Тоненький дымок от сигаретки, поднимаясь вверх, растворяется в балдахине кровати. Его газовая светло-синяя ткань, спущенная вниз, переплетаясь с дымком, создает эффект тумана. Приятного и теплого тумана из неги и комфорта. Лучшее, что можно пожелать после напряженного рабочего дня.

Лея сидит на постели, по-хозяйски закинув ноги ему на пояс. Свободной от сигаретки рукой поглаживает торс и дорожку волос, спускающуюся к паху. Смотрит на своего любовника чуть прищурившись, с удовлетворением. Как призналась, ей всегда нравились именно такие мужчины - греческие боги по телосложению.

- Не смей одеваться, - шутливо велит она, делая очередную затяжку.

Эммет расслаблено хмыкает, потянувшись к тумбочке за своими сигаретами. Подобие на никотиновые палочки от Леи не приносит никакого удовольствия: можно выкурить пачку и ничего не почувствовать. Чего не скажешь о его сорте.

В тишине ночи, разбавленной неярким светом напольного бра, вспыхивает и тут же гаснет огонек зажигалки. Она ее и подарила ему, «Зиппер». Лучшая в своем роде, к тому же с гравировкой. У Леи всегда были неправильные мысли на его счет, но лучшей любовницы еще стоило поискать. Поэтому они до сих пор проводили пару ночей в неделю вместе. Стабильно.

- Ну что ты такой непоседливый, - тяжело вздохнув, женщина пробует удержать Эммета в прежней позе, - полежи спокойно хоть несколько минут.

- Неудобно курить лежа, - недовольно заявляет тот. Сбрасывает с плеча ножку Леи, попытавшуюся приструнить его, полусидя замерев на постели. Опирается спиной на стену рядом с кроватью, совершенно не чувствуя холода бетона - не под силу это разгоряченной коже.

- А сексом лежа заниматься удобно? - мисс Пирс, хохотнув, пальцами забирается глубже под одеяло. Ее губы растягиваются в хитрой улыбке, когда находит то, что искала.

- Сексом по-всякому удобно, Ли, - Эммет глубоко затягивается, выпуская изо рта настоящий, как и должен быть от сигарет, дым, - и стоя, и лежа, и сидя… тем более с тобой.

Польщенная комплиментом своим умениям, женщина расцветает. Выгибается в изящной позе на покрывалах, тушит сигарету. Красными ноготками прокрадывается по его широкой груди, опускаясь ниже. Целует жесткие волосы.

- Ты льстец…

- Я тебя умоляю, - мужчина закатывает глаза, стряхивая пепел, прежде чем отложить сигарету. Все-таки это было верным решением - приехать к Лее. Каролина спит в своей постельке в обнимку с подушкой, ее охраняет черноглазый Эдди, за ней своим бдительным взором следит Голди... в доме идиллия. Дом вполне в состоянии одну ночь за последние две недели обойтись без его присутствия.

- Клянусь тебе, Эммет, сам Зевс не был таким со своими женщинами, - вкрадчиво продолжает Лея, возвращая внимание любовника к себе и своим действиям, подбираясь к конечной цели. Знает, в чем истинная мастерица.

- У Зевса было три жены, - мрачно выдает тот. Запутывает пальцы в медовых волосах, готовясь направлять ее, если придется.

- Хочешь трех сразу, как султан? - она ухмыляется. - Если бы ты снова позвал хоть одну замуж, любая бы с радостью согласилась.

- Они бегут от меня как от чумы, какое «замуж»?

- Значит, не тех выбираешь…

Она поднимает глаза. Поднимает свои синие глаза и вкрадчиво смотрит в его. Безропотно, безмятежно, с лаской. Но за радужкой переливаются совсем иные эмоции.

- Ты бы согласилась? - с интересом зовет Эммет, забывая про обещанное удовольствие. Теперь положение руки помогает не дать Лее спрятать взгляд, опустить голову. Раз начала такую игру, отвечать придется честно. И проигрывать, если надо, с достоинством.

- А ты бы меня позвал? - вопросом на вопрос отзывается она. - Эммет, я до жути не люблю праздных рассуждений.

- Ты начала эту тему.

- Посчитал бы намеком и промолчал. А назавтра мы обменялись бы кольцами, - она пожимает плечами, мягко улыбнувшись. Медовые локоны подрагивают от каждого движения.

Каллен-младший задумчиво смотрит на женщину, подмечая малейшие изменения в ее лице. Будто бы проверяет на прочность, изучает.

- Ты жена для меня, Лея, - в конце концов выводит неутешительный итог, очертя линию от ее шеи к талии, - и только.

- Ты тоже ищешь жен для кого-то другого? У вас это семейная традиция?

Эммет фыркает. Хмурится, недовольно посмотрев на мисс Пирс. Четко, не упустив смысла ни одной буквы, предупреждает:

- Молчи о том, чего не знаешь. Эдварду сватовство чуждо.

- То-то его девушки сразу же выходят замуж после развода.

- Метишь в «голубки»? - мужчина удивленно изгибает бровь. - К сожалению, ты старовата для них и слишком развратна, моя дорогая.

Колкость в свой адрес, практически фраза на грани оскорбления, задевает Лею. Недружелюбию она отвечает как положено. С силой впивается ноготками в то, что до сих пор держит в ладони, ангельски-невинно улыбаясь.

- Зато я могу того, чего ни одна из них никогда не сможет, - и наглядно демонстрирует свои умения, двигая сжавшимися в кулак пальцами вверх-вниз. Хватает двух заходов, чтобы Эммет сжал зубы.

- Я не спорю… - тяжело дыша, выдает он.

- И все равно не хочешь? - Лея останавливается, злорадно блеснув глаза. - Женись ты на мне, испытывал бы удовольствие каждую ночь.

- В рутине нет удовольствия.

- Наш секс - рутина? - обиженно выдохнув, мисс Пирс мгновенно разжимает руку. Ровно садится на покрывалах, глядя на любовника с изумлением.

- Нет, - Эммет уверенно качает головой, всеми силами стараясь скрыть, как хочет, чтобы ее пальчики вернулись на прежнее место, - пока - нет. И поэтому я люблю его. Поэтому я им - и тобой, и нами - доволен.

- В браке ничего не изменится, - настаивает на своем женщина. Правда, немного оттаивает. Уже подумывает о том, чтобы вернуться к первостепенной задаче, перестав дразнить своего греческого бога. - Мы просто сможем отдаваться удовольствию по полной.

- Вот именно, - Каллен-младший опускает голову на подушки, зажмуривая глаза, - для удовольствия ночи напролет у меня и есть потрясающая любовница. Жена, Лея, мне нужна не для себя. Моя жена - это вторая мать Каролины. Достойная ее.

Женщина упрямо складывает руки на груди. Хмурится.

- Хочешь сказать, что я недостойна твоей дочери?

Эммет принимает провокационной вопрос. Усмирив желание сейчас же выбить из ее головы неправильные мысли своим коронным оральным способом, как и она, садится на кровати. Смотрит прямо в глаза. Не дает отвернуться.

- Ты готова отказаться от всего? От карьеры, от гулянок, от прежнего образа жизни? Каролине нужна мать, которая всегда будет с ней рядом. Которая научит ее и как быть девочкой, и как вести себя по-женски, и как общаться с мальчиками. Ей мама нужна, Лея. Не подруга и не няня. Мама. Ты способна стать этой мамой, как считаешь?

Мисс Пирс закусывает губу, всеми силами пытаясь оставить лицо безмятежным.

- Я - имиджмейкер. Уж как быть женщиной я точно смогу ее научить - мужики будут ползать под ногами. И нянькой я ей не стану, это точно. У нее есть нянька.

- Ты любишь детей? - придирчиво зовет Эммет.

Лея закатывает глаза.

- Можно полюбить детей своего мужчины, мистер Каллен, не обязательно тратить себя на весь мир. Я могу с уверенностью сказать, что ненавидеть ее не буду. И смогу подружиться, в чем не сомневаюсь.

- А работа? Бросишь?

- Что у тебя за патриархальные замашки! - она всплескивает руками, недовольно выкрикнув эту фразу. - Господи, ты же родился на родине демократии! Почему же считаешь, что женщина должна сидеть дома и драить пол? Я вполне справлюсь и с работой, и с ролью матери!

- У Карли уже была та, кто и с домом, и с работой справлялся. Она в Париже сейчас, если ты не помнишь, - разъяренный проведенной параллелью, Каллен стискивает пальцами наволочку подушки, готовый при случае ее порвать. Ярость так и бурлит внутри, - у нее в голове Chanel, Gucci и Karl Lagerfeld, в чьих показах вышагивает по подиуму. Ребенку там не место.

- А у тебя в голове только пеленки-распашонки, Эммет! - не собираясь сводить скандал на нет, выдает Лея, - господи, тебе почти сорок лет, а ты все не можешь выкинуть из головы эти отцовские замашки. Каролине скоро девять, она уже не младенец. Оставь ее своей Голди, или как там ее, и займись устройством собственной жизни. Иначе будешь до глубокой старости рыскать по борделям.

Мужчина напускает на лицо удивление. Подавляет волну злости, способной смести эту женщину с постели прямо на пол. Не оставляет ничего внутри, кроме грубой расчетливости. Кроме колкостей, что режут не хуже ножей.

- То есть, ты из борделя, Лея? - задает свой риторический вопрос он. И, откинув одеяло, поднимается с постели, - вот уж открытие.

- Сейчас еще уйди, - мисс Пирс надувает губы, вскакивая следом. Наполнена обидой до краев, залита ей. Но извиниться не хочет.

- Да уж, я припозднился, - он недовольно глядит на часы, демонстрирующие половину шестого утра, и забирает с кресла одежду. Еще и ехать минут сорок до дома…

- Она уже давным-давно спит, о господи! Да дай же ты себе хоть день без этих медведей-единорогов, Эммет!

- В обществе игрушек мне лучше, чем в твоем, - пожав плечами, заявляет Каллен, застегивая рубашку, - ложись спать и смотри свои пошлые сны, Лея. Если я захочу увидеться, перезвоню.

- Ты наивно полагаешь, что после такого я отвечу? - ошарашенно выдыхает она, демонстрируя всю свою уязвленную гордость.

- Как знаешь, - мужчина подбирает пальто, скидывая в карман сигареты и мобильник. Направляется к двери.

- Если ты уйдешь, Эммет, мы больше не увидимся, - подрагивающим голосом обещает Лея, предпринимая попытку удержать его за руку. Но терпит фиаско, когда Каллен уверенно выворачивается из-под пальчиков, что так недавно с упоением желал. Сейчас любое влечение пропало. Два слова о дочери - и ему конец.

Он ничего не отвечает, просто закрывает дверь. Даже без хлопка.

На улице мороз, метет снег. Как всегда прохладно и как всегда громко. Передвигаться беззвучно по скрипучему зимнему покрывалу невозможно, что раздражает. Особенно тогда, когда побаливает голова и наваливается горьким комком усталость.

Каллен направляется к выходу с огороженной территории многоквартирного дома, на ходу пиная калитку. Еще злится. Еще есть металлический привкус во рту.

Пятью минутами позже, уже на стоянке, уже в машине, Эммет обнаруживает, что телефон сел. Запрокидывает голову к сиденьям, поразившись своей невезучести, и подключает мобильный к портативной зарядке. Становится на удивление тяжело, прямо-таки невозможно дышать. Огонь, так долго горевший внутри, кажется, все там испепелил. Ничего не осталось.

Эммет вспоминает Мадлен. Ее походку, фигуру, ее стоны в ночи, ее красивые подрагивающие ресницы…

Эммет анализирует случившееся с Леей, настолько похожей на бывшую, но, конечно же, несравнимую с ней красотой.

Эммет приходит к выводу, к ясному, как день, итогу. Видит перед глазами свою маленькую девочку, будто бы чувствует на коже ее пальчики, на щеках - поцелуи, и подводит жирную черту под всем, что было прежде.

Не нужна ему женщина. Не нужна Каролине чужая мама. Им - ей, Эдварду и ему самому - хорошо вместе. И неважно, что происходит вокруг, кто и что намерен обсуждать. Может быть, Карли не будет знать всех тонкостей макияжа, каким может научить Лея, может быть, она не станет общепризнанной моделью, как мать, и ее походку не будут копировать главные модницы мира, но она будет счастливой. Никто не заставит ее лишний раз расстроиться, никто не вынудит плакать. Она вырастет в спокойной, теплой, уютной домашней атмосфере. Без удушающих духов, тонких сигареток и обнажающих бедра платьиц.

Нежной, милой девочкой вырастет. Настоящей принцессой для настоящего принца.

Тепло улыбнувшись самому себе от приятных, а главное правильных, рассуждений, Эммет поворачивает ключ в зажигании. Выезжает с парковки, в последний раз взглянув на дом бывшей любовницы.

Этой ночью решает спать с Каролиной. Она обрадуется утром, и ничего ее не потревожит ночью. К тому же, ему как никогда хочется крепко обнять свою малышку и насладиться тем словом, какое она бормочет в полудреме - «папочка».

Похоже, ее рождение все же лучшее, что случалось с ним за всю жизнь. Ни одной роли за свое существование он не любил больше, чем эту. Папину.

…Однако по возвращении его ждет самый отвратительный сюрприз, какой только можно придумать. Когда Каллен-младший останавливает машину на подъездной дорожке, дом погружен в полную темноту. Даже на крыльце, где всегда горит свет, даже в прихожей, где неизменно оставляют зажжённый светильник, царит тьма. Она опутывает своими щупальцами и декоративные фонарики, призванные осветить дорожку к дому.

Не веря тому, что видит, мужчина практически выскакивает из салона, с трудом сориентировавшись схватить телефон.

На пороге его встречает заплаканная в зеленой куртке Голди, бормочущая что-то невнятное. Он спрашивает у нее только одно, только одно его интересует:

- Где Каролина?

Встряхивает экономку, требует ответа немедленно. Происходящее - глупый сон. Детская выдумка. И то, что она слишком реальна, подкашивает колени.

Ответ получает - усилившимся потоком слез и громкими рыданиями, что, конечно же, и не успокаивает, и не усмиряет дрожь во всем теле. Женщина прижимает руки к груди, отчаянно мотая головой.

- Пропала…

- Что значит «пропала»? - у Эммета внутри все холодеет. Страшной силы ток пробегает по венам, сгоняя сонливость и размеренность. До краев наполняет колющей тяжестью в груди, отдающей в сердце.

- Я отошла на час, мистер Каллен… свет вырубили, а она… я не знаю… тут была машина, следы свежие… девочка… моя девочка… - причитает Голди. Ничего внятного, ничего понятного. Одни отрывочные фразы.

Своими мгновенно превратившимися в железные пальцами Каллен-младший впивается в ее плечи. По-настоящему трясет теперь. Не жалеет силы.

- Где ребенок, Голди?! Я тебя спрашиваю, где моя дочь?! Отвечай сейчас же!

Но на достойные фразы женщины просто не хватает. Она захлебывается рыданиями, продолжая мотать головой.

От расправы ее спасает уведомление телефона, после зарядки наконец включившегося. Эммет хочет вырубить назойливый аппарат, собирающийся прочесть ему какие-то сообщения с автоответчика, но в последний момент передумывает. И когда видит на дисплее имя брата, хватает мобильный как последнее, что у него осталось. Прижимает к уху.

«Эммет, доброй ночи, это Эдвард. Пожалуйста, не беспокойся, Каролина у меня. Это долгая история, и, как только ты приедешь за Карли, я расскажу. С ней все в полном порядке».

Каллен-младший, прослушав сообщение до конца, с силой, с хрипом выдыхает, сжав зубы. Что есть мочи зажмурившись, выпускает несчастную экономку, которой наверняка придется сводить синяки от его пальцев, и с удовольствием замечает, как облегчение бархатной волной расползается по телу.

- У тебя… - тихо повторяет он, сморгнув соленую влагу, - ну конечно же…

Его не волнует почему. Не волнует, какого, собственно, черта.

- Спасибо… - шепотом выдыхает. Умиротворенно. С наслаждением. Не выпускает безмолвный мобильник из рук.

Кивает Голди на машину, вместе с ней возвращаясь в салон. Не уверен, что может вести сейчас, но не дает себе и мгновения на сомнения - перед глазами только лицо дочери.

Захлопывает дверь. Заводит двигатель. И говорит в тишину морозной зимней ночи, не повысив голоса и на полтона:

- Я сейчас приеду, Эдвард.

…Правда, к дому брата добирается с совершенно другим настроем. Вспоминает, кто в нем, помимо Каролины, присутствует.



Стук-стук - идет дождь.

«Стук-стук» - отзываются лужи, впуская в себя косые тяжелые струйки.

Кап-кап - Розмари поливает цветы.

«Кап-кап» - отзываются шаловливые капельки, скатываясь по внешней стороне маленького горшка. Убегают от цветка.

Я сижу на подоконнике, поджав под себя ноги, и завороженно наблюдаю за их движениями. Такими выверенно-гладкими, такими быстрыми. И очень, очень красивыми. В одной маленькой капельке, убегающей от и без того влажной черной земли, отражается вселенная. И я в этой вселенной точно такая же капелька.

- Интересно? - с улыбкой зовет Роз, проследив за моим взглядом. - Кап-кап, Иззи.

- Кап-кап, - отвечаю ей, так же широко улыбнувшись. Чуть наклоняю голову, прослеживая путь последней из трех капелек вниз. Убегая, в конце концов она превращается в прозрачную крохотную лужицу на подоконнике, прямо рядом со мной. Осторожно притронувшись к ней, чувствую мокроту на пальцах.

- Как думаешь, они только вниз бегут? - Роз отставляет свой кувшин, доверительно глядя мне прямо в глаза. У нее такие теплые глаза… когда я просыпаюсь и мне страшно, я представляю их. Я представляю, что они со мной, на меня смотрят. Как мамины. И с ними спокойно. С ними я в безопасности.

Я задумываюсь, чуть нахмурившись.

- Да, - произношу, но в ответе уверена не на сто процентов.

И, как видно уже через полминуты, не напрасно. Хмыкнув, Роз берет меня подмышки, снимая с подоконника и ставит на пол.

- Пойдем, Иззи, - и подводит к кухонной вытяжке. Я знаю, что она так называется - Роз мне сказала. Когда она готовит папе свой фирменный луково-сырный суп, выветрить запах очень сложно. И если бы не вытяжка, я бы не заходила на кухню весь день. И не имела бы возможности таскать печенюшки со смородиной из стеклянной банки слева от холодильника.

Розмари берет только что вымытую разделочную доску, где еще не высохла вода, и, заговорщицки усмехнувшись, подносит ее под работающий кухонный прибор. Я стою на заранее приготовленном стульчике, готовясь наблюдать что-то интересное.

Но даже представить не могу, насколько интересное. И волшебное, к тому же.

Капельки подозрительно относятся к колышущему их воздуху, иные даже не двигаются с места, выражая прямой протест, но остальные внезапно поддаются ему. Сменяя направление, отвергая все законы своего существования, бегут вверх. Устремляются прямо к ветру, в его обитель. Хотят, видимо, остаться с ним. Не хотят быть лужицей.

- Как тебе? - интересуется смотрительница, погладив меня по голове. - Магия, да?

- Ага… - я зачарованно наблюдаю за передвижением воды. Это очень красиво.

- Когда-нибудь я расскажу тебе, почему так происходит, - Роз чмокает меня в макушку, прижимая к себе. От нее пахнет моей овсяной кашей, сваренной полчаса назад, и яблочным пирогом, что прямо сейчас ожидает своего череда в духовке. Такой домашний и спокойный запах… не чета папиным. От папы никогда не пахнет так, как дома. Остро пахнет. Резко. Больно-больно.

- Розмари! - я вздрагиваю, опасливо оглянувшись. Где-то слышала, что когда о ком-то говорят, он обязательно появляется рядом. Будто бы чувствует. Вот и папа уже здесь.

- Мистер Свон, - моя Роз вежливо кивает отцу, но из объятий меня не отпускает. Только лишь убирает доску и выключает вытяжку. Волшебство кончается, капли становятся совершенно обычными, скапливаясь прозрачной загородкой возле деревянных краев доски.

- Тебе нечем заняться? - папа не в духе. Это видно по его сведенному от напряжения и плохо сдерживаемой злобы лицу.

- Мы готовим яблочный пирог, мистер Свон.

- Из воды?

- Он в духовке, - Розмари кивает вниз, на характерный оранжевый свет за тонированным стеклом.

- Ребенку не стоит ошиваться на кухне. Уведи ее немедленно.

Я суплюсь. Очень не люблю, когда папа называет меня «ребенок». Он ведь знает мое имя, правда?..

- Она будет осторожна. Может быть, мы допечем пирог? Осталось минут пятнадцать. А потом я уложу Иззу спать, - предлагает смотрительница. С робкой надеждой, этого не отнять, но с очень нежным взглядом. Ей жаль меня.

- Она была осторожна и на том дубе. Когда вы просто играли в куклы, - папа непреклонен. - Я сам отведу. Иди сюда, Изабелла-Мария.

Я не хочу оставлять Розмари, без которой неотступно следуют за мной грусть и слезы, но я так же не хочу расстраивать папу. Папа тоже плачет - я видела пару ночей назад. Он тихо-тихо плачет, не так, как я. Он у себя в комнате, в подушку… мне его жалко.

Безропотно подхожу к нему и, мне кажется, встречаю в глазах проблеск одобрения. По крайней мере, папа не хватает меня сегодня за руку и не волочет за собой, а с осторожностью обвивает ее. Его ладонь в десять раз больше моей. Я знаю, что если бы он захотел, в порошок стер ее, как молотый перец в солонке у Роз. Но он не сделает этого, я верю. Он меня любит.

Отец ведет меня по коридору к моей спальне. Уверенной твердой походкой ведет. И когда открывает дверь, пропуская к кровати со светло-желтыми простынями и розовыми бабочками на стенах, неожиданно заходит следом. Не оставляет одну.

В его глазах усталость, перемешанная с недовольством. А в недовольстве вопрос в мой адрес.

- Изабелла, - опираясь спиной на косяк, зовет он, - ты любишь свою мать?

Я маленькая по сравнению с ним. Такая маленькая, что даже не пробую задирать голову, чтобы увидеть как следует. Тихонько стою и смотрю на его ботинки.

- Да, папа.

Отец кивает. Удовлетворен ответом.

- Но в таком случае, Изза, знай, - предупреждает он, - что ей бы явно не понравилось то, сколько времени ты проводишь с Розмари. Ты ведь любишь свою мать больше няньки?

- Да, папа…

- Вот и отлично. Научись занимать себя сама. Тебе это очень пригодится в жизни.

Треплет меня по волосам. Я сжимаюсь, когда подходит, и прикрываю глаза, когда прикасается. Он очень сильный, и ему можно все, что захочет. Я тоже хочу быть такой…

- В конце концов, подойди ко мне, если что-то нужно. Я могу больше, чем Розмари.

И уходит, не сказав ни слова. Закрывает дверь, оставляет меня. Его тяжелые шаги удаляются обратно по коридору - к кабинету, наверное.

Я слушаюсь его. Я сегодня больше не иду к Роз.

…Но ночью, когда что-то рвется в груди, а мамочка падает на холодную землю, но ночью, когда в мое окно бьет молния, а косой дождь слишком громко стучит по подоконнику, ко мне приходит Розмари, а не отец. Розмари откликается на мой зов, кидает все свои дела и бежит в спальню. Я вижу ее очертания через потоки слез. Я цепляюсь за нее и не хочу отпускать. Папа не пришел ко мне, а я звала папу. Папа спит…

- Все, радость моя, все, - шепчет на ухо, укачивая, Розмари, и ее мягкий голос бальзамом расползается по чудовищных размеров дыре в моем сердце, - тише, солнышко, я здесь.

Ей одной не все равно на меня.

В темноте ночи и под покрывалом страха от грозы я мечтаю лишь об одном: чтобы всегда со мной был кто-то, как Розмари. Чтобы не оставлял меня с грозой один на один…

- Здесь! - вскрикиваю, вздрогнув всем телом. Зажмуриваюсь, прогоняя слезы, и хочу, очень хочу почувствовать смотрительницу ближе. Уткнуться в ее плечо и побыть снова маленькой девочкой. Чтобы у нее хватило сил меня утешить.

Но вместо рук Роз, вместо ее успокаивающего запаха, ощущаю только лишь прикосновения к разгоряченной коже простыней. Я в постели и одна. Как всегда.

Выдыхаю, тщетно стараясь разжать пальцы, которыми стиснула покрывало. Мне нужно обернуться назад. Я уверена, что засыпала не одна. Я уверена, что получила обещание - дважды. И я как никогда надеюсь увидеть, что его сдержали. Хотя бы раз. Хотя бы сегодня.

Тихонько всхлипнув, накрыв - для большей вероятности удержать вскрики внутри - рот ладонью, медленно оборачиваюсь. Оттягиваю решающий момент, который одинаково далек и от воплощения мечты в реальность, и от разочарований от ее выдумки. С величайшей осторожностью, будто могу порезаться, отрываю глаза от своего одеяла. Ищу подушку. Ищу вторую квадратную подушку в бежевой наволочке и ее обладателя. С ним мне не страшно.

Момент истины - я затаиваю дыхание.

И тут же, подобно груде камней, на измученное сознание обрушивается заслуживающий признания факт: пусто. Подушка есть, одеяло есть, светильник на тумбочке горит, покрывало, каким он накрывал меня, сохранило чуть-чуть медово-клубничного аромата. С оттенками банана, может быть, но куда более слабыми, чем следует.

Я тешу себя напрасными мыслями. Я, глубоко вздохнув и не отнимая руки ото рта, с видимым спокойствием скольжу взглядом по комнате. Сначала к блестящему серому планшету на тумбе, потом к ровно выкрашенным стенам, затем к двери, ручка которой поблескивает, после по деревянному полу дальше и дальше, к комоду. Хватаюсь глазами за дверь ванной, но она приоткрыта, а внутри так же темно, как и в моем сне. Напрасные ожидания.

Я ничего не жду, когда смотрю на зашторенные окна. Я уже готова к окончательному признанию очевидного.

Однако как только замечаю силуэт возле них, как только вижу, что силуэт движется ко мне, в душе проносится такой каскад эмоций, что даже самым эмоциональным людям не под силу вообразить их. Здесь и облегчение, и успокоение, и страшной силы радость, бьющая по всем уголкам души…

Я едва не подскакиваю на своем месте, я впускаю во взгляд отчаянье. Господи, но хотя бы он меня пожалеет? Он же не станет смеяться надо мной, верно? Эдвард обещал мне свою помощь и безопасность. Сейчас мне нужно и то, и другое. Я хочу обнять его так сильно, что от нетерпения немеют пальцы, а в груди покалывает. Ну вот, еще шаг… еще…

- Изабелла?

Силуэт выступает из тени. Силуэт, приблизившись к моей кровати, застывает в поле действия тусклого светильника - все это время опасался резких движений, способных напугать меня больше прежнего.

И оттого, что я узнаю его обладателя - обладательницу, если быть точнее, - хруст льда слышится где-то в сердце. У меня даже в глазах щиплет. У меня нет слов.

Анта, встревоженно стоя в своем домашнем платье, со своими собранными, так и не распущенными из прически волосами, глядит на меня с самым настоящим волнением.

Но зачем оно мне? Зачем мне и сочувствие, что затаилось в уголках ее глаз?

Аметистовый мне нужен, а не она. Она только что окончательно разбила вдребезги все мои надежды.

- Изабелла, все в порядке, - повторяет она мое имя, нерешительно сделав еще шаг вперед. Но когда видит, что это вызывает слезы, останавливается. Хмурится больше прежнего, отчаянно оглядываясь на дверь.

- Где он? - совершенно не смущаясь и не стыдясь, задаю единственно-важный вопрос. Потерянно смотрю на пустые покрывала, на чуть смятую подушку. С силой кусаю губы.

- Мистер Каллен? - с радостью вздохнув хоть какому-то контакту, женщина поспешно дает ответ. - Он отъехал ненадолго, Изабелла. Ему срочно нужно было отлучиться.

Достаточно информации, чтобы пасть духом окончательно. Чудесно.

- Он вернется? - без энтузиазма спрашиваю, будто бы зная ответ. Предчувствую его.

- Конечно же, - Анта активно кивает головой, стараясь уверить меня сильнее, - ну конечно же вернется. Я не удивлюсь, если уже едет обратно. Он не больше, чем в пяти километрах отсюда.

Это должно унять боль. Это должно утешить. Но задача слишком сложна для такой низменной фразы-лекарства.

- Ясно, - тихо отвечаю, прикрыв глаза. Возвращаюсь на простыни, на свою подушку, очень кстати вспоминая о ноге. Благо, не сдвинула ее, не повредила снова. Она только-только стала заживать благодаря мази, только-только перестала постоянно тянуть тупым огонечком боли. Будет очень глупо и несправедливо, если я опять разворочу ее.

Мое спокойствие настораживает белокурую экономку. Она не решается присесть на край кровати, коснуться меня или сделать еще что-то, походящее на телесный контакт. Ограничивает себя словами.

- Изабелла, я обещаю вам, что Эдвард совсем скоро приедет. Не расстраивайтесь так сильно.

Я устало киваю ей. Я не хочу ничего говорить.

Лежу на боку, лежу, крепко сжав пальцами комок одеяла, и молчу. В моем положении лучшего выхода не найти: буду плакать, говорить или пытаться откровенничать - неизменно закричу. А уж крика во мне достаточно. Я прекрасно умею кричать.

Испуганная моей молчаливостью, Анта почти бегом спешит к двери, приоткрывая ее. На русском в коридор выдает какую-то фразу, должную, судя по ее срывающемуся голосу, помочь нашему во всех смыслах незавидному положению.

Я не понимаю этих людей. Они унимают меня, когда кричу, и пытаются разговорить, когда молчу. Они, похоже, искренне полагают, что если я лежу и вот так неровно дышу, через секунду вскочу и что-нибудь сделаю. Может быть, перережу вены? Или шагну в окно?.. Не знаю. В любом случае их опасения еще большие фантазии, чем мои ожидания. Нас объединяет вера в сказку. А взрослые, особенно такие, как Эдвард, в сказки не верят, не должны. Не по статусу им. И естественно убивают эту веру во всех, кто рядом.

…Через минуту в спальне хозяина нас уже трое. Укутавшаяся в шерстяной платок, в комнате появляется Рада, чей взъерошенный вид и обеспокоенный взгляд отнюдь не добавляют успокоения.

- Изабелла, - несмело начинает она, прикрыв за собой дверь, - Эдвард поехал к брату, насколько мне известно. Там что-то случилось и понадобилась его помощь.

А, так вот зачем Анта звала ее. Они будут утешать меня в два голоса? Убеждать дуэтом?

Впрочем, новая информация, какая-никакая, тоже проскакивает. И только это не дает мне достаточно решимости, чтобы громко и четко, как полагается хозяйке, послать этих женщин на самый далекий хутор.

- Брату?..

- Да, - они обе быстро кивают, - он живет здесь, по соседству. Очень близко.

Ну, хоть что-то полезное. Это заявление, стоит признать, немного унимает дрожь внутри, хотя я все так же крепко держусь за свое одеяло.

У Эдварда есть родственники - есть семья. И почему меня это удивляет? Может быть, у него и дети есть? И бывшие жены - не все «голубки»? Среди четырех вполне могла найтись настоящая. И почему-то мне кажется, что связи с ней он не обрывает, как и с Конти. От них обеих ему, похоже, перепадает нечто сладенькое… а «перистэри» - хобби.

Очень продуманная и необычная схема. От скуки точно не умрет. Молодец.

- Когда мистер Каллен приедет, скажите ему, что я его жду, - ровным голосом озвучиваю свою просьбу, второй раз поворачиваясь. Теперь к зашторенному окну лицом - впервые за всю жизнь, сознательно, сама. Попросту не хочу встречаться с голубым и зеленым взглядами, цепко хватающими мой. Одеяло подтягиваю выше - я не люблю, когда холодно. Впрочем, как только вспоминаю, что меньше чем пару часов назад просила Эдварда подать мне его, скидываю вниз, к ногам. Оставляю только покрывало. Мне хватит.

Женщины в нерешительности стоят у меня за спиной, озадаченно глядя друг на друга.

- Обязательно, Изабелла, - в конце концов, уверяет меня Анта, - вы хотите поспать?

- Я хочу подождать, - зарываюсь носом в нутро подушки - разумеется, его. Мне своя не нужна, она не так пахнет, нет в ней смысла, - и очень бы хотелось в одиночестве.

- Мы не побеспокоим, - обещает Рада. Они отходят от проема немного влево, становясь возле стены. Одна присаживается на скрипнувший стул, вторая - на низкий пуфик. И затихают, подтверждая сказанное.

Я неопределенно пожимаю плечами, даже не оборачиваясь. Морщусь, сгоняя глупые порывы начать реветь, и чудесно поставленным голосом, волевым тоном, отвечаю им:

- Как угодно.

В своем самолично выбранном заточении мы - мы все - проводим неизвестное мне количество времени. Идет оно медленно или быстро - я не замечаю. Все так же неподвижно лежу, все так же предпринимаю чудовищные усилия, чтобы дышать ровно, не скатываясь к то затихающим, то набирающим силу всхлипам, и думаю о ценности обещаний. Пытаюсь понять, в чем моя проблема. Почему никто из тех, кто дает мне их, не держит слово? Это, похоже, зависит от меня. Я не знаю, уверяют, будто обещанное исполняют. По крайней мере, Роз пыталась говорить только то, что сможет сделать. Не вынуждала усомниться в себе.

Эдвард странный. Он очень странный и очень пугающий. Я еще в тот день, в туалетной кабинке ресторана «Белладжио» поняла эту простую истину. К нему хочется тянуться, ему хочется поверить, тем более учитывая все, что произошло со мной за последние три дня, - но это очень страшно. Непомерным риском выглядит прикосновение рукой к огню, проверяя, обожжет или нет. В случае победы ждет потрясающее чувство триумфа, спокойные ночи и просто улыбка на лице даже в самые серые будни, а в случае поражения - волна из камней. А камни больно-больно бьют по самым чувствительным местам - у них ни капли жалости.

Порой, когда я вспоминаю, как искренне желала помочь Рональду и сделать его хоть на грамм, хоть на йоту счастливее, удивляюсь себе. Удивляюсь наивности детей в принципе.

Бывают люди, которым не нужно то, что другие почитают за величайшую ценность. Ну а мы ведь родителей не выбираем, верно? Поэтому все закономерно.

Не знаю, что бы было, если бы мама осталась жива… но сейчас я не хочу иметь со Своном ничего общего. Сейчас, когда всплывают в сознании его слова в день свадьбы о том, что любил, любит и будет любить меня, не верю. Тогда поверила, даже расплакалась в машине Каллена… а сейчас не верю. Этот сон яркий тому пример. Все мои сны с его участием - примеры.

Я спасаюсь лишь тем, что сны вижу редко. Кошмары, благо, далеко не каждую ночь, а воспоминания если и накатывают, то так, как прилив - в определенное время. Без лишних движений и потрошащего послевкусия.

Один плюс в моем переезде сюда, да и в этом браке, все же есть - свобода от Рональда. Возможность не видеть и не слышать его каждый день, не узнавать по запаху парфюма, не сидеть внутри светлого «Ролс-ройса» и не ощущать дыхания на волосах, а пальцев - на щеках. Быть на дистанции. Быть далеко. И что самое главное, что самое великолепное - жить вне резиденции. Если загробная жизнь существует, за грехи я, наверное, попаду туда. И вот там будет настоящий Ад. Никого не минует кара.

…Я так глубоко погружаюсь в свои мысли - чему способствует и тишина комнаты, слава богу, - что не сразу понимаю, почему Рада вскакивает со своего пуфика. И только услышав шум подъезжающей машины, чьи шины безбожно коробят гравий на дорожке к гаражу, нахожу причину ее всколыхнувшемуся энтузиазму.

Анта остается здесь и так же, как и я, вслушивается в происходящее. Но помимо хлопка двери ничего больше услышать не удается. Либо звукоизоляция неплохая, либо Эдвард намеренно ведет себя очень тихо. Боится разбудить меня?..

К тому моменту, как хозяин дома добирается до собственной спальни, мне начинает казаться, что мы просто перепутали машины - мало ли кому взбредет в голову здесь проехать? Уж очень долго.

Однако дверь все же открывается - и на пороге не Рада. В тени, что упирается в мое одеяло, далеко не женский силуэт. К тому же, медленно протекая в комнату за своим обладателем, клубничный аромат заполняет рецепторы.

Окончательно меня убеждает голос. Его голос, ничей другой. Тихий и встревоженный, когда задает первый и единственный вопрос - на русском, конечно же.

- Как у вас дела? Она спит?

Анта отвечает бодрее, чем мне, но все же с горечью. В ее тоне сожаление и невыдуманное беспокойство.

- Проснулась, Эдвард. И очень напугана.

- Ясно. Оставишь нас?

А потом, как могу видеть по теням на полу, оба поворачиваются ко мне.

- Эдвард вернулся, Изабелла, - мягко сообщает Анта, припоминая мою просьбу. И неслышно, словно бы никогда не входила сюда, покидает комнату.

Теперь тишина мне не нравится. Тишина выдает сбитое дыхание, какое возвращается ко мне вместе с мужчиной.

- Изза? - он оказывается мудрее. Он первый окликает меня, не забывая об осторожности, не преминув настроить на лад своего присутствия.

От меня требуется хоть какая-то реакция, я понимаю. И только для того, чтобы не вынудить себя по-детски прятаться под одеялом и играть в обиду с надутыми губами, поворачиваюсь. Не медленно, как нужно. Ногу не задеваю, но не стараюсь этого не сделать, как обычно бывает. Плюю на эти условности.

- Изза, - тепло, бархатно повторяет Эдвард, довольный моим немым ответом. Слева на его лице отпечаток улыбки.

И именно это - улыбка, аметисты, в которых искреннее участие, сам образ мужчины, к которому третью ночь подряд хочу прижаться посильнее, - дает все основания проиграть сражение с самой собой. Я просто не могу ничего сделать. Я даже пытаться не хочу, итог очевиден.

Эти пальцы меня гладили, эти руки меня обнимали, он сам, он весь - согревал меня. И он третий из людей за всю мою жизнь и первый из мужчин, кто пытался меня успокоить. У него получалось меня успокоить.

Я теряю себя. Я отвратительно, окончательно, определенно теряю себя. Рассуждения и размышления, предшествующие его приходу, покрываются, как Помпеи после извержения Везувия, многометровым слоем пепла. У них нет шанса, они обречены.

И потому мне так себя жаль - слабости оказывается в миллион раз больше, чем смелости. Беззащитность моя налицо.

Эдвард хмурится, его глаза серьезнеют, когда ловит мой взгляд.

Эдвард, предупредив меня о своих намерениях легким кивком, делает шаг вперед. А потом еще один и еще.

Эдвард привлекает меня к себе. Садится на постель, откидывает вставшие между нами смятые простыни и делает то, чего совсем недавно хотела больше всего в жизни. И чего хочу сейчас.

Он мягкий - его свитер мягкий. Не колется, не пахнет отбеливателем, как половина моих прежних вещей и все Джаспера, не раздражает кожу катышками. Греет ее.

- Привет, - нежно произносит мужчина, одну руку устроив у меня на талии, а вторую на спине. Держит как нужно. Держит как хочется - близко к себе.

Я зажмуриваюсь, бормоча свое едва слышное «привет», а потом плачу. Тихо-тихо, без всхлипов, рыданий и дрожи. Слезам просто открывается путь - как и капелькам из моего сна - наружу. Они оседают на свитере Эдварда и, как мне кажется, считают это величайшим счастьем - лучшим из того, что с ними могло случиться.

Я не упрекаю его, не пробую затеять ссору и уж точно не готова к разъясняющему разговору. По сути, сейчас - вот именно сейчас, вот именно в эти несколько драгоценных секунд - мне плевать, куда он уехал и почему в который раз среди ночи ушел от меня.

Мне так тепло сейчас, мне так спокойно… его возвращение дает мне возможность заново начать дышать. Я никогда не посмею хоть как-то задеть его в такие моменты, чтобы лишить себя этого бесценного шанса. Я еще в состоянии трезво мыслить. Я его никуда не отпущу.

Эдвард, кажется, понимает мой настрой. Слов дает по минимуму, а объятий - по максимуму. Знает меня гораздо лучше, чем казалось.

- Ничего не бойся, - утешительно шепчет он, наклонившись к моему уху. Убеждает в правдивости своих слов лучше Анты и Рады, вместе взятых. У меня не возникает сомнений, что способен подарить мне веру в это «не бойся» самым настоящим образом.

- Не бросай меня, - выдаю свою единственную просьбу, не стремясь поднять голос выше шепота. Она настолько желанна, что страшно доверить ее кому-то. Очень легко растоптать.

Эдвард вздыхает, покачав головой. Пальцами поглаживает мою спину.

- Я тебя никогда не брошу, - уверяет. И опять же: не дает усомниться. Чуть приподнимает голову, позволяя мне уложить свою под его подбородок, прижавшись к шее, и краешком губ улыбается, возвращая ее на прежнее место.

Мне не нужно одеяло теперь, но и его Эдвард каким-то образом отыскивает и кладет обратно, куда нужно. Расправляет.

- Ничего дороже обещаний нет… - вздрогнувшим голосом бормочу я. До того хорошо чувствовать его близость кожей, что моих слез становится больше. Только они горячие. Только в них уже не только отчаянье и догорающая боль.

- Абсолютно согласен, - не заставив меня ждать, произносит мужчина, - и пойми, Изза, тому, что сегодня так все получилось, есть веская причина. Поверь мне.

Я закрываю глаза, затихаю и несмело соглашаюсь. Не знаю, во что мне обойдется это согласие и что за ним грядет, но не могу промолчать. Это было бы лживо и нечестно, а Каллен такого не заслуживает.

- Я тебе верю…



Утро нового дня, который вопреки всем прогнозам все же наступает, начинается для меня с чая. Какого-то фруктового, возможно, с оттенком целебных трав. Его аромат и будит меня, потому что сон, которого при пробуждении не помню, наполняется этим запахом и подстраивает фантазию под него. Сон становится фруктовым - возможно, с оттенком целебных трав.

Я не чувствую себя недовольной таким обстоятельством - наоборот, скорее заинтересована, откуда все это берется. Насколько помню, засыпала я в спальне Эдварда, а не в столовой. И уж точно не в чайной лавке.

Дважды моргаю, сама себе усмехнувшись. Страхи ночи, ровно как и повеявшее от нее одиночество, остались далеко позади. Своей здоровой ногой я чувствую ногу Серых Перчаток, которую, создавая себе гарантии, специально оплела, а потому настроение неизменно поднимается. Хотя бы в конце этой слишком долгой, слишком насыщенной ночи он никуда не ушел.

- Доброе утро, - негромко зову, сладко потянувшись. Мышцы чуть-чуть затекли от неудобной позы, в которой я провела остаток сновидений, но она обеспечивала такой близкий контакт с Эдвардом и такое прекрасное ощущение, что он рядом, что отказаться от нее я не решилась. Не посмела бы.

Тихий звон слышится поблизости, следуя точно за моими словами. Будто бы чашку опускают на блюдечко.

- Доброе, Изза, - сразу за ним приветствуют меня. Знакомым убаюкивающим голосом. Теперь я окончательно уверена, что все в порядке. Места страху здесь нет.

Хмыкнув, поднимаю голову, выбираясь из своей самостоятельно созданной загородки, состоящей из плеча Эдварда и его ключицы. Спрятавшись за ними, очень удобно спать - можно даже лицом к окнам, значения не имеет. Ищу в пространстве аметистовые глаза, стремясь разузнать, по какому поводу утреннее чаепитие.

Но, к непомерному удивлению, первое, что цепляет взгляд, выпутавшись из оков сна, вовсе не лицо Серых Перчаток и уж точно не самая завораживающая его часть. Наоборот, я натыкаюсь на серо-голубой цвет - такой насыщенный и настоящий, что поражаюсь: быстрый ручеек, вытекающий из серебряного кувшина; отблеск безоблачного неба на сером голубином крылышке.

Эти глаза я где-то видела и где-то там, давным-давно, умудрилась даже испугаться их. Такого красивого цвета - испугаться. Смешно звучит, конечно же, но почему-то память настораживается. Перебирает воспоминания в поисках объяснений.

А глаза тем временем, на которые я наткнулась, смущенно опускаются, являя на обозрение густые и длинные чернильные ресницы. Никогда в жизни не видела таких. У американцев подобного не дождаться, у русских, если судить по Анте с Радой, тоже. Это ресницы оттуда, с юга. Это островитяне. Это мечтатели, созидатели прекрасного и потомки наследия богов Олимпа. Греки.

- Эй-эй, - Эдвард, похоже, обращается к обладательнице такой красоты. Его пальцы бережно запутываются в ее локонах - черных, как смоль. Пышных и здоровых, будто только что из рекламы дорогих шампуней.

Ему нежданная гостья доверяет. Робко смотрит, все же оторвавшись от увлекательных узоров на простынях. В ее руках большая сувенирная чашка с шутливой надписью «Биг босс», которая немного подрагивает.

- Не смущайся, малыш, - произносит Эдвард на недоступном мне языке, - и, пожалуйста, давай как договорились, хорошо? Английский.

Гостья дает свое согласие, если судить по решительному кивку. Ободряется словами мужчины, уже смелее глядя на меня. Брови широкие, носик чуть вздернутый - да это ребенок! В постели Эдварда, в моей… в нашей комнате - ребенок. В этом доме. В России.

Я не верю своим глазам.

- Изза, - Каллен привлекает мое внимание, готовый объяснить. Читает мысли, уверяю. Поразительно точно, - я хотел бы познакомить тебя кое с кем.

Почувствовав едва заметную уникальность этой фразы, серьезность в ней, сажусь на кровати, повернувшись лицом к девочке. Она снова смотрит на меня. И снова летнее небо с серебряным серпом месяца на нем предстает моему обозрению.

- Изза, это Каролина, - Эдвард дружелюбно и с ободрением улыбается нам обоим. Как любит, как умеет - краешком губ. Но это потрясающе действует. - Я рассказывал тебе о ней в Америке, помнишь? Моя племянница.

Я удивленно изгибаю бровь. Сон пропадает сам собой.

- Каролина, - теперь Аметистовый обращается непосредственно к ребенку, - это Изабелла. Мой очень хороший друг. Мы вместе вернулись из Штатов.

Мое удивление нарастает от той характеристики, какой Эдвард одаривает меня. «Очень хороший друг» не менее хорошо звучит, к тому же, есть нечто в этой фразе знаменательное. Он что, тоже мне верит? Сам?

Тем временем, заканчивая мой мыслительный раунд, девочка негромко прочищает горло, покрепче обхватив пальчиками свою кружку. На вид ей лет семь, может, чуть меньше. Дюймовочка - и такая же красивая, как в сказке.

- Мне приятно познакомиться с вами, - четко произносит она, слегка волнуясь. Голос подрагивает, отчего немного путаются буквы и заметен акцент. Но английским она владеет замечательно, по всему это видно.

Я даже теряюсь, впервые не находя, что сказать. Деметрий называл меня «крайне коммуникабельной барышней», но там речь шла о людях, увлеченных Обителью и творчеством Джаспера. Я никогда в жизни не знакомилась, не общалась и не виделась с детьми.

Отрезвляет взгляд Эдварда, который я все же нахожу. Выжидательный.

- Мне тоже… - все же произношу. Первое, что приходит в голову.

Каллен доволен. Не злится, что уже хорошо.

- Изза, Каролина и была причиной того, что мне вчера пришлось уехать, - говорит он, не отпуская меня глазами, - я не солгу, если скажу, что она была веской.

Я начинаю думать, что не проснулась окончательно. Эдвард пытается оправдаться передо мной? Или уверить, что не лгал и нарушил обещание не просто так? С каких пор он нуждается в том, чтобы я знала всю правду?..

Смотрю на него. Смотрю в глаза и вижу, что в них переливается - радость. Причем не просто такая, какую доставляют мелкие приятности, а настоящая. И еще нежность. И еще - спокойствие. Он сегодня выглядит так же, как и в день возвращения в Россию: свеж, бодр, улыбчив, доволен - всем и всеми. После тех хмурых дней, что выпали нам в последнее время, это дорогого стоит… а причина в чем? В этой девочке?

- Я понимаю.

Аметисты теплеют.

- Это очень хорошо. Сегодня Каролина спала у нас и с нами позавтракает, - сообщает он.

Девочка будто его. Дочь его, боже мой, хотя и назвал племянницей. Когда он смотрит на нее, у него так горят глаза… я впервые такое вижу. И не стану отрицать, что завидую чарам Дюймовочки, способным на такие чудеса. Но, все же припоминая потухшее кострище во взгляде Эдварда после разговора с Конти, уж лучше так, признаю. По крайней мере, это действительно ребенок, чего не скажешь о той девушке. И детские у ребенка замашки.

Каролина все еще робеет и все еще неловко смотрит на меня. В конце концов, пока дядя говорит, по простыням придвигается ближе к нему, к правому боку. Прижимается к свободной руке.

Эдвард успокаивающе приобнимает ее за плечи. Но и меня вниманием не обделяет - он удивительно равномерно распределяет его между нами. И мне это нравится.

Признавая всю невероятность таких скорых событий, всю их спутанность, как в пестром клубке, чувствую странное ощущение уюта и какого-то благоденствия. У Эдварда с этим ребенком «семьи огни пылают между», как было сказано в одном из маминых стихотворных сборников, что я спрятала у себя и никому, даже Роз, не показывала. Они, включая небольшую фотографию 5х5, были единственным, что у меня осталось от нее.

И как же чертовски верно написанное ею столько лет назад подходит под представшую моим глазам сегодняшнюю картину. Почти волшебство.

- Рановато для завтрака… - замечаю я, обнаружив откуда-то появившиеся на тумбочке возле девочки часы в форме динозаврика. Их точно не было вчера, я помню. А время, что они показывают сейчас, далеко не то, в которое я привыкла просыпаться.

Семь часов и две минуты до полудня.

- Завтрак чуть позже, - согласно кивает Эдвард, - а пока чай. Ты присоединишься к нам, Изз?

У них как-то по-домашнему здесь. Каллен ведет себя раскованно, непринужденно. Я не перестаю удивляться с него с самого пробуждения.

И сама, что нонсенс, в его настрой вливаюсь. Попадаю под влияние. Не выпутываюсь и не противлюсь.

- Да, конечно, - с некоторым смущением, как и Каролина - она же «Кэролайн» по-американски - отвечаю, улыбнувшись. С благодарностью принимаю протянутую Эдвардом чашку. Третью и последнюю с подноса. Он с самого начала планировал предложить мне.

Следующие три минуты мы молча пьем чай. Вкусный, крепкий, заваренный истинным профессионалом. Я не удивлюсь, если им окажется и сам Каллен, но уверена, что экономки тоже понимают в этом толк. А это плюс - я люблю чай. Кофе сам по себе горький, с сахаром - приторный. Сделала бы исключение для латте, но так мало мест, в которых его хорошо готовят, что экспериментов не хочется. Если Эдварду нравится чай, мне тоже. Готова пить его каждое утро вместо цитрусовых соков, к которым привыкла.

Самое интересное, что при всей должной напряженности атмосферы в комнате спокойно. Эдвард с такой легкостью разгоняет всю скованность и смятение, что нам с Каролиной попросту не достается ничего из этого. Рядом с ним никто не чувствует себя не в своей тарелке, я уже поняла. И теперь убеждаюсь на живом собственном примере.

- Изабелла родилась и выросла в Америке, Карли, - решает продолжить разговор мужчина, когда доливает нам обеим из небольшого чайничка еще горячего напитка, - ты бы могла попрактиковать с ней свой английский, она в совершенстве им владеет.

Надо же, комплимент. Мне очень приятно - я не скрываю это от Аметистового. Ему хватает взгляда на меня, и уверена, что все ясно. Слова излишни.

Каролина тоже смотрит на меня. Но куда более нерешительно, чем дядя, хотя уже и смелее, чем прежде. Близость к нему ее воодушевляет.

- Вы из Невады, да? - негромко спрашивает она. Вот теперь без акцента. Дрожи нет, а это искореняет его.

Я киваю:

- Лас-Вегас.

- Мы тоже там живем, - признается Каролина. У нее удивительное имя для ребенка греческого происхождения. Ее отец - брат Серых Перчаток - тоже родился в самой древней стране мира? Или они сводные?

- В Вегасе? - я отпиваю немного чая, продолжая разговор под одобрительным надзором Эдварда. Он контролирует его, это заметно, но дает нам свободу действий, что еще заметнее. Как всегда - несочетаемое в сочетаемом. В этом он весь.

- Да. Два месяца каждый год, - девочка уже с меньшим напряжением держит чашку, кажется, расслабляется. Тон более доверительный, - у папы и дяди Эда там дом.

Краем глаза я поглядываю на мужчину. Помню, что в «Питбуле» мне ясно было сказано, что «Эдом» называть его нельзя, не нравится. Что «Эдвард» он. И точка. А здесь - послабление режима? Или в России так принято, а там речь шла о Штатах?

- Тебе больше нравится там?

- Здесь, - не думая ни секунды, отвечает Каролина и широко улыбается, взглянув на дядю. От ее улыбки он тает. Он не демонстрирует этого напрямую, не выставляет напоказ, но по глазам… по глазам все видно. Ничего не нужно выпускать на лицо - я, кажется, научилась справляться и без этого. - Здесь идет снег, высокие деревья и горячий шоколад с зефиринками.

Она по-детски мило хихикает, облизав губы:

- В Америке жарко, а хот-доги соленые.

Я слушаю ее, вежливо кивая. Но за вежливостью есть что-то еще… это странно звучит, я полностью согласна, но мне симпатична эта девочка. И уж точно далеко не внешностью. Она неуловимо похожа на Эдварда, а он всегда был мне симпатичен.

Я наполовину осушаю свою кружку. Чай очень вкусный. Из составляющих мне удалось определить яблоко и персик, а еще незаметное дуновение корицы, но даже незнание полного состава ничуть не портит впечатление.

Боже мой, на краю земли, в чужом доме, в чужой спальне я сижу на чужой постели с не так давно знакомыми людьми, пью чай, что прежде и в рот не брала, и чувствую себя… удовлетворенной. Если не жизнью, то днем точно. Его началом.

Расскажи кто такое неделю назад… да ладно неделю, пару часов назад, ночью - не поверила бы. Самое невероятное всегда оказывается самым реальным, подтверждаю.

- А почему вы приехали сюда? - задает мне ответный вопрос Каролина. Провокационный вопрос, как оказывается, хоть внешне и простой.

Замявшись, я делаю еще глоток чая, в надежде поймать мысль для достойного на такое ответа. Про брак ей не скажу. Эдвард не сказал, а значит, и я не стану. Это все равно не брак. Это его подобие, картинка. А девочки, особенно в таком возрасте, под браком знают свадьбу принца и принцессы, что потом до конца своих дней жили вместе долго и счастливо. Я не Рональд. Я не стану рушить те столпы, на которых пока держится ее мир. Это нечестно.

- Изабелла искала вдохновения для своих новых картин, - приходит мне на выручку Каллен, предлагая свою версию, - и попытала счастье у нас.

Я хмыкаю его находчивости. И в который раз подмечаю, что правда заинтересован моими рисунками. Хочет увидеть акварели?

- Вы рисуете? - глаза девочки загораются, а на губах опять блуждает улыбка. - Тоже самолеты, как дядя Эд?

- Нет, скорее пейзажи, - самостоятельно даю ответ я, - а дядя Эд самолеты? Какие же?

Хитро смотрю на мужчину. В его глазах тоже блеск, как и у племянницы. Но с капелькой… смущения? Чему? Неужто моему интересу?

- Большие-большие, - не медля, выдает всю правду Каролина, - они будут летать в Америку, к нам домой. Дядя Эд их рисует, а папа собирает.

- Дядя Эд любит летать? - зову я, внимательно приглядевшись к аметистам. Между нами воцаряется удивительный контакт под щебетание девочки, сидящей рядом. У меня впервые за все время такое ощущение, что эти глаза открылись мне. Пустили внутрь - отвори дверь и зайди. Осмотрись, увидь, узнай… не понимаю, как такое возможно. Слишком интимно выглядит, слишком… ценно для наших отношений. И все же прекрасно. Прекрасно и поразительно. Без напускного его глаза очень красивые - теплые, насыщенные и честные. До последней грани.

- Дядя Эд очень любит летать, - подтверждает Каролина, похоже, вконец проникшись разговором. Отвечает уже совершенно без робости, будто бы давным-давно знакомы. И, похоже, того, что происходит между нами с ее дядей, не замечает, - а еще, он, Изабелла…

Однако нас прерывают. Нас всех - стуком в дверь.

Эдвард моргает, и протянувшаяся ко мне ниточка безбожно обрезается, становясь практически цветным аметистовым сном.

Каролина замолкает, прекращая создавать фон для такого странного единения, и я теряю последний шанс вернуть все обратно.

Уже недолюбливаю тех, кто пришел. Готова высказать им все, что думаю, от горечи неузнанной правды.

- Войдите, - разрешает Каллен. Отставляет свою чашку на тумбочку.

На пороге Анта. С ночи поменялся только цвет ее платья, не более. И я по-прежнему не очень хочу ее видеть.

- Эдвард, Эммет…

Сзади нее слышится какая-то возня, а потом тяжелые шаги по дереву коридора. И недовольный бас:

- Ты еще мои титулы назови ему, Анта, - посмеивается мужчина, - английский престол еще не свободен, Эдвард обойдется и без моего представления.

А потом пришедший, чье имя мне смутно знакомо, проходит внутрь, пропущенный экономкой. На нем темные джинсы, светлая рубашка, пальто. И пусть одежда другая, пусть запах одеколона притупился, я вспоминаю его. И вспоминаю, откуда знаю черты лица Каролины, прежде всего бросившиеся в глаза. Спросонья было сложно провести параллель, но теперь на удивление просто. И этой простоте я пугаюсь, как худшему проклятью. Он?..

- Папочка! - подтверждая все прежние теории и не давая и шага назад ступить, Каролина вскакивает со своего места и, наскоро вручив дяде чашку, кидается к мужчине. Отец ловит ее на лету, прижимая к себе. Почему-то в его движениях какое-то отчаянье, когда касается ребенка, а в глазах - облегчение. Будто бы он едва не потерял ее совсем недавно.

- Мой сонный котенок, - с нежностью, удивительной для меня от мужчины такого телосложения и вида, бормочет пришедший, - прости меня, пожалуйста. Я понятия не имел, что так получится. Ты сильно испугалась?

Забота в его голосе, беспокойство. Да он настоящий папа. Медвежонок - настоящий папа. Этот день стоит пометить в моем псевдо-дневнике как «день невозможных открытий».

- Сначала да, - рассуждает девочка, обхватив бычью шею отца маленькими ладошками, - но дядя Эд приехал и забрал меня, так что мне недолго было страшно. А потом он познакомил меня со своим хорошим другом, и я…

- Хорошим другом? - здоровяк вскидывает бровь, оглядываясь назад, на нас, на кровать. Только, как и я совсем недавно, когда искала, проснувшись, Эдварда, в первую очередь находит далеко не того, кого ищет. Своим взглядом, мигом превратившийся в стальной, упирается в меня.

- Изабелла, - тем временем делится Каролина, оборачиваясь назад, - дядя Эд сказал, ее зовут Изабелла.

Очень страшное зрелище, на самом деле, как замерзает вода. Потому что серо-голубой водопад, медленно скатывающийся вниз в глазах Медвежонка, как и Ниагарский зимой тысяча девятьсот одиннадцатого, покрывается толстой коркой льда. Затвердевает, трескается и кромсает сосульками все, что попадется под острие. А уж такой ненависти во взгляде еще поискать стоит.

- Каролина! - восклицает незнакомая женщина, отвлекая меня от удушающего взгляда второго Каллена. Ее пропускает Анта, замершая в прежней позе, из того же немого коридора.

На незнакомке зеленая куртка, какое-то платье и капроновые колготы. К девочке на руках мужчины она бросается с настоящим отчаяньем. Дрожащими руками гладит ее по голове, оглядывая на предмет повреждений.

- Привет, Голди, - Каролина хмыкает. Похоже, до конца ситуация в спальне еще не коснулась ее.

- Голди, Анта, оденьте-ка Карли, - твердым, ледяным тоном отдает приказ Эммет, - и подождите меня внизу.

- Папа, - малышка хмурится, недовольная перспективой слезать с рук, - эй-эй…

- Быстро, - не меняя решения, Медвежонок опускает девочку на ноги, отдавая женщинам, - и закройте дверь.

Насупившись, та все же соглашается уйти. Но перед этим с прежней проворностью подбегает к Эдварду, чмокая его в щеку. Правую.

- Пока, дядя Эд.

Тот улыбается ей, пригладив взъерошенные волосы.

- Пока, малыш.

Эммет следит за всем этим нетерпеливо, ожидая, пока дочка все же уйдет. И когда это происходит, окончательно перевоплощается. Сатанеет.

- Эммет, - предупреждающе зовет его Аметистовый, нахмурившись. Поднимается с постели, видимо, имея представление, что будет происходить дальше.

Со своей чертовой ногой сижу в прежней позе, всеми силами стараясь не показать, что боюсь этого необхватного человека. В тот день в лесу он помог мне, но не сказала бы, что доволен этим, судя по сегодняшнему взгляду. Готов стереть в порошок. Одно движение - и сотрет, не сомневаюсь. Медведь-гризли. Страшнейший из всего семейства.

Убедившись, что дверь закрыта, Эммет приближается к брату. Он совсем немного ниже его, на пару сантиметров. Но мышцы компенсируют разницу - смотрится более внушительно. И непобедимо.

- Что она здесь делает? - пренебрежительно, с отвращением указывает в мою сторону.

- Эммет, давай поговорим в кабинете, - интеллигентный уравновешенный тон брата, кажется, заводит второго Каллена еще больше.

Я гляжу на них и не вижу ни капли сходства. Абсолютно разные - чужие! Неужели братья? Ну неужели возможна такая жуткая разница между родными людьми? И не похоже, чтобы дело было исключительно во внешности.

- В кабинете будешь говорить с полицией, когда кто-нибудь из этих девок подожжет дом, - выплевывает тот, - а со мной здесь и сейчас! При этой дряни!

Лестная характеристика. У меня в горле пересыхает.

- Эммет, я прошу тебя, - пытается вразумить его Эдвард. С усталостью и недовольством в голосе.

Но у собеседника недовольства больше. И ярости. И ненависти. И самого настоящего огня…

- Знаешь, я долго терпел, - с чувством и злостью выдает он, сложив руки на груди, - всех этих несчастных сироток с миллионами в кармане, всех этих «девочек-припевочек» с суицидальными наклонностями и прочий сброд. Это твой дом, и ты имеешь право приводить сюда кого угодно, нравится мне это или нет.

- Прекрати, - сжав зубы, шипит Эдвард, - Эммет, ты переходишь все границы…

- Я констатирую факт, - мужчина пожимает плечами, - тебе ведь нравится такое положение дел? Так не чурайся слышать о нем!

Я напрягаюсь, сама того не замечая, сжимаясь в комок. Находиться в эпицентре ссор - тем более чужих и таких серьезных - явно не про мою честь. Но хоть как-нибудь сбежать отсюда так же нет никакой возможности.

- И как итог всей моей лояльности, Эдвард, рядом с одной из твоих девок моя дочь! Каролина называет эту наркоманку, - его губы изгибаются в оскале, а ладони сжимаются в страшных размеров кулаки, - «хороший друг дяди Эда»! Ты привез и уложил Карли спать в постели с этой… тварью… блядью… сучкой - я не знаю, как ее назвать!

Он не переходит на русский. Он, четко выговаривая слова, отравленными стрелами посылает их в мою сторону, совершенно не думая ни о приличиях, ни о сдержанности, ни о том, как тяжелеет направленный на него взгляд брата. И сколько обиды уже накапливается за аметистовой радужкой.

- Твое поведение недопустимо…

- Твое допустимо! - не унимается второй Каллен. - Господи помилуй, мой ребенок сидел рядом с неуравновешенной алкоголичкой! Ты понимаешь, что она в состоянии причинить Каролине вред?

Я смотрю в их сторону, когда Эммет оглядывается на меня. Очень хочу опустить взгляд, но не успеваю. Стальными канатами Медвежонок забирает его себе, удерживая настолько крепко, что опустить голову непозволительно.

- И на какую неблагодарную херь, Эд, ты променял свою жизнь, - со сведенными вместе бровями говорит он. Не успеваю и глазом моргнуть, как уже стоит рядом со мной. И смотрит сверху вниз, как орел на мышь. Раздавит глазами.

Дыхание перехватывает, а предательские слезы жгут глаза. Чертов гризли, господи… ну нельзя же так бояться людей, Белла! Возьми себя в руки!

- Эммет…

- Эммет-Эммет, - кивает Людоед, - я научу тебя уму-разуму, и мое имя ты не забудешь, Лебединая!..

- Оставь ее в покое! - ошарашив меня, громко и грубо рявкает Эдвард. Отталкивает брата от моей постели, фактически защищая от него, - немедленно уходи отсюда!

Эммет выглядит немного опешившим, но скрывает это достаточно хорошо.

- Выгонишь меня?

- Если ты хочешь говорить, - шипит Эдвард, впервые представая передо мной в неизвестном и пугающем, если не сказать больше, образе. У него темнеют глаза, краснеет слева кожа, а мышцы сведены от напряжения и гнева, - говорить будешь там, где я скажу. Это мой дом.

- Твой дом, - изумленно выдохнув, кивает тот, - ну конечно же…

Понижает голос. Опускается до нужного уровня, уже, похоже, не замечая меня вовсе.

- Ты видишь, до чего ты докатился? Голубятня для тебя теперь важнее семьи?

Эдвард хмуро сглатывает, мрачно мотнув головой. Совсем не похож на себя. Совершенно другой человек.

- Вези дочь домой, Эммет, - велит он, тяжело вздохнув, - и научись быть рядом тогда, когда ей больше всего это нужно. Я привез Каролину сюда лишь потому, что в твоем доме девочка осталась в полнейшем одиночестве.

- Я уже наказал Голди! - рявкает в ответ второй Каллен. На его шее вздуваются вены.

- Поищи виноватого в себе. Не говори мне, что визит к Лее был рабочим.

- Визит к Лее - мое дело! Не твое!

- А Изабелла - и все «голубки» - мое. Не лезь в это, - осаждает брата Эдвард. Грубо, стоит признать. Подстать Медвежонку. Вот теперь они похожи. Вот теперь они - и внешне, и по разговору - стоят друг друга. Общаются на равных.

- Еще бы, - Эммет понятливо кивает, - как скажешь. Но до тех пор, Эдвард, пока не разберешься с этой шизофреничкой, не тревожь Каролину. Я не прощу себе, если она пострадает от твоей благотворительности.

На лице Серых Перчаток что-то неуловимо меняется. Чем-то похоже на мой камнепад этой ночью, когда поняла, что его нет рядом. Что одна я. Что осталась совсем одна… очень больно. Это не тоска, это не отчаянье… это что-то, чему нет никакого слова для описания. Выглядит до жути страшно. Даже я тревожно оглядываюсь на него. Я хочу понять…

- Запретишь мне видеться с Каролиной? - без каких либо эмоций, едва ли не замогильным голосом задает свой главный вопрос Аметистовый.

Призывает к честности. И смотрит открыто.

- Уже запретил! - шипит Эммет, довольный, наверное, произведенным эффектом. На лице точно нет никакого сожаления, в глазах, может, и есть от такого вида брата, но не слишком явное. Проходит. Заглушается.

- Спасибо…

- Пожалуйста. Наслаждайся Ее обществом столько, сколько тебе влезет, - бросает ядовитую фразу в мою сторону, пронзив таким раскаленным железным копьем, что во рту только металлический привкус еще не чувствуется. Больно.

А потом уходит. Бабахнув дверью так, что едва не лопаются барабанные перепонки, уходит. Оставляет после себя незаметный аромат какого-то парфюма и в клочья разодранную добрую атмосферу зарождающегося утра.

Нам с Эдвардом, оказавшимся здесь одним, слышен хлопок двери автомобиля. Шины, завизжав, безжалостно расшвыривают снег. Нет здесь больше Каролины. Нет здесь больше ничего…

Прикусив губы, я смотрю на Эдварда, стоящего вот уже как несколько минут в прежней позе, и не знаю, что можно сказать ему сейчас. Понятия не имею…

Но от мучений Каллен меня избавляет - как всегда. С до того с трудом натянутой улыбкой поворачивается в мою сторону, что колит сердце.

- Сильно испугалась?

- Нет, - лгу, и он видит. Но до правды сегодня не докапывается.

Подходит ближе, к самой кровати, наклонившись и поцеловав в макушку. Легонько. Ободряюще:

- Не бойся.

А затем все же поворачивается к двери.

- Я сейчас приду, Изза, - тихо и мягко обещает, - через пару минут.

И внешне спокойным, а на деле потерянным шагом покидает комнату. Неслышно, в противовес Эммету, прикрывает дверь.

Вот теперь оборвались все нити. Это очевидно.



…Конечно, через «пару минут» минут Эдвард не возвращается. И не через пять, и не через десять его нет… даже через пятнадцать минут он не переступает порог моей спальни, оставаясь восвояси.

Но и часа ждать не заставляет, знает, что хочу его видеть.

И потому, если верить динозаврикам-часам, оставшимся напоминанием о том, что все случившееся в этой комнате было правдой, через семнадцать минут после назначенного срока Аметистовый осторожно приоткрывает дверь, заходя внутрь.

Вместо прежнего наряда на нем любимая мной темно-синяя кофта с серой полосой от ворота и вдоль груди и полотняные штаны. Босиком, конечно же. К черту тапки.

Эдвард направляется прямиком к моей постели, выдавив уже более-менее приемлемую, похожую на правду улыбку. Контролирует себя куда лучше, а значит, хоть немного успокоился. Мне становится чуточку легче.

- Привет, - здоровается, оказываясь в непосредственной близости от покрывал.

- Привет, - негромко отвечаю, специально для него постаравшись улыбнуться как можно нежнее. Это нечестно, что из-за меня случилось вот такое… Эдвард по меньшей мере не заслуживает всего этого.

- Ты не против, если я перебинтую твою ногу? - зовет Каллен, придирчиво осмотрев сползшую повязку. - Почти сутки прошли.

Даже если бы и была против, я бы ни в коем случае не призналась ему. Не сегодня.

- Конечно.

Утешившись найденным занятием, Серые Перчатки достает из тумбы мазь, осторожно раскручивает эластичный бинт на моей лодыжке. Просит подержать крепление, пока не закончит.

Я делаю вид, что наблюдаю за его действиями, хотя на самом деле наблюдаю за ним. Поражаясь своей внимательности, подмечаю чуть красноватые ободки глаз, побледневшую кожу и потухшие почище, чем при разговоре с Конти, глаза. В них летает пепел, бродит перекати-поле. До того непривычное зрелище, что мне и самой хочется плакать. И все равно ведь он ко мне вернулся! В таком состоянии - и то вернулся. Сдержал слово…

На мгновенье я зажмуриваюсь, твердо решив для себя, что такое решение напрасным не посчитает. В конце концов, он утешал меня не раз. Я обязана хотя бы попробовать.

- Больно? - тревожно зовет Эдвард, заметив, что жмурюсь. - Извини, пожалуйста…

- Не больно, - ободряя его, уверенно качаю головой, - все хорошо.

Не став со мной спорить, мужчина возвращается к прежнему занятию. С аккуратностью, какую не передать словами, заканчивает втирать мазь и берет в руки бинт. Оборот за оборотом приближается к концу процедуры.

Мне хочется ударить Эммета, как бы глупо такое ни звучало. Невозможно это или возможно, но мой страх рассеивается сам собой. Почему-то кажется, что, вернись мы на полчаса назад, к апогею этой ссоры, я бы не стала дрожать перед Медвежонком. Роз всегда говорила, что близкие люди - самое дорогое, что есть у нас, и ценить их нужно так, как ни одних других. Я слушала и делала так, поэтому мы и близки с ней, хоть изначально и не являемся родными.

А у Эммета есть брат - и, судя по всему, родной, - которого он умудрился ударить по самому больному. Я прекрасно помню тот свет в глазах своего Каллена, когда мы разговаривали с Каролиной. Он обожает эту девочку: невооруженным глазом видно даже чужому человеку - мне!

Так неужели же можно лишить его возможности проводить время с племянницей? Насколько часто они виделись? Эдвард скучал по ней?

Я теряю ориентиры. В сегодняшнем дне я уже не могу думать ни о себе, ни о Ронни, ни о несдержанных обещаниях. Мои мысли занимает Аметистовый.

Каким бы этот брак ни был, он все же брак. И утешение, и помощь, и заботу он предполагает в принципе, это нерушимые правила. Кто я такая, чтобы их нарушить?

- Эдвард… - тихонько зову я.

Он поднимает голову, перехватив остаток бинта пальцами и зафиксировав то, что уже перевязал.

- Да, Изза?

- Я благодарна тебе.

На его лице проскальзывает удивление. На грустном уставшем лице. Он вообще спал этой ночью?

- За что?

- За все, - смотрю из-под ресниц, борясь с робостью таких признаний, - за все, что ты для меня сделал и делаешь. Я все понимаю.

И все помню, Эдвард. «Неблагодарная херь» все же благодарна тебе. Эммет не прав.

Аметисты светлеют. Затянутое тучами преддождевое небо выпускает пару лучиков солнца из серого заточения.

- Спасибо, - щемяще-искренне благодарит он, погладив пальцами с бинтом мою лодыжку. Краешек губ слева приподнимается.

- Пожалуйста, - дружелюбно отвечаю я. «Мой хороший друг» - я помню. Я запомнила.

Эдварду требуется еще полминуты, чтобы закончить бинтовать меня. Оборачивая бинт в последний раз, он забирает крепления, возвращая их на исходное место.

- Меньше болит? - спрашивает.

- Гораздо, - отвечаю чистую правду, отчего хочется улыбнуться, - и за это тоже спасибо.

- Это мелочи, - убирая мазь обратно в полку, отметает он. Но того, что приятно все это слышать - каждую благодарность, - скрыть не в состоянии. Я прекрасно вижу.

На несколько мгновений спальню забирает в свои сети тишина, и она, как царица цариц и владычица владычиц, насылает хмурость на лицо Каллена. Выкорчевывает из глаз весь свет, забирает себе улыбку. И опять оставляет его ни с чем, расфокусировав взгляд.

- Ты не хочешь еще немного полежать? - зову я, не желая, чтобы все скатывалось обратно в пропасть.

- Проспим целый день?.. - по-доброму усмехнувшись мне, пусть и натянуто, интересуется Эдвард.

- Сегодня ведь пятница, так?

- Суббота.

- Суббота. Тем более! Выходные на то и выходные, чтобы спать.

На какой-то момент мне кажется, что Эдвард скажет «нет». Что откажется под благовидным предлогом и, оставив меня отдыхать, найдет себе дело поинтереснее, лишив шанса оказаться для него полезной. И я почти уверена, что так и будет, когда мужчина облизывает губы, в попытке найти необидную причину отказа мне.

Но в одно мгновенье зацепив глазами свой планшет, так и лежащий возле светильника, он почему-то передумывает. Убирает гаджет в тумбочку, к мази, соглашаясь:

- Хорошо, давай полежим.

Обходит постель, удобно уложив на валик мою ногу, с другой стороны. К своей тумбе и своей подушке.

Укладывается рядом со мной, не заботясь о том, подмялась ли собственная подушка, сбились ли простыни и близко ли до одеяла. Но не похоже, что такое безразличие вызвано желанием поскорее убраться отсюда.

Я не решаюсь устроить его удобнее, опасаясь спугнуть перед тем, что давно собираюсь сделать.

Терпеливо жду, пока ляжет и раскроет объятья, подозвав к себе.

Но вместо того, чтобы, согласно прежним принципам, занять место у него под боком, возле плеча, сегодня оккупирую грудь.

Ложусь на животе чуть ниже основания шеи, макушкой ближе к яремной впадинке. Руками обвиваю широкие плечи, а щекой приникаю к ключице. И отказываюсь - всем своим видом - менять позу.

Эдвард напрягается, явно удивленный тем, что я делаю. Рассеяно гладит волосы, пытаясь образумить. Рассчитывает, наверное, что оробею и вернусь на прежние позиции, но не сегодня. Сегодня я хочу лежать так. Без напоминаний и подсказок знаю, каково чувствовать себя рядом с кем-то. Близко-близко - особенно когда плохо.

- Я хотела бы извиниться, - отвлекая его, концентрирую внимание на своих словах.

Получается.

- Зачем?

- Вы из-за меня поссорились… - виновато сообщаю, нерешительно, осторожно приподняв голову. Гляжу в аметисты впервые с такого близкого расстояния. Пальцы покалывают - я хочу коснуться Эдварда. Щеки его… правой. Правой хочу.

Эдвард негромко вздыхает, укладывая мою голову обратно к себе. Придерживает за затылок.

- Это все равно бы случилось, - тихо говорит, не давая мне больше сосвоевольничать. И, похоже, я знаю причину: голос капельку подрагивает. У него слезы на глазах, могу поспорить. - Не бери в голову, Изза.

- И все равно мне жаль.

Вместо банального «спасибо» он просто принимает мою самолично выбранную позу. Укладывает свободную ладонь на спину, поглаживая ее. Разрешает никуда не двигаться.

- Не думай о том, что он сказал о тебе, - советует Серые Перчатки, и его дыхание щекочет кожу у меня возле уха, - он сгоряча. Ничего подобного.

Становится тепло - он на самом деле так думает. Он мне не лжет. И сожалеет - не меньше, чем я.

Я не понимаю этого мужчину. С его нежностью, с его заботой, с тем, как ведет себя, как защищает, как готов постоянно прийти на помощь - кому угодно, - можно было миллион раз завоевать чье бы то ни было сердце. Запасть в него и не отпускать. Навсегда там остаться. Он потрясающий человек, теперь я понимаю, почему Роз так говорила - она видела его насквозь с самого начала.

Пусть не без правил, пусть не без принципов, порой абсурдных, но я тоже вижу. И теперь тоже понимаю.

- Изза… - Эдвард произносит мое имя так же, как и я его пару минут назад. Осторожно.

- М-м-м? - ласково мычу, носом проведя по его плечу. Делаю вид, что это случайность.

- Ты тоже в обиде на меня за то, что я познакомил тебя с Каролиной? - тихо спрашивает мужчина. Горечи в голосе слишком много.

Вот и все…

- Нет, - отвечаю максимально честно, не желая сейчас, в этой ситуации и обстановке, ничего другого, - я рада.

Каллен не переспрашивает, но ждет продолжения. Не до конца верит.

- Рада потому, - даю то, что просит, расслабленно выдохнув, - что она мне много о тебе рассказала. Я и половины не знала.

Серые Перчатки хмыкает, наверняка закатив глаза.

- Это про что же?

- Про твою семью, например.

- Семья есть у каждого, - он гладит меня по голове, - просто обстоятельства бывают разными.

- У вас хорошая семья…

- По крайней мере, мы стараемся, чтобы она была такой, - не желая, видимо, долго говорить на эту тему, Каллен переводит стрелки дальше, - и все? Только про семью - а уже половина нового?

- Про самолеты еще, - нахожусь я, - большие-большие, которые будут летать через океан.

Цитирую Каролину и усмехаюсь. Она интересная девочка, это правда.

- Если будут… - мрачно выдает Эдвард.

- Еще как будут, - твердо заявляю я. - То есть, ты авиаконструктор?

- На пути к этому званию.

- И поэтому у тебя та книжечка… потому нас не трогали в аэропорту! - припоминая его красное удостоверение, от которого таможенники сразу же пропустили нас без всяких лишних процедур, произношу я. Вижу ответ как на ладони.

- Это бонус специальности, - кажется, я добиваюсь своей цели - ему становится легче. Он успокаивается. И дрожи в голосе больше нет, что дорого стоит.

- Догадываюсь, что не один…

- Может быть, - Эдвард едва ощутимо пожимает плечами, - и на будущее, Изза, если у тебя есть вопросы, ты всегда можешь задать их мне. Я отвечу.

- Обязательно.

Улыбнувшись, я носом утыкаюсь ему в шею, чуть повернув голову. Руками обнимаю крепче, особенно тогда, когда натягивает на нас обоих одеяло. Устраивает возле моей шеи, поправляя со всех сторон.

Ни слова не говоря, тяну края выше. К его плечам.

- Задохнешься…

- Ни в коем случае, - успокаиваю, устроившись так, что мы в комфортном положении и оба теперь укрыты. Как надо.

…Через минут десять я нахожу для себя следующий вопрос, который хотела бы задать. И даже спрашиваю, пусть и тише прежнего.

А не получив ответа, поднимаю голову, с удивлением взглянув на Каллена. Подмечаю, что и его прикосновения к моим волосам прекратились. Теперь ладонь просто лежит на затылке.

- Эдвард, ты?..

Но замолкаю - очень быстро. По расслабленному лицу и плотно закрытым векам очевидное налицо: спит. Безмятежно, крепко и спокойно.

Рядом со мной.