*Zwei - два
*Namen - имени

- Уходите отсюда вон!
Элис, резко отдернув руку, враждебно смотрит на старшего из «Ambulance». Несмотря на чудовищную бледность и неестественную, скованную позу, глаза у Элис горят тысячей огней. И раздражение, перемешанное с отвращением, прекрасно различимо во взгляде.
Мартин, если верить его именной нашивке на форме, не пытается поймать ускользающую ладонь девушки, никак не комментирует ее действие. Наоборот, застывает у постели, внимательно оглядев всю ее небольшую фигурку. И это безразмерное черное платье, которое я никогда не видела, и спутавшиеся, влажные волосы. И боевой потекший макияж. И белые кисти с темно-бордовым маникюром, почти черным на вид, словно запекшаяся кровь – ими Элис что есть мочи впивается в простыни, держится за них, как за единственную опору, гарантию заземления.
- Уходите, - повторяет она. Тон вздрагивает, но воинственный вид его компенсирует. Ее будто бы загнали в силки, пути отступления отрезаны, но сопротивляться еще возможно.
Эрик, помощник Мартина, стопроцентный ариец с насыщенно-голубыми глазами, склоняется к сумке, что принес с собой. Смотрит на Элис несколько растерянно.
Эдвард приседает у изголовья постели, ровняясь ростом с девушкой. В отличие от ее полупустого, бегающего взгляда, у него в глазах сплошное спокойствие. Как тягучий мед.
- Элоиз, эти люди здесь, чтобы помочь тебе.
Он говорит с ней точно с ребенком. Меня прямо-таки пронзает эта ассоциация. Когда-то в этой спальне Эдвард говорил так и со мной.
- Мне не нужна помощь, - высокомерно вздернув голову, Элис, впрочем, закусывает губу. Качает головой, но медленно, осторожно. Дышит чаще.
- Мне кажется, - умиротворенно продолжает Эдвард, придвинувшись чуть ближе, - что ты чувствуешь себя не очень хорошо. Они смогут это исправить.
Элис на мгновенье зажмуривается, что есть мочи сжав зубы. Теперь резко, отрывисто качает головой. Обе ладони прижимает к груди.
- Я пришла к тебе. Я хочу говорить с тобой. Больше я никого не хочу.
Сокол понимающе, все так же спокойно кивает. Аккуратно накрывает ее руку своей, медленно, бархатно гладит кожу кончиками пальцев.
- Я с тобой, Элли. И буду здесь все время. Только дай себя осмотреть.
На вид ситуация довольно-таки штатная. Эдвард отлично собой владеет, тон у него вкрадчивый, взгляд мягкий, касания и просьбы ненавязчивы, осторожны. Его хочется послушать, потому что все это не выглядит приказом или нагнетанием, словно бы сам склоняешься к такой мысли... я вижу эти эмоции на лице Элис. Она теперь смотрит на отца как маленькая девочка. Нет больше ни слез, ни всхлипов. Только дрожь остается. Нарастает.
- Sag bitte, wurde sie psychisch untersucht? (скажите пожалуйста, обследована ли она психически?) – обращается к Каллену Мартин, с подозрением оглядев руки Элис и ее потерянный, мрачный взгляд. Ободки глаз совсем красные, так и не смытая косметика ярко с ними контрастирует. Кожа почти восковая.
- Sie ist psychisch und physisch völlig gesund (она полностью здорова морально и физически)
Эдвард отвечает ему строго, уверенно, но на Элис смотрит все так же мягко, с пониманием. Она не отрывает от него взгляда, судорожно вздыхая каждые несколько секунд.
- Sie spricht nicht fließend Deutsch (Она не говорит бегло по-немецки), - добавляет он.
Эрик поднимается на ноги, хмуро кивнув такому заявлению. На полшага ближе подходит к Элис.
- Что вы выпили и сколько, фрау? – на английском спрашивает он. Однако немецкий акцент, ясный и исчерпывающий, больно режет мне слух. Это говор Керра. Он воскрешает его изображение в моей голове за долю секунды. Сжимаю руки в замок.
Элис упорно игнорирует любые расспросы. На парня даже не смотрит.
- Элоиз?
Нет ответа. Она зажмуривается, хочет отвернуться. Эдвард ей не позволяет.
- Я хочу, чтобы ты сказала мне, Элли. Иначе все будет гораздо сложнее.
«Элли». Это детское прозвище? То самое, что существует между папой и его дочкой? Нежное обращение в самых стрессовых ситуациях и на пике счастья. Слово, что многое может изменить – облегчить так точно. На него невозможно не реагировать.
Элис подтверждает эту гипотезу. Она оглядывается на Сокола с удрученным, отчаянным видом. Снова закусывает губу, хмурится. Его неотрывное внимание ее подбадривает. Эдвард терпеливо ждет ответа.
- Я не помню...
Выдыхает почти, так тихо признается. Будто бы никто больше не должен слышать.
Каллен чуть крепче пожимает ее пальцы.
- Что-то, кроме алкоголя? Было еще что-то?
Она медленно, смущенно качает головой. На бледном лице проступают яркие красные пятна. Элис жмурится, уворачиваясь от резкого желтого света над постелью.
- Хорошо, - с каплей облегчения кивает Эдвард.
Я не имею представления, где Элис в принципе могла встретить Керра и каким чудом они оба оказались здесь, еще и с требованиями правды... но отсутствие наркотиков уже делает ситуацию терпимее. Их неоткуда Керру брать, прежде в этом он никогда не был замешан, однако на Александерплатц, при должном усилии, и не такое найдется. Если они были на Александерплатц.
- Тебя сейчас осмотрят, Элоиз, - объясняет Сокол, уступая место Мартину, подошедшему ближе, - и тогда смогут помочь.
- Нет!.. – протяжно, устало и напряженно хнычет Элис, ерзая на постели, стараясь отодвинуться. - Я не хочу, чтобы меня трогали, нет!
Эдвард ей не дает. Удерживает на прежнем месте, не прикладывая особых усилий, не привлекая к себе лишнего внимания. Кивает Мартину.
- Тише, Элли. Это совсем недолго. Тише.
Это как мантра, некое подобие заклинания. Одни и те же слова несколько раз, тем же тоном, с той же интонацией. И подкрепленные ясными прикосновениями. Эдвард сдерживает свое слово, он не оставляет Элис один на один с мужчинами, держит ее ладонь. И пожимает пальцы в ответ, когда она истерически впивается ногтями в его руку.
И Эрик, и Мартин действуют слаженно и быстро, проводя необходимый осмотр. Все нужное у них с собой. Элис, перестав вырываться, запрокидывает голову. Напряженно, иступлено смотрит в потолок, кусая губы. У нее такое выражение лица, словно бы плачет. Но слез нет.
- Эддер...
- Да, Элли?
Она глубоко, даже слишком, вздыхает. Морщится, невольно двинувшись всем телом. Сглатывает.
- Эддер... меня... тошнит...
Мужчины реагируют мгновенно. Обняв ее за плечи и помогая присесть, Эдвард придерживает дочь в нужном положении. Эрик достает и передает Мартину пакет. Тот его раскрывает, подает девушке. Все это – за пару секунд.
Элис вздрагивает, дернувшись вниз, ближе к пакету. С ее лица словно бы сходит вся краска, полоска губ сливается по цвету с кожей. И только мазки потекшего макияжа, как на фарфоровой кукле, ярко выделяются в свете спальни.
Ее рвет несколько раз, мучительно и долго, с кашлем. Вот теперь слезы возвращаются – я отчетливо вижу мокрые дорожки на щеках. Эдвард убирает с ее влажного лба волосы. Элис, хныкнув, старается от него увернуться.
В кармане Каллена вибрирует телефон. Прямо-таки разрывает тишину комнаты этой вибрацией. Не отвеченный вызов сбрасывается. Начинается снова.
Элис, вцепившись в его ладонь, рвано, испуганно выдыхает.
- Это мама.
- Я наберу ей позже, - обещает он, внимательно вглядываясь в ее лицо, - как ты?
Элис закашливается, закрывает глаза. Ее снова трясет.
- Я ей звонила...
- Ничего, я перезвоню за тебя, - все так же ровно отвечает Эдвард, будто бы ничего не происходит и эта информация в принципе малозначима, - скажи мне, еще тошнит?
Эрик подает Мартину второй пакет, закрывает первый, привычным движением запечатав силиконовый клапан.
Элис медленно, неуверенно качает головой.
Мартин, обращаясь к Эдварду, что-то ему объясняет. Кладет второй пакет на прикроватную тумбочку, велит Эрику достать еще один, насколько я понимаю. Отвечает на вопрос Каллена, отчего тот как-то разом мрачнеет. Но из-за того, что Элис краем глаза за ним наблюдает, наскоро стирает это выражение с лица. Тепло обращается к ней, отведя от лица влажные волосы:
- Скажи мне, если снова будет тошнить, Элли.
- Я больше не хочу.
- Если бы мы знали, сколько ты выпила, было бы легче это спрогнозировать.
- Но я не помню!..
Он понимающе кивает, чуть сильнее обняв ее плечи.
- Белла, ты можешь принести воды?
Я рада хоть какому-то заданию за все это время. Иступлено наблюдая за Элис и всем, что происходит в этой комнате, хочу быть полезной, но не имею представления, как именно. Эта просьба дает мне такую возможность.
Ловлю себя на мысли, что передвигаюсь по квартире Эдварда как по своей, будто бы я дома. Знаю расположение ящиков и их содержимое, где стаканы и где фильтр... и только картины на стенах развеивают мою уверенность. Особенно та, что в нише гостиной. Все эти события - отнюдь не игра. Они – прямое последствие появления меня в жизни Эдварда. И в жизни его семьи соответственно.
К черту сейчас эти мысли. Я поспешно возвращаюсь в гостевую.
Эдвард, с разрешения Мартина, дает Элис лечь обратно на кровать лишь спустя некоторое время после полного стакана воды. Подруга ведет себя очень тихо, практически никак не реагируя на внешние раздражители. Изредка она посматривает на Каллена, пару раз ловлю ее взгляд на себе. Но Элис тут же отводит глаза.
Эрик распаковывает синий пластиковый катетер, заполняет капельную систему. Элис даже не морщится, когда вводит катетер в вену, только губы вздрагивают. Мартин расправляет капельницу, а Эрик достает переносной штатив. Ставит его с другой стороны постели.
- Это все неправильно, Эддер.
Она бормочет это так тихо, словно услышать должен только Эдвард – и то не обязательно.
- Тебя что-то беспокоит сейчас? Больно?
Она медленно, устало качает головой. Касается своих сухих губ языком, словно бы задумавшись.
- Маккензи... если Белла не знает, это неправильно... я не хочу ей говорить.
На какую-то долю секунды черты его лица заостряются, особенно заметны становятся морщинки в уголках глаз, у носогубных складок. Он выпрямляется, поза выглядит напряженной.
- Ни Маккензи, ни кто-то другой не имеет сейчас никакого значения. Ты отдохнешь и потом мы поговорим, Элоиз.
От его несколько строгого тона Элис супится. А потом как-то невесело, болезненно усмехается. Смотрит на свой катетер и мелкие капли внутри системы. Мартин перехватывает ее взгляд.
- Как хочешь, Эддер.
Спустя пятнадцать минут Эрик все тем же уверенным движением снимает катетер, зажимает ранку, велит Элис согнуть руку в локте. Прячет капельную систему. Закрывает сумку.
- Сейчас вы будете спать, фрау, - объясняет Элис. – Мы оставим таблетки на утро.
Мартин снова обращается к Эдварду, только на этот раз тише. Указывает ему на дверь.
Сокол тревожно оглядывается на Элис, но ей теперь все словно бы все равно. Она никак не реагирует ни на его взгляд, ни на то, что поднимается с постели. Смотрит прямо в потолок, изредка поглаживая пальцами наволочку подушки. Неглубоко, часто дышит, но не похоже, чтобы это ей как-то мешало.
- Белла, побудешь пока тут?
Меня почему-то напрягает его сдержанный, ровный голос. Возможно, потому, что в его глубине начинает пробиваться волнение. А возможно, потому, что Эдвард чересчур ровно теперь держит спину. И краем глаза подмечает каждое движение Мартина.
- Конечно же.
Сокол благодарно мне кивает. Одергивает полы своего пиджака, так и не снятого после нашего театрального вечера, выходя за дверь вместе с сотрудниками «Ambulance». Закрывает комнату. Я слышу, как их шаги отдаляются по коридору.
Элис меня словно бы не замечает теперь. С абсолютным безразличием ко всему происходящему ровно лежит на простынях. Даже не пытается дотянуться до одеяла, хотя недавно это было единственным ее желанием.
С пассивным, глубоким безразличием подруга поднимает на меня глаза лишь тогда, когда присаживаюсь на край постели рядом. По наитию купила в «Rossman» мицеллярную воду, чтобы оставить у Эдварда в эти выходные. Сейчас как никогда пригодилась.
- Я сотру помаду, - объясняю я, доставая из пачки ватный диск, - ты не против?
Элис пожимает плечами. Быть может, это действие лекарства. Она и правда скоро заснет.
Я аккуратно убираю остатки макияжа, особое внимание уделив потекшей подводке. Требуется несколько ватных дисков, все теперь разноцветные. Провожу по коже еще одной чистой ваткой, смоченной простой водой. От ее прохлады Элис немного морщится.
- Тебе немного лучше?
- Я просто хочу спать.
Это ожидаемо. Я подаю Элис одеяло из изножья, расправив сбившуюся ткань пододеяльника. Она придерживает его обеими руками, но очень слабо. Утыкается лицом в подушку, медленно повернувшись на бок. Молчит, недовольно глядя на отблески света в окне. Кожа возвращается к более-менее привычному цвету, но глаза совсем уставшие.
- Белла?..
Окликает меня, когда встаю, чтобы выключить свет. Протягивает из-под одеяла руку.
- Да, Элис?
Смирив меня внимательным, но тревожным взглядом, она тихонько спрашивает:
- Что теперь будет?
Я глажу ее ладонь, наклонившись поближе.
- Ты поспишь и все закончится.
- Ничего не закончится, - недовольно мотнув головой, она морщится, - и ты, и я теперь... и он...
- Тебе нужно попробовать поспать, Элис, - прошу я, обрывая ее сдавленные бормотания, - утро вечера мудренее, ты сама мне так говорила.
Она сдавленно хмыкает, довольно крепко сжав пальцами мою ладонь. А потом резко ее отпускает.
- Посиди здесь, пока я... пожалуйста.
- Конечно, - без промедления соглашаюсь. Снова невольно вспоминаю, как ту же самую просьбу адресовала Эдварду. В той же постели и в такое же примерно время. Похоже, теории про ленту Мебиуса отнюдь не теории. А правда.
Элис быстро засыпает, я даже не сразу успеваю это заметить. Выравнивается ее дыхание, расслабленнее становится поза, она прекращает цепляться за одеяло. Не сказать, что сон приносит ей спокойствие, на лице все так же слишком много эмоций... однако все лучше, чем усталость. Элис жизненно необходимо сейчас поспать.
Я сижу рядом с ней еще несколько минут. С горечью анализирую случившееся и не вижу пока никакой логики ни в одном из событий. Как дурной сон вспоминаю появление подруги вместе с Керром в холле подъезда и его крепкую хватку на своей руке. Такие вещи хотелось бы забывать сразу. Какого же черта он делает?..
Вздыхаю, убедившись, что Элис и вправду крепко спит. Тихонько выхожу из комнаты, прикрыв за собой дверь.
В квартире царит гробовая тишина. Она выглядит пустой и мрачной, лишенной света. Коридор и прихожая темные, спальня Эдварда, если верить полоске под дверью, тоже. Одинокий бра светит в их гостиной приглушенным матовым светом.
Каллен, сложив руки на груди, безмолвно стоит напротив картины Фабиана. Я даже пугаюсь, увидев его в такой потерянной, неподвижной позе. Пиджака теперь нет, только светло-серая рубашка. Ее ворот распущен, но пуговички, мне кажется, оторваны – я их не вижу.
- Эдвард?..
Он поворачивает голову довольно повседневно, будто бы я стою здесь давно. Никого из «Ambulance» больше не видно, в гостиной, впрочем, еще есть остатки аромата спиртовых салфеток и их парфюма, если это он. Какой-то посторонний запах, которого прежде здесь не было.
- Она уснула?
- Да. И довольно крепко.
Эдвард поворачивается ко мне всем корпусом, хмуро глядя прямо перед собой. Глубокая морщинка залегает между его бровей.
- Ее за ночь еще нужно будет проверить...
- Так и сделаем, - соглашаюсь, неспешно подходя к нему ближе. Эдвард и наблюдает за мной, и словно бы сквозь меня смотрит. Лицо у него тоже бледное теперь, в глазах глубокая тревога и усталость, не знаю, чего больше.
Я обвиваю его за талию, легко погладив по спине. Эдвард не протестует, ответно обнимая. Совсем легко держит, едва касается. Кожа у него горячая, это ощутимо даже под одеждой. Ладони едва уловимо дрожат.
- Как ты?..
Он неглубоко, тихо вздыхает, приникнув щекой к моему виску.
- А ты?
Я ласково, тепло глажу его спину – как раз между лопатками. Эдвард немного, но расслабляется.
- Я в порядке. И Элис тоже совсем скоро будет в порядке. Ты же понимаешь.
- Скорее, хочу в это верить.
- Тебе что-то сказал Мартин?
Эдвард морщится, я чувствую это кожей. Медленно проводит носом по моим волосам.
- Не хочу, чтобы его теории подтвердились. Давай не будем о них говорить, - почти просит он.
Я обнимаю Сокола крепче, приникаю к нему всем телом. Запах сандала, цитрусы, он сам... все это так далеко и так близко... вся эта сумасшедшая ночь. Дурной спектакль. Чересчур много действующих лиц.
- Что я могу для тебя сделать?
Он, поглаживая, перебирая мои пряди, останавливается. Реагирует на этот вопрос, чуть отстранившись. Легко касается пальцами моего лица у челюсти.
- О чем ты, Schönheit?
У него чудовищно уставший вид. Мне кажется, Эдвард сейчас упадет в собственной гостиной. Но голос его звучит довольно бодро, да и в глазах, несмотря на выжженное поле на переднем плане, еще горят огни.
- Можем сесть на диван. И я сделаю чай. Или массаж. Чем я могу помочь, Эдвард?
Моему объяснению он тронуто улыбается. Медленно наклоняется, тепло поцеловав мой лоб. Некоторое время так и стоит, касаясь его губами.
- Мне нужно принять душ и позвонить Террен. А потом мы с тобой пойдем спать. Если ты останешься со мной этой ночью, Sonne, этого более чем достаточно.
Я ласково глажу его волосы, задержавшись у висков.
- Я люблю здесь оставаться, ты же знаешь.
- Даже теперь? – грустно улыбается он.
- Особенно теперь, - я целую его щеку, приникнув к теплой коже. – А еще я люблю тебя. И все будет в порядке.
- Это да, - старательно выискивая в себе искорку оптимизма, кивает Эдвард. Обеими руками прижимает меня к себе, теперь совсем иначе, отрывисто и горячо поцеловав в макушку.
Он не отстраняется первым, дожидается, пока я сама его отпущу. Достает из кармана мобильный.
- Я все же выпью чай, - негромко сообщаю, самой этой фразой отпуская его. Наглядно демонстрирую Эдварду, что подслушивать не буду, да и незачем мне. Если ему нужно время, у меня его точно предостаточно.
Стрелка часов замирает на отметке в половине второго. Эдвард, рассеянно мне кивнув, уходит из комнаты. Я пару секунд смотрю на картину Фабиана, перед которой стоял он. На круги и треугольники. А потом ставлю чайник.
На пакетиках чая выведено яркое «T», отсылающее к их марке. Я пространно разглядываю упаковку, пока закипает вода. И вздрагиваю вместе с тихим щелчком чайника от внезапно возникшего в голове имени.
Маккензи.



Я хочу закрыть глаза. И чтобы за ними – только темнота. Густая, глубокая, однотонная. Ни отблеска, ни просвета. Насыщенная, чистая, благостная темнота – точь-в-точь Большое Мюггельзе в середине ночи.
Я хочу закрыть глаза и не видеть ничего – ни Бранденбургских ворот, чья колесница с тройкой коней заметна из любого района Берлина, ни Немецкой Оперы с ее скудной боковой подсветкой, ни разносортных небоскребов Потсдамер-платц. Пусть бы потерялось оно все в холоде этой бесконечной октябрьской ночи... растворилось в ней, как сизый сигаретный дым.
Я хочу закрыть глаза. Но перед ними тогда только измученное, бумажно-белое лицо Элоиз. И тот мрачный испуг в глазах, когда смотрит на темно-синий пластиковый катетер.
- Я слушаю, Террен.
- Я уже несколько раз звонила! – ненадуманный укор в ее голосе ощутим на расстоянии в восемь тысяч километров. – Почему ты не отвечаешь?
- Потому что она только что уснула.
- Это исчерпывающее спокойствие в твоем голосе - признак беды, Эдвард. Я хочу знать, что происходит.
Террен редко поддается эмоциям. Я глубоко благодарен ее трезвым, продуманным действиям, если речь идет о чрезвычайных ситуациях. С взрывоопасным характером Фабиана, с наивным и всепоглощающим интересом ко всему небезопасному Гийома – это лишь на руку. Я всегда могу доверять ее методам – сыновьям это лишь на пользу.
Но когда речь идет об Элоиз, все иначе. Мы оба знаем, чем однажды едва не кончились ее похождения. Террен настаивала на Берлине как раз из-за его отдаленности от Мэна. Верила, что расстояние сможет все решить, что это США так негативно влияет на нашу дочь. Сейчас она разочарована.
- Элоиз пьяна, Террен. Вторая степень алкогольной интоксикации.
- Я знаю, что она пьяна. Она звонила мне и это очевидно, что она пьяна, Эдвард. Я хочу знать, какого черта она пьет? Откуда ты забрал ее?
Она сдерживает голос, не кричит. Судя по всему, уже отвезла мальчиков в школу, говорит из машины. Если нужно что-то выяснить, всегда предпочитает звонить из салона авто. Или с улицы. Дом – не место для разборок, дом – это тихая гавань. Этот принцип позаимствовала у Эсми.
Сигарета тлеет, множеством крохотных искорок оживляя беспробудный ночной мрак. Пепел осыпается на металлические перила балкона.
- Она сама пришла ко мне. Ждала под дверью.
Я не акцентирую внимание на тут же всплывающих воспоминаниях о ее виде. Это выше любых моих сил, особенно сейчас. Ледяная плитка пола отрезвляет. Отхожу дальше от ротангового кресла, стряхиваю сигарету в пепельницу – любое физическое действие отвлекает от напряжения, это тоже давно известно.
- Я буду вытягивать из тебя каждую подробность? Чем быстрее мы поговорим, тем быстрее ты вернешься туда, куда тебе следует вернуться.
Она так мягко лавирует между темами, обходя упоминания Изабеллы, что невольно усмехаюсь. На этот раз делаю глубокую затяжку, как и следует. Извращенное удовольствие от дыма внутри. Никотиновый удар, чтобы избавиться от лишних мыслей.
- Элли пришла с парнем, Террен. Это не ее парень. По крайней мере, я хочу в это верить. Сейчас им занимается полиция Митте.
- Она говорила, откуда его знает? Ты его видел прежде? – беспокойно настаивает она. На заднем плане слышу какое-то движение.
Знаю, что именно хочет спросить. И знаю, почему так опасается напрямую спрашивать – лишь бы не положительный ответ.
- Он не имеет к Сердару никакого отношения. Элли не поддерживает с ним никаких контактов, я за этим слежу. Этот из новых знакомых, ее подруга его знает.
Символичное определение для Беллы. Подруга. Так оно и началось.
Я затягиваюсь снова. По буквам беззвучно произношу их имена еще раз – для себя.
С-е-р-д-а-р.
К-е-р-р.
Выдыхаю с холодным октябрьским воздухом. Есть вещи, забывать которые нельзя, но и помнить постоянно – невозможно. Теперь их две.
- То есть он к тебе ее привел? – немного приободрившись от отсутствия новостей, от которых опускаются руки, Террен говорит спокойнее. – Этот друг? Элоиз связалась со мной полтора часа назад. Жуткий бред. Я велела ехать домой, но она не послушала.
- До утра она точно останется здесь. Утром мы поговорим. Я догадываюсь, в чем может быть дело.
Террен медлит, словно бы раздумывая, говорить или нет. Слышу, как она вздыхает. Стряхиваю пепел еще раз.
- Твоя новая девочка... это не мое дело и я не претендую. Но я хочу знать, почему Элис восприняла ее настолько негативно. Даже Фабиан – и тот молчит.
Я веду рукой по ледяному металлическому поручню, собираю мелкие блестящие капли в ладонь. По одну сторону ограды – семнадцать этажей клубного дома, маленькая парковая территория рядом, небольшой сквер. По другую – балкон и две спальни. В одной, я очень надеюсь, спит Элис. В другой терпеливо ждет меня Изабелла... хотелось бы верить, что тоже уже спит, но это маловероятно.
Это особенное ощущение – когда думаю о ней. Щемящая, глубокая, исчерпывающая нежность. Самое ясное, самое всеобъемлющее ее воплощение. Как эти апартаменты столько времени простояли без нее? Как сменялись на день эти бесконечные, затянутые мраком ночи? Поверить не могу, что Ласточка здесь лишь два месяца. Этого просто не может быть. Она была здесь всегда.
Наверное, тоже самое могла бы сказать и Элли...
- Они давно знакомы, Элоиз настаивает, что лучшие подруги. Были.
Вот теперь Террен вздыхает в трубку. Не пытается это скрыть.
- Знаешь, Эддер, я предполагала, что так будет. Что она окажется ее ровесницей, я имею в виду. Но ведь это твой выбор, не Элис. Ей придется примириться.
- Только не такими методами.
Где-то вдалеке загораются несколькими огоньками окна дома. Или очередная подсветка какого-то здания. Справа – огни Зоосада. Он оказался куда ближе, чем мне прежде думалось.
- Это твое упущение, - и без того известную истину озвучивает Террен. Убежденно, слегка надменно, но терпимо. – Элис потому в Берлине, чтобы ты знал о каждом ее шаге. Ты сам это предложил. И почему она с кем-то пьет, почему бродит по району среди ночи – вопрос к тебе, Эдвард. Если всему виной эта девочка, оно перемелется, пройдет. Но если есть что-то еще, я хочу, чтобы ты это выяснил.
Я помню, как мы обсуждали это впервые. Символично, что снова обсуждаем в октябре, теперь по разные стороны океана. Задумка казалась неплохой, таковой и была. До определенного момента.
- Мы поговорим с ней утром, когда проснется. Я уже сказал.
Я делаю последнюю затяжку.
- Ей совсем плохо? – по-матерински озабоченно вопрошает Террен, отмахиваясь от своего прежнего тона и мнимой уверенности. - Ты вызывал «Скорую»?
- Да. Они все сделали. Скоро будет лучше.
- А она... кроме алкоголя?..
- Нет.
- Хорошо.
Сигарета сгорает подчистую, и я тушу ее в пепельнице. С усталой безысходностью приходится признать, что руки еще долго будут пахнуть табаком.
- Ладно, - утомленно произносит Террен. Слышу хлопок автомобильной двери, - это был длинный вечер, всем стоит отдохнуть. Сообщи мне о ее состоянии, Эдвард. И о том, что тебе удастся узнать.
- Само собой. Скажи мне, как мальчики?
Она тихонько усмехается, но голос остается серьезным.
- В некоторой прострации. Они выпрашивали у тебя четвертый PlayStation полгода, вроде договорились на Рождество, а ты вдруг сразу пятый подарил. Сейчас. Еще и эти игры... они все дела забросят с такой коллекцией, Эддер.
Я мысленно подсчитываю количество прошедших дней. Видимо, доставили гораздо раньше.
- Им сейчас это нужно. И это честно по отношению к ним. Много новостей.
- Фабиан сказал, это легальный и вполне рабочий способ его задобрить, можешь продолжать в том же духе. У вас прямо-таки рыночные отношения намечаются.
Мы оба знаем, что это не так. Террен говорит с легкой улыбкой в голосе, меня тоже тянет слабо улыбнуться. Прошло чуть больше месяца с тех пор, как мы виделись с Фабианом и Гийомом. Кажется, будто сто лет. С каждым проходящим годом я наивно верил, что расстояние нивелируется, станет легче, они ведь взрослеют. Ложь это все. Чем они взрослее, тем тягостнее это расстояние.
Колесница Бранденбуров короной возвышается над спящим Берлином. Я зажигаю вторую сигарету. Гоню от себя внезапно проскользнувшую предательскую мысль – не вернуться ли обратно в Портленд, наконец. Вспоминаю, сколько сложностей это за собой повлечет. И что дети живут с Террен. И что Элис учится здесь, ей еще полтора года до законченного бакалавриата. И ублюдок тоже все еще в Мэне. Безнадежно.
- Передай им, что я скучаю, - тихо прошу, на сей раз стряхнув пепел прямо за металлический поручень балкона, - и если дадутся, поцелуй, пожалуйста.
Ее тон смягчается.
- Конечно, Эдвард.
Она молчит какое-то время, но не кладет трубку, не прощается. Я, как могу невозмутимо, делаю еще две затяжки. Сколько сейчас градусов, интересно? Скоро, судя по всему, пойдет снег. Ветер разжигает нутро сигареты, снова освещая скудную площадь вокруг себя. Слишком много мрака.
- Послушай, я... я подумала, так ли все просто с их знакомством... ну, с твоей девочкой, - несколько сбито, негромко решается Террен, - может быть, ты поторопился с этой идеей? И не стоит мальчикам лететь через полмира, чтобы встретить ее, если в декабре ты сам приедешь? Калеб это упомянул.
Это удар под дых. Нет, это нокаут. Дерек, боксируя напротив черно-красной груши, делая сет, всегда усмехался над его немецким звучанием. Schlag. Говорил, можно самим этим словом нокаутировать. Не только им.
Я слишком крепко держу поручень, я знаю. Ему ничего не грозит, он ледяной и прочный, но может помочь себя сдержать. Или всю эту землю, улетающую в тартарары, удержать на прежнем месте.
- О. Чем. Ты. Говоришь?
Исчерпывающий ответ. Я могу поклясться, Террен нервно ерзает на своем месте, гладит пальцами кожу водительского подлокотника. Терпеть не может ездить без них, отказала двум дилерам «Порше» в Мэне из-за отсутствия в модели подлокотника. Черт бы его подрал.
- Тревор поедет, потому что знает, что это важно для тебя. Но он не хочет. И Парки не хочет, он плакал вчера ночью, Эдвард. Никто из них не хочет с ней встречаться. По крайней мере, не в Берлине.
Я ломаю сигарету пополам. Изумленно смотрю на нее, тлеющую с одного края, а вторым безвольно повисшую на маленьком бумажном оставе. Прежде такого никогда не случалось.
- Ты не сказала мне, что он плакал.
- Я говорю сейчас. И поэтому я спрашиваю твое мнение. Я переживаю за них. И за это знакомство в том числе.
- Они летят ко мне, Террен, чтобы увидеть меня, в первую очередь. Это же День Благодарения! В это Рождество они и так с тобой!
- Рейс вечером. Это конец Дня Благодарения, они проведут его в самолете, ты понимаешь? Одно дело – чтобы с тобой, но ведь...
Я выкидываю сигарету к чертовой матери. Тру ладонью лицо. Спокойно. Спокойно. Спокойно. Дьявол бы это спокойствие и побрал!
- Ты понимаешь, что сейчас говоришь? Я не увижу детей до конца декабря. Я не могу приехать в США раньше. Им не стоит встречать со мной праздник потому, что я больше не один? Что ты делаешь, Террен?
- Я не хочу тебя расстроить, - идет на попятную она, намеренно произносит эти слова медленно, без лишних эмоций, - я всего лишь говорю то, что думаю, советуюсь с тобой. Ты их отец, Эдвард, само собой ты будешь принимать решение.
Я сжимаю зубы и считаю до трех. Бесконечные три секунды. Смотрю на стену балкона перед собой, ее мрачную, шероховатую от штукатурки поверхность.
Раз. Удар. Два. Удар. Три. Удар.
Легче.
- Я не против того, что дети встречают Рождество с тобой и Хорассом, хотя о его существовании еще даже понятия не имеют. Ты же против их знакомства с Изабеллой.
- Они не знают, что мы с Хорассом теперь вместе. Но его самого они знают уже пять лет, Эдвард. Это не тоже самое. И нет, я не против нее. Стой. Послушай. Я не настаиваю, чтобы мы решали это сейчас. Я просто предлагаю подумать, хочу, чтобы ты знал. Как скажешь, так в итоге и будет.
- Тебе плохо удается демократия, Террен.
- Я сожалею, что расстроила тебя... сегодня, - выдыхает она, действительно впустив в тон раскаянье, - ложись спать, я понимаю, насколько уже поздно. Прости меня. Только пожалуйста, позаботься об Элли. Я ведь тоже не видела ее уже столько времени...
Тихий, глухой звук, когда кулак встречается со стеной. Болезненное, но приятное покалывание на коже. Хрупкие белые разводы сорванного эпидермиса. Я отхожу от стены.
- Я буду держать тебя в курсе относительно ее состояния. Дети двадцать пятого приедут ко мне, если сами не откажутся. Спокойной ночи, Террен.
- Спокойной ночи, Эдвард, - мягко отвечает она. Кладет трубку первой.
Я опираюсь о поручень обоими руками.
Нужно вернуться в квартиру. Именно «нужно» или все же «хочу»?
Я знаю, что не усну. Это из разряда понятной, давным-давно принятой информации, которая не требует никакого оспаривания, не предполагает вопросов. Усталость вытесняет глубокое беспокойство, ничем не разбавленное опасение, что не позволяет даже закрыть глаза.
Но я хочу полежать с Беллой. Почувствовать ее рядом, согреть, прижать к себе. И никуда, хотя бы некоторое время, не отпускать. Это как якорь, благодаря которому тебя не вынесет в открытое море на растерзание ветрам. Маленькая, но крепкая горная гряда – шторм нипочём.
Два часа ночи – гаснет подсветка Немецкой Оперы. Уже куда меньше огней горит у Зоосада. Издеваются яркими разноцветными контурами над вековым городом лишь небоскребы Потсдамер-платц. Где-то позади дома – Телевизионная Башня. До Александерплатц отсюда - хорошо, если пять километров, а кажется - дальше, чем до Мэна.
Я закрываю глаза. Хочу закрыть их и погрузиться в темноту – бестревожную, густую и понятную. Но вместо этого вижу калейдоскоп лиц, испуганных и растерянных, бледных и плачущих.
Это просто невозможно.



Я захожу в комнату вместе с Эдвардом, с одним лишь исключением, что он приходит из коридора, небрежно прикрыв за собой дверь, а я – из ванной, напротив, оставив дверь приоткрытой.
Сокол нервозно приглаживает волосы, хмуро и раздраженно оглядывает окружающее пространство. С особенным пренебрежением смотрит на карту-план Шарлоттенбурга над своей кроватью.
- Я собиралась проверить Элис, - говорю, наскоро отыскав подходящую причину выйти и дать ему прийти в себя после состоявшегося разговора. Эдвард внешне прямо-таки на пределе своего терпения, и я не хотела бы усугубить ситуацию.
- Я уже проверил, - отрезает он, мотнув головой. Делает глубокий вдох, устало потерев пальцами переносицу. – Все хорошо.
Неопределенно кивнув, присаживаюсь на покрывало нашей постели. Она кажется такой далекой и холодной сейчас, будто никогда и ничего здесь не было. Не только эта суббота переворачивается с ног на голову, но и мое восприятие – и района, и апартаментов, и Эдварда. Я явственно чувствую уловимый запах табака. И Сокол прекрасно это понимает.
- Мне нужно пару минут, Белла.
Он проходит прямо к ванной комнате. Закрывает дверь, искренне постаравшись ей не хлопнуть. Но глухой звук удара в комнате слышен. Сразу же за ним на полную мощность включается кран.
Я тревожно глажу мягкую ткань одеяла, изредка касаясь жестких светлых простыней. С ногами забираюсь на постель, опираюсь спиной о подушку, молчаливо и задумчиво оглядываю комнату. Из больших окон виден ночной Берлин, огней в такое время горит не так уж много. Начинает накрапывать дождь.
Не знаю, что именно произошло в ходе этого телефонного разговора, хоть и очевидно, что он был не самым приятным. Да и мог ли он быть сносным в принципе, если учесть, в каком состоянии Элис и чем все могло сегодня закончиться?.. Я вспоминаю своих родителей и их телефонную ссору в день моей первой «взрослой» вечеринки. Впрочем, домашнего ареста мне хватило – в шестнадцать неделя взаперти идет за год – чтобы больше не повторять глупостей. И сейчас их тоже создавать не буду.
Встаю, закрыв балкон, откуда еще веет сигаретным дымом, и задернув тяжелую темную штору. Разравниваю простыни постели, убираю в изножье покрывало. И с совершенно невозмутимым видом застегиваю мелкие пуговички наволочек подушек, когда Эдвард возвращается в спальню. На сей раз осторожно закрывает дверь ванной комнаты. На нем серая футболка и такие же серые пижамные штаны. Судя по капелькам влаги на лице, он умылся.
- Ты меняешь белье?..
- Нет, просто пара пуговиц расстегнулись.
Я не зову его ближе и не требую идти в постель. Терпеливо жду, что будет делать дальше, готовая подстроиться под ситуацию.
Впрочем, Эдвард вполне уверенно направляется к кровати. Присаживается на простыни со своей стороны, подвинув ближе одну из подушек. Под глазами у него едва заметные темные круги, однако в глубине синевы еще искрится догорающее раздражение. Недоумение. Злость?..
- Пожалуйста, не спрашивай меня ни о чем, Schönheit.
Я легко, понятливо улыбаюсь такой откровенной просьбе. Глажу его плечо, не претендуя ни на что большее. Ткань футболки совсем жесткая.
- Не буду. Скажи мне только, ты хочешь спать?
Он так смотрит на меня, словно бы эти слова – насмешка. Но это при условии, что Эдвард не видит себя со стороны. Как по мне, сон – единственное, что ему нужно. Это еще и с учетом 600 километров автотрассы сегодняшним днем – плевать, с круиз-контролем или без него.
- Я не усну.
- Тогда можем просто полежать, - его же словами из далекого прошлого примирительно замечаю, прислонив свою подушку к спинке постели и комфортно устроившись полулежа. – Что скажешь?
Эдвард сглатывает, посмотрев на подушку и одеяло как на своих худших врагов. Но потом, немного подумав, кивает. Следует моему примеру, пристроившись невдалеке.
На пару минут в комнате повисает тишина. Но она отнюдь не безмятежная, скорее напряженная, выдающая безмолвный столб искр. Эта тишина душная, тревожащая и нагнетающая. Она совершенно точно не будет продолжаться долго. И с какой-то неизвестной мне глубокой уверенностью я знаю, что Эдвард сам ее разрушит. Как только захочет что-то сказать.
Дождь как следует стучит по подоконнику. Ночь сгущается над городом, окончательно его поглотив. Свет прикроватных ламп словно бы немного приглушается, подрагивая от напряжения.
Эдвард резко, разозлено выдыхает. Нет больше сигарет, только эвкалиптовая паста.
- Скажи мне, Белла, где она могла его найти? Этого потерявшего всякие берега ублюдка?
Теория получает подтверждение. Приобняв подушку, поворачиваюсь на бок, лицом к Каллену. Он напряженно изучает потолок, стену напротив, деревянную спинку изножья кровати. Но потом все же оборачивается ко мне. Зеркально отражает позу.
- Я не знаю, - честно отвечаю ему, подмечая заострившиеся в гневе черты лица и сведенные к переносице брови. Сокол старается не перешагнуть грань, не испугать меня своей вырвавшейся на свободу злобой. И все же она сильнее, чем может признать.
- На Александерплатц есть несколько популярных баров. И в районе Зоосада. Керр живет недалеко от него.
- Давай обойдемся без имени, - сжав зубы, предлагает Каллен, - «ублюдок» - куда красноречивее и ближе к правде. Это его стабильное состояние, скажи мне? Пьяный угар?
- Он определенно стал выпивать чаще.
- Это алкогольная энцефалопатия, выходит. Я уже объяснял ему, что будет, если снова попадется на глаза. Но нет...
У Эдварда краснеет лицо и сжимаются в тонкую полоску губы. Не глядя на усталость, в чертах явственно проступает гнев. Вспоминаются его слова о том, что тяжело сдерживать холерика внутри себя. Впервые за долгое время я могу мужчину с этим словом ассоциировать.
- Как он вышел на Элоиз? Она его знает?
- У нас пару раз были... двойные свидания, еще в июне. Разве что с тех пор.
Он сдержанно принимает эту информацию. Ненадолго затаил дыхание, и только. Медленно качает головой.
- Ты и теперь будешь настаивать, что он не опасен?
Хмыкаю, снисходительно взглянув на Сокола. От него прямо-таки волнами исходит раздражение. И этот напряженный, пристальный взгляд.
- Он – идиот, Эдвард. И получит то, что заслужил.
- Лучше бы его судил я, - мрачно выплевывает Каллен.
Я аккуратно прикасаюсь к его руке в некотором отдалении от своей. Легко-легко, будто оголенный провод, глажу кожу. Он так сжимает кулак, что белеют костяшки пальцев. Кожа на них содрана – разговор и вправду был непростой.
- Ты нужен нам с Элис здесь, - как могу, спокойно объясняю ему, - лучше доверить Керра полиции.
Сокол отвечает на мое касание, разжав ладонь. Мягко придерживает в своей руке мои пальцы. У него все еще обжигающе-горячая кожа, не глядя на то, что довольно долго пробыл на балконе.
- Тебе больно, Schönheit?
- О чем ты?
Я удивлена огонечку обеспокоенной нежности в его глазах. Тон у Эдварда проникновенный и встревоженный, злости там больше нет – испарилась.
Вместо ответа он осторожно прикасается к моему плечу, что так удачно прикрывает ткань футболки. Прикрывала. Эдвард отодвигает рукав, засмотревшись на темно-синюю гематому. Вот теперь взгляд у него совсем безумный.
- Нет, - опускаю рукав, отодвинув его руку, - это скоро пройдет.
- Он всегда позволял себе такое?
- Не так, как ты думаешь. Давай сейчас об этом не будем.
- Ну нет. Говори.
Безрадостно усмехаюсь его очевидной, тяжелой решительности. Эдвард больше не пытается коснуться синяка или рукава пижамы, но вот ладонь мою забирает себе. Ощутимо согревает кожу, несильно сжав пальцы.
- Когда он был пьян, он позволял себе грубость. Не насилие или что-то подобное, но вот такие хватки – да. Но это давно в прошлом.
Говорю быстро, но умудряюсь не сбиться. Не хочу растягивать эту тему, не хочу ничего вспоминать, не хочу акцентировать на этом внимание Эдварда. Он лишь распаляется, когда мы об этом говорим, а сегодняшней бесконечной ночью - это лишнее. Я бы хотела расслабить его и уговорить хоть немного, но поспать. Вместо этого шансы к успокоению уверенно стремятся к нулю.
Каллен пронизывающе смотрит мне прямо в глаза. Лицо у него совсем мрачное.
- Почему ты это терпела?
Мне неуютно под таким взглядом. И когда Эдвард настолько зол - практически в бешенстве, хоть и выражается оно тихо, едва заметно - неуютно тоже. Я хочу отпустить его руку, но мужчина не дает. Настаивает на ответе.
- Потому что не хотела остаться здесь одна, - выпаливаю, прекратив попытки вырваться. Замираю на своем месте, с силой прикусив губу. Свет прикроватной лампы за спиной Эдварда будто бы пульсирует.
- Одна в Берлине? Одна где, Белла?
- Одна в принципе. Я уехала за ним из Луизианы, я собиралась быть с ним и здесь. Это ужасно звучит и это бред на здравую голову, Эдвард, я признаю. Но это не кажется безумием, когда в таких отношениях состоишь. Прошу тебя, отпусти руку. Ты меня пугаешь.
Он тут же разжимает ладонь, дает мне свободу, больше ничего не спрашивая. Выглядит смятенным, говорит раскаянно:
- Извини меня.
Я беру небольшую паузу, опустив глаза и прижав к груди ладонь. Простыни слишком сильно пахнут порошком, а подушка твердая. На моей любимой постели, где спала так сладко, как никогда и нигде больше. Подумать только.
Эдвард тихонько за мной наблюдает. Нет больше никакого гнева на его лице, нет горячности. И голос вкрадчивый, негромкий:
- Белла, я прошу прощения, я не хочу, чтобы ты меня боялась. Не будем об этом говорить.
Отрывисто киваю. Какая же темная, какая же жаркая эта ночь!
Эдвард ждет еще немного, пока делаю пару глубоких вдохов. Растворяется в его взгляде ожесточенный запал, тонет в ласке раздражение.
- Я могу лечь ближе?
Неделю назад он говорил мне, что всегда спрашивает. Что знает меня, а потому спрашивает. И так в дальнейшем и будет. Я слабо, но искренне улыбаюсь.
Эдвард осторожно обнимает меня, никак не ограничивая свободу, но все же привлекая к себе. Нежно гладит волосы, спину и плечи. Судорожно вздыхаю у его шеи, ненадолго зажмурившись. Быстро же из утешителя я превратилась в жертву. С ним у меня всегда мгновенно все меняется, за Эдвардом я зачастую не успеваю.
- Ты права, Белла, это все. Ничего больше не повторится, - убежденно говорит мне на ухо мужчина, продолжая размеренно гладить, - нет смысла и обсуждать.
Я ничего не отвечаю. Но поднимаю руку и обвиваю его за шею, прижавшись ближе. Чувствую усмешку Сокола на своих волосах.
- Мне жаль, что наша суббота снова так... закончилась.
- Откуда же тут твоя вина, Sonne?
Я приникаю щекой к его ключице, носом касаюсь теплой кожи у сонной артерии. Чувствую бархатные прикосновения к своей спине. Эдвард знает толк и в нежности, и в способности успокаивать. Я это сегодня уже видела.
- Мне все равно жаль.
- Напрасно. Смотри, итог-то тот, что мы и хотели – ты со мной, - с несколько натянутым оптимизмом в голосе докладывает Эдвард. Целует мою макушку.
Я согласно киваю, проникаясь его непосредственной близостью. Любимая часть любого вечера – и с сексом, и без него.
Легко массирую его затылок, поглаживая волосы. Эдвард немного расслабляется, устроившись на подушке удобнее. Это нам подходит.
- Мартин сказал, все могло плохо кончиться, - вдруг громким шепотом признается мне.
- Но ведь кончилось хорошо.
- У нее низкая толерантность к алкоголю... повезло, что хорошо. И что рвота была, не аспирация.
Я глажу его шею, задержавшись у подбородка. Эдвард напрягается с каждым озвученным словом.
- Мартин тебя так растревожил? Но ведь Элис в порядке, она спит. Ты ей сегодня очень помог.
- К черту всю эту помощь, если она до этого состояния дошла, Белла, - резко отрезает он.
Я оставляю на его коже легкий, но теплый поцелуй. Очень надеюсь, что способный утешить.
- Ты хороший отец, Эдвард. Я видела и я знаю.
- Знаково, что ты говоришь это сегодня.
- Но это истина. А у нее нет срока давности.
Эдвард фыркает такому заключению, но все еще гладит мою спину. Не развивает эту тему дальше.
- Спасибо, Белла.
Я знаю, что должна прежде всего позаботиться о нем, о его сне. И, может быть, поговорить, раз ему это нужно. Если захочет. Если...
Но мои глаза, особенно в объятьях Каллена, предательски закрываются. Я устала и хочу спать. И чтобы Эдвард был рядом, вот так же держал меня. Чтобы ничто, ни извне, ни изнутри, ни одна шальная мысль, не могло побеспокоить. И чтобы с Элис вправду все было хорошо – наверняка у нее весомая причина была довести себя до такого состояния. И чтобы ничего не беспокоило его... чтобы тоже отдохнул... чтобы....
Эдвард приметлив этой ночью, как никогда. Он с самого начала все понимает. Привстает на локте, ненадолго отпустив меня. Гасит обе лампы, удобно кладет наши подушки, из изножья притягивает одеяло. И снова меня обнимает, надежно и уютно устроив в собственных руках. Целует мой лоб.
- Это был очень долгий день, все правильно. Засыпай, моя красота.
- Ты тоже...
- Я тоже, - снисходительно соглашается. – Да, Sonne.
Сокол гладит мою спину под одеялом, разравняв его сверху. Тишина больше не гробовая, не пугающая, в комнате нет жара и напряжения. Только лишь Эдвард. И его руки. И его тихие, едва слышные напевания, ставшие частью этой темноты.
Я ничего не могу с собой поделать. Засыпаю быстро и легко, толком этого и не замечая.



- Черт бы тебя побрал!
Она раздраженно ударяет по сенсору кофеварки, упрямо не желающей на прикосновение отвечать. В упор смотрит на обозначения панели, перепроверяя выбранную опцию. Подвигает чашку ближе. И все равно – ничего.
Элис стоит на кухне квартиры в Шарлоттенбурге во вчерашнем траурном платье. Она закатала рукава, дабы не мешали, и только. Волосы приглажены, собраны в небрежный пучок на затылке. Под глазами темные круги, но в глубине их – недюжинная решимость. И вся она направлена на безмолвную синюю кофеварку.
Я останавливаюсь в арке, не спеша проходить дальше. Негромко, сумев скрыть свое удивление такой внезапной картиной, здороваюсь:
- Доброе утро.
Элис отрывается от чуда техники, глянув на меня будто бы свысока. Смеряет внимательным, требовательным взглядом. Поджимает губы.
- Доброе утро, Белла.
Она не выглядит удивленной моим появлением, а значит, помнит, что было вчерашней ночью и чем кончилось. Уже неплохо. Элис довольно-таки сносно выглядит, даже старается проявлять какую-то активность и уж точно не намерена провести день в постели. Однако все оставленные доктором таблетки она выпила – я видела, что прикроватная тумба в гостевой пуста.
- Можно мне зайти?
- Вряд ли тебе нужно спрашивать.
- Спасибо, - как могу невозмутимо отзываюсь я.
Элис следит за каждым моим движением. И как только останавливаюсь невдалеке от крайней кухонной тумбы, а значит, и кофеварки, страдальчески указывает на не поддающийся ей прибор.
- Ты умеешь варить тут кофе, Белла, так ведь?
Киваю, не заставляя ее просить. Придвигаю темно-серую кружку из набора Эдварда в лунку, зажимаю выученную комбинацию кнопок. В кухне начинает пахнуть зернами – а потом и американо.
Элис зачарованно наблюдает, как двумя тонкими струйками ее напиток выливается в эмалевую гладь чашки. У нее все еще бледное лицо, но не настолько, как прежде. И вид усталый, немного потерянный, угнетенный, не глядя на воинственность. Ей все еще нехорошо, и я могу это предположить хотя бы потому, что с каждым движением морщится от головной боли. Хоть и старается подруга держаться решительно, пряча в раздражении и отрывистых действиях все остальное.
- Элис, - тихонько зову я, желая, чтобы это прозвучало доверительно. – Как ты себя чувствуешь?
Она передергивает плечами, мрачно на меня взглянув. Как будто обороняется.
- Лучше, чем вчера.
- Это хорошо.
- Да уж, Белла.
У нас не было прежде таких разговоров. И такого тона бесед тоже не было. Я не видела Элис практически две недели, это дольше, чем когда бы то ни было за этот год. И это тревожит не только меня – в глубине глаз Элис, в ее сжатых губах, напряженной позе проскальзывает взаимность этой тревоги. Я бы не хотела, чтобы наша дружба и вправду так закончилась.
Тогда, в ее квартире, я поспешила с объятьем, о чем позже пожалела. Сейчас не думаю лишнего, ничего не анализирую, поддаюсь сиюминутному порыву. Подхожу к Элис и некрепко, мягко ее обнимаю, чуть придержав за талию. Слышу, как судорожно выдыхает она у моего плеча.
- Я правда рада, что тебе лучше, - шепчу ей на ухо, своевольно погладив по спине, - мне жаль, что все так получилось.
Элис глубоко вздыхает. Кожей чувствую, что жмурится.
- Хорошо, что ты была с ним, - едва слышно отвечает. Сразу же отстраняется, не дав мне даже толком понять смысл этой фразы. Отрывистым движением, сильно нахмурившись, забирает из кофеварки свой американо. Отпивает большой глоток.
- Ты давно... проснулась?
Элис тянется к сахарнице.
- Минут сорок.
Она отставляет чашку на тумбу, наскоро нажимая на несколько кнопок-невидимок. Ищет в «потайных» кухонных ящиках чайную ложку. Я и сама, помнится, искала. Эдвард неплохо спрятал десертные приборы, видимо, редко ими пользуется.
Я аккуратно нажимаю на нужный ящик. Доводчик автоматически выдвигает маленькую полку вперед.
Подруга с мрачной усмешкой достает себе чайную ложку. У нее такой вид, будто какая-то неприятная теория находит себе подтверждение.
- Ты неплохо тут освоилась, Белла.
- У меня было время.
Элис сейчас в уязвимом положении, она все так же ведет себя немного загнанно и потерянно, мне не стоит придавать особое внимание ее словам и тону. Но и возвращаться к ситуации ее дома, после вечеринки в Историческом корпусе Университета, я тоже не стану. Эдвард правильно сказал, Элис примирится с нашими отношениями. Иначе и быть не может.
Она улавливает перемену в моем голосе. Насыпает в американо две большие ложки сахара – с горкой. Неспешно перемешивает, то и дело касаясь ложечкой стенок чашки. Изматывающий стук заполняет кухню.
- Я знала, что он придет с тобой... в субботу-то.
- Я обычно провожу субботу с Эдвардом, ты права, Элис.
- Зря я думала, что все это, - она многозначительно указывает на свое тело, - что-то радикально изменит. Вы оба неисправимы.
- Ты говорила с Эдвардом?
- Он спит с тобой, не со мной, разве не так? И ты не в курсе?
Теперь мой черед вздохнуть. Сокол и вправду спит прямо сейчас, я оставила его в спальне меньше десяти минут назад. Я слышала, как он вставал пару раз за ночь и проверял Элис. Или выходил курить. Или звонил кому-то, этого не знаю. Ему в любом случае нужен отдых. Даже во сне лицо у Эдварда напряженное, а поза не слишком спокойная. Совсем нетипично для воскресенья...
- Элис, мы можем поговорить... как раньше? Если тебе нехорошо, то позже.
- Мне нормально, - отрезает, сгримасничав.
Она прислоняется спиной к кухонной тумбе, берет чашку обеими руками. Неторопливо пьет американо маленькими глотками, глубоко вдыхая его запах. Ее ладони едва заметно дрожат.
- Как раньше уже не будет. Я вчера у тебя спрашивала, что дальше. Я это имела в виду.
- Мир ведь не перевернулся, Элис...
- Все стало иначе. У тебя есть право выбора, я это признаю. У Эддера оно есть. И у меня тогда тоже. Я не хочу иметь с этим ничего общего.
- Вчерашним вечером ты это хотела показать? Он очень за тебя испугался. И я тоже.
- Тебе было жаль, что так кончилась суббота, - хмыкает подруга, качнув на мои слова головой, убежденно и резко. – Я на это и рассчитывала.
Все это как минимум звучит странно. Я чувствую раздражение и злость, такую колючую и глубокую, где-то у грудины. Слова Элис это неприятное ощущение лишь подпитывают. У нее теперь не уставший, рассеянный взгляд, наоборот, он ясный. И каждую свою фразу она намеренно делает ясной.
- Я только одно спрошу: откуда взялся Керр?
Стараюсь говорить спокойно, но это чересчур сложно. На кухне царит полумрак туманного утра, по ту сторону стекол нет ни дождя, ни солнца – серая, безграничная, безразличная пустота. Она лишает все вокруг цвета, насыщенности и смысла. Затягивает в омут.
Элис невесело усмехается. Опускает глаза.
- Этого я не помню. Наверное, мы где-то пересеклись.
- Где – тоже не помнишь?
- Это лишняя для тебя информация. Керр был рад возможности встретиться.
- Элис, мы же... - удрученно, устало протягиваю я. Это все как неожиданный удар по голове, маленькое ледяное предательство. Элис знает, как мы расстались, Элис знает, как я это пережила. Зачем же теперь снова его возвращать?.. И куда! И каким образом!
Осекаюсь на полуслове, поймав за хвост ускользающую мысль. Все просто, как день – и так же по-ребячески очевидно.
- Это месть? Ты мне так... отомстила?
Она угрюмо смотрит в центр своей чашки, допивая чертов кофе. На дне остается не растаявший сахар.
- Второй раз я все это не переживу! – в сердцах заявляет, громко ударив чашкой о тумбу. Глухой звук эхом отражается от немых стен кухни. В глазах Элис блестят слезы.
- Что именно? – сложив руки на груди, собственноручно удерживаю себя за плечи в какой-то более-менее устойчивой позе.
Подруга смотрит на меня полубезумным, полупустым взглядом. Снова выглядит совсем печально, и снова в глазах вижу слезы. Элис наскоро утирает их кулаком левой руки.
- Знаешь что, это – не моя история, - низким, ровным тоном произносит, недолго подумав, - он ее рассказывать не захочет – его дело. Может, тебе в незнании будет полегче.
- Ты вчера упомянула имя. Маккензи. Кто это?
Она вдруг широко, почти пьяно улыбается. На бледном лице высыхают слезы, пропадает удрученность. Элис молчаливо споласкивает чашку, чересчур пристально наблюдая за сползающим в умывальник кофейным осадком.
- Мы общались с ней так же, как сейчас с тобой. Еще в Портленде. Пока не стала спать с моим отцом. Ну да эта история имеет свойство повторяться. Все, я больше ничего не скажу.
Элис выдыхает, наскоро пригладив волосы всей ладонью, дабы успокоиться. Глаза у нее почти черные теперь. Губы – тонкая полоска.
- Ты поэтому настолько против?..
- Я знаю финал заранее, так не интересно. Я умываю руки.
Нет никакого смысла настаивать на чем-то и в чем-то Элис убеждать, я ведь прекрасно это знаю. Она решительна, и голос, слова, весь ее вид об этом прямо намекает. Решение принято и вряд ли когда-то изменится, не в ближайшее время точно. Не глядя на вчерашние ночные приключения, алкогольную интоксикацию, Керра... не глядя на все вокруг. Мне не пробиться через эту стену. А стоит?
- Элис, я ведь правда его люблю, - тихо, не знаю, зачем, признаюсь ей. Задеваю пальцами синяк на плече, чуть поморщившись. Вот оно – живое напоминание.
Девушка подходит ближе ко мне, с искренним сочувствием заглянув в глаза. Говорит так же тихо:
- Надеюсь, это тебе поможет, подружка.
Я вздрагиваю от едва ощутимого прикосновения к моей ладони. Элис убирает руку.
- Вчера ночью ты просила меня побыть рядом. Говорила, что страшно. И что нужно что-то сделать. Элис, ты ведь даже шанса мне не даешь.
- Вчера за меня говорил алкоголь, - качает головой она, - или слабость. У кого не бывает слабости? Наше общение теперь лишено смысла.
- Ты так это все и закончишь?
Она изгибает бровь.
- А почему ты переживаешь? Ты свой выбор сделала, Белла. Я тоже. Мы квиты.
Я смотрю на Элис в упор. Хочу увидеть то, что она говорит, в ее взгляде. Хочу понять, напускное это все, высокомерное, защищающееся или?.. Или. Девушка не оставляет мне надежды. Она правда так считает.
В глубине квартиры слышится тихий скрип двери. Эдвард появляется на кухне меньше, чем через минуту. У него немного взлохмачены волосы, слегка помялась футболка для сна. Лицо бледное, смотрит он на нас обеих хмуро и вопросительно. Слышал шум?..
- Я приму душ, - избегая любых вопросов сейчас, нахожу причину ретироваться из комнаты. Аккуратно обхожу Каллена, ни на него, ни на Элис больше не обернувшись. Закрываю за собой дверь спальни. И, хоть очень стараюсь сделать это тихо, у меня не выходит.
Еще один глухой, бессмысленный хлопок раздается в апартаментах воскресного Шарлоттенбурга.



«Порше» останавливается немного дальше, чем обычно – в укромной полутьме в ста метрах от подъезда. Сегодня смена Размуса, в ярко-желтом оконном проеме вижу его профиль у стойки консьержа. Играет Бах. Дождь на улице уже закончился.
Эдвард, обернувшись в мою сторону, ничего не говорит – никак не нарушает ни тишину переулка, ни едва слышную симфонию величайшего немецкого композитора. У Сокола сейчас необычный взгляд – и влюбленный, и решительный, и раскаянный, и горький. Он старается не выразить лишнего, но выходит плохо – я замечаю, что Эдвард расстроен и в чем-то даже разочарован этим воскресеньем. Может быть, я просто куда лучше теперь его знаю.
Отстегиваю свой ремень безопасности, повернувшись к нему всем телом. Мое черное пальто сливается с кожей салона. Темно-серая верхняя одежда Каллена контрастирует с обоими. Он вроде бы и спокоен, а вроде бы – донельзя раздражен. Синева взгляда пылает, но огонь этот запрятан в мрачноватой туманной дымке. Она-то и не дает разглядеть все сполна.
- Schönheit.
Моя реакция на это слово, особенно в его исполнении, давным-давно стала рефлексом. Я расслабляюсь сразу же, как его слышу. Поднимаю на Эдварда глаза, и тот улыбается краешком губ. Его лицо светлеет.
Указательным пальцем он легко, очень нежно, касается моей щеки. Гладит кожу.
- Я хотел бы загладить свою вину за этот уикенд, Белла. Как – решать тебе.
- Не ты ли говорил мне, что здесь ничьей вины быть не может?
- Это отнюдь не то же самое, - отрицает, убирая руку. Внимательно смотрит мне в глаза. – На мне ответственность как раз-таки имеется.
Хмыкнув, придвигаюсь ближе к мужчине, перехватываю обе его ладони и несильно сжимаю в своих. Эдвард трепетно придерживает мои пальцы, с приглушенным, но вниманием наблюдая за каждым действием. Смотрит прямо в глаза.
- Ты всегда перетягиваешь одеяло на себя, тебе известно?
- Скорее оно накрывает нас с головой, - морщится Эдвард, - но и это пройдет.
Тут я с ним согласна. Я в принципе со многим теперь согласна, что прежде так отчаянно оспаривала. Эта субботняя ночь и большая часть воскресенья дали мне достаточно пищи для размышлений. И я плодотворно это время использовала, знаю о себе куда больше, чем прежде теперь. И о своих планах, целях и возможностях – тоже.
Утренний разговор с Элис за чашкой злосчастного американо стал катализатором моего мыслительного процесса. Я прислушалась к словам подруги, с иной стороны взглянула на всю ситуацию, так внезапно и несколько комично обернувшуюся со всеми нами. Порой и в киносценарии не придумаешь, а тут в реальности – еще и с невероятной скоростью.
- Мы прекрасно провели время, мне очень понравилось, - как ни в чем не бывало, объявляю Соколу. – И хоть балет ты не сильно жалуешь, я бы повторила.
Переплетаю наши пальцы. Мне нравится мысль, что кожа будет пахнуть его парфюмом, будет хранить его аромат. Это важно, когда впереди снова долгая рабочая неделя и бесконечная воскресная ночь – одинокая.
Эдвард прищуривается, взглянув на меня с высоты своего роста. В его чертах затаилась усталость, но среди нее упорно пробивается любовь. Эдвард по-особенному смотрит на меня в полутьме нашего переулка – привычное место встреч, такое же привычное место расставаний.
- У нас еще много выходных впереди. Я тебе обещаю.
Я подаюсь вперед, некрепко, но ощутимо его обнимаю. Придерживаю за шею, утыкаюсь лицом в плечо, неглубоко вздыхаю. Не хочу пока отпускать – теперь Эдвард, его одеколон и тепло окружают меня полностью, буквально обволакивая собой.
Какое-то время мы проводим в заново воцарившейся в машине тишине. Эдвард размеренно гладит мою спину, я задумчиво массирую кожу на его затылке.
- Когда я тебя снова увижу? – тихонько интересуюсь, первой нарушив молчание. Любые слова в этой темноте звучат сокровенно.
- В среду, моя радость.
Как же я люблю нежность, эту особенную, глубокую эмоцию, с которой он произносит такое словосочетание. Нет подходящего слова, дабы ее описать. Принятие? Благоговение? Любовь.
- Будет здорово вместе поужинать.
- Выберешь место и назовешь мне его, - шепотом произносит мне на ухо мужчина, легко поцеловав мочку. Ему эта идея тоже нравится.
- Приедешь сюда.
- Прямо сюда? – хмыкает, полоснув горячим дыханием мою чувствительную кожу у уха. – Домашний вечер? Ты снова порадуешь меня пастой?
- Зависит от тебя. Выберешь блюдо и назовешь мне его.
Эдвард мягко, довольно посмеивается. Искренне. Ослабевает в его чертах, в его тоне эта извечная удрученная хмурость, озабоченность, задумчивость. Ненадолго, а уступает место беспечной радости. И улыбке, моей любимой, по которой уже успела соскучиться. Она отражается и в синих глазах.
- Mein Schatz.
Нам обоим на пользу эта беззаботность, даже если это всего лишь ее мимолетное дуновение. Эдвард уедет, я останусь здесь, однако нас будет греть мысль о предстоящей среде. Расставание проще пережить, если знаешь, когда оно закончится. И с мыслями друг о друге.
Эдвард говорил сегодня с Элис, я слышала. Вернее, я слышала, как они закрыли дверь на кухню и остались там вдвоем. Изредка я ловила краем уха возгласы Элис, какие-то тяжелые, гулкие удары по столу – вероятно, посудой. А потом воцарилась тишина. Она длилась дольше ссоры.
Элис больше не говорила со мной, когда их с отчимом разговор был закончен. Мне тоже сказать было нечего, мы все уже обсудили. Каждый остается при своем мнении – на данном этапе точно.
Правда, когда Эдвард отвозил ее домой, я все же вышла попрощаться. Элис мне натянуто улыбнулась. Забавно, что я всегда считала ее самой веселой и наивно-нежной девушкой из тех, кого знаю. Оказывается, жестокой Элис тоже умеет быть. Или твердой, тут как посмотреть.
Когда Сокол вернулся, обеспокоенности и в его позе, и на лице стало куда больше. Мы не затрагивали тему случившегося утром, пока он спал, не обсуждали ночь. Все это уже не имеет значения, все это осталось в прошлом. Искренне старались провести оставшиеся пару часов с пользой. Прогулявшись по продрогшему Шарлоттенбургу, вернулись в квартиру, заказали пиццу и досмотрели коллекцию диафильмов. Эдвард переводил не все фразы и говорил несколько механическим тоном, но это не суть важно. Он обнимал меня, я чувствовала его рядом, и этого было достаточно. Помогло мне принять важное решение.
- Белла, я хочу попросить тебя об одолжении.
Каллен отстраняется, утешительно погладив мою спину напоследок. Тянется к заднему сидению, достает из кожаного кармана кресла небольшую темно-синюю папку. У нее плотная обложка, серебристая полупрозрачная надпись «Porsche AG» у края и небезызвестный логотип по центру.
- Автомобиль, - наблюдая за моей реакцией с особой тщательностью, словно бы готовясь к сопротивлению или измененному решению, объясняет Эдвард, - здесь все: цвета, опции, дизайн. Я хотел бы, чтобы до завтрашнего вечера ты отправила мне заполненные бланки. Тогда во вторник утром – это самый лучший день для заказа – я отошлю заявку в Штутгард.
Забираю у него папку, огладив жесткие, скругленные края. Внутри много листов, папка не легкая. Ее поверхность слегка шершавая, удобно держать. И мне нравится цвет – практически в гамме радужки Сокола.
- Как скажешь.
Эдвард старается не показать, что удивлен моим ответом, но у него не выходит. Посматривает на меня с подозрением, медленно кивнув.
- Отлично, Белла. Danke.
Напрасно. Мне не о чем спорить, мы договорились о «Порше», я уже пообещала. И я рада возможности доставить ему удовольствие – именно в той форме, что на самом деле хочет. Я в принципе становлюсь мудрее за этот недолгий уикенд. А может, просто становлюсь собой, перестаю от Эдварда закрываться и искать каждому его шагу объяснение, каждой своей мысли – оправдание. Выбор сделан.
- Я, правда, не уверена, что быстро со всем разберусь, - глянув на папку, все же признаюсь ему, но деловым, собранным тоном, - я напишу тебе, если будут вопросы, ладно?
Удивляю Эдварда еще больше. Он крепко пожимает мою ладонь.
- Само собой, Изабелла.
Мы смотрим друг на друга пару бесконечно долгих секунд. Все еще играет Бах. Мимо машины проходят несколько молодых людей и пожилая фрау с собачкой на зеленой шлейке. Начинается любимый ситком Размуса – уже девять вечера. Множество окон горят в моем четырехэтажном старом доме у Телевизонной башни. Правое крыло, четвертое слева – окно фрау Роззестер, надо как-то зайти к ней, поздравить с прошедшим днем рождения.
Эдвард гладит мое лицо, придержав за подбородок. Аккуратно прикасается большим пальцем к губам, очертив их контур. У него очень откровенное сейчас выражение лица, подрагивают ресницы и с толикой мучения сходятся к переносице брови.
- Ты хотя бы отдаленно представляешь, как сильно я тебя люблю?
Я сокровенно улыбаюсь, кладя ладонь на его колено. Эдвард любит, когда я так делаю, сам всегда стремится к такой позе.
- Это меня и окрыляет, - тихонько признаюсь, не нарушая этой особой, глубокой атмосферы в темном салоне. Цитрусы, сандал, недавний дождь, ночь. И имбирный чай, что мы пили полчаса назад в Шарлоттенбурге.
- Ты знаешь, Изабелла, ты вправе спрашивать меня о чем угодно, - серьезно произносит Эдвард, настороженно, но убежденно глядя мне прямо в глаза. – Напрасно я старался тебя оградить. Теперь новые факты сыплются, как из рога изобилия. Я представляю, насколько это выматывает.
Синева его глаз меня гипнотизирует, от напряжения легко-легко подрагивают его пальцы. Эдвард на пределе своей откровенности этим воскресным вечером, и я ценю его решимость. Но еще больше ценю тот факт, что он все еще рядом со мной. И что это неизменно, пока мы оба не решим иначе. Именно мы оба – остальные идут к черту.
Я утешительно глажу его скулу, затем коснувшись виска. Эдвард пронято хмурится моим прикосновениям. Но взгляд все такой же твердый.
- Все в порядке. У меня нет вопросов.
- Нет вопросов?..
- Вернее, это все сейчас не важно. Чтобы там ни было, если ты говоришь, что оно закончилось – оно закончилось.
Каллен никак не может моим словам поверить. Он хмурится, глубокая бороздка прорезает лоб, в глазах недоумение.
- Ты вправду так считаешь? Прошлое – в прошлом?
- Один умный мужчина говорил мне, что у нас общее будущее. А живем мы в настоящем. Да.
Он глубоко, немного потерянно вздыхает. Засматривается на мою руку, которой все еще глажу его, на мое лицо.
- Мне нравится такая идея, Sonne.
- Мне тоже, - улыбаюсь, обнимая его снова, оказавшись в непосредственной близости от губ. Эдвард с особой нежностью смотрит на меня, неспешно перебирая волосы. Успокаивается, расслабляется и тоже улыбается теперь. Не уголками рта, а как следует, искренне. Это зрелище дорогого стоит – довольный Эдвард.
- Иди сюда, - выдыхаю, подавшись вперед. Неглубоко его целую и ликую, когда решительно и резво мне отвечает. Чуть менее целомудренно, чем обычно. Отстраняется, приглаживает мои пряди обеими руками, с теплой серьезностью смотрит в глаза.
- Я люблю тебя.
- И я люблю тебя, - признаюсь, напоследок приникнув к щеке, - и отпускаю домой. Только осторожно, Эдвард, как хороший берлинский мальчик.
Вот теперь веселю его по-настоящему. Разомлевший от наших объятий и поцелуев, подпитанных приятными откровениями, он больше не хмурится и не думает лишнего. Широко, добродушно улыбается. Крепко меня обнимает, не дав так просто отстраниться.
- Если ты просишь, Schatz.
Я перехватываю его руку, легко пожав. Снова улыбаюсь, снова ему в ответ. Выхожу из машины, осторожно придержав на вечернем ветру дверь. Эдвард смотрит мне вслед, не включая пока даже фары.
Опускает окно у пассажирской двери.
- Следующая пятница, Белла. Полноценные выходные подальше от Берлина, только ты и я. Что скажешь? И ни прошлого, ни будущего – одно сплошное настоящее.
Я наклоняюсь к окну и с любовью смотрю на улыбающееся лицо Сокола. Он просто неотразим.
- Безумно заманчивое предложение.
«Порше» оживает тихим рычанием двигателя.
- Доброй ночи, моя девочка.
- До среды, - оптимистично отзываюсь я. Останавливаюсь у самого подъезда, уже взявшись за дверь. Эдвард срывается с места, мигнув в темноте фарами. Не люблю смотреть, как он уезжает. И в то же время всегда не могу оторвать глаз.
В моей квартире все по-прежнему, всего-то полтора дня прошло, ничего кардинально не изменилось. Но в это воскресенье с рутиной как-то проще справиться, не давят стены, не нервирует заправленная постель. Я оставляю вещи на пороге, разуваюсь, отношу папку на кухонный стол. С интересом рассматриваю ее как впервые, открываю, пролистав пару страниц. С ума сойти, мой собственный «Порше». Все меняется куда быстрее, чем мы только можем предположить. Я так точно.
Добираюсь до середины папки, доставая из ее недр красочную брошюрку нового «Cayenne» - ту самую, что выбрала в спальне Эдварда в прошлые выходные. Мило, что она теперь официально утвержденная реклама авто – и моего в скором времени тоже.
Впрочем, помимо брошюрки в сердцевине папки есть еще жемчужно-матовый конверт. Не вскрытый. Я аккуратно расправляюсь с бумагой, подцепив край конверта кухонными ножницами. Внутри – плотная серая вкладка. И светло-розовая записка – точь-в-точь та, первая, что получила от Эдварда с пионами на второй день после нашей встречи.

«На крайние или не крайние случаи, как ты захочешь, Schönheit. Прошу, пусть будет у тебя – как сострадание к моей слабости. Ich liebe dich».

В серой вкладке из конверта – иссиня-черная пластиковая карточка. Премиальное предложение ведущего немецкого банка с изящным рядком серебристых цифр номера... и подписью Эдварда на другой стороне.




Антрекоты нужно переворачивать каждые пятнадцать секунд. Сочная багровая говядина, схватываясь на сковородке, наполняет кухню новым ароматом. Вкупе с запахом овощной запеканки, вот уже двадцать минут томящейся в духовом шкафу, создает особое настроение. Точно так же, как и всю мою сознательную жизнь его создавал Фрэнк Синатра. Начиная с ноября.
Антрекотам полагается перечно-сливочный соус. Его ингредиенты уже подготовлены на кухонной тумбе, за исключением бренди из оригинального рецепта. Бренди сегодняшним вечером не потребуется – не хочу, чтобы хоть что-нибудь отвлекало нас или искажало внимание. Понедельник и вторник, как и повелось, выдались двумя нескончаемо долгими днями.
Это наш вечер. Наша среда. Ничего лишнего – и ничего, что нельзя решить, но о чем так тяжело думать.
Звенит таймер духовки. Я переворачиваю антрекоты на другой бок. С помощью прихватки достаю стеклянное блюдо с овощами из духового шкафа. Сырная корочка получилась в самый раз – хрустящая по бокам и мягкая в центре. Мне давно так хорошо не удавалась овощная запеканка.

«Водитель, пожалуйста, взгляни вместо меня,
Потому что я могу и не вынести того, что увижу.
Я всё ещё в тюрьме, и ключи у моей любимой.
Только простая желтая ленточка освободит меня».

Звонок в дверь. Я наскоро переворачиваю антрекоты еще раз, изумленно оглянувшись на часы. Но они в этом споре правы – семь вечера, точно, как мы договаривались.

«Вини во всем меня,
Если я не увижу желтой ленточки на старом дубе».

Я вытираю руки полотенцем и оставляю мясо на сковороде, чуть уменьшив огонь. Овощи остывают на деревянной подставке. Аромат, соединяясь воедино, теперь полноправно царствует на кухне. Улыбаюсь как ребенок, когда иду Эдварду открывать. Каждый его приход, каждый вечер вместе – это особый вид личного, реалистичного, глубокого и повседневного чуда. Полного радости, само собой.
Он стоит на пороге в привычном мне темном пальто. Бежевый пуловер «Lacoste», черные брюки, растрепавшиеся от ветра волосы. И довольная, игривая улыбка – словно бы весь вечер его априори удался, раз я открыла эту дверь. Безумно люблю едва заметные ямочки на его щеках, когда так улыбается. И этот наполненный обожанием взгляд. Благодаря Эдварду я знаю истинное значение слова «обожание» в принципе – и оно абсолютно взаимно.
Я подхожу первой, не жду, пока переступит порог. Прижимаюсь к нему прямо в коридоре, быстро, но горячо поцеловав в щеку. Цитрусовая симфония. Я скучала.
- Привет-привет, моя красота, - Эдвард посмеивается моим резким жестам, ласково придержав за талию, - даже войти мне сегодня не дашь?
- Мой тайминг сегодня хромает, - отстраняюсь, только теперь подметив, что в руках у Сокола бумажный крафтовый пакет с эмблемой той самой кондитерской. – Там антрекоты горят.
- Антрекоты горят? – и удивленно, и весело переспрашивает Эдвард, игриво препятствуя моему уходу, удерживая рядом с собой.
- Если их не переворачивать – быть беде, - ускользаю от его руки, подавшись назад, к кухне. – Проходи, Эдвард. Я скоро закончу.
Сокол смеется, отпускает меня. Грациозно проходит в мою прихожую, закрывает за собой дверь. Быстрым шагом возвращаюсь к плите, где уже угрожающе шипит говядина. Но уменьшенный огонь ее спас – мясо не пригорело, ужину быть. Оба антрекота переворачиваю деревянной лопаткой за один раз. Поливаю запеканку лимонным соком из заранее подготовленной дольки. Выливаю сливки в небольшое блюдце, добавляю горчицу, сушеный чеснок и смесь перцев. В последний раз переворачиваю антрекоты. Взбиваю соус, стремительно темнеющий до приятного темного бежа и сливающийся в единую консистенцию.
Так увлекаюсь своей новообретенной работой, что даже не пугаюсь, почувствовав руки Эдварда на талии. То ли знаю, даже подспудно, что это он, то ли всему виной соус – он не терпит отлагательств.
- Синатра?
У него мягкий, бархатистый тембр, совершенно расслабленный. И теплые, широкие ладони, что так приятно меня обнимают.
- Фрэнк – лучший.
- Не думал, что тебе нравится старая школа.
- Некоторые люди вне конкуренции. Вот ты, например.
Откидываю голову Эдварду на плечо, с улыбкой подмечая такую откровенную его близость. Я в принципе не могу с ним не улыбаться – не теперь, когда наконец среда, когда наконец он тут, и это наш долгожданный домашний ужин.
- Даже так? – игриво уточняет Каллен. Уже недвусмысленно обнимает меня, касаясь практически всем телом. Это невозможно игнорировать.
- Абсолютно, - с псевдо-серьезным тоном заявляю. Поднимаю на Эдварда глаза. – Антрекотам нужно минут шесть, чтобы подышать. У нас есть время обсудить этот факт подробнее.
- Ты обворожительная хозяйка, моя радость.
Я прищуриваюсь
- То есть хорошо смотрюсь на кухне?
- С антрекотами, - хохочет Эдвард, ласково огладив мою щеку, - ну-ну, красота, я из лучших побуждений. Мне давным-давно никто не готовил.
Он говорит это весело, никак не меняясь в лице. Может быть, синие глаза чуть внимательнее, чуть теплее – Эдвард правда благодарен. Я снова чувствую эту бездонную, исчерпывающую нежность.
- Я это исправлю, - тихо, но твердо ему обещаю.

«Сейчас весь автобус аплодирует,
И я не могу поверить тому, что вижу:
Сто желтых ленточек вокруг старого дуба.
Я возвращаюсь домой».

Сокол меня целует. И легко, и многозначительно, совсем недолго, но крайне ясно. У меня слегка саднят губы, когда отстраняется. О чем мы здесь говорили?..
Эдвард мило прищуривается от моей внезапной рассеянности. Приглаживает волосы, заботливо убрав прядку мне за ухо.
- Я буду хорошим мальчиком и не стану мешать, Schönheit. Или помогу, если моя помощь требуется. Что мне сделать?
Я оглядываюсь на кухонный стол, сиротливо пустующий у неширокого окна. Время мне сегодня явно не подвластно.
- Тарелки. И приборы, если можно.
Каллен с готовностью оборачивается к кухонному шкафчику, без труда отыскивая в нем все необходимое. Не только я знаю его кухню – Эдвард тоже знает мою. Это дорогого стоит, если учесть, как мало мы вместе. Хотя все это до боли относительные понятия – что для одного мало, для другого – вся жизнь. Я точно знаю Сокола куда больше, чем два месяца.
Заканчиваю с антрекотами, переложив их на белое блюдо для подачи. Тарелочка с соусом перекочевывает туда же. Итальянская овощная запеканка, как учила меня бабушка Мари, ставится на стол последней – под стать гарниру. Эдвард, сервируя стол, улыбается краешком губ круглому стеклянному блюду овощей.
- Сырная корочка, - объясняет мне. Так очаровательно и просто, что нет никаких сил.
Я делаю себе еще одну мысленную пометку.
Два невысоких стакана, несильно расплескиваясь внутри стекла, наполняет яблочный сок. Я искренне хотела бы узнать, почему в Германии он не похож ни на один другой в мире. Если это особый сорт яблок, готова покупать только их.
Приглушаю Синатру, продолжающего свой концерт из iPod. Песня теперь – «New York, New York».
Эдвард галантно отодвигает мне стул, придвинув его, когда занимаю свое место. С неподдельным удовольствием смотрит на остывающие блюда.
От света яркой желтой лампы его волосы отливают золотистым блеском. Ровная кожа лба и скул, легкая, удовлетворенная улыбка, длинные черные ресницы и синие до самой бездонной глубины глаза. Я разглядываю его как любимую картину – порывисто, будто тайком, но абсолютно откровенно. Сложно представить, что обычно мы ужинаем порознь – так эстетично и без толики фальши вписывается Эдвард в обстановку моей кухни, моей квартиры и мою жизнь.
- Ты приготовила чудесный ужин, Белла. Спасибо.
- Ты еще даже не пробовал.
- А уже знаю, - горделиво докладывает Эдвард, добродушно коснувшись моей ладони. Пальцы у него теплые – и мне тепло.
- Тогда можем приступать – и подтвердить твое мнение, или опровергнуть, - улыбаюсь я, надрезая сырную корочку овощной запеканки. Сокол с готовностью подает мне свою тарелку.
Без лишней скромности стоит признать, что запеканка идеальна. Одно из моих любимых домашних блюд, потому, наверное, и без изъяна. А еще отлично дополняет антрекот. Наливаю немного перечного соуса и на овощи – дельное решение.
Эдвард следует моему примеру, мечтательно прищурившись вкусу говядины. Он любит ее больше других видов мяса, это я уже знаю. И овощи любит. И сырную корочку. Попадание в десятку, а стало быть, ужин удался. Хороший все-таки день, среда.
- Божественно, солнце.
- Спасибо большое, Эдвард. Антрекоты все же выиграли свой бой.
- Я рад, что мой приход не помешал, - усмехается мужчина, отрезая кусочек мяса и щедро обмакнув его в перечный соус.
- Ты всегда заканчиваешь в начале седьмого? Я думала, шутки про немецкую пунктуальность – это шутки, пока ты не подтвердил их реальность своим примером. А я последнее время нерасторопна.
- Ты наслаждаешься этой жизнью без спешки – хорошая черта. А во мне не так и много немецкой крови, - хмыкает Каллен, положив себе еще запеченных овощей, - но приходить вовремя я люблю, ты верно подметила. А из офиса обычно ухожу минут в двадцать седьмого. Иначе команда не расходится.
- И потом работаешь дома?
- Если есть незаконченные дела по проекту. Да и дома не хуже, - щурится он, - впрочем, только не в спальне, там плохо работается. С недавних пор.
Я усмехаюсь, легко тронув его ногу под столом. Эдвард смотрит на меня в упор, гипнотизируя взглядом. А потом наливает нам еще яблочного сока.
- А ты любишь работать из дома?
- Обычно – да. Если совсем нет вдохновения или настроения, иду в кофейню. Капучино питает идеи.
- Американо, - не соглашается Эдвард, улыбнувшись краешком губ, - вот что питает идеи. Черное, яркое, простое – зачастую такая на поверку гениальность и есть.
- Ты удивительно легко совмещаешь рациональный подход и творчество.
- Люблю то, что делаю, - пожимает плечами он. А потом улыбается, нежно, но многозначительно, - и тебя. Еще одно непаханное поле вдохновения, Schatz.
Мне чудится, я все же краснею.
- Ах да, еще в тебе отлично уживаются романтик и реалист.
- С тобой я предпочитаю быть романтиком.
Я по примеру Эдварда кладу себе на тарелку вторую порцию овощной запеканки. Он подмечает, что прежде всего выбираю из пестрой запеченной массы томаты. Хорошие запеченные томаты – особый вид любви.
- Раз уж мы о романтике, может быть, расскажешь, что будем делать на выходных? Я взяла отгул на пятницу, как ты просил.
Сокол благодарно кивает, но взгляд освещают искорки хитрости.
- Не хочешь сюрприза?
- Я люблю сюрпризы. Особенно наедине с тобой. Но неплохо бы знать, что взять с собой.
Эдвард выдерживает непродолжительную паузу, отложив приборы и оценивающе на меня поглядев. Что-то борется в его взгляде, когда складывает руки на груди. Давит в себе улыбку? Мне кажется, даже крокодильчик «Lacoste» улыбается с особым подтекстом.
Я тоже оставляю приборы, тоже на него смотрю. Терпеливо, но с ожиданием. Эдвард сдается.
Он берет с края стола свой мобильный, открыв одну из вкладок. Вот теперь не скрывает улыбки, хоть и выжидательной, я бы даже сказала, настороженной. Передает телефон мне.
На темном экране стандартное послание крупной авиакомпании. И электронная версия билетов.
- Стамбул? – ошарашенно уточняю я. Хоть черным по белому выведенный пункт прибытия и очевиден, это кажется хорошей шуткой.
- Подальше от Берлина, - примирительно замечает Эдвард, проследив за моей реакцией и, кажется, оставшись удовлетворенным. – Родина менемена, кофейный рай. То, что нам нужно, Schönheit, как считаешь?
Я зачарованно смотрю на электронные билеты еще пару секунд. Картинка, само собой, не меняется. Зияют черными переплетениями схемы QR-кода.
- А я еще думала, как нам поговорить о твоем подарочном конверте с кредиткой...
Эдвард забирает у меня телефон, заблокировав его и отложив обратно на прежнее место. Протягивает руку и мягко пожимает мои пальцы, когда отвечаю на его просьбу. Касаюсь теплой ладони, едва уловимо отдающей сандалом.
- Карточка – всего лишь пластик, дай ему сослужить свою службу и порадовать тебя. Ты облегчишь мне жизнь, если примешь ее, Белла. А уикенд на то и уикенд, чтобы проводить его как следует – и в запоминающихся, любимых местах. Разве нет?
Я хочу сказать ему, что удивлена. Что у него все просто и легко, а у меня так складно не получается. Еще неделю назад мы говорили о «Порше», в понедельник я отправила ему бланки, как и просил. Эдвард прислал мне подтверждение предзаказа вчерашним вечером, скоро у меня будет свой – его – автомобиль. Porsche Cayenne Coupe, вишневый металлик. Пластиковая карта была следующим шагом. Теперь – Стамбул. Шаги уже семимильные, никаких длинных, спокойных дистанций – вперед и только вперед.
Я хочу многое сказать, но внезапно понимаю, насколько это малозначимо. Все, что в эту секунду приходит в голову. Эдвард был прав, так называемое «благоразумие», придание нормальности, подстройка ситуации под какие-то стандарты... а какого, собственно, черта?
Может, так на меня повлияла ситуация с Элис и прошлая суббота. А может, это просто результат общения с Соколом, убеждать он умеет. А я хочу, чтобы меня убедили?.. Да.
- Подозрительная тишина, Schönheit.
В его смешливом тоне, натужном раскрепощении есть капля нервозности, она от меня не укрывается. Он готов к долгому разговору, даже если устает от них. Правда, в этот раз – напрасно.
- Мы полетим в пятницу?
Мужчина медленно, считывая каждую мою эмоцию, кивает.
- В час дня.
- Я никогда не была в Стамбуле, Эдвард.
Он пока не слишком доверяет происходящему, но уже надеется на победу без боя – я ведь говорила, что не хочу больше воевать.
- Он многим городам даст форы. Тебе понравится.
- Ты бывал там раньше?
- В основном по работе, несколько раз, - убедившись, что опасность долгого разговора миновала, Эдвард расслабляется, легонько улыбаясь. Мне очень дорого его хорошее настроение.
- Тогда я рассчитываю на экскурсию. Думаю, с гидом мне повезло.
- Все будет на высшем уровне, моя девочка, я прослежу, - весело обещает Каллен. Тепло пожимает мою ладонь, переплетая наши пальцы.
- Vielen Dank (спасибо большое), Эдвард.
Он привычным жестом, будто это давным-давно в порядке вещей, целует тыльную сторону моей ладони. Я мгновенно успокаиваюсь – не успеваю даже об этом подумать. Ничего не имеет значения, если Сокол здесь и я его чувствую. Вот уж точно.
Мы заканчиваем ужин, переключившись на повседневные темы. Эдвард расспрашивает меня о рецепте запеканки. Я шучу, что это семейная тайна. Он с толикой брезгливости щурится, усмехнувшись.
- Стоящая тайна. У моего деда семейной тайной был рецепт Blutwurst – кровяной колбасы. Будь великодушна, Изабелла.
- Это особый случай, не поспоришь. Так и быть, запишу тебе.
Фрэнк Синатра бархатно выводит следующий куплет очередной песни. С чувством и любовью.

«Странники в ночи
Чужие прежде,
Ловят взгляд в ночи
В немой надежде
Повстречать любовь,
Пока не встал рассвет».

Эдвард ставит чайник, я убираю со стола. В крафтовом пакете оказываются тарталетки с абрикосами, шоколадом и золотистыми сахарными вензелями. Произведение искусства, а не десерт.
- Я когда-нибудь перестану тебе удивляться?
Сокол целует мои волосы, привлекая к себе. Ровно, умиротворенно выдыхаю, прижавшись к нему. С Эдвардом спокойствие – это почти данность. Даже если некоторые особо неспокойные моменты случаются по причине того, что я с ним.
- Абрикосы спасут мир.
Глажу его спину поверх пуловера, проникаясь легкой шершавостью ткани.
- Скорее ты. Спасибо.
- Ну что ты, моя радость.
Мы пьем чай под размеренный, воодушевленный голос Синатры, эта его знаменитая песня создает особое настроение. Вечер подслащают абрикосовые тарталетки – настолько же вкусные, насколько и красивые. Сокол изредка поглядывает на меня с любованием. Самым настоящим.
- Зовом женских глаз заворожённый, вмиг твоей улыбкой опьянённый, сердцем понял я: без них мне жизни нет, - повторяет вслед за Фрэнком своим тронутым, глубоким баритоном.
- Эдвард...

«Мы брели в ночи.
До первых слов
На нашей встрече в той ночи
Два одиноких сердца
Грели лишь мечты.
Разве ж знали мы...»

- Жар объятий, сласть забвенья, всё пришло к нам, как спасенье, - погладив меня по щеке, продолжает напевать Сокол, подхватывая две следующие строчки за Синатрой. Будет теперь моя самая любимая песня.
- С той ночной поры мир — это я и ты.
Не могу больше. Отставляю свою чашку, поднимаюсь на ноги и, точно так же, как тогда, на лужайке перед Рейхстагом, подхожу к Эдварду. Он выдвигает свой стул, освобождает мне место. И с готовностью, с удовольствием даже забирает к себе на колени. Улыбается в мою шею – чувствую кожей, пригладив волосы.
Сама с собой я условилась в этот вечер не поднимать сложных тем – сложностей у нас в принципе хватает, делаю их таковыми я или нет, зачастую многие вещи априори непростые. И все же не могу не спросить.
- Эдвард.
Он смотрит на меня поверх чашки, мягко и внимательно. Синатра остается на заднем плане.
- Да, Sonne?
- В День Благодарения все в силе? Ты не передумал?
Мы не обсуждали все это в ставших традиционными смс-переписках. Мы в принципе ни о чем подобном не говорили после моего возвращения домой в воскресенье. Насколько мне известно, со мной Элис больше говорить не намерена – пока так точно. А с отцом?..
Эдвард слегка хмурится, но в целом все так же спокоен. Убирает с тарталетки вензель, некрепко сжав его пальцами.
- Нет. А ты?
- Нет. Но я совру, если скажу, что не переживаю.
- Я все время буду рядом, - заверяет он, отложив сахарное украшение на край тарелки, - мальчики готовы с тобой познакомиться и я благодарен за твой настрой познакомиться с ними. Знаешь, Изабелла, для меня это очень важно.
- Я понимаю. Поэтому и беспокоюсь. Что все пройдет не так гладко.
Бессмысленно лгать самой себе уверениями, что Элис и ее слова остались где-то позади, в темноте той субботней ночи, в алкогольной дымке. Они глубоко засели у меня внутри. Еще и подкрепленные этой немой, странной картиной Фабиана. Мне кажется, он похож на Элис. Он меня не примет.
Эдвард немного мрачнеет, но быстро справляется со своими эмоциями. Говорит спокойно и участливо:
- Мы можем обсудить это ближе к двадцать пятому числу. Выходные – только наши, Schwalbe. Босфор отлично справляется с тревогой и лишними мыслями. Только мы вдвоем, только день сегодняшний – как я и обещал.
- Хорошая идея, - чувственно глажу его скулу, затронув и висок, и щеку большим пальцем. Эдвард проникновенно смотрит на меня, принимая каждое касание, каждое движение. Чуть приоткрыты его губы. Из глубокого и ровного дыхание становится более поверхностным. И знакомо дрожат черные ресницы.

«С той былой ночи
С тобой мы рядом
И навек близки
Тем первым взглядом.
С той ночной поры
Мир — это я и ты».

Я наклоняюсь и медленно, глубоко Эдварда целую. Обвиваю за шею свободной рукой, прижимаюсь еще ближе. Помимо своего собственного, у него вкус абрикоса и бергамота. Цитрусы оттеняют любые запахи, бесплотной тенью сопровождая каждое его ответное движение. И рой мурашек посылают по моей спине, когда Сокол негромко, низко стонет. Слегка поджимает губы.
- Schönheit...
- М-м-м? – касаюсь носом его щеки, веду затейливую линию кончиками пальцев от подбородка к солнечному сплетению. Какой же все же приятный на ощупь этот пуловер.
- У меня нет... – он прочищает горло, глубже вдохнув. Хмурится. – У меня нет презерватива сегодня.
Я недоуменно моргаю, не сразу поняв смысл такого заявления. Наверное, напрягаюсь – Эдвард утешительно гладит мою спину. Во взгляде и раскаяние, и недовольство.
- Непродуманно получилось, извини.
Я глубоко вздыхаю, отгоняя лишние мысли. Кладу обе ладони на его лицо, глажу кожу, привлекая внимание к каждому своему слову. Мягко, но откровенно Эдварду улыбаюсь.
- Я рада просто быть с тобой. Так или иначе. Все в порядке.
Он не кажется особо утешенным, но благодарно мне кивает. Вместо ответа ласково целует мои скулы, обжигает горячим дыханием висок.
- У тебя есть особые планы на завтрашнее утро?
- В девять у нас конференция в «Discord» с Эмметом и еще парой редакторов.
Эдвард целует теперь мой лоб у линии волос. Его руки надежно, но тепло обнимают меня за спину. Это приятно.
- Я уйду в восемь. Я могу сегодня остаться здесь?
Растерянно усмехаюсь, прикрыв глаза от его продолжающихся прикосновений. И поцелуев, само собой. Эдвард делает это едва ощутимо, как дуновение ветерка, но очень тепло. Нежусь.
- Если тебе хочется.
- Мне хочется.
- На всю ночь?
- На всю ночь, - эхом отзывается, притягивая меня ближе, обнимая теперь как следует. Чувствую, как немного жмурится у моего плеча. Утешающе глажу его спину.
- Я обожаю спать с тобой, ты знаешь? Просто спать. Это... удивительное спокойствие. Безопасность.
- Я говорил тебе, любимая, ты всегда можешь рассчитывать на мою защиту. От чего угодно. И особенно ночью.
Улыбаюсь в его волосы, поглубже вдохнув умиротворяющий аромат – и одеколона, и его кожи. Вечер становится лучше некуда. Эдвард остается.
- Интересное слово – «unwiederholbar», - припоминаю надпись на его пижаме с соколом, что хранится в моем шкафу – символично, что у нас обоих есть такая вещь в квартирах друг друга, - тебе подходит.
- Совсем нескромное прозвище.
- Долой надуманные стандарты, - усмехаюсь, нежно его погладив. Эдвард поднимает на меня глаза, совсем немного, но блестящие от влаги. За мгновенье.
- Да уж, Изабелла...
В половине одиннадцатого я выключаю прикроватную лампу, поворачиваясь к Эдварду. Он лежит на второй подушке моей постели, и задумчиво, и несколько грустно глядя на меня. Синие глаза немного светлеют, когда обнимаю его, придвинувшись ближе. Сегодня Сокол не совершает лишних и решительных движений сам, отдает мне такое право. Глажу его волосы, бледноватую кожу лба. Кончиком указательного пальца провожу линию вдоль брови.
- Все в порядке? Мне кажется, тебя что-то тревожит.
Я спрашиваю осторожно, ни на чем не настаивая. Эдвард погрустнел буквально за пару минут, прежде я даже приняла это за особую проникновенность ситуацией, последнюю стадию расслабления. Но теперь очевидно, что это не так. Что есть что-то.
- Мне с тобой очень хорошо, Schönheit.
У него усталый, но теплый тон. И улыбается он искренне, но печально. Непривычное зрелище после нашего жизнерадостного ужина.
- Это повод для грусти?
Он посматривает на меня снисходительно, как на ребенка.
- Это повод для самой большой радости. Ну что ты.
Я не буду выпытывать. Мне кажется, он этого опасается, пусть и невесомо, устало. Среда – хороший день. Пусть и ночь среды будет хорошей.
- Я рада, что ты остался, - прижимаюсь к нему, с удобством устроившись так близко, как это только возможно. Легко целую его шею, когда Каллен укрывает нас обоих одеялом, надежно обнимая мои плечи.
- Это было эгоистично, я знаю, - тихонько фыркает он, - но ты не представляешь, какие в Шарлоттенбурге длинные и одинокие ночи.
- Сегодня одиночество никому не грозит, - целую край его челюсти, неглубоко вздохнув, - обещаю. Спокойной ночи, Эдвард.
Он аккуратно гладит мои волосы по всей их длине. В голосе звучит улыбка:
- Добрых снов, моя радость.
Эдвард засыпает быстрее меня – наверное, впервые за все наши совместные ночи. Я чувствую, как расслабляется его тело, выравнивается дыхание и пропадает на лице едва заметный отпечаток грустной хмурости. Эдвард моложе, когда спит. Беззащитнее, но будто бы и сильнее за счет этого величавого, ненадуманного спокойствия. Хорошо, что рядом со мной искореняется его тревога – как бы самодовольно и самоуверенно такое ни звучало – по крайней мере, это сделать для него я могу. Уже хорошо.

«С той былой ночи
С тобой мы рядом
И навек близки
Тем первым взглядом...»

- ...С той ночной поры мир – это я и ты, - тихо-тихо, почти неслышно, выдыхаю я. Тоже закрываю глаза.

|| Следующая глава