Вы просто неисправимы! Я даже не верю, что это у вас хватало нахальства говорить что-то о моей галльской переменчивости и презрению к собственным корням – у вас, вернувшегося из военной командировки ровно на месяц и снова сбежавшего от своей дождливой родины обратно на континент! Боюсь, к вашему возвращению у нас наберется множество хвостов, получится длинный, очень длинный список… Давайте сократим его на самый малоинтересный пункт и обменяемся новостями.

Это забавно – вы знаете всех героев, а я – всех героинь. Мы словно главы двух семейств, предводители эдаких кланов, почти что по вашему Шекспиру: «Две равно уважаемых семьи…». Не думаю, чтобы вас так уж занимали судьбы моих школьных Джульетт, да и ваш Эдвард наверняка и сам обо всем вам поведал, но мне просто нравится рассказывать. Знаете, я ведь так мало писем написала в своей жизни… Вы, мой милый джентльмен, наверняка считаете нас, французов, торопливыми, легкомысленными и шальными, как увлекаемые ветром зонтики одуванчиков, а я, по-вашему, должна только царапать томные записочки и лениво бросать их на бювар, в то время как тяжеловесная эпистолярная проза – это только ваш, английский удел. А это совсем не так, и вы, погрязшие в чайной заварке, листах «Таймс» и дожде, всего-навсего завидуете! Ну как, вы достаточно заинтригованы? Тогда позвольте мне предложить вашему жаждущему любопытству бокал изысканнейшего вина из погребов... А впрочем нет, вы сами говорили, что я напоминаю вам французский сидр — такая же колючая, заманчивая и холодная. Поэтому, bel ami, если вы не ценитель этого чудесного напитка, смело рвите это письмо в клочки!

Скажите, это в самом деле правда, и monsieur Мейсон действительно не сменил гнев на милость и оставил сына без наследства? Это так ветхозаветно! Я была просто убеждена, что он простит Эдварду все за то, что тот просто вернулся живым. За это ведь и впрямь можно простить многое, если не все. К тому же это был бы красивый жест… И что теперь? Не думаю, что его это сильно устрашило – мисс Свон ведь благородно отвергла его широкий жест, и стипендия вместе с Оксфордом по-прежнему ждут его. Он в последнее время частенько бывает здесь, в Бате. И даже перестал притворяться, что делает это просто от скуки. Мне странно говорить это, но война оказалась для него тем, что доктор прописал (простите мне этот явный оксюморон!). Я помню, каким он был раньше – эдакий самолюбивый школьник, префект, смотрящий на всех свысока, но при этом до сих пор дергающий понравившуюся девочку за косички. Теперь он вырос, повзрослел. Это давно следовало сделать, но в своей изнеженной среде он промаялся бы взрослым ребенком до самой старости. Война стала неплохим катализатором (видите – я тоже понемногу учусь и даже знаю теперь парочку умных терминов!). Теперь, когда я смотрю на них – на него и Беллу – я чувствую себя такой непривычно старой, совсем уже бабушкой… но удивительно счастливой.

Кстати – вам будет приятно это услышать – ваши труды не пропали даром, и тот ваш неизлечимый больной, когда я повстречалась с ним и с бывшей мисс Хейл в Кенсингтоне вчера утром, сделал весьма изысканный для шотландца комплимент моей новой шляпе. Безусловно, я могла бы приписать это чудесное исцеление силе своего безупречного вкуса, но думаю, это все же ваша заслуга. Впрочем, он несколько туманно заметил, что все дело в том, что теперь ему просто есть что видеть.

Ах да, наш некромант все-таки женился на своей филактерии. Бог мой, видели бы вы, как он просил ее руки!.. Такое до мелочей просчитанное, до кича театральное представление, в самой середине дня, в главном зале, у парадной лестницы, когда там полным-полно этих маленьких стервятниц, столько времени терзавших нашу певичку. Мне кажется, он даже количество шагов от дверей до ступеней посчитал заранее, чтобы точно знать, на котором шаге опускаться на колени! И это неприлично роскошное кольцо, и розы – такая злая демонстрация, он ведь отлично знал, fils de chienne, какой был лакомой добычей. Я думала, бедняжка Элис потеряет сознание от того, что он ей наговорил на глазах у всей этой кровожадной братии. Это был чистый театр – драматическая пауза в решающий момент, так что слышен каждый вдох, и ее тихонькое «да»… Мне невообразимо хотелось зааплодировать! Нет, он наверняка все врал про свою Америку – такое придумать и воплотить настолько тонко мог только француз!

Впрочем, не могу сказать, что я очень уж завидовала. Вы, Карлайл, тоже были удивительно изобретательны для англичанина. И пока волны ехидного шовинизма снова меня не поглотили, я скажу вам, дорогой, то, что почему-то не говорила так долго. Это не станет для вас таким сюрпризом, каким мне хотелось бы, но я люблю вас. И хоть вы уехали всего на день и через день вернетесь, я все равно не удержалась и написала вам это письмо, потому что я уже скучаю. Ну а теперь, мое дорогое медицинское светило, я попрощаюсь.

A bientôt, cher ami!

С любовью,
Эсми Каллен.

P.S. Я носила так много фамилий, настоящих и придуманных, что вряд ли смогу их вспомнить, но подписываться вашей мне нравится больше всего!