Вш-ш-ш-ш…

Их голоса напоминают сквозняки. Я встаю и захлопываю окно, хотя мне нравится слышать звуки Вольтерры и умеренно прохладная погода. Она напоминает мне Форкс, а озноб придаёт ситуации правдоподобности. Звучит странно, но иногда мне кажется, что я проснусь в дурдоме и пойму, что весь прошлый год – галлюцинация, вызванная посттравматическим стрессом после нападения в том переулке.

Вш-ш-ш-ш-ш…

Много же собеседников в их групповом чате. Я смутно узнаю дуновение ветра сквозь прозрачные занавески, но пёстрый солнечный свет, играющий на коже Эдварда, на мгновение привлекает моё внимание. Кожа в местах, где золотисто-белый свет падает на неё, уподобляет Эдварда богу или подвижной статуе одного из них. Это сродни гипнозу.

Эдвард сидит у ноутбука за очередным разговором с Элеазаром и Элис, полагаю, вслух проговаривая разные варианты. Сейчас они редко говорят на человеческой скорости. Поначалу меня сводило с ума, что меня исключали из бесед, но затем я быстро поняла, что намного хуже быть посвящённой в них. Они только и делают, что перебирают гипотетические ситуации, от которых у меня потом кошмары, так что я не сотрясаю воздух и жду хороших новостей, которые непременно будут.

Я тут ни при чём, а вампиры могут беседовать быстрее меня. Моя задача петь. Хорошо петь. И сохранять спокойствие.

Я поднаторела в этом. Я больше не плачу. Я стараюсь достичь дзена, как мне советует Джаспер во время наших медитаций в веб-чате. По его словам, она тоже ему помогает, но мне всё равно. Я счастлива, что могу общаться с ним хоть как-то; думаю, медитация помогает мне остыть. А мне нужно продолжать в том же духе, иначе Эдвард становится паникёром, готовым собрать вещи и удрать отсюда, – от этого кошмары видит Элис.

Они говорят уже несколько часов, но ничего толкового нет. Порой Элис видит нас в туре, порой нет, и сложно сказать почему.

– Слишком много переменных – судьи, Аро, вы двое.
Раздражение закрадывается в её мелодичный, точно китайские колокольчики, голос.

Я забросила писать в своём дневнике, вместо этого играю в солитёр; даже не смотря на ноутбук Эдварда, сижу напротив Эдварда и раскладываю пасьянс на журнальном столике. Я до сих пор злюсь на последнюю мелкую брехню Аро, а солитёр – с настоящими картами, а не компьютерная игра – успокаивает меня. Обычно есть нечто глубоко удовлетворительное в создании порядка из хаоса, но даже сегодня он ускользает от меня. Мультяшные лица королевских карт кажутся загадочными и угрожающими, будто они отказываются мне говорить, что натворили и зачем. А сейчас отчего-то именно это я и хочу знать.

– Я думала, всё идёт своим чередом, – жалуюсь я себе под нос.
Все ветреные звуки, за исключением самого ветра, смолкают, а Эдвард озабоченно смотрит на меня.
– Всё и так идёт своим чередом, – настаивает Элис.
– Тогда почему Аро не отпускает нас погостить домой? – наконец, интересуюсь я. – Ясно же, что на этой неделе мы не понадобимся Аро.
– Я думал, что ты понимаешь, Белла, – с тенью упрёка говорит Эдвард. – Даже если он отпустит нас, опасно кого-то навещать. Ни твоих родителей, ни мою семью. За нами будут следить.

Гнев снова вспыхивает во мне, изо всех сил я стараюсь умерить его. Я просто хочу ощутить мамины руки на своей шее и обменяться с Чарли неловким приветствием. Я хочу взбесить Джейкоба, и чтобы Билли прикрикнул на меня. Знаю, это странно, но я хочу ощутить себя нормальной хотя бы на пару дней. Даже на десять минут. Я бы не променяла это на Эдварда, но перерыв необходим.

– Меня словно наказывают или запугивают. В любом случае…
Я смолкаю, поскольку ничем полезным предложение не закончить, чтобы Эдвард не переволновался пуще прежнего.

Иначе что – я возненавижу это? Сойду, чёрт подери, с ума? Что хочу выбраться из этого города, обнесённого двойными стенами, и прикинуться нормальной на пару дней? Правдивые заключения, но бесполезные.

– Сомневаюсь, что это наказание, – раздаётся певучий, вкрадчиво-низкий голос Элеазара. – Однако ты права: неохота Аро отпускать тебя, даже на короткую отлучку, указывает на его решительное желание держать вас ближе к себе, как сокровище. Он уже считает вас своей собственностью.
– Как музыканта или как члена стражи?

Я беспокоюсь из-за бунтарской ярости на лице Эдварда. Я решаю не спрашивать его, о чём он думает, так как нетрудно представить, как он убивает сто тридцать семь человек. Я не получу ответ, но, признаться, холод рассредоточенного взгляда Эдварда преследует меня сильнее.

– Пока могу сказать, что в мыслях Аро нет чёткого разграничения в этом плане. – пугающе сексуально, с опасной невозмутимостью отвечает Эдвард, как и частенько в последнее время. – Нужно провести для него эту грань. Нужно заставить его увидеть в нас именно музыкантов, а его план по превращению нас в них сделать более заманчивым, нежели попытки сделать нас Вольтури. Этот конкурс хорошая идея, которая подтолкнёт всё в нужном направлении, если мы выиграем. Загвоздка, как обычно, в Аро.
– Жаль, он не ест печеньки, – вздыхая, я откидываюсь на стул. – Дюжина свежеиспечённых шоколадных печенек с орехом пекан, и Чарли отпустит меня на уикенд, даже не считая это хорошей затеей.
– На кого угодно, кроме Аро, подарок бы подействовал, – говорит Элеазар. – Он всегда с подозрением относится к подаркам, обычно сам берёт желаемое. Прямо сейчас единственное, что ему не заполучить, так это вас в его страже.

С секунду все молчат. Я не представляю, что понравится Аро так же, как печеньки Чарли. Вероятно, девочки-скауты, которые продают печеньки. Разумеется, тут возникает вопрос, как Вольтури относятся к детям. У них же наверняка есть правило для людей в духе «мелкую рыбу выбрасывают в воду», верно?

– Только потому, что для Аро подарок в магазине не купишь, подарок не исключаем, – возражает Джаспер. – Белла строит из себя мученицу, если ей что-нибудь покупают, но подари ей нечто, сделанное своими руками, она сияет, как рождественская ель.
– Музыка в плане Аро всего лишь дымовая завеса, призванная завлечь нас в Вольтерру. – Задумчиво произносит Эдвард, а я готова расцеловать его за этот ход мысли. – Если мы дадим ему нечто материальное вроде записи, что он приравняет к ценности и потом сможет ей распоряжаться.
– Мне нравится идея, – уверенно говорит Элис. – Ребята, вам потребуется попахать к пятнице. Потом будет слишком поздно.

Слишком поздно? Слишком поздно для чего?

Ещё один вопрос, который, скорее всего, лучше всего засунуть под ковёр. Мысли об этом приходят в голову: худший вариант включает меня вампира, вечно разлучённую с Эдвардом. Думаю, я лучше умру человеком, что тоже вероятно.

Я вздрагиваю при мысли об этом, Эдвард хмурится, идя запереть окно.

– Я привыкла к этому, – отвечаю больше, чем на один немой вопрос.

Я закрываю глаза, запихивая многочисленные образы на задворки сознания. Меня укутывает мягкое одеяло, а моих волос касается поцелуй.

– Спасибо, – шепчу я, пытаясь вселить тепло и уверенность в свою улыбку.
Эдварда не обдурить, так что я откладываю карты и подсаживаюсь к нему на диван, ютясь ближе. От него волнами исходит напряжение, но он слегка расслабляется, когда я умащиваюсь под его рукой.
– То есть мы можем что-то поделать, верно? – Эдвард одаривает меня взглядом, когда не сдаётся в попытке прочесть мои мысли. – Я бы с удовольствием сконцентрировалась на музыке, чем сидела отверженной. Только ты, я и музыка, верно? Вот мой настоящий дом.



Как только решение о записи пластинки было принято, Эдвард устанавливает записывающую аппаратуру и настраивает пианино. После этого он почти не покидает скамеечку для пианино.

Я немного нервничаю, так что запись откладывается на некоторое время. Микрофон будто пялится на меня, а красный огонёк на приборной панели дьявольски подмигивает мне.

Не то чтобы я не записывала себя весь прошедший год. Просто раньше этому не придавалось такого значения. Вдобавок на моём небольшом цифровом магнитофоне нет этого дьявольского красного глазка.

– Не волнуйся насчёт него, – Эдвард утешает меня, поправляя микрофон. – Мы запишем всё, а я вырежу ненужные фрагменты. Чем больше мы запишем, тем больше будет выбор. Как тебе?

Эдвард садится, а я переставляю панель, дабы не видеть огонёк, – помогает.

Я киваю, и мы, как всегда, начинаем разогрев с нотного ряда. Мне требуется больше времени, чем обычно, чтобы поймать настроение, поэтому я залезаю под пианино, позволяя безупречной игре Эдвард укутать меня тёплым одеялом, пока я читаю потрёпанную старую копию «Джейн Эйр». Знаю. Я подумываю почитать текст посложнее, однако это моя версия общепринятой идеи отдыха.

Вскоре мои страхи рассеиваются, музыка увлекает меня, успокаивая и поощряя присоединиться. Как можно тише я выбираюсь из-под пианино, подсаживаюсь к Эдварду, пока заканчивает произведение Дебюсси, которое и свело нас вместе. К концу мелодии моя голова мигрировала на плечо Эдварда.

– Тебе лучше? – мягко интересуется он, заключая мою ладонь в свои руки.
– Лучше не бывает, – шепчу я, вытягивая шею, чтобы нежно чмокнуть любимого в губы. – Спасибо. Ты сыграл Дебюсси для меня?
– Для нас. – Эдвард улыбается, согревая меня изнутри, в то время как его прикосновения охлаждают мою кожу. – И для Аро мы его не запишем.
– Как ты всегда в курсе, что мне нужно? Жаль, я не могу ответить тебе тем же.
– Можешь, Белла.
Эдвард говорит искренне, но я не понимаю, как могу ему помочь.

Как и с записыванием, Эдвард играет, когда я пою, и не прерывается на отдых, сон или бытовые нужды. Вероятно, он мог бы писать сотни часов напролёт до необходимой охоты, к тому же он микширует и наводит лоск на записи. Моя задача вовремя вступить и спеть одну мелодию, постаравшись не напортачить. Было бы щедростью считать, что я вкладываю хотя бы двадцать процентов работы и таланта в наши профессиональные отношения. Остаётся лишь надеяться, что чуточку больше – в наши личные.

Когда я стану вампиром, всё изменится. Пока что я поработаю над своими двадцатью процентами.

После короткого разогрева, во время которого я чувствую крепкую связь с музыкой и Эдвардом, мы начинаем с арии Микаэлы из оперы «Кармен», нашей любимой. Эта песня для моего голоса всё равно что перчатка для руки, а роскошная фортепианная партия подходит Эдварду, отчего знакомый фон колонны обволакивает нас обоих, а время становится аморфным, отчего мне кажется, что жизнь не проносится мимо меня, что я плыву вместе с ней. Я просто отдаюсь ей на откуп. После парочки произведений Эдвард напоминает мне дать отдых своему голосу.

– Я смогла бы петь дольше, – возражаю я.
Я ещё не устала.
– Тебя качает, – подмечает он, удивлённо кривя губы. – Кроме того, мы уже записываем два часа. Тебе нужно взять себя в руки, или ты потеряешь голос до того, как мы примемся за новый материал.

Что правда, то правда, поэтому я направляюсь в спальню, изучаю партии бедной рабыни Лю из «Турандот». Раз Эдвард оккупировал пианино, я обращаюсь к способу разучивания нового материала для ленивых: надеваю наушники, захожу на ютуб, нахожу отличные исполнения этой арии и многократно прослушиваю их, сверяясь с партитурой. Довольно стереотипный способ обучения для певиц, но, без сомнения, он быстрее, чем возня на пианино, да при занятом Эдварде.

Когда я не пою, он записывает самую трудную фортепианную партию для сольного выступления. Лист, Дебюсси, Бетховен. Эдвард никогда не сбивается, но, будучи перфекционистом, два или три раза перезаписывает мелодию, меняя нюансы или слегка корректируя темп, добиваясь другого оттенка или нотки. Иногда он перезаписывает музыку несколько раз по непостижимым для меня причинам. Я не возражаю. Его сосредоточенность, фокус невероятны. Я бы давно вымоталась, наблюдая за действиями Эдварда; только вот музыка овевает меня, и я погружаюсь в неё, ласкаемая ею, словно мелодия – физическое воплощение невероятных души и ума Эдварда. Я снова обосновываюсь под пианино, и, клянусь, на этот раз Эдвард играет ещё мягче, ласковее, когда я ударяюсь в старые привычки.

Когда я сплю, Эдвард наигрывает ноктюрны Шопена, и во снах я плаваю на лодке в безбрежном океане под звёздным небом, белые паруса мерцают в лунном свете.

Таким образом я никогда не покидаю колонны, отчего моё пение в итоге улучшается.

На второй день я отправляю по электронной почте несколько записей Франческе Бини, и она предлагает прийти на импровизированный урок вокала. Уверена, она просто соскучилась по милой мордашке Эдварда.

Мы работаем чуть больше часа, и я впитываю её указания подобно жадной губке. В отличие от моих мужчин преподавателей, она не стесняется прикасаться ко мне, поправляя мою позу во время пения. Изредка мы делаем, бесспорно, чудаковатые движения: махи руками, как игрушечной барабанной палочкой, или пропевка фраз во время глубокого приседа, однако чем сложнее упражнение, тем выше награда. Когда Франческа собирается уходить, мне кажется, будто я могу петь часами, чем делюсь с ней.

– Я не возражаю помочь ученице вроде тебя, той, что готова работать, – говорит она в конце занятия. – Мне плевать, кто твои друзья. Тебе нужно усердно трудиться, чтобы стать хорошей певицей. Особенно, когда ты женщина в этом бизнесе. Ты удивишься, сколь много девиц думает, что при красивой внешности, стервозном поведении музыка автоматически придёт к ним. Ничего подобного.
– Меня бы это совсем не удивило, – смеюсь я, вспоминая некоторых оперных студентов в на родине.
– Нам придётся основательно поработать, чтобы выиграть в этом конкурсе, – прищуривается Франческа. – А тебе стоит обзавестись пинцетом. Нужно подкорректировать брови. Смотри, а теперь сделай брови вот так, как на лицах сук, тебе это под силу, – Франческа замолкает, корча весьма неплохую сучью рожу. Затем чуть сдвигает брови, которые мгновенно придают её лицу трагизм. – Или сделай лицо, будто ты только что потеряла родителей или собаку, или ты безумно влюблена, вот так.
Франческа пожирает глазами Эдварда, глупо перебарщивая, что я даже не могу злиться на неё.
– Пинцет, точно, – я записываю внизу листа. – Шире открывать рот, не морщить лоб, поправить ритм на второй странице партитуры «Господин, постойте», не смыкать колени, высунуть язык, выпятить грудь и выщипать брови. Я ничего не забыла?
– Не думаю, что Белле стоит демонстрировать декольте.
Эдвард хмурится, но Франческа и слышать ничего не хочет. Трясёт головой и улыбается.
– Ты такой милый, но, клянусь, иногда ведёшь себя как мой дед, нежели молодой американец, – отмахивается она от возражения Эдварда, направляясь к двери. – Не волнуйся, Эдвард, ничего вызывающего. Можем позже обсудить этот вопрос.



На четвёртый день записи я уже чувствую себя психованной, думаю, Эдвард замечает это. Неясно, я раздражаю его или беспокою.

– У меня закончился чай. – Объявляю я, прерывая нашу медлительную запись. – Мне нужен свежий воздух и солнышко.
– Окажешь мне услугу, пока гуляешь? – удивляет меня Эдвард. – Афтон таится неподалёку, надеясь застать тебя, чтобы ему не пришлось общаться со мной напрямую.
– Э, Афтон? Спутник Челси, верно? – мрачно переспрашиваю я. Афтон – ключевая фигура в общем плане убрать Челси с её манипуляторскими навыки из Вольтерры, но я всё время забываю, как выглядит Афтон и чем он занимается. – Это тот, что напоминает лиса? Верно? И он не знает, что ты можешь читать его мысли?
– Это он. Хотя, на мой взгляд, он напоминает горностая, – кратко говорит Эдвард. – Очевидно, он не в курсе, на каком расстоянии я могу читать мысли. Уверен, кроме Аро и Деметрия, никто не знает этого. Большинство вампиров полагает, что я должен находиться на типичном для слуха вампиров расстоянии, чтобы читать их мысли. Можешь забрать у него картину? Афтон уже сводит меня с ума.
– Почему Аро не расскажет всем о твоих способностях? Ты-то знаешь, что Аро хитёр.
Эдвард смеётся, и у меня возникает явственное впечатление, что он смеётся надо мной.
– Мило, Эдвард, – сержусь я. – Я лишь пытаюсь понять ход его мыслей.
– Белла, по-твоему, зачем Аро хочет меня в свою стражу? – Эдвард смотрит на меня с сожалением напополам со снисхождением. – И для протокола: тебе не захочется знать, что у Аро на уме. Хотелось бы мне не залезать к нему в голову. Его разум напоминает Вольтерру: интригующую и яркую на поверхности, но полную опасностей и секретов внутри. Прости, что насмехался над тобой. Ты не представляешь, насколько чокнутые у Аро мысли, насколько мало его доверие. Он даже Маркусу с Каем не говорит об этом.
– Попахивает одиночеством, – вздрагиваю я. – Не могу вообразить, что у меня не на кого было бы положиться.
Слабая улыбка Эдварда гаснет, он подходит ко мне, потянувшись, невесомо проходится тыльной стороной ладони по моему лбу и щеке.
– Ты всегда удивляла меня, – тихо говорит он. – Карлайл частенько приходил к той же мысли. Это ахиллесова пята Аро. Настоящая преданность исходит от любви и страстного желания защитить тех, кто зависит от тебя. Аро имел бы это, не прибегай он к жестокости. Вот если бы он только не подталкивал людей к грани, где им приходится защищаться от него.
– Разве Аро не знает этого, ведь одно касание расскажет ему всё? – в замешательстве спрашиваю я. – Неужели он не осознает, что творит с собой?
– Аро осознаёт, – подтверждает Эдвард, – просто не может остановиться. Любящие его должны любить жестокость, иначе они захотят уйти, как его сестра или Карлайл.
– Тогда он больше всего должен любить Джейн, – в шокированном понимании говорю я. – В остальных случаях он мог бы спутать верность со страхом. При желании Джейн смогла бы ему навредить.
– Тогда он бы боялся Джейн, – шепчет мне в волосы Эдвард. – Аро же любит её как дочь и знает, что она нежится в его похвале. Аро полагает, что привязанность Джейн условна, и он прав.
Я трясу головой, слегка приуныв от сложных махинаций Аро и его циничных отношений.
– То есть мне спуститься и притвориться, будто я удивлена встречей с Афтоном? – расправляю плечи. – Думаешь, мне такое по силам?
– Тебе ни в чём не нужно притворяться. Иди в магазин, а когда Афтон пересечётся с тобой, тебе не нужно ничего говорить.
Хотя Афтон совсем не страшный, я уже чувствую лёгкую тревогу. Чувства, вызываемые одной лишь идеей выйти из-под непосредственной защиты Эдварда, заставляют меня осознать, насколько безопасно я чувствовала себя в последние дни.
– Я смогу видеть его глазами, – добавляет Эдвард. – Не волнуйся, Афтон не желает тебе зла. Он боится моей близости и уж точно не хочет меня рассердить.
– То есть он больше боится меня, чем я его? – улыбаюсь я в неверии. – Это как с убийством пауков?
– Немного, кроме того, если он изменит своё мнение, я мигом примчусь, – усмехается Эдвард. – Думаешь, я бы отпустил тебя, если бы существовала угроза твоей жизни?

Для гиперзаботливой натуры Эдвард весьма уверен, я целую его и быстро иду вниз. Выйдя на улицу, я не замечаю никаких вампиров, однако ещё солнечно, так что я шагаю за всем необходимым к продуктовому магазинчику за углом. Эдвард так усердно трудится, и хотелось бы мне купить ему что-нибудь приятное, но, уверена, это большая ошибка.

Порыв позаботиться о нём так же естественен, как готовка для моих родителей и друзей, но сама идея принести ему животное – да и какое, зайчонка? На убой. Э-э, нет. В качестве «бонуса» не забываем о том, что Эдвард верит: если он закусит кем-нибудь при мне, то сорвётся и выпьет моей крови. В первый раз я поверила, а сейчас смеюсь над этим. Если бы Эдвард хотел этого, то давно бы сделал, – со мной солидарна Элис. Она говорила, что ни разу не видела будущего, в котором Эдвард убивает меня – только беспокоится. И всё же не так ужасно иметь в холодильнике бутылку с кровью, которую я могла бы разогреть для него в микроволновке.

Какая упущенная возможность: в Вольтерре можно было бы открыть магазинчик, где вампиры смогли бы выбирать пинту своей любимой крови. Любопытно, а на вкус типы крови разные? Похоже на то. Я гадаю, приятны ли итальянцы на вкус, отдают ли чесноком, могут ли вампиры опьянеть от крови пьяниц. Мне стоит напиться хотя бы разок перед обращением. Я всё думаю об этом, но когда доходит до дела, мне не с кем пить.

– Изабелла?

Шёпот настигает меня подобно обычной змее, и невольно я вздрагиваю, роняя сумку с покупками.

Обернувшись на звук, я испытываю облегчение при виде вампира, лицо которого я силилась вспомнить. Он одет в накидку, которые Вольтури носят в солнечные дни, но стоит тени укрыть его, как капюшон слезает с головы. Афтон бледен, как и Каллены, с длинными курчавыми волосами и настолько высокими скулами, отчего его глаза кажутся немного раскосыми. Он хорошо выглядит, даже для вампира, хотя в целом кажется подозрительным. Вне принижений Аро Афтон с Челси чем-то напоминают Бонни и Клайда: красивые люди с дурными наклонностями. Я с удовольствием посмотрела бы кино о них, но их общества мне не хочется.

– Мне так жаль. Я напугал тебя?
В голосе Афтона отчётливо слышится акцент английской знати, хотя вампир не помогает мне, пока я преследую бутылочку молока, пока та не укатилась далеко.
Он просто стоит, уставившись на меня, держа в руках плоский коричневый квадратный пакет. Полагаю, это картина для Эсме.
– Всё нормально, я немного ушла в себя, – я перепроверяю, всё ли на месте. – Мне стоит быть внимательнее.
– О чём ты задумалась? – любопытствует он.
– Будешь смеяться надо мной, – предупреждаю я. – Это немного неловко.
– Я всё гадала о том, что вы все пьёте. – Я говорю приглушённо, проверяя, не подслушивает ли кто. – Различаются ли типы крови по вкусу? Я слышала, что вегетарианцы невкусные, но какие ещё факторы влияют на это? А вдруг человек пьян или курит?
– Ты действительно хочешь знать? – изумляется Афтон. – Знаешь ли, нам не положено говорить с тобой об этом.
С мгновение я обдумываю его слова.
– Мне не нравится мысль о людях, которым причиняют боль, – признаюсь я. – Моё любопытство абстрактное.
– Среди нас большое разделение на тех, кто «за» курильщиков и кто против. Я предпочитаю вкус никотина, – признаётся он. – Большинству из нас также нравится чесночный привкус крови. К счастью, в Европе еще не перевелись курильщики.
– Спасибо.

Я борюсь с неприятными образами в голове, несмотря на безликую информацию. Невольно в голове всплывает фотография троицы на фоне Эйфелевой башни, и я задаюсь вопросом, курили ли они. Выпил ли стоящий передо мной вампир их кровь, убив. Я качаю головой, не желая вдаваться в размышления об этом.

Афтон прищуривается, кладя изящную ладонь себе на грудь.

– Афтон, – напоминает он, кисло смотря на меня.
– О, я помню тебя, – слабо улыбаюсь. – Ты партнёр Челси, и твой дар связан с искусством, верно?

Не знаю, как ему удаётся одновременно выглядеть успокоенным и оскорблённым. Судя по тому, что Аро постоянно умудряется принижать его, Афтон предположил, что я забыла о нём, если вообще замечала его. Мне вспомнились слова Чарли о допросах: подмасли парня с ущемлённым эго, и он выложит тебе что угодно. Конечно, большинство допросов Чарли касались распития алкоголя несовершеннолетними и мелких соседских стычек, но я знаю, что Эдвард слышит наш разговор. Афтон беспечен; не думаю, что делу навредит, если я скажу ему пару комплиментов…

– Я правильно описала твой талант? – заинтересованно уточняю я. – Я толком не знаю, что ты можешь, кроме того, что ты помогаешь Эдварду приобрести картину для Эсме. Он говорит, что в поиске предметов искусства тебе нет равных. Это так?
– Частично, – Афтон расправляет плечи. – Если я знаю, что ищу, то могу разыскать предмет, не только произведения искусства. Я могу даже больше: стоит мне дотронуться до вещи, как я могу «прочитать» её. Узнаю не только, что это за предмет, будь то редкий драгоценный камень или творение человека, но я знаю о нём всё. В плане произведений искусства мои способности ценны тем, что одним касанием я узнаю, как создали предмет, когда и кто, и где он был.
– То есть, по существу, ты делаешь то же, что и Деметрий с Аро, только с вещами, а не с людьми?
Мне не нужно прикидываться впечатлённой: вопреки моим первоначальным предположениям, навыки Афтона намного занятнее.
– Можно и так сказать, – он кажется польщённым. С секунду он всматривается в меня. – Так, Эдвард говорил обо мне? Он говорил что-нибудь ещё?
Невозможно сказать, Афтон напрашивается на похвалу или всего лишь нервничает, или всё вместе.
– Вообще-то мне не следует болтать об этом, – вяло говорю я. – Хотя Эдвард не говорил, что это тайна. Обычно люди не горят желанием знать, что Эдвард слышит в их мыслях. В твоём случае всё не так уж и плохо.
– Правда? – Афтон искренне удивлён моими словами. – Однако Эдвард слышит мысли… обо мне. И мои мысли тоже?
– Как я уже сказала, не всё так плохо, – пожимаю плечами я. – Не думаю, что повредит, если я скажу тебе, раз ты действительно хочешь знать. Ты должен пообещать мне, что не расстроишься.
Вампир озирается по сторонам, глядит на окна и, полагаю, при виде одних людей кивает.
– Он говорит, что ты сильно переживаешь, – шепчу я, чуть склоняясь к нему. – Он говорит, что ты, кажется, не понимаешь, что он может читать твои мысли в конкретный момент, а не за всю жизнь.
Похоже, Афтон испытал облегчение.
– Эдвард сказал что-нибудь ещё? – Афтон явно верит мне.
Я чувствую себя гадалкой.
– Ну, однажды, когда я ревновала к красоте вампирш, – я решаю испытать удачу, – Эдвард упомянул тебя, когда говорил, что Маркус видит связь между супругами, и то, как Челси влияет на отношения.
Если ранее Афтон лишь интересовался, то теперь его за уши не оттянешь.
– Эдвард сказал, – я продолжаю, полагаясь на вероятные сценарии будущего по версии Элис, – что пусть все и верны Вольтури, они более преданны своим половинкам. Не всем Вольтури об этом известно, в большинстве своём Аро не хочет, чтобы они знали.
– Он, правда, так и сказал? Ты уверена?
– Да, как и то, что, в частности, Аро не хотел, чтобы об этом узнал ты. Он не хочет, чтобы ты знал: если выбор встанет между ним и тобой, Челси выберет тебя. – Я потупляю взор в мнимом сомнении. – Афтон, я не думаю, что Аро, по очевидным причинам, одобрит, сказанное мной.
– Не волнуйся, он никогда не касается меня, даже с самого моего появления в Вольтерре, – хмурится озадаченный Афтон. – Я всегда думал, что всё это потому, что Аро не считает меня достойным своих прикосновений.
– Да? – я силюсь поддерживать непринуждённый тон. – Я считала, что он предоставлял большинству выбор? Он никогда не касается Кая, а он один из триумвирата. Выше них не прыгнешь.
(П.п.: триумвират, лат. Triumvirates, – соглашение трёх государственных деятелей для осуществления верховной власти.)
– Аро, правда, сказал, что Челси выберет меня, а не его? – низким шелковистым голосом произносит он. – Такая была формулировка?
Сейчас Афтон выглядит пугающе, хотя угрозы я не ощущаю. Я просто не думаю, что он верит мне. Может, всё дело в пресловутой близости к вампиру, но я начинаю дёргаться.
– Он сказал, если потребуется, – поясняю я. – Если не возражаешь, я пойду домой. Мы с Эдвардом репетируем.
– Конечно. Я не планировал задерживать тебя так долго, Изабелла. Но раз уж мы здесь, не будешь сильно возражать, если прихватишь это с собой? – он всучивает мне пакет.
– Конечно, а что это? Картина Эсме?
– Теперь да. – Афтон хмурится, когда я пытаюсь удержать объёмистый пакет с продуктами и пакет. – Осторожнее с ней. Она застрахована, но Матисса нет, чтобы нарисовать ещё одну такую.
Матисс? Я снова роняю пакеты с едой, умудряясь удержать картину. Афтон предусмотрительно забирает её у меня, будто та тикающая бомба.
– А впрочем, – мрачнеет он, забирая у меня бесценное произведение искусства и накидывая капюшон, – я провожу тебя до двери.



Не знаю, как долго я тёрла, но, кажется, часами.

– Белла, остановись.

Я не могу. Мне нужно вывести это пятно до возвращения Эдварда.

Кто это сказал?

Эдвард. Мне кажется? Странно всё это, но не могу понять, что именно.

Я не могу пошевелить руками, а мне нужно тереть.

– Я всё перепробовала, – объясняю я, – обычный пятновыводитель, даже концентрированный отбеливатель, но только усугубила ситуацию. Откуда вся эта кровь? Она не моя. – Во мне говорит гнев. – Я уже у цели. Не волнуйся, пятно выведётся, если я потру сильнее.

Кровь течёт из-под кафеля, когда я тру, от химических паров у меня начинают болеть руки и чесаться нос. Но я настроена решительно.

– Белла, прекрати! – Эдвард резко кричит. – У тебя кровь идёт. Прошу, очнись.
– Нет, это не моя кровь, – я смотрю на свои руки.

С мгновение я словно вижу две реальности, пока сон не растворяется, как густой туман на солнце. Это дезориентирует, потому что я всё ещё в ванной, с щёткой в руке, без воды и без мыла. Пятно ушло, должно быть, я что-то сделала не так: на одной руке заметна лёгкая потёртость с тонкой струйкой крови, сочащейся из одной костяшки.

– Это не… – Я сконфуженно пялюсь на Эдварда, замечая его обеспокоенное выражение. – Что… я не понимаю.
Нисколечко.
– Всё в порядке, – тихо говорит он, не дыша.

Что я наделала?

Он забирает у меня из рук жёсткую щётку и засовывает в шкафчик под раковиной. Он мягко подводит меня к крану, моя мои руки, будто я ребёнок, пока рассеивается пар в ванной. Хмурясь, я вытягиваю руку из его ладоней.

– Я могу сама. – Мой голос неправильный и металлический. – Не нужно возиться со мной, как с ребёнком. Я не рассыплюсь.

И тут же я испытываю вину при виде боли на лице Эдварда. Я отказываюсь смотреть на него, пока ополаскиваю руки и достаю бутылёк медицинского клея из шкафчика для лекарств. У меня дрожат руки, пока я пытаюсь отвинтить крышку, и клей выпадает из моих пальцев, приземляясь в раковину с грохотом, будто стекло о керамику.

– Мне жаль.

Я шепчу, а Эдвард забирает у меня бутылёк, нанося обжигающий состав мне на руку. Ярко-алая кровь перестаёт собираться под прозрачной твердеющей поверхностью, но не темнеет. Жжение и резкий запах одновременно накрывают меня, прогоняя сонную одурь.

– Поверить не могу, что сделала это. Должно быть, это убивало тебя, Эдвард. Мне так жаль.

Пристыженная, я не смотрю прямо на него, встречаясь с ним взглядом в зеркале. Эдвард разворачивает меня лицом к себе, кладёт руки на плечи и ласково целует. Проворно выйдя в гостиную, он распахивает балконные двери, проветривая прохладным воздухом квартиру, пока она не пропахивает ароматом горелой древесины и приготовленной еды из уличных ресторанов, расположенных внизу.

– Эй, ты в норме. – Эдвард всматривается в меня, когда я присоединяюсь к нему. – Это всего лишь сон. Не о чем жалеть. Ты удивишься, сколько людей гуляет во сне, особенно на фоне стресса.
Эти слова меня уравновешивают, и я делаю несколько глубоких вдохов. Я пялюсь в пол, просто на всякий случай.
– Да, всё хорошо, – наконец соглашаюсь я. – Это просто сон.

Это же ничего не значит.



– По-твоему, он уже прослушал её?
Я интересуюсь, когда мы спускаемся по витой лестнице в библиотеку.
– Сейчас узнаем, – шепчет немного нервный Эдвард.

Тревожно вновь спускаться в подземелья Вольтерры, хотя мы не пропустили ни одной встречи с Аро. Согласно Элис, пока слишком рано говорить, повлияли ли существенно наши действия. Я просто не хочу, чтобы наши усилия были впустую.

Приближаясь к дверям во дворец, Эдвард слегка хмурится, качает головой на мой вопросительный взгляд, умудряясь выглядеть совершенно беспечным, когда мы входим в холл.

Хайди с Феликсом стоят в коридоре, увлечённые беседой. Феликс будто сторожит дверь или, по крайней мере, высматривает что-то. Они прерывают свою разгорячённую беседу, окидывая нас пытливым взглядом. Хайди машет и улыбается нам, а вот Феликс явно хотел бы оказаться в другом месте. Я плохо знаю Феликса, но для него нехарактерно раздражаться женским обществом, не говоря уже о столь красивой и милой Хайди.

Я смотрю на Эдварда, оценивая его реакцию, но он лишь снова качает головой, на этот раз с лёгкой улыбкой и вздёрнутыми бровями, как будто ему сложно во что-то поверить.

Он потом всё мне расскажет.

Когда мы достигаем музыкальной комнаты Аро, я немного удивлена, заслышав собственный голос, проникающий через дверь, исполняющий одну из новых арий из «Турандот». Я останавливаюсь у двери, слушая.

Не скажу это вслух, но звучит наш дуэт на удивление недурно. Я привыкла слышать свой голос из моего дешёвого цифрового магнитофона, и не нужно говорить, что Эдвард не микширует и не приводит в порядок мои ежедневные записи для упражнений. Эта запись отличается производственным качеством, к тому же у Аро отличная звуковая система. Обычно я выслушиваю недостатки в своём пении, но удовольствие – слушать эту запись.

– Он уже знает, что мы тут, – шепчет Эдвард, толчком открывая дверь.

Аро стоит с закрытыми глазами, дирижируя, его стройная фигура движется под аккомпанемент Пуччини с таким мастерством и тонким изяществом, отчего кажется, что Аро действительно контролирует темп. Невольно я провожу параллели с тем, что, по мнению Аро, он контролирует нас, хотя наступает пора действовать, а мы не только выбрали исход событий, но и отрепетировали наши партии. Я тешу себя надеждой, что это сравнение ускользнёт от его внимания. Аро кажется едва ли не счастливым, отчего я нервничаю.

– Это моя любимая часть, – восторгается Аро, – где бедная храбрая Лю молит любимого не играть в нечестивые игры Турандот. Ты так мило умоляешь, моя дорогая, даже перед лицом трагедии! Это едва не растопило моё холодное мёртвое сердце, слыша такую притягательную грусть, хрупкую надежду и тоску, зная неотвратимую трагическую участь девушки!
А вот это больше похоже на Аро. Наверное, плохо, что его жуткие слова вызывают у меня облегчение?
– Так тебе понравилось? – робко интересуюсь я, игнорируя зловещий оттенок его комплимента.
– Ещё как. Запись изысканна. – Аро распахивает глаза, глубины которых блестят. – Весьма неожиданный подарок. А это, – он машет клочком бумаги, вложенным в компакт-диск, – это значит, что и должно значить?
– Записи твои, – подтверждает Эдвард. – Можешь распоряжаться ими по своему усмотрению. Можешь спрятать их или распространять. У тебя авторские права и единственная копия.
– Моё. Всё моё. Очаровательно, – выдыхает Аро в лёгкой эйфории. – Должен сказать, Эдвард, я не знаю, какой диск мне нравится больше. Разумеется, эта опера восхитительна, но, признаться, я ещё не слышал лучшего исполнения ноктюрнов Шопена. А Лист, этот Лист!
Аро нажимает кнопку на тонком чёрном пульте, и музыка сменяется на самую трудоёмкую запись Эдварда.
– Ты играешь, как он! Теперь есть человек, который выжал по максимуму из его творений. Какой музыкант. Такой сообразительный, умный человек. Молодец, Эдвард.
Спустя пару мгновений тишины Аро глядит на нас, улыбается при виде наших сцепленных рук и склоняет голову набок.
– Я хочу сделать вам подарок. Одолжение, всё, что угодно.
Мы с Эдвардом переглядываемся, у меня сдают нервы.
– Что такое? У вас что-то на уме?
– Есть кое-что, – запыхавшись, говорю я.
– Мы не ожидали ничего в ответ, – прерывает меня Эдвард. – Мы не хотим, чтобы ты посчитал это взяткой.
– Прошу, не оскорбляй меня, – возражает Аро. – Я бы не предложил это, если бы считал, что ты клонишь к этому. Белла, скажи мне. Что это «кое-что»?
– Конкурс молодых исполнителей, и я хочу поучаствовать.
Я стараюсь сохранить спокойное выражение лица, пока у меня молотится сердце.
– Это мне и не нравится в тебе, Белла, – прерывает на полуслове Аро с преувеличенным раздражением. – Тебе не стоит просить о подобном, тебе стоит брать дело в свои руки. Проявляй инициативу!
– Я очень рада, что ты сказал это, Аро, поскольку…
– Дело не в соревновании, а в призе, – теперь уже Эдвард прерывает меня. Меня бы это возмутило, не будь всё распланировано. – Приз – летний тур. Я решил, что раз ты не хочешь отпускать нас на зимние каникулы, может, и на всё лето не захочешь нас отпустить, даже если дело пройдёт в Европе.
– Настоящие артисты не дожидались бы моего разрешения. – Аро говорит покровительственно, будто мы всё испортили. – Должен сказать, я разочарован отсутствием у тебя духа соревнования, Изабелла. Вижу, потребуется некоторое время прежде, чем вы оба научитесь профессионально преподносить себя вместо того, чтобы я принимал за вас каждое решение.
Он улыбается, как бы говоря: «Спасибо за еще один восхитительный раунд в игре, где я всё время побеждаю».
– Как я уже сказал, я очень рада, что вы сказали это, сэр, – уверенно говорю я, глубоко вдыхая, – потому что я уже подала документы участника. Я лишь надеялась, что получу твоё одобрение на приз, если нам посчастливится выиграть его.

Лицо Аро застывает в театральной маске снисхождения, но на мгновение в его глазах сверкает нечто яркое и смертельное. Он кивает себе, смотря вниз на пульт. На миг кажется, что он выключит музыку, взамен Аро чуть приглушает звук, и по-прежнему слышны запутанная мелодия и беспокойные гармонии «Feux Follets Transcendental Étude» Листа.

Аро вслушивается в запись, и на мгновение у меня создаётся впечатление, будто Аро притворяется, что этого разговора не было. У меня начинается головокружение, а Эдвард нежно сжимает мою ладонь.

– Вы редкость. Всё, что вы делаете, идеально и верно, – едва слышно проговаривает Аро. – Это действительно восхитительно. С каждой ситуацией вы справляетесь безукоризненно, словно делали это веками. Это наводит меня на мысли. Взять тебя, Эдвард. С твоим назойливым талантом, тихим, угрюмым настроем и неестественным образом жизни тебе впору быть парией. Вместо этого местные женщины находят твои манеры загадочными, твою верность этому человеку либо невероятно романтичной, либо великим испытанием для их уловок. Даже твою диету находят завораживающей. Половина женского пола больше не пьёт людей, а ты и словом ни обмолвился в попытках сделать из них вегетарианцев-неофитов.
– Они что?.. – я удивлённо оборачиваюсь к Эдварду. – Когда это случилось?
– Вероятно, это всего лишь период, – снисходительно говорит Эдвард. – Уверен, когда им поднадоест новизна, они вернутся к традиционному образу жизни.
– Какой хороший ответ, – сухо подмечает Аро, поворачиваясь ко мне: – А ты, Белла. Ты порхаешь здесь подобно призрачной загадке. Человеческий сосуд с манящим ароматом. Карлайл всегда был вежлив, но не настолько сведущ в социальной политике. Не то что моя стража. Но вы, вы профессионально справляетесь с ситуацией. Особенно ты, Эдвард. Нет здесь вампира лучше тебя. Ну, кроме ушедшего Элеазара.
Аро смолкает, делая пару осторожных шагов к нам.
– Я хочу знать почему? Это твой талант, Белла? Может ли кто-то иметь столь мощный щит в человеческой ипостаси? Я так не думаю, нет. Или, может, дело в тебе, Эдвард. Может, твоя телепатия гораздо мощнее, чем ты показываешь? Знаю, на твоём месте я бы тоже косил под дурачка. Или, возможно, дурачку везёт.

Аро подходит к нам на заметной скорости, и, не успев опомниться, я встаю перед Эдвардом. Рука Эдварда перемещается на мою талию, а сам он напрягается. Последнее, что нам нужно, драка, учитывая, что Феликс прямо за дверью. Любопытно, Аро приставил его караулить на случай, начнись потасовка?

Аро смеётся, останавливаясь прямо передо мной, тянясь холодной тонкокожей, будто бумага, рукой, лаская моё лицо. Я тщусь не дрожать.

– Такая отважная. Но может ли кому-то так везти? – риторически спрашивает он. – Несмотря на вашу храбрость и таланты, картинка не складывается. Я не могу отделаться от мысли, что упускаю что-то.
– Естественно, мы осторожны, – хладнокровно отвечает Эдвард, аккуратно притягивая меня к себе. – На нашем месте ты бы тоже так делал?
Аро немного расслабляется, отступая на шаг.
– На вашем месте, ну что за концепция. – Аро будто в викторине участвует. Да и ситуация далека от нормальной. – Вы очень близки с Элеазаром и его кланом, не так ли?
– Ты знаешь, что да, – ровно отвечает Эдвард. – Мы считаем их частью нашей большой семьи. Они единственные вампиры, помимо нас, кто разделяет наш жизненный уклад.
Если Аро чего-то не знает, что правда, то я упускаю часть разговора. Я не понимаю, что происходит и чего ожидать. Я либо могу иметь всё, что мне хотелось, либо до ужаса скоро стану привидением: так быстро Аро меняет своё мнение.
– Понятно, что Элеазар будет твоим наставником, – тихо говорит Аро. – На твоём месте я бы однозначно обратился к нему за советом. Однако на месте Элеазара я бы поколебался его давать тебе. Должно быть, он намного злее, чем я думал.
– Он совсем не так видит ситуацию, – парирует Эдвард. – Более того, Элеазар думает, что не советоваться с ним оскорбит тебя.
– Видишь? Безупречный ответ, – улыбается Аро. – Элеазар хорошо тебя научил. Он рассказал тебе историю своего ухода отсюда с Кармен?
– Без подробностей. Мы знаем, что вы расстались друзьями, как и Карлайл.
– Они покинули меня, – горько произносит Аро, – потому что я позволил им. К тому времени у нас было так много одарённых стражей, что было бы ошибкой брать кого-то ещё, сначала не утвердив ранги. Элеазар пообещал хранить верность мне, и до сегодняшнего дня не нарушил своё слово. Он пообещал помочь мне, возникни такая потребность.
– Поэтому он был тогда в Сиэтле, – напоминаю я Аро.

Аро не замечает моей реплики, но таращится на Эдварда. Меня будто нет в комнате.

Финальные аккорды Листа стихают, и Аро безмятежно улыбается, вновь закрывая глаза. Интересно, Эдвард моргнул, или Аро только что решил притвориться, словно они только что не буравили глазами друг друга.

– Когда я пытаюсь представить свои действия на твоём месте, Эдвард, – мгновением спустя заговаривает Аро, – я бы не предпринимал кардинально других мер. В конце концов, кто смог бы понять твою сущность, как не я? В некотором смысле, который тебе пока не доступен, мы с тобой очень схожи. Я понимаю, почему Карлайл выбрал тебя своим названным сыном.

Да у Аро талант перевернуть всё с ног на голову. Может быть, Эдвард прав. Я не хочу копаться в мыслях Аро, даже имей я добрый умысел. Я слышу, как Эдвард делает вдох, собираясь сказать, но воздерживается. Похоже, Аро тоже не хочет заминок. Аро на коне.

– Будь я человеком, я, не раздумывая, выбрал бы тебя своим наследником, – добро говорит Аро. – Вопреки первому впечатлению, у тебя природные задатки лидера. В паре с Беллой ты ещё более грозен.
Эдвард притягивает меня ближе к себе, за чем Аро жадно следит взглядом.
– В отличие от Карлайла, я не играю в людей, – Аро наклоняется ближе, шепча, будто выдаёт нам великую тайну. – И, Эдвард? На случай, если ты не заметил…
Он замирает, а в глазах вампира читается зверство, отчего мне хочется уверовать в Господа, чтобы было кому молиться.
– Мне не нужен наследник.



Не кажется ли вам, что Аро втягивает героев в игры похуже, чем сделать их своей стражей? Заставляя их играть в те же игры? Любым вашим впечатлениям и отзывам буду рада на форуме.

Также я обновила список постоянных читателей. Если вас в нём нет, напишите мне, и я вас включу. Теперь маячки о новых главах будут получать все, чьё отсутствие на сайте не превышает месяц на момент рассылки уведомлений. Это сделано для облегчения работы наших тружениц Кристи♥ и _Tori_.

Благодаря Свете, Валлери, у нас есть баннеры для рекламы, они есть в шапке истории. Не забудьте поблагодарить её.

Код

[url=http://twilightrussia.ru/forum/112-8822-33][IMG]http://avka.su/_ph/6/2/626352429.jpg?1450518916[/IMG][/url]

Код

[url=http://twilightrussia.ru/forum/112-8822-33]
[IMG]http://avka.su/_ph/6/2/267063681.jpg?1450519046[/IMG][/url]

Также хочу поздравить вас с наступающим Новым годом и Рождеством и пожелать исполнения всех желаний и добра и мира в душе, кому этого не хватает. ^_^