Иногда, когда я смотрю в прошлое с высоты дней, прожитых в океане света с ней и в пучине отчаяния без нее, пепел окутанных меня иллюзий чуть рассеивается, выявляя нечеткую грань жизненной реальности, и я понимаю, что давно и безвозвратно нахожусь за ней. Я ступил за порой видимую мне черту еще тогда, когда спустя пару недель после нашей первой встречи решился подойти к ней в летнем кафе, украшенном диким орнаментом цветов. Случайно забредя туда, ведомый таинственной силой судьбы, я не смог пройти мимо столика, за которым она в лиловом платье сидела, бездумно вертя в руках чашку с ароматным чаем и подставляя лицо палящим лучам полуденного солнца, очевидно являющимся ее любимым десертом. Она пропитывалась светом и жизнью лета, сидя, чуть склонив голову, напротив меня, а я медленно утопал, замыкая себя в ее Вселенной, с заоблачным интересом внимая ее льющимся через уста мыслям. Но постепенно она затихала, все больше слушала, наблюдала и, судя по всему, запивала мои наверняка опостылевшие откровения уже остывшем чаем. Неудивительно, что дней былых бесцветное сукно, не расписанное трепещущим огнем счастья, эту девушку-радость абсолютно не интересовало.
Она была ослепительной и одичало безумной в водовороте жизни и стремилась к подобным, существующим в эйфории неомраченного благоденствия. Я часто и потом замечал, что она за беседами со мной увядала, увязая в будничной неизбежности. Со всей ясностью понимая это, я не находил в себе сил отпустить ее - от одной только подобной, беспощадно въедающейся в сознание мысли тело сковывал липкий страх, а весь мир медленно начинал меркнуть, заволакиваясь дымкой так ненавистной ей серости. И с тем же неконтролируемым, безрассудным отчаянием, с коим безуспешно, но рьяно пытался побороть собственный эгоизм, я разумом не мог осознать, почему она непременно ко мне возвращается. Но от всего сердца неистово благодарил Господа за то, что это случается. И тут же беспощадно проклинал, ненавидя, что она вообще от меня уходит.
Однажды, когда мы в сгущающихся сумерках возвращались с ней с совершенно сумасшедшего, непонятного, пульсирующего повисшими в воздухе вопросами арт-хаусного кино, я, держа ее за хрупкую руку, пока она жизнерадостно выписывала одной ей понятные пируэты, идя в балетках по тонкому грубому бордюру, неожиданно даже для себя признался:
- Ты напоминаешь мне детское шампанское. - Девушка с каким-то странным оживлением обратила свой взор ко мне, приподняв брови, еще больше тем самым обнажая игривые ямочки на щеках; и говорящим молчанием побуждая продолжить.
- Такая же естественная, одним видом опьяняющая и дарящее счастье. И сколько бы тебя не было, всегда мало, - поясняюще улыбнулся я, сдерживая плескающееся во мне совсем не детское взрывное желание.
Она, запрокинув голову, по-ребячески заразительно засмеялась, а после, чуть ссутулив плечи и закусив все еще расползающуюся в улыбке губу, помотала головой.
- Нет, Эдвард. – Девушка точно попыталась ощутить на языке пузырчатую сладость «шампанского», а после, сияя улыбкой, выдала так, словно мимолетом сказанное ни капли в пояснении не нуждалось: - Виски. – Взглянув же на озадаченно ошалевшего меня, вздохнула и, с детской наивностью приподняв плечи и наклонив голову, вдохновенно протянула: - Виски я. Меня дозировать нужно.
Ее фразы приводили меня в смятение с той же силою, с коей её, по всей видимости, загоняла в тупик нормальность. Я не сразу понял, что воспринимать их нужно со всей серьезностью, а когда осознал это, было уже безнадежно поздно.
И, искренне веруя, что передоз счастьем невозможен, совершенно себя не сдерживал, с жадностью поглощая лучистую энергию, впитывая любовь к жизни и эту необъяснимую привязанность ко мне… беря все, что она со всей открытостью и щедростью даровала. Особенно девушка не скупилась ночами, полностью отдаваясь мне и непревзойденной первозданной силе охватывающей нас страсти, в коей с блаженством и растворялась.
После одной из таких ночей, она, привычно заварив чай, с улыбкой подошла ко мне и, улыбнувшись, вымолвила: - Я скоро, - а после, неслышно прикрыв за собой дверь, растворилась в бушующей темноте ночи.
Я вспомнил, как как-то мимоходом она призналась, что видит свое предназначение в том, чтобы направлять всех вверх по лестнице, ведущей к собственному раю. Наш же с ней парадиз оказался хрупким и недолговечно бумажным, обернувшись для меня адом.
Ее «скоро» растянулось на десять невыносимых суток, в течение которых вокруг меня вилась ночь, напрочь поглотив собой день, ибо мой собственный животворящий свет впервые меня покинул, оставив в дичайшей тишине на границе с непроглядной эмоциональной тьмой.