Я смотрю на маленькую девочку, абсолютно незнакомую и постороннюю, но, несмотря на всё это, она, сама того не зная, заставила меня остановиться прямо посреди тротуара. Люди вынуждены огибать препятствие, в которое неожиданно для самого себя я превратился, но мне всё равно, если я мешаю им тем, что так внезапно замер, едва увидев малышку на другой стороне улицы, и не двигаюсь с места уже, кажется, целую вечность. Ребёнку едва ли сильно больше года, но, возможно, именно поэтому моё тело и застыло, а я словно обернулся статуей. На моих глазах девочка делает ещё не слишком уверенные шаги навстречу человеку, который, вероятно, приходится ей отцом, они улыбаются друг другу, и он явно счастлив, когда она, наконец, оказывается в его объятиях. Я смотрю на них, но думаю лишь о себе, своей потере и том, что всего каких-то полтора года спустя мог бы вполне оказаться на их месте и смотреть, как уже моя дочь встречает меня после работы.

Но этого не будет, и каковы бы ни были сейчас мои мысли, это не отменяет того, что в нагрудном кармане моей рубашки находится то, из-за чего мы с Беллой и потеряли нашего ребёнка. Мы снова сорвались, и это уже далеко не в первый раз, но теперь, спустя месяц, прошедший с того дня, всё ощущается так, будто отныне мы никогда не остановимся. Наверное, это правда, ведь нам больше незачем и не ради кого сдерживаться. Меня переполнила боль, и я хотел умереть, и очень даже возможно, что это желание и сейчас при мне, но по какой-то причине я всё ещё жив. Мы с Беллой так и не поговорили обо мне, потерявшем себя в грязном переулке и под дождём, о ней, нашедшей меня и вернувшей обратно в квартиру, и о том, что в процессе я пытался, правда, безуспешно, доказать самому себе, что между нами ничего не изменилось, но это и неважно. Не имеет значения даже то, что именно Белле я должен быть благодарен за своё спасение, ведь мои чувства совершенно иные, и, скорее всего, то, что мы уже давно не ощущаем необходимости в том, чтобы делиться друг с другом своими переживаниями и тревогами, даже к лучшему.

Много всего было сказано ещё тогда, когда я забирал Беллу из больницы, и с тех пор ни у кого из нас не появилось желания возвращаться к тому разговору. Может быть, это и хорошо, а может быть, и нет, но какая теперь разница? Всё, что могло случиться, уже случилось, и, как ни старайся, ничего поправить не удастся, ни словами, ни действиями, но мы и не пытаемся ничего сделать с возникшей между нами дистанцией. Мы замкнутые, отчуждённые, отчаявшиеся, и сближает нас не общая утрата, как должно было бы быть, а зависимость, в которую именно я нас и погрузил. Всё, что сейчас происходит, это исключительно моя вина и больше ничья.

Мне хочется остаться и ещё очень долго смотреть на девочку, но даже если бы она не оказалась на руках своего отца, и они не начали удаляться в неизвестном направлении, это не моя жизнь. Быть может, со стороны она и прекрасна, но я, подсмотрев лишь за одним её фрагментом, почувствовал исключительно невиданное прежде удушение, как будто кто-то сомкнул руки на моей шее и перекрыл мне доступ к столь необходимому кислороду, и больше ничего. Наблюдать за чужим счастьем я явно не в силах, и, даже будучи под кайфом, я довольно часто умудряюсь ощутить нехватку воздуха. Лёгкие словно отказываются выполнять заложенную в них природой миссию или просто выходят из строя из-за того вреда, которому подвергается мой организм в целом, но я уже не пытаюсь себя спасти. Всё даже хуже, учитывая, что у меня, кажется, исчезло желание и Белле помочь, оттащить её от края пропасти, а при необходимости и вытащить её оттуда, если она всё-таки уже упала. Да, наверное, я всё ещё хочу как-то всё сгладить между нами, но уже без крайних мер, решительных действий, угроз и запугиваний. Ни на что из этого я более не готов и не смогу пойти. С меня хватит ссор, криков и выяснения отношений. Множество раз я пытался переломить ситуацию, вытащить нас из бездны, но мои старания не увенчались успехом, и я думаю, что теперь просто сдался, раз уже без всяких просьб и напоминаний снова и снова, как только появляется немного лишних денег, покупаю дозу. Мне хотелось бы сказать, что она лишь для Беллы, но это не так. Теперь я такой же, как и она, более не думающий о пагубных последствиях и просто желающий как можно дольше пребывать в состоянии забытья. Но всё равно мне далеко не всегда хочется возвращаться домой после работы, и, тем не менее, я не могу позволить себе бродить где-нибудь часами, потому что, даже если мне и не нравится то, в кого превратилась Белла, и кем стали мы оба, я по-прежнему должен быть с ней. Поэтому, войдя в квартиру, я сразу же прохожу на кухню. Чаще всего Белла ждёт меня именно там, и сегодняшний вечер не исключение. Кажется, что она худее некуда, и изо дня в день я чувствую потребность накормить её, чтобы Белла хотя бы по части своей фигуры стала прежней, но очевидно, что это невозможно. Нашим организмам уже почти никогда не нужна еда, и даже если я бы мог заставить Беллу хоть что-то съесть, вряд ли её тело не отвергнет пищу. Вопреки всему тому, что происходит между нами, мне хочется, чтобы мы хотя бы раз обняли друг друга, но всё, что я могу сделать, это просто дать своей Зефирке то единственное, что нам теперь необходимо. Увы, но прикосновения в этом списке больше не значатся.

Без всяких предисловий я протягиваю ей пакетик с порошком в надежде на то, что она просто поблагодарит, даже если меня всего уже заранее лишь передёргивает от её возможных в таком случае слов, но, конечно, признательность это совсем не то, что испытывает Белла. Подобные чувства уже давно остались в прошлом, и мне противно, что, даже догадываясь о её целиком и полностью отрицательной реакции и о том, что мой поступок не будет оценён, я всё равно хотел ей угодить. Я, правда, всё понимаю, и неважно, что я сделаю, ощущение наполненности и ребёнок к ней не вернутся, но вся эта ситуация мне глубоко осточертела. Протест против отношения Беллы глубоко в моей душе лишь усиливается, грозя вырваться из-под контроля, когда она говорит о том, что и так очевидно, особенно для меня:

- Это же порошок, Эдвард.

Прежде я тут же начал бы конкретно оправдываться, хотя и ненавижу чувствовать себя виноватым, особенно без весомых на то причин, но сейчас я не извиняюсь и не собираюсь этого делать. Нравится ей это или нет, но она либо примет то, что есть, либо пусть терпит до того дня, когда я смогу накопить достаточно денег, или идёт работать сама, если считает, что в состоянии получать больше. Не похоже, что существуют другие варианты, но мы-то оба знаем, что, несмотря на первоначальное возмущение, Белла просто согласится на неугодный ей сейчас порошок.

- На большее не хватило денег.

- Но от него никакого эффекта, ты же знаешь.

- Но это всё, что мне удалось достать, и хватит кричать на меня. Просто вдохни и успокойся. Когда ты не колешься, то становишься такой сукой, - лишь выговорившись, я осознаю, что именно сказал, и да, наверное, я в шоке от того, как назвал Беллу, но мне не жаль, что эти слова вырвались из меня. Быть может, я уже давно думал о них, и хотя правда, должно быть, и колет ей глаза, обида, которую я, вероятно, нанёс Белле своей неосторожностью, меня не беспокоит и нисколько не терзает. Даже тогда, когда мою голову пронзает истинная боль, физическая и в лучшем случае грозящая мне потерей сознания, а в худшем и более серьёзными последствиями.

Я всё осознаю, а именно то, что Белла ударила меня бутылкой из-под пива, которую я открыл накануне вечером, а она, вероятно, допила в течение дня, но, больше не контролируя своё тело, чувствую, что оседаю на так вовремя оказавшийся рядом стул. Перед глазами всё вращается и кружится, и я, боясь рухнуть на пол, цепляюсь за стол, чтобы до этого всё же не дошло. Должно быть, Беллу охватывает понимание произошедшего, потому что я чувствую её руки в своих волосах, но даже осторожные касания ощущаются довольно болезненно, и я почти отшатываюсь от неё, хотя и по тому, какой испуганной она выглядит, понимаю, что зла мне Белла не желала. Как чуть ранее и я, она просто не ведала, что творит. Кажется, это фраза как нельзя лучше описывает суть наших нынешних взаимоотношений.

- О, Боже, Эдвард, у тебя кровь, - Белла явно в панике и суетится вокруг меня, но это в сочетании с её словами, так точно характеризующими моё состояние, лишь усиливает головокружение, от которого я страдаю. Мне совершенно не на пользу то, что она выглядит нервной, желая коснуться нанесённой мне раны, но одновременно боясь сделать лишь хуже и своим вмешательством только усилить ту боль, что я уже испытываю. Я бы попросил Беллу успокоиться, если бы сам не нуждался в том же самом, и поэтому я даже благодарен возможности немного побыть одному, когда Белла отлучается за телефоном. Возвращаясь, она звонит в скорую помощь, и, хотя я и не уверен, что это так уж и необходимо, никоим образом не возражаю. Наверное, потому, что мне, кажется, даже говорить больно, но в какой-то момент, пока мы ждём приезда врачей, и Белла, заставляя меня морщиться от нового приступа боли, прикладывает к моей голове завёрнутый в полотенце лёд, я просто не выдерживаю:

- Сумасшедшая. Ты могла меня убить... - мой голос тихий, потому что сил кричать на Беллу у меня уже давно нет, и даже сейчас, когда с моей стороны это было бы вполне оправданно и заслуженно, наорать на неё я не могу. Она, и правда, могла забрать мою жизнь, но вполне возможно, что даже не осознаёт этого до конца. В глубине души я так и думаю, и лишь то, что Белла выглядит действительно сожалеющей о своём поступке, раскаивающейся и искренне переживающей обо мне и о том, как много крови я теряю, немного смягчает мои мысли по поводу человека, ближе которого вообще-то у меня никого и нет. Даже если мне немного и нравится то, как дёргается Белла в ожидании приезда врачей, и то, как она, вероятно, вся изнервничается, когда в больнице нас изолируют друг от друга, чтобы оказать мне всю необходимую помощь, я не настолько сволочь, чтобы не проникнуться словами, содержащими в себе подлинное беспокойство. Разумеется, в мгновение ока они находят путь к моему сердцу, и я осознаю, что пусть моя девушка и нанесла мне тяжкие телесные повреждения, за что кто-то другой на моём месте мог бы её и к ответственности привлечь, я всё же не такой. Мне больно, и я думаю, что вполне могу рухнуть в обморок, но знаю, что прямо сейчас продолжаю любить Беллу, и даже нисколько не сомневаюсь в силе своих чувств.

- Прости меня, родной. Пожалуйста, прости... Скорая уже едет.

Я ничего не отвечаю, потому что не знаю, что вообще должен сейчас чувствовать. Во мне ведь могло бы быть и больше ярости, но я, кажется, не особо и сержусь. Быть может, это от того, что боль затмевает собой все остальные эмоции, но ощущение такое, будто я и не могу, как следует, разозлиться на Беллу, что бы она ни делала, и что бы между нами ни происходило. Я молчу, и, наверное, именно поэтому время от времени она и продолжает извиняться, и тогда, когда я сам, хотя и при поддержке со стороны, спускаюсь вниз, и в машине скорой помощи, и гораздо позже, уже в больнице. Всё это прекращается лишь благодаря тому, что Беллу просят подождать в приёмном отделении, но, ожидая, пока подействует обезболивающее, и, сидя на кушетке, бесконечное множество минут, в течение которых мне накладывают швы, я предчувствую, что, как только мы окажемся дома, всё начнётся сначала, ведь я так ничего и не ответил. Белла действительно заговаривает об этом, едва за нами закрывается входная дверь, и глубоко внутри я ругаю себя за то, что сразу же не дал понять, что нисколько не сержусь.

- Прости за всё. Я, и правда, сука, - тихо говорит Белла, и в её голосе горечь и печаль. Никто из нас, проходя в гостиную, даже не разулся, и мы находимся в полной темноте, но именно в этом я и нуждаюсь, опасаясь, что из-за включенного света у меня лишь снова заболит голова, неприятная пульсация в которой только-только начала проходить. Я сажусь на диван и боюсь того момента, когда Белла, проходя мимо, возможно, щёлкнет клавишей выключателя, но беспокоюсь я совершенно напрасно. Наверное, темнота это то, что нам обоим одинаково нужно, и хотя при данных условиях Белла для меня лишь неясный силуэт, едва видеть её гораздо лучше, чем иметь полное представление о реальности и при этом с новой силой страдать из-за раны, которая ещё очень долгое время будет заживать. Но со временем и от неё не останется и следа, и именно об этом я и говорю Белле, которая всё ещё обеспокоена. Даже в темноте я чувствую это, и, как и обычно, мне хочется всё исправить. Может быть, я и идиот, если по-прежнему стараюсь починить то, что восстановлению уже не подлежит, но иначе я просто не могу.

- Всё пройдёт, Белла, и ты не такая. Ты просто устала. Иди ко мне, - прошу её я, потому что она, хоть и рядом, всё равно держится на расстоянии, а мне, несмотря на то, с чем я столкнулся исключительно из-за совершённых ею действий, всё ещё необходимо чувствовать тепло её тела, прижатого к моему. Я будто оживаю, когда Белла, наконец, подходит ближе, и спустя всего одно стремительное движение моих рук она там, где и должна быть. Мы обнимаем друг друга, и между нами всё относительно хорошо, но Белла всё равно на грани по-прежнему разбивающих мне сердце слёз, когда я слышу её почти неразборчивые из-за этого слова:

- Я знаю, что со мной трудно, и тебе очень тяжело снова и снова угождать мне, но ты должен меня простить. Умоляю, Эдвард...

- Только не плачь, - в ответ прошу её я, потому что ненавижу то, какой разбитой она выглядит, когда терзается чувством вины. Конечно, мы оба сломлены, и это наше обычное состояние, но сейчас Белла кажется мне особенно уязвимой, и больше всего остального я хочу её утешить. - Всё будет хорошо.

- Тебе очень больно?

- Нет, если только чуть-чуть. Не о чем переживать. Я и сам виноват. Я обозвал тебя, и я заслужил то, что получил, а ты всё правильно сделала.

- Я ведь, и правда, могла убить тебя...

- Даже не думай об этом, Белла, не нужно. Ты у меня самая лучшая.

Что бы иногда я ни чувствовал по отношению к ней, как бы порой ни думал о том, чтобы расстаться навсегда, без неё счастливым мне всё равно не быть. Даже когда всё плохо, своей редкой и чаще всего случайной улыбкой она способна согреть моё сердце, пусть и совсем ненадолго, и я люблю её, безгранично и беззаветно. Эти эмоции вновь поглощают меня, и хотя я уже и научен горьким опытом и знаю, как легко они могут притупляться, сменяясь совершенно иными, единственное, что я сейчас делаю, это отгоняю от себя дурные мысли и просто смотрю на Беллу. В какой-то момент она не выдерживает, и её голова опускается на моё плечо. Быть может, я и должен сердиться из-за наложенных мне швов, но всё, что занимает мои мысли, так это то, как же невероятно правильно ощущается наш контакт и то, что, засыпая, Белла по-прежнему прижимается ко мне, а я помогаю ей лечь до того, как она окончательно погружается в сон. В моём распоряжении целая кровать, и нам совсем необязательно ютиться вдвоём на тесном диване, но сегодня он кажется мне особенно привлекательным, и я просто снимаю с неё одеяло прежде, чем возвращаюсь к Белле и ложусь рядом с ней, тщательно укрывая наши тела. Вполне возможно, что уже завтра мы бесповоротно возненавидим, друг друга, ведь между нами всё совсем неопределённо, и рана где-то под моими волосами лишь подтверждает это, но сейчас я вдыхаю запах Беллы, и мне кажется, что только благодаря ему я вообще ещё жив.

Чуть не убила Эдварда "самая лучшая" Всё обошлось, отделались швами, но вообще всё могло бы быть и хуже...

Предыдущая глава || Следующая глава