусными, а сыр – приторным. Я читаю Китса и думаю о том, о ком не следует думать. Вообще. Но он продолжает вторгаться в мои мысли – со своими необъяснимыми перепадами настроения и загадочными словами. Это так странно, словно он за что-то втайне обижен на меня. Под страхом смерти не догадалась бы, за что. Он не пришёл навестить меня… никогда не пытался связаться со мной… все те годы я плакала и ждала его, медленно умирая. Какой-то части меня больше нет.

Чёрт бы побрал Эдварда, и чёрт бы побрал Китса. Последнее, что мне хотелось бы сейчас читать – это стихи о любви. Хотя Блейк вряд ли был бы лучше. «Песни невинности и опыта»… какое удачное название. Мне всегда очень нравилось то, как Блейк сумел смешать эти два состояния в своей поэзии – чтобы стихи о «невинном» предполагали опыт и наоборот. Разве не в этом правда человеческой жизни?

Коробка, по-прежнему стоящая под кроватью, занимает теперь все мои мысли. Я не открывала её уже больше года, хотя вожу с собой, куда бы ни переезжала.

Сегодня я сдаюсь. Снимаю крышку и дотрагиваюсь до двух книг, лежащих внутри. Моё сокровище, моё бремя. Взяв одну из них, сажусь на кровать, чтобы почитать. У меня в руках синий блокнот, бумага в нём пожелтела от времени и слегка обуглена по краям.

Одно из двух последних моих сокровищ, уцелевших после пожара.

Рукопись Эдварда.

---

1 Кристи́на Джорджи́на Россе́тти (англ. Christina Georgina Rossetti, 1830 – 1894) – английская поэтесса, сестра живописца и поэта Данте Габриэля Россетти. Известность ей принесла поэма «Goblin Market» (1862);

2 Джон Китс (англ. John Keats; 1795 – 1821) — поэт младшего поколения английских романтиков.

3 Эдмунд Бёрк (англ. Edmund Burke; 1729 – 1797) — англо-ирландский парламентарий, политический деятель, публицист эпохи Просвещения, родоначальник идеологии консерватизма. Его юношеская работа «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного» (опубликована в 1756 году, но написана гораздо раньше, возможно, в 19-летнем возрасте) заняла важное место в истории эстетических теорий;

4 Перси Биши Шелли (англ. Percy Bysshe Shelley; 1792 – 1822) — один из величайших английских поэтов XIX в: ссылка

5 П.Б.Шелли «Монблан». Перевод К.Бальмонта.

6 Жак Деррида́ (фр. Jacques Derrida; 1930 – 2004) — французский философ и теоретик литературы, создатель концепции деконструкции. Один из самых влиятельных философов конца ХХ века.

7 «Сердце тьмы» (англ. Heart of Darkness) — приключенческая повесть английского писателя Джозефа Конрада, опубликованная в 1902 году. Повествование ведется от лица моряка, который вспоминает своё путешествие в Центральную Африку.

8 Scalinata della Trinità dei Monti - Испанские ступени, Испанская лестница — грандиозная барочная лестница в Риме. Состоит из 138 ступеней, которые ведут с Испанской площади (Piazza di Spagna) к расположенной на вершине холма Пинчо церкви Тринита-деи-Монти: фото. (Кстати, именно на этой лестнице ест мороженое сбежавшая «в самоволку» принцесса Анна в фильме «Римские каникулы»: фото

9 Трасте́вере (итал. Trastévere, от лат. trans Tiberim — «за Тибром») — район узких средневековых улочек на западном берегу Тибра в Риме, южнее Ватикана и Борго.