Пальцы, онемевшие от промозглого ветра, едва слушались. Дверной звонок не работал.

«Опять. На выходных надо будет его починить».

Стук в дверь. Кулаком.

«Ну, где же ты? Холодно. Неужели в такую погоду пошла круги наматывать вокруг дома? Чудная. В солнце не вытащить тебя на прогулку, а во вьюгу не загнать домой. И плевать, что темень, что фонари на нашей улице не работают».

Не без труда достаю из узких карманов брюк ключи. Они, словно издеваясь, падают на лестничную клетку. Нецензурно выругнувшись себе под нос, поднимаю их и отворяю дверь. Ваниль и корица. Твой отпечаток – твой аромат. Он приятно щекочет мне ноздри. Но признаться, сегодня ты с ним переборщила. Дышать нечем. Придётся открывать окно.

Заперев дверь, вдруг ощущаю тишину. Давящую. Пугающую.

«Что за глупости, друг?»

Шмыгаю носом.

«Не хватало ещё простудиться. Нельзя. Завтра важная деловая встреча. Если выгорит, наконец-таки съедем из трёшки в дом в самом центре Москвы».

Включаю в прихожей свет. Лампа слишком яркая. Режет глаза. Недовольно прищурившись, замечаю на зеркале над тумбой алый след поцелуя. В рамке – конверт. Достаю, верчу. Адресата, отправителя нет. Не запечатан. В области сердца что-то сжимается. Кидаю взгляд в сторону открытой нараспашку гостиной. Темно. Никого.

«Ты ведь знаешь, ведьма, я не люблю подобные фокусы. Они отнимают много времени. А у меня его нет. Необходимо подготовить план, документы. В общем, тебе не понять».

Нервно достаю послание. Большое. На несколько листов.

«Здравствуй, солнышко. Продрог? Говорила же тебе, не верь прогнозам, ведьме верь. Своей. Снег на улице метёт, багряные листья клёнов накрывает собой. Суровая зима близко. Я чувствую её. Ну что же ты стоишь, как неродной? Скорее разувайся, куртку лёгкую снимай».

Покачав головой, скидываю обувь и обнаруживаю, что сапоги ведьмы стоят на полке. Перевожу взгляд и вижу: пальто весит на вешалке.

«Заняться нечем?»

– И как это понимать? – недовольно осведомляюсь и кладу на полку письмо. Тишина служит ответом. Расстёгивая куртку, прохожу вглубь квартиры. Везде зажигаю свет. Заглядываю в уборную и ванную. На кухню. Ведьмы нет. Возвращаюсь в прихожую дочитать послание.

«Что же ты письма кидаешь, свет мой? Выключи в комнатах свет. Там меня нет. И куртку… куртку, милый, сними!»

Мне не до игр. Смотрю на часы. Половина двенадцатого ночи.

«В ведьмин час ты всё поймёшь. А сейчас послушай, – особо не вникая, хочу пробежаться взглядом по строчкам, но ты останавливаешь. – Прошу, не торопись. Не вчитывайся в последний абзац. Дай мне время. Совсем чуть-чуть. А потом побежишь. По делам или же… Не хмурься, это тебе не идёт. Удивлён, откуда я знаю твои действия, мысли? Люблю. Точнее, любила. Но об этом потом. А сейчас ставь чайник. Ты ведь так любишь пить кофе в метель. Его ты найдёшь в верхнем кухонном ящике. В банке из-под конфет «Серенада». Помнишь, как мы с тобой их с наслаждением ели при первом нашем свидании? Ты был такой же взъерошенный, как и сейчас, и с румянцем из-за мороза. Правда, тогда пили мы чай…»

– Хорошо, будет сегодня по-твоему, – взглянув на своё отражение, приглаживаю волосы. – Надеюсь, не пожалею. Не увижу слёз и истерик. Очередных…

Иду на кухню и ставлю на плиту чайник. Включаю телевизор. Нахожу канал, по которому транслируют новости. В Думе вновь цирк. Усмехаюсь. Свист… и вот аромат кофе будоражит сознание. Достаю из вазочки леденец. Небрежно кидаю его на дно кружки. Помешиваю. Продолжаю читать.

«Барбариска в кофе, никак без неё. Как и мне без тебя… было. Выключи телевизор. Прошу. Пусть мне сегодня ничто не мешает».

Пожав плечами, выдёргиваю из розетки шнур. Хмурясь, пробегаю глазами по строчкам, ускользающим, словно дюны в мираже оазиса.

«Помнишь, как-то после буйной ночи ты пошутил и сказал: «Ты используешь меня, как тренажёр»? Я ответила: «Не отлынивай. Займись делом!». Мы тогда долго смеялись. Нам было весело. Знаешь, я была дурой. Через время поняла, нам не хватает слов. Ты не осознал. Сделал меня тренажёром».

— Да о чём ты?.. — бросаю куртку на пол.

«Ты спрашиваешь себя. Как и обнимал себя, и целовал. Говорил с собой. А между нами была тишина. Ты прятал от меня душу и сердце. Я долго не понимала этого, но пришла особая ночь, и прочла это в твоих глазах. Я лишь тренажёр любимой, кукла жены. Садись, пей кофе. Я не психую. Совершенно спокойна. И ты не нервничай. Следует достойно, не утрачивая равновесия мира в себе, смотреть правде в лицо. Удивлён? Пей кофе. Меня нет. Уже нет. Не зови, не приду как всегда. Прими, что меня никогда и не было рядом с тобой. Ты общался со своей тенью. И только. Не жалей о нас. Я не жалею. Я открыла сердце и душу небу. Пей кофе, пока он не остыл. Согрейся. Тебе холодно. Мне же уже тепло. Я ухожу, унося в себе луч солнца из нашей ночи. Единственное, что оказалось настоящим между нами. Подними кружку и глотай. Скоро наступит утро. Найди для себя настоящий свет. Прощай».

Я пошатываюсь. С отчаянием перевожу взгляд с пропадающего в темноте письма на раму распахнутого окна. Сердце замирает и сжимается. Сбив слабеющей рукой кружку с кофе со стола, покачиваясь, иду к тоскливо запевшему ветру.

— Глупость какая-то... — шепчу немеющими губами. Тянусь пальцами к прямоугольнику пустоты. Они, леденея, дрожат. Кружится голова. — Я ведь... ведь я нашёл... — ещё шаг. Судорожно хватаюсь за подоконник. Напрягаю все тающие силы. Слепнув, ищу взглядом небо. Стремлюсь к нему. — Прости. Просто не успел сказать тебе... — падаю. Губы не двигаются. Шепчу уже в мыслях: «Вновь найду тебя...»

Режущий на тысячи осколков свет. В ладони чувство от зажатой скомканной бумаги.

Грустный, тихий голос Бога:

— Опять пил и писал ей. Сколько же ты будешь медленно убивать себя ни за что?

Вздрагиваю. С трудом делаю вдох. Невозможно болит голова. Всё болит. Осознаю, что почему-то жив и слышал не Бога, а свою мать. Впрочем, не одно ли и тоже?..

Хриплю:

— Себе. Писал себе, — сжимаю бумагу в кулаке. — Мёртв. Найду...