Своим названием один из самых старых и престижных районов Берлина обязан дворцу Шарлоттенбург, расположившемуся на территории в 53 гектара. Один из наиболее изысканных примеров архитектуры барокко в Германии, с обилием декоративных элементов и потрясающим парком, Schloss Charlottenburg был резиденцией прусских королей и германских императоров. Сегодня, пусть и значительно потерявший в территории из-за Второй мировой, а затем и Холодной войн, дворец занимает первые строчки в туристических путеводителях не только Берлина, но и всей Германии. Эдвард уже рассказал мне, что его купол считается одним из символов немецкой столицы, а весь дворцово-парковый комплекс входит в рейтинг «100 самых красивых мест мира». Глядя на фасад дворца, расположившийся впереди, в начале аллеи, не могу не согласиться.
Нам приносят кофе. В небольшом парковом кафе, одном из немногих в городе, кто еще сохранил открытую террасу, не глядя на середину октября, выбор напитков совсем небольшой. Простые деревянные столики и стулья им в цвет, по два у каждого стола. Играет негромкая, ненавязчивая музыка – не классика, но современная попытка создать нечто классическое, что соответствовало бы открывающемуся виду на историческое наследие Берлина. Именно ради него Эдвард и предложил ненадолго остановиться здесь. Ну и чтобы как следует рассмотреть фотографии, конечно же.
- Ваш кофе, мисс.
Миловидная рыжеволосая девушка переставляет с подноса на столик мой капучино. У нее ярко подведенные зеленые глаза и тронутые розовым блеском губы. Еще заметны побледневшие веснушки у переносицы. И то, как чуть подрагивают ее руки, когда подает чашку с американо Эдварду. Ей хочется, чтобы он ее заметил. Однако мистер Каллен не отрывает взгляда от экрана айфона, сосредоточенно просматривая историю сообщений. Бормочет автоматическое «danke».
Я пробую капучино, обернувшись к дворцу, но боковым зрением наблюдаю за тем, как уходит разочарованная официантка. Задумываюсь, способна ли ревновать Эдварда. Хоть и глупо сравнивать прошлое с настоящим, особенно по части отношений, Керра я ни разу не ревновала. Интересно, как будет «ревность» по-немецки? И несет ли это слово в себе тот же смысл? После непереводимого “Geborgenheit” я знаю, что немецкий способен удивлять.
Впрочем, подметив непоменявшуюся позу Эдварда и то напряженное, строгое выражение лица, с каким смотрит в телефон, решаю пока ничего не спрашивать и не тревожить его. Даже при условии, что американо быстро остынет на прохладе улицы, холодный кофе тоже отнюдь не плох.
Музыкальная композиция сменяется на нечто более помпезное – вступают трубы. Тихонько усмехнувшись, я снимаю блокировку со своего мобильного. Пятнадцать минут назад один из главных моих контактов отправил несколько фотографий в виде вложений. Потихоньку все четыре загружаются, не теряя в качестве. И хоть Эдварду по душе последнее фото, он уже признался мне, я выбираю второе. В нем больше жизни за счет хорошей шутки внештатного фотографа и наших искренних, широких улыбок.
Величественный фасад Шарлоттенбурга, с выверенной композицией в виде равного расстояния до обеих сторон аллеи, двумя идеально выстриженными рядами живой изгороди и даже мраморным кусочком бывшего имперского фонтана – в качестве фона. И мы, как главные действующие лица. Эдвард обнимает меня за талию, мягко прижимая к себе, а я кладу руку на его пальто, на грудь, у основания ворота. Мы оба в черном, хоть и не договаривались заранее, только в отличие от его классического стиля мой можно отнести скорее к повседневному – кожаная куртка с бордовым джемпером и темные джинсы, всего на тон светлее полусапожек. Их небольшой каблук немного скрашивает нашу разницу в росте. Мои распущенные волосы ветер укладывает на плечи, отдельными прядями попадая на шею и к челюсти Эдварда. Он осторожно убирает их между фотографиями, невесомо коснувшись моей скулы, и я обнимаю его крепче. Расслабляюсь, как и всегда, когда чувствую прикосновения и такую откровенную близость. Отпускаю это ненужное стеснение и навязчивое желание «не переборщить» - с позой, улыбкой, фразами. Это наши заслуженные совместные выходные. Я обнимаю Эдварда как своего бойфренда, он прижимает меня к себе как возлюбленную, и мы оба искренне улыбаемся прохожему фотографу, интригующе прищурившемуся в нашу сторону. Мы счастливы – так просто и так очевидно. На второй фотографии это как раз заметно лучше всего – за это ее и люблю.
- Was zum Henker ist los?!
Эдвард негромко чертыхается слева от меня. Хмурится больше прежнего, от чего заостряются черты его лица и гневно опускается уголок губ. В напряженной позе с чересчур ровной спиной, он быстро пролистывает несколько вкладок. Американо, думаю, уже совсем холодный.
Не успеваю ничего спросить. Мужчина самостоятельно оборачивается ко мне, медленно качая головой. Глубоко вздыхает и выдавливает некое подобие улыбки.
- Извини, Schönheit. Извини, пожалуйста.
Я ставлю свою небольшую белую чашку на столик.
- За что извинить? Что-то случилось?
- За непристойное поведение, - он немного успокаивается, тихо хмыкнув своим словам. Блокирует мобильный, пряча его в карман. Сам разрывает дистанцию между нами, забирая к себе мою ладонь. Медленно поворачивает ее в своей, будто изучая. А затем, нежно погладив кожу от большого пальца до запястья, целует тыльную сторону.
- Это наши с тобой выходные. Все остальное – потом. Обещаю.
В синих глазах постепенно воцаряется штиль. Эдвард смотрит на меня, не отводя взгляда, но я лишь улыбаюсь. Нет больше ни румянца, ни растерянности. Я действительно соскучилась за прошедшую неделю. И я представить не могу, как раньше мои субботы проходили без него.
Поднимаюсь со своего места, некрепко пожав пальцы мужчины – как просьбу. Он отпускает, заинтересованный дальнейшим развитием событий. Люблю, когда на его лице поселяется это игривое, воодушевленное выражение ожидания продолжения. По-мальчишески и очень красиво.
Я оставляю капучино в небольшой белой чашке и американо в темно-синей позади нас. Останавливаюсь прямо перед стулом Эдварда, очень ласково и неторопливо, чтобы каждое из моих движений было очевидно, прикасаясь к его щекам. От скул вниз, к челюсти – указательными пальцами. К уголкам губ, по выбритой коже челюсти – большими. И безымянными, окончательно концентрируя внимание на себе, вдоль подбородка. Эдвард удовлетворенно усмехается и его теплое дыхание согревает мои пальцы. Усмехаюсь в ответ. И целую мистера Чек-Поинта как полагается. Как мне давно хотелось.
Он дает мне пространство для маневра, сперва отвечая не так рьяно. Но затем, мягко обвив руками за талию, привлекает к себе. Устраивает меня между своими коленями, подпуская ближе. И вот теперь целует глубоко и страстно уже сам. Убирает от наших лиц мои волосы, не давая спрятаться. И трепетно, нежно гладит их, когда у нас кончается кислород – приходится отстраниться.
- Даже не думай, - предупреждает меня, когда делаю шаг назад в стремлении найти хоть какую-то опору и выровнять дыхание. Как в кажущемся далеком сентябре, на нашем первом свидании, предлагает мне свои колени.
- Я не уверена, что этот стул выдержит нас обоих, Эдвард.
- В таком случае я амортизирую твое падение, - убежденно констатирует он, поглаживая мою спину, - у тебя нет других опций, Schönheit. Я тебя не отпускаю.
- Что же, будешь удерживать меня силой?
- Еще бы, - синие глаза задорно мерцают, но в их глубине самое настоящее пламя, - я же древний и безжалостный демон, не забывай об этом.
- Такой уж и древний… мне конец, получается?
- Именно, - он пожимает плечами, крепче прежнего удерживая рядом с собой. И даже если бы мне чертовски нужно было куда-то идти в этот самый момент, я бы все равно осталась.
Я смеюсь, все же принимая его предложение в надежде и на то, что стул действительно крепкий, и на то, что Эдварду удобно. Однако все равно стараюсь как-то балансировать весом, и он, заметив это, отвлекает меня. Возвращает наш марафон поцелуев, чуть более отчаянно отвечая на каждый из моих. Сандал, цитрусы, его собственный запах – у меня кружится голова. Отстраняюсь первой. Судорожно вздыхаю, когда Каллен невесомо прикасается к моей шее как раз там, где лучше всего чувствую пульс.
Хмурюсь, словно от боли. Совсем немного, но очевидно, отчего на лбу Эдварда появляется неглубокая морщинка.
- Schönheit?
Он совсем близко, лицо в паре сантиметров от моего. Эти неприглаженные, потревоженные ветром волосы. Широкий лоб, точеные скулы и приоткрытые, чуть искажающие выражение лица губы. Горячие, влажные, алые – те, что дарят мне столько удовольствия каждый раз. И синие, необыкновенные, такие глубокие глаза. Для меня они сильнее омута. И решительность, и опасение, и понимание, и смех, и резкость, и боль – все я время от времени вижу там. Когда так откровенно, без доли наигранности, смотрит на меня, стараясь понять, в чем дело, по спине бегут мурашки. Глядя на Эдварда этим субботним днем, после всех этих поцелуев и злосчастий ночи, о которых хотелось бы забыть, понимаю все ясно и окончательно, нахожу объяснение тому трепету и теплу, что чувствую рядом с ним. Более чем простое – я его люблю.
Признаю это, поражаясь тому, как не верила себе раньше, и ошеломленно, восторженно усмехаюсь. Большими пальцами веду по лицу мужчины вниз, к губам – точно по носогубным складкам. Его немного растерянный, недоуменный вид меня забавит. Сейчас я скажу и все станет ясно. Как только прикоснусь к губам – скажу. И поцелуй мой все докажет.
Однако вместе с тем, как спускаюсь ниже, смелость куда-то пропадает. Эдвард осторожно гладит мою спину, изредка касаясь ребер, и я задумываюсь о том, как отреагирует на мое откровение. Остановится? Уберет руки? Откажется? Боги, а ведь взаимности никто не обещал. Мгновенных положительных ответов – тоже. И каково это, сказать нечто подобное, а затем увидеть отрицание? Даже вежливое, даже замаскированное, в стиле Эдварда. Или ложь, что еще хуже. Говорят, если ответ не приходит мгновенно, все сказанное дальше превращается в ложь. Мне становится неуютно, а этот горячий, светлый огонечек в груди, возникший вместе с признанной истиной, саднит. Как ребенка, я хочу защитить его. И защитить себя. И по возможности спасти наши выходные. Еще слишком, слишком рано. Мне незачем нас торопить, словами Эдварда – это не спринт, а длинная дистанция.
Становится немного легче, спокойнее даже. Улыбаюсь легко теперь, без того дикого, безумного ощущения скорого откровения. Успокаиваю сама себя. И, не давая Эдварду задавать больше никаких вопросов, все же целую его. Долгие, бархатно-тягучие, несколько раз. Чтобы любые слова стали лишними.
Останавливаясь и продолжая, мы растягиваем поцелуи на долгое время. И американо, и капучино становятся ледяными, но до них уже никому нет никакого дела. Я кладу голову на плечо Эдварда, приникнув к его шее, а он перебирает мои волосы. Согревает, не давая ветру ни единого шанса.
Некоторое время мы молчим. Шарлоттенбург, веками стоявший на этом месте, стоит там и теперь. Взирает на нас и, мне кажется, завидует. Редкие прохожие идут по аллее – на улице прохладно, пусть и не так, как вчера, но к прогулкам такая погода располагает на всех, еще и парк достаточно удаленный. Официантки больше не видно. Мне вдруг становится любопытно, как бы отреагировала на нашу позу. Сама себе улыбаюсь, спрятав эту злорадную улыбку в вороте пальто мистера Каллена.
Он неглубоко вздыхает, поглаживая теперь и мою спину. Уютно прижимает к себе в полуобъятьях, отчего и сандал, и цитрусы в моем персональном пользовании. В пасмурную погоду его запах я чувствую лучше – это радует.
- Ты действительно моя прелесть, Белла, - негромко признает мужчина, голос у него глубокий и тон сокровенный, - мне давным-давно не было так просто и хорошо, как с тобой.
Откровение, вылившееся из расслабляющей тишины парка, заставляет меня улыбнуться. По-детски широко и довольно, с теплотой в груди и вдохновленной, тихой радостью принятия. Я крепче обнимаю Эдварда.
- Так уж просто?
Посмеивается, легко поцеловав мою макушку.
- Ну, не совсем просто, ладно, но по-настоящему хорошо. Спасибо тебе.
Я поднимаю голову, и Эдвард, в отличие от меня не так давно, не прячет взгляда. Улыбается – глазами в том числе. Это мой второй шанс признаться в любви. Но снова отказываюсь от этой затеи. Чуть позже.
Вместо этого, ласково погладив его по щеке, отчего синий взгляд сразу становится мягче, окуная меня в любование, говорю другое:
- Это абсолютно взаимно, Эдвард.
Он благодарно кивает, еще один раз целомудренно поцеловав мои губы. Приглаживает волосы, дозволяя вернуться на свое плечо. Пользуюсь возможностью. К теплой, знакомой материи черного пальто приникаю щекой. И впервые за все эти дни ощущаю настолько очевидное умиротворение – и души, и тела.
- Расскажи мне еще что-нибудь о себе, - прошу спустя еще какое-то время тишины. Сажусь ровно, чтобы видеть его лицо, и с мягким любованием подмечаю то расслабленное его выражение, что сменяет напряжение и недавнюю хмурость.
Он неторопливо оглаживает мою спину, область между лопатками, чуть путаясь пальцами в прядях. В глазах сквозь ленивое умиротворение пробивается интерес.
- Что бы ты хотела узнать, моя красота?
Скоро я привыкну к такому обращению, но пока еще немного краснею. Чуть отворачиваюсь, делая вид, что разглядываю парк. Эдвард не рушит моего представления, однако замечаю снисходительность в глубине его взгляда.
Рыжеволосая девушка, ненадолго показавшись из домика летнего кафе, скрывается по ту сторону здания. Несет несколько подносов.
- Твоя первая работа, - придумываю наконец я, - какая она была?
Эдвард мелодично, весело смеется. С псевдо-смущением опускает глаза, качнув головой.
- Официантом. Я был просто ходячим бедствием для дяди – именно в его заведение мне посоветовал устроиться отец. Знаешь, эти американо-итальянские веяния – апероль с бургерами и паста с “Budweiser”.
- Почему же бедствием? Тебе не нравилось?
- Скорее не давалось, - щурится он, - путанные заказы, долгое ожидание, отсутствие верных столовых приборов – вроде как мелочи жизни. Но после того, как опрокинул поднос с аперолем на одну почтенную пожилую леди и чашку с американо на ее благочинного супруга, терпение дяди лопнуло.
- Сколько тебе было? – поглаживаю его виски, стараясь скрыть смех от представления совсем не забавной по итогу ситуации.
- Восемнадцать, наверное. Картина маслом, Изабелла. Не пытайся не смеяться, я даже столько лет спустя вспоминаю и все равно смеюсь.
- Я надеюсь, у тебя не было больших неприятностей?
- Поверь, для моих родителей это было меньшее из возможных зол, - он немного серьезнеет, улыбка становится сдержаннее, а глаза чуть темнее, - все кончилось хорошо.
Я вспоминаю его рассказ о сложном этапе взросления, которому мог бы позавидовать его собственный сын. И сожалеющие слова в адрес родителей, которым предстояло все это вынести и защитить своего ребенка.
Смотрю на Эдварда с осторожным, но интересом. Стараюсь не переступить черту.
- Что ты имеешь в виду под «меньшее из возможных зол»? У тебя была дурная компания? Это не мое дело и ты можешь не отвечать, если не хочешь, конечно же.
Эдвард внимательно смотрит на меня, чуть поджав губы. Гладит мою ладонь.
- Взросление потому так и называется, солнце, что мы признаем ошибки молодости – или юности, тут уж как получается. В нашем пригороде была индейская резервация, говорят, там водились и наркотики, но в фаворе был доступный алкоголь. У нас было… нечто вроде банды? В основном страдали одинокие женщины, державшие продуктовые магазинчики, и пожилые мужчины. Кто-то угрожал им, кто-то забирал наличные. В свободное время мы прыгали с высоких скал прямо в океан, гоняли по закрытым дорогам на мотоциклах и ночевали в худших районах Портленда.
Он рассказывает это спокойно, как вещи, действительно принятые и пережитые сполна. Не болит и не беспокоит – лишь взрослое, мудрое сожаление о глупостях и недопустимых действиях. Эдвард теперь видит все это с иного ракурса – как родитель. И вот здесь я уже могу лишь догадываться, примеряет ли он эти ситуации на свою нынешнюю роль отца.
- Извини, пожалуйста.
- За что? – он ободряюще улыбается мне, легко, но не натянуто, - как часть моей жизни все это вполне имеет место быть. Скорее ты извини за такие подробности, Белла. Знаешь, я понял все эмоции родителей по-настоящему только тогда, когда родился Фабиан. Одна лишь мысль о том, что на моем месте во всех этих чертовых «развлечениях» может быть он – и я за себя не отвечаю.
- Но ведь ты смог… преодолеть это, пройти дальше. Это нелегко.
Лицо Эдварда наполняется мрачностью. Брови сходятся к переносице, и он немного морщится от воспоминаний.
- В один из дней, кажется, это была пятница, у нас была вечеринка в одном из домов резервации. Отдельная история про то, как единственный белый смотрелся на всех этих «мероприятиях» и как именно относились к происходящему и индейцы, и белые, но это не суть важно. Ночь была длинной, полка с бутылками полной, а один из мальчишек принес разноцветные таблетки. Я чудом их не попробовал – не помню, как отказался. И только поэтому смог защитить Рея, моего брата. Утром он пришел за мной тайком от родителей, ему было лет десять. Они просто приставили к его шее нож – тот самый, которым мы угрожали индейским женщинам. Нам удалось уйти за всю наличку, что у меня оставалась, телефон и часы. Вернувшись домой, я разбудил отца и честно признался ему, что мне нужна помощь, чтобы все изменить и исправить. Это как точка невозврата, Schönheit. Как только дело напрямую коснулось Рея, до меня дошло, что именно происходило с нашей семьей и теми, кому я вредил. Было еще не слишком поздно.
Я тихонько глажу его руку в своей.
- Мне жаль, что все это случилось, Эдвард, - несмело смотрю ему в глаза, с осторожностью подмечая все застарелые эмоции, что такая история вызывает. – Но ты смог спасти себя и это дорогого стоит.
Эдвард пару раз моргает, прогоняя и воспоминания, и чувства, с ними связанные. Вздыхает и ответно пожимает мою руку. Все в нем снова так и пышет спокойствием.
- Мало хотеть спасти себя самому, нужен человек, которому ты абсолютно доверяешь. И мама, и отец тысячу раз оправдали мое доверие, помогли мне. Я хотел бы быть таким же надежным человеком для своих сыновей – тем, кто встанет на твою сторону в любом случае и не осудит, а прежде всего поможет, тем, которому ты дашь шанс тебе помочь. Для сыновей и для тебя, Белла.
Это звучит очень серьезно и обдуманно. Сокровенно в чем-то, проникнуто, глубоко. У меня немного сбивается дыхание от судорожного желания ответить ему верно, правильно, как того заслуживает. Но на ум ничего дельного не приходит.
Мне кажется, Эдвард понимает. Доброта, ничем не разбавленная, поселяется на его лице. Искорняет все иные выражения и мысли, возвращает ко мне.
Он бархатно целует мою щеку, самим этим действием подсказывая, что волноваться не о чем.
- Все хорошо, тебе ничего не нужно на это отвечать. Я бы хотел, чтобы эти мысли просто были озвучены...
- Ты удивительный человек, Эдвард. И как отец, и как мужчина. Правда.
- Твои слова дорогого стоят, Schönheit, - он искренне, спокойно улыбается, подмигнув мне. А потом еще раз целует – на этот раз в лоб. – Спасибо.
Официантка, все же решив выйти к нам, появляется из-за угла летнего домика. Как защиту прижимает к себе поднос, подходя ближе. И очень старается улыбнуться, проигнорировав нашу позу и недопитые чашки кофе.
- Что-нибудь еще?
- Счет, пожалуйста, - добродушно говорит Эдвард, теснее обнимая меня. Снова по-мальчишески, задорно ухмыляется. Я смущенно смеюсь, пряча лицо на его плече. Поглубже вдыхаю аромат сандала.
- Пойдем дальше? – предлагает он, дав мне минутку. Девушка уже спешит обратно со счетом, а мы закрываем серьезную тему из прошлого.
- Конечно, - не возражаю, намеренная подняться на ноги. Но Эдвард удерживает меня, пусть и ненавязчиво, но крепко, до того момента, пока официантка не уносит терминал и почти полные чашки с горячими некогда напитками. И лишь затем дает мне встать.
- Ты неисправим, - с догорающим смущением докладываю ему я. Эдвард, обезоруживающе улыбаясь, поднимается следом.
- Я буду стараться быть хорошим мальчиком в следующий раз, Белла, - обещает он. Предлагает мне руку, указывая на расположившуюся впереди новую аллею в исконно французском стиле. Немудренно, ведь парк создавался учениками версальских садоводов. – Прогуляемся?
Принимаю его предложение. Переплетя пальцы и приникнув к его плечу, неспешно иду рядом с Эдвардом по золотистому гравию дорожки. Деревья постепенно смыкают над нами свою разноцветную, не до конца еще облетевшую крону. Мрачные тучи, чей контур подведен сине-сизым, мрачно повисают над городом. Дождь сегодня не обещали, но все может быть.
- Знаешь, мне тяжело было привыкнуть к берлинской погоде после Нового Орлеана, - поежившись, признаюсь Эдварду я. Не глядя на то, что сегодня теплее, чем вчерашним вечером, погода не настолько уютна, насколько бы мне хотелось. – Здесь бывает по-настоящему холодно и дождливо.
- Ну конечно, ты ведь Sonne, - мягко подшучивает мужчина, погладив большим пальцем тыльную сторону моей ладони, - зато в Берлине бывают уютные вечера и ночи.
Легкий налет двусмысленности повисает в воздухе. Вероятно, Эдвард имеет в виду плед и чашку какао. Наверное. Но на всякий случай я надела недавно купленный в “Hunkemöller” комплект белья. Кружевной, черный, с вставками темно-бежевого цвета на чашечках. На следующий день после первого нашего свидания, увидев это белье на витрине, не смогла пройти мимо.
Эдвард в который раз поступил поистине предусмотрительно и мудро, когда предложил мне съездить в квартиру за требуемыми вещами. Не уточняя, что именно и в каком количестве мне нужно, просто вызвался отвезти. И это помимо того, что после нашего диванного разговора я обнаружила все элементы вчерашнего наряда в чистом виде внутри сушильной машины – даже это он предусмотрел. И хоть надевать чертово платье, что сразу отправилось в мусорное ведро по приезду домой, было слегка неуютно, мне удалось отогнать лишние мысли и назойливые воспоминания. События этой пятницы никогда больше не повторятся. Мне уже пообещали.
Эдвард не стал подниматься со мной. Я не настаивала – немного времени наедине с собой, особенно сегодня, мне было просто необходимо. На стойке консьержа снова стоял Размус. Мы встретились как старые друзья – я поинтересовалась, как дела с его рукой и поблагодарила за помощь с пьяным Керром, на что он отметил мой вкус в выборе избранников и подмигнул, заверив, что готов быть шафером, если вдруг эта должность окажется свободной. Специфическое немецкое чувство юмора, но у меня на душе стало легче и теплее. Это приятные фантазии.
В квартире, само собой, ничего не изменилось – только цветы, к сожалению, завяли, пришлось их выбросить. За полчаса мне удалось переодеться, сложить несколько необходимых вещей в бирюзовый шоппер с витиеватой надписью «я люблю Берлин» и изображением Ампельмана, а также написать Эммету, что в эти выходные, как мы и договаривались, я беру тайм-аут в работе. Благо, все дела успела доделать в отсутствие Эдварда.
Мистер Чек-Поинт терпеливо ждал моего возвращения внутри «Порше». Говорил с кем-то по телефону, когда я выходила из подъезда, но как только открыла пассажирскую дверь переднего сидения, отключил звонок. Приветственно улыбнулся мне, как и каждый раз, когда встречаемся после расставания, пусть и недолгого. Не задавал вопросов, не акцентировал внимание на моем шоппере. Включил адажио первой скрипичной сонаты Баха и, мигнув стрелкой поворотника, выехал из тупичка моего двора.
И вот мы здесь.
- Ты прав, - лаконично отвечаю ему, задумчиво посмотрев на несколько облетевших листьев под нашими ногами, - с тобой мне очень уютно, Эдвард. А значит, уютно и в Берлине.
Он одобряет мое умозаключение легкой, благодарной усмешкой. Ведет нас вглубь дворцового сада, исполняя мое давнее желание гулять в парках чаще.
- А что насчет твоей первой работы? Расскажешь мне?
Его голос, низко нависшие тучи, зелень травы и разноцветная чехарда листьев вызывают у меня внутри нечто особенное. Странное, незнакомое, но такое приятное чувство. Дома?..
- Спасатель в детском бассейне, помнишь, я говорила? Она и была первой.
- Ты настолько хорошо плавала?
- Один из тех навыков, что удалось отточить. Морская биология неспроста, не так ли? – посмеиваюсь я. Второй рукой прикасаюсь к ладони Эдварда, выбирая для нас направление налево на развилке парковых дорожек. Увлекаю за собой.
Эдвард смотрит на меня с высоты своего роста с искренним интересом.
- Ты плавала в открытом океане, Белла?
- Нет. На той неделе, когда мы должны были погружаться к китам, нежданно-негаданно пришел циклон. А что касается свободного плавания, то такая возможность редко предоставляется – нужна лодка.
- Тебе обязательно нужно попробовать. Это непередаваемое ощущение свободы. И стихии, конечно же. Хотя дайвингом, если честно, я никогда не занимался.
- Еще больше свободы – вот и вся разница. Нам определенно стоит попробовать что-то новое для себя.
- Несомненно, - поддерживает он.
На самой потаенной и, как мне кажется, безлюдной аллее парка очень уютно. Быть наедине с Эдвардом для меня в последнее время отдельный вид удовольствия. Этой субботы действительно стоило ждать, хоть и снова я пропускаю немецкий. Нужно выписаться из группы, не давать учителю и Элис ложных надежд – безнадежность этого мероприятия очевидна.
- О чем ты думаешь? – негромко зовет Эдвард, заприметив, что я хмурюсь.
- О глупостях, - устало приникаю к его плечу, глядя на деревья вокруг без особого энтузиазма, - вспомнилось, что сегодня у меня должен был быть урок в языковой школе.
- Твои отношения с немецким языком никак не складываются? – он понимающе поглаживает мои волосы и моя хмурость, как по щелчку, сменяется легкой улыбкой. Не хочу, чтобы он останавливался. Целиком и полностью, без перерыва на сон и еду, хочу сегодня внимания и прикосновений Эдварда. Знал бы обо всем этом, наверняка испугался – насторожился так точно.
- В твоем исполнении он куда приятнее, чем на страницах учебников.
- Я уже пообещал тебе уроки в частном порядке, - Каллен довольно посмеивается тому, как реагирую на его прикосновения, приникая ближе к ладоням, - и, насколько помню, не забирал свои слова обратно.
- Думаешь, еще есть шанс что-то сделать с нашей взаимной с ним неприязнью?
- Ну конечно же. Язык не может не даваться – его лишь могут плохо преподавать, вот и все.
Я хмыкаю.
- Моя подруга считает так же. Впрочем, ее энтузиазму с немецким можно только позавидовать. Но с этим напрямую связан ее университетский курс, возможно, все дело в этом.
Упоминание Элис в контексте немецкого языка наталкивает меня на мысли о «Сиянии» и наших пятничных посиделках, впервые не состоявшихся за эти месяцы. Вспоминается последняя из них, где милый бариста испытал свою судьбу, попытавшись познакомиться с Элис. И ее слова о том, что видела Эдварда… ее мнение об Эдварде. И мои домыслы на сей счет.
- Мотивация – это одна из важных вех успеха, Белла. Но отнюдь не пятый элемент, поверь мне.
Эдвард, всерьез погрузившийся в проблему моих напряженных отношений с великим и древним европейским языком, весь в своих мыслях. Он действительно думает о том, как помочь мне. И выглядит крайне сосредоточенным, глядя на деревья и зеленый газон между их стволами, простирающийся впереди.
- Мы еще вернемся к немецкому, но… Эдвард, могу я кое-что спросить?
Он поглядывает на меня с подозрительным любопытством, впрочем, сразу же обращаясь во внимание. Пожимает мою ладонь в своей.
- Само собой.
- У полицейского участка в тот день, когда Керр… когда мы встретились с тобой утром… ты встречался с кем-то еще?
- В полиции?
- Возле нее, на парковке. Элис – моя подруга – рассказала, что вы виделись. Она якобы должна была отдать тебе какое-то заказное письмо от Эммета.
Немного нахмурившись, мужчина, видимо, пытается понять, о чем я говорю. Или вспомнить.
- На самом деле, Schönheit, я понятия не имею, кто такой Эммет. И вряд ли бы я мог с кем-то встретиться у полицейского участка, потому что приехал туда совсем незадолго до твоего выхода. На парковке никого, кроме полицейских, не было. Эммет работает в полиции?
- Нет, он ведущий редактор журнала, для которого я пишу. Я так и подумала, что вряд ли она могла встретиться с тобой, просто она настаивала…
- Твоя подруга знает обо мне? - чуть прищурившись, зовет Эдвард. Уголок его губ приподнимается в игривой усмешке.
- Знает, - не утаиваю, умудрившись даже не смутиться, - впрочем, совсем немного. Вот и фантазирует.
- Я обычно не выпытываю никаких подробностей, но мне правда интересно, что бы ты могла обо мне рассказать.
- Правду, - пожимаю плечами, поднимая на него глаза и не разрывая нашего прямого взгляда, - о твоей внимательности и заботе. А еще о том, что ты мне по-настоящему нравишься.
Невесомое, практически несерьезное откровение по сравнению с тем, каким оно могло быть. Но я уже решила для себя, что то, ясное, несвоевременно. И хотя бы такую правду Эдвард заслужил.
- Спасибо за лестный отзыв, Schönheit.
- Ты ему полностью соответствуешь, Эдвард. Не за что.
Медлю со своим вопросом, что крутится на языке, не уверенная, что готова услышать на него ответ. Однако от Эдварда это не укрывается. Он дает мне немного времени, никак не торопя, но то и дело поглядывая с ненавязчивым вниманием. И ободряюще гладит мою ладонь, когда все-таки решаюсь:
- А ты… рассказывал кому-нибудь обо мне?
- Братьям, - не мучая меня интригой, признается. – Без особых подробностей, солнце. Только лишь что встретил в Берлине удивительное создание – и где, подумать только, на ненавистном «Форуме».
Я рдеюсь, на мгновенье прикрыв глаза, чтобы успокоиться.
- До сих пор не могу понять, почему ты подошел ко мне на этой выставке. Я настолько выбивалась из общего числа посетителей?
Правда спросила это? Рдеюсь сильнее прежнего, и улыбка Эдварда, все выражение его лица вдруг наполняется нежностью. Впрочем, в глазах задорно пляшут чертята.
- Все просто, Белла: из двенадцати моделей вокруг ты выбрала одну-единственную, к которой приложил руку я. Мой «Coupe». К тому же, он интересовал тебя куда больше, чем шампанское, речь ведущего и происходящее у сцены.
И правда. Перебирая в голове столько вариантов, задавая миллион ненужных вопросов, я упустила из виду откровенно простой момент. Даже при условии, что автомобиль и вправду отличный и притягивает внимание.
Мы останавливаемся у высокого дерева. Листья на нем оранжевые, что в сочетании с коричневым стволом делает его идеальным осенним воплощением. А еще вокруг – ни души. И горящие, прямо-таки в оттенок листьям, глаза мистера Каллена. Я до мельчайших подробностей вспоминаю нашу встречу в «Форуме». И с теплом подмечаю тот момент, когда озадачила Эдварда приглашением на кофе.
- А ведь я еще и «Старбакс» предложила, - смеюсь, обе ладони кладя на его грудь. Смотрю в синие глаза без стеснения теперь, лишь с интересом и налетом шалости. Все остальное, все ненужное – к черту. Мне просто с Эдвардом и я не хочу, не буду ничего усложнять.
- Не оставила мне никаких шансов, - соглашается он. Обнимает меня за талию, притягивая к себе. – Я же говорю, удивительное создание.
Приподнимаюсь на цыпочки и целую его. Снова, как и множество раз прежде. Впрочем, сейчас мы оба умиротворенно смеемся. Веселье и спокойствие, наполняющее все пространство вокруг, вытесняет остатки тревоги и смятения. Некоторые вещи просты по определению, Эдвард был прав. Одна из них – наше взаимопонимание.
- Итак… - загадочно протягивает Каллен, мягко коснувшись губами моего лба. Крону деревьев над нами оживляет ветер. Умиротворяющий звук и приятная, сравнивающая цвета пасмурность, пропитавшая воздух. Все-таки дождь сегодня будет.
- Итак?.. – я практически повседневно, не тая улыбки, оглаживаю ворот его пальто. Прикасаюсь к шее, две тонкие линии проведя до яремной ямки. Хочу, чтобы он снял пальто этим вечером. И этот перламутровый джемпер. И все остальное. Хочу увидеть Эдварда и позволить наконец нашим отношениям стать чем-то большим, чем-то осязаемо-настоящим. Просто его хочу?..
Низкий голос мужчины тем временем задает мне куда более земной и понятный вопрос:
- Как насчет обеда в необычном месте, Шонхайт? Ближний восток и нестандартные решения. «Mustafa's Gemuese Kebab»?
Я делаю глубокий вдох, оставляя вечерние мысли – на вечер. И возвращаюсь к Эдварду, что выжидающе на меня смотрит.
- Ты ведь знаешь, я всегда открыта новому. В конце концов, я ведь работаю на «Bloom Eatery». И там я еще никогда не была.
Он, довольно хмыкнув, еще раз наклоняется к моему лицу – и еще раз неглубоко меня целует. А потом разворачивает нас в сторону дворца Шарлоттенбурга, а значит, и парковки, где уже довольно долго стоит «Порше».



Это одно из самых ярких, впечатляющих и необычных воспоминаний за всю мою жизнь.
В ореоле ледяных дождевых капель, под их яростным, косым напором.
С отблесками то тут, то там возникающих уличных фонарей.
С бликами фар автомобилей, рассекающих стремительные ручьи на главном проспекте района, на мокром, черном асфальте.
С закрытыми, в чехарде пролетающими мимо витринами магазинов, темными, как и опустившаяся на город ночь.
И ощущением горячей, крепкой хватки Эдварда, своей ладонью сжавшего мою. Вместе мы бежим по центральной улице Шарлоттенбурга. Шум дождя, отзвук шагов на тротуаре, ветер, заигрывающий с оконными рамами и кронами невысоких деревьев, а также легко узнаваемые клаксоны озадаченных непогодой берлинцев - все сопровождает нас незримыми тенями, не отставая ни на шаг.
И я тоже стараюсь от Эдварда не отставать, хоть с завидной периодичностью он и оборачивается, дабы убедиться, что я успеваю. На самом деле его профиль на фоне мрачного осеннего города, освещенный тусклыми желтыми фонарями, необычайно красив. Возможно, вода искажает изображение, облачая его в немного волшебный, особенный фильтр, а может быть, мы просто слишком быстро бежим и это все гипоксия, но я не могу на Эдварда насмотреться. Каждый раз, когда поворачивается, прикусываю губу, улыбаясь шире. Больше всего мне нравится, как горят, практически пылают синие глаза – и их озабоченное, но вместе с тем удивительно мирное выражение. Эдварду тоже нравится дождь.
Мы бежим по Шарлоттенбургу тот несчастный квартал, что остался до дома. Спонтанная прогулка, должная стать завершающим этапом сегодняшней субботы, предподнесла нам сюрприз в самом своем финале. Тучи, провисевшие над городом весь день, разразились настоящим ливнем в считанные минуты – пару крупных капель, дабы предупредить, и все. Вокруг – ни шанса на укрытие, ни крыльца, ни подъезда и даже ни одного подвесного тента кафе – десять вечера и середина осени. Стало быть, жилой комплекс Эдварда – единственный из доступных вариантов.
Я задыхаюсь, потому что мы бежим быстро – но мне нравится этот темп и та скорость, с которой меняется картинка перед глазами. Особое освещение снова играет на руку – я будто бы наблюдаю за красивой сценой из фильма, сюжет идеален для романтических мелодрам. И пусть в жизни все это куда холоднее и физически сложнее, чем кажется, я получаю настоящее удовольствие. Крепче держу руку Эдварда, но в то же время знаю, что все равно не отпустит мою. Рассматриваю его силуэт с резкими, отрывистыми движениями, и все, что окружает, хоть понимаю, что ничего вокруг мне не известно, я здесь не была. И глубоко, насколько это возможно, вдыхаю ночной осенний воздух. В дождь, еще и в процессе бега, запах Эдварда приобретает совершенно особые ноты, каждый из своих элементов делая острее.
Никогда прежде мне не хотелось его больше, чем сейчас. На волне энтузиазма и с долей адреналина из-за внезапности ситуации понимаю это вполне явно. Бегу еще быстрее и улыбаюсь еще шире. Не могу, не хочу останавливаться.
Изящный многоэтажный дом, с которого и началась застройка современной части района, уже совсем близко. Только теперь Эдвард позволяет себе – а, соответственно, и мне, - немного замедлиться. В здание, не отступая от джентльменских канонов, что стали практически данностью в его присутствии, пропускает меня первой. Открывает передо мной тяжелую входную дверь жилого комплекса - главного в Шарлоттенбурге и, по совместительству, одного из самых высоких в городе.
Я не заставляю Эдварда мокнуть под дождем дольше нужного. Быстро проскальзываю внутрь, пригнувшись под его рукой, и часто, потеряно моргаю от яркого света холла. Выполненный в белых тонах, он воплощает собой немецкие традиции. Высокие стены упираются в стеклянный потолок. Консьержа нет – лишь электронная система пропусков, ключ-картой открывающая доступ в здание. Или специальной кнопкой в квартире самих жильцов – уже видела сегодняшним утром.
Эдвард заходит за мной. Дверь на автоматическом доводчике, позволив десятку косых капель коснуться мраморного пола, закрывается следом. И громкий шум дождя остается снаружи, разом приглушенный прочными стенами.
От Эдварда восхитительно пахнет. Все ноты одеколона, перемешиваясь с ароматом его кожи и легчайшей отдушкой материи пальто разом возникают в замкнутом пространстве холла. Становятся ярче с каждым отрывистым движением, обретают послевкусие и переливы с каждой падающей каплей. И бесповоротно, неудержимо притягивают – и я, и Эдвард часто дышим, в надежде поскорее восстановить дыхание.
- Как ты? Все хорошо? – моя растерянность отзывается озабоченностью на его лице. Приходя в себя первым, мужчина подступает ближе. Убирает мокрые пряди с моего лица и этим легким касанием посылает по коже тысячу мурашек. Я дрожу, но отнюдь не от холода.
- Да…
- Сейчас мы согреем тебя, Белла. Пойдем домой.
Он так обещает это… сосредоточенно, встревоженно даже, с отпечатком хмурости на лице. Больше не предлагает мне своей ладони, кивком головы указывая направление к лифту. И двигается следом на расстоянии чуть меньшем, чем обычно. А, может быть, мне кажется – Эдвард по-прежнему сбито дышит и его присутствие как никогда очевидно. Новый рой мурашек устремляется вниз по спине.
Лифт спускается с десятого этажа. Мужчина останавливается напротив меня, приникнув плечом к металлической раме дверей. Смотрит перед собой, на сменяющиеся цифры этажей и лишь изредка – на меня. Я же не могу от него оторваться. Из-под ресниц, не уверенная, что такая излишняя увлеченность придется ему по вкусу, подмечаю каждую деталь. То, как поправляет спутавшиеся, мокрые волосы, тоненькие ручейки с которых заливают влагой воротник пальто. И как на светлой коже лица, чьи черты стали чуть острее и заметнее, потихоньку высыхают дождевые капли. Одежда Эдварда, как и моя, мокрая практически насквозь. Вижу, как часто поднимается его грудная клетка на резких вдохах. И как теряются дождевые капли с воротника растегнутого пальто на бледной, как будто мраморной шее, вижу тоже. Вблизи заметно, как пульсирует синяя венка. В такт этой пульсации – и сердцебиению – полюбившийся мне запах Каллена обретает еще больше новых нот. Удовольствие в чистом виде. Нечто, что заставляет отключить мысли и просто поддаться эмоциям. В этот вечер точно.
Я не до конца отдаю себе отчет в том, что делаю. Понимаю, что целую Эдварда лишь тогда, когда отвечает на мое внезапное вторжение в личное пространство. Еще не до конца пришедший в себя после нашего марафона, как и я, дышит чаще нужного. И очень тихо, но крайне вдохновляюще стонет, ощутив мой напор.
Я цепляюсь пальцами за лацканы его пальто. Задыхаясь, требую большего, чем простого ответа на мой поцелуй. И улыбаюсь, не прерывая нашего спонтанного действа, когда обе ладони кладет на мою талию. Как следует прижимает к себе.
У Эдварда мягкие, прохладные губы. Горячее, опьяняющее дыхание, создающее головокружительный контраст. И требовательные, крепкие объятья. Он старается не сжимать меня слишком сильно, но это как раз то, что нам сейчас нужно. Как бы намекнуть ему, не прекращая поцелуй?
Лифт, коротким звуковым сигналом известив о своем прибытии, все же опускается на нулевой этаж. Двери неспешно, отлаженно открываются. Никого нет.
Эдвард отпускает меня первым. Отстраняется, многообещающе улыбнувшись уголками губ, и отступает на полшага назад. Дает пройти в кабину.
Я хочу потребовать его возвращения. Останавливаюсь у поручня, застывшего посередине зеркала во всю стену, для опоры держусь правой рукой за металл. Она скользит, совсем мокрая от воды, зато прохлада поручня приятно остужает пылающую кожу. Уже собираюсь позвать Эдварда. Не спрашивая и не дожидаясь согласия, целовать его снова – точно так же, только дольше. Сколько здесь этажей?..
Впрочем, наше желание выходит взаимным. Не говоря ни слова и не дозволяя сделать этого и мне самой, Эдвард решительно заходит в лифт следом. И так же решительно, наклонившись ко мне, возрождает наш поцелуй. Правда, теперь целует куда глубже. Холодные и горячие одновременно, его ладони скользят по моей спине, путаются в мокрых прядях, касаются джемпера под кожаной курткой. И кожи шеи. И немного, мягче нужного, груди. Я не могу удержать стона, когда это происходит. Вздрагиваю, поддавшись ближе к его пальцам и понимаю, насколько на самом деле Эдварда хочу. Без условностей, без мыслей, без каких-либо отвлекающих маневров. Прямо сегодня. Вот такого. И не один раз.
Он приглушает мой стон еще более глубоким поцелуем. Забирает его себе, от греха подальше убирая руки на мою талию. Утешаюше шепчет на ухо, обжигая дыханием:
- Еще немного, Изабелла. Не здесь.
Звучит, на самом деле, вполне логично – и даже ободряюще. Цифры на дисплее лифта сменяются с поразительно неспешной скоростью, однако даже это обстоятельство Эдвард успешно компенсирует собой. Отвлекает нас от явного, очевидного желания друг друга, ласково оглаживая и мою спину, и талию, и бедра. Прикасается к волосам, игриво потягивает пряди и целует кожу вдоль линии их роста. Много, много раз. Пока нам обоим не становится легче дышать – как профилактика секса в общественном месте – неплохая затея.
Лифт наконец останавливается на семнадцатом этаже.
В квартире темно. После ослепляющего освещения коридора, что в главном холле, что на самом этаже, это немного сбивает с толку. Утешает, что Эдвард не отпускает меня, по-прежнему придерживая за талию. Прекращает поцелуй, рвано вдохнув и ударив ребром ладони по выключателю. Зажигается свет и я снова вижу его во всем великолепии – возвышающегося надо мной, вымокшего до нитки и с многообещающей, кривоватой улыбкой. Темные ресницы подрагивают, пальцы нетерпеливо скользят по моей спине – вниз, а затем вверх, еще быстрее. И вдоль замочков на куртке, расправляясь с ними как с деталями, не стоящими особого внимания.
Пара пуговиц на его пальто мне дается сложнее. Небольшие, круглые и скользкие, норовят не подчиниться, оставшись на прежнем месте. И все же шансов у них нет. Эдвард сам сбрасывает пальто, не заботясь о том, куда именно оно падает. Моя куртка отправляется туда же.
Запоминаю происходящее отдельными кадрами – как при перемотке пленки. Окруженная жаром и прохладой одновременно, не могу как следует различить их в пространстве. Я не выпила сегодня ни капли спиртного, однако чувство, что пронизывает насквозь, могу сравнивать лишь с опьянением. Самой приятной его частью.
…Перламутровая стена гостиной. Свет остается в коридоре, тускло падая на графитовый диван и россыпь его подушечек. Замершая в молчании кухня. Аромат лимона, сандала и влажной одежды. Сбитое, горячее дыхание Эдварда у моего лица – поцелуй щеке, поцелуй скуле, поцелуй губам, поцелуй подбородку. И резкое, будто приснившееся прикосновение к мочке уха. Электрический разряд, не меньше, едва он делает это. И снова по кругу. И снова.
…Длинное и узкое окно с черной рамой. Прохладное и твердое стекло, теплая и мягкая кожа Каллена. Его пальцы вдоль позвоночника, на талии и чуть ниже – обратный маршрут. Больше никаких прикосновений к лицу – он целует лишь мою шею, постепенно спускаясь к ключицам и тронув языком, от чего я вздрагиваю, место пульсации сонной артерии. Хнычу, требуя его возвращения. Колени предательски дрожат, а голос срывается.
- Еще раз, пожалуйста!..
…Проспект Шарлоттенбурга с парочкой поздних машин. Глаза привыкают к темноте гостиной, а тело – к ощутимому кожей присутствию Эдварда. Его запах блокирует рецепторы для любого другого. И я пьяно, отчаянно улыбаюсь, когда крепко прижимает меня к своему телу – лицом к окну, дабы проспект ни на секунду не оставался без внимания. Мокрая, жесткая ткань рубашки. Обе руки на моей груди – одна чуть выше, ближе к шее, фиксируя, а вторая ниже, у талии, обнимая. Эдвард заполняет собой все окружающее меня пространство, без труда подчиняет самолично выбранной позе. И неспешно, истязающе посасывает обнаженные участки моей кожи – ближе к лямке лифчика и чуть ниже ворота джемпера. Он борется с застежкой, мягко, будто случайно, подавшись тазом вперед. Дает мне понять, насколько наши физические желания обоюдны. Победно ухмыляется, когда несдержанно постанываю, больше ничего не смущаясь.
Эдвард снимает мой джемпер, отправляя его на пол, в объятья темноты. Скидывает свою рубашку, как и пальто, самостоятельно. В полумраке комнаты, на особой остроте ощущений, чувствую его обнаженную кожу собственной. И новый разряд, на сей раз острее, пронзает все тело – устремляется, обжигая синим огоньком, к паху. Начинаю думать о том, что Эдвард возьмет меня прямо так и здесь – в этой позе. И с видом на тот самый проспект, что впервые увидела этим утром из этого же окна.
Нет лишних мыслей, предрассудков, стремлений подождать – есть здесь и сейчас. И я рада, что мы оба готовы отбросить все «за» и «против», доставив друг другу долгожданное и такое горько-сладкое, пронзительное до кончиков пальцев удовольствие.
Горячую и широкую ладонь Эдвард неспешно подводит под мою грудь, до боли медленно обвивая каждую рукой. Несильно, чувственно пожимает, а затем ведет затейливые линии вокруг соска. Намеренно прикасается к нему в последнюю очередь. И я запрокидываю голову, с радостью встречая непосредственную близость его плеча в качестве своей поддержки. Опираюсь на мужчину, зажмуриваясь с каждым движением его ладони. Огонь в паху разгорается с новой силой.
…Яркое, болезненное и пугающее видение. Силуэт с рыжими волосами и тошнотворный запах пота, смешанного с дешевым одеколоном. Старые кирпичи промышленного здания. И само собой возникшее резкое движение вперед – дабы вырваться. Только Эдвард, расценив его неверно, наоборот, держит крепче – притягивает обратно к себе. Я до крови закусываю губу, тихонько застонав от отчаянья. Дрожат губы и я не уверена, что могу объяснить ему. Он ведь не хотел – наоборот, намеревался сделать мне приятнее! Уткнувшись носом в мои волосы, глубоко, неспешно вздохнул, правой рукой прижавшись к моему паху. Ровно по внутреннему шву джинс, несильно толкнулся в плотную ткань двумя пальцами. Только что.
Пазл сложился куда быстрее, чем мне удалось это понять. Та же поза, та же погода, та же темнота. И движение, столь знакомое, и ужас, совершенно первобытный. Я думала, злосчастная ночь пятницы больше о себе не напомнит – напротив, она зеркально воплотилась в ночи субботы.
- Стой! – сдавленно вскрикиваю, сама пугаясь своего голоса в идеальной тишине его квартиры. Чувствую, как замирают его пальцы, и растерянный, резкий выдох щекочет мою кожу.
- Отпусти меня… на секунду – отпусти меня…
Зажмуриваюсь, когда исполняет мою просьбу. Отстраняюсь, подавшись вперед, и отгоняю, как могу, злочастное воспоминание-иллюзию. Я с Эдвардом. Я хочу Эдварда. Пошел он к черту, этот кройнцбергский ублюдок. Хватит!
Набираюсь решимости закончить начатое, оборачиваюсь обратно к Каллену. Отказываюсь признавать, что прежний настрой безвозвратно потерян. И впервые радуюсь тому, что здесь достаточно темно. Обеими руками обвиваю его шею, прижимаюсь к груди. Целую и намеренно не даю вдохнуть воздуха. Не хочу думать и не хочу, чтобы думал Эдвард. Все можно вернуть, так ведь? Все еще можно вернуть, ну пожалуйста!
Мужчина, не до конца понимая, что именно только что произошло, с налетом растерянности приглаживает мои волосы. Его губы отвечают мягко, отнюдь не страстно. Он гладит меня по щеке и медленно останавливается, ощущая влагу подушечками пальцев. С досадой признаю, что не успела предотвратить это прикосновение. Логика затерялась в его нежности.
- Ты плачешь?
Потухает огонь, искрами сыплющийся из синих глаз. Безвозвратно.
- Это дождь, Эдвард…
Скверно, именно это слово. Пальцы Каллена у моего подбородка мягко заставляют приподнять голову, показать ему лицо.
- Ты плачешь, Schönheit, - констатирует он, и сострадание, пронизывающее голос, расстраивает меня больше прежнего. Кусаю и без того пострадавшую губу, медленно качая головой – бессмысленно, видит ведь правду, а все же...
- Ш-ш-ш. Расскажи мне, что случилось?
Я знаю этот тон, ведь всю сегодняшнюю ночь он разгонял мои кошмары. Однако его появление ставит окончательный крест на действе, на которое я так рассчитывала. И которое Эдвард за все, что сделал для меня, как никто заслужил.
- Хочу видеть тебя, - как могу держу лицо, отгоняя самоуверенность, что это напрасно, - не проспект, а тебя… не спиной…
Он сожалеюще гладит меня, ладонью накрыв затылок. Согревает и осторожно, целомудреннее, чем после первого «Старбакса», целует. Едва касается губ.
- Извини, что я напугал тебя, Белла. В следующий раз я буду осмотрительнее.
Звучит удручающе.
- Я хочу тебя.
Он улыбается – и нежно, и благодарно, ласково стирая смешавшиеся дождь и слезы с моей кожи. В полумраке мне сложно понять выражение его лица полностью, но теплота, как и повелось, на нем очевиднее всего.
- И я хочу тебя, Schönheit – и никак не могу это скрыть, - он тихо посмеивается, кажется, немного смутившись. Но затем тон становится серьезнее, а черты, напротив, мягче. Слова звучат максимально убежденно. – Но я не хочу, чтобы наш первый раз запомнился тебе таким. В нем не должно быть страха, ты не должна бояться меня.
- Это не ты, Эдвард…
- Отчасти – я. И я обещаю, Белла, мы попробуем снова немного позже – не в эти сумасшедшие выходные, не после… всего, что случилось. Было глупо с моей стороны что-то требовать от тебя сегодня.
- Я начала первой! – с долей возмущения и такой же, если не больше, долей отчаянья, припоминаю я. Не отвожу взгляда, смотрю прямо на него, требуя взять свои слова обратно – или забыть то, из-за чего мы только что остановились. По ситуации.
Эдвард мягко привлекает меня к себе, обнимая нежно, отнюдь не страстно. Обе ладони кладу на его грудь, концентрируясь на ощущении жестких волосков подушечками пальцев. И красивой, влажной коже, все еще слишком горячей, напоминающей о нашем едва не состоявшемся сексе. Паршиво.
- Это ведь наши выходные, Эдвард, - укоряюще, но с надеждой пробую еще раз. Прижимаюсь к нему чуть крепче, кружевом чашечек лифчика приникая к грудине. Он выпрямляется, чуть подавшись мне навстречу. С тихим ликованием подмечаю, как немного подрагивают его пальцы на моей талии.
Эдвард, борясь с собой, поджимает губы. Несколько секунд ничто, помимо нашего дыхания, не нарушает тишины гостиной. Проспект совсем пустеет. Дождь кончается.
- Пойдем, - звучит у моего уха его низкий, бархатный тон. Победа?..
Придерживая мою руку в своей, Эдвард увлекает нас по перламутровому узкому коридору в сторону гостевой спальни. Полумрак гостиной сменяет белый свет холла. У Эдварда, оставшегося без рубашки, широкие плечи и торс, пропорциональным треугольником сужающийся к талии. Заметные, но не чересчур, мускулы красиво перекатываются под блестящей от влаги кожей. Ниже левой лопатки, проходя под предплечьем в сторону груди, вижу небольшую татуировку – не могу пока понять, что именно она изображает, похоже на буквы или какие-то символы, слившиеся в цепь. К тому же, оглянувшись, Эдвард подмечает мой интерес. Загадочно улыбается, крепче перехватив мою ладонь. И отпускает ее, оборачиваясь ко мне всем телом, лишь возле постели. Мне нравится, как смотрится белое белье под темно-синим покрывалом – красивая отсылка к глазам Эдварда и нашей позе.
- Моя истинная красота, - он мягко прикасается к моей щеке, концентрируя внимание на своем прикосновении. Пальцы теплые и движутся невесомо, пронизывающе-медленно. Улыбаюсь, когда первые витки приятной дрожи охватывают тело. Подаюсь навстречу Эдварду и он, довольный результатом, мелодично посмеивается.
- Ты права, - он трепетно, с завидной неторопливостью оглаживает на сей раз мои плечи. Немного разминает их, прогоняя скованность и усталость, спуская ниже бретели лифчика. То место, где была каждая из них, невесомо целует. – Это наши выходные. Добавим им приятных воспоминаний.
Расслабляюсь, проникаясь каждым из его прикосновений. Мне спокойно и радостно, и это, думаю, воплощается в выражении лица, когда улыбаюсь снова. Эта моя улыбка зеркально отражается в чертах Эдварда. С каплей снисходительности, но куда более заметной лаской, он смотрит мне в глаза. А затем целует, возвращаясь к тому моменту, на котором мы закончили.
Я догадывалась, что Эдвард окажется хорошим любовником. Но уж точно не могла предположить, насколько. Вся та внимательность и умение запоминать важные детали вдвойне воплощаются в каждом из его действий. Нежность, что непредусмотрительно хотела заменить страстью, сквозит в самом незаметном прикосновении. И, конечно же, желание. Эдвард хочет меня и не скрывает этого, по-настоящему мной любуясь. Рдеюсь от такого внимания, но мысленно умоляю его продолжать. Особенно когда чувствую спиной мягкие простыни постели, а он нависает сверху, неглубоко, но чувственно меня целуя. Несколько долгих, изумительно приятных раз.
- Не спеши, Sonne, - доверительным шепотом просит, когда самостоятельно прикасаюсь к его талии. Эдвард по-прежнему в брюках и не похоже, что собирается их снимать, вот я и подумала поспособствовать. Честно признаться, теряюсь в той дымке увлекательных ощущений, что дарит мне своими прикосновениями – запоздало вспоминаю о том, что тоже могу касаться его. И доставлять удовольствие. Но раз просит… послушно убираю руки и Каллен, довольно улыбнувшись, благодарит меня очередным поцелуем.
- Умница.
Не сразу понимаю, к чему именно мы идем. Эдвард касается моих губ, шеи, груди, спины и талии, постепенно, без лишней спешки, опускаясь по телу ниже. Каждое движение отточенно, уверенно, совершенно естественно. И до невозможности, почти до боли приятно – пламя в паху уже обжигает.
Эдвард, будто утешая, прохладными ладонями прикасается к моему животу. Затейливые узоры рисует на коже, изредка помогая себе языком. Я жмурюсь, запрокидывая голову на подушку, так кстати им же предложенную, и невольно сжимаю бедра. Эдвард опускается ниже. С обеих сторон, практически синхронно, проникает пальцами под тонкое кружево трусиков – как раз по бокам.
- Что ты?.. – поднимаю голову, пораженно глядя на него сверху вниз. Каллен, очаровательно улыбаясь, устраивается у моих бедер, аккуратно разведя ноги. Выглядит крайне сексуально, но при том – восторженно. Уверенно мне кивает.
- Все для моей девочки.
Я не знаю, что на такое ответить. Смотрю на него, не отрываясь, пытаясь поверить в то, что этот невероятный мужчина хочет со мной сделать. Прямо сейчас?.. Само собой, сбивающееся дыхание выдает Эдварду мою тревогу. Он утешающе, в стремлении успокоить, гладит мою кожу.
- Тебе понравится, Schönheit, обещаю. Что именно тебя беспокоит?
Умиротворение его тона никак не вяжется с нашей позой. Я краснею и Эдвард улыбается нежнее. Медленно, давая сполна рассмотреть каждое свое движение, целует низ моего живота.
- Я не знаю, что мне делать, - признаюсь ему на одном дыхании, руками зачем-то постаравшись прикрыть грудь. Румянец крайне неприятно жжется.
Мужчина улыбается мне прежней улыбкой, немного расслабляя. Нежно гладит кожу на внутренней стороне бедра.
- Ты можешь рассказать мне, как любишь больше всего, если посчитаешь нужным. Или о том, как не хочешь, чтобы я прикасался к тебе. Пожалуйста, не стесняйся меня.
- Я правда не знаю, Эдвард. У меня такого еще не было.
Мое признание, тихое, но честное, без особого смущения теперь, скорее с нотками грусти, повисает в пространстве. Эдвард, внимательный к каждому слову, отвечает на него чуткостью. В синих глазах загадочные переливы перламутра.
- Ох, Schönheit, - многозначительно протягивает он, улыбаясь шире прежнего. Благодарно кивает мне, ненавязчиво, но заставляя убрать руки от груди, перестать прятаться, - тогда я счастлив быть у тебя первым.
Его темные волосы еще влажные от воды. Глажу его виски пальцами, спустившись на щеку. Гладковыбритая, теплая кожа согревает пальцы. Эдвард мягко мне улыбается, немного наклонив голову к моей ладони – ставший нашим жест принятия.
- Я очень рада, что это будешь ты, - шепотом признаюсь ему, не разрушая создавшейся вокруг атмосферы из уюта и доверия. Цитрусы, приглушая лаванду, полноправно правят балом в этой спальне. И Эдвард, с каждым движением раскрывающий свой собственный аромат полнее, как на ладони передо мной. Хочет, ничуть не утаивая, доставить мне удовольствие.
- Ты великолепно пахнешь.
Он удивленно усмехается, поднимая голову от моего живота. Несколько поцелуев, что успел оставить на коже, саднят, требуя его возвращения.
Больше во мне нет смущения, только предвкушение и интерес. Он подмечает это, обеими руками огладив мои бедра. Самостоятельно, поручив мне лишь получать удовольствие, раздвигает бедра пошире.
- Ты тоже, моя прелесть.
В напряжении, уже исконно физическом, я все жду, когда почувствую поцелуй там, в непосредственном месте притяжения. Однако Эдвард прежде всего уделяет внимание внутренней стороне моих бедер, массирует их наружную сторону, находит чувствительную область в подколенной ямке, заставляя меня мелко дрожать от нетерпения. И долго, максимально расстягивая процесс, поцелуями и прикосновениями доводит меня до белого каления – так и не коснувшись клитора пока. Темп нарастает очень медленно. Сила прикосновений – еще медленнее. Но оно того стоит. Я извиваюсь под ними, то и дело кусая губы, и его руки перестают быть мягкими и осторожными – держат меня в нужной Каллену позе, заставляя все удовольствие, до последней капли, забрать себе. Вскрикиваю в подушку, когда накрывает ладонями мою грудь, освобождая ее из плена лифчика. Сжимает ее. И синхронно с этим впервые, наконец-таки, уделяет внимание клитору. Хватаюсь для хоть какой-то, даже мнимой опоры за простыни, натягиваю их. Глубже зарываюсь в подушку. Ни движения тела, требующего разрядки, ни звуки удовольствия, благодаря которым он меняет амплитуду и скорость, сдерживать не могу.
- Эдвард!..
Он удовлетворен тому отчаянью, с которым произношу его имя. В такт сбившемуся, частому дыханию, прикасается ко мне яростнее, быстрее. И куда, куда сильнее…
- Не останавливайся, - заклинаю его. Сейчас порву эти чертовы простыни, сдеру с постели. Открываю глаза, хочу увидеть его. Громко, несдержанно стону, запрокидывая голову обратно, от эротичности открывшейся взгляду картины.
Какие же синие у него глаза… какие же синие…
Хочу попросить его не отпускать меня, держать так же близко к себе, держать мои бедра, чьи движения уже не подчиняются сознанию. Но это лишнее. Не позволяя сдвинуться даже на сантиметр, сполна фиксируя нашу позу, Эдвард дарит мне ошеломительный оргазм – и всю его силу, накрывающуюся океанской волной, заставляет сполна принять на себя.
Пять секунд.
Еще пять.
Еще пять…
Волна удовольствия, неспешно отступая, теплым прибоем возвращается к исходной точке несколько раз. Стихает, оставляя с чувством приятного опустошения и горячей, изумительной пульсацией где-то глубоко внутри. По-прежнему задыхаюсь, но теперь еще и облегченно, счастливо смеюсь. Целую пальцы Эдварда, которыми гладит мою щеку, возвращаясь к изголовью постели. Укладывается рядом вполоборота, с нежным любованием изучая мое лицо. Красиво, чуть кривовато улыбается. Убирает с моего влажного лба волосы, ручейком поцелуев спускается от бровей к скулам. И в самом конце, совсем целомудренно, будто бы ничего этого не было, целует мои губы.
- Господи, - прищурившись, безуспешно пытаюсь подобрать подходящее слово, чтобы описать свои ощущения. Подаюсь навстречу его руке, невесомо скользящей вдоль моих ключиц.
- Ну что ты, Белла, я кто угодно, но не Господь Бог.
- Будешь богом секса, - резюмирую я. На сей раз сама его целую.
Эдвард игриво, низко смеется, притягивая меня ближе к себе. Сандал и цитрусы возрождают свои позиции и я, более чем довольная их соседством, с удовольствием приникаю к его плечу, носом касаюсь шеи. Никогда прежде мне не было так тепло, как сегодняшним вечером.
- У нас с тобой будет упоительный первый раз, - шепчет мне на ухо, слегка прикусив мочку, - моя чувственная, восхитительная девочка. И вот тогда подтвердим такое лестное звание.
- Почему-то я не сомневаюсь…
Эдвард смешливо щурится, размеренно поглаживая мою спину – успокаивает нежностью после сокрушительного оргазма. У него очень красивое выражение лица сейчас – расслабленное и удовлетворенное, что сквозит в каждой из привлекательных черт. И черные ресницы, и высокий лоб, и скулы, и губы, чувственные и полные, столько радости доставившие мне сегодня.
Я любуюсь Эдвардом, ощущая то удивительное чувство благодарности, какое всегда приходит в его присутствии. Теперь – еще и в сексуальном плане, исконно физическом.
Не глядя на все то умиротворение, что со всех сторон обволакивает нас, очевидно, что игра еще не закончена. По крайней мере, с моей стороны. Эдвард еще не получил заслуженного удовольствия, и, хоть никак не намекает и, быть может, даже не планирует, не ждет моих ответных действий, я хочу его порадовать. И я могу, что важнее всего.
Свободной рукой, не разрывая наших доверительных объятий, глажу его спину. Постепенно спускаюсь ниже, к поясу так и не снятых брюк, по контуру ремня двигаясь к паху. Эдвард следит за каждым из моих действий с молчаливым любопытсвом. Но когда касаюсь ширинки, все же спрашивает:
- Разве мы еще не договорились?
Смотрю на него, не даю отвести взгляд и даже не думаю об этом со своей стороны. Темные ресницы Эдварда едва заметно подрагивают, хотя в глазах все еще озадаченный вопрос. Помогая себе большим пальцем, указательным чуть спускаю вниз темный металлический замочек.
- Секс – чуть позже, - киваю ему, подтверждая, что все еще помню наши договоренности. Опускаю замочек еще ниже, проникая двумя пальцами за молнию. Веду тонкую линию по упругой, горячей коже, что все еще прикрывает ткань. – Но все остальное – сегодня.
- Все остальное? – с псевдо-удивлением переспрашивает, облизнув губы. Не двигается, никак пока не нарушая нашей позы – и ни единым движением не сопротивляясь моим действиям. Наоборот, дает, похоже, полную свободу. Наблюдает.
- Моя очередь.
Таким кратким, емким объяснением он удовлетворен. Еще пару мгновений всматривается в мое лицо, давая возможность для маневра. Только его не будет. Убеждаю в этом Эдварда окончательно, когда мягко подталкиваю к простыням. Заставляю лечь на спину, как и полагается, вернув ему под голову подушку, ставшую символом этого вечера. Уголком губ мужчина шаловливо улыбается мне. И все же ложится, удобно устроившись на своем новом месте, расслабленно потирая ладонями мою спину – и ниже, к талии. И ниже.
- Не все сразу, - предупреждаю я, шутливо перехватывая его руки и возвращая обратно на простыни, - терпение, мистер Чек-Поинт.
Он смеется, принимая поражение. Послушно кладет ладони на покрывало, удобно повернув голову, чтобы как следует меня видеть. Из тихого, заглушаемого весельем огонька в зрачке разгорается жаркое пламя. Напряжение, что сдерживают черные боксеры, с этим пламенем солидарно.
Эдвард помогает мне разделаться с собственными брюками, резко стягивая их, когда распускаю ремень. Чуть выше поднимается на постели, опираясь об изголовье и подушкой, и плечами. Дышит глубоко, но уже не совсем ровно. Присматривается.
Прежде чем спустить вниз его боксеры, целую кожу вдоль их контура. Касаюсь резинки и пальцами, и языком, проникая глубже, под нее. И Эдвард наконец сжимает зубы.
Мне нравится видеть его таким. С постепенно краснеющим, наполняющимся желанием лицом. Обнаженного, насколько это возможно. И именно таким взглядом, глубоким, пронзительным и нетерпеливым, наблюдающего за мной. Пытающегося предугадать мои действия и в то же время ни черта не желающего о них знать. Ведь спонтанность зачастую залог успеха – ливень Берлина, приведший нас в эту спальню, тому явное доказательство.
По примеру, что подал мне он сам, не прикасаюсь к главному сразу. Широкими кругами поцелуев и прикосновений, постепенно сужая их, подвожу саму себя к центру. Каждый раз, когда отдаляюсь, не коснувшись, даже на пару миллиметров, Эдвард резко выдыхает. Подмечаю, как вздрагивают его руки, в намерении указать мне, что делать, но он сдерживает себя. Прямыми, напряженными пальцами разглаживает простыни.
- Ты научил меня не торопиться, - шепотом объясняю ему, когда в очередной раз подхожу слишком близко, но отстраняюсь. Зрелище поистине впечатляющее. Мне нравится его дразнить.
- Ты что же, мстишь мне, Изабелла? – рвано выдохнув и нахмурившись от нетерпения, Эдвард смотрит на меня с расплавленным, неконтролируемым возбуждением в глазах.
- Ну что ты, - медленно, чересчур медленно, качаю головой. И прекращаю эту маленькую пытку. Целую головку его члена, легко подавшись вперед.
Черты Каллена приобретают завороженное выражение. Он делает глубокий вдох, должный помочь, но сразу же выдыхает. Правой рукой сжимает простынь в кулак.
Я целую его снова. Кружевом из поцелуев спускаясь по всей длине плоти, но особенное внимание уделяя головке. Эдвард гортанно, требовательно стонет. Подается мне навстречу.
- Schönheit, - предупреждающе, если не с угрозой, зовет меня. Бледность кожи сменяется здоровым румянцем возбуждения. На его шее и руках, которыми все еще старается меня не касаться, становятся заметны вены.
Успокаивающе ему улыбаюсь, размеренно поглаживая бедра обеими руками. Смотрю в глаза, дожидаюсь, пока посмотрит на меня снова. И даю, наконец, проникнуть в рот. Синева радужки темнеет, приобретая особый, незнакомый мне оттенок. Он не запрокидывает голову, не разрывает нашего зрительного контакта, дает мне как следует себя рассмотреть. На его лбу, ближе к левой брови, проявляется синяя крупная вена – точь-в-точь как разводы на мраморе.
Больше сдерживать себя Эдвард не намерен. Горячими, широкими ладонями прикасается к моим волосам, путается в прядях, гладит кожу. Эхом отражает каждое из моих движений.
Сохраняя за собой бразды правления, все еще регулирую силу и глубину проникновений. Довожу его до явной дрожи, подмечаю, как пальцы сжимают пряди у моего виска – не больно, но ощутимо. Не опасаюсь необдуманных действий, знаю, что Эдвард не причинит мне боли. Ближе к концу подчиняюсь его рукам, двигаюсь в такт с ними. Любуюсь волнами отчаянья и предвкушающим оскалом на его вспотевшем лице. И широко раскрытыми, горящими глазами. От них мне оторваться сложнее всего.
Каллен облизывает губы, сделав особенно глубокий, не подходящий к нашему ритму вдох.
- Я сейчас кончу, Белла.
Он напряженно вглядывается в мое лицо, отпуская волосы, чуть дальше убирая руки. Дает мне возможность отстраниться, предупреждает. В синеве взгляда появляется туманная дымка приближающейся разрядки.
Расцениваю эти слова по-своему. Двигаюсь в прежнем темпе, но куда глубже. Не обращаю больше внимания на руки Эдварда, веду его к краю сама. И с первыми признаками дрожи напряженных мышц вжимаюсь ногтями в кожу бедер. Частое, сорванное дыхание мужчины на мгновенье прерывается – и тонет в рычащем, тихом, но очень сексуальном стоне. Вот теперь он откидывает голову на подушку, зажмуривается. И еще несколько раз, давая мне закончить начатое, негромко, низко стонет.
Даю ему минутку. Изредка нежно целую его тело, еще немного подрагивающее, постепенно добираясь к губам. Эдвард, прикрыв глаза, довольно мне улыбается. Той медовой, расслабленной улыбкой, какая возможна лишь после хорошего оргазма. Улыбаюсь ему в ответ, пригладив темные волосы.
- Ты – чудо, - честно признается, потирая особенно длинные мои пряди, рассыпавшиеся между нами, подушечками пальцев, - спасибо.
- Тебе спасибо, - приникаю лицом к его шее, медленно веду носом к щеке. Цитрусы и сандал оттеняет запах секса. Слышать его от Эдварда – один из самых приятных моментов.
Он неглубоко вздыхает, поднимая руку и давая мне устроиться рядом. Большим пальцем проводит под моей нижней губой, прежде чем поцеловать ее.
- Мы растянули удовольствие, тебе не кажется? Разделив оральную и основную части?
Смеюсь в его плечо, с удовольствием прижавшись к теплой коже.
- Хорошо, что мы такие расчетливые.
Эдвард целует мои волосы, накрыв макушку подбородком, ровные линии чертит на моей спине. С ним очень приятно так лежать – обвивая со всех сторон, дает переждать все последствия удовольствия. И просто почувствовать себя в тепле и уюте, под защитой, которую обещал.
Впрочем, теперь оказавшись как раз на уровне его груди, вижу хвост темной надписи-татуировки. Уходя в подреберье, она практически полностью скрывается под его рукой.
- Необычное расположение, - тронув конечную часть одной из букв, подмечаю я. Эдвард, расслабленно повернув голову, лениво поглядывает на свои татуировки.
- Древнегерманские руны. Должны быть видны только избранным.
- Что же, я избранная?
Он мягко мне улыбается, в синей глади глаз правит умиротворение.
- Еще бы, Schönheit.
Мне нравится, как повседневно он это говорит. И то, как чувствую его тело каждой клеточкой – жар, исходящий от кожи, прогоняет любое упоминание о холодном воздухе улицы и дожде, начавшемся заново. И то, что рядом с Эдвардом все на удивление просто, не глядя на мои предубеждения в самом начале наших встреч. Мы попросту друг другу подходим – и это обстоятельство сглаживает большинство спорных моментов.
Я привстаю на локте, чтобы видеть Эдварда чуть лучше. Так очаровательно расположившийся на подушке, он, слегка прищурившись, улыбается мне уголком губ. Так спокойно и ласково, будто мы знаем друг друга давным-давно.
- Сегодня мы тоже спим вместе?
Внутри есть немного нервозности относительно его ответа, но сегодня это скорее желание – быть с ним ночью, а не потребность, как вчера. Если Эдвард захочет выспаться у себя, я пойму.
Впрочем, мистер Каллен, смерив меня внимательным взглядом, спокойно кивает.
- Каждый раз, когда будешь оставаться в этой квартире, Белла, я хотел бы спать с тобой в одной постели. Пока сама меня не прогонишь.
Он задорно улыбается на последней фразе и эта улыбка становится шире, когда смеюсь я. Тянусь к его губам. Коротко их целую.
- Планируешь, что это будет частым явлением?
- А ты? – чувствую его руку на нижней части спины и то, как неспешно массирует область крестца. Жмурюсь.
- Значит, еще тебе придется меня выгонять.
Эдвард опускает руку ниже, согревая теплом ладони и мои бедра, и икры теперь. Однако прикасается лишь к коже, не переходя границ. Мы все время ходим по краю – и договоров в том числе.
- Когда все, что на тебе надето, мой подарок, Изабелла, это выглядит восхитительно. Никуда тебе не уйти.
Его взгляд останавливается на моей подвеске, и вправду оставшейся единым элементом того, что еще есть на теле. Сокол с ласточкой, все это время наблюдавшие за нами, все равно выглядят невозмутимо. Прикасаюсь к ним, огладив крылья обоих. Синева его глаз опять немного темнеет.
- Я учту этот момент.
Он усмехается. Он сегодня часто смеется и это истинное удовольствие – видеть, что ему хорошо. Ведь так уютно, как с ним, мне еще не бывало. По сути, если сравнивать наше времяпровождение с Эдвардом, никаких отношений прежде у меня не было. Это совсем другое.
Он все так же лежит на подушке, разглядывая меня, и неспешно, убаюкиваще даже поглаживая мою спину и волосы, волнами разметавшиеся между нами. И я бы лежала так еще тысячу лет… но ненадолго прерваться нам все же стоит.
- Пойду в душ первой, если ты не против.
Эдвард кивает, отпуская меня. Закрывает глаза, чуть выше подняв голову на подушке. И, избавляя от своего наблюдения, дает спокойно выйти, захватив все необходимое.
Я начинаю любить его еще больше.



Мы засыпали вместе, я точно это помню. Не глядя на то, что в насыщенные впечатлениями дни события иногда путаются, подменяя друг друга, это – несомненно. Еще и поза была немного иная – на боку – зато объятья крепче. Я снова чувствовала Эдварда всем телом, он обнимал меня обеими руками, не давая холоду и шанса, и тем самым резюмировал наше окончательное единение сегодняшним вечером. По крайней мере, одну из составляющих его частей.
Но сейчас в постели я одна.
В комнате темно, нет даже намека на рассвет – значит, еще совсем рано. Одеяло и подушки со стороны Эдварда не находятся в том безупречном порядке, какими оставил их вчерашним утром, уходя надолго. Значит, уходить к себе он не планировал. И за круассанами в такое время – уж точно.
Я жду некоторое время, лениво повернувшись в сторону двери. В квартире не слышно ни малейшего звука, нигде не заметна полоска света из коридора или ванной. Дверь закрыта. Тишина абсолютна.
Сажусь на постели. Еще толком не проснувшись, не могу принять рациональное решение быстро. Думаю, мои размышления дают Эдварду еще больше форы, однако он так и не появляется.
Встаю с кровати, откинув в изножье наше одеяло. Добавляю постели беспорядка, но сейчас это мало занимает. На пижаму, уже ставшую для меня традиционной в этом доме, набрасываю синее покрывало. Перехватываю его края и, поежившись от прохлады коридора, выхожу из спальни.
Света по-прежнему нигде нет – даже тончайшей полоски. Картины с молчанием взирают друг на друга со стен, не давая мне никаких подсказок. Зато в спальню напротив гостевой дверь немного приоткрыта.
Я не уверена, стоит ли мне заходить внутрь. Если Эдварду потребовалось уединение, еще и в собственной спальне, могу ли я его беспокоить? И что, собственно, мне нужно, из-за чего я его беспокою? Стою на пороге, несколько бесконечно долгих секунд взвешивая все за и против. В конце концов, решаю постучать.
Тишина идеальна – ответа не следует.
Я хочу заставить себя вернуться в постель и не создавать проблем на ровном месте ни ему, ни себе. Я даже разворачиваюсь в сторону гостевой, подобрав края покрывала. Но не могу. Непонятный и неутешительный комочек тревоги, свернувшись в груди, колется тонкими иголками. Не дает уйти.
Делаю глубокий вдох, с напускной решительностью приоткрывая дверь шире.
- Эдвард?.. – заглядываю внутрь, готовая при необходимости отступить. Но здесь слишком темно, шторы задернуты и никто мне не отвечает. Приходится зайти без приглашения.
В ответ на раскрывшуюся дверь приподнимается угол темной шторы. Ветер, прорываясь из-под нее, стремится в мою сторону.
Балкон.
Мне кажется, Эдвард не удивляется моему появлению. По крайней мере, по его реакции это не заметно. У самой ограды, опираясь на нее, он рассматривает дома и крыши Берлина, ярко освещаемого фонарями со всех сторон даже в такое время. На нем темная футболка для сна и брюки из того же комплекта – кажется, то, в чем спал и вчера. Не глядя на октябрь, воцарившийся над городом и поливающий его моросью заново начавшегося дождя, не похоже, что Эдварду холодно. Балкон других апартаментов, расположившийся сверху, закрывает от мелких капель.
- Не спится, Белла?
Голос у него усталый, а тон какой-то горький. Между указательным и средним пальцем правой руки мужчина держит тлеющую сигарету. Неспешно затягивается, отчего угольки бумаги краснеют сильнее. Дым растворяется в ночном воздухе.
Прижимаюсь к двери балкона, посматривая на него с подозрением.
- Я не знала, что ты куришь.
Помимо журнального столика, на котором лежит начатая пачка, здесь еще есть два ротонговых кресла и небольшой стол, где стоит пепельница. Судя по всему, это не первая сигарета, пепла не мало.
- Я делаю это очень редко, малозначимая информация, - Эдвард неглубоко вздыхает, оборачиваясь ко мне от ограды, - все в порядке?
Я неоднозначно ему киваю, но хмурюсь. Он бледный, у него вымотанный и какой-то даже… скорбный вид. Пальцы, держащие сигарету, слегка подрагивают.
- А у тебя все в порядке?
- Вполне.
Каллен старается мне улыбнуться, но выходит скверно. Делает еще одну затяжку, а затем отправляет окурок в пепельницу. Не спешит подходить, оставляет за мной право выбора.
Слева от пепельницы мигает белым цветом от нового уведомления его мобильный. Освещает темный балкон неестественным светом, нагнетая обстановку еще сильнее. Эдвард не собирается смотреть, что там, отворачиваясь от столика, но лицо его еще больше мрачнеет. Вспоминаю, что в парке Шарлоттенбурга этим утром было тоже самое. Что-то явно происходит.
- Знаешь, здесь, наверное, отлично летом, но явно не в дождь, - разрываю повисшую между нами дистанцию, практически переступая через незримую, подрагивающую красную нить. Эдвард оценивает каждое мое движение, но сам не двигается.
- Жители Мэна у нас не мерзнут, - стараюсь не обращать внимание на это давящее молчание, край покрывала накинув на его плечи. Смотрю на Эдварда снизу вверх, удерживая на лице беспечное выражение, и это, кажется, работает. Вымученно усмехнувшись, он притягивает меня к себе. Теперь покрывала хватает нам обоим.
- Жители Луизианны, наверное, в шоке.
- Главное, чтобы было, кому согревать, - мирно заявляю я, пожав плечами. Обвиваю его талию, погладив спину, и Эдвард немного расслабляется. Цитрусы перебивает табачный дым – мне не нравится такое сочетание, в этом плане Каллен опасался не зря. Но отпустить его сейчас было бы верхом глупости.
- Оказывается, в твоих апаратаментах нашлось место даже балкону, - я очень стараюсь придать тону как можно больше повседневности. На Эдварда это неплохо действует – он уже почти не хмурится.
- Летом тут правда здорово, Schönheit. Сможешь оценить, когда будем пить апероль с видом на Шарлоттенбург на этих ротонговых креслах.
- Когда там уже лето?..
Теперь он улыбается искренне, очень нежно. Легко целует мой лоб.
- Я счастлив, что ты сегодня здесь, моя радость, - тихо, но очень откровенно признается. Смотрит на меня, костяшками пальцев погладив скулу. В уставших, чуть повлажневших синих глазах потихоньку разливается умиротворение. А ведь считала его данностью еще пару часов назад.
- Я тоже. По-настоящему, Эдвард.
Он обнимает меня крепче, благодарно кивнув. Гладит мои волосы, проследив за тем, чтобы прежде всего покрывала хватало мне, но сильнее согревает собой. Ночной Берлин, распростертый перед нами, еще никогда не был так красив. Отличная смотровая площадка - впереди просматривается здание Немецкой Оперы, первого театра города Шарлоттенбург, ставшего затем, как известно, районом Берлина.
- Давай останемся здесь, - спонтанно предлагает Каллен. В голосе его еще есть напряжение, но уже куда меньше, - не будем возвращаться в гостевую, к черту ее.
- На балконе?..
Он усмехается в мои волосы. Сандал и апельсины наконец побеждают табак – это снова мой Эдвард.
- В этой спальне, Белла. Моей.
Успокоенно улыбаюсь, прижавшись к нему явнее. Откидываю голову на плечо, с удовольствием подмечая, как смыкаются его руки на моей талии – самая защищенная поза. Он делает это так просто и естественно, что я начинаю привыкать.
- Конечно.
Удовлетворенный моим ответом, Эдвард дает нам посмотреть на город еще несколько минут. Когда мы оба возвращаемся в комнату, дверь, ведущую на балкон, закрывает лично. Еще и резко задергивает шторы, взвизгивают деревянные колечки карниза, спальня погружается в темноту.
Его мобильный, в последний раз мигнув о новом уведомлении, так и остается на журнальном столике – слева от пепельницы.

Предыдущая глава