- Мне нужно будет уехать, - мне не хотелось говорить это вот так, ни с того ни с сего и без предварительной подготовки, но, благополучно продержав только что озвученную информацию внутри себя в течение нескольких часов после возвращения с работы, сейчас я всё-таки не выдерживаю её гнёта. Я молчал, в том числе, и во время ужина, не зная, как преподнести всё правильно, и не то чтобы в эту самую минуту сорвавшиеся с языка слова звучат совершенно верно, но они уже произнесены, их забрать не обратно, и я чувствую, как Белла буквально застывает в моих объятиях. Мы только что легли в кровать, и единственное, чего мне хочется, это прижать жену ближе и не отпускать до самого утра, поэтому то, что вопреки моим предположениям о её дальнейшей реакции она не отстраняется от меня, ощущается не иначе, как истинное благословение.

- Уехать? Но куда? – лишь спрашивает Белла, и её голос спокоен и твёрд. Я ещё ничего не объяснил, но она однозначно просто знает, что речь далеко не о расставании и совсем не о том, что я её бросаю. От осознания того, что мне вовсе необязательно говорить слова любви каждый день, чтобы она не переставала в неё верить и ощущать, на душе становится очень тепло, а ведь когда-то мои действия и поступки заставили Беллу посчитать, что между нами всё окончательно кончено. К счастью, эти времена позади, и сейчас я её не просто не оставлю, но и надеюсь на то, что она согласится отправиться со мной. Если же точнее, без неё я вряд ли сдвинусь с места. Конечно, это фактически командировка, и работодатель оплатит во Франции лишь моё пребывание, но для меня нет ничего и никого важнее Беллы, и я скорее рискну работой, чем допущу ситуацию, в которой она окажется без моего присмотра. Мне просто нужно убедить жену, что путешествия и особенно перелёты в её состоянии не противопоказаны, если только не запрещены врачом. Я бы незамедлительно принял это к сведению и ни в коем случае не проигнорировал бы угрозу, но я уже связывался с Джессикой, и по этому поводу она не выразила ни одного опасения. Меня заверили, что всё будет хорошо, и только по этой причине я и заговариваю с Беллой о главном:

- В Париж. По работе и всего на несколько дней, но я хочу, чтобы ты поехала со мной. Мне нужно будет побывать на выставках кухонного оборудования и ресторанного декора, а в остальном я совершенно свободен.

- Но я не могу, - затратив некоторое время на то, чтобы повернуться лицом ко мне, глядя в мои глаза, отвечает Белла, и, несмотря на темноту, я ясно вижу, как она качает головой, отказываясь от всего, что я предлагаю, даже прежде, чем мне удалось поделиться подробностями. У меня пока нет конкретного плана, куда мы пойдём, где окажемся и что увидим, ведь о грядущей поездке я узнал только днём, но некоторое видение в моей голове сложиться уже успело. В связи с этим я чувствую себя несколько уязвлённым, хотя и не могу не понимать, что у Беллы в приоритете, и почему её ответ такой, какой есть. Желание перестраховаться иногда поглощает и меня всего, но сейчас оно не так сильно, как было тогда, когда мы только узнали о беременности, и это наша последняя возможность съездить куда-либо до того, как мы на долгое время станем действительно невыездными. Новорождённого везде и всюду ни за что возить не будешь, и потому я и хочу, чтобы мы воспользовались так удачно подвернувшимся шансом, пока нас ещё двое.

- Нет, можешь. Я говорил с Джессикой, и она сказала, что пребывание в воздухе не навредит.

- А как быть с Питом?

- Мои родители не возражают против того, чтобы взять его к себе на время нашего отсутствия.

- А на какое число у тебя билет?

- Я вылетаю восьмого поздно вечером.

- Но это во вторник, а Виктория сможет привезти мои оставшиеся непроданными пять картин только в среду. Мне нужно быть здесь и для того, чтобы принять их, и для того, чтобы рассказать ей, что в ближайшие года полтора мне будет не до творчества. У тебя есть дела, но и у меня есть некоторые обязанности перед ней. Пожалуйста, постарайся понять.

- Уверен, что, если ты всё ей объяснишь, она доставит их на день раньше, и вы обо всём поговорите, а потом мы уедем.

- Ты меня будто не слышишь, а я… Я за него боюсь, - вероятно, почти отчаявшись доказать мне свою точку зрения, вздыхает Белла, да я и сам знаю, что довольно-таки непреклонен, фактически давлю и словно оглох. Так нельзя, но, не имея понятия, что ещё можно предпринять, чтобы она сдалась и отступила, и отбросила все страхи, и забыла свои отговорки, чуть ли не выкрикиваю то, что нещадно и до дрожи пугает лично меня:

- А я боюсь за вас обоих, вот и всё. Боюсь, что с тобой или с ним, или с вами обоими что-то случится, а меня не окажется рядом, чтобы помочь, и что при этом я буду совсем в другой стране. Мне банально будет спокойнее, если ты полетишь со мной. Ты не обязана соглашаться, но я, и правда, хочу, чтобы мы посетили Париж вместе. Ты, я и наш ребёнок. Без вас я, скорее всего, и не поеду, - говорю я, прикасаясь к всё более активно растущему животу. Пока Белла находится в движении и чем-то занимается в течение дня, её активность убаюкивает нашего сына, но стоит ей сесть или лечь в кровать, как он просыпается и тем самым не даёт ей сомкнуть глаз и отдохнуть. Я читал, что это нормально, но теперь частенько разговариваю с ним или даже пою ему, чтобы он слушал меня, а его мама тем временем могла заснуть, но сейчас он спокоен, как будто чувствует, что прямо в данный момент времени лучше не шевелиться и не мешать определённо важному взрослому разговору. Он такой и есть, и я не знаю точно, какой будет развязка до тех пор, пока Белла, уже не выглядящая непримиримой, нежно и почти невесомо, настолько мягко и трепетно её прикосновение, не проводит рукой по моему боку, а дальше по левой руке, лежащей на заметно округлившемся животе:

- Кажется, для тебя это действительно важно.

- Именно так, Зефирка, и мне плевать, если меня уволят.

- Но я к этому не готова. И не потому, что беспокоюсь из-за материального вопроса.

- Так мне взять ещё один билет?

- Бери.

- Правда?

- Да. Да, потому что и мне спокойнее, когда ты рядом, и, конечно, я тоже очень хочу увидеть Париж вместе с тобой, - произносит Белла, придвигаясь настолько близко, насколько позволяет её изменяющееся тело, но, по сути, ей можно было этого и не говорить. Мы знаем друг друга лучше, чем кто бы то ни было ещё, и в наших отношениях слова порой излишни. Мы семья, а могущественнее неё ничего нет и быть не может, и спустя всего четыре дня я помогаю жене складывать вещи в один большой чемодан, но нас прерывает звонок домофона. Это Виктория с полотнами, и, слыша шаги множества людей, заносящих картины в отведённую под мастерскую комнату, я, тем не менее, не показываюсь и остаюсь в спальне, ведь таково было желание Беллы. Её агент наверняка и сама всё увидит, но поскольку квартира не очень и большая, даже не напрягая слух, я становлюсь невидимым свидетелем их разговора:

- Я так понимаю, ты в декретном отпуске.

- Можно сказать и так.

- И больше никаких выставок?

- Прости, Вик.

- Не говори глупостей. Это же лучшее, что может с нами произойти, и по уму мне уже тоже пора задуматься об этом. Дай я тебя лучше обниму, если ты не возражаешь.

- Конечно, не возражаю.

Я слышу звук объятий, но вскоре до меня доносится стук закрывающейся входной двери, и сразу после Белла возвращается в комнату. Будь здесь Пит, которого мы ещё с вечера отвезли к моим родным, он бы наверняка по-прежнему громко лаял, впервые столкнувшись с таким большим количеством незнакомых людей в нашей квартире, но в ней царит тишина, и именно в этих условиях, периодически переговариваясь, мы и заканчиваем укладывать тёплые вещи в багаж.

- Всё в порядке?

- Если честно, я ожидала, что Викторию наши новости не особо и обрадуют, но да, родной, всё хорошо.

- А почему ты так думала?

- Ну, я же знаю, как всё устроено. Да, картины мои, и я получаю с них доход, но определённый его процент отчисляется и агенту, а теперь Виктория этой суммы лишится.

- Ты поэтому перед ней извинилась?

- Так ты всё слышал?

- Так получилось, но я не подслушивал.

- Точно не потому, что жалею о ребёнке или не хочу становиться матерью.

- Мне это и в голову не приходило. Я знаю, ты его любишь.

- И хорошо.

- Тебе не грустно, что не все картины удалось продать?

- Всего-то четыре из двадцати. Быть может, кто-нибудь из постоянных клиентов ещё и возьмёт. Если честно, это последнее, что меня сейчас волнует, Эдвард, - протянув руку, Белла сжимает мою ладонь, и я делаю то же самое в ответ, смотря на пальцы женщины, которой суждено сделать меня отцом, и полностью понимаю, о чём речь. Пусть в моей голове и присутствуют мысли о рабочих моментах, в большей степени я настроен на отдых и на то, чтобы показать Белле Эйфелеву башню, Лувр, Триумфальную арку и Елисейские поля и увидеть все эти достопримечательности вместе с ней. Для нас обоих это будет первая поездка во французскую столицу, и я уже заранее предвкушаю каждый момент, который преумножит наш фотоархив, и то, как сильно он в итоге разрастётся. Это будет особенное время, и таким же определённо станет и каждый кадр, ведь, даже несмотря на моё отсутствие в нём, на фотографии Белла не будет одна. Мы и понятия не имеем, как точно выглядит наш малыш, и на кого он больше похож, но его существование не проигнорируешь. Оно является ясно различимым, и мне нравится находиться преимущественно сплошь по сторону камеры в наш первый вечер в Париже.

Наш самолёт приземлился ещё утром после целой ночи, проведённой в небе, но весь день я занимался работой, пока Белла, всё-таки поддавшись мне, яростно протестующему против того, чтобы она куда-либо выходила одна, оставалась в гостинице, и только недавно, поужинав в ресторане отеля, мы смогли выбраться в город. Время года не располагает к тому, чтобы сидеть за уличными столиками на верандах кофеен, да и на осенне-зимний период они убраны в помещения, занимаемые данными заведениями, но мы и без этого замечательно проводим время. Учитывая, что в Европе Новый год имеет гораздо большее значение, чем Рождество, отмечаемое нами, и котируется значительно выше, праздничное убранство и иллюминация ещё никуда не делись и по-прежнему находятся на своих местах, и среди всего прочего мы оказываемся на ярмарке, где приобретаем сувениры друзьям и родным. Но центром нашего притяжения, несомненно, является Эйфелева башня. Первоначально задумавшаяся, как временное сооружение, служившее входной аркой парижской Всемирной выставки, теперь она является самой фотографируемой и самой посещаемой платной достопримечательностью мира. Грандиозная и величественная, подсвеченная золотисто-жёлтыми фонарями и десять минут в конце каждого часа подмигивающая серебристыми огоньками, она, и правда, сказочная, и от Лувра, с которого мы и начали свою прогулку, хотя и не заходили внутрь, до неё мы доходим в течение часа.

Она окружена Марсовым полем, на газоне которого летом можно и посидеть, и полежать, но сейчас с этой точки зрения самый неудачный период, и не только потому, что Белла беременна. И обычному человеку лежать на холодной земле нежелательно, и, сделав все желанные снимки, мы отправляемся дальше, переходим Сену и доходим до Триумфальной арки. Она также является визитной карточкой Парижа, и каждый её элемент символизирует деяния и заслуги французской армии времён Наполеона Бонапарта. Пятиметровое сооружение повествует о подвигах воинов, а сверху располагается аттик, на котором выбиты названия их тридцати побед. Местом для сооружения памятника стали Елисейские поля, и именно по центральной улице Парижа, на которой многолюдно и днём, и ночью, мы с Беллой и возвращаемся к Лувру, а уже оттуда отправляемся в отель. Явно уставшая, но счастливая и не перестающая улыбаться, сняв с себя уличную одежду, она уходит в ванную комнату, и, переодевшись в домашние вещи, я присоединяюсь к ней там. Ничего такого не происходит, и, сев на кафельный, но оснащённый подогревом и потому совершенно не холодный пол, я просто смотрю на свою жену. У меня был непростой и довольно-таки выматывающий день, пока я согласовывал с Райли, что мы приобретаем, а что нам совсем не нужно, вносил необходимые платежи и оставлял координаты для связи и доставки, и завтра будет не легче, но о таких вещах быстро забываешь. Стоит только вспомнить о главном и увидеть его перед собой не далее, как в двух шагах, как всё в жизни встаёт на свои места. Мною это достигается благодаря Белле, и, клянусь, мне никогда не надоест любоваться ею, беременной и с разрумянившимся от тепла воды лицом. Вынашивая под своим сердцем моего ребёнка, она излучает свет, сияние и жизнь и выглядит красивее, чем когда-либо прежде, и я замечаю, как покраснения на коже из-за моего пристального взгляда становятся лишь сильнее, но никак не могу перестать смотреть.

- Ты меня смущаешь, - говорит Белла с неким укором и погружается под воду глубже, из-за чего со своего расстояния я теряю возможность видеть живот, но это лишь заставляет меня передвинуться вплотную к наполненной ванне и опустить в неё свою правую руку, и прикоснуться к нему.

- Пойдёшь со мной завтра? Ты, конечно, не обязана, но на выставке декора должно быть интереснее. Я, впрочем, не заставляю. Можешь остаться и в гостинице, если устала, а я вернусь, как только смогу.

- Нет, я хотела бы пойти с тобой, если можно.

- Конечно же, можно. Я буду только рад, Белла. Поможешь мне с выбором. А теперь выбирайся из ванной. Вода уже остывает.

- Хорошо, - соглашается она и, опираясь о мою руку для поддержки, спустя пару мгновений оказывается в моих объятиях, обёрнутая в полотенце. Это был насыщенный день для нас обоих, и быстрый душ это всё, на что хватает моих сил, и после него я сразу присоединяюсь к Белле в широкой кровати, в которой вполне поместились бы и трое. В некотором смысле нас столько и есть, если не принимать во внимание тот факт, что третий человечек настолько мал, что как бы ещё и не находится с нами и в этом мире, но для нас он здесь. Его маму я обнимаю невероятно крепко, чтобы он точно почувствовал, что любим, и что его ждут, и при этом в наших обручальных кольцах отражается Эйфелева башня. Наш отель находится совсем не в двух шагах от неё, но из окна она всё равно видна, а Белла не захотела, чтобы я закрывал занавески, и потому сейчас мощный свет десятков тысяч лампочек и проникает в комнату и делает её не такой уж и мрачной и тёмной.

Мы засыпаем, глядя на внушительное сооружение из стали, а на следующий день вместе созерцаем различные элементы декора, использующиеся для обстановки ресторанов, и делаем перерыв только для того, чтобы пообедать, после чего снова возвращаемся в здание, где и проходит выставка. В соответствии с последними указаниями я выбираю вещи, которые Райли хочет использовать для обновления атмосферы обеденного зала, а когда заканчиваю с рабочими обязанностями, то останавливаю такси, и мы с Беллой опять направляемся в сторону Лувра, но в этот раз уже заходим внутрь. Сегодня у нас есть время, которое мы можем уделить осмотру музея, являющемуся исторической ценностью и считающемуся самым богатым во всём мире, и, приобретя билеты и аудиогид, мы оказываемся в здании старинного королевского замка. Его строили на протяжении тысячелетия, и оно является практически ровесником самого Парижа. В общей сложности в музее находятся около трёхсот тысяч экспонатов, но из них в залах выставляются лишь тридцать пять тысяч. Среди шедевров искусства разных цивилизаций, культур и эпох есть и скульптуры, и различные древности, и керамические, глиняные и бронзовые изделия, а также статуи, драгоценности и гравюры, но больше всего Беллу, конечно же, привлекают картины, в том числе и знаменитая «Мона Лиза» кисти Леонардо да Винчи.

Она первое, с чем ассоциируется Лувр у туристов из любой страны, ведь это самое знаменитое и загадочное произведение живописи в истории мирового искусства. Даже мне, не особо и интересующемуся и картинами, если, конечно, они не нарисованы Беллой, известно, что художник начал работу в 1503-1505 году, а последний мазок наложил лишь незадолго до своей смерти в 1516. Согласно официальной версии, это портрет Лизы дель Джокондо, молодой жены видного флорентийского торговца шелками Франческо дель Джокондо, которому и принадлежала идея заказать портрет супруги в честь рождения первенца, а Леонардо в свою очередь, согласно гипотезе, был в неё влюблён. Вроде как именно этим и объясняется его особая привязанность к картине и такое длительное время работы над ней, но всё это лишь догадки, а факт в том, что нам приходится ждать, чтобы подойти поближе и сфотографировать картину. Около неё, живущей в отдельном помещении и помещённой в пуленепробиваемое стекло в целях защиты от вандализма, которому в прошлом она неоднократно подвергалась, не говоря уже о похищении, всегда собирается довольно много людей. Но когда они немного расходятся, Белла делает столь желанный снимок, а потом я запечатлеваю и её саму на фоне картины.

Из-за стекла она сильно бликует, но я убеждаюсь, что на фотографиях её можно разглядеть, и только потом мы начинаем постепенно двигаться на выход. Стеклянную пирамиду около музея с камерой со всех сторон мы обошли ещё вчера, поэтому, немного полюбовавшись тем, как ночью выглядит и она сама, и Триумфальная арка, которую отсюда тоже отлично видно, мы с Беллой принимаем решение вернуться в отель. Ещё довольно рано, хотя и близится время приёма пищи, а завтрашним вечером у нас обратный рейс, и вряд ли нам захочется куда-нибудь ещё конкретно и серьёзно выходить, но я нисколько не грущу. Эта поездка не входила в мои планы, а получилось так, что я оказался здесь не один, а вместе со своей семьёй, и поэтому расстраиваться нет ни единого повода. Разумеется, это превышает всё то, о чём я думал, когда размышлял о том, чем будет заполнено оставшееся время до родов, и, ожидая, пока Белла будет готова спуститься вниз и в ресторан, чтобы поесть, я чувствую, что улыбаюсь.

Это ощущение сохраняется и тогда, когда после ужина мы возвращаемся в свой номер, и я втираю специальный, предупреждающий появление растяжек крем в кожу выпирающего живота. Мне нужно позаботиться ещё и о груди и ногах, но Белла неожиданно энергично и быстро перестаёт облокачиваться на меня и поворачивается в моих руках, оказываясь сидящей поверх моих бёдер, что незамедлительно вызывает желание внутри меня. Сейчас и вообще в нынешний период нашей жизни она особенно соблазнительна, и хотя ввиду происходящих с телом перемен мне и приходится значительно отстранить её от себя, чтобы раздеться и обнажить Беллу даже немного, ощущения, рождаемые близостью теперь, не сравнить ни с чем, что мы испытывали раньше. Они стали интенсивнее, ярче и пронзительнее в лучшем из всевозможных смыслов, и они не поддельные и не лживые, что отличало все эмоции, которые мы переживали в самый тёмный момент совместной жизни.

Они настоящие и подлинные, и они толкают нас за ослепляющую грань, стирающую границы и лишающую рассудка, внезапно быстро, рано и скоро, но Белла стала отзывчивее, а я, не сумев сдержаться, последовал за ней в то же преисполненное напряжением мгновение, когда наши сердца грозили выскочить из груди. Чувства были обострены до предела, и по моему позвоночнику прошла дрожь, а меня обуял жар, и я почти забыл собственное имя, стоило Белле склониться ко мне и прикоснуться к моим губам в нежном поцелуе. Он был настолько мимолётным, что показался сном, и, желая убедиться, что это не так, я обнимаю пытающуюся отдышаться на моей груди жену крепче. Она здесь и вполне реальна, как и то обстоятельство, что мы семья. Для меня на самом деле нет ничего важнее этого брака, уз между нами и счастья принадлежать Белле и осознавать, что остаток наших жизней мы проведём вместе. В нашу вторую и последнюю ночь в Париже мы наслаждаемся друг другом почти до самого рассвета и останавливаемся только с восходом солнца лишь для того, чтобы увидеть, как его первые лучи пронзают собой горизонт и конструктивные элементы Эйфелевой башни. Потом же мы уезжаем, но благодаря зрительной памяти забираем этот её образ с собой.

Предыдущая глава || Следующая глава