— Профессор... Профессор Снейп, я хотел бы предупредить вас, — вдруг промямлил Невилл.

Его невнятное бормотание неожиданно громко прозвучало в тишине классной комнаты, где прилежные студенты Гриффиндора и Слизерина писали эссе по теории Защиты от темных искусств. Все они, независимо от факультета, посмотрели на Невилла и обратились в слух в предвкушении продолжения. Лишь сам профессор не удостоил его даже взглядом, продолжая что-то увлеченно писать на доске.

— То есть, я хотел вам сказать, — между тем продолжил Лонгботтом уже громче и увереннее, — что я люблю вас!

Ответом ему была тишина. Такого поворота событий не ожидал никто. Гриффиндорцы не надеялись, что Невилл все-таки это скажет. Каждый из них сейчас решал для себя: гордиться поступком сокурсника или посмеяться над ним. Но смеяться над бедным Невиллом хотелось не всем, а сдерживать смех было все труднее... Слизеринцы просто не верили в то, что услышали, и тоже еще не определились, как им реагировать на столь откровенное признание. Профессор же перестал выписывать на доске буквы и медленно развернулся в сторону Невилла, тоже обдумывая, как воспринимать случившееся. Тишина продолжалась целых пять секунд. Пока все присутствующие думали, как проявить свое отношение к сказанному, Невилл продолжил:

— Я люблю вас! Как самого выдающегося преподавателя, который научил меня многому... многому... и я рад, что имею честь учиться у вас, — азартно декламировал он. — Я надеюсь, что в будущем мне пригодятся все те знания, которые вы мне даете... поэтому я люблю вас.

— Спасибо, что предупредили, мистер Лонгботтом, — наконец перебил его Снейп ледяным тоном. — Теперь я буду осторожнее ходить по коридорам, ведь смесь ваших чувств и знаний, полученных на моих уроках, в вашей дурной голове поистине вселяет страх.

Видимо, все представили произнесенное в картинках. Тишина сменилась хохотом. Слизеринцы откровенно потешались, позволяя себе едкие замечания в сторону Невилла, и даже давали советы профессору по поводу безопасного передвижения по коридорам. Гриффиндорцы же старались сдерживать смех, но не у всех это получалось. Некоторые из них, уже не стесняясь, смеялись, другие делали вид, что заняты важными делами, не смотрели на Невилла, улыбались, из последних сил сдерживая рвущийся наружу смех. Лишь Гермиона смотрела на Невилла с сочувствием и с осуждением — на однокурсников.

— Минус двадцать баллов с Гриффиндора за самое нелепое признание, которое мне приходилось слышать, — перекрикивая хохот, сказал Снейп, чем вызвал новый приступ веселья у всех.

На удивление учеников Слизерина, Невилл не чувствовал себя униженным и расстроенным, а, наоборот, гордо улыбался.

Профессор, поняв, что за те пять минут, что остались до конца урока, уже никто не вернется к написанию эссе, громко сказал:

— Сдаем работы, и все свободны. На следующем занятии — практика.

К удивлению уже профессора, гриффиндорцы первыми кинулись к его столу, сдавая свои эссе. Такой энтузиазм заставил слизеринцев замолчать, а потом дождаться, пока толпа решительно настроенных шестикурсников Гриффиндора, побросав пергаменты на стол, выйдет из класса.

Наконец, сдав свои работы, слизеринцы тоже покинули кабинет. Некоторое время Драко Малфой и сопровождающие его лица: Панси Паркинсон, Миллисента Булстроуд, Винсент Кребб, Грегори Гойл и Блейз Забини шли молча. Каждый из них думал о произошедшем на уроке... думал в силу своих умственных способностей.

— Что это было? — нарушил молчание Драко.

— Думаю, он был пьян, — выдвинул свою версию Блейз.

— Ты что, Блейз! Гриффиндорцы не пьют ничего крепче сливочного пива! — возразила Паркинсон.

— Лонгботтому и банки пива хватит, чтобы пуститься во все тяжкие, — поддержал Забини Малфой.

— Нет, думаю, он сказал это, чтобы понравиться какой-то девушке, — предположила Панси.

Все удивленно посмотрели на нее.

— Ты считаешь, что девушку может заинтересовать такой поступок, как признание в любви Снейпу? — засмеявшись, спросил Блейз.

— Ну-у... — замялась девушка. — Может, он хотел показать ей, какой он смелый и находчивый.

— А по-моему, он говорил искренне, — влезла в разговор Миллисента.

— Значит, тебе показалось, что Лонгботтом и правда любит Снейпа? — со смехом переспросил Драко.

— А что? Они странные... эти гриффиндорцы... особенно этот ботаник, — промямлила Миллисента в защиту своей версии.

— Получается, — обобщил Малфой, — Лонгботтом искренне любит Снейпа. Раньше он это тщательно скрывал, но сегодня, в результате выпитой баночки сливочного пива, не совладал со своими эмоциями и признался, чем непременно вызвал симпатию всех девушек Гриффиндора.

— Гениальный вывод, Драко! — хохотнул Забини.

— По-моему, он просто сумасшедший, как и его родители, и место его рядом с ними в палате Мунго, — опротестовал свои же слова Малфой.

— А может, он желание проиграл? — вдруг проговорил Грегори, шедший позади всех.

Вся компания оглянулась на него.

— Да, например, в карты, — поддержал друга Винсент.

Панси, Драко и Блейз рассмеялись.

— Винсент, гриффиндорцы не играют в карты по определению! — отсмеявшись, сказал Малфой.

— Почему? — удивился Кребб.

— Потому что карты — это зло! А зло и Гриффиндор несовместимы, — успокаивающим тоном ответил Забини.

— Да и такое времяпрепровождение может отвлечь их от главной задачи — спасения мира, — добавил Малфой.

— Я не поверю, что святые гриффиндорцы могли придумать такое изощренное желание, — Панси тоже попыталась оспорить идею Кребба и Гойла.

— Поэтому ваше предположение абсурдно, — закончил Драко.

То ли от избытка умных слов, то ли оттого, что их версию не приняли и раскритиковали, то ли потому, что вся компания приближалась к входу в гостиную Слизерина, Винсент и Грегори недовольно засопели и ускорили шаг. За ними побежала Миллисента, по-видимому, решив пожалеть мальчиков или поддержать, или же ей просто была неинтересна тема разговора. Все трое быстро скрылись за проходом в стене.

Оставшись втроем, Драко, Панси и Блейз продолжили разговор.

— Ведь не только этот придурок отличился. Вы видели, как реагировали гриффиндорцы на его выступление? — спросил Малфой.

— Точно! — сразу поддакнула девушка. — Они промолчали.

— Мало того, они сами давились от смеха! — продолжил Забини. — А как они кинулись сдавать работы?! Лишь бы скорей выскочить из класса. И заметьте, Лонгботтом был в первых рядах.

На секунду они замолчали, вспоминая необычное поведение гриффиндорцев.

— Да, и у всех были такие довольные лица, — задумчиво произнес Драко. — Одна только Грейнджер выглядела раздраженно. И что удивительно, в этот раз она последняя положила эссе Снейпу на стол.

Рассуждая, ребята приблизились ко входу в гостиную. Панси уже было собралась назвать пароль, чтобы часть стены ушла в сторону, открыв им дорогу в родную гостиную, как Блейз со смехом сказал:

— Вот скажи мне, Драко, почему ты все наши разговоры так или иначе сводишь к Грейнджер?

— Может, потому, что эта заучка везде успеет засветиться и, конечно, ведет себя непредсказуемо и в основном глупо, а это намного интересней обсуждать, чем правильные поступки... хотя бы наших девчонок, — рассуждал Малфой, совершенно не замечая подвоха в вопросе.

Панси забыла про пароль и переводила взгляд с одного парня на другого.

— Ну да... — продолжая веселиться, ответил Блейз, — только мне кажется, что есть еще одна причина. Например, — он сделал эффектную паузу и заговорщическим тоном продолжил, — она тебе нравится. Э-эм-м, нравится, как девушка!

— А она девушка? — в тон ему спросил Драко. — Не замечал...

— Ой ли! Не замечал?! Конечно, девушка! Вон у неё какие волосы... пышные, — Забини развел руками около головы, показывая, какие, по его мнению, пышные волосы у Гермионы. — А глаза... м-м-м, — протянул он, — а грудь, — Блейз сделал характерный жест, показывая, какой он видит грудь девушки, — а бедра? — и опять он обрисовал в воздухе воображаемые бедра.

Волосы, грудь и бедра в рисунках жестами были как минимум в два раза больше, чем у оригинала.

— А ноги... — тут Забини поднял руку довольно высоко, потом опустил ее ниже, немного подумал и оставил попытки показать длину ног, обреченно махнув рукой. — Ну-у, они у нее есть!

Живописное описание прелестей Гермионы в исполнении Блейза рассмешило Панси и Драко.

— Мне кажется, что сумасшествие Лонгботтома заразно! Сейчас ты обрисовал какую-то совершенно другую «красотку», — язвительно сказал Малфой. — У Грейнджер... волосы не пышные, а сухие и нечесаные, глаза — тусклые и бегающие, губы — тонкие и обветренные, пальцы все время в чернилах, бедра — костлявые, в наличии груди я вообще сомневаюсь, а ноги... — он сделал вид, что задумался, — да, тут ты прав. Они есть! А еще у неё есть завышенное самомнение, грязная кровь, занудство и, конечно, Потти и Вислый.

— И все-таки, — уже серьезным тоном сказал Забини, — я думаю, она тебе нравится!

Драко изумленно посмотрел на него.

— Нет, Блейз, ты не прав. Она мне не нравится, она мне отвратительна. Эту грязнокровную ошибку природы девушкой-то не назовешь. И своими предположениями ты меня сейчас оскорбил. А если тебе нравятся всякие отбросы, то это не значит, что всем остальным тоже!

Малфой чувствовал, что назревает конфликт, но сегодня ему не хотелось ругаться, тем более с Забини. Это был первый день после приезда в школу, когда у Драко было хорошее настроение, и он совсем не желал его портить, к тому же... из-за Грейнджер. Поэтому он легко хлопнул Блейза по плечу и дружелюбно сказал:

— Блейз, пошутили и хватит! Ты же сам понимаешь абсурдность своих предположений. А сейчас вынужден вас оставить вместе с вашей больной фантазией.

Он резко развернулся к стене, назвал пароль и скрылся в проходе.

— Я тебе докажу, что она тебе нравится! — крикнул Забини вслед уходящему другу, но стена уже закрыла вход, и Драко не услышал этого грозного предупреждения.

— С чего ты это решил? — поинтересовалась Панси, когда они остались одни.

— Я давно за ним наблюдаю, и все признаки, что Грейнджер ему нравится, налицо! — как-то раздраженно ответил Блейз. — Посмотри, даже сейчас... я невнятно упомянул волосы, глаза, грудь, бедра. Он же еще вспомнил губы и пальцы, причем давая всем частям тела вполне красочные описания. И заметь, ни на секунду не задумался, выпалил так, как будто он об этом часто думает. И, поверь, так оно и есть.

— Но он описал все это... в негативном смысле, — попробовала возразить Панси.

— Но описал же! Вот ты знала, что у Грейнджер обветренные губы? — спросил Забини и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Я не знал. Потому что я не смотрю на ее губы!

Он победно уставился на девушку, давая понять, что этим все объясняется. Но она, по всей видимости, не поняла этого, потому что удивленно спросила:

— И что из этого следует?

— А то, что она ему нравится, даже, может быть, больше, чем просто нравится. Но пока он отрицает это, и отрицает не мне, не тебе, а себе! Но я докажу Драко, что он ошибается! — как-то зло закончил Блейз.

— Зачем тебе это надо? — как можно более спокойно спросила Панси, легко касаясь плеча друга.

Он повернул голову в ее сторону.

— Поверь... поверь... — уже более сдержанно ответил Забини. — Мне это нужно.

Он скинул ладонь Паркинсон со своего плеча, развернулся и быстрым шагом пошел в противоположную сторону.

Панси с испугом смотрела ему вслед. Она поверила, что Блейзу это нужно, и он это сделает. Тяжело вздохнув, девушка направилась в гостиную...

Драко же решил не портить себе настроение непонятным для него заявлением друга.

«С чего ему пришла такая нелепая мысль? Я и грязнокровка... — думал он, пересекая гостиную, — она не может мне нравиться по определению! А если этого не может быть, то, значит, и думать об этом незачем». Такой "нехитрой логикой" Драко успокоил себя. Уже в комнате, усевшись на свою кровать, он решил выкинуть из головы этот разговор и подумать о более важных делах, например, о задании Лорда. Ему это почти удалось, только некстати вспомнились сны. Да, Драко Малфою, как и любому другому подростку, снились эротические сны. В основном они не отличались разнообразием. Обычно во сне он грубо трахал какую-нибудь девушку в каких-нибудь укромных уголочках типа чулана для метел или заброшенного туалета. Никакой романтики, одно сплошное насилие: принуждение, грубые слова, неудобные позы, шлепки, удары, слезы, крики. Партнерши во сне были постоянно разные. Время от времени какой-нибудь девушке «везло» и она попадала в такой сон повторно, но в основном подсознание радовало юношу разнообразием лиц. Однажды в его эротических снах оказались даже МакГонагалл и Панси. Радует, что они выступали главными героинями в разных снах, а не в одном. Но все равно эти два сновидения повергли его в ужас. В первом случае оттого, что он вообще возбудился, а во втором — потому что так грубо обращался с Панси, хотя бы и во сне.

Но еще больший ужас на Драко наводили сны эротического содержания с участием Гермионы. Она, в отличие от других, снилась ему часто. Действие всегда происходило в одном месте, а именно — в его спальне в Мэноре. В этих снах не было ни грубости, ни принуждения, ни пошлости, ни слез. Была лишь страсть и всепоглощающая нежность. Упоительные поцелуи, горячие объятия, ласкающие руки, взаимность и доверие. Именно это пугало Драко. Он думал, что не способен на проявление тех чувств, которые испытывал во сне. После таких ночей Драко чувствовал себя растерянным и злым. Обычно, чтобы снять напряжение и в очередной раз убедить себя, что быстрый грубый секс без обязательств и безликая партнерша нравятся ему больше, чем все то, что ему снилось, Малфой находил очередную поклонницу, коих было много. И, не сильно заботясь о чувствах и удобстве, а уж тем более об удовлетворении девушки, уговаривал ее на быстрое посещение чулана для метел, где воплощал свои фантазии из других снов. Это на время позволяло ему забыть те непонятные чувства и ощущения, которые он испытывал ночью... до очередного сновидения с участием Грейнджер.

И вот теперь некстати вспомнились эти сны, и какой-то тихий голос разума шепнул, что, может быть, Забини прав. Но Драко тут же отбросил все голоса — как разума, так и Блейза. Согласие означало проблемы, отрицание — спокойствие. И он выбрал спокойствие...