2024-12-23

16

0

0

Восторги, страсти и мечты,
Все, что волнует нашу кровь, -
Питает ясный, чистый свет
Твоих лампад, Любовь.
Сэмюэль Тейлор Кольридж
(перевод С.Маршака)

Эдвард стоит у плиты и готовит ужин, чтобы накормить меня среди ночи. Я обнимаю его сзади и, положив голову ему на спину, с облегчением убеждаюсь, что есть вещи, неподвластные времени. Несмотря на разницу в росте, наши объятия по-прежнему словно созданы друг для друга.

– Почему Италия? – спрашиваю я за столом, утолив первый голод.

– А почему нет? – отвечает он с самоуверенной улыбкой.

– Это не ответ.

– В основном меня привлекла история. Искусство. Просто невероятно, сколько городов являются памятниками культуры сами по себе: каждое здание – шедевр. Тогда я изучал итальянский в колледже и просто… ну, мне нужно было поехать именно туда.

– Жаль, что меня там не было, – говорю я грустно, и Эдвард накрывает мою руку ладонью. Еда забыта.

– Мне тоже.

– Так тебе нравилось в колледже? У тебя была девушка? – спрашиваю я, стараясь, чтобы вопрос прозвучал небрежно.

– Ничего серьезного. Я был… в полной заднице, Белла.

– В каком смысле?

– Очень злился… на родителей. На себя. Ничего не писал. Шлялся по вечеринкам.

Я разглядываю татуировку на его руке и вспоминаю рассказ о том, при каких обстоятельствах она появилась.

– Ты много пил.

Эдвард кивает и опускает глаза. Я не упоминаю о том, что он, похоже, и сейчас много пьет – правда, меньше, когда он со мной.

– Из-за Элис?

– Конечно. Одна только мысль о том, что если бы у меня был правильный чертов костный мозг, если бы я подошел для нее… Она могла бы… не знаю. И ты. Я не мог… забыть тебя. И это сводило меня с ума… – он замолкает и снова начинает есть. Я смотрю на него, словно загипнотизированная. Прожевав, он отпивает немного воды, а я вздрагиваю, осознав, что глазею, забыв обо всем. – А как насчет тебя? – спрашивает он.

– Я… мало с кем встречалась… до Джейкоба, – я заливаюсь горячим румянцем и отвожу взгляд. С тем же успехом я могла бы иметь на лбу надпись «девственница», напечатанную крупными буквами. Чувствую острую боль в сердце – в том его закутке, где еще сохранилась любовь к Джейку.

– Почему?

– О, ты знаешь… – мямлю я уклончиво.

– Нет, не знаю.

Я вздыхаю и, потеряв всякий интерес к еде, ковыряю вилкой в тарелке.
– Так много причин.

– Твои шрамы? – осторожно спрашивает он.

Я киваю.
– И… ну… я никогда не знала, как вести себя с парнями… совсем не знала.

– Со мной у тебя отлично получается, – улыбается он, игриво подталкивая меня локтем.

– Ну, ты это ты. С тобой мне всегда было очень легко.

– Я не так уж хорош.

– Так уж, – тихо говорю я, снова краснея.

Эдвард кладет вилку и поворачивается ко мне с серьезным выражением лица:
– Белла… там, наверху... Ты замерла. Я имею в виду… Знаю, черт возьми, есть уйма причин, почему мы должны были остановиться, но… ты казалась… испуганной. Это было только из-за Джейкоба?

Я делаю крошечный глоток воды, избегая его взгляда.
– Ты не… Я не хотела… – Господи, это так мучительно. Мое смущение просто зашкаливает.

– Ты не хочешь, чтобы я видел тебя.

Мне удается только кивнуть.

– Ничто не может изменить мои чувства к тебе, – просто говорит он. – Никогда.

Какое решительное утверждение. Оно греет мне душу.

А еще напоминает о его рукописи – то, что я успела прочесть наверху, потрясло и тронуло меня. И подхлестнуло мое любопытство. Как давно он над ней работает? Это просто зарисовка или большое произведение? Позволит ли Эдвард мне когда-нибудь прочитать его? Я задаю самый невинный вопрос:
– Мой старый дом в Элджине. Его не восстановили?

– Нет.

Он отодвигает свой стул от стола и собирает посуду, а я следую за ним по пятам на кухню, залитую мягким светом. Эдвард ополаскивает тарелки и пристраивает их в уже переполненную посудомоечную машину. Странно, но приятно находиться с ним наедине здесь, в таком по-домашнему уютном месте. Эдвард машинально отбрасывает упавшие на лоб бронзовые пряди, закрывает машину и поворачивается ко мне… Я все еще жду, когда он продолжит говорить, но ему, похоже, не хочется.

– О… – говорю я, пытаясь подтолкнуть его к дальнейшему рассказу. Не знаю почему, но я представляла себе дом отстроенным заново, обитаемым. – Разве его не выставили на продажу?

– Выставили. Не знаю, почему его никто не купил. Через пару месяцев после пожара дом снесли.

Трудно понять мои противоречивые эмоции: с одной стороны, там я росла. У меня бывали и хорошие дни в этом доме – с мамой, с Эдвардом и Элис. С другой – он напоминает мне о стыде и одиночестве – обо всём отвратительном, омрачавшем мое детство. Я до сих пор не забыла, каково это – быть не такой как все… изгоем… а наш дом, казалось, символизировал собой всё, что отличало меня от обычных детей. Теперь я знаю: многие мои страхи и тревоги были необоснованными, но в то время ничто, казалось, не могло ранить меня сильнее, чем издевки над тем местом, где я жила.

Эдвард прикасается большим пальцем к моему подбородку.

– Эй, – зовет он. – Как ты?

– Не знаю, – и это правда… так много всего случилось сегодня. Я вымотана и душевно, и физически. Эдвард подавляет зевок и гладит меня по плечу. Круги под глазами выдают его усталость.

Без единого слова я иду вслед за Эдвардом наверх.

Мне не следует возвращаться в его комнату, тем более снова проводить здесь ночь. Только не сейчас, когда всё так… неясно. И он тоже это понимает.

– Останься, я не буду прикасаться к тебе, – шепчет он. – Могу спать на полу, если хочешь.

Нет, я не хочу этого, мне нужно, чтобы он был рядом. Возможно, он будет чувствовать себя неловко... Даже если мы…

Я молча принимаю от него пижамные брюки, не в силах попросить его лечь со мной.

Чтобы переодеться, спешу в ванную комнату, где из-за усталости долго вожусь со своими джинсами и длинной толстовкой Эдварда. Брюки, которые он дал мне, просто огромны, но, к счастью, с регулируемым шнурком на талии. Остается вопрос с бюстгальтером. Спать в нем неудобно, и я без долгих размышлений снимаю его и снова надеваю футболку. Складывая одежду, слышу, как что-то тихо звякает о плитки пола. Это мое обручальное кольцо.

Подбираю его и, не выдержав укоризненного блеска, быстро засовываю обратно в карман.

– Прости меня, Джейкоб, – шепчу я.

Вернувшись в комнату, замечаю, что Эдвард тоже успел переодеться. Его пижамные штаны похожи на мои, только на нем они держатся более надежно. Я делаю осторожный шаг к кровати и почему-то думаю о том, где он гулял сегодня. Эдвард тяжело сглатывает, запуская руки в свои растрепанные волосы, бросает мимолетный взгляд на мою грудь и тут же отворачивается.

Это тайно волнует меня… Я смущенно складываю руки на груди и быстро ныряю под покрывало. Не говоря ни слова, Эдвард ложится на другую половину кровати и выключает свет, погружая комнату в темноту.

Мне очень не нравится, что он так далеко. Я хочу подвинуться и свернуться калачиком возле него, но знаю, что не должна. Мы долго лежим молча.

– Белла, – хрипловато и устало шепчет он. Я вздыхаю с облегчением, чувствуя прикосновение его руки, притягивающей меня к его теплу.

– Так ничего? – спрашивает он. Я обнимаю его и, кивнув, кладу голову ему на грудь. Моя рука ощущает биение его пульса. Опьяненная его запахом, его близостью, я так счастлива сейчас, что могу заплакать.

Эдвард засыпает почти сразу, но я не в состоянии утихомирить свой мозг. Навязчивые мысли гонят сон прочь, и единственное, что немного отвлекает от них – ровное дыхание Эдварда.

Впервые я позволяю себе думать, по-настоящему думать о сложившейся ситуации. Большую часть ночи я размышляю, какие причины могли заставить Джейкоба перехватывать наши письма. Ревность? А что способно было толкнуть на это Билли? Желание защитить?

Как будто Эдвард мог представлять для меня угрозу!

В конце концов я все-таки забываюсь неспокойным сном.

– Билли, – застенчиво спрашиваю я. – Можно задать тебе вопрос?

Лицо Билли появляется из-за газеты. Он поворачивается в своем кресле, чтобы видеть меня, а я лежу на диване, отложив недочитанную книгу.

– Что за вопрос, милая?

– Как познакомились мои мама и папа?

Билли откидывается на спинку кресла и потирает подбородок, словно усиленно раздумывает над чем-то.

– Что ж, слушай. Твой папа был в футбольной команде. Ты это знала?

Я качаю головой.

– Так вот, был. И хорошо играл. Был раннинбеком¹.

– Правда?

Он с улыбкой кивает. Ну надо же. Не знала, что Чарли был спортсменом. Совсем как…

– Твоя мама перевелась в Форкс. Не знаю, сколько ей было лет – может быть, пятнадцать, шестнадцать. Ее семья была из Сиэтла. Зажиточные люди. Я точно не знаю, почему они переехали – думаю, из-за какого-то скандала. Как бы то ни было, твой отец не любил об этом распространяться. Однако я помню день, когда Рене начала появляться на его играх. И с тех пор они стали неразлучными.

Я улыбаюсь, размышляя о своих родителях, которые познакомились, когда были почти детьми – совсем ненамного старше, чем я сейчас. И снова невольно вспоминаю об Эдварде.

– Почему папа не нравился маминым родителям? – интересуюсь я.

Билли пожимает плечами:
– Не могу сказать тебе, голубушка, поскольку не знаю, – его лицо становится настороженным, как будто он умалчивает о чем-то.

– Но она все равно вышла за него.

– Да.

– Почему?

– Ну… Твои родители очень любили друг друга.

Я задумчиво киваю.

Утром Эдвард делает тосты и кофе. Мы разговариваем, оттягивая неизбежное прощание.

Эммет до сих пор не вернулся, и этот факт заставляет меня строить волнующие предположения. Джаспера тоже нет дома – так что можно было бы просто остаться здесь, спрятавшись от остального мира. Но остальной мир не позволит долго игнорировать его.

И вот этот момент наступает: Эдвард берет меня за руку и провожает по коридору к двери. Мне невыносимо это мучительное ощущение конца и, не в силах разорвать прощальные объятия, я отчаянно цепляюсь за Эдварда. Когда мы отпускаем друг друга, лицо его печально. Он молча убирает прядь с моего лица.

– Не хочу уходить, – шепчу я, стоя в дверях, за которыми меня ждет холодный и пасмурный осенний день. Уже двенадцатый час, и мне необходимо возвращаться к прерванной работе.

– Я тоже не хочу отпускать тебя, – он вздыхает и целует меня в лоб, его глаза светлеют. – Всё будет хорошо, Белла.

– Правда?

– Да.

– Увидимся во вторник?

– Конечно.

Снова чувствую себя подростком, не в состоянии понять, как сумею прожить без Эдварда целых сорок восемь часов. И мысленно закатываю глаза в ответ на собственные эмоции.

– Ладно. Тогда пока.

– Пока.

По дороге домой я задумчива, но спокойна. Последние несколько недель я провела в состоянии непреходящего разлада с самой собой, ведь безотчетно я уже чувствовала то, что отказывалась понимать. Но наконец приняла это – и теперь должна сделать только одно. Просто еще не знаю, как.

Хотя я не хочу причинять боль Джейкобу, разрыв с ним станет правильным шагом – для нас обоих. Конечно, сейчас он едва ли способен будет понять это, но, надеюсь, со временем простит меня. Однако не может быть и речи о том, чтобы разорвать помолвку по телефону. Джейкоб заслуживает большего. Выходит, я буду вынуждена постоянно лгать ему в ожидании рождественских каникул? Это тоже неправильно.

А если он вообще не захочет больше со мной разговаривать? Выбрав Эдварда, я могу навсегда потерять Джейкоба. Думать об этом очень горько.

И, разумеется, остается еще история с письмами.

Телефон вибрирует в кармане куртки. Сообщение от Эдварда.

Привет.

Привет, – отвечаю я.

Ты забыла свою толстовку.

Она же твоя, глупыш.

Теперь твоя.

Как у него это получается – вызвать у меня приятную слабость и головокружение буквально тремя словами?

Тогда ты, наверное, будешь хранить ее для меня, – быстро набираю я ответ.

Всегда.


– Прости, пожалуйста, что я не позвонила, – виновато говорит Розали. – Неужели я превращаюсь в одну из тех девушек, которые настолько поглощены своими парнями, что забывают о подругах?

– Да ничего, правда, – успокаиваю я, придерживая телефон плечом, пока натягиваю брюки. Сейчас утро вторника, и до занятия чуть больше часа.

– В общем, Эммет сказал, что ты приходила к ним домой в субботу, – продолжает она. – Он заметил, что ты была расстроена. Что-то случилось?

Я нервно сжимаю телефон и морщусь, гадая, насколько она осведомлена и до какой степени откровенной мне следует быть. Всего три дня назад я решила разорвать помолвку с Джейкобом… три дня прошло с того момента, как Эдвард сказал, что любит меня.
– Да… – я замолкаю, не упомянув о том, что провела ночь в объятиях Эдварда. – Что ты сейчас делаешь? – нерешительно спрашиваю я. Не знаю, что имела в виду Розали, говоря «не ошибись», и не хочу выяснять это, поскольку опасаюсь ее неодобрения, но мне отчаянно необходимо с кем-нибудь поговорить.

– Ничего, а что?

– Хочешь чашку кофе или еще что-нибудь перед занятием?

– Несомненно.

Пятнадцать минут спустя мы с Розали встречаемся в маленьком кафе примерно в квартале от учебного корпуса. Заказывая кофе, я незаметно осматриваюсь, пытаясь убедиться, что мы здесь одни. Кажется, больше не видно никого из знакомых. Когда я подаю кассиру пятидолларовую купюру, Розали тихо шепчет:
– Черт возьми!

Я оборачиваюсь и обнаруживаю, что ее взгляд прикован к моей руке.

Слабо улыбнувшись, быстро сую сдачу в карман. Розали хватает меня за руку и почти тащит к паре свободных стульев у окна.

– Черт возьми, – повторяет она, подаваясь вперед. – Это означает то, что я думаю?

– Не знаю… а что ты думаешь?

– Хватит заговаривать мне зубы! Ты отменила помолвку?

Я медленно качаю головой и ставлю чашку на стол. Выражение лица Розали колеблется между потрясенным и озадаченным.

– Должна отменить, – уточняю я.

– У тебя всё в порядке?

Я так же медленно киваю, не в силах спрятать улыбку, которая появляется, хотя всё кажется абсолютно неправильным. Как я могу быть такой счастливой, собираясь совершить нечто отвратительное?

– Ты любишь Эдварда, – говорит Розали как о чём-то само собой разумеющемся.

– Это настолько очевидно?

– Вроде того.

– Ох, отлично, – вздыхаю я, опускаясь на свое место.

– Я не сомневалась в этом со дня нашего с тобой знакомства, Белла. Едва он вошел в аудиторию, я поняла, что ты безнадежный случай.

– Правда?

– Ладно, не скрою, некоторое время тебе удавалось меня дурачить. Но как только ты узнала о письмах, у меня не осталось сомнений в том, что у Джейкоба нет шансов.

Услышав это имя, я снова чувствую укол вины.
– Я еще не сказала ему.

– Господи, Белла, чего же ты ждешь?

– Не знаю… Боюсь ранить его. Не думаю, что смогу сказать ему это по телефону, – моя рука слегка дрожит, я ставлю чашку, чтобы не расплескать кофе и потираю пальцами виски.

– Но Эдварду ты призналась?

– Да, – я киваю.

– Тебе не кажется, что Джейкобу тоже пора узнать правду?

– Я чудовище? – шепчу я.

Розали склоняет голову к плечу и осторожно вглядывается в меня:
– Глупый вопрос. Разумеется, нет. Ты человек. Но поговорить с Джейкобом необходимо. Если ты сделала окончательный выбор и Эдвард – именно тот, кто тебе нужен. Ну а если еще можешь передумать…

– Не передумаю, – решительно отвечаю я. Ничто и никогда еще не казалось мне таким ясным и непреложным. Это так здорово – наконец-то быть в чем-то уверенной!

– Ты не сомневаешься в своих чувствах к Эдварду?

– Нет.

Она слегка кивает и ласково прикасается к моему колену.

– Хорошо. Слушай, тебе не стоит волноваться насчет моего мнения. Мне очень не нравится в этом признаваться, но я… ошибалась в Эдварде. То, каким я вижу его рядом с тобой… то, что рассказал мне Эммет…

Такое облегчение – знать, что она на моей стороне. Словно с моих плеч сняли тяжкий груз.
– Спасибо, Роуз.

– Не за что, подружка. Ты очень поддержала меня, когда случилось то дерьмо с Финли. Можно сказать, сложные взаимоотношения – моя специализация. Ну, во всяком случае, были до недавнего времени, – лицо Розали осветила такая несвойственная ей мечтательная улыбка. Похоже, у них с Эмметом дела действительно идут очень хорошо. Прежде чем я успела спросить ее об этом, она вернулась к деловому тону: – Следовательно, нам нужен план. Напомни, когда ты собираешься домой?

– Пятнадцатого декабря.

Розали задумчиво смотрит в потолок, потом качает головой:
– Это слишком долго.

– Я знаю! Знаю! Но не могу же я говорить о таких вещах по телефону, Розали! Он звонил вчера, а я даже не смогла взять трубку.

– Хорошо, а почему бы тебе не поменять билет на День Благодарения? – она пожимает плечами и, громко отхлебнув кофе, продолжает: – У нас три выходных плюс уикенд… это дает тебе уйму времени. И неужели ты действительно хочешь провести рождественские каникулы с Блэками, когда всё откроется?

– Нет… – я замолкаю. Сердце сжимается, как только на меня со всей силой обрушивается понимание того, что я собираюсь сделать. Возможно, я больше никогда не буду праздновать Рождество с теми, кто заменил мне семью. Никогда больше не сломаю с Джейкобом «косточку желания»² во время обеда в честь Дня Благодарения… Наша традиция...

Я подавляю эмоции, пытаясь сосредоточиться на словах Розали.

– Да и не так уж много придется доплатить, чтобы обменять твой билет. Вероятно, от пятидесяти до сотни баксов. Твое душевное спокойствие дороже.

Две недели. Сердце начинает колотиться от страха… так скоро. Я пытаюсь вообразить себе, как это будет… но чувствую тошноту. О Боже, неужели я и правда смогу сделать это? Я утешаю себя мыслью об Эдварде… о том, как много это будет для него значить. И всё равно я не ожидала, что все произойдет так скоро… Готова ли я к этому?

– Подумай об этом, – говорит Розали. – Тебе ведь еще нужно будет написать заключительную курсовую, как ты справишься с ней, если всё это будет продолжаться?.. Господи, мужчины – такие занозы в заднице. Сколько проблем из-за них. Невольно задаешься вопросом, стоит ли таких нервов вся эта любовная ерунда.

Я что-то бормочу в знак согласия и улыбаюсь, когда Розали закатывает глаза. Разумеется, она просто болтает чепуху.

Роуз глядит на часы и ставит чашку на стол:
– Кстати, о курсовой. Нам, наверное, следует пойти на занятие, нет? Мы ведь не хотим опоздать на захватывающую презентацию Рю и Райли.

Мое сердце замирает от волнения – занятие означает встречу с Эдвардом.

– Насколько я понимаю, ты сделала не слишком много за последние пару недель? – спрашиваю я, когда мы направляемся к выходу. Мне очень хочется узнать у нее побольше подробностей о ночи, которую она провела с Эмметом.

Розали улыбается и обнимает меня за плечи:
– Ну да, я была немножко занята…


Когда мы с Роуз входим, Эдвард уже сидит на своем месте. Он смотрит на меня с легкой улыбкой. Но глаза его кажутся мне усталыми, грустными. Я замечаю, что его рубашка помята – даже сильнее, чем обычно.

Что-то не так.

Сердце сжимается от страха. Возможно, он передумал. Два дня – достаточное время, чтобы увидеть все под другим углом… и решить, что я ему не нужна.

Более уравновешенная, рациональная часть моего мозга дает команду перестать сходить с ума: это же Эдвард. Его улыбка становится шире, он похлопывает ладонью по свободному стулу возле себя, и это меня немного успокаивает. Я сжимаю руку Розали и иду к нему, пытаясь побороть нервное головокружение.

– Привет, – здоровается он, когда я сажусь рядом. Аудитория постепенно заполняется смеющимися и беседующими слушателями, а Эдвард незаметно прикасается к моему колену. Я накрываю его руку ладонью, а он переплетает свои пальцы с моими.

– Привет.

– Я скучал по тебе, – бормочет он мне на ухо. Я улавливаю запах пивного перегара, и это меня тревожит.

Кивнув и сжав напоследок его руку, я отпускаю ее. Не хочется привлекать к нам внимание присутствующих здесь приятельниц Кейт.

– Ты пил? – украдкой шепчу я ему.

– И мало спал этой ночью, – признаётся он. Можно догадаться об этом и по его покрасневшим глазам.

– Почему? – я напугана его тоном… что-то не так, чует мое сердце.

– Поговорим после занятия? – спрашивает он и, похлопав по карману, достает оттуда свой «Тик-Так».

Кивнув, пытаюсь прочитать в его глазах подсказку, но безуспешно.

– Конечно, – мой голос дрожит, хотя я пытаюсь сохранить самообладание. Все эти сложности, ставшие явными во время разговора с Розали… а теперь еще странное поведение Эдварда… Все это не укладывается у меня в голове.

Через несколько секунд в аудиторию с улыбкой врывается Пегги. Рю и Райли начинают презентацию. Я с облегчением отвлекаюсь от своих тревог, позволяя втянуть меня в дискуссию о поэзии «Озерной Школы» Кольриджа… но обстоятельства, сопутствующие созданию этих стихов, устрашающе созвучны моей ситуации. Связанный несчастливым браком, Кольридж влюбился в сестру будущей жены своего друга Вордсворта. Ода «Уныние», ставшая объектом анализа Рю и Райли, – это размышление поэта о невозможности творить в таком эмоциональном напряжении. Парадоксально, однако, что эта ода – прекрасное стихотворение, один из наиболее ярких проблесков таланта Кольдриджа. Таланта, который был тяжко скован его пристрастием к опиуму и сильными приступами депрессии.

Сейчас мы спорим о том, содержит ли окончание оды иронию.

– Всё стихотворение представляет собой размышление о чувстве одиночества, – объясняет Райли, откинувшись на спинку стула. – И причина этого – в женщине, которую он не может получить. В женщине, которая его мучает. Поэтому заключительная строфа пронизана иронической интонацией, не так ли?
«Полночный час – но сон ко мне нейдет,
Пусть милая не ведает забот!
О нежный Сон! Ее овей крылом,
Ты, ливень, жажду почвы утоли!
Пусть звезды озарят подруги дом,
Храня покой почиющей Земли!
Восстанет пусть она
Веселою от сна,
И голоса ее да будет весел звук;
Пусть все живет, чем полон мир большой,
Оживлено ее живой душой!
Дух безыскусный, свыше вдохновлен,
Будь радостна, живи, не зная мук,
Любовь моя, мой добрый, верный друг»³.

Райли обводит нас многозначительным взглядом и продолжает:
– Не думаю, что он и в самом деле желал, чтобы ей был дарован покой или сон. Он же только что сказал ей, что не в силах уснуть, ведь она буквально перевернула его жизнь своим присутствием.

Я сердито смотрю через стол на Райли – уж очень самодовольным он выглядит, предложив такую интерпретацию. Это меня раздражает.

– Не согласна, – говорю я. – Почему эти слова обязательно должны быть ироничными? Почему он не мог пожелать ей этого? Ведь Сара Хатчинсон не виновата в том, что Кольридж влюбился в нее. Он был уже женат, когда они познакомились. И не мог быть с ней.

– Верно, Изабелла, – соглашается Райли. – Но в большей части этого стихотворения он сетует, разве не так? А теперь вдруг все эти добрые пожелания ей, в то время как сам он страдает? Этот поворот в финале оды противоречит всему остальному содержанию, если не истолковать его в ироническом смысле.

Что-то в его тоне очень задевает меня… слишком уж он покровительственный. И это так по-мужски – возложить всю вину на женщину.
– Что ж, а мне кажется, ты пытаешься рассматривать это произведение с позиции современного человека, вот что действительно противоречит содержанию, – резко возражаю я. Мне почему-то хочется верить в великодушие любви Кольриджа, даже если в точке зрения Райли есть определенная логика. Возможно, я просто упрямлюсь.

Во время нашего обмена репликами Эдвард молчит. Но снова кладет руку мне на колено, и его прикосновение вызывает у меня легкую дрожь.

Остаток занятия проходит гладко. Я погружена в размышления – продолжаю обдумывать свой спор с Райли и чем пристальнее анализирую это стихотворение, тем отчетливее убеждаюсь, что, вероятно, правы мы оба: Кольридж хочет, чтобы Сара увидела его страдания, осознала их, но всё же искренне любит ее и желает ей счастья.

Знакомое и мучительное сочетание.

Я искоса поглядываю на Эдварда и понимаю: Розали права. Мне нужно ехать в Форкс, и поскорее.

– Белла? – спрашивает Эдвард, выводя меня из транса. Оказывается, Пегги уже объявила, что занятие окончено, поэтому все начинают собирать вещи и выходить.

– Да, прости, – я усиленно моргаю, пытаясь вернуться к реальности, потом закрываю книгу и кладу ее в сумку.

– Хочешь прогуляться со мной? – снова этот странный тон. И непроницаемо-задумчивое выражение лица, напомнившее того, чужого, Эдварда, которого я встретила пару месяцев назад, приехав в Чикаго. Мне это совершенно не нравится.

Краешком глаза я вижу, как Розали внимательно смотрит на нас, теребя свой мобильник.

– Я тебе позвоню, – беззвучно артикулирует она. Я киваю и снова поворачиваюсь к Эдварду.

– Хорошо, – медленно говорю я. – И куда пойдем?

– Просто к озеру?

– Эдвард, что происходит?

Он не отвечает.

Мы выходим из корпуса на улицу, и от нехорошего предчувствия мои ноги наливаются свинцом.

– Может быть, верно и то, и другое, – тихо говорит Эдвард. Вначале я не понимаю, о чем это он, но тут же вспоминаю наш спор с Райли о смысле оды.

– Знаю.

Мы идем, время от времени обмениваясь какими-то общими фразами. Эдвард погружен в раздумье, что затрудняет разговор, и несколько минут никто из нас не произносит ни слова. Неизвестность делает молчание невыносимым, и я чувствую некоторое облегчение, когда, выйдя из тоннеля, вижу впереди озеро. Может ли всё закончиться, не успев даже начаться?

Теперь, когда мы уже не в кампусе, Эдвард берет меня за руку и ведет к скамье, стоящей в стороне от дорожки. Солнечные лучи пляшут на воде. Несмотря на холод, день сегодня чудесный. И всё же ветер с озера заставляет меня поплотнее закутать шею шарфом.

Над нашими головами слышен пронзительный крик чайки, и я смотрю в небо, следя за тем, как она исчезает в облаках.
– Красивая, – шепчу я.

– Белла, – говорит Эдвард.

– Что? – я поворачиваюсь к нему, и мне совсем не нравится измученное выражение его лица. Он пристально смотрит на мою руку, проводит по ней пальцами.

– Красивая. Bella.

Наклонившись, он целует мою ладонь, легко касаясь ее теплыми губами. Потом прикладывает мою руку к своей щеке, и я глажу его по лицу, наслаждаясь покалыванием щетины. Даже усталый и с похмелья, Эдвард кажется мне прекрасным. Я запускаю пальцы в его волосы, а он глубоко вздыхает. Если бы можно было вот так просидеть здесь всю оставшуюся жизнь, я была бы счастлива.

– Белла, – снова бормочет он. Я позволяю ему посадить меня на колени. Обнимаю за шею – и мне всё равно, кто нас видит. Я нежно целую его щеки, уголок рта, словно молча умоляя разделить со мной гнетущую его тревогу. Это не конец. Не может быть концом. Только не сейчас, когда наши чувства так сильны.

– Я не знаю, что делать, – шепчет он.

– Разреши мне помочь тебе, Эдвард. Расскажи мне.

– Вчера вечером я разговаривал с родителями.

– И?

Когда Эдвард снова начинает говорить, его голос заставляет меня похолодеть. Он совершенно безжизненный:
– Кажется, они знают о письмах.

---

1 Раннинбек, или задний бегущий (англ. Running back, RB) – позиция игрока в американском футболе.
2 Косточка желания (wishbone – англ.) – грудная кость индейки, которую по традиции ломают в День Благодарения (государственный праздник в США и Канаде, отмечается в США в четвертый четверг ноября). Тот, кому достается более длинная часть косточки, может загадывать желание.
3 Отрывок из стихотворения С.Т.Кольриджа «Уныние: Ода» (перевод В.Рогова).