Полнолуние над морем — впечатляющее зрелище. Над маслянисто поблескивающей темной водой висела луна, огромная и оранжевая, словно чужой в этих широтах калифорнийский апельсин. Лунная дорожка походила на тонко срезанную со спелого плода шкурку, и Малфою вдруг остро захотелось апельсинов. Апельсинов не было, имелся только серебряный кофейник под Согревающими Чарами, до краев наполненный кофе по-снейповски, и в дополнение — коробка лучших магловских сигар, какие только можно себе вообразить. Еще у Драко имелся план — провести эту ночь наедине с луной, не уснуть и не дать чертовке победить себя.
— Что скажете на это, Ремус? — спросил бы Драко у Люпина, если бы тот оказался сейчас рядом с ним на террасе «Бирюзовой Ракушки».
— Браво! — сказал бы Люпин совершенно искренне. — Только не смотрите луне в глаза слишком долго. Это может стоить вам рассудка.
«Слишком долго» у Драко и не получилось бы. Ему хватило неполного часа, чтобы понять, что тягаться с этой невозможной оранжевой глыбой ему абсолютно не под силу. Луна притягивала взгляд, ослепляла, околдовывала и лишала воли. Ей — и только ей одной — было известно самое главное, и она отнюдь не собиралась делиться своей тайной с Малфоем. Ежемесячно Полная Луна собирала щедрый урожай из уязвимых человеческих душ, и вот уже девять месяцев малфоевская душа была одной из них.
— Если я доживу до рассвета, — пробормотал Драко вполголоса, поставив на стол очередную — кажется, уже третью — опустевшую кофейную чашку, — я принесу морю благодарственную жертву. Если только доживу…
Он не успел закончить фразу, потому как события вдруг начали развиваться слишком стремительно для тихой летней ночи, где только что они коротали время втроем — величественное море, Полная Луна и отчаявшийся Драко Малфой. Напряжение всех восьми предыдущих полнолуний было разлито в воздухе густым и терпким концентратом, и когда на пирсе, который хорошо просматривался с террасы, появился четвертый герой этой драмы, Малфой даже не слишком удивился. Человек — судя по росту и комплекции, молодой парень, почти подросток — шел по пирсу быстрым и пружинистым шагом, почти бежал, и его тонкий силуэт четко вырисовывался в лунном свете. Видно было, что одет он по-магловски, а волосы у него довольно длинные, примерно, как у самого Драко. Он появился как будто ниоткуда — из чернильной темноты на морском берегу — словно чертик из магловской табакерки с секретом, словно античный Deus ex machina (6), и даже самый тупой тролль без труда догадался бы, что на пирс парнишка отправился отнюдь не для того, чтобы полюбоваться потрясающей красотой ночного пейзажа.
— Мордред меня раздери! — растерянно выругался Малфой. — Опять забыл обновить Чары Ненаходимости на побережье. С этой гребаной Полной Луной все вылетает из головы!
Паренек на пирсе шагал быстро и уверенно, как человек, который соображает, что делает, и чем ближе он подходил к краю, тем меньше сомнений оставалось у Драко — он явно собирался прыгнуть в воду! Наблюдая за ним, Драко подумал о трех вещах сразу: о том, что, во-первых, парень, без сомнения, магл — среди волшебников не принято совершать самоубийства, какой бы хреновой ни казалась тебе жизнь; во-вторых, он наверняка псих, и, скорее всего, из местных — не случайно же он пошел топиться именно сюда, знает, что в этом месте очень глубоко, и дно резко обрывается в двадцати ярдах от берега; а в-третьих… в-третьих, судя по всему, спасать этого человека придется именно Малфою. Просто потому что в округе больше никого нет.
Парень на пирсе остановился, поднял голову, разглядывая луну, и постоял так секунды три, не больше, а потом, словно приняв однозначное решение, прыгнул вниз, и плеск сомкнувшейся над ним воды подтвердил, что все это происходит наяву, а вовсе не является очередным кошмаром Драко Малфоя.
— Твою мать! — Малфой вскочил на ноги, пристально всматриваясь в темноту. Оранжевый апельсин луны по-прежнему неподвижно висел в бархатном небе, и апельсинная дорожка звала прогуляться куда-то к горизонту. Пирс был абсолютно пустым, и на секунду у Драко возникло ощущение, что ему все это привиделось.
— Твою же мать! — прокричал он в следующую секунду, перескакивая через перила террасы и на ходу сбрасывая с себя туфли и мантию. «Акцио, палочка!» он выкрикивал, уже подбегая к берегу. Палочка уверенно легла в ладонь, и отчаянно захотелось, чтобы все закончилось хорошо — например, чтобы он добежал сейчас до конца пирса, а неизвестный ему ночной ныряльщик уже взбирался бы по лесенке из воды, и выяснилось бы, что он просто любитель купаться в ночном море, а вовсе не отчаявшийся самоубийца… На конце пирса он резко затормозил, вглядываясь в темную массу воды перед собой — но, конечно же, ни дракла там не увидел. Вдохнув поглубже и ни о чем больше не раздумывая, Малфой сиганул в море.
Он с детства прекрасно плавал и не боялся глубины. Когда-то давно, после четвертого курса, во время семейного отдыха на Французской Ривьере, ему даже случилось спасти Панси Паркинсон, которая заплыла слишком далеко, устала, нахлебалась воды и решила, что утонуть — это самое лучшее, что она может сделать в подобной ситуации. Никого из взрослых поблизости не оказалось — они с Панси сбежали ото всех в уединенную бухточку среди скал — и надеяться можно было только на самих себя. Драко не потерял присутствия духа, хотя на самом деле ужасно трусил, ухватил Панси за первое, что подвернулось под руку (подвернулись плечи, и синяки с них эльфы потом сводили минут двадцать), вытащил подругу на поверхность, подождал, пока она отвизжится и отплюется, и, поддерживая за поясницу, помог ей выплыть. Все время, пока они плыли к берегу, он развлекал Панси дурацкими и несмешными шутками, болтая без умолку, лишь бы заглушить страх — и ее, и его собственный. Закончилось все благополучно, если не считать того, что глупая девчонка немедленно влюбилась в Малфоя и окружила его с тех пор просто невыносимым вниманием.
Воспоминание о давнем спасении Паркинсон мелькнуло в голове Драко в ту минуту, когда он погружался в холодные темные волны Северного моря в первый раз. К тому моменту, как он сделал это раза четыре, воспоминаний и мыслей у него уже никаких не осталось. Все страхи, сомнения, предчувствия и терзания растворились в соленой морской воде, и никакая Полная Луна не волновала больше Малфоя, а волновало его только человеческое тело, которое он никак не мог отыскать под толщей этой самой воды. Жаброводорослей под рукой, конечно же, не было, и никаких заклинаний, позволяющих дышать под водой, он не знал. Все, что ему оставалось, раз за разом выныривая на поверхность, набирая полную грудь воздуха и погружаясь опять — это надеяться на мощность собственных легких, да еще на фирменную малфоевскую удачу. К счастью, Люмос срабатывал не только на открытом воздухе, и, когда Драко сообразил воспользоваться этим заклинанием, дело пошло веселей — тонкий луч света, слетевшего с конца волшебной палочки, пробил толщу воды и мазнул, наконец, по хрупкой фигурке, плавно колышущейся где-то внизу. Надеясь, что не опоздал, Малфой рванулся к этой фигурке, обхватил ее за талию правой рукой — той, в которой держал палочку — и изо всех сил орудуя левой, стал подниматься на поверхность.
Он вытащил щуплое, но почему-то очень тяжелое тело, облепленное мокрой одеждой, на доски пирса, и откашлялся, стоя на четвереньках и безуспешно пытаясь унять жжение в груди, но тут же наплевал на себя и склонился над утопленником, бормоча заклинание, откачивающее воду из легких. Только договорив витиеватый латинский текст до конца, и мысленно вознеся хвалу профессору Снейпу, вдолбившему азы колдомедицины в головы всех без исключения Мерлиновых Детей, Драко разглядел, наконец, что спасенный им паренек — на самом деле девушка. Тоненькая, хрупкая, одетая в джинсы и джемпер, с мальчишеской фигуркой и почти прозрачной светлой кожей. Малфой внимательно вгляделся в неподвижное лицо, машинально убрал со лба намокшую прядь светлых волос и почувствовал вдруг, как пирс уходит из-под его коленей, а в легких опять заканчивается воздух.
— Твою мать, — обескураженно пробормотал он в третий раз за последние десять минут, и в этот момент девушка зашевелилась, захрипела, фонтан соленой воды окатил Малфоя с головы до ног, и Драко как-то отстраненно подумал о том, что вытащить утопленника из воды — это благое деяние, и где-нибудь там, в небесных высях, ему наверняка зачтется. Хорошо бы, если бы зачлось отсутствием кошмаров на полнолуние, но это, пожалуй, вряд ли. Тогда, может, отсутствием хоть какого-то из многочисленных и разнообразных «снов на военную тематику»? В конце концов, Драко и так никогда не сможет забыть то, что он делал на войне, совсем необязательно заставлять его постоянно просматривать повторы собственных действий, бесконечно испытывая нервы на прочность. От странных мыслей его отвлекла девушка, которая явно решила прийти в себя и сделала вялую попытку приподняться или хотя бы перекатиться на бок, и не давая ей это сделать, Малфой подхватил на руки хрупкое тело неудавшейся самоубийцы и аппарировал в «Бирюзовую Ракушку». Прямо в гостевую спальню.
Через час, одетый в новую сухую мантию, он сидел в гостиной перед зажженным камином и вертел в руках толстостенный стакан с огденским виски. Все уже было позади — слезы, сопли, рыдания, узнавания, возня с лечебными зельями и горячей ванной — и сейчас он просто сидел, глядя на огонь, и мысли в голове текли лениво и неторопливо, подобно янтарной жидкости, что плескалась в его стакане, оставляя маслянистые потеки на стенках. Девушку звали Кимберли Мэйнфилд, и если бы Ремус Люпин попросил Малфоя что-нибудь о ней рассказать, рассказ Драко мог бы затянуться до утра. Он, правда, замешкался бы на пару секунд, не зная, с чего же начать — с того, что глаза у Ким меняют свой цвет, от светло-бирюзового до темно-синего, в зависимости от настроения, или с того, что горячий шоколад с корицей мог заставить ее мурлыкать от удовольствия, или с того, что на левой ключице у нее россыпь крохотных бледно-коричневых родинок, образующих сердечко, или, может быть, с того, что она — единственная — всегда звала его Дрейком, тогда как все остальные сокращают его имя как Дрей, или с того, что когда-то давно, когда шестнадцатилетняя Мэйнфилд говорила шестнадцатилетнему Малфою, что больше не любит его и им лучше расстаться, она не смотрела ему в глаза, и голос у нее срывался… Нет, Драко не смог бы начать с этого свой рассказ. Он вообще не смог бы начать его, даже если бы Люпин просил его очень настойчиво — потому что Кимберли Мэйнфилд была первой любовью Драко Малфоя, и первой его женщиной (шлюха из борделя в Лютном переулке, что технически сделала его мужчиной, не в счет). После того как она бросила его — вы только подумайте — она! бросила! Малфоя! — он пару месяцев по-настоящему страдал из-за этого и злился, и только из злости, вернувшись после летних каникул в Хогвартс, завел роман с давно мечтающей об этом Панси Паркинсон, и страстно надеялся, что Ким узнает об этом романе и тоже будет страдать, а ночами он писал полные горечи и сарказма письма в Мэйнфилд-холл (его белокурая возлюбленная училась дома, в родном поместье), но, конечно же, не отсылал их, а уничтожал перед рассветом — это как-то отвлекало от обдумывания нерадостных перспектив на будущее и явно не самой удачной вольдемортовой идеи с Исчезательным шкафом и убийством Дамблдора… А потом вдруг все это стало таким нелепым, детским и совершенно неважным, потому что однажды вечером грязнокровка по имени Гермиона Грейнджер протянула ему свой носовой платок и перевернула всю его жизнь, в которой с тех пор не осталось никакого места ни для Кимберли Мэйнфилд, ни для Панси Паркинсон, ни для любой другой женщины, кроме нее…
Поговаривают, что первая любовь не забывается. И не то чтобы Драко был согласен с этим утверждением, но временами он вспоминал Ким, ее удивительные глаза и белокурые локоны, вспоминал без сожаления, легко, и даже собирался как-то поинтересоваться ее судьбой — они ни разу не виделись после того напоенного их бурной подростковой страстью лета перед шестым курсом — но всякий раз находились другие, куда более важные дела, и меньше всего на свете Малфой ожидал, что они встретятся вот так — в холодной воде Северного моря, и ему придется вытаскивать ее со дна и приводить в сознание, еще не узнавая, но уже отчаянно боясь не успеть.
Вопросов имелась уйма, а ночь полнолуния, между тем, и не собиралась заканчиваться, но Драко только радовался тому, что уснуть сегодня не удастся — собственно, в этом и заключался его план, разве нет? хоть он и не включал в себя такие пункты как неожиданное появление Кимберли и купание в холодной морской воде. Дверь за его спиной тихо скрипнула, и звуки легких шагов утонули в мягком ворсе ковра, почему-то заставив Малфоя затаить дыхание и тут же рассердиться на самого себя за это.
— Поверить не могу, Дрейк, это и в самом деле ты, — произнес тихий и чуть хрипловатый голос за его спиной, и сердце Драко немедленно ухнуло в пропасть.
— Как ты? — спросил он, не отводя взгляда от огня. На секунду он представил себе, что все это сон — сейчас он резко обернется, а за креслом — пустота. Никто не прыгал в воду с пирса и никого он не вытаскивал из морской глубины. Словно прочитав его мысли, Ким обошла кресло так, чтобы Малфой мог видеть ее, стоило ему только поднять глаза.
— Я не призрак, Дрейк, — все так же тихо сказала она. — Благодаря твоим героическим усилиям.
В последней реплике ему послышалась ирония, но когда Драко поднял взгляд, в горле встал комок, и от невыносимой жалости и нежности защипало в глазах. Кимберли была похожа на маленькую птичку, на воробушка, что ли, если только бывают воробушки-блондинки. Маленькая, хрупкая, с кругами под глазами, которые так отчетливо выделялись на ее светлой коже, она стояла перед ним, и все это, все — и растрепанные чуть влажные волосы, и по-птичьи наклоненная набок головка, и широко распахнутые глаза, имеющие сейчас темный цвет предштормового моря — все это будило столько воспоминаний, давних, забытых, похороненных под толщей других — и от этого в груди становилось горячо и тесно, но, может быть, он просто нахлебался морской воды, и она до сих пор жжет в легких так, то больно дышать? Малфой поставил стакан на столик возле камина, медленно поднялся с кресла и очутился напротив нее, и посмотрел на Ким с затаенной мольбой — вот только он и сам не знал, о чем молил — чтобы она исчезла прямо сейчас? Чтобы не возникала в его жизни этой ночью? Или о том, чтобы она вообще никогда в ней не возникала? Какое-то время — минуту, час, год — они простояли, молча глядя друг на друга, в полной тишине, только поленья потрескивали в камине, вздыхало мореза высоким — от пола до потолка — окном гостиной, да с гулким шумом бежала по венам кровь.
Наконец Кимберли пошевелилась, зябко кутаясь в плед, под которым была надета гермионина домашняя мантия — во всяком случае, Драко дал ей эту мантию, чтобы она могла переодеться, и у него не было никакого желания проверять, действительно ли она сделала это или натянула шотландский плед прямо на голое тело. Кимберли вполне могла так поступить, он прекрасно знал, что она, скорее всего, именно так и поступила, драклы ее раздери, и эта мысль заставила его заговорить, чтобы разрядить ставшую слишком жаркой атмосферу — или так жарко в комнате было из-за камина?
— В других обстоятельствах я бы сказал, что рад тебя видеть, Ким, — осторожно начал он. — Но, признаться, я немного шокирован…
Ким издала короткий смешок и со вздохом опустилась на пол прямо там, где стояла, и уже оттуда, снизу, с толстого, покрытого замысловатыми узорами ковра, посмотрела на Малфоя и снова попыталась засмеяться, но смех быстро перешел в кашель.
— Подумать только, — сказала она, откашлявшись. — Подумать только, ты все тот же Малфой, который даже в самых экстремальных ситуациях изъясняется, словно на великосветском приеме! Дрейк, а на войне ты тоже так изъяснялся? «Мистер Поттер, будьте так любезны, заавадьте, пожалуйста, вон того Упивающегося Смертью, если вас не затруднит, да-да, именно его, благодарю покорно».
Она закончила говорить и теперь смотрела на него, улыбаясь чуть насмешливо и в то же время тепло. Малфой ответил ей немного растерянной улыбкой и опустился на пол рядом с девушкой — не потому что хотел сидеть, и не потому что правила приличия не позволяли ему разговаривать с дамой, глядя на нее сверху вниз, а потому что у него просто подгибались колени — от ее взгляда, улыбки, звука голоса и от этого хрипловатого, давным-давно забытого «Дрейк». Теперь ее удивительные глаза оказались прямо напротив его лица, и секунду или две Драко еще вглядывался в них, прежде чем пробормотать в четвертый раз за эту ночь:
— Твою мать! — и после небольшой паузы. — Кимберли, это действительно ты!
Девушка откинула голову назад, так, что стала видна вся ее тонкая бледная шейка, засмеялась с видимым удовольствием, но ее смех опять превратился в кашель, и словно очнувшись от наваждения, Малфой вскочил и бросился готовить ей глинтвейн — не то чтобы ему вспомнилось вдруг, что всем спиртным напиткам она предпочитала именно горячее, сваренное с пряностями вино — а что еще она могла предпочитать в шестнадцать-то лет? — и не то чтобы он сообразил, что глинтвейн помогает при кашле, и не то чтобы он пожалел парочку старых домовых эльфов, мирно спящих сейчас в комнатке при кухне, нет. Скорее ему срочно понадобилось подыскать себе другое занятие, кроме как пялиться на ее тонкую шею и худые пальцы, сжимающие край пледа на груди.
Когда он вернулся с горячей глиняной кружкой в руках, Ким все так же сидела на полу, повернув голову к камину. Языки пламени бросали на ее лицо причудливые тени, и казалось, что огонь о чем-то разговаривает с ней. Драко сел рядом, протянул ей кружку:
— Прости, ни яблок, ни апельсинов в доме не нашлось, но корица и гвоздика на месте.
— Ну, отсутствие апельсинов сегодня ночью я как-нибудь переживу, — хмыкнула Ким и взяла протянутый Драко напиток.
Несколько минут Малфой просто смотрел, как она дует на горячее вино и пьет глинтвейн маленькими глоточками, морщась, если обжигает губы. А потом ему надоело просто смотреть, он поднял руку и коснулся кончиками пальцев ее щеки. Ким опустила кружку и посмотрела на Драко. Взгляд у нее был странный, как будто она пытается что-то вспомнить или, наоборот, забыть.
— Давай, — тихо произнесла она, — спрашивай. Ты ведь теперь мой рыцарь в сверкающих доспехах, спасший меня из морской пучины, и по всем законам жанра, Малфой, ты просто обязан спросить меня о том, как я дошла до жизни такой.
Драко очень хотелось спросить у Кимберли, что вообще у нее за жизнь, если она этой самой жизни предпочла смерть на дне моря, и еще ему хотелось спросить, откуда она взялась здесь, возле его коттеджа, и почему решила топиться именно сегодня ночью, но вместо этого он неожиданно для самого себя спросил совсем о другом.
— Почему ты меня бросила, Кимберли? Тогда, в 96, перед тем, как я уехал в Хогвартс?
— Настоящий Малфой, — прошептала Ким, и Драко послышалась в этом шепоте нежность. — Всегда смотришь в корень и спрашиваешь о главном. К тому же думаешь — а вдруг это ее отвлечет, а?
— Не помнишь? — спросил Малфой почти весело. — Или не хочешь отвечать?
— Все я помню, — вздохнула девушка и поставила кружку на пол. — Скажи мне только, зачем тебе это надо знать сейчас, спустя восемь лет? Только не говори мне, что ты ни есть, ни спать не мог, все по мне убивался.
— Не убивался, конечно, — улыбнулся Драко и снова протянул к Кимберли руку — почему-то все время хотелось к ней прикасаться, может быть, для того, чтобы убедиться, что она не призрак? — Я редко вспоминаю о тебе, правда. Нет… — он замялся, подыскивая слово, — нет необходимости.
— Ну, я понимаю — национальный герой, ближайший друг Великого Поттера, достопочтенный супруг знаменитой Гермионы Грейнджер…
— Эй! — мягко сказал Малфой. — Ты злишься? Почему? Потому что я супруг Гермионы Грейнджер или потому что я редко о тебе вспоминаю?
Ким взглянула на него, попыталась улыбнуться, правда, улыбка вышла какой-то кривой, и вдруг заговорила. Заговорила о том, что она совершенно не злится, вот нисколько не злится ни на то, ни на другое, но если уж он, Дрейк, так хочет знать, то да, она признается ему, наконец, потому что ведь это глупо, столько лет таить в себе правду, а правда как раз и заключается в том, что она, Кимберли, влюблена была в Драко Малфоя до беспамятства, до дрожи в коленках, до щекотных мурашек от звука его голоса, до замирания сердца при одном только взгляде, в общем, влюблена была непоправимо, катастрофически, и чувствовала себя такой счастливой, когда он ответил ей взаимностью, и потому позволила сразу все, все, что он только захотел, хотя, конечно, девочка из приличной чистокровной семьи не имела права позволять мальчику до свадьбы, но ведь о свадьбе и речи никакой не было, у обоих отцов Метки на предплечьях, Темный Лорд возродился и требует массу всякой ерунды, им было не до свадеб, да и вообще не до детей, по счастливому, нет, по счастливейшему стечению обстоятельств проводивших лето в одном поместье и предоставленных самим себе, пока взрослые занимались делами Темного Лорда. А когда Люциус провалил дело в Министерстве, в Отделе Тайн, и загремел в Азкабан, и когда на Драко была возложена Вольдемортом некая особая миссия, о которой все шептались, что он не справится, отец вызвал ее к себе и велел прекратить роман с Малфоем-младшим, чтобы не рисковать, не рисковать и не подставлять семью — именно так он и выразился. И все, что она могла сделать, это вымолить время до конца лета, и не смотреть потом Драко в глаза, когда говорила, что больше не любит — если бы хоть раз посмотрела, он сразу бы понял, что она лжет, ее удивительные, меняющие цвет глаза, становились темными, почти индиго, когда она лгала. Стоило ему только посмотреть в эти глаза, и он сразу, моментально, в ту же секунду бы понял, что она лжет, и все еще можно было как-то поправить, они встречались бы тайно, как персонажи из пьесы Шекспира, но Драко так и не посмотрел, и уехал в Хогвартс злой и с разбитым сердцем, а она болела целый месяц, а потом писала ему письма каждую ночь, писала и сжигала заклинанием, и так ни одного и не решилась отправить. Но все это уже давно позади, и нечего теперь вспоминать об этом — подростковая любовь, суровые реалии жизни, к тому же они оказались по разные стороны баррикад — у Драко хватило смелости сделать свой выбор, порвать с семьей, воевать, прославиться, бороться за свои убеждения, а она, что она? Отец все еще в Азкабане, слава Мерлину, сейчас там нет дементоров, с ним можно переписываться, присылать ему книги и даже — раз в месяц — сладости. Старший брат, так гордившийся своей Меткой, дурачок, в бегах с конца войны, и никто, никто не знает, где он, иногда только сова приносит короткие весточки, только поэтому и известно, что еще жив. Мать уже почти поседела, но держится, после выплаты компенсаций Министерству осталось достаточно, чтобы не нуждаться в деньгах, и они живут то в Мэйнфилд-холле под Эдинбургом, то здесь, в Шерингеме, Драко разве не помнит, что у них небольшое поместье недалеко отсюда, поэтому-то она здесь и оказалась, наверное. Почему «наверное»? Потому что она не совсем хорошо помнит, что произошло. Кажется, она одела магловскую одежду — да, у нее есть магловская одежда, у нее есть друзья-маглы, да и жених, кажется, тоже… не в смысле «кажется, магл», а в смысле «кажется, жених», и мама уже почти смирилась, но речь сейчас не о маме и не о женихе, а о том, что домовые эльфы, как обычно, не доглядели, вот она и выбралась наружу и отправилась куда-то. Что значит «как обычно»? То и значит — с некоторых пор иногда, не часто, но где-то раз в месяц, на полнолуние, а сегодня ведь как раз Полная Луна, да? так вот, на Полную Луну она страдает некой странной разновидностью лунатизма — ее не тянет ходить по крышам, нет, но куда-нибудь да тянет, чаще всего на море, и нет, она не прыгает топиться каждое полнолуние, иногда пробует погулять по лунной дорожке, а иногда стоит на мосту и просто смотрит на луну, ее уже несколько раз ловили и вытаскивали из воды, дело в том, что когда она начинает тонуть, она в себя не приходит, она вообще ничего не воспринимает, как будто сознание отдает телу приказ умереть и с этим ничего нельзя сделать. Вообще-то эльфы следят за ней, ей довольно редко удается их обойти, вот как сегодня, и, конечно, если бы не Малфой, можно было бы сказать ей: «Прощай, Кимберли, твоя песенка спета!», просто в голове не укладывается, отчего вдруг он оказался здесь, и не спал, а сидел и смотрел на воду, и выбежал и спас ее, и она просто счастлива — не от того, что он ее спас, хотя и от этого, конечно, тоже — а от того, что она снова его увидела и может попросить у него прощения. А если на следующее полнолуние эльфы снова за ней не уследят, и она опять побежит топиться, то, по крайней мере, умрет счастливой, потому что ничего ее в жизни не мучило больше, чем то, как она поступила с Драко, как солгала ему, и вообще-то эти хождения по ночам — это у нее с тех самых пор как они расстались, это, видимо, ее плата за тот поступок, и вполне справедливая, заметь, и вообще, с ней за восемь лет ничего не случилось — то есть случалось, конечно, но всякий раз находился кто-то, кто ее спасал, специально, чтобы она дожила до этого дня, а сегодня ее спас Малфой, и она смогла, наконец-то, попросить у него прощения, даже если Драко это триста лет не нужно, но ей-то нужно, ей ведь до сих пор ночами снится, как она говорит ему: «Я тебя больше не люблю, Драко», а у самой сердце рассыпается миллионами осколков, и это самый страшный ее кошмар, а интересно, у него, у Малфоя, бывают кошмары…
Слова лились из нее потоком, который невозможно было остановить, да Драко и не пытался это сделать, он просто слушал и слушал, и впитывал ее слова, и захлебывался этим потоком, и сначала вставлял какие-то замечания, переспрашивал, комментировал, а потом понял, что ей это не нужно, что она должна выговориться, выплеснуть все, что накопилось у нее на душе, пусть лучше он захлебнется сейчас в этом потоке, чем Ким опять сделает попытку захлебнуться соленой водой, и пока она говорила, а он слушал, у него в голове вдруг начали складываться какие-то кусочки магловского пазла, щелкали какие-то шестеренки, и предчувствие чего-то неотвратимого просто распирало его изнутри, и Малфой знал уже все, что сейчас случится, все до мельчайших подробностей, знал, потому что не раз видел это во сне, а если быть точным, то он видел это во сне восемь раз, каждый раз точно в полнолуние, и сейчас тоже было полнолуние, в девятый раз, вот все и сошлось, сон действительно оказался вещим, напрасно профессор Люпин сомневался, нет никаких сомнений, и спасения тоже нет, можно, конечно, не делать ничего, но разве можно не делать, когда она рядом — девушка из прошлого, в котором, как оказалось, до сих пор не поставлена точка — нет, он должен сделать это, должен и все, хотя почему должен? кому должен? он сделает это только потому, что так хочет, и она тоже хочет, Кимберли, у нее глаза стали бирюзовыми, как всегда, когда она хочет, он помнит, он, оказывается, все помнит, а ведь раньше он думал, что все забыл, нет, это невозможно, это наваждение и колдовская сила Луны, но все это уже не имеет никакого значения, никакого, потому что вот сейчас она замолчит, опустит на секунду глаза, допьет свой остывший глинтвейн, повернется к нему и скажет…
Кимберли замолчала, опустила глаза, на секунду, не дольше, сделала последний глоток из кружки, повернулась к Драко, взглянула на него своими абсолютно, нечеловечески бирюзовыми глазами, и произнесла так просто, словно говорила это каждый день, словно для нее и не существовало этих восьми лет:
— Поцелуй меня, Малфой.
И он не смог противиться ее словам — просто не смог. Он целовал ее нежно, как никогда, наверное, не целовал раньше, целовал так, чтобы она поняла — Драко ее простил, он не держит на нее зла, в самом деле, у Ким тогда не было другого выхода, она должна была подчиниться отцу, и подчинилась, вот и все, они оба пострадали, только она намного сильнее, потому что Малфой-то встретил свою единственную давным-давно, ту самую, которая — он знал это твердо — не побоялась бы сказать своему отцу «Нет» ради любимого, но Драко не осуждает Кимберли, нет, нисколько не осуждает, потому что он ведь тоже раньше был трусом и боялся перечить отцовской воле, и только благодаря Гермионе он изменился, а у Ким просто не хватило сил, чтобы так измениться ради Малфоя, да, по правде говоря, тогдашний Малфой и не стоил того, чтобы ради него так изменяться, и не надо плакать об этом, маленькая, что уж теперь плакать, все давно позади, и у тебя тоже все будет хорошо, твой магл-жених наверняка хороший парень, главное, чтобы он крепко держал тебя во время полнолуний, а все остальное он переживет — например, то, что у тебя никогда не будут подгибаться при виде него коленки…
Если бы беспокоящийся за судьбу Драко Малфоя Ремус Люпин оказался бы сейчас в гостиной коттеджа «Бирюзовая Ракушка», он… пожалуй, он ничего не стал бы говорить Драко, а молча удалился из комнаты. Люпин всегда отличался повышенной деликатностью — об этом в Хогвартсе знает любой первогодка.
Их поцелуй все длился и длился, он был длиною в восемь лет, он был прощение и прощание, и бирюзовые глаза Кимберли поглотили Малфоя, словно морская пучина, и бездна разверзлась перед ним, а из этой бездны смотрела на Драко Гермиона Грейнджер-Малфой, привалившись плечом к дверному косяку, и нежная, хрупкая, всхлипывающая Кимберли не могла выбрать лучшего момента для того, чтобы одним движением сбросить с себя плед, под которым, конечно же, ну, разумеется, кто бы в этом сомневался, не оказалось никакой одежды. Гермиона медленно подняла волшебную палочку, направляя ее на обнаженную девушку, обнимающую ее мужа, и Малфой почти с облегчением прикрыл глаза, зная, какое именно заклинание он сейчас услышит — его сон сбывался наяву, его самый страшный кошмар наконец переставал быть только лишь дурным сновидением, и становился отвратительной реальностью, в которой Гермиона уверенным, холодным тоном произносит: «Авада Кедавра», Кимберли умирает без единого стона у него на руках, а он сам, Драко, остается жить со всем этим дальше — если, конечно, постепенное погружение в пучину безумия можно назвать жизнью. Он, наверное, еще мог что-то сделать — вскочить, оттолкнуть Ким в сторону, попытаться выбить палочку у Гермионы, но за последние девять месяцев Малфой так измучился бороться с самим собой и жить в ожидании беды, что теперь ему даже хотелось, чтобы эта беда поскорее произошла, он уже был к ней готов.
А вот к чему он совершенно не был готов, так это к тому, что Гермиона, плавным движением палочки накинув на плечи Кимберли сброшенный ею плед, после этого палочку опустит и голосом, полным расплавленного свинца и кипящей ртути, произнесет:
— Драко Люциус Малфой, пятнадцать минут назад, на банкете, посвященном открытию Международного Конгресса зельеваров, я наконец-то отбилась от последнего из дюжины самых знаменитых представителей этой профессии, который пытался выпить со мной на брудершафт, а потом затащить меня в постель. Я подумала, что единственная постель, где мне будет хорошо этой ночью — это твоя. Я аппарировала в мэнор, эльфы сказали мне, что ты в Шерингеме, и вот я здесь, а лучший зельевар Италии, Роберто Паттинчини, до сих пор ждет меня в ресторане магического Хилтона в Брюсселе, и ради Мерлина и Морганы, Драко, назови мне хоть одну причину, по которой я не должна сию секунду туда вернуться!
Пара мгновений ушла у Малфоя на то, чтобы осознать, что все, им сейчас услышанное, вовсе не модифицированная версия Непростительного Заклинания, а просто возмущенная тирада рассерженной Грейнджер. Пару мгновений он потратил в ожидании, что в конце этой тирады все-таки прозвучит Авада Кедавра, и еще несколько секунд понадобились Драко, чтобы осознать — пожалуй, с одним Непростительным разобраться было бы проще, чем с потоком гневных обличительных слов, которые сейчас обрушит на его голову любимая супруга. Драко открыл глаза, ободряюще улыбнулся оцепеневшей от ужаса Кимберли и поднял, наконец, глаза на жену. На ее лице Малфой явственно увидел свою ближайшую перспективу — простоять перед Гермионой на коленях вплоть до следующего полнолуния. Но перспектива эта ни в какое сравнение не шла с тем неимоверным, безграничным, всепоглощающим чувством свободы, которое он испытал сейчас, осознав, что кошмар, мучивший его на протяжении девяти месяцев, оказался просто дурным сном, без вещих знаков и потайных смыслов, и лопнул сейчас, словно гнойный нарыв, наконец-то позволяя ему дышать, дышать полной грудью, и плевать теперь ему на луну — полную или ущербную — с Астрономической башни.
— Я жду, Драко! — произнесла звенящим от напряжения голосом Гермиона. — И, кстати, ты не представишь мне свою гостью?
Бледная кожа Кимберли пошла розовыми пятнами, она слабо пискнула и сделала попытку развернуться в сторону двери, откуда доносился голос, но на полпути передумала, да так и застыла, склонив голову и судорожно вцепившись в края пледа. Малфой вздохнул и поднялся на ноги, чувствуя, что ничего не может с собой поделать — губы, расплывающиеся в неуместно счастливой улыбке, произнесли, словно помимо его воли:
— Милая, а этот Паттинчини хотя бы хорош собой? Он достоин жены Малфоя?
«На этот раз точно Авада», — мелькнула в голове паническая мысль, но Гермиона не подняла палочку. С руками, скрещенными на груди и яростно сверкающими глазами она отчего-то показалась Драко похожей на Нарциссу в гневе, и от этой мысли он почувствовал себя еще более счастливым…
… Спустя добрый десяток лет очередная Полная Луна постучится в окно малфоевской спальни, заставляя его проснуться, привычным жестом поправить одеяло на спящей Гермионе и выйти на балкон. Повторяющийся раз в месяц ритуал, очевидно, не надоедал ни Малфою, ни луне, вот только выходил Драко теперь не покурить, а просто так, постоять — курить он бросил в тот же день, как Гермиона сообщила ему, что беременна, и с тех пор сигарет в руки не брал.
Малфой постоит немного, запрокинув голову в ясное звездное небо, в середине которого вольготно расположится луна — огромная, желтая, как сочащийся маслом блин. На сердце у Драко будет легко и спокойно, никаких тревог и дурных предчувствий, и он почти лениво подумает о том, что ежемесячная, короткая, почти даже не изматывающая бессонница ни в какое сравнение не идет с тягостными кошмарными снами, которые снились ему раньше и которые не тревожат его уже несколько лет. Не все, правда, исчезли окончательно — Ричард Прескотт, например, до сих пор снится временами, и каждый раз такой сон означает скорый визит в Малфой-мэнор Северуса Снейпа — одного или со всем семейством — но ведь ради профессора можно и потерпеть, верно?
— Все-таки Малфои способны победить даже силу полнолуния, — задумчиво протянет Драко вполголоса и отправится спать, плотно закрыв за собой балконную дверь и, конечно же, не услышав, как гулко рассмеется ему вслед луна голосом профессора Люпина…
(1) Уилтшир — одно из южных графств Великобритании. На территории Уилтшира находится легендарный и загадочный Стоунхендж, и Малфой-мэнор находится там же (согласно канону).
(2) Тот, Селена, Диана, Кори, Нанну, королева Мэб — боги и богини Луны в мифологиях различных народов — все, за исключением Мэб, которая, если верить Шекспиру, опиравшемуся на древние кельтские легенды, была королевой фей, управлявшей снами.
(3) Война Алой и Белой Розы — вооруженный конфликт между Йорками и Ланкастерами — двумя ветвями одной королевской династии. Столкновения продолжались с 1455 по 1485 (в некоторых источниках — 1487) годы и закончились победой Генриха Тюдора из дома Ланкастеров.
(4) Доклендс — портовая зона на востоке Лондона.
(5) Шерингем — город на северо-западе графства Норфолк, на побережье Северного моря.
(6) Deus ex machina — дословно — бог из машины, выражение, означающее неожиданную развязку ситуации, с привлечением внешнего, ранее не задействованного в ней фактора.