Райдо (ᚱ) — пятая руна всех футарков.В старшем футарке называется Raidō, что на прагерманском означает «долгий путь/путешествие»

У моего дома останавливается черный «Мерседес». Представительский класс, метка такси, водитель в рубашке – в лучших традициях немецкого сервиса. И тот единственный вариант общественного транспорта – если можно его так назвать – что мне позволяет Эдвард.
Я не задаю лишних вопросов. У меня на это сегодня просто нет сил.
Дежурно здороваюсь с новым консьержем на смене, которого прежде не видела. У него красивое восточное лицо, огромные серые глаза, отнюдь не восточные, темные волосы с яркими проблесками седины. Мне кажется, это один из немецких турков – или турецких немцев, тут уж как посмотреть – ставших типичным явлением не только Берлина, но и всей Deutschland. Мужчина мне вежливо улыбается, кивнув в ответ. На его бейдже странное имя, точнее не немецкое. Серьдарь? Сердаар? Не знаю. Мужчина невозмутимо переворачивает газету на следующую страницу.
Таксист, в отличии от консьержа, не улыбается вовсе. Он очень сосредоточен на дороге, практически не замечает меня и изредка переключает каналы радио. Вокруг нас бурной, но тихой рекой льется немецкая речь.
Я не говорю мужчине, куда мы едем, а он не уточняет. У него в навигаторе заранее забит адрес. И это, на самом деле, удобно. Я не знаю, говорит ли водитель по-английски. Немецкий в таких ситуациях всегда становится моим личным проклятием.
Откидываюсь на спинку своего сидения. Кожа мягкая, прохладная, иссиня-черная – авто в идеальном состоянии, ни потертости, ни скола. Даже намека на крошки нет. И приятный аромат какого-то освежителя воздуха. Все-таки, это и вправду удобнее метро.
Мы объезжаем по кругу Телевизионную башню. Тот самый спуск в подземку я вижу слева, под яркой вывеской какого-то бара. Навевает воспоминания. Тихонько улыбаюсь, пусть устало, но искренне, в затонированное заднее стекло.

Пять кофейных роз. Три молочные, с нежно-розовыми прожилками ближе к центру. Терракотовые орхидеи по краям. И скумпия, пышными охапками разбросанная в разных частях букета. Она лучше всего контрастирует с дымчато-розовой упаковочной бумагой. И бордовой ленточкой, нежно обернувшей цветы.
- Добро утро, любимая.
Я слышу его голос и все внутри как будто... оживает. Просыпается, скидывает эту ночную дымку тревоги, распускается. Чаще стучит сердце.
- Доброе утро, Falke. Господи, неужели оно все-таки наступило?..
Эдвард с пониманием относится к моей фразе – и тону, что в конце этой фразы срывается. Его баритон становится еще нежнее.
- Любая ночь кончается рассветом, даже самая темная. И наступает утро. Как ты, моя красота?
Рядом с букетом открытка на плотной бумаге светло-серого цвета. На ее обложке минималистичное черное сердце, нарисованное одной линией перьевой ручки. А внутри той же ручкой и размашистым, резким почерком небольшое послание. Я провожу по местам на буквах, где ручка давила сильнее всего, кончиками пальцев. Чувствую эти углубления. И чувствую – вижу даже – как именно Эдвард это писал.
«Весна моя,
красота моя,
торжество мое,
моя любимая картина,
мой поток радости,
Schwalbe».
- В шоке, если честно...
- Не свежие розы?
- Эдвард, - качаю головой, словно он может меня увидеть. Утыкаюсь лбом в собственную ладонь, прикрываю глаза. Слушаю его голос и чувствую аромат цветов. Успокаиваюсь.
- Твои подписи к цветам... у меня нет слов.
- Как раз это – слова Сулеймана, Изза. Муххиби, не мои. Но он очень точно отразил мои чувства.
- Очень красиво.
Он хмыкает, принимая такой ответ. В голосе снова улыбка, но теперь – смущенная.
- Не поспоришь. И все же, что случилось?
- Я не понимаю, как ты узнал про браслет.
Эдвард и бровью не ведет, говорит все так же ровно и умиротворенно. Просто.
- Ты меряла его.
- Но не при тебе. Вернее, тебя не было рядом от слова совсем, Эдвард. Я начинаю бояться таких открытий.
- Я говорил по телефону, видел тебя в том бутике. Потом зашел в него и просто спросил продавца. Никаких тайн и секретов.
- Зачем?..
Он кажется недоуменным. Я могу поклясться, что хмурится.
- Тебе не нравится?
Браслет-чокер со вставками черного жемчуга, переплетениями серебряной паутинки и полусферами из розового золота сиротливо лежит на тканевом пакетике, в котором я его нашла. Можно носить как чокер – в один оборот, а можно, как браслет – если в два. Я так и мерила. Так он и застегнут.
- Нет, он... – вздыхаю, стараясь совладать с внезапно проснувшимися эмоциями, - я просто... он такой красивый, Эдвард. Спасибо.
Он примечает малейшие нотки чувств в моем голосе.
- Не за что. Я надеюсь, он немного, но поднимет тебе настроение.
За окном все тот же дождь. Я закрываю глаза. Тяжело, невесело усмехаюсь. Я ужасно устала, но, мне кажется, не смогу отдохнуть. Спать так точно больше не стану – меня подбрасывает на постели, не могу лежать. Она слишком, слишком пустая.
- Скажи мне, как прошла ночь у вас? Только честно.
- Все спали, Изза.
- Правда?
- Да. И даже я. Все неплохо.
- Фабиан, он... как он?
- Еще спит, - голос Эдварда становится чуть тише при упоминании сына, мягче, - отдых пойдет ему на пользу. И Гийому бы тоже – но он с семи, кажется, занят на кухне с Элис.
- Элис еще у тебя?
- Да. Она осталась на ночь и на завтрак, и... Белла, мы можем пообедать вместе сегодня? В любом месте, что ты выберешь. В то время, когда скажешь. Детям есть, что сказать тебе – и мне тоже. Что думаешь?
Я редко слышу Эдварда в волнении. Не том, когда что-то угрожает его близким или переворачивает с ног на голову работу компании, а в общении со мной. На спокойствии и мудрости Сокола все держится. Держалось?.. Мы перешагнули ту субботу, к черту ее. Держится. И в такие моменты, когда настолько откровенен со мной, я понимаю, как сильно я Эдварда люблю. И что все, что делаю, все, что сделаю – имеет под собой одну цель. Чтобы ему было хорошо.
Я боялась прежде знакомства с его детьми. Я знала, что легко не будет, но и не догадывалась, как сложно выйдет по итогу. Однако в этой сложности все обрело свой смысл. Гийом доверился мне, как и Фабиан, спустя всего сутки. Никому из нас не было просто – и не будет. Но теперь, кажется, у нас есть шанс – и желание! - попробовать. Просто попробовать друг другу поверить.
- На самом деле, я плохо знаю места для ланча.
Явно ожидавший услышать что-то другое после «на самом деле», Эдвард резко выдыхает. Не прячет от меня свою эмоцию.
- Я могу выбрать?..
- Твой выбор ограничит бронь столов. Сегодня суббота.
Он облегченно, смешливо выдыхает.
- Schwalbe...
Я до безумия хочу оказаться сейчас рядом. Просто его почувствовать. Браслет, цветы, тарталетки с мандаринами в коробке из той самой кондитерской – это все прекрасно. Но я хочу Эдварда – из плоти и крови. И не глядя на то, что я устала, не глядя на то, что не знаю, куда нам всем дальше идти... этой ночью в который раз убеждаюсь в правильности своего выбора. Она – одна из последних в моей квартире. В одиночестве.
- В два часа? Что скажешь?
Сейчас половина двенадцатого. Времени еще достаточно.
- Хорошо. Только... скажешь мне адрес?
Эдвард не настаивает, не задает прицельных вопросов. Он тоже учится сдерживать свой доминирующий характер. Мне кажется, что я – одна из тех немногих, с кем Эдвард не дает карт-бланш своей жесткости.
- Если я закажу такси? Договоримся?
- Да. Спасибо, Эдвард.
- Ну что ты, Schönheit, боже, - он неглубоко вздыхает, некоторое время помолчав в трубку. Я тоже не хочу ее класть. Перебираю пальцами звенья браслета.
- Знаешь, а я рада, что ты зашел в тот магазин. Он потрясающий – браслет, я имею ввиду.
- Если ты будешь говорить мне, что тебе нравится, Изза, оно куда быстрее станет попадать к тебе.
- А если мне нравятся сюрпризы?
Он усмехается.
- Их никто не отменял – так или иначе. Поверь мне.
- Я верю, - улыбаюсь в трубку.
И он знает, что я улыбаюсь.
- До встречи, Эдвард.
- До встречи, Liebe.

Такси останавливается на какой-то улице в районе Митте. Водитель завершает заказ, отправляя в систему оповещение. Я знаю, что оно тут же придет Эдварду. И не заставляю никого из мужчин ждать – выхожу из авто, сумев практически безупречно сказать: «Данке шон». Закрываю дверь, поежившись от ноябрьской погоды и задумчиво осмотрев монументальный фасад дома. В нем полно каких-то магазинчиков, но вот ресторан вижу далеко не сразу. Вернее, вообще его не вижу – подмечаю только спускающегося по ступеням входной группы Эдварда. В черном пальто, по традиции не застегнутом, он видит меня среди многолюдной улицы. Улыбается.
В одну-единственную секунду я забываю обо всем. И сложном, что было, и сложном, что будет... и даже о каких-то тревогах, что сейчас не имеют никакого значения. Я смотрю на Эдварда, что идет ко мне – и не вижу никакого смысла оставаться на прежнем месте. Не хочу больше ждать.
Тремя быстрыми шагами я подхожу к нему, ничего не говоря и не спрашивая. Крепко, тревожно обнимаю, прижавшись щекой к груди. Эдвард в свободной серой кофте впервые за долгое-долгое наше время вместе. И ни воротничков, ни пуговиц, ни жесткой материи, ни запрятанных швов. Он пахнет апельсинами и домом. Кофе немного, разве что... но домом больше. Нашим.
Я так сильно к нему прижимаюсь, что сперва даже не знает, как подступиться ко мне, чтобы обнять в ответ. Гладит по спине, по плечам, пальцами путается в прядях. Улыбается, поцеловав мой лоб. Много, много раз.
- Ох, Schönheit, - изумленно, сдавленно шепчет, когда касаюсь губами его шеи, прямо над местом пульсации артерии, - ты соскучилась... я верю, что соскучилась...
Чувствую, как дрожат его пальцы на моей талии. И как крепче становятся наши объятья.
- Надо заканчивать с этим... со всем, что разделяет...
Он улыбается моим бормотаниям, размеренно, утешающе поглаживая мою спину. Накрывает подбородком мою макушку, старается дышать чуть ровнее, спокойнее. И меня призывает.
- Уже закончили. Обещаю.
Я не стесняюсь своих эмоций сегодня. И понимаю теперь, почему так все равно на них зачастую было Эдварду. Он научил меня выражать чувства. И он научил меня любить. Я до его появления в своей жизни, выходит, о любви вообще ничего не знала – ни к партнеру, ни к детям, ни к себе.
Поднимаю голову, мягко коснувшись его щеки правой рукой. Эдвард сразу же опускает на меня глаза. В них совершенная нежность. И бесконечная теплота.
- Я люблю тебя.
Сокол тихо выдыхает, ближе наклонившись к моей руке. И чуть вперед. Спрашивает.
Я привстаю на цыпочки, глажу его затылок, привлекаю к себе ближе. Отвечаю.
Эдвард, не заставляя ждать, сразу же меня целует. Бережно, целомудренно, тепло. А потом чуть глубже, с большими эмоциями. И затем – глубоко. Со всем тем вспыхнувшим в одну секунду отчаяньем, на которое он, я думала, не способен.
Когда отстраняется, виновато качнув головой, все его лицо так и пылает. Я утешающим жестом глажу его щеку. На ней ямочки от улыбки. Те самые, как впервые.
Я прищуриваюсь, довольно улыбнувшись и он, словно бы подбодрённый моей улыбкой, крепче обвивает меня за талию.
- Люблю тебя, Schönheit! – громко, победно заявляет. - Ich liebe dich. LIEBE!!! Hörst du mich?
Он не наклоняется больше, не ждет действий от меня – поднимает выше, держит сам. И еще раз, глубоко, но быстро, целует. Ведет носом по моей щеке к мочке уха. Сорвано выдыхает. Горячее дыхание обжигает кожу.
У нас есть десять секунд, чтобы чуть успокоиться. Под своей ладонью я слышу, как иступлено стучит у Эдварда сердце. В этом мы совпали.
- Тебе придется показать мне, где этот ресторан...
Он смятенно улыбается, погладив мой лоб у линии волос.
- Обязательно, Sonne. Как только будешь готова.
- Я готова.
Он кивает, предлагая мне свою руку. Я соскучилась по этому ощущению – как держит меня, как ведет рядом. Не пугаю себя больше, верю в себя. И во все, что мы здесь делаем. Оно не напрасно.
Все Каллены, включая Элис, ждут нас внутри. Простой, но приятный, теплый деревянный интерьер. Темно-бордовые стены, лофтовые столы из цельных кусков дерева. Мягкие кресла и минималистичное меню на плотном листе. Уютное место и хороший столик – невдалеке от окна, в небольшом закутке. Круглый, как у короля Артура. Это меня немного, но подбадривает. Я подхожу к детям с улыбкой.
Гийом замечает меня первым. Он сидит ближе всех к окну, перемешивая красно-белой трубочкой свой миклшейк. Поднимает глаза, без страха встретившись со мной взглядом. И повседневно, весело даже говорит:
- Привет, Белла!
- Привет, Гийом.
Мальчик сразу же указывает на меню.
- У них есть коктейль «Синий кит».
- Какое продуманное место, - подмигиваю ему я. Гийом, расслабленно хмыкнув, возвращается к своему миклшейку. Он будто не чувствует напряжения за столом. Нивелирует его своей детской непосредственностью. На нем синяя майка Поло и джинсы – истинно американский вид.
Фабиан смотрит на меня несколько исподлобья. У него уставший вид и выцветший, темный взгляд. Веки, еще чуть опухшие с ночи. Кожа все такая же белая, а волосы в продуманном беспорядке, одежда неизменно черная. На нем нет чокера, но все браслеты, как и повелось, на запястьях – семь штук.
Фабиан дает нам не больше двух секунд, чтобы сполна рассмотреть друг друга. А потом он, сидящий ближе всех к проходу, вдруг поднимается. Отодвигает свой стул и делает шаг ко мне. Повседневно обнимает, едва коснувшись талии. Отстраняется, чинно кивнув.
Краем глаза я подмечаю изумление Эдварда. Он тоже не ожидал.
- Привет, Изза.
- П-привет, Фабиан. Как вы тут?
Я тронуто смотрю на мальчика. Он мрачнеет от моего взгляда, чуть краснеют его щеки – Фабиан старается удержать лицо. Снова.
- Голодные, - бормочет. Садится обратно на свое место.
Элис, разделившая с братом левую часть стола, глядит на меня с некоторой тревогой. В ее глазах ни злости, ни даже сдержанного презрения нет. Элис изучает меня словно впервые. Будто что-то новое обо мне знает.
- Ты хорошо выглядишь, Белла. Здравствуй.
- Спасибо, Элис... привет.
Эдвард, наблюдающий за каждым из нас с высоты своего роста, приглашающе отодвигает мне стул рядом со своим. Выходит так, что я разделяю их с Фабианом. Но не похоже, чтобы это вышло случайно. На некоторое время за столом повисает тишина.
Официант, появившись из-за спины Сокола, интересуется, готовы ли мы сделать заказ. Записывает блюда в свой белый блокнот. Эдвард предлагает мне посмотреть меню, но я отказываюсь. Просто прошу тоже, что и он – не хочу сейчас думать. Тем более, о еде. Меня все еще немного мутит.
Апельсиновый фреш приносят Эдварду, а мне – тот самый «Синий кит», гренадин с фантой и гранатовым соком. У детей напитки уже есть. Фабиан потягивает бамбл, а Элис, по примеру младшего брата, перемешивает трубочкой свой безалкогольный мохито. На заднем фоне играет какая-то современная музыка в обработке на классический манер.
- Дети.
Эдвард говорит всего одно слово, привлекая к себе внимание каждого, кто находится за столом. Элис и Фабиан реагируют синхронно, подняв глаза от бокалов с напитками. Гийом прежде убирает из стакана вымокшую бумажную трубочку, и только затем смотрит на отца.
- Я рад, что нам сегодня удалось оказаться здесь всем вместе. У нас давно не было такой возможности.
- Ты пригласил нас, vati, - пожимает плечами Гийом.
Сокол, нежно посмотрев на младшего сына, ерошит его светлые пряди.
- Верно, Парки. А вы приехали. И Элис, и Белла пришли. Для меня это очень важно.
- Мы соскучились, - Гийом, подвинувшись к папе ближе, приникает к его руке. Поглядывает на сестру, а затем на меня сквозь завесу соломенных волос. У него они совсем немного, но отдают папиной бронзой.
- И я, зайка. Я – ужасно.
- Сейчас Трев и Парки посчитают, что я не ждала их увидеть, папа! – смешливо, но с долей серьезности жалуется Элис. Ухмыляется Фабиану, легко похлопав его по плечу. – Я до тебя вообще скоро не дотянусь, Тревор.
- Не сможешь портить прическу. Так тебе и надо, Элл.
Фабиан чуть оттаивает, глянув на Элис с любовью. Я еще не видела их взаимоотношений друг с другом, но все выглядит более чем идиллически. Брат с сестрой очень похожи – внешне, по характеру и, прежде, в отношении меня. Немного опасаюсь, насколько последний пункт изменился за прошедшие сутки.
- У нас остался один незакрытый гештальт, - Эдвард привлекает все внимание к себе, внимательно посмотрев на каждого из своих детей. На Элис – чуть дольше, чем на других.
Она подмечает это. Вздыхает.
- Мы с вами говорили, что нет ничего важнее семьи. И семья всегда должна стоять на первом месте, где бы вы не были и что бы вы не делали. Мне жаль, что у нас с вашей матерью не получилось того идеального брака, каким могут похвастаться Карлайл и Эсми. Но сердце не обманешь. Дети, Изабелла – та женщина, которую я люблю. И я хочу, чтобы мы раз и навсегда решили этот вопрос, зарыв топор войны. Все можно обсудить и обо всем можно договориться. И каждому новому человеку нужно дать шанс – один так точно.
Гийом задумчиво потягивает свой милкшейк, окинув меня оценивающим взглядом.
- Белла мне нравится, папа. Но ведь главное, чтобы нравилась тебе.
С его логикой не поспоришь. Я мягко Гийому улыбаюсь, он само очарование – и тот единственный член семьи Сокола на данный момент, кто не пытался сразу выдворить меня вон.
- Белла, - Элис, чуть двинувшись на своем месте, хмурится, обратившись ко мне, - ты знаешь, что мое поведение было... не слишком любезным. И ты знаешь, что свои причины на это у меня тоже были. Но мы с Эддером поговорили вчера и я.. я согласна, что каждому нужен шанс. Ты свой заслужила. Я не буду больше вставлять вам палки в колеса. До первого случая... но папа уверен, его не будет. Допустим.
Выдыхает, закончив. Сразу же делает несколько глотков мохито, потянув напиток через трубочку. И только потом снова смотрит на меня.
Я не знаю, как выразить признательность, что чувствую сейчас к Элис. Она перебивает и удивление, и недоверие, и все мельчайшие сомнения, которые мелькают в мыслях. Правда, что ли?..
- Спасибо... Элис, большое спасибо.
Она как-то отрешенно кивает, смутившись. Из-под ресниц поглядывает на отца и, видимо, его реакцией довольна. Выдыхает еще раз.
- Мы с тобой очень дельно поговорили у Собора, Белла, - произносит Фабиан, повернувшись ко мне всем корпусом. На его бледном лице еще бродит толика румянца, но в руках себя мальчик держит крайне хорошо, говорит ровно. – И я уже сказал: если вам так хочется, ради бога. Просто помни, что я не так далеко, как кажусь. И я узнаю обо всем, что ты сделаешь – не факт, что не первым.
- Фаб...
- Все верно, Эдвард. Подожди.
Сокол с налетом тревоги наблюдает за моим выражением лица, пока слушаю его детей. И успокаивается, постепенно, но так ясно, когда подмечает, что я в порядке. Я готова была все это услышать – и это куда лучше, чем те угрозы и стенания, долетавшие до меня прежде.
Так повлияло случившееся вчера ночью? Перевернуло все и расставило по местам? Я очень хочу верить, что это не игра Фабиана и Элис. Они учатся доверять мне, а я – им. Нам в одну сторону.
- Вы знаете, что звучите как мафия? – подтрунивает Сокол.
- Итальянцев в роду у нас точно не было, - хмыкает Элис, отпивая еще своего мохито, — это все немецкая продуманность. Будет здорово, если мы поверим в тебя не напрасно, Белла.
- У нас есть лакмусовая бумажка, - взглянув на папу, негромко докладывает Фабиан. – Все тайное сразу станет явным.
- Какая бумажка? – удивляется Гийом, оторвавшись от своего напитка. Ему приносят основное блюдо – наггетсы с картофелем фри и овощами, но незнакомое слово кажется сейчас интереснее еды.
- Для проверки, Парки, лакмус, - поясняет Эдвард, кивнув сыну на вилку, - сегодня я хочу увидеть, как ты съешь всю свою порцию. Говорят, это место славится своими наггетсами.
Фабиану подают Мак-энд-Чиз с крошкой из бекона и креветок. На фоне этого блюда паста «Альфредо» для Элис кажется диетическим питанием. Перед нами с Эдвардом ставят теплый салат с ростбифом, артишоками и баклажаном.
- Это вообще съедобно? – скорчив гримаску, интересуется Фабиан. Его выражение лица меня умиляет.
- У меня тот же вопрос, - посмеивается Эдвард, кивнув на блюдо старшего сына, - но приятного аппетита, Фабиан.
- И тебе, vati. И всем – тоже.
- Спасибо, Фабиан.
На вкус салат и вправду неплохой. Некоторые ингредиенты мне малознакомы и нетипичны, но их скрашивает сладковатая устричная заправка. Единственное, мой коктейль тут точно не при делах.
Обед идет своим чередом, плавно сбрасывая напряжение от главной темы этого сбора и растекаясь ленивыми разговорами об обывательских вещах. Элис рассказывает про университет, Фабиан – про какой-то рок-фестиваль, куда, к его гордости, папа отпустил их с друзьями в сентябре, а Гийом все спрашивает, когда увидит берлинский океанариум. И что я могу об этом месте ему поведать, раз уж так хорошо разбираюсь в морском мире.
Мне плохо верится, что все это – реально. Дети Эдварда, и я без кровопролития, оскорблений и неожиданных выходок обедают вместе, за одним столом. В Берлине. И сам Сокол участвует в разговоре, выглядит вполне расслабленным. И как приносят новые напитки, рассказывают о десерте дня, что готовят лишь сегодня – Nockerln. Его подают с малиновым соусом и сливками. Эдвард велит принести нам его на всех.
Мне в удовольствие видеть его счастливым. Спокойным, насколько может быть теперь, в окружении любимых людей... и счастливым. Довольным жизнью и не тревожащимся ни о каких делах. Я задумываюсь, так ли должна выглядеть настоящая, нормальная семья. И смогу ли я вправду стать ее частью, создать собственную? С моими родителями подобные вещи кажутся нереальными – да и никогда так доверительно мы не общались. Я люблю Сокола еще больше. Благодаря ему я знаю, что на самом деле имеется в виду под словосочетанием «любящая семья».
Ближе к трем Элис, поднявшись со своего места, интересуется у официантки, где здесь уборная. На немецком, чем вызывает огонек гордости в глазах Сокола. Она видит это, ухмыляется ему краешком губ. А потом вдруг обращается ко мне:
- Не составишь мне компанию, Белла?
- Конечно.
Эдвард подвигается чуть левее, освобождая мне больше места, чтобы встать. Придвигает стул обратно, чтобы не мешал выйти из-за стола. Провожает взглядом, попутно стараясь ответить на какой-то вопрос Гийома. Он лениво возит по тарелке последний наггетс в сырном соусе.
Туалеты расположены за тяжелой красной гардиной, отделяющей зал от зоны уборной. Здесь чуть тише играет музыка и приятно пахнет лавандой. Элис останавливает нас в небольшом тупичке возле умывальников. Темные двери не подписаны, предоставляя каждому гостю выбрать свою самостоятельно – и не ждать в очереди. В зеркале мы с подругой отражаемся вдвоем. Вид у Элис встревоженный.
- Изза, мне правда... мне сложно начать. Я просто не знаю, с чего.
- Я скучала по тебе, Элис.
Она поднимает на меня глаза, явно не готовая к такой фразе. Хмурится.
- С чего бы?..
- За весь этот год ты была моим единственным другом в Берлине. И я очень ждала каждую пятницу. Мне не хватало потом... этого нашего времени вместе. Честно.
Она храбро, быстро кивает, отворачиваясь от зеркала. Опирается о тумбу умывальников, скрестив руки на груди. Смотрит мне прямо в глаза – и ее темная радужка сияет, а черные зрачки шире, чем были прежде.
- Белла, я очень переживаю за отца. Я видела, что с ним было в прошлый раз, с Маккензи. И я пообещала себе, что не дам этому никогда больше повториться. А тут ты... и при всем моем уважении, при всем, что мы прошли вместе... вы слишком с ним разные. Вы и остаетесь разными. Просто сейчас у меня есть идея, что так даже лучше... потому что в главном вы похожи. И мальчишки... они разглядели в тебе то, чего не увидела я. Верность. Если ты будешь верна Эддеру, большего нам и не нужно. Никому из нас.
- Я говорила Фабиану, Элис, я никогда прежде не видела такой любви и заботы о родителях от их детей. Просто всепоглощающей. Я под впечатлением и, мне кажется, могу вас понять.
- Эддер никогда не отдает то, что любит. И защищает это до последнего – он научил тому же нас. Ты идешь осознанно на то, чтобы быть с ним, не смотря на... на все. Это заслуживает уважения. И Белла, то, что ты вчера говорила с Фабианом... то, что ты вернула его домой... за это мое тебе искреннее спасибо.
- Он будет потрясающим мужчиной однажды, Элис. Он очень вас любит.
- На этом у нас все и держится, понимаешь? На любви. Мама называла ее безумной когда-то – я соглашусь. Но лучше безумная любовь, чем безумная ненависть. И если мы мафия..., то первую проверку ты прошла. Добро пожаловать в семью.
- Элис.
Я не думаю слишком много. Подступаю к ней чуть ближе и обнимаю, аккуратно придержав за талию. Элис вздрагивает, поджав губы. А потом обнимает меня в ответ – совсем некрепко, но все же.
- Я обещала папе, что буду паинькой. Но я не стану просить у тебя прощения, Белла. Пока не стану.
- Без проблем. Не за что.
Она прищуривается такой моей фразе, медленно кивая в ответ. Оглядывается на черные двери.
- Я рада, что мы поговорили.
- Я тоже.
Когда возвращаемся, все трое мужчин из семьи Калленов встречают нас долгим, заинтересованным взглядом. На столе уже стоит наш Nockerln – две большие чаши с чем-то наподобие пышного пирога с запеченной верхушкой. Малиновый соус в трех чашечках приставлен рядом. Позже выяснится, что его надо наливать на десерт сверху – и тогда часть взбитого запеченного белка провалится, подпуская нас к полужидкой заветной начинке.
Сажусь рядом с Эдвардом и почти сразу же чувствую на своем колене его руку. Накрываю ее ладонью, утешающе пожав. Забытое чувство.
- Все в порядке, - говорю одними губами. И Сокол не сразу, но расслабляется. Обед возвращается в прежнее русло.
Паркер, измазавшись в ярко-алом соусе, единственный, кто не бракует традиционный австрийский десерт. И Фабиан, и Элис клянутся, что больше никогда не станут пробовать сладости вне США и Италии. Эдвард указывает младшему из сыновей на уголок с умывальниками. Выпускает его и идет следом, на ходу взглянув на часы.
Это вызывает за столом некоторую перестановку. Элис, переглянувшись с Фабианом, тоже встает. И ни слова не говоря скрывается в другой части ресторана. Мы с мальчиком ненадолго остаемся одни – и он не теряет ни минуты. Присаживается на стул отца, пристально глянув мне в глаза.
- Ты сказала, все, что было вчера останется, между нами. Ты не лжешь, Изза?
- Ну что ты, Фабиан. Я никому и не говорила.
- Это правильно. Потому что я тебе поверил. И я хочу извиниться, за... за все, что вчера было.
- Все хорошо. Правда.
- Не думай, что я доверился тебе полностью, Изабелла. Но на данном этапе без тебя папа куда несчастнее, чем с тобой. И мне нет резона – пока что – тебя травить.
- Я очень ценю это, Фабиан.
- Ключевое тут все равно: пока что. Ты его очень... поддержала вчера. Пока это так, беспокоиться не о чем. Но как только... вот.
Он поворачивает свою кисть влево, ближе ко мне, и легко снимает один из верхних браслетов. Такой же черный, как и иные, он несет в себе одну яркую деталь: красную метку на центральной сфере, почти что кровавую, с неровными краями. Присмотревшись, я вижу, что она в форме руны. Райдо. Такая же есть в татуировке Эдварда.
- Благая перемена. Ты знаешь ее. Смотри и не забывай.
Он протягивает браслет мне. Кивает, когда переспрашиваю, не поверив. И даже сам мне его на запястье одевает, недовольный медлительностью. Скоро все вернутся за стол.
- Когда мы снова увидимся, я надеюсь, он все еще будет актуален, - небрежно похлопав мою ладонь, сообщает мальчик. Встает из-за стола и уходит на свое место. Из-за темной бордовой шторы уже слышен голос Гийома. Элис появляется из-за бара с чашкой кофе. Хмыкает Фабиану, когда тот спрашивает, где еще одна для него. Мрачно просит такую же у официанта.
Эдвард садится рядом со мной, недовольно глянув на уведомление на мобильном. Выключает звук, спрятав его в карман. При всей своей внимательности браслета пока не замечает – ни минус одного у Фабиана, ни плюс одного у меня. А может его собственный подарок просто отвлекает внимание. Черный жемчуг и черный вулканический камень, неплохо смотрятся вместе – как одно целое.
- Что будем делать теперь, папа? – когда Эдвард закрывает счет, зовет Гийом. В глазах его нетерпение.
Эдвард неспешно убирает карту в карман, нежно посмотрев на младшего сына.
- Я думаю, мы заслужили еще немного семейного времени, раз уж на то пошло? Что скажешь, Белла?
- Я свободна, - пожимаю плечами, немного смущенная его взглядом. Но смотрит на меня мужчина по-доброму, просто чуть снисходительно. Улыбается краешком губ.
А потом протягивает Гийому плотный кусочек бумаги с синей морской полосой вдоль основного края. Говорит, что таких у него пять штук.
Ребенок изумленно поднимает на Сокола глаза.
- Это?..
- Океанариум, - весело подтверждает тот, потрепав Гийома по волосам, - в сопровождении морского биолога. Вот как нам повезло.



- Я думал, ты больше не куришь.
Фабиан, прислонившись плечом к косяку двери, смотрит на меня с очевидным вопросом. Его черные волосы намочил дождь, пару капель стекает по щекам к подбородку.
- Еще случается, как видишь.
Он смотрит, как я выдыхаю дым, медленно покачав головой. Подходит ко мне ближе, становится напротив арочного проема. Эта крытая галерея – одна из немногих общественных мест, где курить можно в принципе. Если не считать особую рецептуру попкорна, возможно поэтому кинотеатр на втором этаже пользуется такой популярностью в городе.
Гийом давно хотел сходить в кино. Пусть этот день станет днем желаний Гийома. «Восточный экспресс», мексиканские начос и клубничный лимонад – простой рецепт счастья. Еще и Элис согласилась составить нам компанию. Сейчас они втроем наблюдают за дедуктивным процессом Эркюля Пуаро. А Фабиану, как и мне, видимо, захотелось на воздух.
- Эти рассказы про эмфизему легких и рак, они, выходит, только для меня, Voter?
Подмечает мою ухмылку. Закатывает глаза.
- Ты точно проживешь дольше без сигарет, сын.
- Или умру от нервного истощения, - невесело смеется он. Потом серьезнеет. – Дашь мне?
- Я не думаю, что тебе это нужно, Фабиан.
- Очень нужно. Я хочу поговорить.
Мне стоило бы быть жестче в своих принципах. И говорить яснее, выражаться точнее – держать слово и быть для Фабиана последней инстанцией. Но это не работает. Вчерашний день тому ясный пример. Я смотрю на сына и меня удивляет его прямой, но в то же время растерянный взгляд. Фабиан как будто на последнем издыхании своей смелости. И отчаянного желания чем-то поделиться.
Я не учу Тревора жизни этим вечером. Он одалживает у меня зажигалку, чтобы зажечь сигарету. Морщится, несильно затянувшись. Витиеватый дымок сизо-синий, проскальзывает, между нами, тонкой полоской.
- Danke.
- Считай это моим помутнением рассудка, Фаб. Я не хочу видеть, как ты куришь.
Он хмыкает, устало пожав плечами. Делает еще одну затяжку. Темные браслеты плотными кольцами зияют в ночи на белых запястьях. Террен мне все время говорит, что он одевается лишь в черное. Но это как раз меньшее из зол.
- Я знаю, что ты думаешь, vati, - тихо говорит сын спустя какое-то время. Не смотрит на меня, намеренно игнорируя, - и я.. я представляю... мне очень стыдно. Я хочу, чтобы ты знал, что мне стыдно.
- За что именно, Фабиан?
Он все-таки поднимает на меня глаза. Там раздраженный вопрос. И далеко запрятанная, но такая очевидная... боль. И искреннее, глубокое сожаление. Фабиан не умеет кривить душой, как бы ловко с эмоциями не управлялся. И как бы просто своими провокациями не выводил.
- Vati, я прошу... если я могу просить: давай без нагнетаний. Вчера я вел себя отвратительно и причинил тебе много зла. Много проблем. Скажи мне все, что ты думаешь и хочешь сказать. Только прямо сейчас. Я справлюсь.
Он дрожит, поспешно делая еще одну затяжку. На Фабиане пальто, на улице не так холодно, не глядя на морось, и он искренне старается эту дрожь скрыть. Из ничего лепит решимость и закрывается ей, как щитом.
Я смотрю на него несколько секунд. Пока не находит в себе силы – или ту самую смелость – ответить на мой взгляд. Исподлобья, скомкано, напряженно... но в черных глазах Фаба битое стекло. Ему больно.
- Я вчера очень четко понял одну вещь, Тревор, я хочу, чтобы ты ее усвоил: мне важнее всего, чтобы с тобой все было в порядке. Важнее неправильных поступков, грубых слов и неудовлетворительного поведения. Потому что все можно исправить, пока мы живы.
Он поджимает губы, подняв голову чуть выше. Стряхивает пепел со своей первой и последней сигареты на землю.
- Я не собирался убивать себя. Если ты об этом.
- Я счастлив это слышать. Если когда-то тебе придет такая мысль, прежде поговори со мной. Я всегда тебя выслушаю.
- У тебя много дел, vati. И любовных – в том числе.
- Фабиан, мне казалось, по поводу Иззы мы пришли к консенсусу.
- У нас мирный договор, - нехотя, но в то же время четко признает он. – Она... на самом деле неплохая. Кажется, любит тебя.
- Да, Тревор, - без доли сомнения отвечаю я. Эта уверенность его цепляет.
Мне отрадно слышать такие слова от него. Фабиан понимает это, говорит чуть тише, чуть быстрее.
- У тебя были проблемы... из-за авто? Я его не?..
- Не было, Фаб. Но могли быть у нас обоих. Во-первых, потому что у тебя нет еще прав. Во-вторых, потому что такая машина точно требует хоть какого-то опыта. И в-третьих, ты мог не только убить кого-то, но и разбиться сам. Как мне после этого было бы жить?
Он мрачнеет, пока я говорю – все сильнее и сильнее, будто вытягиваю из него последние силы. Затягивается очень глубоко, пару раз кашлянув от непривычки. Морщится что есть мочи. Руки сжимает в кулаки.
- Я хочу услышать твою злость. Я хочу, чтобы ты сказал мне о наказании сразу, без прелюдий, Voter. Что со мной будет?
- Это зависит от того, как много ты понял вчера и сегодня, Фабиан.
Он судорожно вздыхает, устыдившись такой своей реакции. Нервно запахивает ворот пальто, отвлекая мое внимание. Сигарета тлеет в его руке.
- Ты не поверишь.
- Почему же?
- Нельзя сказать, что признаешь вину, извиниться и сразу получить прощение.
- А ты пробовал?
Фабиан оглядывается на меня, сдавленно хмыкнув. В уголках его глаз уже вовсю мерцает соленая влага. Дрожащей ладонью Фабиан подносит сигарету ко рту. Затягивается. Выдыхает. Снова затягивается.
- Прости меня, папа. Пожалуйста, прости меня.
Я протягиваю ему свою руку и Фаб, мрачно качнув головой, подступает ко мне на шаг ближе. Кратко прижимается к плечу, на безопасное расстояние убрав сигарету. Сдавлено выдыхает. Не допускает ни единого всхлипа.
- Я тебя люблю, Трев. И я тебя прощаю. Мне жаль тех слов, что я сказал вчера. Я долго об этом думал. В ярости мы редко контролируем свои слова – и сдержанности нам всем стоило бы поучиться. У Беллы, например.
Он фыркает, на мгновенье прижавшись ко мне теснее. Все еще дрожит.
- Ее ничем не возьмешь, да?.. Я был жесток с ней, vati. Куда хуже, чем ты с Сибель. И я.. я так больше не поступлю.
Я убираю волосы с его лба, ласково их погладив. Фабиан напоминает мне самого себя в детстве в эти секунды. Он смотрит с надеждой и осторожно, едва не плачет, как может старается быть достаточно взрослым... но при этом прямо-таки кричит, молит о понимании. Фабиану тяжелее, чем было мне – потому что я – не Карлайл. И я не живу с ним, не вижу его каждый день. Фабиан имеет карт-бланш на злобу в мою сторону. Но эта его бесконечная, максималистская любовь... при всем том, что ее не заслуживаю, она дает силы жить.
- Я знаю, как все это звучит, - говорит он, наскоро сморгнув слезы, — все это «мнимое раскаяние» с моей стороны... но пап, я не лгу. Сейчас я тебе не лгу.
- Нет, Фабиан. Я вижу. Я всегда тебя очень хорошо вижу, - целую его макушку, не устыдившись такого жеста, и Тревор придушенно всхлипывает. Первый раз за долгое время.
Сын быстро отстраняется. Затягивается в последний раз, облачко дыма выпуская изо рта. У него горят черным пламенем глаза, но вид очень несчастный.
- Не ты один. Изза твоя... она порой мысли мои читает. Это странно.
- Приноровилась со мной.
Фаб чуть улыбается, ровнее вздохнув.
- Ты знаешь, мы с Элис... мы правда очень боимся, чтобы она не разбила тебе сердце. Мы никогда и никому... не позволяли, не верили настолько, как ты ей. Это... впечатляет.
- У меня было немало промахов, Фабиан. И некоторые мне уже не исправить. Но мало кто в этой жизни был со мной настолько честен с самого начала, как Изабелла. И так просто и легко... меня любил.
- Здорово, если оно... так. Посмотрев на вас двоих, можно будет и в любовь поверить. Тебе, кстати, тоже – тому еще циннику.
Фабиан оттаивает и это не может не радовать. Я ерошу его волосы, отчего сын наигранно хмурится, отмахиваясь. Тушит сигарету о пепельницу рядом. Смотрит на меня из-под своих черных, длинных ресниц. Очень откровенно.
- Ты вчера сказал о Сибель. Я пытаюсь поверить Иззе. Скажи мне, что и ты попытаешься поверить Сибель. Не станешь... то, что ты сказал – не станешь.
Ему тяжело о ней говорить. Но услышать мой ответ, кажется, еще тяжелее. Потому что Фабиан не верит, что он может быть другим.
- Нет, Трев, не стану. Я прошу у тебя прощения за эти слова.
Он судорожно выдыхает, глянув на безлюдную улицу по ту сторону арочной галереи. Супится.
- Пап, я люблю ее.
Я всегда недолюбливал Сибель, я не скрывал это – и Фабиан в курсе. Но то, что случилось со мной после встречи с Изабеллой, то, что она в принципе появилась... дает отмашку – пощечину просто – пересмотреть свое отношение к этой девочке. И я, и Фабиан боимся одного и того же – что наших близких любят не за них самих, с какой-то выгодой, подоплекой... но Сибель тоже еще ребенок, ей пятнадцать. Есть ли в ней то коварство, что мы с Террен так старательно приплетаем?
- Это сильное чувство.
- Я бы сказал... всеобъемлющее. Я не хочу без Сибель... я не смогу без нее. Ты же должен понимать это!
- Фабиан, я не препятствую вашему общению, не так ли? Но я бы хотел, чтобы ты помнил о безопасности.
- У меня всегда есть презервативы. У тебя, кстати, тоже. Но Сибель-то пьет эти таблетки...
- Кому-то всегда придется думать за двоих, Фабиан. Пьет она или нет, но презерватив у тебя быть должен.
Он отрешенно кивает, взглянув на свои руки.
- Ты боишься, что она забеременеет.
- Вам точно не до родительства сейчас, Фаб. Давай закончим школу – как минимум.
- Не Сиб. Ты боишься.
Я хмурюсь и Фабиан словно убеждается в своей версии. Неглубоко вздыхает, коснувшись моего плеча. Несильно по нему похлопывает.
- Она не скоро захочет детей, Voter. Познакомившись с нами.
- Об этом нам точно не стоит говорить. Тем более – тут.
- Ладно. Скажу тогда за себя: никаких проколов. Я слежу за этим.
Я привлекаю его к себе, некрепко обняв, и Фаб не сопротивляется. Утыкается лицом в мое плечо. Не двигается, молчит какое-то время.
- Ты вернешься домой?.. Нет, не так. Когда ты вернешься домой?
- Я не понимаю, сынок, о каком доме идет речь.
- Это и печально. Дом – он всегда один. Мы хотим, чтобы ты был в Портленде. Элли... она взрослее, чем кажется. А нам ты очень нужен дома. Нам с Парки ты нужнее.
- Я ведь тут не обмену, Трев. Здесь главный офис компании.
- Будешь в главном офисе США, что, там таких нет? – он закатывает глаза, я могу поклясться, сильнее прижавшись к моему плечу. – Если вдруг кончится твой контракт... прошу, пусть Изза не станет причиной остаться в Берлине. Итак, ты здесь... сто лет.
- Белла не любит Германию, Фаб.
- Да? Тогда мне к ней надо? Чтобы она вернула тебя домой?
Я крепко обнимаю его в ответ, погладив по спине и по волосам точно, как Гийома в свое время. Они оба очень любят этот жест. И оба расслабляются, стоит мне так их коснуться. Это больно, быть на таком расстоянии. Но Фабиан не знает всей подноготной. И ему незачем в пятнадцать лет ее знать. Кроме главного:
- Я тоже хочу вернуться, Тревор. Если будет шанс, я им воспользуюсь.
- Мы сами создаем шансы, vati.
- Не без этого, -целую черные волосы, похлопав его по спине, - люблю тебя. Запомни, Фаб, и всегда вспоминай: чтобы не случилось, с кем бы я не оказался – вы с Гийомом и Элли превыше всего.
- Я постараюсь... я тоже тебя люблю.
Я даю ему минутку, все также поглаживая спину и не отпуская от себя. Фабиан не протестует. Ему это нужно.
- Есть еще кое-что, Тревор.
- М-м?..
- Эта история с «Порше» останется, между нами, матери – ни слова. Но вот санкции никто не отменял. Тебе придется поработать на благо компании в Мэне. Бесплатно. Я это организую.
- Это наказание что ли?..
- Санкции, - повторяю это слово, сконцентрировав на нем его внимание, - чтобы история запомнилась. Ну и ты так любишь «Порше», оказывается. Два месяца позанимаешься обслуживанием старых «Панамеро».
- Vati-i-i, - смешливо, но озадаченно протягивает Фабиан. – Ты поэтому про любовь сейчас? Люблю – но организую?!
Его брови сведены к переносице в хмуром вопросе, но мрак в глазах рассеивается. И нет больше там этой застарелой боли – вымыло слезами.
Я уверенно ему киваю и Фаб супится.
- А что касается Беллы... я очень горд, что ты дал ей шанс.
Смущается. Ненадолго опускает глаза, пнув какой-то камушек рядом с нами.
- Она со мной под мостом сидела... заслужила, наверное. Но подожди! Что там с «Панамеро»? Почему – бесплатно?
- Пойдем, Фаб, - затушиваю сигарету, уже догоревшую до тла, кивнув сыну на двери в конце коридора, - иначе без нас включат титры.
- Там бабка всех порешила, - закатывает глаза он, отдернув рукава пальто, - ты же помнишь, сам мне рассказывал. Русская графиня. Папа!
Но потом все же идет следом. Смеется, пожав мою руку.
Мы вместе возвращаемся в темный зрительский зал.



Темно-синяя чашка из керамики. Тяжелая, с широкой ручкой и скругленными краями. Молочный улун, чей сладковатый запах сразу заполняет все пространство вокруг. И пару кусочков «Таблерона» в яркой фольге – остатки той пачки, которую не прикончили дети.
- Спасибо, - механически отзывается Эдвард, когда я опускаю чашку на стол перед ним. Но не спешит ее касаться, все еще пролистывая что-то на экране айфона.
- Не за что, - я глажу его плечи, чуть массируя кожу у ключиц. На Каллене свободная темно-зеленая кофта, несколько растянутая, домашняя, поэтому это не доставляет трудностей. Он и сам сейчас настолько домашний... насколько и потерянный. С отъездом детей, как бы не готовился к этому дню, с его лица пропадает улыбка.
На мое прикосновение Сокол реагирует. Легонько целует руку, которой его глажу.
- Где сейчас самолет? – приникаю к нему, наклонившись ближе.
Эдвард хмыкает, повернув экран так, чтобы и мне было видно. Желтый самолетик из знаменитого приложения огибает земной шар, медленно следуя над океаном.
- Атлантика.
- Там, наверное, очень красиво.
- Бесконечная вода. Разве что, Гийом оценит... высматривая дельфинов.
В его тоне светлая грусть. Эдвард изо всех сил старается принять ситуацию такой, как она есть, но ему это тяжело дается. Все трудности, связанные с приездом мальчиков, и мне теперь кажутся домашними монстриками. Вот когда они далеко, когда на таком расстоянии – это проблемно. Особенно с поправкой на желание Эдварда активно участвовать в их жизни и любить так, как того заслуживают. Любить так их в принципе научил он.
- Между прочим, тогда, в океанариуме, про дельфинов мы говорили меньше всего. А вот о китах...
- В Мэне долгое время была обитель китобоев. Киты у нас в крови.
Я тихо посмеиваюсь, целую его висок. Сокол путается пальцами в моих волосах, гладит по щеке. У него очень ласковый сейчас взгляд.
- Это самое сложное, сколько бы раз не повторялось – расставание.
Он подается назад, когда обнимаю его, поближе. И своими руками придерживает мои, медленно рисуя на них замысловатые линии.
- За расставанием всегда следует встреча. Хоть и мало это утешает вначале...
- Мало, - неслышно соглашается он.
Вылет из Берлина был назначен на десять утра. Пересадка в Амстердаме. Вылет в Портленд. Восемь часов в пути. Бизнес-класс в обоих самолетах и обещание Фабиана развлечь Гийома, если тому станет невыносимо скучно... но на стойке регистрации прослезился даже Фабиан. В огромном аэропорту Берлин Бранденбург не было, казалось, никого, кроме них троих – Эдварда и его сыновей. Элис попрощалась с братьями накануне вечером.
Гийом очень старался вести себя по-взрослому и не плакать. Но у него самую настоящую боль вызвал момент посадки. Он так крепко обнял Эдварда, не желая никуда отпускать... и так дрожали у него ладошки, когда все же отпустил... душераздирающее зрелище.
Фабиан попрощался с папой быстро. Эдвард что-то шепнул ему на ухо, отчего Фаб покраснел, но резво кивнул. Сжал папино плечо пальцами, скороговоркой выпалив «до встречи, vati». Протянул ладонь Гийому, что нехотя за нее взялся... и не отпускал ее до самых ворот зала безопасности.
- Я купил билеты на девятнадцатое декабря, Белла.
Я возвращаюсь на нашу кухню, к Соколу, что так ясно сегодня пахнет домом и этот дом для меня олицетворяет... он задумчиво касается губами моей ладони, придержав ее возле себя. Поднимает глаза лишь тогда, когда глажу его волосы. Опасение в синем взгляде перебивает решимость.
- Уже?..
- Прости мне эту скоропалительность... но мне нужно было знать, когда мы с детьми увидимся в следующий раз.
- Обратно – после Рождества? Это больше недели, получается?
- Десять дней. Обратно – второго января. Почти две недели. Новый год в этом году мой, раз Рождество за Террен.
- Есть весомый плюс в моей дистанционной работе, - приглаживаю его волосы, убрав их со лба, и Сокол прищуривается. Крепче обвивает мою ладонь.
- Скажи мне, что ты поедешь со мной, Изабелла.
- Думаешь, останусь в Берлине?
- Чем черт не шутит... ну же.
У него в глазах какое-то оживленное, детское почти что нетерпение. И блуждающие огоньки запала. Эдвард горит каждой своей идеей и ненавидит, когда что происходит вне его плана или ведения. Но сегодня я на все готова закрыть глаза. Я представляю, каково ему.
- Поеду, - не тяну с ответом, мягко, бархатно его поцеловав. Повторяю, у самых губ, на секунду отстранившись, - поеду за тобой куда скажешь.
Он по-мальчишечьи прищуривается, оттаивая.
- И на Свалбард?
- Там открывают завод «Порше»?
- Автосалон, - смеется, поймав пальцами мою прядь и бережно убрав ее за ухо, - на самом деле, туда нужно поставить партию авто. Но этим будет заниматься норвежская сторона, не наша.
- Свалбард – рай для морского биолога, Falke. Нашел чем пугать.
- А как же полярная ночь?
- Даже в полярной ночи мы с тобой сможем найти плюсы.
Я поддерживаю эту легкую, забавную беседу, потому что я вижу, как Эдвард расслабляется. Видеть его печальным для меня просто невыносимо. Дети пробыли здесь почти неделю. У нас была насыщенная культурная программа – особенно в первой половине их пребывания, но об этом мы договорились не вспоминать. А за оставшиеся дни программу-максимум Сокол сумел мальчишкам организовать – от технического музея с его интерактивами, до Drive Forum с выставками автомобилей будущего, и парка развлечений, где так легко насладиться настоящим. Мы ходили в кино, ели мороженое, играли в аэро-хоккей..., и я вдруг поняла – в который раз в обществе Эдварда – какой может быть семья. Если дети в ней были желанны и своевременны.
- Знаешь, Schönheit, с седьмого по одиннадцатое декабря мне надо быть в Штутгарде. Я был бы рад, если бы ты составила мне компанию.
- У тебя в планах на весь декабрь увезти меня из Берлина?
- Только если ты хочешь. К тому моменту уже будет готов твой «Порше». Сможешь испытать на истинном немецком автобане.
- Это что, рекламная компания? – смешливо ерошу его волосы я.
Эдвард прищуривается, придерживая мои руки и отодвигаясь от стола чуть дальше. Предлагает мне свои колени, не вынуждая стоять рядом. Обвивает за талию, прижимает к себе, ласково оглаживая спину, как будто только и ждал этого момента. От него пахнет молочными улуном и немного – сандалом. Капсулы для стирки в последний раз выбирала я, поэтому отдушка у нашей одежды одинаковая. Смешиваясь с ароматом Эдварда, она – как очередное подтверждение дома.
- Тебе что-то не нравится, Изабелла? – щекочет меня и смеется сам, когда начинаю вырываться. – Напишешь цикл статей о Штутгарде. Дай боссу идею. Босс, кстати, немец?
- Американец. И довольно молодой.
- Изза...
- Это за то, что меня щекочешь, - фыркаю от вида его лица, когда обрисовываю ситуацию. Не знаю, стоит ли мне пока беспокоиться о ревности Эдварда. К истинным проблемам она еще не приводила... может, лучше порадоваться? Его любви и желанию со мной быть?
Эдвард смотрит на меня с обожанием. Именно это слово. Оно так лучится из его взгляда, так переливается в нем.. я не сдерживаюсь, целую его еще раз. Придерживаю за нижнюю челюсть, глажу скулы большими пальцами, приникаю к щеке. Он согревает мою кожу теплым дыханием.
- Забавно, что дети считали, что ты меня к себе привязываешь, Schönheit. На самом деле я держу тебя так крепко, что вряд ли решусь отпустить – не сейчас точно.
Он демонстративно обвивают мою талию обеими руками, прижимая к себе еще сильнее. Не переходит границ и не пугает меня, наоборот, я чувствую его каждой клеточкой, ощущаю так близко, как давно хотела. И напитываюсь этой близостью. Влюбленной и волшебной.
- Будто бы я сбегаю, Эдвард.
- Ты никуда не убежишь, - он прокладывает дорожку из поцелуев по моему лицу, задержавшись у губ, - Der Falke hat eine Schwalbe. Das Ende. Сокол поймал Ласточку. Конец.
- Странная сказка...
- Как все немецкие сказки, - он пожимает плечами, ласково поцеловав меня в лоб. – Но, в отличии от прочих, в них принцессы обычно счастливы в конце.
Я останавливаю его, удержав лицо в ладонях. Аккуратно разглаживаю крошечные морщинки у глаз, веду линию по носогубному треугольнику, большими пальцами стираю глубокую бороздку на лбу. Эдвард расслабляется в моих руках, даже дышит спокойнее. В его глазах из яркого пламени и запала постепенно образуется легкий огонек рождественского камина. Уютный и безопасный.
- Я не хочу больше слышать обо всех этих уходах, предательстве, удерживании... я с тобой, потому что я выбираю быть с тобой, Эдвард. И если ты выбираешь тоже самое, нам нечего бояться. Все можно пережить.
В его глазах концентрированная нежность. Прямо-таки океан возле Мэна, бескрайняя синяя гладь. Эдвард влюбленно целует меня, прикрыв глаза. Подрагивают его длинные черные ресницы.
- Сокровище мое. Какое же ты для меня сокровище, Белла.
Я глажу его челюсть, задержавшись у мочки уха. Эдвард немного хмурится.
- Но тебе придется научиться верить мне. И говорить со мной без страха испугать или оттолкнуть. Тебе нужно будет мне рассказать о прошлом. О тех событиях, что имеют влияние на твое настоящее.
- Не сегодня, Изза, - и строго, и просительно предупреждает он.
- Нет, - спокойно соглашаюсь, не убирая руки, все еще концентрирую его внимание на своих словах, продолжая эти поглаживания, - но в ближайшее время. В Штутгарде, например.
- Я не вижу в этом смысла – ворошить прошлое. Оно и так... не далеко ушло.
- Меня пытается просветить каждый, Эдвард, - серьезно говорю ему, стараясь, чтобы слова не звучали ни мягко, ни жестко, - но я не хочу слушать никого, кроме тебя. Ты мне расскажешь.
- Это уже не вопрос.
- Не вопрос, - подтверждаю, медленно огладив его подбородок, - я хочу верить, что ты меня услышал.
Эдвард жмурится, устало запрокинув голову. В его чертах снова проступает скованное недовольство и хмурость. На мои прикосновения он практически не реагирует больше.
- Послушай, - не сдаюсь, накрыв его правую щеку всей своей ладонью, заставив обратить на себя внимание, - послушай еще раз, Falke: я хочу знать тебя. Я не боюсь знать тебя. Я выбираю тебя. Но я не хочу больше этих игр с загадками. Постепенно этот клубок нам придется распутать.
- Мне не нравится твой настрой, Изза.
- Белла, - поправляю, качнув головой. – Не злись. Сегодня был долгий и не самый простой день, я прекрасно это понимаю. Позже мы вернемся к этой теме. А пока – забыли. Все.
Он недоверчиво смотрит на меня из-под ресниц, мрачно покачав головой. Не обнимает больше за талию, только лишь придерживает на своих коленях. Хочет что-то ответить... и сам себе отказывает.
- Все, - тихонько повторяю, бережно прикоснувшись к его скулам, линиям у губ. Осторожно целую напоследок, совсем легко. – Чай. Душ. Постель. Это план.
Ползут вверх уголки его губ. Сокол выглядит тронутым и удивленным одновременно. И все равно смеется.
- Приказываешь? – хитро спрашивает.
Я убежденно киваю. Не прячу улыбки.
- Еще бы. Ты знаешь, я умею.
- Знаю.
Он неопределенно хмыкает, все-таки притянув меня ближе. Еще раз, тысячный за последние полчаса, целует. Давно я не чувствовала столько теплой нежности от Эдварда. Возможно, это эффект расставания с семьей.
- Твоя взяла, Schwalbe. Давай пить чай.
Душ мы принимаем по отдельности. Эдвард идет первым.
Я прохожу в спальню, рассматривая ее слово впервые – с каждым элементом дизайна, с каждой ноткой аромата, со скрипом балконной двери и покачивающейся шторой. Одежда Эдварда остается лежать на стуле, на прикроватной тумбочке небрежно брошена пластиковая карта, часы и мобильный. На ящик с презервативами я стараюсь не смотреть.
Сажусь на постель, медленно разглаживая бежевое покрывало. Белое белье красиво гармонирует с тканью такого цвета. Я недавно видела в «Oysho» пижаму такого оттенка, надо будет за ней вернуться. Если Эдвард, с его сумасшедшей наблюдательностью, ее еще не купил, конечно же.
Напряженно улыбаюсь своему новообретенному браслету, что лежит в уголке моих вещей возле комода. Эдвард уже освободил для меня две полки и большую часть шкафа, бог знает куда упрятав свою одежду. А я все никак эту сумку не разберу... завтра с утра это первое, чем стоит заняться.
Глажу пальцами кулон с соколом и ласточкой на своей шее. Смотрю на темное небо, кусочек которого так ясно виден сквозь приоткрытые шторы. Мне нравится, что здесь прохладно.
Даже когда возвращаюсь из душа с влажными волосами, эта прохлада кажется уместной. Сокол, терпеливо ожидающий в постели, улыбается мне своей очаровательной кривоватой улыбкой. Немного удивленной.
- У нас сломался фен?
- У меня не хватило терпения, - бормочу, не теряя времени и сразу укладываясь поближе к нему, на ту половину постели, что стала нашей общей. – Жаль твою футболку.
- Мою футболку?..
- Будет мокрой.
Эдвард усмехается моему умозаключительному бормотанию, ласково обняв меня за плечи. Накрывает нас одеялом, через ткань гладит мою спину. Несколько раз тепло целует мои волосы, подтверждая, что ему все равно. Каждое его прикосновение успокаивает. Я и вправду ничего не боюсь, когда вот так вот Эдварда обнимаю. И когда он настолько близко.
- Спокойной ночи.
Он прикасается губами к моему лбу. Чувствую кожей его улыбку.
- И тебе, Schatz. И тебе.

- Форум -