«Случайная стрела!.. Ха! Да я того, кто б её выпустил, загодя расцелую!..»
М. Семенова, «Волкодав»

Carlos Nunez - Moura

Как она добралась до «Лиса», Розали не помнила. Шла по улицам как будто без сознания, а очнулась уже у себя в комнате, лежа на кровати и бессмысленным взглядом уставившись в потолок. Слезы лились до сих пор. Откуда их столько? Сознание, как прижимистый барышник, всю жизнь копивший золотишко и не тративший впустую ни единой монетки, а затем вдруг решивший разом швырнуть на ветер все накопленное состояние, разом выплеснуло из себя все слезы, не выплаканные за минувшие годы, и теперь она не могла остановить их никакими усилиями. Но она думала не об этом.

Позор, какой позор!.. Унизить ее сильнее было уже невозможно, в ней не осталась не порванной ни одна душевная нить. Перед глазами, как будто издеваясь, всплыла жалостливая полуулыбка на лице ее турнирного соперника, когда тот развернул плашмя свой клинок. Он даже не счел ее достойной настоящего поединка, не воспринял ее как что-то значимое, серьезное, как противника, которого стоит хотя бы уважать. Отделал как сопливую малявку. Швырнул на предназначенное ей место. Из горла вырвался мерзкий задыхающийся хрип. Думать о втором сегодняшнем поединке было мучительно почти так же, как и о Майском праздновании в поместье лорда Эркарта, но сил на то, чтобы усилием воли отогнать от себя эти мысли, не было, и раз за разом она вспоминала, как позорно роняла оружие, как жалко пыталась атаковать, как бездарно и глупо защищалась, как спотыкалась, теряла равновесие, словно огородное пугало, сметенное штормовым ветром. Как спокойный, непробиваемо уверенный король делал с ней все, что хотел, а она ничего не могла этому противопоставить. Ничего. Снова.

Она попыталась шевельнуться и поняла, что тело почти не повинуется, как будто парализованное после этой душевной контузии. С трудом поднявшись на одеревеневшие ноги, она принялась трясущимися руками ощупывать собственное тело, пытаясь понять, почему все оно так ноет и болит, как будто ломаемое лихорадкой, но понять ничего не получалось, мысли не удерживались ни на чем дольше пары мгновений и дурным, спотыкающимся галопом неслись дальше. Потянув вверх край рубашки, она посмотрела на огромный синюшно-багровый кровоподтек, на эту «первую кровь» такого вожделенного турнира, расползшийся по бедру из-под узкого ремня, зачем-то нажала на него пальцами и завыла от боли, как побитая собака. Этот жалкий, убогий, почти нечеловечский звук хлестнул ее, как кнутом, и Розали вцепилась себе в волосы, спутавшиеся клокастым колтуном, в дикой жажде наказать себя новой болью за все случившееся, за то, какой ничтожной она оказалась, каким убожеством. Отчего-то вспомнился меч - верный, надежный, как друг, которого у нее никогда не было - и то, как она швырнула его на землю там, на месте последнего поединка. Новый прилив бессильной злости накатил на нее от этой мысли. Не сделай она этого, останься у ее хоть капля самоуважения для того, чтобы проиграть достойно, то у нее сейчас было бы оружие, и она обрубила бы эти проклятые космы под корень - все равно не положено, не девица - а вслед за ними и свою до рвоты поганую жизнь. А теперь у нее ничего нет, даже возможности поставить точку.

Мысли снова сделали конвульсивный скачок, и Розали застыла, представив, как счастлива была бы, отомстив за свое унижение. Несколько секунд, шатаясь как пьяная, трясясь как будто в предсмертных конвульсиях, она упивалась горячечными видениями своей мести - Эркарту, турнирному сопернику, королю, его свите, зрителям на трибунах, видевших ее унижение - всем, всем, всем им!.. Утопив в крови весь свет, сознание вновь головокружительно перевернулось, и вся ее исступленная жажда мести обрушилась на нее саму. Некому мстить, некого ненавидеть и некого обвинять в том, в чем виновата только она одна. Отчего-то эта мысль ее отрезвила и успокоила, разум прояснился, как будто умытый потоками глупых, жалких слез. Розали даже сумела дойти до двери, ни разу не споткнувшись, но, открыв ее и собравшись кликнуть мальчишку-слугу, не смогла издать ни звука - голос будто остался на турнирном поле вместе с мечом. Захлопнув дверь и зачем-то заперев ее на засов, она вернулась к кровати, села на нее, с трудом согнув непослушные колени. Мысль о том, чтобы вернуться за оружием, да и просто о том, чтобы выйти на улицу из своего логова, ужасала. Такой страх знают одни только дети, которые все на свете отдадут, лишь бы не вылезать жуткой, глухой ночью из-под спасительного одеяла навстречу всему, что таится под кроватью. Но сидеть было нельзя, каждая мысль и каждое воспоминание как будто подгоняли ее - скорее, скорее, прочь из этого мира и из этого отвратительного тела! Презрение к себе расползалось по жилам, как медленный яд, и Розали не сомневалась, что оно и так убьет ее, но уж очень больно. А боли она боялась. Боялась жалко, трусливо, приниженно, но никак не могла вытравить из себя эту слабость. О, если бы только у нее был меч!.. Она устало упала лицом на жесткую подушку, готовая плакать из-за своей глупой потери, как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Слезы, действительно, хлынули вновь, и Розали не стала вытирать их, потому что незачем и потому что плакать было очень приятно. А потом она вдруг заснула - так внезапно, как будто ее оглушили ударом по голове. Может, так оно и было, но ей было все равно.

Проснулась Розали в той же самой позе - уткнувшись лицом в подушку и нелепо свесив с кровати ноги. За окном тоже ничего не изменилось - пустая чернота ночного неба и смутные контуры соседних домов. Сколько прошло времни - минута ли, сутки ли - было неизвестно. Напружинив отозвавшиеся болью мышцы, она забросила ноги на кровать и снова уставилась в потолок. По доскам прямо у нее над головой полз паук. Гадость... Рот вдруг наполнился слюной, и девушка, свесившись с кровати, согнулась в сухом рвотном позыве. Горло забила желчная горечь, и Розали запоздало подумала, что уже неизвестно сколько дней не ела ни крошки. Ни с того ни с сего вспомнились ее первые убитые. Тогда ее тоже рвало. Снова откинувшись на подушку, она посмотрела на паука. Тот не двигался. Она снова заснула.

Подняв веки в следующий раз, Розали увидела, что комнату наполняет туманная утренняя серость, а судя по глухому успокаивающему шороху за окном, на улице шел дождь. Давешний паук ее не бросил - поискав его глазами, девушка обнаружила его сидящим на стене, в нескольких локтях над ее головой. Это как-то странно успокоило.

Сегодня есть уже не хотелось, рвота к горлу тоже не подступала, но жажда высушила рот и губы так, что даже глотать было неприятно и почти больно. Поднявшись с постели, Розали схватилась за подоконник, подтащила себя к нему, открыла окно и завороженно уставилась на хлеставшие землю потоки ливня. На колченогом столике подле кровати стоял глиняный кувшин и таз для умывания. Схватив кувшин, Розали подставила его под дождевые струи, но локоть подломился, и она едва не выронила кувшин из непривычно мягких, как будто ватных пальцев. Пришлось поставить его под водосточный желобок над окном и ждать, пока он наполнится грязной, смешанной с городской пылью водой.

Вернувшись со своей добычей на кровать, девушка жадно отпила несколько глотков. Жажда погасла удивительно быстро, и, натянув на себя колючее шерстяное покрывало, Розали погрузилась в бессвязные мечты о черничном киселе, который давным-давно, в детстве, когда она болела, ей варила бабушка и которым, сидя подле ее постели с благоухающей чудесным варевом кружкой, поила внучку с ложечки. Розали посмотрела на своего паука и вдруг снова заплакала.

Следующее ее пробуждение пришлось на середину солнечного, режущего глаза своим светом денька. С улицы доносился монотонный шум шагов, стук копыт, какие-то голоса. Ненавистный город продолжал жить. Вскоре после того, как она проснулась, в дверь ее комнаты постучали, и мальчишка-прислужник спросил, не угодно ли чего постоялице. Снова мысли утонули в черничном болоте, и Розали хотела было попросить, чтобы ей принесли бабушкин кисель или хотя бы тарелку каши, но затем она вспомнила, что голос так и не вернулся и что дверь все равно закрыта на засов, а дойти до нее и открыть она не сможет, и она ничего не ответила мальчишке. Паука нигде не было видно. Он тоже ее бросил, подумала Розали и попыталась вспомнить, кто же еще ее бросил, кроме него, но не сумела. Синяк на бедре налился какой-то жуткой зеленоватой желтизной и болел уже чуточку меньше. Это было хорошо. Повернув голову к стене - потолок уже был изучен вдоль и поперек - она обнаружила серебряную нитку паутины, протянувшуюся от неровного края доски в стенной обивке к углу ее подушки. Красиво: серебряная ниточка, а вокруг нее золотыми - ее волосы. Кажется, она хотела их обрезать. Розали закрыла глаза, и паук сновидения немедленно принялся плести на ее ресницах свою паутину.

Сэр Эркарт за руки тянет ее в роскошный пиршественный зал, стены сплошь покрыты бесценными гобеленами, и на одном из них белокурая девочка, обняв за шею мерцающего серебром единорога, загадочно улыбается ей, как будто зная наперед, что будет дальше. Розали смотрит на нее, затем на сэра Эркарта, заносит руки, вонзает ногти в его бледное лицо, но оказывается, что он уже как-то неуловимо преобразился и превратился в светловолосого короля. Он тоже тащит ее куда-то за руки и все повторяет «Двигайся, двигайся, двигайся!». Она пытается, но ноги ее не слушаются, и, посмотрев на них, она видит, что они деревянные, как у детской игрушки. Король все тянет ее за собой, через бесконечную анфиладу комнат, а по ее ноге медленно ползет большой черный паук. Она боится его до судорог, хочет сбросить его, раздавить, но руки высвободить не выходит, и паук, взобравшись ей на бедро, кусает ее ядовитыми, острыми, как иголки, золотыми клыками. Гадость, какая гадость! Ей больно, она умирает от этой боли, но не может закричать, не может открыть рот. Она дергается, пытается пальцами разодрать как будто склеившиеся губы, а король вдруг становится перед ней на колени и просит стать его женой, потому что иначе он никогда не сможет простить себе свой поступок. У него на щеке горят красным три длинные царапины. «Нет. Лучше умереть», - говорит она в ответ и бросает ему свой меч. Бабушка наклоняется над ней с мягкой, немного лукавой, как у сказочной феи, улыбкой. «Что же ты наделала, дуреха», - качает она головой, а все вокруг медленно тонет в густом черничном океане, и что-то грохочет, трещит, шумит... В море черники барахтаются какие-то люди, что-то ей кричат, трясут ее за плечи...

- Эй, гляньте, хозяин - кончается девка, кажись!

На лицо Розали обрушился поток холодной, пахнущей дождем и пылью воды. Приоткрыв глаза, она различила сквозь веселые радуги повисших на ресницах капель толстое, мрачное лицо трактирщика.

- Ишь чего удумали! - рассержено воскликнул он. - Помирают уже, лишь бы за постой не платить, мать вашу! А ну, парень, гони за лекарем, да поживее. Только трупа мне тут не хватало!

Розали не поняла, о чем он и зачем велел позвать лекаря. Она чувствовала себя очень странно: как будто какая-то часть нее исчезает, просачивается сквозь покрывало и кровать и уходит в пол, под землю. Хотелось спать.

***

- Просыпайся, умирающая, пора завтракать.

Розали поморщилась сквозь сон. Блаженное бесчувствие закончилось, и теперь во всем теле как будто кипела какая-то отрава - все болело, к горлу то и дело подступала тошнота, желудок стискивал мучительный голод, а рот, высушенный жаждой, будто ободрало наждаком. Она повернула голову, словно налитую свинцом, на голос говорившего, приоткрыла глаза и судорожно дернулась. Это наглое лицо в рамке взлохмаченных черных волос, с неизменной пренебрежительно-жалостливой полуулыбкой и устало прищуренными глазами было продолжением все тянущегося и тянущегося нескончаемого кошмара. Горло стиснуло судорогой, и сказать снова не получилось ни слова, Розали только зажмурилась до оранжевого сполоха под веками, а синяк на бедре как будто проснулся и вновь запульсировал болью.

- Как себя чувствуешь? - спросил ее черноволосый. - Лучше?

Она кивнула, мечтая велеть ему убираться вон, но голоса по-прежнему не было - она это чувствовала так ясно, как если бы пыталась выстрелить из лука без стрелы. Обоняния коснулся мягкий, теплый запах съестного, и пронзенный мучительной голодной болью желудок заставил Розали снова открыть глаза. В руках непрошеный гость держал маленькую миску, источавшую божественный сладко-ягодный запах. Розали впилась в миску взглядом, не замечая ничего вокруг, и потому, когда из сумрака возле двери вдруг выступила высокая, закутанная в темный плащ фигура, она чуть не вскрикнула от неожиданности и подумала, что это не иначе как призрак. Но причина невидимости незнакомца объяснилась гораздо проще: кожа его была такой же черной, как окутывавший его плащ и заплетенные десятками тонких косичек волосы.

Белоснежная улыбка высверкнула на его лице, как обнаженный клинок, и он, подойдя к кровати и внимательно оглядывая Розали, произнес с легким незнакомым акцентом:

- Любопытно, зачем ты так понадобилась королю, ширимати. Кожа, кости да волосы, - он сочувственно покачал головой и внезапно перешел на деловитый тон: - Поешь, приведешь себя в порядок, и я отведу тебя во дворец. Король желает видеть тебя в рядах своих воинов. Довольно терять время. Ты же знаешь, власть имущих не следует заставлять ждать слишком долго!..

Розали мало что поняла из этих слов. Вопросительно подняв брови, она посмотрела на чернокожего незнакомца, но ответил ей ее турнирный соперник.

- Ты проспала двое суток после того, как мы тебя нашли. А когда нашли, ты умирала. Скажи спасибо жадности трактирщика - не приди ему в голову, что ты заперлась, чтобы не платить ему, он бы не вздумал вломиться в твою комнату, и тебе бы не помогли.

Розали посмотрела на него, попытавшись без слов высказать все, что она думает об этой негаданной помощи. Все равно, она не станет есть и умрет! Они не заставят ее, их чертова помощь была ей не нужна. Злая улыбка дернула вверх уголки ее губ. Ее противник (с трудом заставив себя вернуться в размазанное, унизительное турнирное воспоминание, она вытащила из памяти его имя - Эммет), заметив это, вдруг быстро подошел к ней, оттолкнув стоявшего у ее кровати чернокожего незнакомца, наклонился над ней и мрачно произнес:

- Сейчас ты будешь есть. А если не станешь слушаться, я просто зажму тебе нос, дождусь, пока ты, наконец, соизволишь разомкнуть уста, и затолкаю в тебя еду силой. С ложечки.

На секунду Розали показалось, что его угрожающий тон и унизительная картина, которую ей нарисовали его слова, снова заставят ее расплакаться, но слезы, слава небу, закончились, умерли. С трудом сев на постели, она протянула подрагивающую руку, и Эммет, покачав головой, отдал ей миску и ложку.

В миске густым черно-сиреневым озерцом исходил паром черничный кисель.

Розали перевела потрясенный взгляд на чернокожего незнакомца - почему-то ей казалось, что ответит именно он. Но тот только блеснул своей хищной белозубой улыбкой, а заговорил Эммет:

- В чем дело? - нелюбезно осведомился он, поймав ее взгляд. - Не отравлено, не бойся.

- Не в этом дело! - воскликнула Розали и вдруг поняла, что вовсе не воскликнула. С ее двигавшихся губ не слетело ни единого звука. Ничего не понимая, растерянная и испуганная, она снова попыталась заговорить и снова не услышала своего голоса. Наверное, что-то со слухом, от голода, должно быть!.. Она прижала руки к ушам, как будто пытаясь проверить, не исчезли ли они, но тут чернокожий быстро подошел к ней, бесцеремонно запрокинул ей голову за подбородок, ощупал уверенными чуткими пальцами ее шею, нахмурился, пробормотал что-то на незнакомом резком наречии и неожиданно взглянул на Розали совсем другим, удивленно-уважительным и понимающим взглядом. Потом вдруг щелкнул пальцами и тихо засмеялся.

- О, теперь я понимаю, в чем дело, - протянул он. - Красивая, немая убийца... - он поцокал языком и с необъяснимым восхищением покачал головой. - Сам купил бы тебя, но ты, увы, не на мою стать, - он обезоруживающе улыбнулся, а Розали смотрела на него, оцепенев от ужаса. Как, как это может быть?.. Что с ней случилось? Что произошло?

В ответ на эти вопросы лавина воспоминаний обрушилась в ее сознание. Унижение, ярость, бешеное отчаяние, отвращение к себе и жажда мести, которым она так и не нашла выхода, пытаясь умереть. Когда смертью пыталась заткнуть себе глотку.

- Но... Это же просто невозможно, никакая она не немая! - заговорил Эммет с неизвестно чем вызванным возмущением. - На турнире она говорила! Что за... - он оборвал сам себя и протестующе воскликнул: - Этого не может быть!

Чернокожий, не слушая его, зачем-то взял Розали за руку, сжал ее, будто считая удары пульса, а потом вдруг легонько коснулся ее груди и вновь покачал головой - одновременно позабавленно, ехидно и смущенно, как будто услышал не вполне пристойную шутку.

- Завтракай, ширимати, - спокойно сказал он, отстранившись и не обратив на недоумевающе-недовольное восклицание Эммета никакого внимания. - А после явишься к королю. Не так ли?

Розали, волевым усилием оторвав себя от круговерти своих мыслей, посмотрела на него. Какая теперь разница... Она отвернулась и кивнула.

- Мое имя Лоран, - отчего-то счел нужным на прощание представиться незнакомец. - Увидимся во дворце. - И он вышел из комнаты.

Розали уставилась на миску у себя в руке. Голод куда-то испарился. Несколько минут в комнате стояла мертвая тишина, а затем Эммет вновь заговорил, непривычно неуверенно:

- Сто лет назад - мне тогда было лет девять... - начал он, и Розали к собственному удивлению хихикнула от этой гротескной метафоры. Эммет понял, что сказал, и тоже улыбнулся. - Ну, не сто, чуть поменьше, конечно... Я упал с лошади на охоте, и одна из гончих, обезумев от запаха крови, едва не загрызла меня насмерть. Я после этого чуть ли не месяц провалялся в постели под надзором злобной старушенции, моей тетки, и из всего съедобного мне позволялась только каша и вот такой ягодный клей. - Он кивнул на миску в руках Розали. - С тех пор я уверился в том, что это воистину волшебное средство при любых болезнях. А наш трактирщик даже отыскал где-то в своих кладовых чернику.

Розали, почувствовав, как защипало в глазах, посмотрела на него с благодарностью и ковырнула ложкой подостывший кисель.

***

Розали равнодушно ждала аудиенции короля. Это была самая окраина столицы, там, где еще были видны белые стены, окружающие Южную жемчужину, но где начиналась Кольцевая роща, опоясывающая, словно город  ремень. Где-то недалеко от этого места проходил сам турнир, и девушка, ощущая запах моря и легкий бриз, взглянула на терпеливого Лорана, который, стоило им прибыть на место,  стоял, почти не шевелясь, держа под узды свою маленькую, южную лошадку.

Король появился словно ниоткуда, еще мгновение в просвете между деревьями никого не было, и вдруг там появился он, в походной одежде без каких-либо знаков отличия или украшений, рядом с ним шел человек, закутанный в плащ, с надвинутым на голову капюшоном. На руке его, закрытой кожаным нарукавником, сидел сокол. Птица не пыталась улететь, только иногда раскрывала крылья и издавала протяжный, режущий слух писк.

- Последняя из отряда, Ваше Величество… - проговорил Лоран. Король, лишь на мгновение взглянув в их сторону, коротко кивнул, и продолжил свой разговор с человеком в плаще. Через несколько минут человек с соколом поклонился, вскинул вверх руку с  птицей, словно подбрасывая ту в небо, и удалился прочь от города.

Король сделал знак Лорану, тот в свою очередь подтолкнул Розали, забирая у нее поводья ее кобылы.  
Поравнявшись с королем, Розали старалась смотреть куда угодно, только не на него. В мыслях кружили, причудливо смешиваясь, обрывки сновидений и воспоминаний. Смотрел ли король на нее, она не знала.

- Красивая кобыла, - проговорил он. – Отец подарил?

Розали молчала.

- Лоран сказал, что ты не говоришь… Но это не значит, что ты не можешь кивнуть своему королю.

Розали кивнула.

- Единственная дочь?

Снова кивок.

- Ты еще согласна служить в королевской гвардии?

Снова кивок.

И он стал зачитывать клятву, которую Розали должна была повторить еще на турнире. На финальном слове «Клянусь» она все же посмотрела на короля. Он внимательно наблюдал за ней, и девушка просто кивнула, с каменным лицом, не выражающим ничего. Он приколол к ее куртке фибулу с василиском.

- Ты можешь идти, - Розали повернулась и пошла к Лорану, державшему  ее лошадь. На мгновение ей показалось, что южный бриз донес до ее слуха шепот короля:

- Пустота… одна пустота.

«Показалось», - подумалось ей.