После первого дня соревнований я отставала. В вольной программе Джил накрутила сальто на 0,435 баллов больше. Я не расстроилась. Точнее, не это стало поводом. Причина моих безмолвных стенаний так и не объявилась. Телефон молчал, у обещаний истек срок давности, но я не теряла веры. Надежда жила. В прикроватном столике вместе с фотографиями, спрятанными под стопкой блокнотов.

Каждый день перед сном я, как наркоман, лезла туда за дозой, что приносила лишь мимолетную радость и после расширяла квадраты пустоты внутри. Разумней было бы не бередить рану, но я настойчиво рвала себе сердце вновь и вновь. И теперь… почти не болело. Я стояла на арене среди громадного скопления людей, приветствующих меня, и не боялась снова не найти огня янтарных глаз. Теперь – нет.

Наступил третий день «Кубка Америки». Эдвард опять не пришел. Но я не умерла, не перестала дышать. Напротив - вздохнула полной грудью. И ощутила знакомые запахи новеньких гимнастических снарядов и антисептика.

Сегодняшний день должен был стать знаковым. Несмотря ни на что и благодаря этому.

***
Джил уже закончила свое выступление на бревне, показав очень средний результат. Она замахнулась на базу сложности 6,5, явно хотела мне что-то доказать, глупая. Как мешок, свалилась после серии твистов.

14,833 – загорелся на экранах общий балл. Румянец ярко разукрасил ее щеки, заволновалась. Конечно, пьедестал почета прилично пошатнулся. 15,268 – и я сравняю с ней счет, больше на одну-две десятых – и она не догонит, ведь мы обе не в силах изобразить что-то стоящее в опорном прыжке, который останется напоследок. При моих обычных показателях на бревне от 15,8 и выше задачка казалась довольно простой.

Мышцы знали свое дело - все напряглись, натянулись, когда я вспорхнула на бревно. Движения были отточенными, тело – податливым, я – невесомой. С легкостью зависала в воздухе, рассекала его. Я прыгала, танцевала, не ощущая узкой опоры под ногами, высоты.

Фирменные перевороты на одной руке собрали аплодисменты со всего зала. Двойное вращение в вертикальном шпагате и мастерски удержанное равновесие вызвали длинные гулкие овации. Сложнейшая программа давалась мне легко.

Я исполнила завершающий элемент - соскок двойным сальто вперед в группировке, которым прославилась Елена Продунова. Отлично. Почти безупречно! Лишь маленькая оплошность, неточное приземление и небольшой шажок назад. Но это было мелочью, я потеряла всего одну десятую. Минимум 9,5! И зрители, не перестающие хлопать, служили отличным доказательством.

Калькулятор в голове уже подсчитывал, складывал: 9,5 за технику плюс база 6,2, всего - 15,7, и я вырывалась вперед. Нужно было лишь дождаться оценки судей.

8,799. Зал ухнул и загудел. Я сама не верила тому, что видела. Мистер Люкин смотрел на табло, как и я, пытался осознать происходящее. Взгляд зацепился за Джил, та не кричала «Позор!», вторя зрителям и некоторым гимнастам, но недоумение на лице говорило само за себя.

Горечь внутри растекалась медленно и болезненно. Это то, о чем предупреждал отец. Мои вчерашние интервью. Острые, правдивые, обнажающие и выворачивающие наизнанку мир гимнастики. Я не стеснялась нелестно отзываться о судьях, которые на второй день «Кубка» сильно занизили оценки Коди Артесу. Он очутился в самом сердце скандала, когда его тренера обвинили в крупном мошенничестве. Сам Коди был вынужден давать показания против многих известных личностей из разных областей спорта.

Да эти сволочи с табличками судили не гимнастику, а социальные статусы!

8,799. Общий балл – 15,199. Я не опережала Джил, а круто целовала ей пятки. Трибуны освистывали судей, сыпали проклятьями.

Я стиснула зубы. От давления заложило уши. Пульс отдавал в виски. Числа, буквы медленно растекались перед глазами, уползая с электронного табло. Мысли путались, душили, как змеи, кусали.

Саша Райзмэн, выступающая следом, не находила места. Она никак не могла начать программу, ее не вызывали, не пускали к снаряду. Арбитры объявили о пересмотре оценки. Они совещались, минуты сменяли одна другую. Все замерли на полувздохе.

8,858. Болельщики выдохнули гневные вопли. Отвратительная подачка. Да просто смешно! Меня даже развеселила их глупость. Гребаные рефери открыто признали, что результат занижен, и все же не рассудили по-честному.

Я наблюдала за Мартой Кароли, которая размахивала перед судейским сборищем руками, но те, как болваны, только водили из стороны в сторону головами. Цифры окончательные.

Мне хотелось крови, зуб на зуб не попадал от злости. Я могла сорвать соревнования, потребовать справедливости. Меня бы поддержали все, кто стал свидетелем этого беспредела. Могла. Так поступила бы прежняя я. Та, за ошибки которой теперь я расплачивалась. Обостренное чувство справедливости заставило быть честной с теми девчонками, что усердно трудились, испытывали тела на прочность, выгрызали драгоценные баллы, бились о маты, стирали мозоли в кровь.

Толпа неистовствовала. И только я могла удержать болельщиков.

Я вышла на ковер, вспомнился Рассел Кроу в Колизее. Я усмехнулась себе под нос. С презрением взглянув в судейское «ложе», я плавным движением подняла руки. Я призывала всех успокоиться.
Зал умолк. И я ушла. Для зрителей – победителем. Для себя – свободной.

***
Я скрылась между трибунами и не сдержала слез. Хотелось выть волком.

Неужели я думала, что мне все сойдет с рук? Думала. И получила по заслугам. Мир гимнастики всегда был жесток, выплевывал всех, кто играл не по правилам. А тех, что перли против течения, – в первую очередь.

Головой я понимала, что еще рано сдаваться. Пусть растоптали и бросили – не беда, я снова встану с лопаток, докажу… Но тело обмякло и отрицало все позывы к борьбе.

Я давилась рыданиями, намереваясь затопить весь Лос-Анджелес, когда услышала свое имя и застыла. Глаза щипали от слез и размазанной туши, но ошибиться не могли – передо мной стоял он. Его силуэт, его черты, его голос! И выдохнув имя Эдварда, я помчалась навстречу.

Это походило на лобовое столкновение автомобилей при движении по встречной. Бам! Мы вцепились друг в друга мертвой хваткой. Сильные руки смяли меня в объятиях. Эдвард целовал все - лицо, шею, волосы. Его сердце билось, как ненормальное. Мое взбесилось в клетке ребер, как дикая птица.

Плевать, где он был, почему не отвечал на звонки, зачем заставил плакать и так сильно по нему скучать. Я знала, что он чувствует то же самое. Глаз – обманет, но сердце – нет. Он только мой. Такой родной. Я любила его, он – меня: этого не изменить.

Пальцы Эдварда играли на моей талии, пока я старалась вернуть самообладание и не свихнуться от аромата его волос. Цитрусовый шампунь.

- Эй!

Громкий крик раздался у самого уха, чары рассеялись.

Эдварда оттолкнули. Я, конечно, потянулась обратно, но кто-то тотчас дернул меня за локоть.

– Отвали от моей дочери!

Чарли. Я с трудом узнала перекошенное гневом лицо. Не помню, когда видела его таким. Возможно, не видела никогда.

Отец толкнул Эдварда в грудь. Сильно, грубо и как-то по-мальчишески. Марта подоспела к нам и громко ахнула, поймав картинку в общий кадр. Она в ту же секунду метнулась к Чарли, но не удержала.

- Не смей даже пальцем ее трогать!

- Папа! – я попыталась вмешаться.

- Я нашел фотографии, когда искал твои документы, Белла! И не хочу ничего знать! Но ты, - он обернулся к Эдварду, - проваливай отсюда, пока я не вызвал полицию и не посадил тебя к чертям собачьим!

- Папа, нет!

Я сделала только хуже. Началась потасовка. Я прорывалась к мужчине, которого так любила и ждала, но, кажется, папа костьми готов был лечь, чтобы не пустить меня.

- Белла, хватит! – громко закричал он.

И я послушалась, остановилась. Испугалась, правда.

Стало тихо, все смолкли.

- Я понимаю ваши чувства… - осторожно начал Эдвард.

Чарли хотел возразить, но Марта громко зашипела на него.

-… я не трону Беллу. Я только хочу помочь…

- Ты уже достаточно ей помог, когда бросил.

Веки Эдварда упали, глаза сжались, будто он ощущал физическую боль от папиных слов.

- Я… не могу выразить, как сожалею. И если вы так решите, я уйду. Но сейчас… я хочу помочь вашей дочери. Позвольте поговорить с ней. Прошу…

Они смотрели друг на друга несколько бесконечно долгих минут. Ни один не отступал, казалось, даже не моргал. И я не выдержала, вмешалась. Выросла между ними, отвлекая внимание на себя.

- Папа, я знаю, что делаю. Я буду совсем рядом.

Усы Чарли зашевелились, словно он собирался ответить. Но сдержался. Я была одновременно раздражена и тронута его опекой.

Мы договорились, кивнув друг другу. Я быстрым шагом увела Эдварда в сторону, пока папа не передумал. Осталась в поле зрения, но сразу позабыла об этом.

Эдвард. Я хотела так много сделать – повиснуть на шее, раствориться в прикосновениях, расцеловать бледные щеки. А потом, когда захочется говорить, расспросить обо всем, что мучало – его и меня. Но мы стояли друг напротив друга, не смея приблизиться.

Эдвард заговорил первым.

- Прыжок Продуновой.

- Что?

Я даже потрясла головой, слова Каллена показались мне неуместным бредом. Он был здесь, он пришел, не понимала, как можно думать о чем-то другом.

- Твоя связка в вольной программе, соскок с бревна… Белла, это чистой воды прыжок Продуновой. Знаю, что ты не готовила его, но ты сможешь. Ты должна попытаться сделать двойное сальто в опорном.

Я хотела возразить, засмеяться над такой глупостью. Затем открыла рот сказать, как это тяжело, страшно, почти невозможно…

- Это гениально, - произнесла я вслух совершенно иное.

Терять мне было нечего, я – либо первая, либо плевать. Исполнять обычную Цукахару с пируэтом – лишь заранее признать поражение. С этой безумной идеей я хотя бы могла попытать счастье.

Мы молчали, я в мыслях прогоняла план действий.

- Белла! – Чарли сердился.

Голос в динамиках собирал всех для начала заключительного тура женских соревнований.
Я знала, что должна идти.

- Эдвард, я так скучал-ла… - я сорвалась на последнем слоге и даже всхлипнула.

Он очень нежно и осторожно обхватил мое лицо ладонями.

- Белла, Белла, моя Белла, маленькая моя, сладкая, любимая… - его губы двигались, задевая мои. Они вызывали такие неуместные и сильные желания. – Все это время без тебя было так… плохо…

- Я так тебя люблю, - заплакала я.

Между нами не оставалось и дюйма. Я была благодарна Чарли, что он не утащил меня в зал за волосы.

Эдвард едва заметным движением стер тоненькие ручейки с моих щек.

- Все потом, хорошая моя. Все потом. - Он подарил самый невинный поцелуй, который только мог. – Я с тобой.

И я чувствовала это: единение душ, сердец. Как эту ерунду не обзови, смысл один – мы вместе, мы любим друг друга.

- Увидимся позже, - прошептал он, едва улыбаясь.

Я шагнула назад, глаза в глаза, и одними губами сказала Эдварду то, что он итак знал.

Уходя, я больше не обернулась. Люди оглядываются только из-за страха. Но его не осталось. Я улыбнулась Чарли и Марте, поравнявшись с ними. Теперь я была готова сражаться.

***
Мое имя скандировали трибуны. Я закрыла глаза и отключилась от происходящего. Забыла о неплохом прыжке Джил, о судьях, что ждали моего провала и противно шептались, о близких, что так яро болели за меня, даже об Эдварде, затерявшемся в зрительской толпе. Теперь я стояла одна в большом зале. Перед длинной акробатической дорожкой. И творила историю.

Я мчалась быстрее ветра, хотя казалось - как на замедленной пленке. Ударила по мостику ногами, поймала импульс. Затем руки скользнули по кожаной поверхности снаряда, сначала левая – она создала вращение, потом правая. Мощный контакт с опорой, и… я летела. Разбивала воздух. Накручивала его на себя.

И я взяла высоту. Два полных оборота. Сумела. Ха-ха!

Мгновение, и гравитация стала тянуть меня обратно. Она тянула сесть на землю, тянула так сильно… Колени согнулись, я глубоко присела, сталкиваясь с мягким матом. Меня тянуло ниже и ниже. Но нет! Я вырвалась из цепких лап притяжения. Вскочила и развела руки над головой. Уже зная, что приземлилась победителем.

***
И я победила. 15,466. Даже многовато, учитывая низкий присед, но судьи, видимо, перепугались не на шутку.

Взрывались вспышки фотокамер. Тренер поздравлял меня, потряхивал за плечи. Я уже видела, как мчатся ко мне Чарли с Мартой. Но думала я только об одном – где Эдвард и как скоро мы увидимся.

На экране появилась общая таблица.

Джил: 58,566.
Я: 59,489.

Зал кричал и аплодировал. Толпа чествовала своего победителя. Джил закатила глаза и демонстративно отвернулась, но мне и этого было достаточно.

Я собрала несколько наград – помимо многоборья я все же стала лучшей на бревне и, черт бы его, в опорном прыжке.

Чарли обнимал меня, целовал медали. Вокруг все кружилось, галдело, но я искала Каллена.

Когда отец отвернулся к журналистам, Марта шепнула, что Чарли заставил Эдварда уйти. Я хотела бы злиться, да уже пробиралась сквозь столпотворение. Не было времени для гнева и обид, только цель - увидеть Эдварда. Это он сделал меня такой, он сделал меня победителем.

«Увидимся позже», - слышала я навязчивый шепот в голове. Он разносился эхом, нескончаемым эхом.

Пока никто не заметил моего исчезновения, я прыгнула в шевроле, вырулила на шоссе и вдавила педаль в пол. Машина зарычала и бросилась вперед.

Путь, как в тумане. Я звонила и звонила, но Эдвард не брал трубку. Терпения не хватало.

Зарождались сомнения, и я тонула в них, поддавалась панике. Очнулась я на подъездной дорожке и с протяжным визгом затормозила перед домом Каллена. Его соседи с неодобрением глянули в мою сторону. Плевать.
​
Я достала из бардачка брошку орла, которую подарил мне Эд, и, сжимая в руке медали, завалилась к нему на порог.

- Извините?

Дверь открылась, и ко мне неожиданно обратилась высокая блондинка. На вид - старше меня. С большой грудью и глазами, холодными и пугающими.

Я потеряла дар речи. Она заправила волнистую прядь за ухо и скрестила руки на груди в неприветливом жесте. Сука, я узнала ее. Розали.

- Я… - растерянно пробормотала. – Я-я…

- Мама! Мама! – донесся из дома тонкий детский голос Себастьяна.

В окне мелькнул силуэт Анны. Она закудахтала, выходя на крыльцо.

- Это ко мне, дорогая.

Она втиснулась, отгораживая блондинку подальше в дом. Будто защищала ее. ЕЕ, а не меня.

Розали (это правда она?) не стала возражать, но глаз не спускала до тех самых пор, пока не скрылась за дверью. Мы узнали друг друга. Неприятная встреча в такой прекрасный день.

- Ты победила! Поздравляю! Как же я рада за тебя! – начала, было, старушка.

- Где Эдвард? – сухим, безжизненным голосом спросила я.

Хватило увиденного, чтобы понять – мне здесь больше не рады.

Анна изменилась в лице, как-то даже сжалась, ссутулилась.

- Пойми, Белла, ты прекрасная девочка, но Розали… она моя плоть и кровь, моя внучка. Они с Эдвардом вернулись из России, и… Себастьян так полюбил ее… мальчику нужна мать, семья…

Я отшатнулась.

- Белла… - она попыталась обнять меня.

- Нет, - бросила я.

Видела, как Анна дрогнула, как начала всхлипывать, схватилась за сердце и закачала головой, что-то крича мне вслед.

Плевать. Я пообещала себе разобраться со всем потом, сначала нужно было найти Эдварда. Я совершенно точно не собиралась его ни с кем делить. Он – мой, я – его, все просто.

И снова я сидела в машине. Снова мчалась к нему, искала. Уже стемнело. Я проклинала эти долбанные гудки, которые не давали мне поговорить с ним.

Я ехала в «Скалу». Не знаю, как решила. Просто символично было бы встретить его там, где все началось.

«Дорогая, это Эдвард Каллен, твой новый тренер».

Губы растянулись в улыбке. Я надеялась, что сердце указывает верный ориентир. Но звонить не переставала. Все тщетно.

Я плакала. Дорога была неблизкой, сомнения и вопросы лезли в голову. Зачем он вернулся, если собирался быть с Розали? Чтобы я победила? Ну, глупо же. Это слишком большая цена за победу.

Когда я объезжала пробки по встречной, собирая всевозможные штрафы, он, наконец, перезвонил.

- Алло!

Я чуть не выронила телефон, в мыслях церковный хор спел «Аллилуйя».

- Белла! – закричал Эдвард в трубку. – Я знаю, что ты была дома, говорила с Анной. Не делай поспешных выводов, я не живу там больше. Я не живу с Розали! Как раз сейчас я договаривался об аренде квартиры, надеялся успеть обратно, но эти пробки… Белла, я все объясню, где я был, что случилось, ты только приезжай ко мне. Я люблю тебя, только ты…

Я тараторила что-то нелепое, нескладное в ответ, но связь подводила. Выдавала посторонние шумы, глотала важные части фраз.

- Бел… скаж… нибудь…

Я кричала, что скоро буду, просила адрес, но телефон вдруг замолчал. Он, блин, сел! В самый, что есть, неподходящий момент! От досады я выронила его.

Я остановилась на красный, судорожно зашарила рукой по полу. Нашла!

Нужно было срочно вставить зарядку, включить телефон, но руки тряслись, как после перепоя. Мне сигналили. Я психовала. Поехала вперед. Одной рукой тыкала гребаный провод в гнездо. Не получалось.

Я отпустила руль всего на мгновение.

А дальше - свет фар, визг тормозов, темнота.

«Мамочка», - была последняя моя мысль.

---

[ссылка на форум]

---

ПРИМЕЧАНИЯ
1) Отрывок из песни Stacey Ruttleedge & Louse Dowd “Imperfectly beautiful”:
All your quirks and all the flaws
Make you beautiful, imperfectly beautiful.