- Мадлен повесилась.
Эммет, прислонившись к косяку, негромко дышит. В необхватном черном пальто и таких же черных туфлях, он, бледный, мрачно предвкушает мою реакцию и вопросы.
Темные волосы взъерошены, в глазах погасли добрые огоньки. Я была права, он выглядит усталым, выжатым. В нем ровно столько же неверия, пусть и бессильного теперь, сколько во мне. Просто у мужчины было больше времени с ним смириться.
- Это правда?
- Чистая…
- Значит, ты уверен?
- Белла, - он без юмора усмехается, запрокидывая голову, - у меня адрес морга. Скажи, это похоже на неуверенность?
Я против воли вздрагиваю.
- Адрес?.. Тебе звонили из?..
- Из московского танатологического отделения №4.
Цвета перед глазами становятся ярче. Комната, свет, Эммет в черном, неожиданная новость – все вдруг кажется несуществующим, неверным. Такого не может быть, это нереально. Чья-то выдумка, дурной сон, фантазия. Мадлен была слишком самолюбивой дрянью, дабы себя повесить. О нет.
- Она приехала в Москву…
- Две недели назад, - Танатос, кашлянув, кое-как разувается, все еще не отходя от стены, - теперь надо что-то делать с этим… а что?..
Его растерянность, наслаивающаяся на усталость, превращает лицо Каллена-младшего в совсем плачевную картину: глубокие бороздки морщин на лбу, опустившиеся уголки губ, побелевшие пальцы. Он стоит, смотрит на вешалку для одежды, но никак не может вспомнить, что именно собирается повесить на нее. Не чувствует на себе тонкого пальто.
- Делать с чем?
Внезапно сменяя бас Натоса на свой баритон, нежданный голос Эдвард слышится за моей спиной. Мгновенье – и я чувствую его ладонь на спине, постепенно перебирающуюся к плечам. Рядом.
Серо-голубые озера Медвежонка, теперь больше похожие на крошку льда с кровью и водой, затягиваются чем-то прозрачным.
- С кем, - поправляет он, мотая головой из стороны в сторону. Сжимает руками пуговицы на своей одежде, не готовый мириться с тем, что они отказываются раскрываться.
- Мадлен, - шепотом, воровато оглянувшись, нет ли сзади Карли, докладываю мужу я. Привстаю на цыпочки в стремлении дотянуться до его уха. – Эммет говорит, она повесилась…
- Что сделала? – аметисты вспыхивают, обдав нас обоих самым настоящим пламенем, но в то же время что-то тяжелое в их глубине с грохотом обрушивается вниз. Погребает под собой живое.
- Да что вы все заладили?.. – окончательно утерявший силы Танатос чудом не сползает по косяку двери вниз. Он тяжело опускается на пуфик возле прихожей, сжав руками переносицу. На его висках видны вены. – Да! Да, мать вашу!.. И я ни черта не могу сделать!
Натос ругается шепотом, однако достаточно громко, чтобы быть услышанным. Эдвард, мгновенно побледневший вслед за братом, но еще не до такой степени уверившийся в правоте его слов, подходит к Медвежонку. Кладет руку на его плечо.
- Мне хоронить теперь… - с дрожью сообщает Каллен-младший, глянув на брата действительно слезящимся взглядом, - вот скажи, зачем?.. Почему здесь?..
- Это было здесь?
- Отель «Интернационалъ» у Кремля. На полотенцах.
Только лишь представив эту картину, я испуганно накрываю рот рукой.
Ксая, по-моему, передергивает.
- Ты уверен, Натос?
Зажмурившись, тот грубо, почти мстительно смеется. Скидывает ладонь брата с плеча.
- Нет, Эд. Я шучу. И шутит криминалист, что мне звонил. И персонал отеля тоже шутит… все, как один… никто не уверен…
- Прости, Эммет…
- Если бы только наши эти «прости» что-то решали, - сжав виски пальцами, бормочет тот.
Он все же снимает пальто. Скидывает едва ли не на пол, к грязи с ботинок, ничуть не заботясь о его сохранности. Эммету плевать на все, кроме единственно важного обстоятельства в данный момент. И его злость, помноженная на беспомощность и отчаянье, не дает мужчине как следует вдохнуть.
Эдвард, огорошенный подобного рода известием, выглядит не лучше. У него опускаются плечи, темнеет взгляд. И я начинаю различать на любимом лице ту суровость, которой он столько времени боялся
- Папочка!
Мелодичный детский голосок, стрелой врезаясь в сгустившиеся в коридоре тучи, разгоняет какую-то часть своих облаков.
Каролина, в белом, как ангелочек, вбегает в прихожую, без труда находя среди нас своего самого главного человека. Зовет его, улыбаясь.
Когтяузэр, серой тенью следуя за маленькой хозяйкой, горделиво держит хвост высоко поднятым. Но на морде его удовлетворения больше нет. Похоже, даже кот понимает, как здесь все наэлектризовано…
- Котенок мой, - Танатос, за секунду надевший на лицо улыбку, пусть и вымученную, раскрывает объятья.
Он не успевает подняться с пуфика – дочка врезается в него раньше, обхватывая ручонками за огромную шею. И виснет, отказываясь отпускать, чмокая в щеки.
- Ты пришел!
Ксай отступает ко мне, с легким кивком, должно быть, что-то означающем, поглядев на брата.
Я снова чувствую мужа рядом, на талии. Мне спокойнее, этого не отнять. А Ксаю, как никому, это известно.
Впрочем, следует отметить, что и сам Аметистовый на грамм, на секунду, но расслабляется рядом со мной. По крайней мере, его спина уже не такая идеально-прямая, а на лбу уменьшается число морщинок.
- Ты чего? – Каролина, недоуменная видом Каллена-младшего и несильным поглаживанием по спине, пристально смотрит в отражение своих глаз на его лице, - ты заболел, папочка?
Нотка беспокойства, окрасившая ее тон, придает Танатосу сил.
- Ну что ты, просто устал, - как можно нежнее поглаживая ее шевелюру, он делает все, дабы отвести подозрения.
Но даже Карли, которая уже научилась порой замечать то, что не надо, видит в его глазах слезы. Слезы, которые, почему-то, созревают при ее прикосновениях, при взгляде на нее. А медвежьи сильные пальцы обхватывают ее талию крепче, чем полагается.
- У тебя глаза мокрые… - мрачнея, сообщает малышка.
- Конечно, - со всей серьезностью подтверждает Медвежонок, - ведь за окном дождик, ты видела? Сильный такой… у меня и пальто мокрое, не только глаза, Малыш.
- Ты грустный.
Мужчина маскирует полувсхлип под покашливание. Прочищает горло.
- Цифры, солнце.
- Цифры?
- Цифры, - подхватывает Эдвард, заметив, что непробиваемость Медвежонка на эмоции близка к своему пределу, - крыла «Мечты», нашего самолета. Мы с папой никак не можем их посчитать.
- Ты не умеешь считать? – не верящая не то что этой фразе, а вообще существованию подобного факта в природе, Каролина обидчиво, недоверчиво супится.
И мне, и ей чудесно известно, как Эдвард любит математику и как легко она ему дается. Они с Эмметом один раз решали на спор физико-математическое уравнение… я была поражена листом, исписанным формулами в поисках того самого одного-единственного правильного ответа.
- Очень сложно, - насилу выдавливает Эммет, поднимаясь с девочкой на ноги. Берет ее на руки, прижимая к себе, с любовью приглаживая растрепавшиеся волосы.
Из гостиной еще слышны веселые песни Олафа и стенания Анны. Они ищут Эльзу и, похоже, до сих пор не нашли. А Роз явно не нравится смотреть мультфильм одной. Сейчас и она придет. И вот она уже не поверит в сказку о крыле…
- Каролина, Малыш, - я протягиваю к юной гречанке руки и Эммет, рассудив верно, с ее согласия отдает дочку мне, - пусть решают свои скучные задачки по математике, м-м-м? Они недолго с дядей Эдом посидят в папином кабинете, а потом придут к нам. Я права?
Братья, замершие друг рядом с другом, с теплом кивают своему маленькому Солнышку. Прогоняют с лиц все то, что ей не понадобится.
- Но мы же договаривались покушать вместе…
- А мы попьем чай, - нахожусь я, перехватываю ее и прижимаю к себе посильнее. Весь ее наряд такой мягкий, кожа – бархатная, а запах ванильного мыла подсказывает, что за золото у меня в руках, - все вместе. Так получилось, Малыш. Давай их простим.
Карли задумчиво склоняет голову вправо, оглядывая мужчин с подозрением.
- Но папа и Эдди придут позже, правда? – в конце концов, осведомляется она.
- Обязательно, - отвечаю за братьев, увлекая девочку за собой обратно в гостиную. Слышу, что Розмари поднимается со своего места, намеренная разузнать, что здесь происходит. Вовремя.
Натос и Ксай остаются за нашими спинами. Они ждут пару секунд, пока мы скроемся в гостиной и лишь затем, судя по звукам, направляются к лестнице на второй этаж.
Кабинет Эммета – самое безопасное, достаточно звукоизолированное и просто удобное место. Им нужно поговорить, нужно высказать свои мысли и принять решение, что делать дальше.
Узнать подробности я всегда успею…
Сейчас на мне куда более важная и нужная задача – обеспечить покой в семье, сыграть спектакль для Розмари и Каролины достойно, без фальши.
У нас все хорошо. Все в порядке.
…На полотенцах.
Черт. Ну и что. И что… и что… все хорошо.
Мысленно продолжая убеждать себя и держа маску спокойствия, больше сходящую на веселье, я приношу теперь и свою племянницу обратно к телевизору.
Большой, всего в десять раз меньше, чем стандартное полотно кинотеатра, он встречает нас громким выкриком Олафа:
- А Я?..
И смехом оленя-скакуна какого-то горе-принца.
- Белла? – Роз, стоящая рядом с диваном, внимательно всматривается в мое лицо.
- Все в порядке, - просто отзываюсь, опуская малышку на мягкие подушки, - производственные казусы.
О да… это они.



Олаф рассказывает о своей мечте увидеть лето. Он хочет собирать цветы, плести венки, играть на лугу и петь песни на закате. Он мечтает погреться на солнышке и увидеть, каким оно может быть теплым. Предел его желания – пляж. Белоснежный песок, чудесная лазурная водичка и много, много содовой. У Олафа для такого случай припасены солнцезащитные темные очки и крем для загара.
Плохо только одно, Олаф – снеговик. И Анна, и ее новый друг понимают, что ему не суждено позагорать на пляже…
Каролина, хоть и смотрит этот мультфильм далеко не впервые, прижимается ко мне, бормоча слова сожаления о несбыточности мечты одного из самых ярких персонажей диснеевской сказки. – Зайчонок, но ты же помнишь конец, - мягко напоминаю я, приглаживая ее роскошные волосы, - Эльза подарит Олафу маленькую личную тучку… и он всегда, всегда будет в безопасности, даже на солнце.
- Но тут-то он еще не знает этого, - Карли, по-детски супясь, ерзает на моих руках. Устраивается удобнее, прижимаясь близко, но расслабленно. Не так крепко и отчаянно, как раньше.
- Совсем скоро узнает, - чмокаю ее макушку, как всегда делает Эдвард, кладя на нее подбородок. Снеговик, закончив петь, собирается указывать героям, что делать.
Пока моя девочка поглощена мультфильмом, она не слишком думает о папе и дяде, ушедших наверх решать какие-то непонятные, срочные вопросы. В конце концов, я здесь, мусака была вкусной, а к чаю родные обещали вернуться. Я надеюсь, они смогут состроить хотя бы улыбки… мне безумно жаль Каролину. Я знаю, как она любила свою мать, кем бы та не являлась. И потому это особенно суровое наказание для такой светлой малышки – мало того, что Мадли была сучкой, так она еще и покончила с собой, не проявив к своему ребенку хотя бы толику материнской любви.
Я покрепче обнимаю юную гречанку.
- Я тоже тебя люблю, - шепотом, хихикнув, сладко отвечает Каролина.
- Мой котенок, - нежно протягиваю, прикасаясь к ней еще одним поцелуем.
Сероглазое создание довольно и доверчиво откидывает голову мне на плечо, лениво перебирая пальцы правой ладони. Она заинтересована кольцом, но пока ничего не спрашивает. Пока мультик интереснее.
В то же время Розмари мультфильмы совершенно некстати. Во-первых, мне кажется, она что-то заподозрила относительно Калленов, а во-вторых, она терпеть не может зиму, а почти весь мультик– зима. Розмари постоянно мерзнет в России.
Но даже для нее неожиданно нашлась компания.
Голди Микш, гувернантка Карли, домоправительница Эммета. Оказалось, они с мамой родились в одном городе на юге штата Мэн с разницей в полтора года, и обе воспитывали в одиночестве сыновей, которые позже переехали в Россию. У Голди это Каспер, топ-менеджер какой-то компании, а у Роз Фелим, архитектор со стажем, отправленный регулировать строительства какого-то нового бизнес-комплекса в центре Москвы. Так что у них нашлись общие интересы.
Прямо сейчас, устроившись на креслах чуть поодаль от нас, женщины обсуждают какую-то русскую традицию – вполголоса, конечно.
Розмари интересна тема, я вижу, но при всем этом ей очень хочется понаблюдать за нашими взаимоотношениями с Карли, этого не скрыть. Миссис Робинс удивлена моей любовью к детям. К Каролине. И ее взаимностью мне.
- Белла? – Малыш, отвлекаясь от экрана телевизора, задумчиво смотрит на меня. В ее глазах пробегают искорки предвкушения.
- М-м?
- Я хочу тебе кое-что показать… посмотришь?
- Ты хочешь другой мультик?
- Нет, другое… - Каролина прикусывает губу, смущаясь. Капелька румянца видна на ее красивых щечках.
- Конечно, - не заставляя девочку ждать и сомневаться, что я желаю увидеть то, что она собирается показать, отрывисто киваю, - принесешь? Или нужно куда-то пойти?
- Это… подарок для Эдди, - она на мгновенье заминается, но быстро выправляется, подбирая слово. Опускает глаза.
- Даже так? Что за подарок?
- Я покажу, - радуясь моему интересу, Каролина просительно тянет мою ладонь на себя, - пойдем, Белла. У меня в комнате. Я тебе покажу.
Я поднимаюсь, привлекая внимание Роз и Голди, попивающих кофе из маленьких фарфоровых чашечек здесь же, в гостиной.
- Мы ненадолго, - успокаиваю их обеих, качнув головой, - скоро придем. Малыш, поставь мультик на паузу.
- Я потом перемотаю, - Каролина, одновременно восторженная и взволнованная, торопится меня увести.
- Ты сама его сделала? – пока мы поднимаемся по лестнице, выводящей из коридора первого этажа на второй, зову я, - подарок?
- Ага, - девочка вздыхает, насилу выдавив подобие улыбки, - мне кажется, ему должно понравиться… просто он их столько мне дарит…
- Ты – его главный подарок, солнце, - посмеиваюсь, взъерошив ее кудри, - по-моему, он и сам тебе это говорил.
- Тогда подарки мастерят подарки, - каламбурчиком отвечает юная гречанка, чуть более встревоженно, на гласных срывающимся голосом. И поднимается быстрее.
Девочкин маршрут в коридор, потом на лестницу, а затем, из холла второго этажа, в свою спаленку мне предельно ясен. Мы уже минуем больше половины.
Только вот откровением становится, что путь пролегает именно через кабинет Эммета. Поздно доходит, почему Карли ускоряется.
Вот что за «подарок» дяде Эду…
- Эй! – ошеломленная ее хитростью, чуть-чуть промахиваюсь в стремлении перехватить ладошку. Каролина неотвратимо ускользает к нужной, хорошо ей знакомой двери.
Смоляные пряди мелькают в воздухе, прежде чем Карли, громко постучав, распахивает дверь и сразу же ступает внутрь. Не ожидая даже ответа.
Она стоит, в своем белом облачении ангелочка, и часто дышит, изучая огромными глазами обстановку представившейся картины. Ее руки стискивают шов юбки.
Но в ту же секунду, когда до сидящих внутри братьев доходит, кто на пороге, в ту секунду, как Карли делает еще движение вперед, поддавшись своему любопытству, по коридору разносится неожиданно властный, громкий и немного грубый баритон Эдварда. Приказывающий.
- НИ ШАГУ БОЛЬШЕ!
Мы с малышкой, похоже, замираем одновременно. Я – на отдалении четырех шагов от нее, она – на отдалении четырех с половиной от дяди.
А эхо баритона все вибрирует от стен, наполняясь новой силой звучания. Это правда, Эдвард?.. На Карли?.. Мне не снится?!
Каролина моргает, ошеломленная таким приемом, а ее нижняя губа безвольно опускается вниз. Ладошки вздрагивают.
- Закрой дверь, - строго, но уже не грубо, уже тише, говорит Эдвард. Просит.
Карли, как марионетка, подчиняется без лишних слов. Хватается за ручку, так отчаянно, что мне становится жаль ее, и, испуганная, захлопывает дверь. Отшатывается от нее, как от огня, вжавшись в стену напротив.
Пустые серо-голубые озера утыкаются в пол.
- Малыш, - я подхожу к девочке, становясь рядом. Я – это примерно две с половиной Каролины. У нас не такая большая разница в размерах, - ну что ты такое выдумываешь? Мы же с тобой читали, помнишь, как любопытной Варваре на русском базаре…
Каролина внезапно отрывается от дерева под ногами, погасшими глазами всматриваясь в мои. Поджимает дрожащие губы.
- Он на меня накричал… - тихо-тихо, будто бы наступил конец всему, протягивает она.
- Карли…
- Он никогда на меня не кричал, - всхлипнув первый раз накануне начинающей слезной истерики, юная гречанка вдруг с силой стискивает зубы, зажмурив глаза.
Зрелище не просто жалкое… зрелище – мировая скорбь. По атласным щечкам Каролины начинают катиться маленькие слезинки.
- Золотце, ну что ты? - я приседаю рядом, не желая смотреть на девочку сверху вниз. Протягиваю ей руки, приглашая в объятья, которые мисс Каллен сразу же принимает. Вжимается, практически, в меня. – Это все глупости, моя хорошая…
Каролину трясет уже всю. Она ничего не может с собой поделать. И в глазах страх, самый настоящий.
- Накричал…
- Он не потому, что злится на тебя, Карли. Дело в том, что им с папой нужно немного поработать, вот и…
- Накричал, - ничего не слыша, просто продолжает повторять малышка. Со всхлипами.
Ее плечики опускаются, сникает вся фигурка, волосы липнут к личику от слез.
- Не надо, - поглаживая ее дрожащую спинку, прошу я, - это того не стоит.
Каролина не верит мне. Прижимается крепче, держится сильнее, но… не верит. Горько, едва слышно плачет.
Мы все еще рядом с кабинетом и это, мне кажется, не лучшее местоположение. Разговору Калленов не стоит мешать.
Однако, как только я поднимаю девочку на руки, намереваясь отойти хотя бы к креслам холла, дверь злополучной комнаты раскрывается.
Обладатель аметистов с грустным выражением лица и раскаяньем, что буквально лучится от него, делает осторожный шаг наружу.
Моя девочка, будто ища защиты от человека, что всегда ее защищал сам, утыкается в мое плечо. Прячется.
Эдвард морщится, услышав ее всхлип.
Он, побледневший, с россыпью морщинок на лице, выглядит уставшим и потерянным. Видимо, выяснились подробности… или всплыли факты.
Я напрягаюсь.
- Моя маленькая, - не глядя на свой внешний вид, говорит Алексайо проникновенно и тепло, чем сразу же пленяет, - котенок…
Нет ни грубости, ни проскользнувшей строгости, ни чего-либо еще. Того Ксая, что накричал на свою девочку, будто бы и не существует вовсе. Нам показалось.
Карли лишь крепче вжимается в меня.
- Малыш, - не бросает попыток Аметистовый, на сей раз действуя более складно и решительно, если можно так сказать. Подступает к нам вплотную, с сожалением, немым извинением взглянув и на меня, и рукой, очень трепетно, касается спинки племянницы. Подрагивающей. – Прости меня, пожалуйста. Я не имел никакого права так с тобой говорить.
- Кричать, - сдавленно бормочет мисс Каллен.
- Да, кричать. Именно кричать. Я ужасно поступил, принцесса.
Карли супится. Я чувствую все выражения ее лица из-за тесного контакта с кожей. Малыш не тяжелая, ее совершенно спокойно можно держать и десять минут, и пятнадцать. Но Эдварду этого хочется больше. Аметисты мерцают.
- Каролин… - просит Ксай, уже явнее поглаживая ее спинку, - я больше никогда так не поступлю. Извини меня. Я тебя люблю.
Все, что знает. Все, что правда. В мгновенье.
И отступает от кабинета окончательно, закрывая за собой дверь. В щелочку, за мгновенье до этого, я вижу, как Эммет что-то убирает со стола. Шелест бумаги. Есть фото?..
Вот она, причина крика. Если бы Каролина увидела, вскричали бы, наверное, все…
- Это потому, что я пришла без спроса? – хныкая, спрашивает девочка.
- Я немножко испугался, если быть честным, да, - Эдвард нехотя кивает, но прекрасно дает понять мне, что страх его обязан не внезапному появлению племянницы, а ее реакции на предмет обсуждения, на правду, - но потом я увидел, что это ты. И мне стало очень стыдно.
Мисс Каллен недоверчиво смотрит на дядю, все же оторвавшись от моего плеча. Темные ресницы хмуро нависают над радужкой.
- Иди к нему, - подбадриваю юную гречанку, чуть сильнее сжав для привлечения внимания. Вдохновляю, надеюсь.
- Только не ругай меня…
- Не ругаю, - Эдвард, заметивший, что она готова, с обожанием забирает маленькую красавицу себе. Прижимает к груди, целуя черные волосы, и любовно трется носом о ее щеку. Так же, как и всегда. Пытается выгнать то ненужное воспоминание о крике.
Карли в растерянности.
- Я не буду больше так делать… так приходить… - сдавленно бормочет она.
- Малыш, когда я с папой, действительно лучше подождать, пока мы придем, - признает истину Ксай, - если это, конечно, не очень срочно. Но сегодня виноват я. Простишь меня?
Он так смотрит на Карли… я, против воли, улыбаюсь.
Жалостливо, с просьбой понять и дать прощение, но в то же время с крохотным прищуром, милым видом, доброй односторонней улыбкой. Выглядит самим собой, демонстрируя, что ей нечего бояться.
Малышка не выдерживает.
- Да, Эдди… я тебя люблю, - и, позабыв о своем маленьком горе и том нюансе, случившемся между ними, с тяжелым вздохом обвивает дядю за шею.
- Ты же мой котенок, - Алексайо с непередаваемой нежностью ласкает племянницу, проявляя к ней больше обожания, чем обычно (если такое, конечно, может быть). Все из-за Мадлен. Кажется, мы все теперь настроены залюбить Каролину настолько, насколько это возможно. Дабы компенсировать потерю…
- Поцелуй в честь примирения? – хитро зову я, вклиниваясь в этот маленький кружок счастья, - для нашего Эдди, м-м, Карли?
Мое солнышко смешливо щурится, засмущавшись.
- Все поцелуи для Эдди, - поправляет юная гречанка, вытягивая шею и чмокая дядину щеку. Левую, ту, что ближе всего.
- Полностью с тобой согласна, - со смехом привстаю на цыпочки, касаясь правой стороны его лица, оставленной мне. Холодной, но теплой. Грубой, но нежной. Уникальной.
Зацелованный нами Эдвард смущенно хмыкает.
- Эдди сейчас как Олаф растает…
- Ну и ладно, - Каролина по-деловому приглаживает его волосы, потеревшись носиком о нос дяди, - Олаф потом обрел свою тучку, которая никогда не давала ему таять…
- А у меня таких целых две, - все еще не спускающий с лица улыбку, довольный, успокоенный тем, что истерика девочки сошла на нет, а ее любовь неизменна, Алексайо привлекает нас обоих к себе, тесно обняв. Его глубокий вдох отражается на наших лбах поцелуями:
- Я люблю вас, девочки.



Домой мы возвращаемся в одиннадцать часов вечера.
Эдвард паркуется в гараже, въезжая в гостеприимно открытые ворота, и нам с Розмари не приходится идти по размокшей подъездной дорожке к дому. Вместо этого следует просто открыть дверь и подняться на несколько ступенек. Сухих.
Мама, дремавшая на заднем сиденье после чаепития с нами, а затем, отдельного – с Голди – сразу же, пожелав нам спокойной ночи, отправляется к себе. Она выглядит усталой, но успокоенной. Похоже, эта семейная вылазка, что бы она в себе не несла, все же благотворно повлияла на миссис Робинс. И мой спектакль «Счастливая семья без проблем» удался.
Это хорошо. Хотя бы с одного фронта затишье.
Мы с Эдвардом, предоставленные сами себе, тоже не видим другого пути, кроме как в спальню. Ксай и сам выглядит усталым, но едва видит, как я зеваю, с усмешкой побыстрее ведет по коридору в направлении «Афинской школы».
Я никогда не сниму эту картину со стены. В этом доме, в новом, она будет нашим талисманом. Семейной реликвией.
На душ, пусть и расслабляющий, сил совершенно не остается. Да и на заигрывания тоже.
Мы с Алексайо, переодевшись, просто ложимся в постель. И, неотвратимо желая чувствовать друг друга рядом, сплетаемся в тесные объятья.
- Вот этим хороша большая кровать, - мягко улыбаюсь, целуя его шею, - некуда убегать…
Муж с любовью поглаживает мои волосы. Точь-в-точь как кудри Карли сегодня.
- Считаешь, я уходил от разговора?
- Нет. Просто здесь нам никто не помешает.
- Бельчонок, - он грустно, в большей степени тяжело выдыхает. Я чувствую, как напрягаются под моими пальцами его мышцы, - я не хотел бы говорить об этой… ситуации, - он с трудом подбирает слово, - на ночь. Тебе еще приснится…
- Если приснится, то приснится, - отметаю, чуть прикусив губу, - Ксай, я переживаю не меньше тебя и не меньше Эммета. Я очень люблю Каролину. Мне нужно знать.
- И до утра эта информация никак не сможет подождать?..
- Утром можно не найти времени, да и Розмари уезжает. На обед у нас запланирован осмотр дома, если ты помнишь, - при упоминании того места, где наконец полноправно будем хозяевами в статусе супругов у меня на душе теплеет, не глядя на всю мрачность, что натворила вокруг Мадлен своей кончиной, - а еще ты наверняка будешь работать над чертежами… Ксай, если ты не очень сильно устал, пожалуйста, расскажи мне то, что ты знаешь. Можно кратко, если совсем невмоготу…
- Белочка, завтра… не получится. С домом. Послезавтра, хорошо? Мне кровь из носа нужно сдать определенный чертеж.
- Ты так увиливаешь от темы про Мадлен?
- Я просто не хочу обижать тебя, - он с сожалением гладит мою скулу костяшками пальцем, - ты извинишь?
- Извиню. Только… Ксай, - просительно бормочу я, легонько поглаживая материю его майки на груди. Недвусмысленно.
Обычно упрямый, но в эту исключительную ночь мною переупрямленный, Алексайо обреченно выдыхает. Смиряется.
И признается, ничего более не утаивая:
- Я боюсь исказить факты, Белла. И заодно обелить себя…
Я приподнимаюсь на локте, опираюсь на подушки и смотрю на его лицо. Напряженное, и в то же время немного испуганное. Как у малышки этим вечером.
- Обелить? – качая головой этому слову, нежно прикасаюсь к его щеке, - Эдвард, ты не виноват в этой смерти.
- Возможно, - он неуверенно кивает, отводя глаза. Но от моей руки не отказывается, - просто есть несколько фактов… и они убедительны.
- Какие? – перехожу на кожу висков, особое внимание уделяя крайним волоскам. У Эммета они поседели, у Эдварда еще держатся… но уже тоже близки. Уже блеклые, тусклые и… светлеющие. Мой аметистовый...
- Мадлен мне звонила, - прищурившись в преддверии моей реакции, произносит муж, - пару дней назад.
Я даже не знаю, что на такое ответить.
- Вот как…
- Белочка, ради бога, не обижайся, - Серые Перчатки вдруг сникает, горько поглядев на мое лицо. Его собственное искажается от страдания, - я никогда и никому тебя не предпочту. Какие бы ни были условия.
Его беззащитность и отчаянье болезненны для меня самой.
- Ш-ш, я верю, - убеждаю я, легонечко чмокнув его плечо, - ты уже не раз мне доказал.
- Белла, - Эдвард, переключая мысли, накрывает мою голову своей широкой ладонью, пряча и шрамы, что оставила лестница резиденции Ронни, и в то же время лаская волосы, к которым относится с особым трепетом, - в принципе, я хочу, чтобы ты знала и была уверена: я тебе не изменю. Никогда. Я тебя не предам.
Двадцать шестое февраля… мастер… портрет. Мне становится немного неуютно, но близость Ксая и он сегодняшний, он, вот такой, откровенный, любимый, разгоняет неудобство.
- Да, я верю, верю тебе, - вздыхаю, не имея ни капли сомнений, ему кивнув. Обнимаю покрепче, - но, Эдвард, к слову… Розмари сказала мне, что у вас есть какая-то песня… «он старше»? «Он был старше»? Я толком не запомнила. Но я послушала ее… и Эдвард, - проникнувшись моментом, как можно сокровеннее смотрю в свои уникальные, невероятные глаза. В самую их прекрасную суть, открывающую путь в душу. Любуюсь, - я тоже хочу, чтобы ты знал, что я никогда не повторю того сценария. Я принадлежу тебе.
Мужчина с улыбкой разгоняет мое беспокойство, отвечая на простой взгляд десятком нежнейших поцелуев. В лоб.
- Я верю, - эхом повторяет мою фразу он, - такого не случится. Ты меня любишь.
- Я счастлива наконец слышать это от тебя, - посмеиваюсь, разглаживая морщинки у его глаз. Касаться Эдварда - это уже необходимость.
- Только правда и ничего, кроме правды…
- Ага, - подражая Каролине, криво улыбаюсь, подмигивая ему. Но потом серьезнею, пристальнее заглядывая в аметисты. Припоминание Карли дает свои плоды.
Ксай видит. От него, мне кажется, в принципе ничего невозможно скрыть.
- Она звонила мне во время работы в кабинете. Два раза за один день с разницей в полтора часа.
- Она хотела… чего-то конкретного?
- Она говорила, - Серые Перчатки едва уловимо морщится, задумываясь, - о том, что кто-то за ней наблюдает… и кто-то будто бы ждет удобного случая, чтобы… - он делает глубокий, наполняющий вдох. Прочищает горло, - Белла, она подразумевала свою скорую смерть. И хотела увидеть Каролину.
- Такому не бывать, - бескомпромиссно заявляю я. Чудесно знаю, что и Эдвард так же считает. Эта женщина слишком сильно расстраивала малышку. Она ломала ее, день за днем, час за часом. И, пользуясь любовью дочери, терзала и без того кровоточащие раны. Глумилась над ней в угоду собственных интересов.
- Я сказал это, слово в слово, - Ксай морщится по-настоящему, - и она перестала звонить. А сегодня…
Я понимаю его намек. Кладу свою ногу на бедро мужа, подтверждая близость наглядным способом.
- У вас есть версия, что это не самоубийство?
По спине бежит холодок. Здесь пахнет жаренным…
- Она не только есть, за нее всеми руками и ногами «за» следователь, приставленный к этому делу, - Ксай запрокидывает голову, вмиг ощущая подушку неудобной, - но круг подозреваемых пока слишком широк.
Я нерешительно смотрю на свои ладони. Обручальное кольцо, пальцы, русла вен… и вспоминаю, все вспоминаю о мисс Байо-Боннар, особенно отмечая ухоженные руки и красные ноготки. Совершенство снаружи оказалось прогнившим насквозь внутри. Только даже при этом условии, узнав о ее такой скорой смерти, мне жаль эту женщину. Она утеряла ориентиры, предав самое важное, что есть в жизни. Возможно, за это и наказана?
Если Бог существует, он видит все. Мы не имеем права бросать собственных детей. Их любовь величайшее сокровище, а не данность. Люди, которые забывают это, и есть нелюди.
- Понимаешь, в чем тут соль… - Ксай прикусывает губу почти до крови, - это я с ней такое сотворил. Я, взяв ее девочкой, на год старше тебя, превратил все… вот в это. И, по сути дела, из-за меня…
- Неправда, - прерываю его, не давая договаривать такие глупости, - Эдвард, ты дал ей больше, чем кто-либо, ты сам это знаешь.
- Итог тоже важен. А итог какой, моя девочка?..
- Ты не виновен за каждого, кто решит свести счеты с жизнью. Не смей даже думать так.
Я вздыхаю, касаясь его лица ощутимее. Справа, слева, на лбу. Глажу и целую, обводя самые дорогие свои уголки. И правой частью наслаждаюсь ничуть не меньше, чем левой.
- Солнышко… - блаженно протягивает Эдвард, подаваясь мне навстречу. Не стесняется этого желания.
- Солнышко для солнышка, - я завершаю свой небольшой тур ласки у его бровей, - это лишь малая часть того, что мне хочется для тебя сделать, любимый.
Ксай хмыкает, благодарно кивнув. Обнимает меня, давая просто делать тоже самое. Без единой ремарки.
И я обнимаю. Я знаю, что ему нужны эти объятья. Вечно виноватому, вечно грызущему себя, вечно сомневающемуся в таких вещах… но теперь он не один. И я не позволю всему этому раз за разом доводить его больничной койки.
Инфаркт…
Никогда. Не при моей жизни.
Жизни…
- Она точно мертва? – с сомнением, не скрывая этого, в конце концов задаю свой вопрос я. Эдвард готов к нему, он его ждет. И он хочет поскорее со всем закончить.
- Мертва, - ответ отражается тремя глубокими морщинами на лбу мужа, - незадолго до того, как прибежала Карли, следователь отправил нам фото… если бы она их увидела, я не думаю, что смогла бы потом… мне пришлось…
Ему нелегко об этом говорить, хоть все уже и в прошлом.
Я только сейчас, похоже, представляю, каково было для Ксая повысить на обожаемую девочку голос. Он мягок с ней, добр к ней, никогда не заговаривает о наказаниях. А здесь…
- Это было вынужденной мерой, - сама успокаиваю Аметиста, запустив пятерню в его волосы, - мы оба знаем.
- Она расплакалась, Белла, - Эдвард поджимает губы, взглянув на меня с отвращением к себе. Самоуничижением, - а я должен быть первым, кто утирает ее слезы, а не вызывает их.
- Эдвард, порой нам приходится чем-то пожертвовать, чтобы сохранить нечто большее. Поверь, это происшествие забудется уже через пару дней окончательно, а вот те фотографии… остались бы с ней на всю жизнь. Ты спас ее, Ксай. В который раз.
- Знаешь, Бельчонок, - он со снисходительной улыбкой прикрывает глаза, - по части оправдания меня тебе нет равных. Пора в большую политику.
Я посмеиваюсь, крепче обвиваясь вокруг мужа.
- Просто ты зациклен на плохом, а я вижу полную картину.
- Полная картина в твоем понимании состоит лишь из хорошего?
- Ну уж точно не такого количества дурного, каким наделяешь ее ты, мой хороший.
Его уверенность подтаивает на последней фразе. Очень заметно.
- С тобой лучше не спорить, да?
- О да, - вздыхаю, приникнув к его плечу, и несколько раз нежно, но с намеком на близость его целую. Ксай пахнет клубникой, простынями и собой. Это лучше любого парфюма, чистая правда. И я не устану его в этом убеждать.
Мы замолкаем. Тому располагает обстановка вокруг и время суток, тишина в доме, который еще два дня будет таким же пустым, не считая нас. Розмари завтра уезжает, а Рада и Анта позвонили сегодня своему боссу, попросив остаться на день рождения крестника. Его решили справлять на день позже.
В какой-то степени, это радует. Оставшись одни, перетерпевшие три дня без друг друга в полном смысле этого слова, мы с Ксаем сможем, наконец, отдаться эмоциям. И разворотить эту несчастную кровать.
Эдвард нежен со мной, в его касаниях нет подтекста, и я нежна с ним не менее сильно. Но сознание – упрямая штука. И на каждое незатейливое прикосновение, на каждое дуновение вдоха на коже печет и ощущаются где-то внизу мурашки… причем у кое-кого вполне явные, материализованные, скопившиеся крепнущим бугорком под поясом пижамных штанов.
Мне не терпится выпустить все его напряжение наружу… а себе забрать наше общее удовольствие, столь ощутимое физически, что порой даже не верится. Ни с кем, никогда и нигде мне не было так хорошо. Не будет.
Правда… еще не все решено. А это может повлиять на время столь желанной близости.
- Эммет сказал мне, это произошло в России… ну, с Мадлен.
Эдвард мрачнеет. Он, видимо, тоже на какое-то время погрузился в мысли более приятные, чем насущные проблемы.
- Да, в отеле в центре. Поэтому отель лично проплачивает расследование, дабы не было антирекламы.
- Но если тело в Москве…
- Да, Белла, - без труда угадывая мои мысли, решительно повторяет Эдвард. И обреченно в то же время, - похороны тоже пройдут здесь. Через несколько дней.
Я ежусь. За окном темно, крапает дождик, вне кровати как-то холодно и одиноко, а без Эдварда и вовсе ледяная пустыня. Мне неуютно.
- Каролина не узнает, - не вопросом, а скорее утверждением произношу я.
- О похоронах нет. И обо всем… тоже. Не сегодня. Она недостаточно сильна, чтобы это вынести, в таком возрасте. Пусть помнит ее живой.
Его голос трескается, как лед. И вода, выливающаяся из-под него наружу, затапливает нас болью Карли. Представлением того, что она может испытывать, безвыходностью ситуации, в которую попала. Светлая, восхитительная девочка. За что с ней так? День за днем, раз за разом?..
Мой ангел…
- Пусть помнит живой… - шепотом соглашаюсь я, клубком свернувшись у талии Каллена. Без него не только холодно, без него еще и страшно. Я сказала Розмари чистую правду, Эдвард для меня больший отец, чем все остальные, чем Рональд. Только рядом с ним я ощущаю себя в полной безопасности, где бы мы не находились.
Бесценное чувство.
- Ладно, белочка, хватит, - Алексайо, ответно прижав меня к себе, зарывается лицом в мои волосы, - обещай мне об этом не думать слишком много. Я не желаю тебя пугать.
- Это уже случилось, Эдвард. Больше ты не испугаешь.
- И все равно, - его тон обретает упрямство, а на моих волосах теплое мятное дыхание, - не бери в голову. Пожалуйста.
Я ерзаю на своем месте, стремясь подобраться поближе к его лицу. Мне нужно, очень нужно коснуться его губ. Я соскучилась по нашим поцелуям, последний из которых состоялся лишь этим утром.
- Я люблю тебя…
Моя мечта становится реальностью. Податливые, горячие губы мужчины сразу же отвечают, не выжидая ни мгновенья. В них бережность, обожание и тепло. Такое, какое еще поискать стоит.
- Взаимно, мое сокровище.
Я веду по его щеке кончиками пальцев. По обеим щекам. Убираю волосы со лба, разглаживаю его морщинки, с лаской подарив каждой по маленькому поцелую, не обделяю своим вниманием его челюсть и чувствительное место чуть ниже мочки. Я хочу, чтобы Эдвард видел мои слова наглядно каждый день, чтобы каждый день имел уверенное подтверждение им. И никогда, никогда даже ни грамм не сомневался, что не только он, но и я готова его залюбить.
- Душа моя… - протягивает Ксай, когда я прижимаюсь своим лбом к его, чтобы затем спуститься к губам. Уже ставший традицией маршрут.
- Душа моя, - не искажая, ничего не меняя, отвечаю я. Сокровенно.
И целую. Крепко. Любяще. Как целуют души…
С трудом оторвавшись друг от друга, мы устраиваемся в прежней, знакомой позе по центру большого супружеского ложа. Оба на боку, я – спиной к груди Алексайо, он – заслоняя меня от окон, крепко обняв руками за талию и упрятав под собой и одеялом. Чтобы никто не покусился.
Однажды небольшой журнал по психологии рассказал мне, что именно такое положение во сне является наиболее доверительным. Любовь в чистом виде.
«У вашей пары есть будущее, а у брака – надежда быть вечным».
Благодарю…



Три дня.
Три дня долгих, беспробудных, нескончаемых событий, планов, гонок и… ночей.
Каролина, засыпая в постели с папой, такая беззащитная и нежная, вызывает мигрени просто от того, что рядом. Эммет смотрит на нее, видит ее и понимает, что больше малышка никогда не увидит родной матери. Нет у нее матери. Теперь во всех смыслах этого ужасного слова.
И была Мадлен достойной или нет, была хорошей или плохой, ей не желали такой участи. Никто не желал, даже он, хотя у него, как у перво-наперво пострадавшего, были на это все уважительные причины.
Но видит Бог, узнав от следователя, набравшего его номер как один из главных контактов в телефоне Мадлен, что та мертва, Эммет не возликовал.
Его накрыло… спокойствие. Только не то, что радует и расслабляет, а то, что высасывает все силы, постепенно превращаясь в апатию. Боль, отчаянье, сожаление – все приходит позже. Первым одолевает это ужасное состояние невесомости… когда ни земли, ни неба нет. И неизвестно, что делать.
Час за часом, день за днем, ночь за ночью.
Расследование продолжается, ищут какие-то доказательства, свидетельства, какие-то факты… а их нет. Либо это чудесно спланированное убийство, либо – удар под дых, действительно суицид. Но в эту версию даже ему меньше всего верится. Мадлен эгоистична.
Однако вскрытие следов насильственной смерти не обнаружило…
А похороны – завтра.
А сил нет…
Еще и Эдвард просил сообщить ему точное время. Он хочет прийти туда. И, видимо, придет с Беллой. Вряд ли она его отпустит одного…
Как же это на самом деле хорошо, когда ты не один. Когда есть к кому прийти и к кому обратиться… не за сексом. Только не за сексом…
У Эммета снова болит голова. Он стоит в коридоре, прислонившись к холодной стене лбом и воспаленными мыслями, сбитыми размышлениями пытается проанализировать ситуацию и хоть сколько-нибудь адекватно оценить свои действия. Их дозволенность. Их правильность. И их последствия… если сейчас он все испортит, вполне может больше и не увидеть ее… а этого ужасно, ужасно не хочется.
Внутри Медвежонка что-то перевернулось, едва он поцеловал Нику. Как теперь жить с воспоминанием об этом ощущении, но не имея возможности его повторить, он не знает.
Эммет пытается списать свое поведение на общее состояние. Из-за боли в голове остановился на полдороги к дому… из-за того, что покалывают мышцы, решил не рисковать… из-за того, что квартира так близко к офису, подумал, что, возможно, имеет право… из-за того, что его квартира-то, в принципе… хотя это как раз самое жестокое и глупое оправдание. Он никогда не посмеет предъявить его. Только не этой девушке.
Впрочем, выбор мал. Либо нажимать на звонок и надеяться, что откроют, либо тихонько умирать здесь. Каллену жизненно необходим тот кофе, что умеет варить только Фиронова. На его сухих губах привкус гвоздики и корицы, а в горле жжет, предвкушая мягкость тех нескольких капель сливок, без которых ее шедевр – не шедевр. Сама признавалась.
Минута… две… три… это нестерпимо. У Вероники есть что-нибудь от головы? Может, она уже успела отыскать аптеку невдалеке?..
К черту!
По сознанию, изболевшемуся и усталому, стучат двойным, чугунным молотком.
К черту, да…
К черту…
Где-то краем мыслей надеясь, что девушка на дежурстве, в гостях, на работе, в магазине, Каллен несильно жмет на дверной звонок.
Секунда.
Нет.
Секунда.
Нет.
Секунда.
…Да. Открывают.
В такт тому, как по чистой лестничной площадке достаточно нового дома разлетается трель дверного звонка, замки на двери щелкают, раскрываясь.
И Вероника, во всем своем великолепии, появляется на пороге.
Она снова в домашнем сером платье, снова с узлом волос на затылке и снова с удивленными, немного встревоженными глазами. На лице нет макияжа, что выдает его природную красоту, а в ушах сережки. Золотые, в виде крохотных бабочек.
Эммет едва ли не пьяно улыбается, пустив в сознание мысль, что Ника и сама похожа на бабочку… а еще – на зайчонка из-за любви к серому цвету, а еще – на фею из каролининой сказки…
- Здравствуй, - первой, не зная толком, что говорить, Вероника пытается понять происходящее по глазам нежданного гостя. А он их отводит. У него предательски, по-мальчишески начинают дрожать коленки.
- Привет, - бормочет он. Боль нарастает, потому что тело поддается порыву немного расслабиться. Квартира Ники – его квартира – обдает теплом и уютом, которого здесь не видали, наверное, с момента покупки – десять лет назад. Это создание обладает удивительной способностью преобразовывать мир вокруг себя.
- Заходите… заходи, - Вероника, вдруг почувствовав себя неловко, отступает в сторону. Ее щеки загораются румянцем, - зачем вам… тебе стоять в коридоре?
Она все еще путает «ты» и «Вы». Все еще сомневается, даже после поцелуя.
Эммету становится больнее…
Но он входит. Честно перешагивает порог, останавливаясь в прихожей. И, самостоятельно закрывая дверь, делая вид, что все в порядке, что просто так удобнее, опирается об нее. Для поддержки.
- Я наглый хам, Ника, - с места в карьер, чувствуя, что дела становятся все хуже, произносит Натос, - но я не нашел еще в Москве кофейни, где готовят кофе, хоть на каплю похожий на твой… и я пришел, чтобы… я хотел попросить…
- Тебе так понравилось? – она с легкой, милой улыбкой подходит поближе.
Эммет глубоко вздыхает.
От Вероники пахнет какими-то недорогими, но вкусными духами, приятными носу, а еще – ванильным мылом. Его любит Карли.
Да и выглядит девушка куда лучше, чем в их последнюю встречу. Ее глаза не мокрые, в них огоньки добра и благодарности, теплоты и спокойствия, губы не дрожат, тело не выглядит таким худым и хрупким, а в тоне отсутствует болезненность.
В новом, достойном районе Фиронова и жить начинает по-новому. Она чувствует себя увереннее. Она в безопасности от ублюдка-хозяина прежней квартиры.
Новый арендодатель не заключает никаких договоров и отказывается от любой оплаты. Ника пробовала настоять, но, видя непреклонность этого греческо-американского медведя, сбавила обороты. Он утверждал, что он виноват в ее выселении и все возместит самостоятельно.
Девушка, правда, потребовала хотя бы того, чтобы, если ему понадобится ее помощь, не затягивать, обращаться в любое время дня и ночи. Пообещал.
И Эммет понимает, что охарактеризовал себя правильно. Он нагло обратился сейчас. Под предлогом кофе. Чтобы лишний раз увидеть… почувствовать… вспомнить… сбросить пар.
Этим утром, в перерыве между полицейским участком и ритуальным агентством Дорана все же сделала ему «массаж», но стало лишь хуже. Невозможно стало. До тошноты.
Эммету больше не нужны такие сомнительные удовольствия. Это тяжело.
- Очень понравилось… - шепчет он, слабо усмехнувшись, - можно?..
- Нужно, - она гостеприимно кивает, открывая для него шкаф с одеждой и снимая свободную вешалку, - раздевайся. Я ведь так и не отблагодарила тебя толком, Натос, за то, что позволили мне… позволил мне здесь пожить.
- Это твоя квартира… - мотнув головой, Эммет с усилием делает шаг вперед. Его держит на ногах то, что если упадет на Нику, она не отделается простым испугом. В который раз рядом с ней такое количество мышц мешает.
- Ну конечно же, - девушка фыркает, помогая ему повесить большое пальто на нужное место, - как в прошлый раз, с гвоздикой и корицей?
- Эти слова звучат музыкой…
Смущенная Вероника благодарно, радостно кивает.
- Спасибо большое. Присаживайся, я сейчас сварю и принесу.
И она скрывается на кухне, пробежав босыми ножками то расстояние, что отделяет небольшую гостиную от столовой зоны. Это стандартная двухкомнатная квартира с высокими потолками и новой мебелью. Здесь удобно, просторно и хорошо. Эммет покупал эту квартиру с расчетом, что если Карли однажды решит переехать в Москву, она будет у него под рукой, под присмотром – офис «ОКО» в трех шагах, а район что надо.
А сейчас она очень пригодилась одной чудесной доброй девушке, способной бескорыстно помогать.
Каллен блаженно, вдохновленно улыбается.
Неужели Каролина – не единственный ангел для него? Неужели есть еще один… одна?..
На кухне шумит вода, хлопает холодильник, слышно, как электрической поверхности плиты касается алюминиевая турка. Из прежней квартиры Ника привезла немного вещей в тот день. Но этот предмет был в числе первых и самых главных, упакованных с особой любовью.
Павел Аркадьевич, выкинув Фиронову из своего жилья, на самом деле, сослужил Каллену добрую службу. Эммет не только смог обеспечить Веронике достойные условия жизни и хороший район, но еще и защитил ее от постоянных домогательств. Возможно, он тщеславен, но, кажется, за это девушка благодарна ему больше всего. Ей не нравилось. Она против. Она… хорошая, хоть и по-детски это звучит.
Эммет садится на белый диван в гостиной. Преступно мягкий и преступно яркий. Голова раскалывается на части, а перед глазами рябит от этого контраста. Мужчина поспешно берет с журнального столика какой-то журнал, утыкаясь в его страницы. Темные, как одна. С рекламой.
Самое то.
- С сахаром, Натос? – раздается из кухни. Какофонией.
Эммет жмурится, с силой потирая переносицу пальцами.
Мадлен. Похороны. Каролина. Суд. Разбирательство. Ксай.
О господи…
- Да, Ника.
- Ага.
Это слово, слово-отражение Каролины, его смешит. Эммет откидывает журнал к чертям подальше.
Девушка с пластиковым подносом, на котором две чашки из ее русской коллекции на двух блюдечках с двумя ложечками и даже какой-то небольшой кексик, появляется из дверного проема кухни достаточно быстро.
Каллен не успевает окончательно поддаться странной слабине, буквально окольцовывающей его. Сдавливающей в тисках.
Может, кофе поможет?
- Спасибо, - тихо благодарит он, с благоговением принимая такую хрупкую, маленькую чашку. В его ладонях уж точно не больше чашечки эспрессо.
- Пожалуйста, - Ника пожимает плечами, по-доброму ему улыбнувшись. Делает первый глоток.
Эммет тоже пробует.
И знакомый вкус, переливы пряностей, кофе… бодрит. Вдохновляет продолжить.
- Ты работаешь недалеко, да? – девушка, чувствуя, что молчание не идет гостю на пользу, предлагает свою тему.
- Почему ты так решила?
- Потому что вряд ли бы ты поехал за кофе из Целеево, - она примирительно усмехается, опуская свою ложечку на блюдце. Оставляя там.
- За таким – поехал бы, - откровенно заявляет Эммет. Делает самый большой глоток, почти на половину осушая чашку. Хорошо, что она не слишком мала. Пришлось бы варить еще.
- Спасибо еще раз, Натос. Но это все – турка, не я.
- Не преуменьшай…
- Правда, - Ника хмыкает, загадочно блеснув глазами, - но если тебе настолько по вкусу, то я знаю не один рецепт кофе.
- Я не сомневаюсь… - Эммет, расслабляясь и отогреваясь, забывая на какое-то время о насущном, откидывается на спинку дивана. Так легче переносится головная боль.
Ника чуть хмурится, наблюдая его позу.
- Все в порядке?
- Да…
- Ты выглядишь… не очень, - она прикусывает губу, видимо, сетуя на свою невнимательность. Смущение берет верх и тогда даже такие серьезные девушки сдают позиции. Ника себя ругает.
- Я никогда не выгляжу «очень», - пытается утешить Эммет, слабо улыбнувшись, - не принимай на свой счет, пожалуйста… все хорошо.
- Точно?
Заботится… Ангел, он был прав. Ему достался еще один ангел.
- Точно, - Танатос сглатывает горькую слюну, почему-то вдруг почувствовав отвращение к кофе, столь ожидаемому, и отставляет его на журнальный столик. Подташнивает.
На сей раз его истинному состоянию – может, по глазам, может, по выражению лица, может, просто по наитию – не скрыться от Фироновой. Она обращается во внимание.
- Эммет, я…
Однако здесь в сюжет и сценарий этого кофе-брейка входит новый поворот-персонаж, в лице… телефона. Обыкновенного белого телефона для дома, беспроводного, электронного, со светящимися синими кнопочками. Он звонит. Всего лишь звонит. Но так пронзительно...
Эммет, сам не зная, зачем, не имея даже представления, где этот телефон, подается вперед, собираясь подняться и ответить.
Слишком резко, наверное. Слишком быстро. Или просто наступает то время, когда организм уже неспособен держать себя в форме. Не сопротивляется.
Кофе разливается на ковер и частично на диван.
Ложечка игриво падает на краешек стола, придвигаясь к пропасти между ним и полом, но еще оставаясь где-то на нужном уровне, чтобы удержаться.
А сам Медвежонок…
- Натос! – испуганно восклицает Вероника, среагировав и успев протянуть руки к плечам своего гостя. Придержать его в полувертикальном состоянии.
Эммет благодарен ей. Пол кажется бездной, а ноги – чистая вата. И, хоть Танатосу как никому известно, что Ника не удержит его, что все равно упадет, он хватается за нее. Возможно, оставляет даже на запястьях синяки. За них потом расплатится… поплатится… сам себя накажет.
- У тебя руки как лед, - Ника, прикусив губу, пытается что-то рассмотреть в его глазах, - и ты белый… о господи.
Она оглядывается вокруг, будто думая, что может сделать и, судя по дальнейшим действия, понимает.
- Тебе надо лечь. Осторожно. Держись за меня, да, вот так. Тише…
И это маленькое создание, такое хорошенькое, к удивлению Танатоса, умудряется его, стокилограммового… уложить куда нужно. Зная, где придержать, а где отпустить, Ника ловко меняет траекторию его падения, высчитанную заранее, с пола на диван. На самые его подушки.
Натос чувствует холодок их кожи затылком и видит белый потолок. Не понимает, как это возможно, а потому пугается.
- Ника…
- У тебя что, давление скачет? Эммет, что болит?
- Голова…
- Ясно, - Ника снова оглядывается вокруг, что-то припоминая. Она первая женщина, которая глядит на него сверху вниз вне постели. Удивительное чувство.
- Ника…
- Что? – с ноткой испуга, проникающей наружу, отзывается Фиронова. Вроде бы она не отходила никуда, а в руках уже странного вида аппарат.
- Ты похожа на бабочку…
И правда. Стоит в розовом платьице, с растрепанными волосами, такая трепещущая и красивая, над ним… точно бабочка. С сережками-бабочками в ушах.
- Чудесно, Эммет, - выдавив скупую улыбку, Вероника присаживается на край дивана рядом с ним. Самостоятельно, не желая не слушать что-то, не уговаривать его, расстегивает рукав рубашки. Задирает до максимального предела, - а ты похож на медведя.
- Не оригинально…
- Правдиво, - она удобно кладет аппарат, с треском разрывая какую-то ткань… приспособление?
По изболевшемуся сознанию Эммета этот звук проходит каленым железом. Тупым ножом врезается внутрь.
Невозможно.
- Ника… - пробует предупредить он. Но не успевает.
Похожая на гущу кофе, темнота заволакивает собой все доступное для обзора пространство.
И он остается один, без боли и тошноты, в своем тесном мире, пахнущем корицей, ванильным мылом и недорогими духами Бабочки…



Розмари уезжает следующим вечером.
В том же бирюзовом пальто, что и пришла, в своей бордовой блузке и черных сапогах, собранная, деловая и… спокойная, она с теплом смотрит на нас обоих. Ей не противен Эдвард. Больше нет.
Самолет Розмари в десять часов, лететь ночь. В принципе, самый удобный и щадящий вариант. Рональд купил ей первый класс с дополнительными удобствами, так что я спокойна. Мама как следует отдохнет, прежде чем прийти к нему. Потому что, зная отца, я уж уверена, как он с нее спросит…
- Ну вот я и оставляю вас, моя девочка, - Розмари, остановившись на пороге рядом со своей небольшой сумкой, раскрывает для меня объятья, - извини меня, если сильно стеснила…
- Мам, - усмехаюсь, ответно нежно-нежно придерживая ее за талию, - ты всегда желанная гостья в нашем доме. И ты никогда нас не стесняешь.
- Приезжайте в любое время, Розмари, - подтверждая мои слова, кивает миссис Робинс Эдвард. Он, в голубой рубашке и черных джинсах, только что из своего кабинета, пахнет зеленым чаем и медом. Еще один день, проведенный в трудах, виднеется на его лице усталостью. Но не критической, слава богу. Допустимой. Наверное, я выгляжу так же. А еще мне… грустно. Я слишком давно не видела матери, а нам дали всего три дня.
Правда, они были крайне продуктивными, взять хотя бы сегодняшний… наконец-то мне удалось убедить маму в том, что ситуация сдвинулась с мертвой точки – я напекла ей оладушек! Надо было видеть, с каким энтузиазмом она их ела.
- Спасибо, Эдвард, - поверив нам и ему, поверив мне, совершенно искренне, больше не пряча этого за фальшью или сарказмом, отвечает Розмари Эдварду.
А потом дополняет, ласково коснувшись моей щеки:
- Берегите ее, пожалуйста.
- Об этом можете не беспокоиться, - Аметистовый, надежно прикрывая мою спину, всем своим видом демонстрирует готовность защищать. И от тепла его кожи, что так близко, от его запаха я расслабляюсь. Я чувствую себя счастливой.
Да, Розмари уезжает.
Да, мы еще долго не увидимся.
Но Эдвард здесь. Он здоров, счастлив и любит меня. Это максимальное количество вещей, которые можно желать.
Я остаюсь не одна.
- Верю, - мама посмеивается, но с капелькой грусти. Мне чудится или вижу в ее глазах соленую влагу?
Я вспоминаю, как все это началось, как продолжалось и как потом, когда улеглись все сомнения, мы нашли общий язык. Последние сутки были самыми лучшими за время ее пребывания здесь. У нас снова отобрали время.
- Я люблю тебя, - неожиданно даже для себя, выдыхаю, подаваясь вперед. По-настоящему, послав к черту и сумку Розмари, и то, что должна вести себя сдержаннее, крепко обвиваюсь вокруг нее, - мамочка… очень сильно…
Тоска. Вот оно, это слово, наиболее точно описывающее ситуацию.
Роз еще не уехала, а я уже скучаю.
Эдвард предусмотрительно отступает назад, не мешая нашему прощанию. Он рядом, всегда здесь, но ровно настолько близко, насколько мне нужно. Раз за разом я поражаюсь тем, как он меня чувствует.
- Цветочек, я тоже, - прижав меня к себе, сдавив ладонями талию, мама ответно целует меня в щеку, - не переживай, мы ведь увидимся еще. Я не навсегда уезжаю.
- Слишком далеко…
- Куда ближе, чем тебе кажется, - она успокаивающе, истинно по-матерински отметает мои сомнения, - слава богу, существует самолеты…
Ее глаза с интересом и, в то же время, признательностью поглядывают на Эдварда. Подмигивают?..
- Будут еще лучше, чем есть, - уловив их маленькие «гляделки», я, прикусив губу, посмеиваюсь сквозь пробивающиеся слезы, - скоро будем летать на Боинге великого авиаконструктора…
- Не сомневаюсь, - Роз ерошит мои волосы так же, как делала в детстве. Напоследок еще раз чмокает в щеку, - а пока остается пользоваться медленными американскими авиалиниями. На которые лучше не опаздывать. Мне пора, Белла.
- Пока, мама, - сморгнув слезинку, я послушно отхожу назад, как всегда делала прежде.
Правда, вместо того, чтобы, как и прежде, попасться в лапы темноте и одиночеству, чувствую сзади грудь Ксая. Он обхватывает ладонями мою талию, наглядно демонстрируя Роз свое обещание.
Алексайо как никто честен.
- До свидания, Розмари.
- До свидания, - она, мотнув головой, открывает дверь, выходя наружу. Такси, мерцая желтой эмблемой в темноте, уже ждет, - я позвоню, Белла.
…Так и заканчиваются эти три дня. Многозначные.
Я слышу, как захлопывается дверца и рычит мотор автомобиля.
Я слышу, как, отъезжая с подъездной дорожки, повизгивают шины.
А еще я слышу негромкое дыхание Эдварда, ласкающее мои волосы.
И оборачиваюсь к нему сразу же, как становится понятно, что Розмари уже на пути в аэропорт.
- Не плачь, - шепотом просит Ксай, нежно стирая маленькие соленые капельки с моих щек, - Бельчонок, она права, вы еще увидитесь. И не раз.
- Чтобы она ни делала, она моя мама, Эдвард… - оправдываюсь я. Не брезгую к нему прижаться, на сей раз повернувшись грудью к груди, а не спиной, - извини…
- И за что ты извиняешься? – он с обожанием притрагивается к моему лбу, - я очень счастлив, что у тебя такая мать, Белла. Я всегда помогу тебе всем, чем только смогу, дабы тебе быть к ней ближе.
Я поднимаю глаза на него. Добрый и сострадательный, наполненный, напитанный пониманием до краев, мой Аметист своими красивыми глазами буквально опутывает меня любовью. Она настолько ясна и осязаема, что становится очень хорошо. Тепло.
Горячо…
- Я хочу быть ближе к тебе, - откровенно, пусть, возможно, и не вовремя заявляю я. Приподнимаюсь на цыпочках, овивая руками его шею, и тянусь к губам. Я по ним безумно соскучилась.
- Ты получишь все, что хочешь, - уверяет меня Эдвард, поддерживая за бедра, но чуть ослабляя мой порыв, - только, белочка, не плачь…
Все дело в слезах? Правда?
- Не буду, Ксай, - убеждаю его, всем телом вжимаясь в него, - только и ты…
- И я, - не давая мне закончить, убежденно кивает мужчина. С дьявольски страстной, но такой великолепной улыбкой. С желанием, что не измерить. Желанием меня.
Что, что, а перегореть за эти три дня мы успели порядком. Уже предвкушаю, как он будет… внутри меня.
- Люблю тебя, - наконец-то получая возможность поцеловать его как следует, по-настоящему, прикасаюсь к своим бесценным губам, - люблю, Ксай…
- Люблю, - эхом, чуточку застонав от моего напора, верит Эдвард.
Поднимает руку, чтобы погладить меня и ощутить пальцами волосы, которые так вдохновляют. С которыми я как раз и хочу сегодня поиграть.
…Однако быстрее, чем Эдвард успевает коснуться локонов, а я – насладиться этими прикосновениями, нас прерывают.
Звонком в дверь.
Усмехнувшись в губы Аметистового, я легонечко веду две линии по его затылку.
- Розмари как всегда что-то забыла. Это почти правило.
- Хорошо, что не успела далеко отъехать, - Алексайо, не отпуская меня, а чуть приподнимая и поднося для себя вперед, подходит к двери, повернув автоматический замок. – Миссис Робинс, вы…
Только вот вынужден прерваться он. Как и я – затаить дыхание, подавившись кислородом.
Потому что на пороге не Роз.
- Welcome to Russia, - сам себя приветствует Деметрий. Деметрий Рамс.
И криво усмехается.