- Можно я?

- Ну, конечно же, да, - мгновенно откликаюсь я, молча и без всяких дальнейших слов передавая Эдварду бутылочку, за которой он, лёжа слева от меня, собственно, и протянул свою руку. Двадцатая неделя приходится на конец пятого месяца и знаменует собой середину второго триместра, а если роды произойдут на сороковой неделе, то и всей беременности тоже, и на данном этапе использование специальных средств, предотвращающих появление растяжек вследствие увеличения и растягивания кожи, становится как нельзя более актуальным.

В рамках подготовки ко сну я и хотела во второй раз за день намазаться кремом, но совсем не возражаю против того, чтобы это сделал Эдвард, и совершенно и полностью расслабляюсь, когда массажными, осторожными и предельно аккуратными движениями он начинает втирать его мне в живот. Область бёдер и груди также не остаётся без внимания, и я не знаю точно, в чём причина, но этот момент ощущается как самый интимный в моей жизни за последнее время. Совсем не потому, что секс окончательно в прошлом, а просто в силу того, что обнажиться в постели не так уж и сложно, но особенный вид доверия возникает лишь тогда, когда ты готов снять одежду перед человеком или, по крайней мере, сдвинуть её в сторону далеко не с целью физической близости. Между нами с Эдвардом всё так и есть, и я смотрю на своего мужа, пока он ласкает взглядом мой живот, скрыть который уже фактически не представляется возможным. Значительно округлившись, он всё больше поднимается вверх, в то время как талия размывается и исчезает. Три дня назад, а именно в прошлую пятницу мы были на очередном ультразвуковом исследовании, и, к счастью, оно не выявило никаких пороков в развитии, каких бы то ни было хромосомных аномалий или отклонений от нормы. Рост нашего сына неуклонно продолжается, а работа органов и систем совершенствуется. Нам удалось прослушать ритм его сердца с помощью обыкновенного стетоскопа, и я часто думаю о маленьких пальчиках, на которых уже растут ноготки, заранее испытывая некий страх относительно того момента, когда в будущем мне придётся его преодолевать и как-то их стричь, одновременно стараясь справиться с боязнью ранить собственного ребёнка.

Но сейчас меня вполне оправданно и необычайно радуют его шевеления и даже лёгкие толчки, и я знаю, что внутри меня он периодически переворачивается, отталкивается от стенок матки и перемещается между ними, и с каждым днём эти ощущения становятся всё более явными и различимыми. Не все из них доступны и Эдварду, и чувствует он, разумеется, лишь толчки, но мы всё равно близки, как никогда прежде. Это то, как и должно всё быть, когда вы женаты, ждёте ребёнка и собираетесь уже завтра отметить Рождество со своими семьями. Мои родители приехали ещё в преддверии выходных, но его мы отметим непосредственно с Карлайлом и Эсми, пригласившими нас всех к себе, и по этому поводу я и собираюсь испечь тыквенный пирог и печенье. Главное блюдо вечера на ней, и приготовить десерт это самое малое, что я могу сделать, и когда наступает утро, в большинстве своём для меня оно начинается с разогревания духовки. Не босая, но определённо беременная, я начинаю замешивать тесто сразу после завтрака, используя миксер до получения однородной пластичной массы, а потом выкладываю её в круглую и смазанную маслом форму, приподнимая края теста по её бортикам и заполняя основу тыквенной начинкой. Украсить пирог взбитыми сливками я смогу непосредственно только при подаче на стол, но выпекание, которое продлится тридцать-сорок минут, никто не отменял. На всякий случай я устанавливаю таймер, хотя и не собираюсь уходить с кухни, и, вытерев со стола, начинаю убираться.

Мои руки все в пене от моющего средства, и я никак не могу помешать тихо появляющемуся рядом Эдварду, когда он, окунув палец в ещё не использованное по назначению также приготовленною мною тесто для будущего печенья, пробует его на вкус. Но даже если бы у меня и была возможность убрать блюдо из зоны досягаемости, видя, как особенно по-домашнему и умиротворённо выглядит Эдвард, я бы вряд ли это сделала. Чуть ранее мама готовила эггног (прим.: густой коктейль из взбитых яиц и сливок с добавлением сахара, корицы и мускатного ореха), и, хотя существует и алкогольная версия данного напитка, она не добавляла в него ни коньяк, ни бренди и ни виски. Таким образом, я знаю, что Эдвард такой счастливый и находится в приподнятом настроении не потому, что напился, а просто из-за Рождества и находящейся в положении меня, и его объятия, в то время как я заканчиваю домывать посуду, приходятся мне более чем по душе. Но я всё равно неосознанно вздрагиваю, когда он слишком уж явно накрывает мой живот своими руками, ведь мои родители где-то в квартире, и в любой момент кто-нибудь из них может вполне зайти на кухню и оказаться в курсе того, что пока мы держим в тайне. Мы подумывали сказать всем сегодня, но я уже фактически отказалась от мысли раскрыть своё положение ввиду по-прежнему сохраняющейся некоторой опасности, грозящей нашему ребёнку, ведь до родов вся ситуация в целом так и будет оставаться в подвешенном состоянии, а его отец меня во всём не иначе как поддерживает. Собственно говоря, из-за этого я и чувствую особое сожаление и неприятие своих же действий, когда, тем не менее, вынужденно напоминаю ему об осторожности:

- Эдвард…

- Никто не увидит.

- Ну, а вдруг?

- Так теперь мне нельзя к тебе прикасаться?

- Всё совсем не так, ты же знаешь, - поворачиваясь лицом к мужу, говорю я, проводя рукой по его левой щеке, покрывшейся незначительным количеством щетины и потому немного колючей, но всё равно знакомой на ощупь. Позже и перед тем, как нам всем настанет время выезжать, он наверняка непременно побреется, и всё же я не считаю его обязанным это делать. Эдвард и сейчас является самим собой, и я готова простить ему некоторую, впрочем, отсутствующую неопрятность, пока он находится в гармонии со своим лицом и телом. В конце концов, я люблю его не за внешность, а за то, что невидимо глазу, и, смягчившись изнутри по сравнению со своей же версией минутной давности, я обнимаю Эдварда сильнее, чем, возможно, необходимо. И дышу им, и нахожу в его запахе успокоение, и слегка отстраняюсь, хотя и не отпускаю его совсем, только лишь из-за мамы, появившейся в дверях. То время, когда она или папа оценивали его, осталось уже давно позади, и теперь они относятся к нему с не меньшей заботой и вниманием, чем ко мне, и нам с ним больше не нужно сохранять дистанцию, как было тогда, когда Эдвард впервые после нашего воссоединения снова встретился с моими родителями. Но сейчас всё равно ощущается некоторая неловкость, быть может, из-за того, что мама задерживает на нас или, быть может, на одной лишь мне свой взгляд дольше ожидаемого прежде, чем всё же его отводит и проходит к холодильнику за кувшином эггнога. Суммируя всё это, я не виню Эдварда, когда, украдкой проведя по моему скрытому просторным платьем животу, он в конечном итоге ретируется с кухни. Здесь остаёмся только мы с мамой, и моё дыхание учащается задолго до того, как, наполнив свой стакан напитком и установив со мной зрительный контакт, она нарушает возникшую тишину и спрашивает:

- Ты случаем не беременна? – это простой вопрос, ведь в том, чтобы ответить «да» или «нет», а именно одного из этих слов и будет вполне достаточно, нет ничего особо сложного, но я не знаю, что сказать. Отрицать значит солгать близкому человеку прямо в лицо, но подтвердить и дать надежду в неутешительной перспективе может стать даже худшей вещью. Если бы я только знала, что может возникнуть такая ситуация, я бы поговорила с Эдвардом на предмет того, как мне следует реагировать, но этого не было. Мне следовало знать лучше, ведь это мама, а они всё и всегда знают, даже если мы в чём-то и не признаёмся, но я оказалась не готова. В связи со всем этим желать его присутствия совершенно естественно, но разумом я понимаю, что ни один человек не может быть со своим супругом двадцать четыре часа семь дней в неделю. Клятвы клятвами, и когда начнутся схватки, я буду нуждаться в Эдварде гораздо сильнее, чем он во мне, так же, как и Розали, менее двух недель назад рожая Грейс, испытывала потребность в Эммете. Но сейчас нет ничего, с чем я не способна справиться сама, и, несмотря на достаточное количество причин, по которым безопаснее попытаться переубедить близкого человека, я этого не делаю и с дрожью в голосе говорю всё, как есть:

- Да. Да, у нас будет ребёнок.

- О, милая. Я стану бабушкой, - тут же обнимает меня мама, и контакт между нами так силён, что она, вероятно, ощущает то, как изменилось моё тело, несмотря на свободные вещи, которые я теперь ношу, но мне всё равно. До этого момента мой увеличившийся живот видел лишь Эдвард, а сейчас его чувствует и она, и всё же я не чувствую дискомфорта и потребности отстраниться, ведь, пусть мы и живём в разных городах, родные люди и вопреки расстоянию и в условиях редких встреч остаются ими.

- Надеюсь, что так. Но только пообещай пока ничего не говорить папе…

- Но почему? Есть проблемы? С вами что-то не так?

- Нет, всё в порядке, но я хочу быть твёрдо уверенной, что всё так и останется. Мы вообще-то пока не собирались ничего и никому рассказывать…

- Хорошо, Белла, как пожелаешь. Но пол уже известен?

- Мама…

- Прости. Это ничего, если ты не хочешь этим делиться.

- Это ты извини. Я какая-то нервная.

- Не страшно. Просто знай, что я за вас очень рада. Мне бы хотелось и Эдварда поздравить, но полагаю, ты не хочешь, чтобы я к нему подходила.

- Лучше не надо. Я сама всё ему скажу.

- Что ж, пойду, отнесу твоему отцу пиво. Наверняка он уже его заждался, - говорит мама, забирая сразу две бутылки из ведёрка со льдом, и как раз в этот момент срабатывает таймер, что означает, что пирог готов, а мне пора ставить в духовой шкаф формочки для печенья. Но я с этим не спешу и прежде, чем она успевает выйти, обращаюсь к ней с вопросом, который меня внезапно и необычайно сильно взволновал:

- Как ты поняла?

- Ну, если забыть о том, что я тебя родила, то у меня определённо было время понаблюдать за тобой. За эти четыре дня ты наверняка чаще, чем думаешь, прикасалась к животу, когда считала, что никто не видит, и я сейчас совсем не об Эдварде говорю. Постарайся делать это реже, если не хочешь, чтобы позже и кто-либо из его родителей обратил на тебя особое внимание.

- Спасибо, мам, - отвечаю я, чувствуя признательность, ведь мне, и правда, было невдомёк, что конкретно меня выдало, но я использую полученный совет, когда по приезду к людям, которых считаю своими вторыми родителями, стараюсь держать свои руки при себе. Первоначально они заняты ёмкостями с пирогом и печеньями, хотя Эдвард и пытался отнять их у меня, чтобы нести самому, но стоит Эсми забрать десерты, как я сталкиваюсь с необходимостью контролировать себя. Он уже знает, до какой степени наблюдательной оказалась моя мама, но явно не собирается становиться менее заботливым и чуть ранее чуть ли не вырывал у меня из рук испечённые сладости не иначе как под её понимающим взглядом. Это уже перебор, ведь они весят всего ничего, а если между нами всё так продолжится и дальше, то не за горами момент, когда и Эсми или Карлайл тоже что-нибудь да заподозрят. Поэтому, когда мы с Эдвардом поднимаемся наверх и в его старую комнату, я всё-таки не выдерживаю:

- Ты, вероятно, этого даже не замечаешь, но ты слишком оберегающий. Как тебе кажется, сколько в совокупности весили те две формы?

- Я не знаю.

- Но ты вёл себя так, будто они непозволительно тяжёлые и весят, как минимум, килограмм двадцать.

- Тебе не нравится, что я хочу заботиться о вас?

- Я люблю твою заботу, но, и прости меня за эти слова, сейчас ты перебарщиваешь. Из-за этого и у твоих родных могут возникнуть вопросы, которых мне уже не удалось избежать в разговоре со своей мамой.

- Звучит так, будто своими чувствами я тебя душу, - грустно произносит Эдвард, и так не говорят, но его спина начинает выглядеть уныло и печально, в то время как, ссутулившись, сгорбившись и будто съёжившись, он продолжает раскладывать некоторые свои вещи по ящикам комода. Мы останемся здесь на ночь, и я вижу, как он принимается разбирать и мою одежду, доставая её из нашей общей сумки, но прерываю это, когда подхожу к нему и прижимаюсь к нему своим беременным животом, в котором, быть может, прямо сейчас наш ребёнок собирается толкнуть меня изнутри. Этого не происходит, ведь он не может никогда не спать, и ему иногда нужно и отдыхать, но эта близость всё равно приносит эффект, на который я и надеялась, и, выдыхая, Эдвард выпрямляется и расслабляется, и я думаю, что он уже меня простил, но всё равно не подавляю слова в себе:

- Ну, что ты такое говоришь? Ты не можешь меня душить, ведь ты – вся моя жизнь.

- Иногда мне кажется, что он вполне может меня затмить, и ты будешь любить его больше.

- Никто никого не затмит, - обещаю я, и мои руки смыкаются на груди у Эдварда и около бьющегося внутри неё сердца, там, где он в нежном, но крепком прикосновении прижимает их лишь ближе к своему телу, а затем и едва ощутимо целует костяшки моих пальцев. Если не считать моей вспышки, остаток дня и в особенности вечер проходит в тёплой и радушной атмосфере всеобщего единения. Мы все собираемся за столом, на котором чего только нет, а после, находясь у пышной ёлки, обмениваемся подарками и пьём чай с моими пирогом и печеньями, и каждая секунда, проведённая в кругу родных и близких, совершенно восхитительна и невероятна. В этом году я получила то, в чём нуждалась больше всего на свете, то, что нельзя купить ни за какие деньги, и, хотя я чувствую себя не особо и уютно, когда, почувствовав усталость, извиняюсь и ухожу наверх, едва часы сообщают о том, что пошёл одиннадцатый час вечера, я счастлива. Счастлива, быть беременной и быть замужем за Эдвардом, и особенно меня радует то, что он присоединяется ко мне наверху, хотя я об этом и не просила и даже ожидала, что он побудет внизу и со своей семьёй ещё какое-то время.

Если бы он спросил, я не стала бы возражать, но мы не говорим об этом и спустя несколько минут, переодевшись ко сну, ложимся в кровать. Она узкая и рассчитана на одного человека, ведь здесь ничего не изменилось с тех пор, как Эдвард ночевал в этой комнате в последний раз, но с ним мне и в тесноте уютно. Она лишь заставляет нас прижиматься плотнее друг к другу, и, засыпая, я чувствую, как он вырисовывает круги на моём животе. Должно быть, преимущественно из-за него он и покинул гостиную вслед за мной. Вероятно, ему банально не хватает возможности прикасаться ко мне столько, сколько хочется, ведь я фактически это запретила, и таким образом среди ночи я неоднократно просыпаюсь от того, что мой сын, откликаясь на действия явно неспящего Эдварда, общается со своим отцом, невзирая на то, что им обоим лучше бы спать. Вместо этого они будят меня, но в то же время их взаимодействие обладает и усыпляющим эффектом, и к утру, несмотря на довольно-таки активную ночь, я чувствую себя вполне отдохнувшей. Эдвард же ещё спит, что не лишено смысла, да и в целом в доме царит тишина, что говорит в пользу того, что я, вероятно, проснулась первой, но возвращаться в кровать мне уже совсем не хочется, и, как можно тише приведя себя в порядок, я решаю спуститься вниз.

Гирлянды на ёлке, разумеется, отключены, а на кухне и в гостиной идеальный порядок, в наведении которого накануне вечером я тоже по уму должна была принять участие, и, не зная, чем ещё заняться, недолго думая и обнаружив все необходимые ингредиенты, я начинаю готовить пудинг. Он будет готов как раз к завтраку, и к тому моменту, когда дверь кухни, которую я прикрыла, чтобы снизить уровень шума и никому не мешать, открывается, являя моему взгляду Эсми, пудинг уже находится в духовке, предварительно разогретой мною до ста девяноста градусов. Ему необходимо примерно полчаса, чтобы приготовиться, а непосредственно перед подачей я полью его вареньем, но пока желаю Эсми доброго утра, и она отвечает мне тем же, отмахиваясь от моих слов, которыми я пытаюсь извиниться за своё вчерашнее раннее исчезновение.

- Ничего страшного. Мы и сами не сильно долго сидели после того, как вы с Эдвардом ушли. Если ты беспокоишься об уборке, то не стоит. Твоя мама настояла на том, чтобы помочь мне с этим, а потом мы вчетвером ещё немного поиграли в карты, потому как за Элис неожиданно приехал Джаспер, и они уехали к нему, и, собственно говоря, на этом вечер и закончился.

- То есть, её нет?

- Нет, но она взяла с собой конспекты и всё необходимое и недавно мне звонила. С ними всё в порядке, и они оба уже на занятиях.

- Так это, и правда, нормально, что я вчера ушла?

- Более чем, родная. Я только по-прежнему переживаю, что утка была сухой.

- Ну, что ты, мама, всё было очень вкусно, - в отрицании качаю головой я, ведь мне действительно понравились и салаты, и основное блюдо под клюквенным соусом, фаршированное яблоками и черносливом. Я не налегала на всё подряд, но для меня уже давно не секрет, что Эсми потрясающе готовит, и, хотя мгновением позже она и говорит о том, что от неё, по всей видимости, не укрылось, это справедливое наблюдение никак не связано с тем, что что-то мне пришлось не по душе.

- Но я заметила, что ты не очень много и ела и ничего не выпивала.

- Просто некоторое время назад я принимала антибиотики. Не хотелось рисковать, - однозначно вру я, ведь слежу за собой, принимаю все назначенные Джессикой витамины и стараюсь избегать массового скопления людей и мест, где можно подцепить простуду и заразиться, а болеть мне сейчас никак нельзя. В очередной раз за последние три месяца я проигнорировала алкоголь совсем не по той причине, которую озвучила, а просто потому, что это не то, что можно употреблять, будучи беременной, но об этом моём состоянии Эсми никак не может знать, и, чтобы уж точно избежать развития этого разговора, я меняю тему. - Скоро будет готов мой пудинг, - с этими словами я достаю тарелку, в которую и собираюсь переложить своё блюдо по истечении необходимого количества времени, но в этот момент происходит непредвиденное, и, выскользнув из моих рук, она падает на пол и разбивается.

- Осторожнее, Белла.

- Прошу, Эсми, прости меня. Я не хотела. Это вышло случайно, - вот теперь я действительно чувствую себя виноватой и уже почти наклоняюсь, чтобы начать собирать осколки, но меня останавливают тёплые и по-матерински нежные руки, и я им беспрекословно повинуюсь, вспоминая, что могу порезаться, если острые грани ранят мою кожу.

- Нет, девочка, не трогай их. Я сейчас сама всё уберу, только возьму совок. А ты лучше отойди назад, - просит Эсми и прежде, чем я понимаю, что к чему, крепко и в слегка покачивающих движениях обнимает меня. Поскольку то, что и заставило моё тело внезапно вздрогнуть и тем самым уничтожило целостность предмета, бывшего в тот момент в моих руках, до сих пор ощущается мною, я знаю, что и она также чувствует правду, которую мы с Эдвардом так тщательно оберегаем. - О, Господи. Неужели я права? У вас будет малыш? Я вчера так толком тебя и не обняла, а сейчас понимаю, что изменилось.

- Прости, Эсми. Мы не хотели говорить, пока я ещё на опасном сроке, но сейчас он так резко шевельнулся. Обычно такая реакция бывает лишь тогда, когда ко мне прикасается Эдвард, вот я и оказалась не готова.

- Надеюсь, мой сын рад, что станет отцом?

- Даже больше. Он счастлив.

- А я счастлива за вас и, если хочешь, из остальной части своей семьи ничего никому не скажу. Ни Элис, ни Карлайлу.

- Мне неудобно о таком просить, но я буду признательна, если пока это останется между нами.

- Я без проблем сделаю так, как ты скажешь, Белла.

- Спасибо, мама, - благодарю её я, снова обнимая, а после позволяю не только убрать осколки, но и достать уже готовый пудинг из духовки. Мне бы хотелось заняться и тем, и другим, ведь именно по моей вине тарелка вообще разбилась, но Эсми ясно дала понять, что мне лучше не приближаться к опасной зоне на полу, а что касается второго пункта, я бы почувствовала себя совсем скверно, если бы история повторилась. Таким образом, то, что я осталась в стороне от всех этих хлопот, наверное, не иначе как к лучшему, но что точно хорошо, так это то, что ни Эдварда, ни кого-либо ещё не было рядом, пока из моих рук выскальзывала посуда. Не знаю насчёт остальных, но он бы точно прибежал на соответствующий звук и испугался, возможно, даже сильнее меня, и кто знает, сколько у него ушло бы времени на то, чтобы полноценно успокоиться. Поэтому да, это определённо замечательно, что он не стал свидетелем картины, в которой я опрометчиво чуть было не начала собирать осколки голыми и ничем не защищёнными руками. Учитывая его порой подавляющую заботу, всё только что произошедшее однозначно относится к категории тех вещей, которых Эдварду лучше не видеть. Я не могу оградить его от всего, как бы сильно ни хотелось этого добиться, но и в том, чтобы уберечь любимого человека в мелочах, есть некоторая прелесть, ведь из них и складывается наша жизнь.

Предыдущая глава || Следующая глава