Глава 12. Страх сцены

Акт 1.

Нью-Йорк

15 мая 2010

После того, как Каллен поразил меня своей речью «не сомневайся в нас, прежде чем мы даже не попытались», мы решили пройти несколько кварталов до винного бара недалеко от театра. Солнце спустилось за горизонт, и стало больше теней, чем света, в длинном, широком городском пейзаже. И, несмотря на принятое решение думать непредвзято, эта картина отражала мои эмоции.

Идти рядом с ним было странно. Странно и знакомо, только с намеком нависшей обреченности – во многом как и большую часть нашей совместной истории.

Осторожная часть меня шептала, что быть с ним – это как носить самую удобную пару обуви в мире, которая иногда случайно катапультирует вас головой об стену. А еще как если бы у вас была аллергия на моллюсков, но вы не хотите отказываться от восхитительнейших омаров. Это все равно как если вы знаете, что упадете лицом вниз в заросли ядовитого плюща, но отказываетесь избежать этого, не желая отрицать мучительного зуда.

Его рука задевала мою, пока мы шли.

Боже, какой же я испытываю от него зуд.

Я пыталась отрицать нашу связь, пыталась использовать время и расстояние, чтобы облегчить тоску, но ничего не работало.

Репетиция любовной сцены с ним сегодня не помогла. Это все равно, что дать исправившемуся алкоголику одну из тех миниатюрных чашечек для дегустации вин и отобрать ее, как только изысканный вкус коснется языка. Боль от полного воздержания ничто по сравнению с агонией от крохотного, мимолетного вкуса.

Его прикосновения в малых дозах – это новый вид пыток.

Я посмотрела на него своим периферийным зрением: его профиль был настолько по-мужски красив, что я с трудом сопротивлялась искушению просто повернуться и уставиться на него.

После своей небольшой речи он молчал и был напряжен: руки в карманах, плечи опущены. Полагаю, он думал о том, что собирался сказать. Это в равной степени касалось нас обоих.

За эти годы я много думала о том, что буду делать, если этот день когда-нибудь наступит – день, когда Эдвард извинится за то, что оставил меня. Теперь, когда это произошло, я не чувствовала никакого злорадства. Я нервничала. За нас двоих.

Он посмотрел на меня, а затем в сторону, и я ощутила знакомое покалывание внизу моего живота, что всегда появлялось рядом с ним. В последние годы я привыкла отодвигать или, по крайней мере, игнорировать это. Сегодня вечером я буду стараться такого не делать.

Мы шли бок о бок, и так много истории висело между нами. Столько страданий и яда и перечеркнутых целей, и, несмотря на все это, впервые за долгое время я чувствовала надежду. Я не питала иллюзий, что наша беседа сегодня вечером сотрет прошлое или перепишет наше настоящее, но возможность того, что он будет в моей жизни снова, даже время от времени, странно успокаивала. Потому что даже не смотря на его страстное заявление я чувствовала, что Эдвард изменился. Он даже ходил по-другому. На этот раз он не задавал темп и не заставлял меня поспевать за его длинными шагами. Он позволил мне вести, дав мне возможность идти по потемневшей улице с моей собственной скоростью. Я знала, это было нелегко для него, он боролся со своими инстинктами, и я очень хорошо понимала, как он себя чувствовал.

Мы вышли за наши рамки. Мы были в свободном падении. Без парашютов.

Это ощущалось так странно.

Страшно.

По-новому.

Когда мы дошли до винного бара, он открыл мне дверь, и мы зашли внутрь. Он попросил столик в глубине. Зал еще не был переполнен, и старшая официантка усадила нас, не заставляя ждать. Однако я заметила, что она оттрахала его глазами до полусмерти и, похоже, была готова бросить его на стойку и с жадностью облизать. Везде.

Он, казалось, не замечал этого. Как обычно.

Хотела бы я сказать то же самое о себе.

Я старалась не обращать внимания на жестокую ревность, которая заставила мое лицо вспыхнуть. Я не имела права быть ревнивой. Я уверена, что за все эти годы, с тех пор как я видела его в последний раз, у него было бесчисленное количество женщин. Которые ощущали его рот и руки на себе и кричали его имя так, как это делала я.

Ладно, Белла, серьезно, перестань думать об этом, иначе ты будешь той, кто бросит его на стойку и оближет. Ты не можешь думать об этих вещах. Не сейчас. Пока нет.

Я схватила меню с закусками и стала обмахиваться. Каллен посмотрел на меня и нахмурился.

- Ты в порядке?

- Да.

- Ты выглядишь... покрасневшей.

- Менопауза. Приливы.

- А ты не слишком молода для этого?

- Ты так думаешь, да? Что ж, быть девушкой отстойно.

- За исключением возможности иметь мультиоргазмы, - проговорил он, поднимая бровь. - Должно быть это здорово.

- Э-э... ну, да… - если ты хочешь упасть до самых низких провокаций. - Разве что.

Это несправедливо. Он не имеет права говорить об этом. Определенно нет, когда я пытаюсь игнорировать его сексуальную привлекательность.

Никаких тем, связанных с сексом. Не допускаются. Запрещены.

Неужели он не знает тех правил, которые я только что придумала?

Нечувствительный ублюдок.

- Почему ты нахмурилась? - спросил он, сдвинув брови.

Я приняла невозмутимый вид.

- Я не хмурилась.

- Да, хмурилась.

- Почему мы еще не пьем? Мы пришли сюда, чтобы выпить.

- И поговорить.

- И выпить.

- Что, из-за менопаузы ты еще и алкоголиком стала?

- Да. И психически больной. Так что, будь осторожен.

- Попытаюсь. Не так уж легко с нахмурившейся психически больной менопаузницей.

Я нахмурилась на него по-настоящему.

Он рассмеялся.

Добавить его смех в список тех вещей, которые он не имеет права делать, когда я пытаюсь игнорировать его привлекательность. Это дерьмо просто убийственно.

Он заметил, что я не смеюсь вместе с ним и выражение его лица изменилось. Он обеспокоенно насупился.

Насупиться? В список.

- Белла?

Тааак, произносить мое имя туда же.

- Я в порядке. Мне нужен алкоголь.

- Э-э... ладно. Конечно.

И соглашаться со мной.

Он какое-то время пристально смотрел на меня, и, конечно же, пристальный взгляд попал в список.

Наконец, он взял карту вин и просмотрел, прежде чем взглянуть на меня и спросить разрешения заказать для нас обоих. Я мысленно вскинула руки и признала, что этот список будет постоянно обновляться сегодня вечером, и попыталась составить его в моей голове.

Я сказала ему действовать по своему усмотрению. Он всегда знал, что я хочу, даже когда я сама этого не знала. Он знал, когда заказать сладкое, когда мне нужно сухое, когда я хотела что-то особенного. Он всегда знал это, подобно шестому чувству.

Он проглядел карту, и краткий миг сомнения отразился на его лице.

- Э-э... белое или красное? - спросил он, изучая мое лицо. Кажется, его шестое чувство запуталось.

Так и должно быть. Я абсолютно уверена.

- Выбери сам, - небрежно сказала я. Я на самом деле хотела красного, но мне хотелось убедиться, что он все еще мог читать меня.

Он изучал меня в течение нескольких секунд, его глаза перебегали между моими глазами и моим ртом, а затем он заказал Duckhorn Vineyards Merlot с абсолютной уверенностью.

Идеально.

Я постаралась скрыть мое чрезвычайное одобрение, но не могла остановить маленькую улыбку. Он улыбнулся в ответ, очень гордый собой.

Когда официантка ушла, он откинулся на спинку стула и вздохнул, переплетая пальцы на столе перед собой. Мои руки лежали на коленях, играя с краем накрахмаленной скатерти, сминая жесткую ткань, комкая и смягчая ее.

Толстая тишина осела между нами.

Я старалась придумать что-нибудь, что могло бы сломать лед, но вдруг поняла, что у меня нет ни единой темы для разговора в голове, что изумило меня, потому что когда я не с ним, моя голова полна вопросов, горящих от нетерпения получить ответы. Теперь, когда он здесь и, очевидно, искренне пытается объясниться, я была пуста. И дико нервничала.

Я уставилась на его пальцы. Его большие пальцы медленно потирались друг о друга, руки были напряженным и беспокойными. Я хотела дотянуться и успокоить их, накрыть их своей рукой и заверить его... в чем? Что я не буду вести себя с ним как сука? Что я не буду злиться? Что я выслушаю спокойно и внимательно, весьма рассудительно принимая во внимание все его оправдания?

Я не могла сказать ему это. Потому что это было бы неправдой.

Было достаточно оснований для того, чтобы этот вечер мог кончиться плохо. Вполне возможно, что после разговора обо всем этом боль обрушится обратно, и все мои благие намерения быть друзьями исчезнут. Мы оба знали, что это действительно последний шанс для нас, наша последняя возможность спасти что-то хорошее из потерпевшего крушение поезда Плохого, чем были наши отношения до сих пор.

Затруднения удушали, и я смотрела как его руки все более и более беспокойно двигались, пока я, наконец, не услышала болезненный треск костяшек пальцев.

Мне хотелось остановить его, но мысль сделать первый шаг – прикоснуться к нему не прибегая к оправданию, что это притворство – пугала меня.

Я нервно прочистила горло. Я ничего такого не имела в виду, но внезапно мой рот стал сухим как Сахара.

Сколько времени нужно этой трахающей глазами шлюхе, чтобы захватить бутылку вина и два бокала? Она что, давит ногами проклятый виноград ради своей собственной дерьмовой пользы?

Каллен посмотрел на меня своими нервничающими глазами и обеспокоенно сдвинутыми бровями, и мое тело стало вести знакомую борьбу с самим собой, желая проигнорировать его магнитное притяжение, но совершенно не в состоянии сделать это.

И не поможет, что этот новый уязвимый Каллен завораживал. Его эмоции были сырыми и очевидными, живущими в глубине его глаз и в складках на лице. Он смотрел на меня без своего обычного эмоционального фильтра, и его желание и потребность были неоспоримы. Честно. Если я думала, что он завораживал, когда был раздражительным и защищающимся, то у меня нет слов описать то, что эта новая версия его делала со мной.

Я видела как слова крутились у него в голове. Перебирая то, что он хотел сказать.

Я старалась проявлять терпение, несмотря на удушающую тишину. Я смотрела и ждала, чтобы он сказал хоть что-нибудь – что угодно, – борясь с желанием подтолкнуть и надавить. Бесконечное ожидание стало легче от завораживающей кавалькады эмоций, мелькавшей в его невероятных глазах.

После того как прошло несколько жизней, но, вероятно, только пять или десять минут, официантка принесла наше вино. Каллен и я посмотрели на нее с отчаянной благодарностью, когда она его налила. Когда она ушла, мы оба залпом выпили, в конечном счете опорожнив наши бокалы, и в ожидании взглянули друг на друга.

Я вернулась к махинации со скатертью.

Скажи что-нибудь, Каллен. Не заставляй меня спрашивать тебя, почему. Это твое время говорить. Объясни мне, почему ты отказался от нас. Почему ты сбежал. Заставь меня понять. Я хочу. Я, возможно, не прощу тебя, но я хочу понять.

Тишина была мучительной. Толпа вокруг нас становилась все больше. Все более шумной. Пространство между нами ощущалось таким маленьким.

Он начал было что-то говорить, но остановился, прежде чем сделать глоток вина и с трудом сглотнуть. Затем он посмотрел вниз, нахмурившись и поигрывая ножкой своего бокала.

- Белла...

- Да?

Зажмурившись, он тихо простонал, и я видела, как сильно он сжал челюсти, что его кадык, казалось, сейчас задушит его.

Боже, он так нервничает.

Не могу сказать, что виню его.

Он вздохнул в отчаянии и провел рукой по лицу.

- Иисус, - пробормотал он, качая головой. - Я не думал, что будет настолько трудно.

На его лбу проступили капельки пота. Он выглядел не очень хорошо.

Вдруг он извинился и отодвинулся от стола, его осанка была напряженной, когда он направился в сторону туалета.

Я сделала глоток вина и вздохнула.

Что ж, можно перевести дух.

Когда он не вернулся через пятнадцать минут, я начала волноваться.

Я встала и стала проталкиваться через собравшуюся толпу. Коридор возле туалетов был пуст, и я постучала в дверь, прежде чем приоткрыть ее немного и позвать:

- Каллен?

Я услышала шарканье, а затем тихое:

- Да?

- Ты в порядке?

Пауза.

- Нет.

- Хочешь, чтобы я зашла?

- Да.

Я протиснулась через двери в небольшое пространство: две кабины, никаких писсуаров, узкий шкафчик с раковиной. Было чисто и пахло апельсином и корицей. Каллен сидел на полу, колени подняты, руки в волосах. Эту позу я хорошо знала.

Страх сцены.

При всем своем таланте и браваде, его парализовала неуверенность, которая всегда скрывалась под поверхностью.

Контактировать с ним на премьерах в прошлом было проблематично. Было странно утешительно видеть, что эта его сторона не изменилась.

- Тебя вырвало? - мягко спросила я.

- Да.

- Отстой.

- Не то слово.

Я подошла и протянула ему руки, и, посмотрев на меня, он вложил свои ладони в мои и позволил мне помочь ему встать на ноги. Затем я зажала мышечный треугольник между большим и указательным пальцами, слегка массируя плоть между своими пальцами. Через пару минут к нему вернулся цвет.

Он пробормотал слова благодарности, прежде чем подойти к раковине и брызнуть водой на лицо, а затем прополоскать рот. Наконец, он тщательно вымыл руки, мыло пахло гарденией. Мне хотелось приложить его ладонь к моему носу и понюхать, но, полагаю, это могло дать ему смешанные сигналы.

Вместо этого я передала ему бумажные полотенца. Он использовал их и выбросил в мусорное ведро.

Какое-то время он был неподвижен, опустив голову и глубоко дыша, стараясь успокоиться.

- Когда я репетировал этот вечер в своем уме, - проговорил он, очевидно, смущенный, - и позволь мне сказать тебе, я репетировал много... я был гораздо более уравновешенным. И рвота практически не принимала участие.

Я улыбнулась и прислонилась к шкафчику. Он не смотрел на меня. Видимо мыльные пузыри в сливном отверстии были гораздо интереснее.

- Знаешь, - сказала я, нехотя любуясь совершенством его профиля, - чересчур репетировать так же плохо, как и недостаточно.

- Н-да, что ж, - ответил он со вздохом. - Теперь я полностью растерян. У меня было столько всего, что я должен был тебе сказать, но я ничего не могу вспомнить.

Видимо, мыльные пузыри потеряли свою привлекательность, потому что он повернулся ко мне, нахмурившись.

- Как получилось, что спустя столько времени ты по-прежнему вот так влияешь на меня?

Я моргнула и сглотнула. Я точно знала, что он имел в виду, но мне хотелось услышать это от него самого.

- Как «вот так»?

Он взглянул на меня, сдерживая улыбку.

- Нервно и спокойно в одно и то же время. Сумасшедше и безмятежно. Дико и цивилизованно.

Чувства абсолютно взаимные. Не было необходимости говорить ему об очевидном.

- А теперь мы разговариваем в мужском туалете, - сказал он, указывая на окружающий нас славный антураж. - Вряд ли самая романтическая обстановка для того, чтобы попросить у тебя прощения.

О... Боже. Это сейчас произойдет?

Я не готова.

Действительно.

Не готова.

- Я поставил дерьмовое шоу, да? - спросил он с ухмылкой.

Несмотря на растущую панику, я засмеялась над его каламбуром. Он улыбнулся, но с оттенком грусти.

- Боже, Свон, это как мой повторяющийся кошмар, где я оказываюсь на премьере голый, не зная ни одной своей реплики. Я удивлен, что прямо сейчас ты не освистала меня.

- Ты не должен делать представление для меня, - мягко сказала я. - Ты никогда так не делал. Просто будь самим собой.

У него вырвался язвительный смешок.

- Быть собой – это именно то, из-за чего все испортилось между нами в первую очередь. Неужели ты не видишь, что я пытаюсь быть кем-то более достойным?

У меня вдруг появилось сильное желание шлепнуть его по руке.

Ты всегда был достойным, ты, глупый мужчина, ты просто не хотел признать это, для себя или для меня.

Опершись руками на столешницу раковины, он опустил голову и вздохнул.

- Тебе все еще плохо? - спросила я, сопротивляясь искушению потереть его спину.

Он кивнул и закрыл глаза, и я знала, что он изо всех сил старается подавить тошноту. Страх сцены такая хрень.

Я сделала шаг вперед, удерживая руку, прижимая ее к себе, чтобы не погладить его волосы.

- Я что-нибудь могу для тебя сделать? - мягко спросила я.

Он повернулся и посмотрел на меня, и я видела, что он изо всех сил пытался не закрыться и не оттолкнуть меня. Это то, что его инстинкты говорили ему сделать. Убежать и спрятаться. Оттолкнуть и уклониться. Самосохранение.

Не делай этого, Эдвард. Пожалуйста. Я так устала от этого. Просто... не делай.

Как будто услышав мои мысли, он подошел и встал передо мной, открытый и уязвимый. Молча умоляя о поддержке. Утешении.

Я не могла решиться. Осторожная часть меня шептала, что я опять собираюсь надеть эти проклятые туфли и разбить свою голову об стену. Предупреждала, что я действительно не могу съесть омара. Кричала, что я упаду в гигантские заросли ядовитого плюща.

Я обдумала мое предстоящее падение в течение трех секунд, прежде чем обвить руками его за шею и притянуть в свои объятия. Его руки обхватили меня, и когда он уткнулся лицом в мою шею, то выпустил дрожащий выдох в мою кожу, от которого растаяло все, что я заморозила внутри.

- Боже... Белла... Прости меня... за очень, очень многое...

Что характерно, я немедленно начала чесаться.

...

...

Дневник Изабеллы Свон.

Пятница 8 октября 2004

Дорогой дневник,

Наступила премьера, и неделю назад Каллен и я заключили наше пари о том, что будем держать руки подальше друг от друга. С тех пор все стало... странно между нами.

Ну, еще более странно.

Динамика вопиюще отсутствовала, даже в нашей актерской игре. Каждый из нас невероятно уперт и упрям, и поэтому мы оба были полны решимости победить в этой смешной договоренности: наши поцелуи были сдержанными, наши объятия ложными. Все защищено и разбавлено; облагороженная версия наших непристойных желаний.

Ирина тоже это чувствовала. Она была разочарована в связи с нашей появляющейся время от времени химией, думая, что это ее вина, что, возможно, она слишком много репетировала с нами, и мы выдохлись, но это была не ее вина. А наша. И, кроме как наброситься на Каллена, я действительно не знала, как это исправить.

Добавьте к этому неприятную тошноту от нервозности перед премьерой и шепот моей неуверенности, что если я сегодня вечером не сыграю по высшему классу, то подведу весь актерский состав. И справедливости ради надо сказать, я была немного напугана. (И когда я говорю «немного», я имею в виду «совершенно», и когда я говорю «совершенно» я имею в виду, что будет чудом, если я сделаю что-то на сцене, не поддаваясь своего рода грандиозной истерике, которую могут сопровождать крики и / или плач и / или рвота).

Я взяла подушку и гигиенический мешок с собой, на всякий случай.

Пожалуйста, Боже, дай мне сегодня вечером пройти через это, не выставив себя полной дурой. Позволь мне справиться.

Я умоляю тебя.

...

...

...

Я шла к театру и курила сигарету. Удивительно, но я стала курить лучше. Я не уверена, что это хорошо. Но курение уменьшало острые всплески моих нервов. Немного.

Спектакль начнется сегодня, в семь тридцать вечера. А сейчас три часа дня. Я знала, что это неприлично рано, но надеялась, что пребывание в театре одной поможет мне сосредоточиться и ослабить напряжение в груди.

Это план, так или иначе.

Список дел на ближайшие несколько часов: заняться йогой и тай-чи, походить среди декораций, залезть в голову Джульетты, разложить мои открытки и подарки в гримерные, принять душ, сделать прическу и макияж, надеть костюм, постараться, чтобы меня не вырвало, выйти на сцену, быть потрясающей.

Естественной.

То, что не надо делать: зацикливаться на Каллене, обниматься с унитазом или с криками бежать из театра.

Не все так просто.

Когда я зашла внутрь, то прямиком направилась в свою гримерную.

Большинство гримерных располагались на уровне сцены, но было полдюжины на уровне бельэтажа, и Ирина отдала их ведущим актерам. Здесь было приятно – не так шумно. Единственная проблема была в том, что я делила ее с Хайди и Зафриной, и, хотя я любила их обоих как подруг, как соседи по гримерной они испытывали мое терпение, и выносить их два технических прогона/раздеваний во время генеральной репетиции было практически невозможно.

У Хайди было множество чрезвычайно раздражающих разминочных упражнений, которые она выполняла неукоснительно, а Зафрина никогда не умолкала о своем новообретенном лесбиянстве и горячем сексе с Хайди. Они также, едва войдя, включили на своем iPod-е какой-то ужасный женский рок и поставили его прямо рядом с моим зеркалом.

От этого мне хотелось рвать и метать.

И не имело значения, что перед спектаклем все, что я хотела сделать, это подготовиться в полной тишине и просто сосредоточиться. Если бы у меня была звуконепроницаемая гримерная с генератором белого шума, я была бы на небесах. А пока я решила постараться подготовиться заблаговременно до их появления, просто отыскав тихий уголок и расслабившись.

Я быстро распаковала сумку и выложила мою косметику и аксессуары для волос, а затем натянула леггинсы, мою счастливую футболку с Tinkerbell и направилась к сцене.

Было темно, тусклый свет от ламп дежурного освещения бросал длинные, зловещие тени около декораций.

Великолепно. Мне только не хватало еще испугаться по полной программе, потому что, оказывается, я не достаточно взвинчена.

Все, что я слышала – это тихое гудение кондиционера и неустойчивый ритм моего сердца.

Сделав глубокий вдох, я прошлась около декораций, пробегая руками по камням из пенополистирола и деревьям из полотна, и посмотрела на ряды пустых мест, не обращая внимания на мурашки, которые пробежали по моим рукам, когда я ощутила, будто несколько сотен пар фантомных глаз смотрят на меня.

Я хочу, чтобы сегодняшний вечер был великолепным.

Чтобы я была великолепна.

Чтобы Каллен был великолепным.

Игра всецело зависит от нас, справившихся со всем нашим дерьмом. К сожалению, у меня нет никакой идеи, как это сделать.

Я вздохнула и повернулась, чтобы посмотреть на декорации, пустые и затененные. Я представила, что это мой мир. Мой дом. Мой балкон. Моя кровать. И после нескольких глубоких вдохов, узлы внутри меня немного ослабли и затопили меня знакомыми слайдами.

Это мой мир. Мой дом. Моя жизнь.

Я стояла в середине сцены и дышала, выполняя некоторые позы из йоги: растягивая мои мышцы, внутренне сосредотачиваясь.

Через некоторое время йога перешла в тай-чи. Я закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании – вдох... выдох. Двигаясь медленно. Сосредоточившись на синхронизации дыхания и движений. Выдыхая страх. Вдыхая уверенность.

Я сконцентрировалась на образах, которые приносили мне удовольствие, и неизбежно мои мысли обратились к Каллену. Сильная линия челюсти, приправленная щетиной, мужественная и сексуальная. Его губы – невыносимо шелковистые и мягкие. Его глаза – огненные и нервные, саркастические и уязвимые, испуганные и ужасающиеся. Все мое тело воспламенилась, пока я думала о нем, кровь прилила к щекам и коже, и тем частям, к которым в эти дни и так поступало слишком много крови. Я желала его до боли, но все останется так, как есть. Потребность. Неудовлетворенность.

Держаться подальше от него на этой неделе было пыткой, и я вполне уверена, что он чувствовал то же самое. Я старалась не смотреть на него слишком долго, даже во время сцены, в противном случае боль становилась слишком сильной, угрожая перехватить контроль и вытворять такие вещи, которые я поклялась не делать. Я часто ловила себя на том, что фокусировала взгляд на стене за его спиной, или на декорации, или поверх его головы. Где угодно, но не на этих убийственных глазах, которые заставляли меня хотеть делать с ним очень, очень плохие вещи несколько часов подряд.

Я окончательно выдохнула, и почувствовала себя спокойной. Сосредоточенной. Готовой.

Когда я открыла глаза, то чуть не умерла от страха, потому что лицо Каллена оказалось всего в нескольких дюймах от меня.

- ИЕРУСАЛИМСКОЕ ЧЕРТОВО ДЕРЬМО! - закричала я, подпрыгнув как на электрическом стуле.

Каллен отпрыгнул назад на три фута и схватился за грудь.

- Блядь, Свон! Ты испугала меня, нахрен! Иисус Христос!

Мое сердце колотилось в груди, трепыхаясь громко и беспорядочно, тело дрожало от внезапного выброса адреналина.

- Я напугала тебя? - закричала я, шагнув к нему и отпихнув, сильно. - Что за черт? Я из-за тебя чуть не описалась!

Он секунду смотрел на меня, моргнул, перед тем как его губы дрогнули в улыбке, и он начал смеяться.

- Это не смешно! - закричала я, ударив его в грудь .

- Нет, смешно, - проговорил он, пятясь, поскольку я продолжала его бить.

- Каким же ненормальным надо быть, чтобы вот так подкрасться?

- Я не хотел тебя беспокоить, - сказал он, пытается ухватить мои руки. - Ой! Блядь, хватит меня бить.

Он прижал мои руки к своей груди, пытаясь остановить их, но я не могла справиться с этим прямо сейчас. У меня и так было достаточно проблем с дыханием и моим бьющимся сердцем, чтобы признать теплую твердость его груди под моими пальцами.

Рывком высвободившись, я прошла к спальному гарнитуру и плюхнулась на кровать.

- Какого черта ты здесь делаешь? - прошипела я, оплакивая мой потерянный фокус и относительный мир. - Я думала, что одна тут.

Он встал передо мной, его смех умолк, когда он засунул руки в карманы, украдкой поглядывая на меня, и заговорил:

- Да, что ж, я думал то же самое. Мне нравится быть в театре за несколько часов до премьеры. Это помогает мне... успокоиться. Обычно.

Я провела рукой по волосам и выдохнула.

- Да? Ну и как ты себя чувствуешь сейчас, сеньор Тактики Запугивания? Спокойно?

- Вовсе нет, - проговорил он, глядя себе под ноги. - Ты сильно бьешь для девчонки.

- Ты это заслужил.

Он кивнул.

- Да, ну... Я не хотел напугать тебя.

Когда мой шок прошел, я, наконец, смогла рассмотреть, во что он был одет.

Большая ошибка.

Я оглядела его с головы до ног, оценивая его внешность. Он был одет в белую майку, длинные темно-синие спортивные шорты и серебряно-черные кроссовки Nike. Ничего больше.

Что за черт?

Ему не разрешается носить это.

Я имею в виду... Боже... это просто... он же...

Дорогой БОЖЕ, вы посмотрите на него!

Широкие плечи... красивые руки... широкая грудь... узкая талия... голые икры.

НЕ разрешается носить это! НЕТ! Это несправедливо! Непристойно сексуально. Не разрешается!

Плохо, Каллен ! Очень, очень плохо!

- Почему ты так смотришь на меня? - осторожно спросил он, переступив с одной ноги на другую.

- Как «так»? - удалось пробормотать мне через дымку неверия и вожделения.

- Как будто ты хочешь меня отшлепать, - уточнил он.

Мой язык попытался задушить меня в этот момент, и я судорожно закашляла.

- Почему ты надел это? - спросила я сквозь кашель, мой голос был резким и обвиняющим.

Он посмотрел на себя и пожал плечами.

- Я сделал пробежку до театра сегодня. Думал, что это сможет помочь прочистить голову.

Мой мозг заклинило на образе его бегущего – руки раскачиваются, лицо покраснело, длинные ноги делают широкие шаги, волосы обдувает ветер.

Неееееет!

- Ты... делал пробежку? - задохнулась я.

- Да.

- В этом?

Он снова посмотрел на себя и нахмурился.

- Да, Свон. Иисус, в чем твои проблемы? Это просто майка и пара шорт.

- Просто... ты полагаешь это... просто... это недопустимо!

Думаю, мой мозг застопорился.

Он посмотрел на меня так, будто я сошла с ума, и все же я не могла оторвать от него глаз.

Что за гений решил назвать эту особенную деталь одежды жены-выбивалка? Что за нелепое название? Это не жены-выбивалка, это вагины-возбуждалка. Слюней-вызывалка. Трусиков-срывалка. (п.п.: по-английски обычная белая майка пишется как wife-beater, в прямом переводе «жены-выбивалка»)

Чертов ад.

- Свон?

Он сделал несколько шагов ко мне, и я вскочила с кровати и стала отступать назад.

Я не проиграю это дурацкое пари только потому, что он решил одеться как горячеблизкое съедобное мужское лакомство. Умасленное НЕТ!

Он остановился и нахмурился, и все вожделение, которое я подавляла с тех пор как мы заключили это глупое пари, наводнило мое тело, и я вдруг ощутила острое желание оказаться как можно дальше, пока желание повалить его на сцену и потереться моими девичьими частями об него не исчезнет.

- Мне надо идти... поделать кое-что, - проговорила я, споткнувшись о кулисы.

- Свон? - обратился он ко мне, но я не остановилась. Я не могла смотреть на эти плечи снова. Бицепсы. Предплечья.

Черт и еще раз черт!

Я забежала в свою гримерку, хлопнув дверью, и провела следующие два часа, делая дыхательные упражнения и убеждая себя, что просить Каллена о сексе перед нашей премьерой действительно очень плохая идея.

..

..

...