Зависшее на долю секунды молчание было мигом разрушено, когда, моргнув, Гермиона поняла, что должна срочно проверить, что случилось. Заставить Джин Грейнджер так громко кричать могло не так уж много вещей в этом мире, и, если уж она решилась на такое острое проявление чувств, Гермиона должна узнать, что это было.

Оставив за спиной явно пребывающего в шоке Рона, который опустил до крайности удивленный и задумчивый взгляд в пол, так и замерев с застывшими в воздухе руками, которыми еще минуту назад сжимал ее предплечья, она поспешила вниз. Лестничный пролет казался нескончаемым, пока она, перепрыгивая через ступеньки, неслась на всех порах вниз. В гостиной, заслонив своими телами проход в столовую, столпились все их гости. Разглядывая что-то перед собой, они даже не выказали и капли раздражения грубым расталкиванием, с которым Гермиона прорвалась вперед. Оказавшись перед длинным столом, она застала картину, которая вынудила ее сердце запнуться и остановить свой бег на какое-то время. На самом деле, конечно же, это не заняло и доли секунды, но за краткий миг Гермиона прожила целую жизнь, полную боли и мучений, а затем умерла в адских муках, потому что на полу, у ног матери, дергаясь в конвульсиях, лежал ее отец.

Он хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, силясь сказать что-то, но не мог. Его лицо побледнело – даже посерело, – а рукой он с силой сжимал грудь в области сердца. Сидящая рядом супруга судорожно всхлипывала, боясь прикоснуться к нему, чтобы не сделать больнее. Гермиона видела сцены страшнее, ведь она прошла Великую Магическую войну. На ее глазах умирали люди, которых она знала. Но разница тех моментов и этого была колоссальной – на ее глазах еще никогда не умирал кто-то столь же дорогой сердцу. И все же, отбросив всех демонов, настойчиво будящих в ее душе что-то запретное, она тряхнула головой, отбросив все это на потом, и обернулась к зевакам, которые молча наблюдали за страданиями ее родителя.

— Живо, вызовите кто-нибудь скорую!

Убедившись, что несколько человек побежали к телефону, чтобы вызвать медиков, она метнулась к отцу. Упав на колени рядом с его бьющимся в агонии телом и расшибив при этом колени, она взяла его за левую руку и поднесла ее к губам. Закатывающиеся глаза Адама Грейнджера медленно сосредоточились на ней. Обычно живые, жизнерадостные, искрящиеся весельем и мудростью, которую он предпочитал скрывать за легким показательным нравом, его карие радужки помутнели, потускнели, словно их заволокло туманной пеленой. Приказав себе не показывать отцу страха, снедающего ее душу, Гермиона на силу улыбнулась, подбадривая его, и перевела взгляд на мать.

Джин больше не плакала. Она словно в унисон с судорогами мужа вздрагивала от сухих рыданий, сжимая его правую руку до побелевших костяшек. Гермиона накрыла их похолодевшие у обоих пальцы своей теплой ладонью, привлекая к себе внимание словно ушедшей в транс матери. А поймав взгляд зеленых глаз, настойчиво кивнула, словно обещала, что все будет хорошо. Сначала Джин смотрела на нее ровно, словно даже не понимала, кто перед ней и чего хочет, а в следующую секунду в ее зрачках мелькнул какой-то дьявольский огонек. Она сжала накрывшую их с Адамом ладонь свободной рукой, едва не ломая хрупкие пальцы Гермионы. Перегнулась через мужа и, в упор глядя в непонимающие глаза дочери, тихо, но настойчиво зашептала:

— Помоги ему! Ты же можешь! — Гермиона начала качать головой, уже открыв рот, чтобы напомнить о свидетелях, при которых не могла воспользоваться магией, но мать не дала ей вставить и слова: — Если ты нас действительно любишь, то сделаешь это! А иначе – грош цена тому, что ты наша дочь. — Ее злобный шепот пробирал получше громких криков, обычно свойственных неравнодушным матерям, которые громким голосом выплескивают негодование поступком своего чада.

Сколько себя помнила, Гермиона никогда не получала от матери больше, чем злостные, полные яда обвинения. И это всегда работало лучше ремня или наказаний. Джин давила на одни и те же места: неблагодарная дочь, не уважающая чужой труд нахлебница, предательница, отдавшая предпочтение сказочному миру… Если бы не отец, едва ли Гермиона вообще узнала о существовании другой реальности. Ее не запирали в комнате, не сажали под домашний арест, не лишали ужина, не запрещали прогулки (или, что логичнее, чтение книг). С ней просто не разговаривали – днями, неделями, даже месяцами. Ответами на любое «доброе утро» были равнодушные спины, потому что в такие эпизоды лицом к Гермионе при ее появлении утром мать не поворачивалась. Реакцией на каждый вопрос был или демонстративный выход из комнаты, или полное игнорирование. И только отец поддерживал ее – в том числе и в стремлении стать волшебницей. Он и только он удерживал ее от нападок матери, напоминая, что все действия Джин Грейнджер – просто поступки, продиктованные методом ее воспитания.

Со временем Гермиона смирилась со своей странной матерью, решив, что каждый имеет право быть таким, каким хочет. И, учитывая, что она и вправду выбрала жизнь в Волшебной мире, стерла родителям память, а затем вернула ее, когда они уже устроились с новыми воспоминаниями в новой жизни, каждое слово матери было оправданным. Хотя бы частично.

Но то, что говорила Джин сейчас, ранило куда сильнее. Ее горящие нездоровым блеском глаза излучали зло, которое Гермиона не могла оправдать даже страхом за жизнь мужа. Она бросалась словами, словно отравленными кинжалами, которые, попадая в самое сердце, прокручивались из стороны в сторону, туда-сюда, оставляя борозды, которые, даже затянувшись, останутся рубцами на ее памяти. Почувствовав влагу на щеке, Гермиона ничуть не удивилась, но не подняла руку, чтобы стереть скатившуюся слезу. Краем глаза она заметила пробравшегося сквозь толпу Рона, который нерешительно замер у самого прохода, но сейчас она не хотела думать еще и о нем или о том, что произошло несколько минут назад в ее старой комнате. Не хотела думать, что совершила ошибку, рассказав ему свою самую страшную тайну. Не сейчас, не когда ее мать фактически заявляет о том, что готова отказаться от дочери, даже понимая, что Гермиона ничего сделать не может.

— Не… не говори так, ма…

— Не смей произносить это слово, дрянь! Если ты не поможешь ему, можешь вообще забыть о том, что у тебя есть мать, ты поняла меня? — вкрадчивым голосом говорила она, вгрызаясь глазами в растерянное, напуганное и искаженное болью лицо Гермионы.

Очередная порция жестоких слов врезалась в нее, словно она со всей дури влетела в закрывшийся проход платформы 9 и ¾. Округлившиеся от шока глаза наполнились слезами, которые уже без стеснения текли по ее лицу, а дрожащая рука, которую Джин с брезгливостью скинула, потянулась к заболевшему участку где-то в груди. Она уже почти смирилась, что ей осталось лишь уйти, покинуть родительский дом и больше не беспокоить их своим присутствием, как рука отца, которую она все еще не отпустила до конца, крепко сжала ее ладонь. Переведя заплаканные глаза на Адама Грейнджера, Гермиона встретилась лицом с поддерживающей улыбкой отца. Он корчился от боли, но все же через силу пытался ее ободрить, без слов сказать, что он рядом и не хочет, чтобы его дочь снова уходила. И Гермиона осталась, несмотря на поджатые от недовольства тонкие губы матери и ее же презрительные взгляды.

До больницы их домчали буквально за пять минут. Оставив их с матерью в приемном покое заполнять бумаги, медики забрали ее отца. Спустя час он, переживший приступ, уже отдыхал в своей палате. Не пришедшая от этого восторг, но все же обязанная уехать домой, чтобы успокоить гостей и отправить их всех по домам, Джин отправилась обратно, сухо сообщив, что вернется утром со всем необходимым для мужа. Гермиона в ответ пообещала, что останется здесь и присмотрит за ним. И хотя она видела, что с уст матери готовы сорваться слова о том, что раньше такой заботы она не проявляла, а пришла лишь теперь, когда наступила критическая ситуация, она обняла ее, крепко сцепляя руки за сгорбившейся от событий дня спиной. Первые секунды ничего не происходило, лишь напрягшееся тело выдавало в Джин какие-то эмоции, но потом она глубоко выдохнула и сжала ее в ответ в сильных объятиях.

Провожая мать, уходящую по длинному светлому коридору больницы, Гермиона не могла сдержать улыбки. Но и та сошла с лица, как только из-за ее спины раздался голос.

— Я рад, что шанс на восстановление отношений с родителями вырос, хоть и при таких плачевных обстоятельствах. — Рон говорил ровно, не вкладывая в слова свое отношение, но он явно делал акцент на сделанном недавно выводе: она сама разрушила все узы, которые связывали ее с семьей. И это означало, что пришла пора вернуться к разговору, к которому она не была готова возвратиться. И старый друг, словно почувствовав, что ей нужна хотя бы минутка на осмысление предстоящего, дал ей отсрочку: — Как твой отец?

Гермиона выдохнула пару раз и опустилась в коридорное кресло. Рон сел рядом, вполоборота к ней.

— С ним все хорошо. Ему прописали покой и диету, — все еще чувствуя боль от случившегося, она постаралась, чтобы голос не дрожал, но он все же сорвался, когда она произнесла следующие слова, которые еще в машине скорой помощи прозвучали как приговор: — У него был сердечный приступ.

— Ого, — удивился Рон. — В таком возрасте?

— Да, врачи тоже сказали, что это редкость. Он ведь стоматолог, работа не такая уж и нервная. Но… — она замялась, давя слезы, которые опять щипали глаза.

— Что?

Гермиона подняла на друга полные боли глаза, смотря на него, словно умалишенная. В ее глазах отчетливо читалось безумное отчаяние, которое терзало ее последние часы.

— Что, если сказался стресс, который он пережил… из-за меня? Из-за того, что я сделала с их памятью… Вдруг, это наложило свой отпечаток, ведь они же просто магглы! Им справиться с такой магией в разы сложнее, а учитывая, что все это – моя затея, моя вина… О господи! — воскликнула она, вскочив со своего места и начав расхаживать рядом, все тем же безумным взглядом смотря в никуда. — Это я чуть не убила собственного отца, это из-за меня он…

— Тихо! Помолчи, — встрял Рон, поднявшись со своего кресла и остановив ее метания. Медсестры из-за стойки, расположенной чуть поодаль, бросили на них предостерегающий взгляд, наказывая вести себя тише. — Сядь. Давай-давай, садись, — приказал он, насильно усаживая ее на прежнее место. — Это не твоя вина, Гермиона.

— Но больше нечему…

— Неправда. То, что твой отец – стоматолог, не означает, что ему не попадались нервные больные, которые не прочь проявить грубость или недовольство. Или что он не ссорился с твоей ненормальной мамашей…

— Рон… — попыталась вступиться за мать Гермиона, но Рон выставил вперед руку и всем своим видом словно говорил: «Не смеши меня, я и сам все видел». Пораженно покачав головой, она снова отвела взгляд.

— Мы все люди, Гермиона. Маги или нет, но нам свойственно болеть. Пусть волшебники болеют реже, но и мы не бессмертны. И у каждого есть что-то, что может в следующую секунду покалечить наше сердце, заставив его остановиться. Мертв тот, кто не живет, Гермиона, а у остальных в груди бьется жизнь. И иногда бывает так, что она спотыкается на своем пути вперед. Не нужно винить себя за это. Тебя даже рядом не было, когда это произошло.

Гермиона вздохнула, но промолчала. Поразмышляв об этом пару минут, она все же кивнула.

— Спасибо, Рон, — пока еще неуверенно, но все же более оптимистично пробормотала она, заправляя за ухо выбившуюся из неаккуратного хвоста прядь.

— Не за что, — улыбнулся Рон, положив руку ей на плечо и сжав его в знак поддержки. — Я надеюсь, это не твоя мать сказала эту ерунду? Кстати, что у нее за проблема? Она завидует, что ты волшебница? Я такого пренебрежения собственным ребенком не видел даже у Мал… э-эм, никогда не видел. — Он исправился, но Гермиона поняла, что хотел сказать ее друг.

— Зря ты так. Люциусу отцом года не стать, но он любит Д-драко.

— Как скажешь, — беззлобно отозвался Рон, откидываясь на своем месте. Какое-то время они молчали, пока он не нарушил удивительную для ночного времени тишину больницы: — Так ты расскажешь, как так вышло, что ты убила члена Ордена?

Гермиона замерла. Она понимала, что этот разговор неизбежен, и, хоть и получила куда больше времени, чтобы собраться для него, все равно была не готова. Но ей придется отвечать. Она и так молчала слишком долго.

— Она никогда не была членом Ордена.

— Нет? — спокойно, словно и не был удивлен, спросил Рон, не меняя позы.

— Нет. Все считали, что она переметнулась, стала двойным агентом. Но часть ее правдивых сведений всегда была с ложкой дегтя. Просто мы не замечали. И я поняла это уже потом, спустя годы…

— С ложкой дегтя? Это как? — теперь Рон был заинтригован, но все же не давил на нее, давая время настроиться и сформулировать ответ.

— М-м, если она сообщала о вылазке Пожирателей, которую мы брались перехватить, то все было действительно так, как она говорила, пока в последнюю минуту из ниоткуда не появлялся новый отряд. Мы всегда возвращались с потерями, даже если и побеждали – как и было, собственно, в большинстве случаев. Нас истребляли небольшими пачками, избавляясь постепенно. А мы не понимали.

Рон молчал долго: возможно – несколько минут, возможно – часов. Но все же прервал тягостную паузу, заметив в ее рассказе неточность.

— Ты сказала, что поняла это спустя годы? — зашел он издалека.

— Да. Когда мысли о тех временах и о ней стали постоянными спутниками моего существования.

Рон кивнул, задумавшись еще на какое-то время.

— Тогда почему ты убила ее? Если тогда еще не догадывалась о ее нечестной игре? — он сделал акцент на слове «догадывалась», показывая, что пока не видит мотивов, почему Пэнси Паркинсон без суда и следствия должна была быть предана казни.

— Потому что она пыталась убить Джинни.

Рука Рона, лежавшая на спинке ее кресла, вздрогнув, ухнула вниз, несильно ударив по ее спине. Перекинутая через левое колено правая нога медленно опустилась на пол, а сам Рон напрягся, впиваясь взглядом в лицо подруги, выискивая в знакомых чертах ответ.

— Да… Мы были вместе, бежали по заднему двору Хогвартса к вам. Можно сказать, отступали. Джинни вырвалась вперед, а я задержалась, сражаясь с Долоховым. Я обезвредила его «Остолбеней», он упал навзничь, и тогда я увидела за его спиной Пэнси. Она нацелила палочку в спину Джинни и выкрикнула какое-то проклятие. Я клянусь, я не знаю, что это было! — резко начала оправдываться Гермиона, утирая правой ладонью слезы, а левой сжимая руку Рона, который все еще не мог прийти в себя. — Я просто кинула наперерез «Протего», а оно срикошетило в нее, — плакала Гермиона. — Она упала, на ее теле проступили порезы, из которых рекой полилась кровь. Все ее лицо было залито кровью, она захлебывалась ею. Кровь сочилась из глаз, из ушей, из носа, целый фонтан выплескивался изо рта. Я не знаю, подействовало так проклятие или то, что я вмешалась с контрзаклятием! — Гермиона поражено замолчала, делая глубокий выдох. Давно сидящая в ней правда прорвалась, вытекая разъедающий жижей наружу и покидая ее жилы, избавляя их от едкой боли. — Я так и не нашла заклинание, которое она использовала, — уже тише продолжила она. — Ни в одной книге, ни один маг его не знает. Я спрашивала у Люциуса, я искала в библиотеке Мэнора, полной темно-магических книг, но ничего! Мерлин, Рон, я ведь не хотела… Не хотела ее убивать! Только обезвредить! Я ведь даже не была уверена, что именно она хотела сделать… Не факт, что убить, ведь такую реакцию могло дать скрещивания с моим заклинанием. Я изучила все свойства «Протего», и такое точно возможно… Мерлин, Мерлин, Мерлин… я не хотела, не хотела! Я не хотела ее убивать…

Разрыдавшись, когда вся правда была сказана, Гермиона упала на плечо друга, утыкаясь лицом в его шею, заходясь в страшных всхлипах. Удушающе кашляя, она цеплялась руками за его свитер, сжимая в кулаках мягкую ткань. Рон на автомате поднял руку и начал поглаживать ее по спине, все еще не в силах справиться с шоком от открывшейся правды. Он ожидал чего угодно, но точно не этого. И открывшееся ему было в разы хуже всего, что он только мог предположить. Не потому, что пережил очередную порцию страха за младшую сестру. Не оттого, что осознал весь ужас, созданный Паркинсон, из-за которой погибло столько его товарищей. А из-за девушки, которая так цеплялась сейчас за него, ища поддержки и утешения, которая разрушила свою жизнь, потому что считала себя виновной в смерти той, которая не заслуживала дышать.

Сколько Рон ее знал, Гермиона всегда брала на себя всю вину. Готовая отбывать наказания, которые не заслужила; принимать ответственность перед лицом профессоров за проделки всей троицы; отвечая за целый факультет, а позже – всю женскую половину школы; взваливая на свои плечи груз его ошибок, пока они встречались… Но если это были мелочи, которые хоть и ломали ее личность, но все же не убивали в ней жизнь. А убийство лживой Пэнси Паркинсон не просто уничтожало. Оно делало это медленно, изощренно, пытая и мучая, высасывая все соки, вбивая в ее голову мысли о мнимой вине, за которую ей якобы до́лжно ответить. Теперь многие поступки старой подруги представали перед ним в новом свете, и чтобы выбить их из ее головы, потребуется немало времени и сил, немало терпения и упертости. Всем им, людям, которым она дорога…

Гермиона уже почти успокоилась – лишь изредка всхлипывала, лежа на его плече. Но все так же крепко сжимала руками его свитер, словно боялась, что, отпустив, потеряет его. Рон не возражал, хотя его спина давно уже затекла, а плечо ныло от напряжения. Он смиренно сидел рядом, являясь ее опорой и поддержкой, шепча ей, что она не виновата, что ей не нужно плакать из-за этого и что все будет хорошо. Глупый бред, но, кажется, он работал. По крайней мере, пока их не прервал удивленный голос.

— Что здесь происходит?

Замерев на какое-то мгновение, Гермиона резко вскинула голову, встретившись глазами с встревоженным, но в то же время напряженным мужским лицом… Перед ней стоял Драко Малфой, ее бывший муж.

Автор: Shantanel

Предыдущая глава || Следующая глава