Даже вопреки тому, что мы застрахованы от аварий и вмешательства полиции, Эдвард до смерти пугает меня. Так что я балуюсь с радио машины, арендованной нами в аэропорту Пизы, чтобы хоть как-то отвлечься. Электроника – нет. Мужчины, беседующие о спорте (я почти уверена в этом), – пропущу. «Европоп» – нет; разговоры на любом языке, напоминающие ритм католической мессы – да, – только что последовал ответ, и звук напомнил единовременную смену мест людьми, на заднем фоне скрипнуло дерево. Нет. Где бы ты ни была, прости, бабуля Свон. Люблю тебя, но сменю частоту. Ища классическую музыку, я колеблюсь, слыша слабый затакт пианино и глубокий мужской голос, который и напевает и говорит. Я слышала эту песню раньше, скорее всего, в кино. Не припоминаю фильм, но мелодия подходит моему настроению, так что я оставляю её играть.

– Подсолнухи! – вскрикиваю, ошеломлённая сюрреалистичным пейзажем, виднеющимся сквозь затемнённое ветровое стекло. Я опускаю его, дабы насладиться эффектом насыщенных цветов. – Целое поле подсолнухов! Смотри, как они все движутся за солнцем. То есть я и так знаю это, но видеть целое поле, как каждый из них обращается к солнцу, почти ненормально, подумать только – растения двигаются и реагируют подобным образом.

На мгновение прикрываю глаза, напитываясь ярким итальянским солнцем. Возбуждение перекрывает синдром смены часовых поясов, а путешествие из Пизы в Вольтерру пролегает через великолепные пейзажи. Зная слова наизусть, я подпевала музыке, хотя не могла понять, где слышала эту песню. В голове нарисовался образ Рене, вторящей песне, мямлящей и пропускающей части на итальянском, но поющей в полный голос, когда хор переходил на английский. «Ты можешь учиться во Франции», – чётко, пытливо говорит она в моём воспоминании. Знаю, что ради меня Эдвард мог подправить этот момент, но мне хотелось самой помнить.

– Ты тоже это делаешь, – тихо произносит он, и я улыбаюсь, затем открывая глаза. – Поворачиваешься к солнцу.

Когда я смотрю на него, его ответная улыбка кажется слегка натянутой. Понимаю, что ему приходится прятаться в тени, и неохотно наслаждаюсь тем, чем он не может.

– Ой, прости, – я грустно вздыхаю, нажимая кнопку стеклоподъёмника. – Я не подумала о других проезжающих машинах.
– Не надо, – тянется он остановить мою руку. – Только что ты выглядела такой счастливой. По крайней мере, оставь своё окно открытым.

Эдвард улыбается мне – кротко, ласково, искренне и мимолётно. Я сижу тихо, потому что наслаждаться солнцем, когда Эдвард не может, одновременно хорошо и обескураживает. Я не говорю ему, как истосковалась по солнцу, как почти забыла, что после почти пяти лет проживания в штате Вашингтон предпочитаю солнечный климат. Не знаю, должна ли я скрывать своё удовольствие. Тепло на лице точно разделительная полоса между нами, и я немного отклоняюсь назад, выставляя руку парить в воздухе за окном, снова и снова переводя пристальный взгляд с цветов на озабоченное лицо Эдварда.

– Ты обеспокоен, – подмечаю я.
– А ты нет? Не после того, что рассказала нам Элис? Не после того, на что мы согласились?
– Разумеется, я встревожена. И мы не соглашались ни на что ужасное. Просто я рада, что мне не нужно волноваться о лжи.

Элис дала нам чёткие инструкции, как нам вести себя с Вольтури, в частности с Аро. Технически она дала нам право выбора, которое по факту таковым не являлось. Свою часть мне сыграть проще, во многом из-за врождённых артистических наклонностей. Плохо, что Элис не запретила ему быть угрюмым придурком, с чем он блестяще справляется. С самого отъезда из Джэксонвилkя. Может, он скучает по моей матери. Смех сквозь слёзы.

Эдвард, насупившись, глядит на меня.

– Ты до сих пор злишься, что Элис считает, будто тебе не одурачить Аро?

Я немного шокирована тем, что Эдвард может обдурить кого угодно, но, полагаю, он опирается на телепатию, дабы люди ему поверили.

– Я отменный лгун, – обиженно бурчит он. – Но Элис права. У Аро за плечами три тысячи лет безошибочного распознавания лжи. Если капелька честности вначале поможет держать его руки подальше от меня, то игра стоит свеч.

Я вздрагиваю и инстинктивно закрываю окно. Средневековые здания Вольтерры, построенные из золотисто-бежевого кирпича, точно состоящие из песка и света, поджидают нас вдалеке. В окружении тепла послеполуденного солнца, ярко-голубого неба, армии жёлтых цветов и великолепия Вольтерры в голову и не придёт мысль, что существуют такие вещи, как полумрак, не говоря уже о вампирах.

Интуиция подсказывает мне, что этот город хранит намного больше лжи, чем Эдвард столкнулся за одно лишь столетие.



Квартира, выисканная Эсме для нас, достаточно близко располагается к академии, чтобы мы с Эдвардом могли днём зайти туда, если только солнце не в зените. И всё же Эдвард носит пиджаки с широкими воротниками, шляпы и перчатки на всякий случай. Когда мы наконец прибываем, уже далеко за полдень, и малюсенькая площадь рядом с нашим домом изящно подчёркнута косыми золотистыми лучами солнца и тенями зданий.

Я жду на улице, сидя на багаже, в очередной раз нежась на солнце, пока Эдвард получает ключи и разговаривает с нашей соседкой снизу, пожилой дамой, которая приглашает его войти. Он задерживается, и молодой человек, примерно за двадцать, решает, что я потерялась и что помочь мне – цель его жизни. Он бегло заговаривает со мной на итальянском, и я разбираю только первую пару предложений. Дальше слова сливаются, и трудно поспевать за смыслом.

– Signorina? Signorina, vuoi un aiuto? Tu non sei di qui, vero? (Мисс? Мисс, вам нужна помощь? Вы не местная, не так ли?) – флиртует он с улыбкой. Мои знания итальянского языка подсказывают мне, что парень вежлив и дружелюбен, хотя чуточку фамильярен.

Он немного напоминает мне Майка Ньютона, пока я не перенаправила его внимание на более охотную однокурсницу. Жалко, что Джессики тут нет. Пускай она сильно меня раздражает, но мигом смогла бы отвлечь этого парня от меня.

– Grazie, ma no (спасибо, но нет), – запинаюсь я от робости, испуганная собственной некомпетентностью в языке. Мне лишь вежливо хочется сказать ему убраться восвояси. – Non è necessario. Sono qui con il mio (Нет необходимости. Я тут со своим…)...
– Forse hai bisogno di una guida turistica? (Может, вам нужен экскурсовод?) – бойко прерывает он, предлагая помощь и не давая мне сказать, что у меня есть парень. Точнее, жених. Как же будет жених на итальянском? – Vieni, lascia che ti aiuti. Conosco un posto dove si può dormire la note. (Ну же, позволь мне помочь. Я знаю место, где ты можешь переночевать.)

И я запуталась. Я слышу слова, но без понятия, что он говорит.

Парень предлагает взять мои сумки, даже берётся поднять один из тяжёлых чемоданов, демонстрируя, насколько тот тяжеленный. Уверена, со стороны я выгляжу сбитой с толку, что, вероятно, только подстёгивает итальянца. Я не стремлюсь к этому, просто стараюсь понять, как заставить его уйти. Он не внушает страх, а просто… излишне дружелюбен, а я бы не хотела грубить первому встречному итальянцу в Вольтерре, решившему мне помочь. Видимо, взбешённый Эдвард не испытывает подобных угрызений совести, летя к нам.

– La mia fidanzata non ha bisogno del tuo aiuto (моя невеста не нуждается в твоей помощи), – громко и бегло ворчит он. – Va a molestare qualcun altro. (Иди с другими заигрывай.)

Эдварда даже близко не беспокоит солнце, так что я оставляю багаж и встречаюсь с ним в тени, пока он не подошёл слишком близко. Он только что сказал «заигрывать»? Я трясу головой, смутно припоминая надписи на отельных табличках «Не беспокоить», на английском и испанском, с использованием вариации слова вроде «приставать» [п.п.: игра слов: (исп.) molesto vs. molestare (итал.)]. Ладно, наверное, не приставать, а «не беспокоить». На том и сошлись.

– Что ты делаешь? Ты словно готов накинуться на него. Брось, ты перенервничал, – шепчу я, обвивая руками шею Эдварда, который собственнически держит меня. – Можешь расслабиться? Он человек, сейчас день в самом разгаре. Уверена, он не помышлял ничего дурного.
– Ты не знаешь, о чём он думал, – шипит он мне в ухо, свирепо смотря на мужчину. – Поверь мне, ты и не захочешь знать.
– Мне угрожала серьёзная опасность? – хмурюсь, наблюдая, как мой претендент на гида неспешно уносит ноги. Он кажется любопытным и более настороженным, однако совсем не опасным. – Да, он был настойчив, но я не чувствовала угрозы с его стороны. Ты напугал меня больше него. Я к тому, что бы случилось, увидь он тебя на солнце?
– Он не успел бы дожить до этого момента, – тихо грозит Эдвард, поправляя шляпу под таким углом, чтобы она защищала его от солнца.

Эдвард в шляпе, особенно при таком щеголеватом её наклоне, напоминает звезду кино 40-х, если можно так выразиться. Отчасти я признаю, насколько он привлекателен, зол и всё такое, с другой же стороны, слышу отдалённый набат. Это далеко не Вашингтон, в конце концов. Мы в лапах Вольтури, которые пекутся о приличиях.

Эдвард сгребает наш багаж, легко управляясь с тяжёлым весом. Тому итальянцу, ясно секущему в универсальном языке тестостерона, хватает ума испугаться, и он спешит прочь от лютого взгляда моего эксцентрично-сильного парня.

– Разумно ли выставлять напоказ такую силу? – вполголоса интересуюсь я. – Ведь кто-то может смотреть в окно.
– Никто не смотрит, – отвечает Эдвард. – Я бы узнал.

Я не настолько уверена в этом. В мире людей? Да. В столице вампиров, двое из которых уже умудрились сбежать из поля зрения Эдварда? Неизвестно, сколько ещё вампиров, помимо Аро и Джейн, способны контролировать свои мысли? Однако сейчас не время поднимать эту тему. Кажется, Эдвард вот-вот сорвётся.

– Итак, о чём он думал? – Эдвард с удивлением смотрит на меня, так что я торопливо поясняю: – Прямо сейчас, когда напугался и убежал? Он представляет, кто ты? Здешние люди что-нибудь подозревают?
– Он боится меня и беспокоится, что я последую за ним, – задумчиво говорит Эдвард. – Он уже причисляет меня к Вольтури, по крайней мере, бессознательно. В этой округе их знают, хотя не истинную их сущность, и страшатся. Жители понимают, что размышления вслух себе дороже. Этот парень не вернётся.

Почему-то мне кажется, что это не единственный мужчина, который пытался подцепить меня. С момента нашего прилёта в Италию Эдварда одолевала сильная тревога, и похоже, что ему впервые представилась возможность продемонстрировать свой непростой нрав.

– Пойдём, нам нужно позвонить Рене, известить о нашем приезде, – беспечно говорю я в попытке сменить тему. – Я виню себя за то, что разлучила вас.
– Нам следует ей позвонить, – немного расслабляется Эдвард, слыша имя моей матери.

Всю прошлую неделю, во время нашего визита во Флориду, они были не разлей вода, как правило, сидели склонившись над одним из старых фотоальбомов или смотрели домашние видеозаписи о моём детстве. По большей части на этих плёнках я либо упрямилась, либо пела или танцевала на различных школьных постановках. Стандартный ответ Рене на мои редкие истерики, казалось, приходился на момент начала записи; мама всегда записывала концерты, чтобы затем отсылать копии Чарли. Эдварда за уши было не оттащить от памятных вещей моего детства, на фоне которых он с мамой и подружился, к моей вящей досаде.

– Знаешь, ты никогда не рассказывал, как она мыслит, – напомнила я Эдварду, когда мы поднимались по винтовой лестнице. – Ты обещал.
– Она ласковая и оптимистичная. Всегда проигрывает песню в голове, – несмотря на недавние события, улыбается Эдвард. – Обычно что-нибудь бодрое, танцевальное. Мыслит она преимущественно образами и метафорами. Окружающий мир ей всегда что-то напоминает, и часто это выливается в проницательные суждения или, по меньшей мере, занимательные. Её разум, правда, завораживает. Рене весьма творческий человек. Точно художник без склонностей к самовыражению в определённой области.
– Да? – Во мне говорит облегчение. Я не знала, чего ожидать. Скорее замешательство, но наблюдение кажется точным. – Неудивительно, что она такая неугомонная. Она любит тебя, – незачем добавляю я.
– Не настолько, как она любит тебя. Рене очень гордится тобой. Думаю, я нравлюсь ей так сильно только потому, что вызываю у тебя улыбку.
– Только не это, ты же знаешь, что она находит тебя очаровательным, – я закатываю глаза, вспоминая наш недавний визит. Эдвард знает, как часто шептала мне на ухо Рене о том, как привлекателен и вежлив Эдвард, как великолепен и благовоспитан он. Она ведь уже упоминала, какой он замечательный и привлекательный?

«Он такой милый!» – неоднократно шептала мне мать во время нашего недельного пребывания у них гостях, думая, что Эдвард не слышит.

Обычно Эдварда раздражало такое внимание, но со стороны Рене ему это казалось очаровательным. Она протёрла пианино, которого не касались с момента моего отъезда в Форкс, и умоляла его сыграть, а меня – спеть. Так что большую часть недели мы провели то играя музыку под аккомпанемент любящего созерцания Рене, то ударяясь в воспоминания. Горькая радость для меня: вполне вероятно, это последний раз, когда я смогу провести время с мамой. В итоге я относилась к ней с необычайной любовью и взяла себе за правило прогуливаться с ней по пляжу каждое утро, пока Эдвард притворялся спящим.

Наконец мы доходим до нашей двери, и Эдвард, не ставя вещи на пол, непонятным образом её отпирает. Свет хлещет в квартиру, которая намного уютнее, чем та старая при школе в США. Она не такая современная, но мебель новая и красивая, тёмное дерево и модерн противопоставлены местной архитектуре, однако одновременно сливаются с ней. Роскошный рояль занимает отличное место, дальний угол квартиры, откуда его будет слышно только нашей соседке снизу; Эсме уверяет нас, что дама глуховатая и тоже любительница классической музыки.

Увесистый букет, полный ярких цветов, увитый белыми усиками и тонким папоротником, красуется на обеденном столе в массивной дорогой на вид вазе.

– Это ещё один букет с подтекстом от Аро? – разглядываю знакомый на вид конверт, приютившийся у вазы, точно гремучая змея. Я бы узнала этот предмет канцелярии где угодно.
– Если это так, что жест дружбы, – говорит Эдвард, разворачивая записку и бегло просматривая её. Губы вампира сжимаются тонкой полоской, затем он смотрит на меня и продолжает тихим голосом: – Надеюсь. Он хочет встретиться с нами сегодня вечером. Сначала отдельно с ним, потом он официально представит нас остальным Вольтури. Нам положено одеться формально и приготовиться к выступлению.



Рука об руку и насколько позволяют мои каблуки, мы гуляем по узким крутым улочкам, мощённым неровными прямоугольными камнями. Поверхность крайне шероховата, и я всё больше смущаюсь, словно прежняя неуклюжая Белла проявилась в полную силу. Когда я спотыкаюсь в третий раз, Эдвард приобнимает меня за талию.

– Сильнее обопрись на меня, – шепчет он, и я с благодарностью принимаю его твёрдую руку.
– Чувствую себя пьяной, – приглушенно признаюсь я. – Не знала, что тут придётся ходить как морякам в качку. Мне стоило надеть балетки.

Плутающие улицы сбивают меня с толку, а мягкий лунный свет и тёплые отсветы редких огней на стенах здания не очень способствуют ориентации в пространстве. Мы словно путешествуем во времени, и в любой момент я ожидаю столкнуться с группой средневековых монахов. Вместо этого нам попадаются редкие туристы и порядочное количество местных жителей.

– Почти пришли, – говорит Эдвард, когда мы заворачиваем за очередной угол. По крайней мере, эта улица освещена и кажется более современной.
– Где мы? – Меня тут же отвлекает звуки скрипки, играющей где-то поблизости, слева, за высокой стеной.

В отличие от того старого уличного музыканта в Сиэтле, этот скрипач знает, как обращаться с инструментом. Тихая, заунывная мелодия мне не знакома. Меня словно заставляют последовать за ней, выглянуть из-за стены. Лицо Эдварда отражает ту же мрачную решительность, как и во время прочтения того приглашения.

– Аро? – Вампир кивает.

Вскоре мы доходим до конца самой высокой стены, и Эдвард легко переносит меня в тень, пряча нас. При виде картины перед собой я немею.

Развалины.

Развалины чего-то древнего – может, арены или театра. Мне требуется секунда, чтобы осознать: я видела это под другим углом, на плоской, блестящей фотографии, снятой в солнечный день. Руины римского театра. Для ночного времени суток он хорошо освещён, желтовато-белые огни озаряют точки архитектурной композиции. Днём тут бывают туристы, но вечером мы одни, за исключением замкнутого вампира и его скрипки, стоящего немыслимо высоко между двух колонн ранее бывшей сцены; его гладкие чёрные волосы поблёскивают во время игры. По мере того как мы спускаемся по крутому холму, песня сменяется на эксцентричную и праздничную, как будто вампир ощущает наше присутствие.

Каждый раз при виде исторической постройки я автоматически включаюсь в игру, которой меня ещё сызмальства научила Рене. Сначала я воображаю, каким было здание при возведении, как блестело новизной. Обычно это легко: нужно лишь представить снующих людей в других одеждах и парочку лошадей. С такими развалинами всё сложнее. Никогда ещё я не сталкивалась с такими трудностями, разве что с римскими банями недалеко от Сорбонны в Париже. Воображение должно быть гибким, расширяться, чтобы увидеть это место как новое. Мой разум машинально восстанавливает картину, симметрично достраивая колонны к уже имеющимся, больше камней, стен, и наконец ряды заполняются мужчинами в тогах, может даже женщинами в старинных римских накидках и мантиях. Я могу слышать их крики; моё воображение подкреплено старыми цветными фильмами, до смешного грешащие неточностями. Холодок пробегает по телу при мысли, как этот грациозный вампир передо мной демонстрирует прирождённый талант к тонкому пониманию музыки в тот исторический период. Он был тут уже тогда. Пережил мрамор и камень.

Как ранее с Эдвардом, так теперь и с Аро, сознание ускоряет время, проматывая вперёд, и новый театр медленно ветшает, превращаясь в то, чем является сейчас, разрушенное старое воспоминание, пока от него не остаются осколки, пустоты, заполняемые фантазией, и ошибки. Память же Аро останется идеальной. Нетронутой временем и столь насыщенной, что у меня даже кружится голова при одной попытке уложить все исторические события. От пика расцвета Римской империи (когда никто не верил, что такая мощь сокрушима) до её упадка с безумными императорами и внезапными набегами готов. Тёмные века, Средневековье, сотни лет разрухи, отметившиеся в крошащихся стенах и камнях театра, растаскиваемые рабочими для строительства других зданий. Бесчисленное количество монахов, Священная Римская империя, влиятельные Медичи, Ренессанс и наборный шрифт. Рождение протестантской Северной Европы, рождение оперы на заре XVII века. Каких-то сорок лет спустя, когда это здание обвалилось до неузнаваемости, а глаза Аро подёрнулись белесоватой плёнкой из-за преклонного, даже для вампира, возраста, родился Карлайл Каллен.

Всё существование Эдварда, должно быть, казалось Аро одним днём в сравнении с его жизненным путём. А моя жизнь и вовсе – мгновением ока. На мой взгляд, стоящий на фоне Луны и звёзд Аро казался столь же неизменным, как бог, вмонтированный в небосвод. От Карлайла и Элеазара я знала, что в настоящее время существовало много вампиров, из которых немногие пережили случающиеся время от времени вампирские стычки. Только горстка из них дожила или пережила Аро. Чего стоит выживание и правление такими созданиями? Какому разуму под силу указывать миру, полному вампиров, как им жить, и ждать повиновения? Я благодарна Элеазару за его список для чтения, однако сейчас это напоминало перестрелку, в которую ты ввязался, имея при себе только нож. К счастью для нас, была Элис, несмотря на её тревожные советы.

Скрипка чуть ли не смеётся, и я гадаю, как Аро удаётся играть так быстро, при этом почти недвижимо, пока не чувствую дрожь Эдварда. Сейчас в воздухе застыли последние ноты, и внезапно слышны естественные звуки вечерней Вольтерры – свист летящих на лёгком ветерке листьев, смех людей вдалеке, колокольчик велосипеда. Доля секунды, и Аро стоит от нас на расстоянии двух вытянутых рук, а мой мозг едва успел отметить окончание произведения. Лицо вампира расслаблено, хотя мутноватые глаза отражают страстное, почти детское любопытство. Он не пытается коснуться нас, только держит смычок одной рукой, а скрипку другой – жест явного ожидания.

– Вы прекрасно играете, – удаётся мне выдать взамен аплодисментов. Думаю, мой бешеный пульс лучше рукоплескания.
– Нужно отдать должное – твоя игра лучше, чем в воспоминаниях Карлайла, – мгновением спустя, ровно и радушно, произносит Эдвард. – Паганини, интересный выбор.
– Он сам играл на этой скрипке, – осклабляется Аро. – Осмелюсь сказать, я поднаторел с тех пор, как Карлайл слышал моё выступление. Я многому научился, наблюдая за игрой Николо Паганини, который сам был виртуозом. Он был моим лучшим меценатом. Ваш надвигающийся визит вдохновил меня мысленно вернуться к самым заветным воспоминаниям, и я подумал, что было бы приятно поделиться с вами некоторыми из них. Как видите, последнее было названо в мою честь. Я весьма горжусь этим.
– «Смех Дьявола»? – Невольно и тихо смеётся Эдвард, и мне сразу вспоминается замечание Карлайла о шарме и юморе Аро. Я немного успокаиваюсь и робко улыбаюсь. Аро перекладывает смычок в левую руку и вежливо протягивает мне ладонь.
– Изабелла, чудесно выглядишь сегодня. Могу я? – Я делаю шаг вперёд.

Протягиваю Аро ладонь, которую он мягко жмёт, так же выжидательно держа её, как и в первую нашу с ним встречу. Однако на этот раз тут нет места разочарованию, только спокойному любопытству.

– Как тебе Италия? – искренне интересуется он.
– Прекрасная страна. Такая солнечная и тёплая, – тараторю я. – Вольтерра кажется сошедшей со страниц сказки.
Вампир поворачивается к Эдварду, но руку мою не отпускает. Аро касается креста Калленов на моём браслете и пытливо наклоняет голову.
– Как поживает Карлайл и остальные члены вашей семьи?
– Хорошо. Карлайл передаёт привет, – столь же официальным, как и его слова, кивком отвечает Эдвард.
– В течение прошедших несколько месяцев я пытался посмотреть на вещи с твоей точки зрения, юный Эдвард, – задумчиво говорит Аро, чья рука холоднее ночного бриза. Его кожа одновременно и тоньше бумаги и крепче мрамора. Данный парадокс я не могу объяснить даже себе. – И должен сказать, что сделай я это раньше, то наши взаимоотношения могли бы начаться нормально. Я попросил вас сначала о личной встрече, чтобы прояснить свою точку зрения, в надежде на более благоприятное начало.

Я поворачиваю голову к Эдварду, боковым зрением видя его кивок.

– Я бы тоже хотел этого, – соглашается он, не сводя глаз с моей ладони в руке Аро. – В прошлом Карлайл всегда хорошо о тебе отзывался.
– Да, об этом я тоже хотел бы поговорить, помимо прочего, хотя, к несчастью, у нас нет времени обсуждать всё скопом. Понимаю, что я по неосторожности обидел моего дорогого друга, и желаю загладить вину. Карлайл – одно из тех существ, которым ничего от меня не нужно, кроме дружбы. Редкий ум, как думаешь?
– Редчайший, – констатирует Эдвард, тонкий намёк закрадывается в его голос.
– И твой разум тоже, – продолжает Аро, либо не замечая, либо игнорируя перемену в Эдварде. – Мне бы претила мысль упустить случай обменяться взглядами с таким умом, который хотя бы отдалённо понимает мой.

Эдвард хранит полное молчание, в то время как Аро подносит мою руку к губам – формальность, намёк на поцелуй.

– А Изабелла, её разум тоже, загадочный и безмолвный. Чувствовал ли ты, Эдвард, столкнувшись с её молчанием, то же, что и я? Разочарование и затем, на удивление, облегчение?

Элис сказала, что он задаст этот вопрос, слово в слово. Эдвард пообещал ответить правдиво. Аро внимательно смотрит на нас.

– Да, – с некоторым трудом соглашается Эдвард. – Безмолвие мыслей Беллы одновременно утешало и мучило меня. Поначалу это разочаровывало, но сейчас, в общем-то, меня весьма успокаивает её общество и молчание разума.
– Ты удивляешь меня откровенностью, Эдвард, – смеётся обрадованный Аро. – Надеюсь, ты не возражаешь, если я скажу, какое облегчение коснуться кожи, будь то человека или вампира, без стремительной атаки его памяти, мыслей и неизменно присущего замешательства. У Изабеллы же только тёплая кожа. Какой шок смотреть в её глаза – твои глаза, прошу прощения, дорогая, в конце концов, ты присутствуешь здесь – и видеть интеллект, при том что прикосновение ничего не даёт.
– Скажи мне, Изабелла, – чутко обращается ко мне вампир, – как тебе в целом итальянцы? Они не такие напряжённые, как римляне при моей человеческой жизни. Как видишь, я предпочитаю, чтобы моя цивилизация вела себя немного официальнее.

Я колеблюсь, но вспоминаю слова Элис. «Это не даст ему оружия, Белла. Он хочет, чтобы тебе было уютно». Глубоко вздыхаю.

– Я ещё не совсем привыкла к этому, – признаю я. – Все кажутся весьма дружелюбными, но я не привыкла к постоянному нарушению моего личного пространства. Меня это нервирует.
Взгляд Аро мельком пробегается по нашим рукам, и, наконец, он отпускает мою ладонь.
– О, не вы! Я не вас имела в виду, – густо краснею, хотя с облегчением, не чувствуя его прикосновений. – По большей части я говорила об аэропорте. Мы собирались поехать автобусом, но я так испереживалась из-за сутолоки, что Эдвард настоял на аренде машины.
– Я тоже предпочёл добираться самостоятельно, – тихо добавляет Эдвард. – И приятно удивился, когда ты быстро согласилась.
– Тебе и в мыслях не должно было приходить путешествовать в автобусе полном людей, – с отвращением говорит Аро. И снова всматривается в Эдварда. – А как тебе Вольтерра? Как тебе сознательные граждане моего родного города?
Я смотрю на Эдварда, молча умоляя его следовать плану и говорить правду.
– Я тоже не до конца свыкся с этим, – признаётся Эдвард, напрягаясь в лице при воспоминаниях. Боюсь, когда дело затрагивает Беллу, я имею склонность остро реагировать, как тебе уже известно по предыдущему опыту. Пускай мне тяжело игнорировать распутные мысли мужчин, считающих Беллу привлекательной, ещё сложнее воздерживаться от того, чтобы не оторвать руки тем, кто заходит далеко, преследует и касается её. Боюсь, в этом отношении Италия станет для меня испытанием.
– И опять ты удивляешь меня честностью, Эдвард. Я так воодушевлён, – шелестит голос Аро. – Естественно, я уже знал о твоей стычке с молодым человеком около вашего дома.
Лицо Эдварда выражает искреннее удивление, Аро же зачарованно смотрит на него.
– Ты поймёшь, что в Вольтерре редко что случается без моего ведома, – улыбается вампир. – Я склонен наградить твою открытость, Эдвард. Тебя и Изабеллу. Что, если, скажем, я могу сделать так, чтобы ты за всё время пребывания здесь больше никогда не беспокоился о безопасности Изабеллы? Как среди вампиров, так и людей, я могу дать ей иммунитет, и никто не навредит ей? Фактически, люди и вампиры будут печься об её безопасности так сильно, что будут охранять так же бдительно, как и ты сам. Как тебе такой вариант, Эдвард? Это немного будет тебе стоить. Одного лишь рукопожатия.

Спокойствие Эдварда приобретает наэлектризованный характер, он словно леопард перед прыжком. Элис не предупредила нас об этом предложении Аро, обмолвившись тем, что Эдвард подвергнется болезненному искушению, и что он должен сказать после. Улыбка Аро напоминает дьявола, предлагающего тебе исполнение сокровенного желания.

– Как бы больно мне ни было это говорить, Аро, как бы сильно мне того ни хотелось, – с мукой говорит Эдвард, – я не могу позволить тебе коснуться меня. Я скреплён моральными обязательствами и клятвой. Я храню не только свои мысли, но также мысли и тайны, данные мне недобровольно, за сотню лет. Я дал слово и связан им.

Улыбка Аро блекнет, и на мгновение, вспышкой, за гостеприимной маской видится хищник. Затем лицо вампира приобретает выражение холодной вежливости.

– Великодушно, – голос Аро сочится сарказмом, осанка величественна и зла. – Ты говоришь мне, что предоставил бы мне доступ к своим мыслям, будь они только твои?
– Нет, конечно нет, – огрызается Эдвард, которому вдруг невтерпёж поведать правду. – Я не хочу, чтобы ты копался в моей голове, и точно не желаю делиться интимными деталями жизни Беллы через свои воспоминания. Но да, если бы ты гарантировал её безопасность, я бы пошёл и на это. Я бы поделился этим… с тобой, зная, что она под надёжной защитой.
– Ты не Карлайл Каллен, – шепчет Аро спустя миг молчания. – Но ты по-своему его сын. Ты был честен со мной, Эдвард, что превзошло мои ожидания. Я подумаю над этим во время вашего выступления. Скажем так, чисто теоретически, если я дарую эту защиту, окажете ли взамен вы мне оба честь?
– Какую? – Эдвард полностью сосредоточен на лицо Аро.

Должно быть, Аро хорошо контролирует свои мысли, и он это знает. И наслаждается этим.

Вампир открывает рот, вдыхая тишину, точно пробует на вкус воздух между нами. Любопытно, а может ли он посмаковать отчаяние Эдварда. Или хуже, зовёт ли его тоже моя кровь. Невольно дрожь пробегает по телу, а Эдвард в защитном жесте обвивает вокруг меня руку.

– Если я соглашусь, то ты должен будешь позволить мне показать тебе, как выглядит настоящая цивилизация вампиров, – вновь оживает Аро. – Нет, я не попрошу тебя сменить диету, хотя мы с радостью поприветствуем смену твоего договора в любое время. Я взял на себя смелость и приберёг два частных заповедника в пригороде города ради твоего альтернативного образа жизни. Это не настоящий лес, но мне известно, что ты не отлучаешься далеко от Изабеллы. Нет, я хочу лишь, чтобы ты умом принял этот уникальный опыт. Не спеши отвергать возможность моего постоянно открытого предложения присоединиться к моей страже, пока ты изучаешь музыку тут. Можешь дать мне, по крайней мере, это?

Я смотрю на Эдварда, и он кивает.

– Могу. Если это означает безопасность Беллы.
– Изабелла? – вопрошает Аро.
– Разумеется. Я могу это сделать.

Как только я произношу эти слова, во мне селится пустота. Делает ли меня согласие соучастником убийств, совершаемых ими? Есть ли у меня выбор? Меня немного тревожит этот вопрос, и я решаю позже задать его Эдварду. Аро, с другой стороны, кажется удовлетворённым нашими ответами.

– Возможно, тогда, если ты заслужишь это. Посмотрим сегодня, – Аро смотрит на меня с неприкрытым вызовом. – Надеюсь, ты практиковалась, дорогая. Сейчас же все следуйте за Джейн.

Эдвард напрягается от удивления, когда маленькие угрожающие девчачьи шаги доносятся из темноты, а следом идёт незнакомый мне вампир, тёмнокожий, средиземноморских кровей. Элис не упоминала об этом, не важно, предвидела или нет. Аро смотрит, как мы следуем за Джейн в древний туннель под развалинами.



Достаточно долго мы идём по ухоженному туннелю, и я гадаю, насколько древен он. Рука Эдварда не покидает моих плеч, и я легонько споткнулась только раз. Глаза Джейн пытливо смотрят на меня в тусклом свете.

– Ты всего лишь человек, – детским голоском произносит она, точно получив озарение. – Знаешь, я ведь могу причинить тебе боль.
– Знаю, – тихо откликаюсь я. Будто смогу забыть здоровенный синяк, оставленный тобой на левой руке, Дурная Кровь.

Наконец мы проходим двери, коридоры и в итоге прибываем в большую комнату в классическом стиле. Она заполнена вампирами, с виду похожими на порочных супермоделей, и пианино в центре. С одной стороны находится помост, где на двух из трёх кресел неестественно неподвижные восседают Маркус с Каем, под сводом с высеченными во мраморе словами.



Жизнь коротка, искусство вечно. Аро замечает мой интерес к этой фразе, замирая на полпути, чтобы сесть.

– Ты знаешь, что они означают, Изабелла? – в качестве пролога перед нашим официальным занятием любопытствует он.
– Я знаю, что это значит для человека. Доктор Джордж часто их повторяет.
– И сейчас? Хорошо с его стороны. В конце концов, он знает своё место. Что же это значит для людей, Изабелла? – говорит Аро так, словно только мы в этом зале. Я пытаюсь поддерживать эту «легенду», но, разумеется, не Эдвард.
– Это значит, что искусство приносит жизни смысл, несёт его в себе больше, чем сама жизнь, потому что через сотню лет всем будет наплевать на любые наши творения, кроме рассказанных нами историй и созданных произведений искусства и музыки. Что ж, это, а также знания о науке и природе, наши изобретения, однако фраза не отсылает к науке.
– Хорошо сказано, – улыбается Аро. Я же не закончила.
– Я пытаюсь постигнуть смысл того, – смолкаю, удивлённая собственной храбростью, – что это значит для бессмертных созданий вроде вас.
– И какие мысли на этот счёт? – Улыбка исчезает с лица Аро, как будто я нарушила негласное правило такта.

Слишком поздно, чтобы забрать слова обратно, я осознаю значение той фразы. Большинство людей для них бесполезны, разве что им есть что предложить в долгосрочной перспективе. Эдвард ведёт себя неестественно тихо с тех пор, как Аро предложил подумать над его отказом, и кажется поглощённым мыслями, словно отслеживает несколько разумов одновременно. Похоже, придётся рассчитывать только на себя.

– Думаю, это значит, что мне лучше стать хорошим музыкантом, – нервно произношу я.
Аро широко улыбается, острые белые зубы сверкают точно новёхонькие могильные плиты.
– Совершенно верно, – наконец, говорит он. – Ты что-нибудь подготовила? Мы все готовы слушать тебя. Мы все в сборе? Где Челси? Ты нужна мне здесь, cara mia [п.п.: (итал.) – дорогая].
– Я тут, Аро. – Слышится шелковистый голос, а при виде вампирши, грациозно идущей к Аро и крепко пожимающей ему руку, желудок совершает сальто назад.

Вампир, следующий за ней, немножко напоминает мне лиса, высокие скулы делают глаза чуть раскосыми, лицо скорее лукавое, чем задумчивое. Кажется, он привязан к девушке, но держится на расстоянии, точно на невидимой ниточке. Замечаю, как он слегка дёргается, когда Аро касается Челси, но та совсем не возражает. Возвращает взгляд вампиру, подмигивает, а тот лживо улыбается ей в ответ.

Легко сказать, что, помимо Эдварда, Челси самый красивый вампир в этом помещении. Красотка наподобие Розали, но с тёмными волосами и почему-то более ярко выраженной злостью на безупречном лице. Если Розали выглядит стервозно, то черты Челси отражают прирождённую жестокость. Сначала её взгляд падает на Эдварда, затем на меня, и мне не нужно быть телепатом, чтобы прочитать её мысли. Я бы подумала то же самое. «Что он делает с ней?» словно вопрошает её лицо, затем сменяясь провокационным выражением, от которого мне хочется блевануть.

Если Челси хочет Эдварда, то не знаю, как мне остановить её. От её красоты захватывает дух. Это хуже, чем обнаружить, что твой муж снимает фильм с Анжелиной Джоли. Впору сдаться и пожелать им всеобщего счастья и т. д.

Несмотря на воцарившееся внутри меня уныние, другое чувство, вскипая, желает его затмить. Странное ощущение, бессмысленное при данном раскладе. Я ощущаю спокойствие и желание угодить. То самое, как и тогда в «Клавишах» с Анжелой, Беном, Элис и Джаспером до нашествия в город этих вампиров. «Я принадлежу этому месту?», качаю головой при мысли, но ощущения не проходят. Необычный когнитивный диссонанс – я счастлива быть тут, но не понимаю причин этого. Чувствуя себя как дома, хотя знаю, что это далеко не так. В любом случае это не угнетает меня до состояния, при котором я легко чувствовала бы себя уродкой в этой комнате. Хотя следовало бы, и даже бывало, но не более. Меня даже не напрягает, что Эдвард пристально смотрит на Челси. Другим взглядом, не тем, что на меня, и в данный миг этого достаточно.

Он глядит на неё как на решаемую проблему. Так же смотрит Аро на меня.

Аро подбадривает меня улыбкой, видимо, чем-то заворожённый.

– Можешь начинать, когда пожелаешь, Белла, – тепло говорит он, покровительственно обнимая прекрасную женщину у себя под боком и не разрывая контакта с её кожей. – Готова петь?

Да, что довольно странно. Мне хочется петь.

Я оглядываю зал, узнавая немногие лица с той провальной встречи перед весенними каникулами. Эдвард вопросительно смотрит на меня, и я киваю. Сейчас нервная дрожь перед выступлением как никогда желанна. Приятная дрожь, которую я вытерплю. И я приветствую её, надеясь, что она отвлечёт меня от мысли, что для комнаты, полной грозных, эффектных существ, от вкусного «напитка» меня отличает умение музицировать. На ум снова приходят слова Элис, и я набираюсь смелости, зная, что выбор песни – лучший из всевозможных выходов.

Эдвард устраивается за пианино, я встаю лицом к помосту, созывая стенки колонны, что мне вполне по силам после стольких месяцев практики по рекомендации доктора Джорджа. Когда я поднимаю голову, что уже нахожусь внутри, ощущая, как её мощь течёт через меня, как вода в кране. Нет больше робкой, молчаливой Беллы Свон – взамен живая Джульетта, в которой жизнь бьёт ключом, искрится, как бокал шампанского. Вся моя нервная энергия перетекает в пение быстрых, весёлых рулад, и я даже беру высокие ноты с большей уверенностью.

«Элис – гений», думаю я, пропевая французскую арию лучше чем когда бы то ни было. Пой я на итальянском, непременно ощутила бы на себе вес каждого исправившего мой язык за сегодня, а таких было немало. Здесь, в этой комнате, заполненной вампирами, некоторые из которых живут среди местных с тех пор, как латинский был тут в ходу, петь на итальянском с акцентом было бы ошибкой. Мне комфортно на французском. Мне комфортно в моей колонне.

Когда я в ней, мне не нужно касаться или смотреть на Эдварда, чтобы почувствовать нашу связь. Она присутствует в том, как понимаем друг друга через ноты, прекрасные и невидимые, как сонар, непроизвольные, как любая вдохновлённая природой постановка. Мне не нужны аплодисменты, чтобы понять, что я справилась, но я чувствую внимание всех вампиров в этой комнате, словно они яркие лучи, светящие прямо на меня. Я довольно хорошо беру высокую до в конце. Не так хорошо, как хотелось бы, но лучше, чем в опере. Когда ария спета, колонная держится, пока последнее слабое эхо не стихает во мраморных стенах. В пристальном взгляде Аро еле различима похвала, и я заливаюсь краской, довольная, что справилась со своей частью, вопреки страху.

Слабый, возбуждённый шёпот заполняет пустоту нот – словно китайские колокольчики вдали. Насторожённый Эдвард вновь становится возле меня. Аро подзывает нас, а когда встаёт, остальные вампиры умолкают. Впервые за всё пребывания в зале я замечаю Ренату и Деметрия. Их взгляды более сосредоточены на мне, чем на других, и пускают дрожь по моему телу, но я не смотрю прямо на них. Руки Эдварда оплетают мою талию, защищая, и мне остаётся только гадать, смотрит ли он свирепо на Деметрия. Рената поворачивает голову к Аро, но, даже не взглянув, я по-прежнему ощущаю пылкий взгляд Деметрия. Я скорее чувствую, нежели слышу, утробный рык Эдвард, и желудок опять ухает вниз.

Аро что-то шепчет Челси, и та слегка кивает. Спустя мгновение она виновато качает головой, а руки Эдварда снова крепче смыкаются на моей талии. Аро досадливо вздыхает и встаёт, демонстрируя принятое решение.

– Вы все наслышаны о моём новом музыкальном проекте, – заявляет Аро. Странное вступление, которое я отчасти ожидала услышать. – Я рад представить вас Эдварду и его человеческой паре, Изабелле. Как и большинство из вас уже знает, они стипендиаты Вольтерры.

Некоторые вампиры перешёптываются в ответ на фразе «человеческая пара», и я краснею в ответ, хотя это не так уж неожиданно.

– Да, ситуация необычная, но я побуждаю вас не судить их за её положение. Они довольно великодушно согласились подождать с её превращением, сделав мне особое одолжение. Изабелла ещё довольна молода, а её голос, пусть и довольно приятный, по моему мнению, хранит в себе потенциал, и я попросил развить его до её изменения. Даже за эту короткую интерлюдию заметно, что её голос стал более зрелым и развитым, и я питаю большие надежды на художественность исполнения, как в человеческой, так и в итоге вампирской ипостаси.

– Разумеется, оставаясь в таком хрупком состоянии, она подвергается великому риску. Раз по моей просьбе они готовы на него пойти, я чувствую ответственность за её защиту. Таким образом, – вытаскивая из кармана тяжёлую золотую цепь с громадным V-образным кулоном, сверкающим рубинами, Аро церемонно вешает мне его на шею, – никто не смеет вредить ей. Позвольте мне прояснить: ни одного синяка, ни капли пролитой крови, иначе поплатитесь существованием. Вы обязаны беречь её от угрозы любого рода, любого зверя, человека, особенно чужеземцев, а гражданам Вольтерры чтить этот символ превыше всего. Несомненно, таков ваш долг, как членов этого клана, защищать Изабеллу от любого зла сильнее, чем вы бы защищали своего супруга или своё существование, поскольку оно действительно зависит от её безопасности. Этот символ означает не только мою веру в выполнение нашего соглашения, Эдвард. Это моя защита.



– Это большая цацка для меня, – позже говорю я, рассматривая детали на большой букве V, когда мы, наконец, добираемся до кровати. – Мне, правда, придётся носить его постоянно?
– Мне станет легче, если да, – говорит Эдвард, забирая у меня кулон и кладя его на прикроватный столик. – Хотя ты можешь снимать его перед душем, или когда мы одни, как сейчас.
– А тебе действительно так спокойнее, – подмечаю я, вспоминая, как его грудь дрожала от рыка, и разочарованное лицо Деметрия, когда Аро сделал заявление. – Тебе не кажется странным, что Аро повесил на меня свой большой герб?
– Конечно кажется. Меня противно видеть на тебе метку Вольтури, – хмурится он, водя пальцем по двуглавому орлу и бесплодным деревьям – рисунку в центре кулона. – Но они уважают этот знак, я слышал это в их мыслях. Каждый из этих вампиров будет оберегать тебя столь же яростно, как и сейчас любой из Калленов, а обычные мужчины, завидев этот знак, оставят тебя в покое. В отличие от альтернативы, это невысокая цена твоей безопасности.
– Непривычно носить оба герба, – примащиваюсь в сгибе его руки. Прохладное тело Эдварда райски ощущается в тёплом ночном воздухе. – Ты действительно считаешь, что они позволят тебе быть Калленом здесь? Я удивлена, что Аро не дал тебе такой же кулон. Все остальные вампиры носят его.
– Это крутилось в его мыслях, – тихо говорит Эдвард, – как и многое другое. Но он припас его, желая придать знаку гораздо больше смысла, реши я носить его. В отношении диеты Аро был серьёзен насчёт заповедника. Но я понимаю, почему Карлайл ушёл отсюда. Быть может, мы и не видим кормления, но аромат зверства висит в воздухе и в умах этих вампиров. Они не мы. Они убийцы, пускай и вежливые.
– У меня такое чувство, что произошло много того, чего я не понимаю, – изнурённо говорю я, и любопытство прорывает мысленную плотину в моей голове. – Непонятные чувства овладевали мной, а ты был таким тихим. Что ты слышал? Почему Челси так на меня смотрит? То есть я понимаю причину: она красотка, но ты ведь пытался её разгадать, верно? Она обладает каким-то даром, наподобие твоего.
– Никто не поверит мне, если я скажу, какой болтушкой ты можешь быть перед сном, – подмечает Эдвард со скромной улыбкой, доставая свой ноутбук и подключая его к переходнику, установленному в причудливом отверстии в стене. – И красива она только снаружи. Мысли Челси не настолько притягательны, и это автоматически умаляет её внешнюю привлекательность. Ей не сравнится в красоте с тобой.
– Врун, – не удерживаюсь от счастливой улыбки. Эдвард смотрит на меня в удивлении.
– Ты не веришь мне? – Я мотаю головой, улыбаясь, когда он, отставив загружающийся компьютер в сторону, притягивает меня в объятия. – Встречался ли тебе человек, который сначала казался тебе привлекательным, но стоило им раскрыть рот и сболтнуть невероятную глупость или гадость, и внезапно он больше не казался тебе таким замечательным?
– Когда ты говоришь это сейчас, да, – нехотя признаю я. – Однажды мне казалось, что я влюблена в мальчика из старших классов, пока он не отпустил действительно расистский комментарий, затем став для меня грубияном, и я так и не поняла, что изначально нашла в нём. Бабушка Свон называла это «безобразным поведением».
– Да, если бы ты могла читать мысли этих вампиров, то увидела, как много безобразия в той комнате, – вздыхает он, тряся головой. – Вообще-то я даже разочарован. Большинство из них не лучше среднестатистических старшеклассников. Всегда одно и то же. Составляют мнение о новых детях, отпускают нелестные сравнения, гадая, чего им будет стоит переспать с тобой, строят планы, ревность – всё та же предсказуемая, пустая ерунда. Я ждал гораздо большего от знаменитых Вольтури.
Я знала, что Челси хотела с ним переспать. Ревность и неуверенность скрутили внутренности, и не успела я остановиться, как слова вылетели изо рта:
– Ты когда-нибудь думал, что прочитай ты мои мысли, то понял бы, что я такая же, как они? – печально проговорила я, вертя пальцами воротник рубашки Эдварда, не в силах смотреть ему в глаза. – Знаешь, я ведь тоже ревную. И, вероятно, мне на ум пришли те же мысли, что остальным при виде тебя. Я сочла тебя таким красивым. Наверное, ты никогда бы не захотел меня, узнай, что я тогда думала.
– О, я сомневаюсь в этом, Белла. Может быть, ревнивой, но поверхностной? Никогда, – Эдвард берёт меня за подбородок, поднимая лицо, вынуждая смотреть на себя. Он сцеловывает горячую слезинку, катящуюся по моему лицу. – Будь ты как они, то я смог бы предсказать твои слова, а я не могу. Хотя думаю, что твой разум, вероятно, похож на разум Рене, но более сдержан, как у Чарли. Ты своеобразная смесь их двоих. Его цвет глаз и её структура лица. Его спокойная логика и её творческая жилка. Что касается ревности, то, сомневаюсь, что могу осуждать тебя. В этом плане мой дом сделан из стекла.
– Может, – улыбаюсь, – но я, правда, замышляю уложить тебя в постель.
– Думаю, это моё самое любимое в тебе качество. – Рука Эдварда скользит вниз по моим бокам, а носом он медленно и сексуально ласкает мою шею. – И я замышляю продолжить это, как только мы переговорим с Элис. Она и с тобой хочет пообщаться, а я планирую тебя… изнурить.
Я качаю головой, проясняя разум и приходя в трепет от его слов. И всё же мне нужно выяснить, что случилось в той комнате.
– Тебе так легко меня не отвлечь, Эдвард, – грожу я, затем смягчаюсь, когда улыбается брошенному вызову. – Ладно, наверное, ты можешь, но, прошу, не надо. Я до сих пор в замешательстве из-за случившегося. Челси что-то применила? Я испытывала странные ощущения, точно была на антидепрессантах. Не то чтобы я их принимала – Рене да, и делилась впечатлениями. Это сродни хорошим ощущениям, однако мои мысли не совпадали с чувствами.
– Да, то была Челси, – серьёзнеет лицо Эдварда. – Таков её дар, и на тебе он сработал наполовину. Собственно, очень слабо, я видел это в её мыслях.
– В чём он заключается? – нервничаю я, обнаружив вампира, чей дар работает на мне.
– Как и Маркус, Челси может чувствовать связи между людьми, хотя не видит их столь чётко. Она, однако, манипулирует этими связями, особенно слабыми. Может усилить их, вызвать у тебя ощущение комфорта или верности кому-либо или, наоборот, настроить против. Вольтури используют её, чтобы отлучить вампиров, виновных в нарушении закона, от клана. С расчётливой точки зрения это упрощает казнь. Также Аро использует её чары для единства Вольтури.
– Она может нас разлучить, – рывком сажусь я, грудь щемит от сделанного вывода. – Она хочет тебя – я видела это по её взгляду. Она может и тебя заставить возжелать её.
– Ш-ш, нет, не может, – нежно гладит Эдвард меня по спине. – Её влияние почти неощутимо на связях внутри пары или даже на родственниках. Большинство кланов не настолько дружны, как Каллены. Они считают себя семьёй. Многие вампиры не настолько верны.
– Однако Челси под силу наделить нас чувством ложной безопасности в окружении Вольтури, – успокаиваюсь я лишь на йоту. – Она хочет, чтобы я угодила Аро.
– Ты уже этого хотела, – напоминает Эдвард. – Она же сделала так, чтобы тебе было комфортнее в его обществе. В окружении их всех. В некотором, извращённом, смысле это полезно. И для протокола: ни за что на свете Челси не заставить меня возжелать её. Она бессердечная и самая злая среди них. Как и Аро, она чудовище среди чудищ.
– И всё же мне не по душе, когда мной манипулируют, – на какое-то время успокоившись, говорю я, пока Эдварда настраивает Интернет. – Аж мурашки по коже.
– Знаю. Нам повезло, что мы хотя бы частично невосприимчивы к её дару. Я могу читать её мысли. Которые она, как бы ни хотела, контролировать не в состоянии. Нелегко манипулировать кем-то, диктуя им каждый свой шаг. А ты, её влияние на тебя до смешного слабо в сравнении с тем, как это обычно работает. А вот и она.

Выскакивает окошечко, в котором сидит Элис, с виду похожая на Одри Хепберн из «Завтра у Тиффани» – гигантские солнечные очки, жемчуг, чёрное платье без рукавов и тиара. Она даже позирует, как Холли Голайти [п.п.: персонаж из книги «Завтрак у Тиффани» Трумана Капоте], скрестив руки и держа незажжённую сигарету в длинном чёрном лакированном мундштуке.

– Хорошо сработано, детки, – абсолютно серьёзно говорит Элис. – Мне такое было б не под силу.
Я хихикаю, и Элис расплывается в улыбке. Она всегда знает, как меня подбодрить.
– Выглядишь изумительно, – искренне хвалю я. – Можешь снять очки?
– Ещё нет, – вздыхает она. – Глаза – единственное, что сейчас во мне не сверкает великолепием. Позже объясню, но ты слишком ноешь, чтобы играть в неприятную версию «покажи да расскажи» сейчас. Итак, Эдвард, сейчас ты мне доверяешь или нет?
– Я доверяю тебе, – неохотно говорит он. – Несмотря на некоторые отклонения от плана.
– Ну, нам повезло, потому что Аро не нравятся импровизации. Может, он хорошо маскирует мысли, но в действиях он последователен. Я тестировала варианты, и мои видения меняются, когда кто-то меняет решение. А ты, – обвинительно тычет она в Эдварда, – до смерти напугал меня. Ты едва всё не испортил сегодня вечером, знаешь об этом?
– Напортачил? – дивлюсь я. – Ох! Когда Аро предложил мне защиту в обмен на нежелательное прикосновение.
– Я бы пошёл на это, – стыдится Эдвард. – Не скажи ты мне, что он согласится на более выгодную сделку.
– Что ж, поэтому я и сказала тебе, дурачок. Я не могу рассказать тебе всего. Аро нужно чувствовать, будто ты начеку. Ты не захочешь знать, на что он готов пойти, чтобы завладеть преимуществом.
– Я могу симулировать удивление, – протестует Эдвард. Я недоверчиво смотрю на него, и Элис взрывается смехом. – Ладно, она не в счёт. Я не могу читать её мысли.
– В том-то и дело, Эдвард. Мысли Аро, может, и доступны тебе, но и не настолько ясны. Ты видел разницу, когда он коснулся неё, не так ли?
– Каждую её мысль, – содрогается он. – С кристальной ясностью, даже её человеческие воспоминания. Это ужасно. Чёрт возьми, она омерзительна.
– Кто, Челси? – удивляюсь я.
Элис кивает мне.
– И я не стану повторять, ребята. Вы не можете непрестанно убеждать друг друга. Разве что хочешь ждать десятилетия до превращения, Белла. Знаю, что пока ты цела, Эдвард не станет возражать, но тебе это не понравится.
– Ты действительно не будешь против? – осуждающе обращаюсь я к Эдварду. – Я думала, что мы разобрались с этим. Думала, что ты хотел, чтобы я стала как ты.
– Ты всегда будешь моей Беллой, – он касается моего лица. – Если ты в безопасности, то я предпочту не подвергать тебя превращению в вампира.
– Я всё слышу, – соглашается Элис. – Эта хрень болезненна. Но так лучше, Эдвард. Влияние Челси может быть слабым, но с каждым днём вашего пребывания здесь оно крепнет. Спроси у Маркуса. Он знает, каким сильным манипулятором она может быть, а ведь его это больше не волнует.
– Разве что её убрать, – стальным голосом говорит Эдвард.
– О чём ты говоришь? – сконфуженно интересуюсь я.
– Завали пасть, Эдвард Каллен, – резко приказывает Элис, отчего мы оба вздрагиваем. – Белла, ты живёшь по принципу необходимого знания, а это тебе знать не надо.
– Да, мэм, – отвечаем мы в унисон. Элис нравится, когда мы так зовём её.
– Скажи, а где вообще Джаспер? – спрашиваю я.
– О, у него передышка, – вздыхает она.
– И как это возможно для новорождённого вампира?
Затем Элис слегка поворачивается к Эдварду.
– Не смей говорить то, что собирался. Это отвратительно. Уверяю тебя, все его мужские причиндалы всё ещё прочно прикреплены к его телу и не находятся в моей власти.
Слегка раздражённый её словами, Эдвард качает головой.
– Ты немного пугаешь, Элис, но я по-прежнему люблю тебя, – пытаюсь я наладить отношения, на что она застенчиво усмехается.
– Я тоже тебя люблю, милая, – слегка растягивает она слова, уже не улыбаясь. – Вас обоих. Знаю, тебе претит получать указы, Эдвард, и будет непросто, но старайся не забывать, что мы все в одной упряжке. Я не мучаю вас ради собственного удовольствия, просто хочу, чтобы мы как можно скорее вновь были все вместе и вне цепких ручек Аро. Знаете, чем дольше ожидание, тем больше вероятность ошибок? Не хочу быть стервой, но всё зависит от мельчайших деталей.
– Знаю, Элис. И ценю твою бдительность. Не хотел показаться неблагодарным.
– Не волнуйся об этом, – беззаботно говорит она. – Знаю, ты можешь быть занозой в заднице. О, Белла, Аро изменит твоё завтрашнее расписание, чтобы потрепать тебе нервы. Не волнуйся, просто смирись, хорошо? Ему не нужно знать, насколько упрямой ты можешь быть. Эдвард? С тобой поговорим позже. Можете вернуться к своему регулярному графику занятий сексом.
– Эй! Ничего у нас не регулярно… – громко возмущаюсь я.
– Или нет, – кренит Элис голову. – Боже, Эдвард, тебе действительно не нравится, когда тебе указывают, верно? Прости, Белла. Моя вина.

Экран гаснет, и я поворачиваюсь к Эдварду, который явно не в настроении для секса, регулярного или любого другого.

– Ты, в самом деле, создал монстра, Эдвард.
– Да, но она наш монстр, и на нашей стороне, – возмущённо вздыхает он. – Мы хорошо справились сегодня благодаря Элис. Завтра начинаются занятия, а тебе нужно поспать. Не думай о чудовищах перед сном.
– Что собираешься делать с Челси? – тихо спрашиваю, хотя знаю, что не положено. – Ты заставишь её уйти?

Эдвард молчит, но крепче обнимает меня. Я вспоминаю наше обещание никогда не лгать друг другу. Мы также пообещали Элис, что будем держаться тише воды ниже травы, когда она нас попросит, никаких «не могу сказать». Никаких лёгких заверений. Но мне всё-таки кое-что нужно.

– Ты по-прежнему любишь меня? – Ещё тише вопрос. Знаю, рано мне сомневаться в чём-либо, но мне нужно услышать это от Эдварда, раз он не может пообещать ничего больше.
– Всегда, – он целует меня с таким рвением, которое, несмотря на низкую температуру его тела, пускает тепло по моему. – Никогда не сомневайся в этом.

Я переворачиваюсь в его руках, теперь Эдварда плотно прижимается ко мне сзади, и пытаюсь заснуть, игнорируя яркий блеск золотой V на прикроватном столике, отражающей далёкий лунный свет в этом чужом месте.



Всем привет. Рада, наконец, вернуться в эту дивную историю. Теперь мы переместились в любимую мной солнечную Италию. Герои оказались в скользком положении, а этот нечестивец Аро... Признаться, меня пленило описание его игры на скрипке вкупе с теми пейзажами. (По ссылке можно посмотреть римский театр с разных ракурсов.) А что вам запомнилось больше всего? Не стесняйтесь, пишите тут или на форуме. Также не пройдите мимо музыкальных композиций, подобранных автором. ;)