Моя жизнь не блистала яркостью событий. Всë шло как-то по накатанной, спокойно, без лишнего блеска и в довольно-таки повседневных делах. Всë больше отдаляясь от родителей, в свою очередь далеко удалившихся друг от друга и, быть может, единственного, что об их неудавшемся раннем браке напоминало — меня. Я постигала основы самостоятельной и независимой жизни.
Но даже тут обошлось без потрясений. Разве что, Керра и его спонтанное предложение ехать в Берлин я приняла… и расставание наше вышло болезненным. Но не более болезненным, чем сама суть этих отношений. У нас всë было очень сложно. Не в рассмотрении подросткового возраста и юношеского инфантилизма, а во вполне взрослом плане. Я не понимала Керра. Керр не понимал меня. Мы шли разными дорогами в надежде, что когда-то они сойдутся. Очень глупые надежды, особенно если появляются в самом начале совместного пути. Зато вокруг всë было легко и мирно. Мои родители его приняли. Его родители приняли меня. Никаких размолвок в кругах общения, никаких видимых ограничений. Ничего, что мешало бы извне.
Моя встреча с Эдвардом, моя влюбленность — это сильное, сметающее всë на своем пути землетрясение. Из глубины, из самых недр, изменяя всë моë существование, всë прежде понятое и изученное, оно прошло насквозь и сделало мой мир куда интереснее. Мне так легко, безмятежно и безопасно с Соколом, как не было ни с кем и никогда до него. Зато извне неприятные события льются, как из рога изобилия. Будто бы марш-бросок, стихийная потребность, марафон — помешать нам быть вместе. Самыми неожиданными путями, нетипичными решениями и вполне себе ощутимыми угрозами.
Я сижу на постели гостевой комнаты, из открытой форточки дует октябрьский ледяной ветер, а я, зачарованно глядя на ровные белые подушки, что есть мочи, прижимаю к уху телефон. Анализирую только что услышанное. И привыкаю к затихающему звучанию мелодичного, насмешливого женского голоса.
Террен.
Неужели правда? Нет ведь других женщин с таким именем, что могут знать Эдварда.
Террен.
Та самая, что подарила ему двух сыновей, та самая, с которой, с его слов, разошелся полюбовно. И та самая, до которой и после которой до сих пор никого важнее не было. Я чувствую невольный интерес к женщине, что смогла пленить Эдварда так надолго. Она, наверное, до умопомрачения красива. И, само собой, умна. И, конечно же, целеустремленная, яркая, интересная личность. Кто бы еще мог претендовать на брак с мистером Калленом.
Останавливаю свой восторженно-эйфорический ход мыслей. Это последствия изумления. Думаю, в здравом уме нельзя пускаться в такие рассуждения. Тем более, она все еще со мной говорит. Вернее, ждет ответа?.. Я сжимаю покрывало всей ладонью и со всей силы. От открытого окна в этой душной спальне почему-то не становится прохладнее.
— Откуда у вас мой номер, Террен?
Я сама поражаюсь своему спокойному, несколько надменному тону. На руках, обнаженных голубой блузкой, вижу гусиную кожу.
Женщина, похоже, тоже удивлена моим ровным вопросом. На мгновенье она теряется.
— Это не суть важно, детка. Поверь мне на слово. Ты ходишь по краю глубокого обрыва.
Я усмехаюсь. Запрокидываю голову, с излишним вниманием, изучая чересчур яркий свет лампы. Он слепит. Я зажмуриваюсь.
— К чему вы все это говорите? — теперь я стараюсь сохранить — это надуманное спокойствие, напускное безразличие в голосе. Кажется, выходит неплохо. Я набираюсь смелости, взглянув на окно, дверь комнаты, покрывало. На этих покрывалах я впервые… и Эдвард впервые… со мной. Так какого же черта мне опасаться его бывшей?
— Изабелла, моя дорогая, тебе нужно уяснить одну вещь –, чтобы он с тобой не делал, чтобы он тебе не обещал и какие бы небылицы не рассказывал –, он все равно вернется ко мне. Он мой. Я думаю, ты понимаешь, что у мужчины с таким статусом и возможностями. Любовниц может быть много. Но женщина — одна.
Я поторопилась с заявлением, что она умна.
— С вашей стороны не очень разумно звонить мне и говорить такое. Это угрозы?
— Какие угрозы, ради бога. Мы с тобой в разных весовых категориях с самого начала. Я просто хотела тебя предупредить. Знаешь, по-женски, чтобы не было напрасных надежд и завышенных ожиданий.
Господи, да она стерва. Или сука. Я не знаю. Я мало взаимодействовала с такой категорией женщин. Но помимо всего прочего, Террен ведь… мать его детей. Что-то неимоверно странное происходит в этом мире. Не такой я ее себе представляла.
— Спасибо за предупреждение. Я думаю, вам лучше удалить мой номер, — вежливо и мягко, дистанцируясь и от собственного изумления, и от внезапных открытий, и от самого факта, что женщина лично мне звонит, советую я.
— Я удалю тебя, — сладко, но уже с ноткой раздражения, обещает женщина, — из его жизни. На что ты рассчитываешь, Изабелла, мне правда интересно? Что залетишь? Что он женится? Но ведь эта история совсем другого уровня.
— Террен, я считаю, тебе лучше поговорить с Эдвардом, — резко и ясно отрезаю я, не вслушиваясь в эти странные фразы. — Сюда больше не звони.
— Ну, Изабелла!
Я отключаю звонок. Пространно смотрю на экран мобильного несколько секунд. Анализирую или стараюсь принять ситуацию? Сама толком не знаю. Его экран вспыхивает снова. Опять вибрирует от входящего вызова корпус. Но мне и вправду больше нечего сказать. Да и выслушивать все это мне нет никакого толку.
Я перевожу телефон в беззвучный режим. Встаю с кровати, подхожу к окну, обвиваю себя за плечи обеими руками. И смотрю на ночной Шарлоттенбург, на распростертый за ним остальной Берлин, на Немецкую Оперу. Вдыхаю свежий ночной воздух, пропитанный дождем. Меня начинает немного познабливать, но не могу понять, от прохлады или от волнения. Я хочу успокоиться. Нет никаких причин мне вкручиваться в чужой бред и вестись на эти разговоры. Решила ответить на свою голову. Заочно познакомилась с Террен. Удивительная и невероятная жизнь. Интересно, в ту ночь, когда Эдвард остался у меня, она прислала ему то сообщение? Пополнила мой немецкий словарный запас бранных слов? У него в контактах нет бывшей жены?..
Я запуталась. В этом более или менее спокойном, домашнем вечере после насыщенного дня. Я потерялась. Мне определенно стоит сказать обо всем Эдварду. Может, он как-то объяснит происходящее? Если же они давным-давно разведены, зачем же?..
Я останавливаюсь на внезапно промелькнувшей мысли, вздрогнув от ее содержания.
Элис.
Неужели Элис?.. Позвонила матери?.. И?..
Делаю несколько глубоких вдохов. Ну и что. Даже если позвонила. Это ее мать. Ее право. Что уж тут думать о рациональности поступка, когда люди на эмоциях. Весь вчерашний и позавчерашний день Элис была на эмоциях. Это вполне ожидаемо. Ничего.
Я открываю дверь из спальни, выглянув в коридор. Из гостиной доносятся звуки разговора. Свет горит только там, в остальной квартире темно. Картины с перламутровых стен укоряюще смотрят на меня, темные и никак не выделяющиеся на общем фоне. Я просто знаю их расположение. Оно меня цепляет.
— Гийом, послушай меня, — негромкий голос Эдварда, отражаясь от стен, звучит и мягко, и встревоженно: — постой, малыш!
Я поспешно закрываю дверь, отдернув руку от ручки, словно обжегшись. Я не буду подслушивать. Тем более, если что-то идет не по плану.
Возвращаюсь обратно на постель. Убираю от греха подальше мобильный на противоположную тумбочку. Укладываюсь на покрывало, прижав к себе одну из подушек. Закрываю глаза, приникнув к ее хрустящей наволочке. Она пахнет только гелем для стирки, ни намека на запах Эдварда. Мне не нравится. И этот яркий, прямо-таки бьющий по глазам свет…
Вжимаюсь лицом в подушку, крепко обвив ее обеими руками. Прячусь от назойливого света, стука дождя, нежданных звонков, незапланированных разговоров и сложных реакций… ничего этого не хочу.
Я не имею представления, сколько проходит времени. Не считаю секунды и толком ни о чем не думаю, пребываю в каком-то подвешенном, нетипичном прежде состоянии. Прихожу в себя, лишь почувствовав прикосновение к плечу. Вздрагиваю, чуть дернувшись, и касание становится нежнее.
— Ш-ш-ш, Ласточка, я не хотел напугать тебя, — раскаянно произносит Эдвард, бархатно поглаживая мою кожу. — Ты в порядке? Устала?
Я неглубоко вздыхаю, улыбнувшись его возвращению. Поворачиваюсь на спину, обратно к ненавистному свету, но теперь его отчасти загораживает Эдвард. Всматривается в мое лицо, капельку нахмурившись. Синие глаза полны грусти, но он искренне старается запрятать ее подальше. Улыбается мне краешком губ.
— Все нормально.
Поднимаю руку, ласково коснувшись его щеки. Не могу видеть Эдварда таким растроенным. Особенно, когда это расстройство он так откровенно пытается скрыть. Кожа у него холодная.
— Ты выходил на улицу?
— На балкон.
— Там мокро и сыро. Должно быть, ты замерз.
Он тихо посмеивается моим словам, реагируя на прикосновение. Чуть ниже опускает голову, прикрывает глаза. Неслышно выдыхает, качнув головой.
— Я почти никогда не мерзну, Schönheit, не о чем беспокоиться. Леса Мэна, Атлантический океан, скалы, даже прорубь — отличные средства для закаливания.
— Эдвард, — и удивленно, и укоряюще усмехаюсь я.
Сажусь на постели, придвинувшись совсем близко к нему. Обнимаю. Мистер Каллен, не вынуждая ни ждать, ни просить, обнимает меня в ответ. Крепко прижимает к себе, уткнувшись лицом в мои волосы.
— Как все прошло? — использую нашу позу, лишенную прямого взгляда, а значит, настраивающую на откровенность. Немного волнуюсь, оттого потираю пальцами ворот его рубашки.
— Нормально. Точно по среднему показателю — ни хорошо, ни плохо.
— Мне жаль.
— С чего бы, Белла? — он гладит мою спину, задержавшись на поясе джинс, — итог вполне себе неплохой. Детям тоже нужно дать время.
Я закусываю губу, припомнив ту единственную фразу, что услышала, недальновидно, открыв дверь гостевой раньше времени. Обращенную к Гийому.
— Ты не жалеешь, что сказал им?
Эдвард отстраняется, вынуждая меня на него посмотреть. Взгляд у мужчины хмурый, между бровей — морщинка. Эдвард глядит на меня и строго, и пронизывающе. Растворяется в синих глазах, та странная грусть, нет ее больше.
— И почему же я должен жалеть?
— Я не хотела бы портить ваши отношения.
— Это очень большая глупость, Белла, — недовольно и четко произносит он, заставляя меня понять каждое слово, — рано или поздно дети все равно должны были узнать. Лучше сделать это заблаговременно, это честно по отношению к ним. К тому же, в ноябре вам предстоит познакомиться.
— Ты будто бы… ничуть не переживаешь, — неловко бормочу я. Такой строгий и неудовлетворенный ситуацией вид Эдварда заставляет меня чувствовать себя не в своей тарелке.
Сокол убирает мне за ухо непослушную прядку. Легко касается скулы.
— Я понимаю, что все будет в порядке. Ты волнуешься на этот счет?
— Конечно. Я же говорю, я не хочу быть яблоком раздора.
Эдвард, криво улыбнувшись, подается вперед и целует мой лоб. Медленно ведет губами ниже, вдоль бровей, к виску. У него ровное, горячее дыхание. Приятно.
— Доверься мне. Не будешь.
Я несильно жмурюсь. На этот раз сама отстраняюсь от Эдварда, неловко перехватив его ладонь. Стараюсь выглядеть смелой и также смело посмотреть Каллену в глаза. Но выходит все равно как будто исподлобья. Эдвард подбадривающе пожимает мои пальцы. Но пока не понимает.
Сейчас или никогда.
— Ты знаешь, пока вы говорили… мне позвонила Террен, Эдвард.
Его взгляд вспыхивает ярким, обжигающим изумлением. На лице появляются новые морщинки.
— Террен? Тебе?
— Она представилась так… я не знаю. Но номер был американским.
— Изабелла, — Сокол так крепко пожимает мою ладонь в своей, что мне даже немного больно. На его лице много эмоций. Но правит балом по-прежнему удивление. Он будто бы просчитывает вероятность такого варианта. Хмурится. Качает головой. — Когда это было, ты говоришь?
— Минут через десять после начала вашего разговора, я думаю.
— Этого не может быть. Практически все время Террен была в комнате с мальчиками. Я видел ее. Разве что ближе к концу она вышла…
Теперь черед удивиться мне.
— Ты уверен?..
— Конечно, — Эдвард резко качает головой, взглянув на меня с твердой решимостью, — еще раз, тебе звонила женщина? На твой телефон?
— Да… она и…
— Дай мне ее номер, — блеснув взглядом, Эдвард требовательно протягивает мне руку. Оглядывается в поисках моего мобильного. Находит его на тумбочке.
— Самый первый в списке.
Каллен недоуменно и в то же время зло смотрит на набор цифр в моих контактах. Нажимает на вызов. Прикладывает телефон к уху.
Эдвард смотрится угрожающе, пока идут негромкие гудки. У него заостряются черты лица, появляется странный стальной блеск в глазах, напрягаются руки. Он весь напрягается. Садится чересчур прямо, раздраженно глядя на покрывало постели и на ближайшую к нам стену.
Вызов автоматически сбрасывается. Нет ответа.
Он пробует снова. Поднимается на ноги, оставляя меня на кровати, несколькими решительными шагами подходит к окну. И обратно. Взгляд теперь прямо-таки пылает, когда оглядывается. Будто бы у него сошлась эта головоломка.
— Что она тебе сказала, эта женщина?
Я перебарываю свой несвоевременный страх. Хочу быть храброй и невозмутимой, уверенной в себе, точно Эдвард.
— Сказала, что у меня проблемы, раз я с тобой.
— И представилась моей бывшей женой?
— Да.
— Только это? Что еще? — у него грубеет голос. Я сажусь ровнее, но на Эдварда смотрю с тревогой.
— Если кратко: что будущего у нас нет. Ты к ней вернешься, чтобы там не было. И мне стоит прекратить наше общение.
Каллен останавливается посреди комнаты, настойчиво пробуя добиться ответа от абонента. Напрасно. Когда вызов снова прерывается, еще раз смотрит на номер. Не похоже, что он его знает. Грубо, тихо чертыхается.
— Извини, — отрывисто просит, устыдившись сказанной грубости, — это не Террен, Белла. Она никогда себе ничего подобного не позволит. Ей и незачем.
— Но ведь?..
— Да, — он кивает, оглянувшись на открытое окно. Проводит ладонью по лицу, ото лба к подбородку, устало выдыхая. Возвращается ко мне, протягивая мобильный. Снова присаживается рядом.
— Я не понимаю, Эдвард, — честно признаюсь, не сдержав хмурости. Все это кажется сюром. Мне надо получить какое-то здравое объяснение.
Он мягко, но настойчиво смотрит мне в глаза. Не пытается коснуться руки, хотя наши ладони на расстоянии в пару сантиметром. От Эдварда снова пахнет цитрусами. Меня успокаивает столь явный признак его присутствия.
— Эта история очень длинная, чтобы начинать ее рассказывать с самого начала. Еще и сейчас. Я прошу, Белла, просто поверь мне — я с этим разберусь. Мне кажется, я знаю, кто тебе звонил.
Он говорит честно, как и всегда, когда делится чем-то сокровенным. Но сегодня, впрочем, честность эта довольно грозная, почти режущая. И вполне себе призывная.
— Мне не нужно знать, кто это?..
— Нет смысла. Все это вообще не имеет никакого смысла. Мы завтра же сделаем тебе новый номер.
Я нарушаю нашу негласную договоренность, перехватив его ладонь. Поднимаю выше, переплетаю наши пальцы.
— Тебе нужно будет рассказать мне эту историю, какой бы она не была, Эдвард. Ты ведь понимаешь? Если не сегодня, то потом, — делаю акцент на последнем слове, внимательно глядя на мужчину. Он выглядит куда спокойнее, чем прежде. Нет больше ни стали, ни раздражения.
— Потом. Хорошо? А сейчас постарайся не думать об этом, моя девочка, прошу тебя.
— Ладно. Если мы договорились.
Эдвард ласково мне улыбается. Такой домашний, теплый, близкий сейчас. Я правда не хочу портить этот вечер. Приникаю к его плечу, с удовольствием, обняв за талию. Эдвард гладит мои волосы.
— Насыщенные у нас вечера, Sonne, — некоторое время спустя резюмирует он.
— Не поспоришь. Но знаешь, я все равно рада, что я здесь.
— А я как рад, — искренне признается мужчина. Целует мою макушку. — Считаю, мы заслужили еще один диафильм.
За окном дождь. Ветер. Холодно. И я, приникнув к теплому Эдварду, усмехаюсь в его плечо. Пошло оно все к черту. До завтра так точно.
— Только с твоим переводом, Falke.
Приятно удивленный, Каллен прищуривается. Глаза его задорно искрятся, ничего больше не напоминает о неприятной ситуации с нежданным звонком. Да и в принципе все выглядит так, будто ничего и не было. Может, и правда?..
— Как скажешь, Schwalbe, — с игривой улыбкой соглашается он.



Я рассматриваю брошюрку с описанием нового «Porsche Cayenne Coupe», умостившуюся на прикроватной тумбочке мистера Каллена. Автомобиль представлен в новом цвете палитры — вишневом. Он выгодно выделяется среди иных машин и в солнечную, дневную погоду, и в темную, ночную, придающую ему налет таинственности и привлекательной матовости. Мне кажется, эту машину, эту модель проще всего ассоциировать с Эдвардом — к гадалке не ходи, что он приложил руку к ее созданию. Не зная на выставке ничего ни о Каллене, ни о его детище, я сама, легко и бесповоротно, пришла к этому автомобилю. Не машина, а воплощение Сокола. Посмеиваюсь сама себе, до конца долистывая брошюрку. Мне определенно стоит заняться немецким, все к этому идет.
Эдвард, возвращаясь из ванной, поглядывает на меня с интересом. На ходу вытирает голову темно-синим махровым полотенцем, приметив ничем не скрытое вторжение в его личное пространство. Впрочем, не похоже, что бы он был против моего самообразования в автомобильной отрасли.
— Скоро будет во всех салонах, — кивая на брошюру, объясняет он, — «Cayenne Coupe» этого года официально выходит на рынок, маркетинговый отдел предложил несколько вариантов. Там, правее, еще один. Что скажешь?
Я забираю с тумбочки вторую брошюрку, выполненную, в отличие от первой, в светлых оттенках. На бежевом фоне «Порше» выглядит дорого, изысканно и презентабельно. Но его своенравный, опасный и грозный образ на бумаге черного цвета привлекает меня куда больше. Я выбираю победителем первый вариант.
— Темнота куда загадочнее света, — хитро сообщаю мужчине, проведя по объемной картинке авто указательным пальцем. — А ты что думаешь?
— Я за черный, — усмехается он. Убирает полотенце на спинку стула, присаживается на постель рядом со мной. — Выбор сделан.
На Эдварде темные пижамные штаны и светло-голубая футболка. Его волосы все еще влажные, пару капелек воды остаются и у виска. Стираю их, подавшись вперед, и целомудренно мужчину целую. Он пахнет своим гелем для душа, эвкалиптом и домом. Мой любимый набор ароматов.
Кажется, именно этого Сокол и ждал. Он гладит мою талию под пижамной майкой, игриво касаясь обнаженных участков кожи. Но не переходит грани. Играет с подвивающимися прядками моих волос.
— Ложимся?
— Да, — я откладываю брошюрки на место, отодвигаясь обратно на свой край постели. Эдвард не дает мне уйти далеко. Как только освобождается достаточное для него место, утягивает обратно. Я смеюсь в его мягкую футболку, а он затейливые узоры ведет по моей спине.
— С этими ласточками глаз да глаз нужен, — с напускной серьезностью жалуется мне, — того и гляди, улетают.
— От сокола не улетишь, — щурюсь я, — крылья слишком маленькие.
Эдвард, с нежностью посмотрев на меня с высоты своей подушки, гладит щеку костяшками пальцев.
— Очаровательные маленькие крылышки.
Я поворачиваю голову, целую его пальцы. Взгляд Каллена теплеет, наполняется каким-то глубоким, проникновенным спокойствием. Я кладу голову ему на плечо, с удобством устроившись на привычном месте. Здорово, что мы спим не в гостевой. И что сегодняшний неприятный разговор вечером тоже случился не здесь. Меня отвлек наш продлившийся совместный вечер — словно бы ничего и не было — однако здесь, рядом с Эдвардом, взглянув на наши мобильные телефоны под брошюрками… я вспоминаю. Не так просто все это проигнорировать.
— У тебя в спальне нет ни картин, ни фотографий. Детей, я имею ввиду. Почему?
Мой вопрос застает Эдварда врасплох. Мне кажется, я начинаю преуспевать в этом деле. Его пальцы на моих волосах чуть замедляются, гладят их теперь едва касаясь.
— Я их редко вижу, Schönheit. Фотографии — как постоянное напоминание об этом расстоянии. Мне так проще.
Я задумчиво глажу край его футболки.
— Они недовольны вашим разговором, не так ли?
Сегодня я хочу сорвать куш на смелость, никак не иначе. Последнее время все чаще говорю то, что думаю. Не знаю, как на самом деле относится к этому Эдвард.
— Тебя не отпускает эта тема, верно? — с долей усталости в голосе зовет мужчина. Негромко вздыхает.
Я, так и не поднимая на него глаза пока, качаю головой.
— Мои мальчики все еще дети, Белла. Я думаю, это стандартная первая реакция — отрицание. Или непонимание. В конце концов, недоверие. Сам факт, что я могу быть с кем-то, кроме их матери, пока в новинку. И дело тут не в тебе.
— Я снова и снова возвращаюсь к этому разговору, Эдвард, извини.
— Почему? Тебя это настолько тревожит?
Я хмурюсь такому вопросу, теперь привстав на локте и посмотрев на его лицо. Мужчина искренне старается меня понять. Он смотрит и призывно, и настороженно, хмурости в чертах почти нет.
— Конечно, — не отпуская его взгляда, честно признаюсь я, — это же твоя семья. Как это может не волновать меня?
— Белла, — Сокол садится на постели и я сажусь вместе с ним. Он забирает себе мою ладонь, тепло, но крепко пожав пальцы. Голос звучит серьезно, взгляд твердый. — Кто бы и что тебе не говорил, между мной и сыновьями ничего встать не может. Им нужно время, чтобы принять тебя. Точно так же, как они приняли новость о нашем с их матерью разводе. Точно так же, как приняли мой отъезд в Германию и новую должность. Мы все учимся принимать ситуацию, если не можем ее изменить, и даже находить в ней плюсы. Это неизбежно.
— Это не так просто, как ты говоришь… это мудро, правильно, но не просто. Я приняла двоих новых людей в жизни родителей после их развода. Я знаю, насколько это может быть нелегко.
Эдвард подмечает горечь в моем голосе. Вот теперь немного хмурится. Большим пальцем гладит тыльную сторону моей ладони.
— Ты права, это непросто. У меня не было такого опыта, Белла, я не могу судить как ты, это правда. Я вырос в семье с более чем идеальными взаимоотношениями и потому, наверное, в моей собственной жизни творилась такая жуткая чехарда. Но за мальчиков и ваше общение я почему-то спокоен. Попробуй мне довериться.
В его глазах самая настоящая, ничуть не напускная, убежденность. Мне импонирует столь ясная эмоция. Я улыбаюсь Эдварду краешком губ, растерянно кивнув.
— Я верю. Но хочу попросить тебя: если что-то пойдет не так, что-то окажется за гранью, ты скажешь мне. И мы попробуем решить проблему вместе.
Эдвард красиво, ласково улыбается. Я невольно расслабляюсь от такого его вида.
— Хорошо, Schönheit. Так и сделаем.
Неглубоко вздохнув, сама придвигаюсь к нему ближе. Обнимаю, обвив за шею, и прижимаюсь сильнее. Мне нравится чувствовать его руки на талии, ощущать все его тело так близко, слышать теплое дыхание на своих волосах, у шеи. Самая поразительная, самая защищенная поза. Когда я обнимаю Эдварда и он обнимает меня в ответ, мне на самом деле ничего не страшно. Как много может решить простое присутствие любимого человека.
Сокол не торопит меня с возвращением на подушки. Наоборот, тоже получая удовольствие, медленно гладит мою спину, талию, волосы. Успокаиваюсь в такт с его глубоким, ровным дыханием. Запахи, окружающие нас, становятся и частью меня в этой уютной темной спальне. Улыбаюсь в его плечо. Эдвард чувствует.
— Что, моя радость? — тихонько зовет он. В голосе тоже слышу улыбку.
— Мне повезло.
— Да? Мне больше, — он, чуть крепче обхватив талию, прижимает меня к себе сильнее, — я заново влюбился в этот кофейный шампунь с твоим появлением.
— Кофе в твоем присутствии это вообще что-то с чем-то…
Медленно веду пальцами по его плечам и спине. Мне нравится ощущение упругих мышц под мягкой материей футболки.
— Я давно хотела спросить, как ты это делаешь?
— Ношу футболки в твоем присутствии? Ты права, не порядок.
— Так выглядишь, — мягко объясняю, огладив его предплечья, — мужественно и красиво. Тренажерный зал?
Эдвард усмехается, его горячее дыхание табун мурашек посылает вниз от моей шеи.
— Есть альтернатива получше — и зал, и кардио в одном. Бокс.
— Правда?..
Его веселит мое изумление. Картинка Эдварда с боксерской грушей это, как минимум, неожиданно. И все же, как максимум — сексуально.
— У нас в здании есть оборудованная площадь для таких занятий. И Дерек, с которым мы тренируемся, живет неподалеку. Так что все очень удобно. Спасибо за лестные слова, Schönheit.
— Как-нибудь я хочу посмотреть, — докладываю ему, немного отстранившись и наконец посмотрев в глаза. В них горят игривые, восторженные огоньки. Мне нравится.
— Как скажешь, — соглашается мужчина. Правой рукой, отпустив талию, убирает с моего лица волосы. Открывает его для себя, мягко оглаживая по всей длине. Задерживается у губ, обведя контур нижней из них. Задумчиво, зачарованно наблюдает за мной. Наклоняется поближе и легко, едва касаясь, меня целует. Медленно. И снова. И еще медленнее, каждое мгновение, давая прочувствовать сполна. Будто бы это наш первый поцелуй там, в Старбаксе. Я никогда не чувствовала большей нежности от Эдварда. В каждое прикосновении и каждом огоньке взгляда. Это незабываемое зрелище.
Я отвечаю на его поцелуй. Мягко глажу его щеку, скулы, виски. Как впервые изучаю недлинные бронзовые волосы, бережно отводя со лба каждую прядь. И улыбаюсь, чуть подрагивающе, каждый раз, когда Каллен возвращается с поцелуем. Это длится вечность, не меньше. Безбрежную и восхитительную.
На лице Эдварда, когда мы заканчиваем, одно сплошное удовольствие. Я видела самые разные его ипостаси, от сексуального, до облегченного, но такого наивного, нежного, всеобъемлющего не видела еще ни разу.
— Как же я все это время тебя не знала? — тихо спрашиваю сама себя, тонкую линию ведя по коже к его челюсти. Немного хмурюсь от полноты ощущений, невероятного, охватывающего все тело чувства — обожания, привязанности, любви? Нежности так точно. Рядом с Эдвардом мне всегда кажется, что у нежности нет ни конца, ни края, а по силе ей и вовсе равных нет.
Он приоткрывает глаза — чуть подрагивают длинные темные ресницы. Расслабленно, счастливо мне улыбается.
— Я ждал тебя дольше, Schwalbe.
— Хорошо, что мы оба дождались.
Легко целую обе его щеки, глажу пальцами крошечные морщинки радости у глаз. Каждую черту его хочу запомнить, каждый контур кожи. Боже, какое же все вокруг имеет значение, если одно присутствие Эдварда вызывает во мне такое. Простая его близость. Только лишь его лицо и эта улыбка. И удовольствие в ней.
Эдвард жмурится от моих прикосновений. Окончательно расслабляясь, он закрывает глаза, проникаясь моментом. Мне льстит его ничем не разбавленное доверие. Впрочем, и атмосфера, и вид Сокола, и этот абсолютный стиль внутри меня подталкивает к откровениям. Я не опасаюсь больше.
— Можно глупый вопрос?
Он, так и не открывая глаз, медленно кивает.
— До меня ты влюблялся в кого-нибудь? За эти шесть лет.
Руки Каллена, до этого преспокойно устроившиеся на моей талии, оживают. Разглаживают ткань чуть задравшейся пижамной майки, своим теплом согревая мою кожу.
— Интересный вопрос.
— Можешь не отвечать, если не хочешь.
Эдвард открывает глаза, внимательно посмотрев на мое лицо.
— Нет.
Мне хочется ему верить. Вернее, у меня нет и шанса ему не поверить — всем своим видом Эдвард подтверждает сказанное. Он просто не может сейчас солгать.
Ликую, не сдерживая удовольствия от таких слов. Как он и просил, доверяюсь, проникаюсь, не думаю о чем-то лишнем. Улыбаюсь и Эдвард тепло улыбается мне в ответ.
— Скажу тебе по секрету, Белла, я так никогда не влюблялся. Как мальчишка, будто мне пятнадцать, как Фабиану, ей богу. Как тут не стать законченным романтиком и не скатиться в сентиментальные сюжеты?
Он говорит без напряжения в тоне, немного смешливо, немного — смущенно, но в большей степени — радостно. И эта радость — обретения чего-то удивительного — сочится от него солнечным светом. Эдвард словно в нирване.
Я кладу обе ладони на его плечи. Тихо всматриваюсь в синие глаза.
— Правда?
Слегка приглушаются огни веселья, его взгляда, чуть серьезнеют черты лица. Эдвард смотрит на меня проникновенно и честно. Как тогда, на Мюггельзе, когда признался мне в любви. Нет больше никаких сокрытий и тайн. В отличие от меня, он свои чувства не прячет, не пытается облечь в более приемлемую форму, успокоить их.
— Да. Очень недальновидно и очень глубоко. Именно поэтому терять тебя я не намерен.
— Эдвард, — растроганно отзываюсь на его сдержанный, но так и пышущий сильными эмоциями тон. Подаюсь вперед, несколько раз тепло, неглубоко его целую. Жду, пока снова заулыбается — хоть немного. Но не глядя на спокойный и удовлетворенный взгляд, улыбки больше не вижу.
— Знаешь, Белла, подростки в своей любви безрассудны, безумны и довольно настойчивы. Может, тебе будет проще понять мои поступки… с этой точки зрения.
Он очень серьезно, продуманно это говорит. Как глубокое, обнаженное откровение. Никак ни вид его теперь, ни тон не вяжутся с недавним ощущением нирваны. Меня поражает такая метаморфоза. На то и расчет? Слова его проникают прямо под кожу.
— Ты — удивительный.
Помимо обожания, нежности, немного — тревоги от таких внезапных откровений, я ощущаю нечто темное и горячее внутри себя. Каждой клеточкой тела.
Он следит за каждым моим движением, подмечает каждую эмоцию внимательным взглядом. Я глажу его щеку, задержавшись у уголка губ, и Эдвард чуть хмурится.
— Я весь твой, Schwalbe. Но и тебя я хочу всю. Только для себя.
Судорожно вздыхаю. Прекращаю гладить его и Каллен, расценив влияние своих слов, останавливает свои прикосновения тоже. Терпеливо ждет моей реакции.
— Ты это немного… пугающе говоришь.
— Я не требую ничего невозможного, Белла. Только лишь свое по праву. Мне кажется, лучшим вариантом, если ты будешь это знать.
— Эдвард, — катаю его имя на языке, отбрасывая эту странную нервозность, чрезмерную серьезность его взгляда. Наше обоюдное признание вышло слегка непривычным. Ну да и бог с ним. Столь сильные чувства, особенно возникая впервые, всегда пугают. Эдвард всего лишь до конца откровенен — отличное качество. Мне нравится эта его проникновенная решимость.
— Я тебя люблю, — медленно, давая сполна прочувствовать каждое слово. Признаюсь. Самостоятельно, глубоко его целую. Нет больше целомудрия, нет нежности, нет осторожных слов и взглядов. Одно лишь ощутимое, исчерпывающее, обжигающее желания. То самое темное чувство из самых недр тела.
Каллен требовательно, с толикой грубости отвечает на этот поцелуй. Массирует мою спину, заставляя выгнуться. Недвусмысленно оглаживает свободной рукой грудь, разделенную с его телом одной лишь тонкой майкой.
— Изабелла, я хочу, чтобы ты все это запомнила, — настаивает он. Целую его шею, легко прикусив кожу у яремной впадинки. Эдвард негромко, утробно стонет.
— Я запомнила, — быстро, самоуверенно, легко соглашаюсь. Отметаю лишние мысли. — А сейчас заберу то, что мне причитается. Всего тебя.
Эдвард, рыкнув, меняет нашу позу. Принимает и мои слова, и правила игры — дело решено.
Теперь Сокол сверху. Нависает надо мной, обдавая приятным жаром обнаженного тела, согревая этим дождливым поздним вечером — как и повелось.
И больше я ни о чем постороннем не думаю.



На кухне горит свет. Во всей квартире полноправно властвует темнота, однако неяркие лампы оживляют столовую зону. Тяжелую, неуютную тишину изредка разрезает его голос. И мягкий, и сосредоточенный.
— Это правильно, что мы говорим. Всегда нужно разговаривать, если что-то беспокоит. Тогда мы сможем друг другу помочь.
Я останавливаюсь у небольшой арки, отделяющей коридор от кухонной зоны. Эдвард, расположившись за круглым столом, сидит ко мне спиной. Облокотившись о ближайший к себе стул правой рукой, мужчина говорит по телефону. Судя по тому, как ровно держит голову, смотрит в окно прямо перед собой.
— Я понимаю, что ты волнуешься. Опять же, малыш, это правильно, это нормально — волноваться. Но я уверяю тебя, познакомившись с ней, ты не станешь больше беспокоиться.
На улице глухая, мрачная темнота. Пару фонарей нак фасаде резиденции, далекие огни спящего города впереди. Почти три часа ночи — отнюдь не типичное время для разговоров. Если только звонящий находится не в Америке.
Я не хочу подслушивать Эдварда. Более того, что я уверена, что мне это не нужно. Раз я доверяю ему, раз верю, зачем же? Только вот просыпаться ночью в полном одиночестве в его постели я не хочу не меньше. Я устала. И я искренне не понимаю, что вокруг меня происходит все эти последние дни.
— Сынок, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что постараешься обо всем спокойно подумать. Да, как Симба, он ведь сперва думал и только потом действовал. Ты мне сам это рассказывал.
Я приникаю к арке, поежившись от прохлады ее краски. Эдвард теперь сидит немного сгорбившись, крепче прижав мобильный к щеке. Его широкая спина в светло-голубой футболке медленно движется в такт дыханию. На кухонной тумбе стоит высокая серая чашка. Возле нее вскрытая упаковка с таблетками — белая, с синими буквами.
Эдвард неглубоко вздыхает, садясь ровнее. Его голос звучит теплее.
— Да, Гийом, раз мама зовет, нужно идти. Я позвоню тебе завтра, договорились? Все будет хорошо, малыш… И я люблю тебя. Очень сильно, Гиойм — до луны и обратно. Спокойной ночи.
Каллен откладывает телефон, заканчивая звонок. Обе руки заводит за голову, потягивается, рвано вздохнув. Тихо, удрученно стонет. Опирается локтями о стол, накрывает лицо правой ладонью. Потерянно и одиноко сидит посреди собственной кухни. В далеком Берлине по ту сторону окон гаснет еще немного света.
Не знаю, как теперь зайти к нему — он ведь поймет, что я слышала. Но и оставлять Сокола в таком виде мне совершенно не хочется. То ли я еще не до конца проснулась, то ли он не совсем в порядке. Был тяжелый разговор с сыном?
— Эдвард?..
Мужчина инстинктивно оборачивается на звук моего голоса. Не слишком меняя позы, оглядывается, подмечая меня у арки. Хмыкает, чуть прикрыв глаза.
Я не жду приглашения, ровно как и разрешения зайти. Вхожу на кухню, в несколько шагов, не слишком торопясь, сокращая между нами расстояние. Обе ладони кладу Эдварду на плечи, мягко их погладив.
Он, подавшись назад, ровнее садится на своем стуле. Предоставляет мне свободный доступ и к своим плечам, и к спине.
— И тебе не спится, Schönheit?
Мне не нравится, как тихо и грустно звучит его голос. Совсем недавно у нас был потрясающий вечер с не менее потрясающим финалом. Эдвард испепелил дурное настроение и любые сомнения, оставшиеся между нами. А сейчас он сам на себя не похож.
— Я всегда просыпаюсь, когда тебя нет, — признаюсь ему, теперь не просто погладив, а легко помассировав плечи. Эдвард морщится, но не отстраняется. Я продолжаю.
— Я говорил с Гийомом, думаю, ты слышала.
— Немного, — методично продолжаю свой импровизированный массаж, что явно Каллену нравится. Он говорит спокойнее, когда я его касаюсь. И отзывается на каждое мое движение. — Что-то произошло?
— Ничего нового. Просто он переживает.
— Я не знаю, что я должна сказать, Эдвард… мне не хочется быть причиной чьих-то волнений.
— Правда? — Каллен оборачивается на меня, с чуть более искренней улыбкой, пусть и немного грустной, взглянув в глаза, — ты последнее время все чаще причина моих волнений. Или на меня это пожелание не распространяется?
Я массирую трапециевидные мышцы его спины.
— То, что ты шутишь — хороший знак. Как ты, Эдвард?
Он медленно поворачивает голову до упора вправо, а затем — влево. Делает глубокий вдох.
— Все неплохо. Разве что, голова болит. И «Нурофен» пока бессилен.
Я подмечаю взглядом блистер на тумбе. Теперь его назначение становится понятным.
— Ты о многом думаешь и мало спишь. Тебе нужно отдохнуть, — легко глажу его шею, следую пальцами вдоль позвоночника. Эдвард слегка выгибается.
— Ты можешь идти, Sonne, если устала. Я скоро тоже приду. Пока хочу немного посидеть здесь.
— Я могу посидеть с тобой?
— И что будем делать? — и с улыбкой, и устало, спрашивает он.
— То, что захочешь.
Я присаживаюсь на стул рядом с его. Эдвард наблюдает за мной с интересом. Он выглядит как минимум уставшим, как максимум — изможденным этой ночью. Мне это совсем непривычно. Волосы кажутся блеклыми, кожа бледной, а уголки губ опущены вниз. Впрочем, синие глаза горят все так же ярко.
— Ты упряма, Ласточка. Мне нравится.
Негромко усмехаюсь, одернув пижаму. Сажусь удобнее.
— Кто бы говорил.
Эдвард слабо улыбается, протянув мне руку и легко погладив вдоль всей ладони. Задерживается у безымянного пальца.
— Знаешь, что означает «Гийом»? — задумчиво зовет он. При упоминании сына на его лбу проступает глубокая бороздка. Но говорит Эдвард повседневно, без толики тревоги. — Оно изначально германское, как и мое. «Воля, защита». Он всегда пытается докопаться до истины, но при этом от этой самой истины готов тех, кого любит, защитить.
— Ты ведь тоже «страж счастья»…
Эдвард фыркает, пожав мои пальцы.
— Скорее уж «твердое копье», раз Герхард… И тут мы с тобой ударились в именологию.
— У вас у обоих красивые имена. И вы, насколько я могу судить, очень хорошо ладите, Эдвард.
Каллен с излишним вниманием смотрит на дерево стола перед нами. Постукивает по нему пальцами левой рукой. Тихо, но пронзительно.
— У меня с ним никогда не было проблем, поверишь ли? С самого рождения Гийом — какое-то чудесное чудо. Он всегда рад и новому, и переменам — полная противоположность Фабиану. Однако сейчас Фабиан сохраняет спокойствие и какое-то отстраненное молчание, ничуть не переживает. А вот Гийом…
Я понимаю, что ему нужно высказаться. Эдвард говорит мне о детях и произносит слова отрывисто, проникновенно, слегка встревоженно. Он хмурится, упоминая имена сыновей, с силой проводит всей пятерней по столу — пальцы с шорохом скользят по гладкой поверхности.
— Он сильно расстроился, когда ты рассказал ему?
Эдвард неудовлетворенно кивает.
— С ним говорил я, потом Террен, по ее уверениям даже Фабиан. И вот снова я. Но лучше не стало. Ему нужно больше времени, чем мне казалось.
— Но ведь ты сам говорил, что времени достаточно, — я аккуратно глажу его ладонь, некрепко переплетая наши пальцы. — Все будет в порядке.
— Рано или поздно, — отстраненно соглашается Каллен, задумчиво посмотрев теперь на наши руки. — Ты права.
— Знаешь, я не стану скрывать, я с самого начала беспокоилась, как твои сыновья и… твои дети, — поправляюсь, не решившись сейчас еще и имя Элис произносить, — меня примут. Мне жаль, что это все не так просто. Но со своей стороны я могу пообещать, что сделаю все возможное, чтобы им было комфортно. Чтобы им понравится, Эдвард. Потому что я хочу быть с тобой.
Мое внезапное откровение вызывает у него тихую, нежную улыбку. Сокол, подняв повыше мою ладонь, целует ее тыльную сторону.
— Это дорогого стоит, любимая. Спасибо.
— Не за что, — поспешно качаю головой я.
— Все успокоится, — то ли себя, то ли меня утешая, подводит итог Эдвард. — Ты уверена, что не хочешь отдохнуть в спальне? Я собираюсь подышать воздухом на балконе, иначе шансов уснуть у меня нет.
— Ты хочешь, чтобы я подождала тебя в спальне?
— Это тебе решать, Белла.
— Тогда я бы тоже вышла на балкон. Только возьму покрывало.
На улице крайне свежо, но уже хотя бы не дождливо. Ночь ясная, даже видны звезды. Впереди простирается Шарлоттенбург и другие районы города. Вдалеке виднеются Бранденбургские ворота, что подсвечиваются в любое время дня и ночи. Вижу слева и огни Зоосада.
Эдвард обнимает меня со спины, нас обоих уютно, накрыв покрывалом. Он теплый, согревает меня и своим дыханием, и ощутимым присутствием. Ума не приложу, как ему удается не мерзнуть в этом замечательном климате. Надежно, обвив за талию обеими руками и в замок скрестив их у моего живота, Эдвард изредка целует мои волосы, легко проводя по ним носом. Стоит чересчур прямо, даже напряженно, но дышит совершенно спокойно, размеренно и ровно. Никто из нас ничего не говорит.
Я засматриваюсь на ночной Берлин. Который раз смотрю на него из объятий Эдварда, который раз — позже полуночи. И всегда этому предшествует какая-то нетипичная ситуация. Впрочем, сегодня Сокол хотя бы не курит — на ротанговых креслах и на журнальном столике между ними ни сигарет, ни пепельницы.
— Ты не ручей, ты — океан мой. И простираешь свои воды до самого моего сердца, — вполголоса говорит Сокол. — meine Liebe (моя любимая).
— Красиво, — тихонько признаю, пожав его ладонь, — это стихотворение?
— Еще одно из писем Иоганна Баха к жене, — объясняет Эдвард. Ласково целует мою макушку. — У меня с тобой точно такое же ощущение, Изабелла. Zauberei. Колдовство.
— Это взаимно, ты ведь понимаешь? Все взаимно.
Сокол целует мою скулу, коснувшись затем щекой виска. Безмятежно выдыхает.
— Спасибо, солнце. Я думаю, мы можем возвращаться в комнату.
В спальне, оставив покрывало на кресле у стола, Эдвард с настороженностью смотрит на подушки постели. Он разом становится куда более напряженным, не говоря уже об усталом выражении лица. И все же, ложится рядом со мной. Притягивает к нам обоим одеяло из изножья.
— У тебя по-прежнему болит голова?
Он, откровенно нахмурившись, мне кивает. Запрокидывает голову на подушке, стараясь устроиться удобнее. Не торопится гасить свет.
— Не понимаю, какого черта эти таблетки не помогают. Откуда только взялись…
— Тебе просто нужно поспать Эдвард. И все пройдет.
Он снова кивает — теперь отрывисто, чуть ли не обреченно, с раздражением. Недовольно смотрит на яркий светильник на прикроватной тумбе. Впервые вижу в Эдварде столь явные отголоски мальчишеского поведения.
— Я могу сделать тебе массаж?
Сокол с хмурым подозрением поглядывает на меня со своей подушки.
— Массаж?
— Твой мне очень понравился там, на озере. Может быть и я смогу быть полезной, Эдвард, как думаешь?
Он фыркает, закатив глаза. Сам себе качает головой.
— Сам факт, что ты здесь — уже польза, Белла.
— И все же?
— Только если тебе хочется.
Я сажусь на простынях, отодвинув от себя одеяло. Мягко смотрю на Эдварда. Он правда нуждается в отдыхе. И ему действительно нужно помочь заснуть. Мне по-настоящему хочется сделать для него все то, что делал столько ночей для меня самой. Безвозмездно.
— Хочется. Снимай-ка футболку.
Его веселит мой повелительный тон. Или то, как целенаправленно и активно берусь за дело. Эдвард посмеивается, его лицо светлеет. Он послушно стягивает к себя футболку, спускает вниз свою подушку. И ложится на живот, предоставив мне полную свободу действий. Мышцы спины выглядят крайне эстетично. Пересаживаюсь на его бедра, неспешно начиная с легких поглаживаний. И лишь затем приступаю к настоящему массажу.
Эдвард реагирует на мои прикосновения, особенно когда касаюсь отдельных областей его спины. То ли день был длинный, то ли у мистера Каллена не было времени на тренировки, а быть может, излишнее напряжение сказалось и на его теле. Несколько раз он негромко стонет в подушку, немного выгнувшись под моими руками.
Я стараюсь делать все медленно и мягко, но как следует. И расслабляю его этим массажем, и усыпляю, мне кажется. Ближе к концу Эдвард дышит совсем уж спокойно и глубоко. Когда пересаживаюсь обратно на простыни, следит за моими передвижениями осоловевшими глазами. Это особая категория нежности — видеть его сонным. Я ласково глажу его лоб, убирая пару спавших прядей. Эдвард мне тихонько улыбается
— Спасибо, Schönheit.
В эту секунду, конкретно этот самый момент, верю, что все у нас получится — никто не помешает. Я не позволю.
— Ну что ты, — я ложусь рядом, никак не стремясь сократить расстояние между нами, только ладонь его забираю к себе, обвиваю обеими руками. — Лучше?
— Гораздо…
— Хорошо, — тянусь к светильнику и выключаю свет. В спальне теперь не просто тепло и уютно, но еще и темно. Мне и самой уже хочется спать. — Доброй ночи, Эдвард.
— Gute Nacht (спокойной ночи), — уже с закрытыми глазами отзывается Сокол.
Через пару секунд, не больше, все же поворачивается на бок и утягивает меня к себе. Обнимает, накрыв макушку своим подбородком. Говорит, что спать на расстоянии не намерен. И вообще, я теперь официально в плену — кто же отпустит после такого массажа.
Я нежно, расслабленно смеюсь, погладив его руки. Объявляю, что сдаюсь. Слышу, как он усмехается в ответ.
А затем в комнате воцаряется абсолютная тишина.



Следующим утром я просыпаюсь первой. На часах половина десятого, за окном пробуждающийся воскресный Шарлоттенбург. Эдвард, обняв подушку, спит на животе рядом со мной. На его лице бестревожное выражение, длинные темные ресницы красиво выделяются на светлой коже. В спальне царит умиротворение, наше тихое дыхание идеально встраивается в утреннюю атмосферу.
Я встаю с постели, умудрившись не потревожить Сокола. Оглядываюсь на него, забирая с тумбочки мобильный, и не могу сдержать улыбки. Нет ничего более запоминающегося, чем Эдвард, мирно спящий на своей стороне постели. Нежность из меня так и льется. Но не стану его будить.
Тихонько выхожу из комнаты, прикрыв за собой дверь. У меня хорошее настроение этим утром, робко улыбаюсь даже картинам Фабиана на стенах. Привожу себя в порядок, распустив волосы. Они пахнут кофейным шампунем и Эдвардом — создают для меня настроение на день. Усмехаюсь своему отражению в зеркале. Иду на кухню. Там еще живы воспоминания о прошлой ночи — и серая чашка, и блистер таблеток до сих пор на столе. Не имею представления, где Эдвард хранит лекарства. Убираю таблетки внутрь кухонного шкафа, оставляя их на видном месте. Споласкиваю кружку, отставив ее на причитающуюся полку, к другим таким же. У него вся посуда собрана по цветам, целыми комплектами. Пару секунд с интересом рассматриваю красные, синие, серые и желтые наборы. Оборачиваюсь к окну, открываю его на проветривание.
Хочу кофе. И стоило бы подумать о завтраке. На улице, кажется, не так холодно, сквозь облака даже пробиваются слабые солнечные лучи. На мгновенье задумавшись, принимаю решение. Забираю со стенда в прихожей ключ-карту Эдварда для входа в здание, поспешно застегиваю пальто. Сегодня идти за круассанами моя очередь.
На улице и вправду хорошая погода — хорошая для берлинского октября, но все же. Ветер легкий, даже не пронизывающий, дождя, очевидно, не будет, а солнце, быть может, ближе к полудню и покажется соскучившемуся по нему серому городу.
Возле резиденции Каллена немного людей и еще меньше машин, все же, воскресенье, все же, еще рано. Мне доставляет удовольствие такая прогулка. Как впервые рассматриваю тротуарные плиты, насаждения вдоль дороги, проезжающие мимо автомобили и редких пешеходов, с которыми встречаемся. Рыжий мальчишка с очаровательными веснушками, размахивая пластиковым пакетом, весело, тепло мне улыбается. Говорит «доброе утро». Я отвечаю ему, тоже с улыбкой, пожелав еще и хорошего дня. Даже немецкий звучит как-то особенно сегодня.
Кондитерская-пекарня, о которой говорил Эдварда, и вправду совсем недалеко от его дома. Вокруг призывно и соблазняюще пахнет свежим хлебом, несколько пожилых фрау выходят из-за стеклянной двери, задорно что-то обсуждая. Совсем небольшая бежевая вывеска покачивается на несильном ветру. Теплое помещения обдает меня сладким запахом дрожжевого теста, как только захожу внутрь пекарни.
За прилавком миловидная девушка со светлыми волосами. Они собраны розовой резинкой, на руке у нее тоже розовый браслет. Эмблема пекарни красуется на фартуке. Девушка улыбается.
— Willkommen!
Я здороваюсь, с любопытством оглядывая витрину. Помимо круассаном здесь также весь арсенал сладкой французской выпечки и даже малознакомые мне разноцветные десерты. И тарталетки с мандаринами! Беру несколько вдобавок к полюбившимся круассанам. Выбираю джемы — малина, абрикос и яблоко. Забавно, что все это ассоциируется у меня лишь с Эдвардом. Скоро весь Берлин будет ассоциироваться с ним одним.
— Einen Americano, bitte (один американо, пожалуйста).
Я выхожу на улицу, крепко перехватив свой крафтовый пакет с выпечкой. Делаю первый глоток кофе. Атмосфера города, все больше и больше превращающегося в родной, затягивает. Солнце уже смелее проглядывает из-за плотных облаков. В небольшом скверике невдалеке от кондитерской две свободных скамейки.
Я пью американо, по-настоящему наслаждаясь моментом. Не думаю ни о чем лишнем, ни о чем горестном, не концентрируюсь ни на сложностях, ни на непонятных деталях. Мне нравится это утро. Я получаю истинное удовольствие от своего кофе. Вокруг меня уютный маленький парк посреди шумного мегаполиса и сегодня воскресенье. У нас с Эдвардом есть как минимум двенадцать часов, чтобы побыть вместе перед началом рабочей недели. Отличные новости.
Немного подумав, достаю мобильный и набираю мамин номер. Десять утра, должно быть, она уже не спит. Солнечный лучик красиво отражается от поверхности подсыхающей с вечера лужи.
— Bonjour, Isabelle.
Судя по голосу, утро у нее тоже и вправду доброе. Я улыбаюсь, удобнее перехватив телефон.
— Доброе утро, мама.
Мне кажется, мы говорим всего ничего, но на деле — больше получаса. Мама делится со мной впечатлениями от новой винодельни, что приобрел Поль, от посещения одного из замков Луары, где им повезло побывать в прошлый уикенд. Спрашивает о планах на Новый год, интересуется, как дела с журналом. Я же, впервые за долгое время, не обхожу стороной тему отношений. Нет лучшего утра, нет лучшего времени, чем поговорить об этом теперь.
— Я встретила кое-кого, мам.
Мне кажется, она не ожидает такой фразы. Подозрительно молчит, подбирая слова. Но напрасно. Я отпиваю еще американо, удобно сажусь на скамейке, приникнув к ее спинке. Крафтовый пакет с выпечкой шелестит на ветру.
— Он удивительный человек. Я узнала с ним о Берлине куда больше, чем за все эти два года. И мне даже начинает нравиться немецкий, поверишь ли?
Мама, внимательно слушая меня, сперва не перебивает. Но затем все же делает ремарку:
— Твой голос звучит влюбленно, Изабелла. L'amour?
— Да, — отвечаю без толики сомнений, усмехнувшись французскому звучанию слова «любовь». — Мне кажется, так и есть.
— И что же, ты расскажешь мне о нем немного, дорогая? Вы работаете вместе?
— Нет. Моя работа и его никак не связаны. Но мы познакомились, поверишь ли, как и с Керром, в «Drive Forum».
Я не делюсь слишком многим. Рассказываю о тех чертах Эдварда, что нравятся мне больше всего, аккуратно обходя лишние темы. Нет им места в сегодняшнем солнечном воскресенье да и маме они ни к чему. Меня успокаивает одобрение в ее голосе, аккуратные вопросы и уточнения. Мама никогда чрезмерно не опекала меня, быть может, интересовалась и вовсе меньше нужного моей личной жизнью, но с Керром это сыграло лишь на руку. Меньше вопросов — меньше упоминаний — меньше боли. Теперь я счастлива. Счастьем этим хочу делиться.
— Судя по всему, он интересный человек, Белла, — резюмирует мама, — и раз старше, значит опытнее. Тебе с ним не будет скучно.
— Я знаю, — хмыкаю, допиваю свой кофе, — на самом деле, я бы хотела, чтобы вы познакомились. Если мы совпадем с тобой по времени.
— Все так серьезно?
— Я думаю, да. Вы собираетесь куда-то после Нового года? От Парижа до Берлина не так далеко. И ты не разу не была в Германии.
— Ты и вправду настроена серьезно, Белла, — одобрительно выдает мама, — хорошо, я поговорю с Полем. Может быть мы и приедем.
Меня долгое время ранили эти слова. Неопределенность, недоговоренность, нежелание?.. Не знаю. Мы начали отдаляться с мамой давным-давно, что уж говорить о встречах, раз даже звоним друг другу раз в три недели. Но их с Эдвардом знакомство… сам факт, что она знает, делает все происходящее куда более реальным. И вероятным тоже, к слову.
Мы заканчиваем разговор, пожелав друг другу хорошего дня. Я оставляю пустой стаканчик от американо в ближайшей урне. Решаю вернуться к резиденции через сквер, думаю, чуть позже мы с Эдвардом погуляем здесь вместе. У пешеходного перехода подмечаю фруктовую лавку. Помимо красиво упакованной в бумажные контейнеры ежевики и голубики, вижу красную смородину. Это определенно удачное утро.
В квартире, когда я возвращаюсь, царит все та же тишина. После несильного, но все же оживления улицы, это приятно удивляет. Я как будто прихожу домой. Октябрьское солнце, прорвав оборону, падает несколькими крупными лучами на пол гостиной — даже унылый графитовый диван смотрится иначе.
Я достаю круассаны на причитающуюся им круглую тарелку, выкладываю из пакета джемы, ставлю чайник. Завариваю себе молочный улун, с удовлетворением оглядев и кухню, и наш организовавшийся завтрак. Отлично.
Эдвард просыпается около одиннадцати утра. Слышу какое-то движение в спальне, потом — как открывается дверь. Сокол не зовет меня и ничего не спрашивает, сам приходит в гостиную. Легко, сонно улыбается краешком губ, когда обнимаю его.
— Доброе утро, моя радость.
— Доброе утро, — прижимаюсь к нему сильнее, приятно жмурясь, — ты такой теплый Эдвард… как спалось? Голова больше не болит?
Мне нравится видеть его таким беззаботным и домашним. Сам факт солнца в октябре так влияет, а может воскресенье, а может и прочие события прямиком субботы — не знаю, не важно. Но этот день по праву наш, раз так чудесно начинается.
— Ты сама сбежала из этого тепла, — хмыкает Каллен, поцеловав мои волосы, — все хорошо, Schönheit, спасибо.
Привстаю на цыпочки, хитро заглянув ему в глаза.
— Зато я принесла круассаны. И даже… ох, ну и слово, Эдвард… Rote Johannisbeeren.
Каллен улыбается явнее, довольно принимая мою попытку произнести название злосчастной красной смородины. Все его лицо преображается, глаза лучатся добротой. Сокол не меньше моего рад этому утру и тому, что мы встречаем его вместе.
— Rote Johannisbeeren? Ну все, Изабелла. Теперь ты главная по завтракам? — ерошит мои волосы, глубоко вздохнув их запах, — сколько же я спал?
Я легко глажу его затылок, чуть прищурившись. Эдвард пахнет собой, сном и капельку — корицей. Каждое утро что-то новое.
— Главное, что ты выспался. Как насчет кофе?
Эдвард, мечтательно улыбнувшись, медленно мне кивает.
— О да. Сразу две порции, пожалуйста.
Я правда хочу запомнить каждый такой момент — проникновенный, счастливый, мирный. И малейшие подробности улыбки Эдварда, и каждую искорку взгляда, и то, как смотрит на меня, и то, как касается моей талии. Если эти выходные можно описать одним словом, я бы выбрала нежность. Нежность у нас теперь безбрежна.
— Жду тебя на кухне, — мягко сообщаю ему, ласково погладив по щеке. Сокол легко меня целует.
— Сейчас приду, Schönheit.



В серебристом лифте, в свете ярких ламп, отражающих металлический блеск поручня, нас снова двое. Мне порой кажется, что в резиденции проживает не так уж и много жителей. Здесь все время светло, просторно и пусто. Эдвард отлично вписывается в концепцию здания, как и в случае автоотрасли, может участвовать в рекламных компаниях. На нем сегодня темно-серое пальто, черный пуловер и «Rolex». Волосы в продуманном беспорядке, на гладковыбритом лице сосредоточенное, но в то же время мирное выражение. Примерно таким я встретила его впервые.
Эдвард замечает мой взгляд. Ухмыляется, глядя исключительно мне в глаза, но через зеркало внутри следующего вниз лифта. С видом собственника притягивает ближе к себе, бережно, но крепко обвив за талию. Ведет обеими ладонями по бежевой материи моего пальто. Замедляется у пояса, чуть отодвинув полы верхней одежды и коснувшись моей темно-коричневой кофты. Дальше — только голая кожа.
Я улыбаюсь его отражению, с напускным возмущением сжав ладони мужчины и заставив остановиться.
— Еще восемь этажей, — как бы невзначай произносит Каллен.
Я отступаю на шаг назад, прижавшись к нему всем телом. Перехватываю его руки, сама опускаю их ниже, к моему паху. Эдвард требовательно ведет пальцами по грубой материи моих джинс, проникая внутрь, очерчивая замочек ширинки. Глаза его постепенно разгораются, наблюдая наше отражение в зеркале. Жаль, что пламени не дано вспыхнуть в полную силу, хотя картинка и довольно эротичная. В следующим раз нам стоит попробовать с зеркалом.
— Уже два этажа, — утешающе пожав его руки, мило улыбаюсь я. Его слегка недовольный, надменный взгляд переметывается на электронное табло слева от нас. Почти приехали.
— Мы ведь вернемся домой, Белла.
Звучит угрожающе. Я безумно люблю этот низкий, глубокий тембр его голоса, когда такое говорит.
— Быстрее, чем ты думаешь, — соглашаюсь я. Двери лифта открываются.
Эдвард не торопится выходить, все еще наблюдая за мной через зеркало. Я улыбаюсь его эгоистичному, откровенному желанию. И мне льстит, что это желание меня. Дома нам определенно будет чем заняться. Но сначала — прогулка, как и договорились.
— Пойдем? — мягко, без лишних намеков глажу его ладонь, кивнув на все еще открытые двери лифта.
Эдвард нехотя отпускает меня, разворачивая нас к выходу. Намеренно идет слишком близко. Запах мандарин и сандала снова правит балом.
— Куда бы ты хотела поехать, Белла? — пока следуем к парковочному месту, зовет мистер Каллен. Атмосфера лифта, оставшегося позади, постепенно сдает позиции и он говорит уже практически повседневно. Принял идею вернуться к начатому позже.
— Не знаю, Эдвард. Ты у нас специалист по Берлину, что покажешь мне сегодня?
— Специалист по Берлину? Звучит многообещающе.
— Я малого и не жду, — хмыкаю, погладив его плечо, — так все же?
— Есть интересное место, — немного подумав, соглашается Эдвард. Увлекает нас влево, где впереди, на законном паркинг-номере 277 уже виднеется матово-черный «Порше».
— Я надеюсь, погода будет хорошей еще хотя бы несколько часов…
Я подхожу к машине со стороны пассажирской двери, притрагиваюсь к холодной металлической ручке. Эдвард, остановившийся у водительского места, почему-то медлит. Заинтересованно, испытующе даже смотрит на меня. В синих глазах происходит что-то необычное, они вроде бы и мерцают, но неярко, как-то матово, блекло. Или так падает свет?..
— Что? — негромко зову его, так и остановившись у открытой пассажирской двери. Эдвард чуть хмурится, но на губах у него улыбка.
— Отвезешь нас сама?
Я изумленно смотрю на него, не до конца понимая смысла вопроса.
— Предлагаешь мне сесть за руль?
Сокол, словно бы все больше убеждаясь в правильности своей неожиданной идеи, закрывает водительскую дверь. Тихий хлопок разносится по паркингу.
— Ты говорила мне, что умеешь водить, Белла, к тому же, твой стаж явно больше пяти лет. Я не против побыть пассажиром.
Я нервно усмехаюсь, с подозрением посмотрев на огромный «Порше».
— Это твоя машина, ты помнишь, да?
Он утешающе улыбается моей нервозности, покачав головой. Обходит автомобиль, закрывает и мою дверь. Привлекает к себе, умиротворяюще погладив по спине. Я инстинктивно расслабляюсь, подавшись к нему ближе.
— Если ты совершенно против, я не буду настаивать. Но мне бы хотелось увидеть тебя за рулем, Schwalbe. Особенно сегодня, рядом со мной.
Я поднимаю на него глаза и выражение лица Эдварда смягчается. Всегда, когда настолько близко, всегда, когда так смотрит, я чувствую себя увереннее.
— Если ты мне доверяешь… то хорошо.
— Ну конечно, — довольный, никак этого не скрывающий, Каллен гладит мои волосы. — Тогда поехали?
Я снова усмехаюсь, постаравшись скрыть, что все еще нервничаю. Эдвард, не изменяя собственным правилам, открывает для меня и водительскую дверь. С теплым, в чем-то даже гордым выражением взглянув сверху-вниз, закрывает ее. Садится рядом.
Я внимательно оглядываю руль с характерной эмблемой компании, панель управления и автоматическую коробку передач. В машине пахнет привычным набором ароматов, это успокаивает. Эдвард, устроившийся рядом, тоже неплохое средство — я знаю, что ничему дурному случиться он не даст.
Регулирую под себя кресло и зеркала. В «Порше» это оказывается куда проще, чем на моих прежних машинах. Мне комфортно, я осваиваюсь и это не может не радовать. Мистер Каллен, как только заканчиваю с регулировкой, нажимает ряд цифр на панели. Загорается зеленая иконка «одобрено».
— Теперь твои параметры сохранены, Белла. Больше не придется регулировать вручную — достаточно будет одной кнопки.
— Полезная опция.
Эдвард мне кивает, пристегивая ремень безопасности. Я поспешно пристегиваю и свой.
— Я сразу скажу, что никогда не водила кроссоверов. Тем более — таких.
— Тогда тебе точно понравится, — ободряет Сокол. — Все будет отлично, моя радость, получай удовольствие. И я тоже буду.
Он ведет себя так, будто бы ситуация более чем стандартна, я всегда за рулем и ничего, о чем стоит беспокоиться, не происходит. Мне бы его уверенность.
— Тебе придется говорить мне, куда мы едем.
— Само собой, Белла. Но для начала давай выедем из гаража.
Атмосфера немного разряжается его позитивным, повседневным тоном, и тем, как мягко смотрит на меня. Я поглубже вдыхаю аромат автомобиля, нотки одеколона Эдварда, прохладный воздух паркинга. Активирую зажигание.
Последний раз я водила «Volkswagen Jetta». Это было в Берлине, это была машина Керра, это было начало весны. Мне казалось, за столько времени я точно забуду что-то важное, в конце концов, уже октябрь. Но зря.
«Порше» идет мягко, ровно и абсолютно подконтрольно каждому моему движению. Я ощущаю под пальцами прохладную кожу руля, крохотные стежки в его углублениях. Кресло, невероятно удобное, помогает сконцентрироваться исключительно на дороге. Высокая посадка обеспечивает отличный обзор. Мне уже нравится — минуту спустя.
Эдвард указывает на неяркую табличку «Ausgang» (выход) со стрелочкой налево. Я поворачиваю руль и огромный, тихий зверь «Сayenne Coupe» беспрекословно мне подчиняется. Мягко уходит влево, вписавшись в требуемый поворот. Темные ворота подземного паркинга открываются автоматически. Неяркий солнечный свет проникает в салон.
— На проспект, Sonne, — говорит Эдвард, расслабленно устроившись на своем месте. Выезд из резиденции расходится развилкой в две стороны. Та, что ведет на главную артерию Шарлоттенбурга, куда шире и выделена желтым знаком.
Я без труда встраиваюсь в довольно-таки плотный поток машин, сильнее нажав на педаль газа. «Порше», утробно зарычав, уходит вперед. Вот уже и нужная полоса.
Я слышу, как Эдвард усмехается. Он не отвлекает меня, не смотрит чаще нужного и абсолютно не контролирует мое вождение — по крайней мере, внешне. Если это и вправду доверие, то оно, как и нежность, безбрежно. Это придает мне еще больше уверенности.
Я окончательно осваиваюсь за рулем его машины. Нет ни того напряжения, что я боялась, нет лишних опасений. Я хорошо вожу, у меня отличное средство передвижения в данный момент и я даже представить не могу, сколько всего таит в себе это авто в умелых руках. Эдвард умеет правильно выбирать компании для работы.
Не скрывая своего удовольствия, перестраиваюсь в левый ряд. Мы едем быстрее.
Сокол включает аудио, перелистнув пару композиций и остановившись на «Временах Года» Вивальди. Осень. Я, ухмыльнувшись и кратко взглянув на него, глажу кожу руля.
— Мы даже Баху изменили сегодня?
— Такой уж день, — весело соглашается Эдвард, регулируя громкость до приятного уровня, — что скажешь насчет машины?
— Будет моей любимой моделью.
— Вы друг другу подходите, — загадочно произносит Каллен. Лениво рассматривает простирающуюся перед нами дорогу. — На следующем перекрестке направо.
«Порше» снова мягко и продумано, как в хорошем кино, уходит вправо. Тихонько стучит поворотник. Перед нами небольшая очередь на съезд.
— Она же явно куда умнее обычных машин?
— Скорее, продуманнее, — примирительно замечает мужчина, — просчитывает варианты, выбирает лучший — заранее. Многое может предотвратить.
— Поэтому ты так легко пустил меня за руль? — хмыкаю, подъезжая к самому съезду. Впереди загорается красный свет.
— Ты отлично водишь, Schönheit. Я совершенно спокоен. Впрочем, я так и предполагал.
— Сразу видно, что ты приложил руку к этому автомобилю.
Эдвард горделиво посмеивается, закинув правую руку за голову, устроившись удобнее. Мы спускаемся вниз, обогнув кольцевое движение. Снова уходим направо.
— Мне даже любопытно, куда мы едем, — признаюсь, заметив впереди указатель на Висбаденер-штрассе. Однако мы проезжаем эту улицу прямо.
— При условии, что ты любишь парки, тебе понравится, — обещает Эдвард. Достает из кармана мобильный, взглянув на экран всего пару секунд. Немного хмурится, но это быстро проходит. Откладывает телефон, возвращаясь к дороге. Говорит мне, что следует свернуть влево.
Огромная, широкая дорога с множеством полос пересекает под собой железнодорожные пути. На развязке, свернув, вижу станцию Брайтенбахплац. Слышу о ней впервые.
Впрочем, улица, на которую мы по итогу выезжаем, очень уютная и приятная. Мне нравится мощный мотор «Порше», но здесь даже не хочется ускоряться. Деревья по обе стороны улицы живописно отбрасывают на тротуар тень. Вдалеке виднеется высокий кирпичный забор.
— Почти приехали, — подтверждает мое предположение Сокол, — парковка тоже будет слева, Белла.
Вопреки спокойствию улицы, на паркинге тесно. Я безумно рада камере заднего вида. Если водить эту машину, мне уже куда спокойнее, почти просто (не сглазить бы), то парковаться — та еще задача. Ее размеры, обеспечивающие комфорт на трассе, в узких местах, становятся значительным минусом. Впрочем, электроника и тут спасает.
Эдвард, когда мы останавливаемся, широко улыбается. Если кто-то и доволен этой поездкой больше, чем я, то это, как ни странно, он. Я не могу сдержать ответной улыбки. Отстегиваю свой ремень безопасности, тянусь к нему, как следует, обняв. Материя его пальто очень мягкая, а кожа теплая. Я удовлетворенно жмурюсь.
— Это было здорово!
— Я рад, что тебе понравилось. Вот мы и раскрыли еще один твой талант.
— О да, — смеюсь в его плечо, прежде чем отстраниться, — с твоей легкой руки.
Эдвард садится ровнее, когда я возвращаюсь на свое место. Оборачивается ко мне всем корпусом, не торопясь выходить. Постепенно в его восторженном, добром взгляде появляется что-то необычное. То самое, что приметила еще на парковке. В запале эмоций я не сразу понимаю, что происходит.
— Ты бы водила эту машину постоянно, Изабелла?
— Странно, что ты спрашиваешь. Конечно.
Эдвард понимающе, одобрительно кивает. Смотрит на меня теперь в упор.
— Я хочу, чтобы так и было.
Вот теперь настораживаюсь.
— Что именно, Эдвард?
Он без толики сомнения, с одной лишь оголенной уверенностью, обводит рукой салон авто.
— «Porsche Cayenne Coupe-2», вишневый, например. Что скажешь?
— Я тебя не понимаю.
Он прекращает ходить вокруг да около, вздыхает. Но в целом и выглядит, и говорит все так же ровно. Меня зомбирует это вечное спокойствие.
— У тебя будет своя машина, Белла. И никаких больше метро, поздних возвращений, неоговоренных встреч. Я бы хотел, чтобы это был мой «Порше», модель, которую я знаю. Но если ты захочешь рассмотреть и другие варианты, значит, так тому и быть.
— Ты собираешь купить мне «Порше»?..
— Сначала заказать, — мирно отвечает Эдвард, — согласно всем твоим предпочтениям, с тем дизайном и фактурой, что выберешь. Цвет, опять же. Я не знаю, голосовое сопровождение? У меня есть список доступных опций.
Мне и смешно, и страшно одновременно. Я не до конца доверяю своим эмоциям прямо сейчас.
— Ты не можешь просто так подарить мне машину.
— Очень даже, Schönheit. Раз ты отказываешься, чтобы я забирал тебя, не принимаешь официальных такси, так за чем же встало дело? Я тоже предпочитаю собственное авто, это куда удобнее.
— Эдвард… — я искренне стараюсь подобрать слова, но это слишком сложно. Озадаченно смотрю на руль автомобиля, на скакуна компании, на мелкие темные стежки. Стараюсь прежде всего успокоить дыхание.
— Белла, я хочу, чтобы ты была в безопасности и чувствовала себя комфортно. Я говорил, это не вопиющие желания для мужчины. Тем более, я работаю с этими автомобилями, это куда проще, чем ты думаешь.
— Ты меня правда сейчас убеждаешь?..
Каллен, неглубоко вздохнув, на мгновенье прикрывает глаза. Его удовлетворенность ситуацией пропадает сама собой. Вряд ли он предвидел, что я легко соглашусь. Но наш спор ему не нравится. И мое несогласие не входит в планы.
О боже, теперь я понимаю, наконец, зачем была эта поездка. Своим вождением я его разожгла его идею из теплящегося огонька до высокого пламени. Вдохновила?..
— Мы поговорим об этом чуть позже, ладно? Просто прими пока к сведению. Только не анализируй слишком сильно. Если я могу, я делаю. Вот и вся лирика.
— Ты меня пугаешь, Эдвард.
— Я о тебе забочусь, — медленно, сохраняя терпение, качает головой он. Оглядывается на солнце, пробившееся сквозь тучи, освещающее высокие деревья над нами и каменный забор впереди. — Это тоже можешь принять к сведению.
— Мне даже сказать нечего…
Он мягко, ласково гладит мою ладонь. Почему-то сейчас это вызывает лишь мурашки.
— Ничего и не нужно. Я приму любое твое решение — если не захочешь эту машину, будет другая. Но машина будет.
Убежденность его тона меня злит. Или нервирует? Или?..
Черта с два. Я понимаю, что чувствую. И что прямо сейчас здесь происходит.
— Ты прав, поговорим позже, — отрезаю я. Выхожу из машины, резко открыв водительскую дверь. Прохладный воздух улицы помогает немного совладать и с собой, и мыслями. Деревья утешающе шумят, кроны у них широкие и местами еще даже зеленые. На парковке, придавленные шинами многочисленных авто, рябью отсвечивают растерзанные разноцветные листья.
Эдвард выходит за мной следом, негромко закрыв пассажирскую дверь. Не подбрасывает дров в костер, не подходит пока слишком близко. Только приглашающим жестом указывает на парк по ту сторону забора.
— Ботанический сад. Добро пожаловать.



Если все, что представляет из себя Botanischen Garten Berlin описать одним словом, то лучше выбрать прилагательное «грандиозно». Я знала, что он является одним из самых масштабных садов в мире и по своей коллекции, благодаря германской колонизации и участию в множестве войн, не уступает ни одному саду Европы. Однако истинный размах ощущается лишь при прогулке. Часть сада принадлежит Свободному университету Берлина, часть отдана под исследовательские цели иных организаций, а прогулочные тропы обозначены на карте красным и крайне удобно обустроены для посетителей.
Эдвард идет позади меня, на привычном отдалении полушага. Начиная от темных ворот у главного входа, где высоким кирпичным зданием высится администрация сада, мы молчим. Я иду скорее по наитию, толком и не задумываясь, какую тропу выбрать. Прежде всего хочу успокоиться и распрощаться с тем раздражением, что обжигает изнутри. У нас с Соколом определенно близится новый этап отношений — поэтому и сложно… поэтому так все и происходит. Да?..
Нам не приходится приобретать билеты, Эдвард уже сделал это заранее. Само собой. Он останавливает нас возле карты, показывая мне пару разнообразных направлений.
— Ты хочешь увидеть какую-то конкретную климатическую зону, Белла?
Качаю головой, отвечая, что полностью доверяю его выбору в этом вопросе. Застегиваю верхние пуговички своего пальто.
Мы проходим вместе — рядом, но в молчании — какую-то часть территории ботанического сада. На присыпанной гравием дорожке сворачиваем налево, согласно темно-синему указателю. Постепенно местность немного меняется, становится более гористой.
— Альпийский ландшафт, — отвечает на мой незаданный вопрос Эдвард.
И правда. Вокруг нас теперь травы, невысокие кусты и дорожка, извивающаяся вдоль небольших холмов, с россыпью мелких камней. Здесь красиво. В освещении солнца, пусть даже не столь яркого, с осенней желтизной поля, с ветром — пейзажная картина. Я тихонько вздыхаю, обернувшись на Каллена. Он внимательно смотрит мне в глаза, но пока молчит.
— Я не хочу ссориться, — негромко признаюсь ему едва ли не с детским недовольством.
От моего тона или, быть может, того, как просительно на него смотрю, Эдвард смягчается. Его лицо светлеет.
— Мы не ссоримся, Schönheit, — он предлагает мне свою руку и улыбается краешком губ, когда я принимаю предложение. — Просто темы дискутабельные.
— Я только привыкну к какой-то одной идее, как ты сразу выдаешь мне следующую. Я не успеваю, Эдвард.
— Я не хочу торопить тебя или заставлять принимать решения против воли. Я ни разу не принудил тебя ни к чему, разве нет?
Его голос звучит серьезно, взгляд проникновенный, испытующий. Эдвард слегка хмурится. Ветер с альпийского ландшафта ерошит его волосы. Мы здесь совсем одни.
— Может быть для тебя все это привычно, но для меня-то за гранью, — стараясь сдержать тон, объяснить спокойно и доходчиво, говорю я. И все равно расстройство пробивается. — Например, с машиной.
Эдвад невесело хмыкает.
— Schönheit, все рамки в нашей голове, все допустимые пределы, грани — их устанавливаем мы сами. Ты пытаешься подстроить нашу ситуацию под другие, более привычные, наверное, более частые. Я не снимаю с себя последнюю рубашку, чтобы купить «Порше». В моих силах и в моих возможностях предложить тебе тот автомобиль, за который я могу ручаться, который тебе подойдет. Так почему же нужен компромисс? Чтобы это выглядело более «нормально»? Для кого?
— Ты так просто все объясняешь.
— Но так оно и есть.
Эдвард подходит ко мне ближе, крепче пожимает мою ладонь, требуя сфокусироваться на своих словах. Мандарины и сандал смешиваются с запахами отцветающих трав альпийского луга.
— Мне быть может стоило сказать это раньше — озвучить так точно, Белла — когда мы обсуждали будущее вчера днем. Выбирая быть со мной, ты не просто принимаешь мир, в котором я живу, ты становишься его частью. Это значит, что у тебя есть определенный уровень, ниже которого опускаться я не позволю — и для твоего комфорта, и для твоей безопасности, и для моего спокойствия, чего уж тут греха таить. Машина. Одежда. Путешествия. Развлечения. Еда.
— Ты всегда так однозначно говоришь, ты замечаешь? Не даешь вариантов. Контролируешь от и до.
— Я говорю так лишь о том, с чем не стану мириться, — спокойно объясняет Каллен. Мне немного неуютно под таким его взглядом. — Контроль — вариабельная тема. Ты сама пытаешься полностью контролировать ситуацию вокруг. Смотри, следишь за каждым моим движением, опасаешься, что я коснусь тебя сильнее, что возьму вторую твою ладонь. Что поцелую тебя.
Он видит меня насквозь. Должно ли это быть новостью? Не знаю, меня удивляет. Вокруг, не глядя на ветер, становится жарко. Я хмурюсь и поджимаю губы — ничего не могу с собой поделать. Глубокое, темное переживание, о котором прежде мало слышала, в тугой комок сворачивается внизу живота.
— Я знаю тебя, — тихим, нежным шепотом, проследив за моим взглядом, говорит Эдвард. — Поэтому я всегда спрашиваю, прежде чем что-то сделать. Я уважаю твое личное пространство, твои чувства, красота моя, всю тебя. Я мало знаю о том, что было раньше, что себе позволяли мужчины рядом с тобой. Но мое самое большое желание — чтобы ты отпустила этот контроль, доверилась мне, не думала лишнего. Ты в безопасности.
У меня предательски жгут глаза. То ли то, что говорит Эдвард, откровенная правда — и потому мне так неприятно, то ли — откровенная ложь, очередная иллюзия, и я расстроена, потому что подспудно ее чувствую. Последнее время в его обществе я слишком часто теряюсь. Особенно после внезапных потрясений.
— Машина — это только «цветочки», так? — совладав с голосом, требовательно зову я, — потом будут решения весомее. Я не стану думать лишнего и запросто им подчинюсь. И вопросов задавать не стану, не то, что спорить.
Эдвард смотрит на меня снисходительно, медленно поглаживает мою ладонь в своей большим пальцем. Но в глубине его взгляда вижу неприятное удивление. Попала в точку?
— Ты зачем-то переворачиваешь с ног на голову мое желание дать тебе лучшее, Белла. Я называю это «забота». Ты обвиняешь меня в абьюзе.
Недавно я тоже посчитала это заботой. Там, в кофейне у Александерплатц, старалась найти варианты, оправдания и какие-то пути отхода. Сейчас не слишком в них уверена.
Травы альпийского луга очень громко колышутся на ветру. Я делаю глубокий, самый глубокий из возможных, вдох.
— Я знаю, что мы никогда не будем на равных. Но мне бы хотелось хоть немного приблизиться к этому… чтобы мы друг друга слушали.
Эдвард изгибает бровь.
— То есть, я тебя подавляю?
— Да.
Он резко выдыхает, едва ли не закатив глаза. А потом возвращается ко мне, решительно поймав взгляд и не отпуская.
— Отлично, Белла. Вот к чему мы пришли.
Эдвард злится, я вижу. Он строго злится, порой малозаметно, отнюдь неочевидно — особенно со мной. Но чем дольше я знаю его, тем проще это узнаю. Может быть, еще не все потеряно?
— Ты не посвящаешь меня в проблемы, которые возникают, — сдержанно продолжаю я, не хочу выходить на эмоции, они лишние, — и я остаюсь в стороне.
— Потому что это мои проблемы, Белла, — цедит мужчина, покачав на такое заявление головой. Говорит медленнее, акцентирует внимание на каждом слове. Немного краснеет его лицо.
— Если звонят мне, значит, не только твои, — всем тем же выдержанным тоном, бог знает откуда взявшимся, настаиваю я.
Каллен на мгновенье очень крепко пожимает мою ладонь. Смутившись своего жеста, поспешно ее отпускает. Теперь едва держит, дает мне право выбора — убрать руку или оставить. Я оставляю.
— Так вот в чем дело. «Порше» и я просто под горячую руку попали?
— Это все взаимосвязано, как звенья в цепочке, почему же ты не понимаешь? — в моем голосе пробивается капля отчаянья. Черты Эдварда, заострившись, суровеют.
— Чего ты хочешь, Белла? Разобраться с моим прошлым вместо меня?
— Я не хочу, чтобы ты так настойчиво пытался его от меня спрятать.
Не только первую, но и вторую его ладонь теперь глажу. Кожа у Каленна совсем холодная.
Он гипнотизирует меня взглядом, не иначе. Сжимает зубы, хотя старается этого избежать, прекратить. Мы оба периодически зависаем на грани сдерживания.
— Мое прошлое отнюдь нелицеприглядно, — в конце концов, заявляет Эдвард. Смотрит на меня словно бы надменно, но на самом деле — настороженно. Мое раздражение куда-то пропадает.
— Тем более тогда, — медленно глажу его руку от пальцев до запястья, намеренно чуть коснувшись часов, — я не хочу узнавать о тебе от кого-то другого. Гадать, чей это телефон и какого черта…
— Я сказал, что мы сменим тебе номер.
— Эдвард, — призывно, но мягко произношу его имя, подавшись вперед, — ты же понимаешь меня. Если мы собираемся делить будущее, то прошлое как минимум должно быть известно. Конечно же не сразу, может, постепенно, может, это займет какое-то время… но я тоже хочу, чтобы ты мне доверял.
Сокол поднимает голову, глядя на меня сверху-вниз. Отпускает мои ладони, одну из рук кладет теперь на талию. Я не отступаю, не протестую — его ладонь расслабляется, не держит меня теперь, гладит.
— Женщина, что вчера тебе звонила — и, вполне вероятно, на благотворительном вечере — мать моей бывшей любовницы. И формально — моя любовница тоже. Я понятия не имел, что они родственницы, это было много лет назад.
— И чего же она хочет?.. — стараюсь не заострять пока внимание на внезапно промелькнувших родственных связях. Этот клубок события явно куда запутаннее, чем мне казалось.
— От тебя? Я не знаю, Белла. Думаю, того, о чем прямо и говорит — чтобы ты свела на нет наше общение.
— Это месть? Или вы не так давно… расстались?
Эдвард сострадательно поглядывает на меня, немного нахмурив брови. Отвлекая сам себя, как впервые изучает пальцами пояс моего пальто.
— Давно. Извини, но не готов лезть в дебри этой истории, потому что даже не знаю, с какого конца начать. Если кратко, Изабелла, девушка — ее дочь — сделала аборт. Этого мать мне не простила.
Я аккуратно смотрю на бесстрастное лицо Сокола. Легко прикасаюсь к вороту пальто, погладив кожу шеи. Он выдает этот весомый кусок информации сплошным потоком и безэмоциональным тоном. Дабы сказать — и все, сказать — и пойти дальше.
— Два года назад.
— Да, — он сдержанно кивает, не выразив даже удивления моей внезапной логике. — Тот последний эпизод с алкоголем, про который ты спрашивала.
— Мне жаль, Эдвард…
Он осторожно гладит мою скулу, с тревогой заглянув в глаза. Хмурится и, похоже, бледнеет. Совсем немного, едва ощутимо, а пальцы его подрагивают.
— Некоторые вещи никак нельзя исправить. Но и принимать решение, в которых замешаны двое, в одиночку — недопустимо. Это не то же самое, о чем мы говорили. Но я призываю тебя, раз уж мы затронули эту тему, пока она актуальна — не поступай так со мной, Изабелла. Тут мне никакой контроль не поможет…
Я твердо, честно смотрю на него, слегка закусив губу от повлажневшего синего взгляда. Эдвард крепче держит меня за талию, уже — обеими руками.
— Об этом можешь не беспокоиться. Я тебе обещаю.
Сокол отрывисто, благодарно кивает. Неглубоко вздыхает, притягивая меня к себе. Возвращаются среди альпийского ландшафта наши объятья. Мне нравится.
Я чувствую, как крепко он держит меня, но при этом как ласково гладит мои волосы. Наклоняется к уху, полоснув кожу горячим дыханием.
— Пожалуйста, Schönheit, прими меня.
Он и надломлено, и строго, и призывно, и отчаянно это произносит. Я на мгновенье теряюсь, вздрогнув, и Эдвард поспешно объясняет. Дыхание у него слегка сбивается.
— Подарки, беспокойство, машину — все, Белла, прошу тебя. Это то малое, что я так хочу тебе дать… и что я могу предложить.
У меня в груди что-то обрывается, когда он так искренне и прямо все это говорит. Будто бы за себя предлагает, как гарантия, что я остаюсь. Будто бы что-то мне еще нужно, дабы с ним остаться.
Вот оно что.
Я медленно, расслабляюще глажу его спину. Не требую ни взгляда, ни каких бы то не было еще слов. Приникаю виском к его плечу, чуть поднимаю голову — касаюсь и подбородка. Всем своим видом, позой, движениями демонстрирую, что здесь. Эдвард путается пальцами в моих прядях.
— Главное, что ты можешь мне предложить — это себя, Falke, ты ведь понимаешь?
Хмыкает, горячо поцеловав мои волосы. Ничего не отвечает.
— Мне нравятся твои подарки и мне дорого твое внимание, Эдвард, как и твоя забота, — продолжаю, методично, разглаживая невидимые складочки его пальто, — но я не хочу, чтобы все это было как… откупное, вознаграждение?.. Понимаешь?
— Ты в конец меня демонизируешь, — недовольно бормочет Каллен, — правда так считаешь? Может быть, я и вовсе за секс плачу?
— Эдвард, — мягко усмехаюсь, погладив теперь его затылок, шею, — конечно нет. Я просто хотела бы, чтобы эти слова были озвучены.
Мужчина отстраняется от меня, самостоятельно разрывая наши объятья. Смотрит и подозрительно, и недовольно, и нежно. Я не видела прежде сочетания двух этих эмоций в нем.
— Ты совсем не понимаешь, что я к тебе чувствую, Изабелла, — выдыхает, натянуто улыбнувшись краешками губ, совсем грустно, — все, что я делаю — чтобы тебя порадовать. Или сделать для тебя лучше там, где я в состоянии. Я не покупаю тебя. Я же никогда не давал повода… или давал? Извини, если это было так. Но пожалуйста, прекрати воспринимать меня через матрицу материального. Нам обоим сразу станет легче жить.
Я привстаю на цыпочки и обнимаю его за шею. Эдвард трепетно целует мой лоб, убрав с лица длинную прядку. Выглядит поистине влюбленно. Нет больше в глазах выжженной земли, там теперь тихая, теплая радость. И спокойствие, наконец.
— Думаю, я научусь принимать подарки, — оптимистично объявляю я. — Но ты чуть умеришь свою щедрость и покровительство. Будем больше разговаривать и больше узнавать друг о друге. И станем ближе.
Сокол теперь откровенно улыбается моим словам, красиво, как только он умеет. И даже тронуто.
— Звучит как компромисс.
— Консенсус, — посмеиваюсь я. Легко, но несколько раз, его целую. — Я рада, что мы к нему все же пришли.
Над альпийским ландшафтом теперь снова солнечная погода. Ветер больше не треплет травы так истошно, они не шумят. И я слышу дыхание Эдварда, когда он усмехается. Принимает наши новые правила после так своевременно состоявшегося разговора. Он был нам нужен.
— Люблю тебя.



В послеполуденном свете комнаты, где правит еще не севшее октябрьское солнце, его кожа снова матовая. Как искусная художественная работа с продуманными деталями и выверенными полутонами, она безоговорочно притягивает мое внимание — не могу оторваться.
Так и останавливаюсь с двумя чашками молочного улуна в руках, прислонившись к дверному проему спальни. Эдвард пока меня не замечает. Без спешки переодевается, небрежно, скинув пуловер на ровную спинку комода, а в его ящике, отыскивая домашнюю рубашку. Я помню, она бордовая, с мелким рядком пуговиц и закатанными рукавами. Хорошая, приятная на ощупь рубашка. Но сегодня он ее не наденет.
Я захожу внутрь, аккуратно толкнув дверь бедром. Эдвард, оборачиваясь от комода, мне улыбается.
— Так быстро?
Я киваю, избегая ненужных сейчас слов. Опускаю свою ношу на прикроватную тумбочку — впервые за долгое время пустую от брошюр с «Порше» и наших телефонов. Чашки, касаясь деревянного покрытия, издают тихий стук.
Сокол, наблюдая за мной, пытается понять, что происходит. Но рубашки больше не ищет.
Я с предвкушением улыбаюсь сама себе, как следует теперь взглянув на Каллена. Его ничем неприкрытый, идеальный торс. Широкие плечи. Руки, которыми опирается на комод, с интересом на меня посматривая. И дорожку волос к паху — ровно на уровне ширинки темных джинсов, с которыми еще не расправился.
Прогулка была отличной, помимо разговора, нам удалось провести на солнышке пару часов — и пару чашек кофе. Пообедать в «Häppies» — еще одном культовом берлинском месте. Мы не так давно вернулись домой — времени еще достаточно. Тем более, сегодня воскресенье. В воскресенье принято как следует отдыхать.
Я медленно, давая рассмотреть каждое свое движение, подхожу к Соколу вплотную. Он было протягивает руку, чтобы обнять меня, но я уклоняюсь. Привстаю на цыпочки, легко поцеловав его щеку. Интригую еще больше.
Знаю, что буду делать. Знаю с того самого момента, как увидела полуобнаженного Эдварда в спальне, так причудливо и красиво освещенной этим днем. Здесь тепло, уютно и почти что сказочно — солнечные лучи, просачиваясь сквозь плотные шторы, по-особенному подсвечивают ткань.
Я целую Эдварда, не оставляя для него тайной ни одно свое действие. Неспешно, следую от щеки вниз. Уголок губ. Челюсть. Шея. Ключица. Грудина. Кожа чуть выше соска — по нему самому провожу языком, слегка прижав губами. Эдвард выдыхает, опустив голову. Я движусь левее по его телу, ближе к центру. Целую солнечное сплетение. Опускаюсь к животу. Глажу его спину, получая самое настоящее удовольствие от ощущения теплой упругой кожи под пальцами. Затейливые узоры веду языком — до пупка, затем ниже. Глубоко, не жалея силы, целую кожу у его паха. Оглаживаю бедра, задержавшись на поясе джинс. Эдвард, утробно простонав, гладит мои волосы.
— Ох, Schönheit…
Меня подбадривают нотки желания в его голосе. Такого темного, вязкого, в чем-то даже уставшего. Эдвард заслужил свое удовольствие сполна и я, благо, более чем в состоянии ему это удовольствие доставить. Распускаю застежку джинсов, расстегиваю ширинку. Целую его пока еще через ткань боксер. Тонкая, немного жестковатая, она создает особенные ощущения, знаю. Правой рукой Эдвард опирается о комод. Задвигает ящик, прижавшись к нему ближе. А вот левой теперь как следует придерживает мою голову, потягивает пряди.
Расправляюсь с джинсами, помогаю Эдварду их снять. Активнее и сильнее теперь, заходя на новый круг, его целую. Каллен откровенно стонет, пробуждая мое собственное желание из самой глубины тела. От ощутимого напряжения внизу живота и я теперь дышу чаще. Но это потом.
— Белла, — завороженно произносит мое имя Сокол, когда стягиваю ниже его боксеры. В высшей мере эстетичную и эротичную картину наблюдаю, легко погладив пальцами его эрекцию. Эдвард вздрагивает и, возбужденно нахмурившись, чуть ведет бедрами вперед.
— Белла, — уже не просто зовет, просит он.
Я не заставляю Эдварда ждать еще дольше. Не тороплюсь, но не мучаю больше. Не целую, теперь как следует беру в рот. Сокол шумно, сбито дышит, почти с мукой глядя на меня, когда снова останавливаюсь. Потрясающее ощущение — так ясно видеть его эмоции, так безоговорочно на них влиять. Мне кажется, я начинаю понимать всю прелесть контроля — в постели так точно. Или у комода, раз уж на то пошло.
Я не даю Эдварду выбрать ни глубину движений, ни скорость. Сама, то наращивая, то снижая темп, веду его к краю. Изредка помогаю себе руками, но в большей степени занимаю их его телом. Заново изучаю каждый сантиметр его паха, глажу внутреннюю сторону бедра, когда подается мне навстречу, шире раздвинув ноги. Беру в ладонь, легко проведя ногтями по теплой коже, его мошонку. Эдвард пьяно смотрит на меня с высоты своего роста. Белеют его пальцы от того, с какой силой держится за комод. И краснеет, наполняясь предвкушением разрядки, лицо. Великолепное зрелище.
Но не так быстро. Останавливаюсь, отстранившись на пару секунд. Теперь только целую, ничего больше. Эдвард призывно стонет, вздрагивая от каждого моего прикосновения к возбужденной плоти. Совсем часто и сбито дышит.
— Zu tode(до смерти).
Я ласково, многообещающе ему киваю. Моя любимая немецкая фраза.
Каллен низко, облегченно рычит, когда я возвращаюсь. Левой рукой старается удержать меня рядом подольше, требует себе хоть немного контроля над ситуацией. Я сдаюсь ему на пару секунд, подстраиваясь под каждое движение. Ища опоры, Эдвард спиной опирается о комод, задыхается.
Еще немного.
Я отстраняюсь во второй раз. Игнорирую вздрогнувшую руку Эдварда, которой останавливает свое прямое намерение меня вернуть, его тихие стоны, перемешанные с одним словом: «пожалуйста», и то, как пронизывающе на меня смотрит. Я опять целую его пах, не обделив своим вниманием ни одну клеточку. Веду языком по складкам у бедра. Крошечные засосы оставляю на его внутренней поверхности, отчего Эдвард немного выгибается. И на сей раз беру в рот его мошонку. С чуть большей силой, чем ожидает.
Вот теперь Сокол стонет громко. Дрожит всем телом, толком и не зная, что со мной делать. От напряжения проступают все вены на его ладонях, теперь ими обеими упирается в комод.
— Donnerwetter!..
Я возвращаюсь, удовлетворившись отчаяньем в его тоне. Веду глубоко, быстро — как следует, как он хочет. Смотрю в глаза. В почерневшем, наполненном похотью взгляде почти вижу свое отражение. Он отвечает мне отчаянно и рвано, с трудом успевая делать вдохи. Крепко, на грани с болью, держит мои волосы. Приоткрытые губы, покрасневшая кожа щек, дрожащие ресницы, распахнутые глаза, мраморные разводы вен на лбу… ну вот оно.
Низко, до боли сексуально застонав, Эдвард кончает. Отпускает комод, держит меня обеими руками, запрокидывает голову. Все, что слышу в комнате теперь — его дыхание. А чувствую — затихающую пульсацию. Утешающе, нежно глажу его бедра. Не отстраняюсь раньше времени, даю сполна насладиться удовольствие. И только потом несколько раз легко целую головку. Эдвард вздрагивает, хрипло что-то пробормотав. Медленно открывает глаза.
— Девочка моя…
Я улыбаюсь, мягко погладив его руки возле себя. Забираю себе правую ладонь, целую, легко тронув языком, каждый из его пальцев. Эдвард, все еще не совладав с дыханием, зачарованно за мной наблюдает.
Этот его несколько потерянный посторгазмический вид, то, как убирает со вспотевшего лба волосы, как чуть хмурится, отходя от удовольствия, как проникновенно на меня смотрит — лучшая награда за старания.
— Иди сюда, — прошу, поднимаясь на ноги. Веду его к нашей постели, откидываю с нее покрывало. Кладу подушки одна на одну, кивая Эдварду на получившееся место в импровизированной ложе. Это еще не конец спектакля.
— Что же ты делаешь, Schönheit? — и возбужденно, и восторженно шепчет он. Но ложится. И требует моей очевидной близости, перехватив ладонь.
— Я здесь, — обещаю, наклонившись к его лицу и мягко, без толики страсти, погладив по щеке. — Обожаю тебя.
Эдвард игриво улыбается, с удобством устроившись на подушках. Он полулежит теперь, все еще обнаженный, с любопытством разглядывая мою так и не снятую одежду. Остывает на тумбочке наш молочный улун.
Я не планировала это маленькое представление, но уповаю, смогу с ним справиться. Поворачиваюсь лицом к Эдварду, сажусь на постели чуть ниже его бедер. Потягиваюсь, немного запрокинув голову. Неспеша тянусь к низу своей кофты, поднимаю ее вверх. Прежде чем снять, задерживаюсь пальцами на каждой складочке, каждом неярком узоре рисунка. Медленно, подавшись вперед, стягиваю с себя этот элемент одежды. Эдвард, не отрываясь, за мной наблюдает. Почти не улыбается теперь.
Сегодня на мне правильный лифчик, чудится, скоро я только кружевные и стану покупать, раз ему они так нравятся. Каллен с любованием и очень темным, ясным огнем в глубине зрачка оглядывает мое белье. Движется пальцами точно вдоль оборок, но не пытается пока коснуться. Ждет.
— Ты мне не поможешь?
Эдвард прищуривается, когда прошу его расстегнуть застежку моих джинс. Вот теперь прикасается к коже как следует, обводит круг точно по контуру пояса, шаловливо проникнув книзу спины. Оставляет после себя горящий, саднящий след. Еще с момента минета я один на один со своим желанием, надо что-то с этим делать.
Отстраняюсь, с той же неторопливостью сняв джинсы. Присаживаюсь обратно к Эдварду, что не может оторвать взгляда от теперь полноценного комплекта моего белья. Самовольно прикасается к трусикам, следует рукой вдоль их полупрозрачного материала. Медленно, кончиками пальцев, гладит лобок. Теперь задыхаюсь я.
— Иди ко мне, Изабелла, — низко, сексуально зовет Сокол, призывно подвинувшись на своем месте. Вся его правая ладонь уже отнюдь недвусмысленно накрывает собой мой пах. Сквозь тонкую ткань, подушечки пальцев массируют клитор. Ох, черт.
Я не даю ему поменять нас местами. Опираюсь о грудь и сама пересаживаюсь прямо на его бедра. Нас по-прежнему разделяет тонкий кусочек ткани моих трусиков. Жар Эдварда под ними ощутим лучше всего иного. В спальне, благодаря садящемуся солнцу, становится чуть темнее.
Как я хочу сохранить в памяти его лицо сейчас. С пылающими, живыми глазами, этим сладострастным выражением, предвкушением, светлой кожей… запахами… звуками… ощущениями. Место не имеет никакого значения — и здесь, и на Мюггельзе я одинаково глубоко влюбляюсь в Эдварда. И одинаково сильно его хочу.
— Сегодня тебе придется слушаться, — шепотом объясняю, перехватив обе руки и заводя их ему за голову, к изголовью. Эдвард с легкостью может нарушить такую позу, наручников у меня нет, да и сил сдержать его тоже, но он не препятствует. Держит ладони на изголовье постели, избегая желания меня коснуться.
— Ты не устаешь меня удивлять.
Я кривовато, весело ему улыбаюсь.
— Это только начало.
Снимаю лифчик, к неудовольствию Эдварда, самостоятельно. Задержав каждую из шлеек на плечах, мягко спускаю его вниз на пару секунд позже обычного. Не описать, что чувствую, когда Эдвард так смотрит на мою грудь. Поразительное ощущение — быть настолько желанной им женщиной. Я на многое за это готова пойти.
Приникаю к его телу, не оставляю между нами ни сантиметра свободного пространства. Эдвард дышит часто, но глубоко, следуя губами по моему лицу, волосам, шее. Не касается, не нарушает правил. Я довольна. Кладу свои руки поверх его, придвигаюсь ближе, приподнимаюсь выше. Сокол, не теряя времени, как следует целует мою грудь. Одними лишь губами и языком уверенно забирает себе первенство. Я задыхаюсь от удовольствия, боюсь шелохнуться, только бы он не прекращал. Я очень, очень хочу кончить наконец… чтобы он это сделал… как всегда…
— Любовь моя, — пронизывающе, низко рычит Эдвард. — Давай… удивительная моя девочка, давай!..
С трудом, но возвращаю себе контроль над ситуацией. Пожав ладони мужчины, простонавшего в ответ, все же медленно отстраняюсь. Кожа призывно пульсирует и горит, требует вернуться, требует его… боги. До оргазма мне оставалось меньше секунды!
Я сажусь на постели, кое-как вспоминая, ради чего все это затеяла. Успокаиваю дыхание. С Эдвардом всегда сложно остановиться.
Тянусь к прикроватной тумбе, из верхнего ящика достаю синий пакетик. Каллен, немного запрокинув голову, призывно за мной наблюдает. Улыбается, довольно поморщившись, когда надеваю на него презерватив. Трусики снимаю быстро.
Сокол подвигается чуть выше, дает мне больше места для маневра. Он сгибает в коленях ноги, обеспечивая мне опору. Придержавшись за его грудь, я медленно, осторожно опускаюсь обратно на его бедра. Задыхаюсь, сорвано, отчаянно застонав. Так хорошо, что почти больно. Так глубоко, так ясно, что нет никаких сил. Истошный огонь, не затихающий внизу моего живота все это время, вспыхивает с новой силой.
Поднимаю глаза на мужчину. Все еще вижу его руки у изголовья, возбужденное лицо среди подушек, напряженное, ожидающее меня тело. Слышу такой же прерывистый, резкий вдох. И сдаюсь, проникнувшись новым уровнем ощущений.
— Касайся меня, пожалуйста! — тихо, чуть не плача, прошу.
Каллен не мучает меня, не заставляет ждать. Почти сразу его теплые, широкие ладони накрывают мою спину, оглаживают бедра, убирают с лица, с груди мои волосы. Я выгибаюсь, сделав первое движение, и он придерживает меня, дает опору.
— Как же я тебя хочу, — стону, откровенно признавая это, после каждого толчка. Жмурюсь, но отговариваю себя, хочу видеть его лицо. Всматриваюсь в каждую черту, сполна проникаюсь моментом. Рано мне еще так откровенно руководить… или просто день такой выдался… я хочу Эдварду подчиниться. Как никогда хочу довериться. И больше ни о чем не думать.
Мне кажется, он понимает. Знает все мои эрогенные зоны, все чувствительные места. Не дает усомниться в своих умениях. Позволяет насладиться откровенной, сексуальной, глубокой любовью. Только по любви может быть такой секс.
Я утопаю в его прикосновениях. Поцелуях. Словах. Движениях. Я не могу найти между ними грани, как следует проникнуться каждым, вкушаю все сразу, жадно и отчаянно. Иступлено двигаюсь, ловлю малейшее движение, то и дело закусываю губу.
Накрываю своей его руку на моей груди, задыхаюсь, инстинктивно ускоряясь. Знаю, что Эдвард не оставит меня, знаю, что не прервет сейчас, но все равно это боюсь. Облегченно, восторженно вскрикиваю, подавившись жаром комнаты. Кончаю, всем телом приникнув к его руке, сжавшись, впитывая удовольствие до самой последней капли. Задыхаюсь, но боюсь как следует вдохнуть.
У меня никогда еще не было такого сильного оргазма. Даже с ним.
Эдвард успокаивающе, утешающе гладит мое тело. Я хмурюсь, дрожью отвечая на каждое его прикосновение. Болезненное, исчерпывающее удовольствие потихоньку затихает. Я знаю, что еще должна ему оргазм. Еще немного…
— Sonne?..
Он выглядит обеспокоенным моей реакцией, куда-то улетучивается возбуждение. Не хочу этого допускать. Качаю головой, откинув с лица волосы.
— Дай мне руки, пожалуйста, дай мне руки!..
Я не уверена, что Эдвард готов требовать у меня заслуженное удовольствие. Выглядит все так, словно бы он и думать об этом забыл, скорее по-настоящему взволнован моим видом. Но это лишнее. Это просто было слишком сильно, я не привыкла к такому… он сам говорил, что такое бывает. А я еще думала… я еще…
Мы быстро восстанавливаем требуемый темп. Эдвард дает мне опору своими руками, а я, двигаясь как можно глубже и быстрее, стараюсь ему улыбнуться. На постепенно затягивающееся предвкушением разрядки лицо смотрю с нежностью. Впиваюсь ногтями в его ладони на последних трех, самых сильных, самых ярых толчках. До крови прикусываю губу, когда чувствую обжигающее тепло внутри. Эдвард стонет, еще пару секунд продолжая двигаться. На виске его пару капелек пота, губы приоткрыты, но совсем сухие.
— БЕЛЛА.
…Постепенно оргазм отпускает его, а в глаза возвращается беспокойство.
Я ложусь на его грудь, крепко обняв. Сбито, сорвано дышу, то и дело кусая губы. Меня успокаивает такая откровенная его близость, тепло, прикосновения, когда легко гладит мою спину. И обнимает в конце концов. Привлекает еще ближе к себе.
— Что с тобой, моя девочка? — ласково, тихо зовет, приглаживая волосы.
Я судорожно вздыхаю, на мгновенье зажмурившись.
— Белла? — громче, с настоящей тревогой теперь спрашивает Сокол, — что, расскажи мне.
— Все в порядке…
— Ну как же в порядке, — Эдвард, сдерживая себя, сильнее гладит мои волосы, всю спину, — ты что же, плачешь? Посмотришь на меня?
Я все же поднимаю голову. Улыбаюсь, широко и честно, хотя и слезы чувствую — совсем немного, но факт. Озабоченное лицо Эдварда становится мрачнее, когда он их видит. Он так нежно, так трепетно касается моей щеки… смущаюсь.
— Боже мой, Schönheit…
— У меня никогда не было так… сильно, — поспешно признаюсь ему, пока не придумал чего-то лишнего. Время идет, я немного успокаиваюсь и ситуация становится яснее. Теперь я понимаю, в чем дело.
Указываю на слезы, самостоятельно стерев пару слезинок.
— Это — как итог.
— Я сделал тебе больно?
Медленно, не давая ему и шанса в это поверить, качаю головой. Указательным пальцем провожу по глубокой бороздке на его лбу, хмурым морщинкам между бровей.
— Нет, Эдвард. Ты доставил мне слишком много удовольствия — разве что, обвиняй себя в этом.
Недоуменный Каллен хмурится сильнее. По всей длине теперь гладит мою спину, ищет на ощупь покрывало, чтобы на меня накинуть. Расправляется с презервативом и возвращается ко мне, снова обнимая.
— Ты сам говорил, что эмоции порой бывают особенно сильные, — объясняю ему, припомнив наш разговор в домике у Мюггельзе, — это тоже самое. Знаешь, а я ведь в собственную ловушку попала… хотела до Zu Tode довести тебя.
Я расслабляюсь, окончательно унимаясь. Теперь эти эмоции на высоте оргазма кажутся чем-то потусторонним, малозначащим. Занимает свое законное место исчерпывающее, потрясающее удовольствие. И мне теперь по-настоящему хорошо.
— У тебя получилось. Коварный план.
— Я старалась, — хмыкаю, погладив пальцами его татуировку. — Может, немного даже чересчур.
Эдвард вздыхает, с тревогой посмотрев на мое лицо. Снова.
— Ты правда в порядке, Белла? Пожалуйста, я беспокоюсь.
— Правда, — целую его влажный лоб, а потом область у виска. Улыбаюсь, теперь без боли, теперь — только лишь с радостью. Глажу угол его челюсти, не разрывая нашего взгляда.
Эдвард, пусть и не сразу, но перестает хмуриться. Глубоко вздыхает, обнимая меня обеими руками. Целомудренно целует в губы.
— Ты совершенно невероятное создание, Schwalbe, ты знаешь?
— Только когда я рядом с тобой, — шепотом признаюсь ему, погладив по груди. Мне нравится, что мы лежим все так же близко к друг другу. Я бы и не вставала.
Эдвард очаровательно, тепло улыбается. На щеках его проступают ямочки. Но взгляд остается серьезным, пусть и пронизанным обожанием.
— Я бесконечно люблю тебя, Белла.
Я проникновенно, глубоко, но нежно, его целую. Шепчу чуть отстранившись, у самых губ.
— Я тоже.
Солнце почти село. В спальне скоро будет темно — растворяются узоры от штор, пропадает волшебная атмосфера затейливого света. Или, вернее, перемещается. Теперь она сияет внутри нас.
Я обращаю внимание на Эдварда на остывший чай на прикроватной тумбе.
— С доставкой в постель.
Он смеется, поправляя подушки и давая нам обоим с удобством сесть, оперевшись на них. Протягивает мне мою кружку.
Это еще одно удивительное воспоминание. Эдвард настолько рядом, что чувствую его каждой клеточкой. Правой рукой перехватив чашку, левой он обнимает меня, согревая. Помимо простынки поверх всего тела, на нас ничего нет. Время от времени целуя мои волосы, Сокол тихо что-то напевает. Я, улыбаясь, лениво черчу узоры на его груди. В комнате царит уютный полумрак. И запах секса. И мандаринов. И улуна.
Идеальное воскресенье.



Эдвард разговаривает с Размусом у стойки холла. Консьерж рассказывает что-то Каллену, а тот, улыбнувшись, согласно ему кивает. Быстрый немецкий язык льется рекой, лишая меня шанса понять тему разговора. Но смотрятся мужчины хорошими друзьями. Усмехнувшись, Размус похлопывает Эдварда по плечу.
Впрочем, с моим появлением беседа прекращается. И мистер Каллен, которому снова до безумия идет его темно-синий костюм, и консьерж, на котором сегодня белая рубашка, оборачиваются к лифту. Размус одобрительно оглядывает мое платье, тихо хмыкнув. В синих глазах Сокола одно неразбавленное восхищение. Мне невероятно льстит такой его взгляд — каждый раз, как первый.
— Здравствуй, Schatz, — тепло зовет он. Галантно целует тыльную сторону моей ладони, прежде чем обнять за талию. С влюбленным любопытством подмечает каждую деталь наряда: и лиловую ткань платья до колена, и его небольшой вырез на груди, и кулон, что подарил мне еще в сентябре, и черные полусапожки. Ведет тонкую линию вдоль пояса моего темного пальто.
— Ты поистине чудесно выглядишь, — признается на ушко, легко поцеловав висок, — моя красота.
Улыбаясь, поглаживаю его галстук в цвет костюму. Рубашка темно-серая, из какого-то особого материала, отлично с ним гармонирует. Туфли начищены до блеска. Часы на месте.
— Ты тоже, Эдвард.
На его щеках ямочки и теплое выражение в глубине глаз. Моим комплиментом он вполне доволен.
Размус исподтишка наблюдает за нами, делая вид, что занимается своими делами. Мне кажется милым его негласное внимание, тем более, консьерж стоял у истоков наших отношений. Как никак, в чем-то даже сыграл на руку, пропустив Керра тогда — с Эдвардом мы стали ближе.
Я поворачиваюсь к мужчине, приветственному ему кивнув. Размус вежливо улыбается.
— Guten Abend, Размус (Добрый вечер).
— Guten Abend, Белла. Bald sprechen wir nur noch deutsch (Скоро мы с вами будем говорить только по-немецки).
— О да, — усмехаюсь, чуть прищурившись такому смелому заявлению. Эдвард, мягко увлекая нас к выходу, с Размусом согласен.
— Приятного спектакля, — говорит тот напоследок. Сокол, поблагодарив его, открывает мне дверь. Последняя суббота октября. Уже куда больше, чем середина осени, один месяц остался. Совсем скоро Хэллоуин, и до дня Благодарения только три недели… холодный воздух отрезвляет, не давая окунуться в лишние мысли. В эти выходные из-за конференции Эдварда в Штутгарде у нас и так меньше времени — он вернулся в Берлин лишь к сегодняшнему обеду. Надо хотя бы оставшееся время провести вместе, с пользой и удовольствием. Начнем с многообещающего «Лебединого озера» в Театре на Потсдамской площади.
«Порше» отзывается на ключ-карту Сокола яркими желтыми огнями. Эдвард открывает для меня дверь, наверняка подметив, что медлю мгновенье, прежде чем сесть в машину. Но делает вид, что не замечает. Занимает водительское сидение, включает аудио-систему и неизменного Баха. Мы выезжаем из тупичка моего двора.
Я думала на этой неделе о том нашем разговоре в прошлую субботу. Взвешивала «за» и «против», не знаю, саму же себя старалась проанализировать. Смогла бы я принять такой подарок или нет. Даже ради спокойствия Эдварда и даже при условии определенного консенсуса между нами в Ботаническом саду. Стоит отдать Каллену должное, он меня не торопил и никак не напоминал о предложении больше. Впрочем, стоит ли, раз каждая наша встреча — уже напоминание. Резвый матово-черный «Порше» не даст забыть.
Я помню свои ощущения за рулем. Когда Эдвард ведет по ночным улицам Берлина, невольно вспоминаю это все в новых красках. И удобство, и чувство скорости, и ощущение кожаного руля пальцами, и гладкую кнопку зажигания… но это не так важно сегодня. Утро вечера мудренее. Вечер у нас уже расписан.
— Как дела в Штутгарде? — отвлекаю сама себя, сложив руки поверх своей черной сумочки. Мы объезжаем башню Александерплатц, успевая на мигающий зеленый.
— Довольно неплохо, Sonne, — повседневно отзывается Эдвард, на мгновенье на меня взглянув, — мы сделали стартовые фото новой модели, ярко-красный спортивный кабриолет, «Carerra 911» может быть ты слышала. И утвержден наконец-то рекламный концепт «Coupe». Встреча оказалась продуктивной.
— Ты ехал всю дорогу до Берлина сам, Эдвард?
— Мы разделили эту участь с круиз-контролем, — усмехается мужчина, похлопав по рулю правой рукой, — ты знаешь, немецкие автобаны — сплошное удовольствие.
— Сколько это километров?..
— Чуть больше, чем шестьсот.
— Ты не устал?.. Еще и театр?..
— Мы давным-давно договаривались пойти в театр, — напоминает мужчина. Протягивает мне руку, мягко пожимает мою ладонь в своей, — все отлично, Белла, я наконец-то тебя вижу, это была долгая неделя. И незачем еще больше ее удлинять.
— Я правда надеюсь, что ты в порядке…
— Так и есть, — он гладит мои пальцы, переплетая их со своими. Привычным жестом кладет наши ладони на свое колено. «Порше» уходит в крайнюю левую полосу, утробным рыком оповестив об ускорении. Стрелка спидометра ползет вверх.
— Расскажи мне, как твои дела? — приметив мой интерес к скорости нашей поездки, отвлекает Сокол. — Октоберфест, слава богу, закончился.
— И не говори. Что-что, а статьи о барах и пабах — самое ужасное, что может быть. Зато я наконец закрыла все дедлайны, босс доволен.
— Вот что бывает, если мы не видимся с пятницы на субботу, — мягко подтрунивает Эдвард. Но потом говорит серьезнее, — ты молодец, это отлично. Тебя никто не беспокоил в мое отсутствие?
— Нет, Эдвард.
В моей сумке мобильный телефон с новым номером, который зарегистрировала в понедельник. Он теперь есть у всех из моей книги контактов, с кем поддерживаю какие-то отношения. В том числе, есть у Элис. Но Элис эту неделю хранит молчание. Я думала написать ей сама… но я понятия не имею, что писать. Наверное, стоит еще подождать.
Эдварду нравится такой мой ответ.
— Больше всего этого не повторится, Белла, не переживай.
— Как скажешь.
Он немного удивлен такой моей спокойной и исчерпывающей фразой. Впрочем, сосредоточенно, благодарно кивает, и возвращается в среднюю полосу движения.
— Ты часто ездила по городу в эти дни?
— Не слишком, — осторожно отвечаю, краем глаза наблюдая за его реакцией. — Почти всегда днем, кстати.
— На метро, — утверждением уточняет Эдвард.
— В основном — да. Дважды брала такси.
Каллен чуть сильнее сжимает руками ни в чем не повинный руль автомобиля. Неслышно вздыхает, отстраненно кивнув.
— Ты напрасно беспокоишься, Эдвард, — предпринимаю попытку успокоить его я. Куда более напрасную, чем кажется на первый взгляд.
— Если ты так считаешь, — пространно и сдержанно отвечает мужчина. Дорога сворачивает влево и мы подъезжаем к кругу у Бранденбургских ворот. Как же красиво они подсвечиваются вечером. А вот и Колонна Победы… мой самый любимый берлинский памятник, не иначе.
— Двести восемьдесят пять ступеней, — напоминаю ему, в надежде отвлечь, и рассматривая богиню Нику из-за затемненного окна «Порше».
Эдвард пусть немного, но расслабляется. Получилось.
— Ты не оставила мне никаких шансов не влюбиться в тебя, там, наверху, — завершает тему моих передвижений по городу, концентрируется на дне сегодняшнем. И почти что улыбается при виде Колонны в левом окне. — Нам с тобой стоит повторить эту маленькую экскурсию.
Я вспоминаю наш поцелуй — тогда казавшийся более чем страстным и наполненным, а на деле же — почти целомудренный. Взаимная симпатия, осторожность, искра желания — все там было. Но в куда более зачаточном состоянии, чем теперь. Из маленького огонька разожгли огромное, бушующее пламя. Ему уже не затухнуть.
— Я только «за».
У театра сегодня оживленно. Эдвард паркуется совсем близко ко входу, на последнем пространстве свободного места. Узком, точь-в-точь под размер машины — пару сантиметров запаса. Я с ужасом думаю, каково было бы мне тут запарковаться… даже при условии камеры… опять не те мысли.
Сокол открывает мне дверь, помогая выйти из машины. Предлагает свой локоть, еще раз с обожанием, искренним восхищением взглянув в глаза. Эдвард куда красивее меня этим вечером, женщины совсем недвусмысленно на него оглядываются. Но его внимание дорогого стоит — и оно целиком и полностью мое. Это исчерпывающая, глубокая, детская радость — когда любовь взаимна и никто больше не нужен.
Это уникальное место, расположившись в самом сердце города, принимает также Берлинский кинофестиваль. «Дворец Берлинале» — куда более известное его название для широкой публики. Масштаб, пространство, ярко-красные ряды кресел, нестандартный дизайн и много, много света. В коридорах окна в пол, металлические конструкции-перетяжки в стиле лофт, яркие лампы и выигрышные ракурсы теней. Публика сегодня в вечерних нарядах — небольшие группы людей, переговариваются на разные темы. Немецкий, английский, французский и итальянский языки. Шампанское на длинной стойке у входа — я отказываюсь, Эдвард не настаивает. По огромному светлому холлу, проникаясь атмосферой места, мы сразу проходим к лестнице на второй этаж. Метрдотель с улыбкой встречает нас наверху, сопровождая к массивным деревянным дверям с красной окантовкой. Звук моих каблуков эхом отдается по дереву пола.
У нас пятый ряд партера, чуть сбоку от прохода, с самым наилучшим обзором сцены, но при этом — в приятном уединении.
Эдвард присаживается рядом со мной, возвращая возможность как следует себя касаться. Теперь я сама переплетаю наши пальцы. И его ладонь забираю на свои колени. На ряд дальше от нас, ближе к кулисам, юноша поправляет свой галстук-бабочку, явно навязанный матерью, сидящей на соседнем кресле. Тучный мужчина, его отец, судя по всему, расположившись справа от своего семейства, говорит о чем-то с пожилой женщиной. Она настойчиво демонстрирует ему свою программку.
— Как дети, Эдвард? — смутившись того, что не спросила этого раньше, аккуратно зову Каллена я. Он, с интересом изучающий алые кулисы сцены, поднимает на меня взгляд. Мы мало переписывались в течении этой недели, окунувшись в затягивающую рабочую среду. И темы прошлых выходных, к сожалению, на некоторое время нивелировались.
— Все уже куда лучше, — уклончиво отвечает Сокол, — я говорил с мальчиками вчера. Мы обсудили животрепещущие темы и, мне кажется, они понимают теперь, что в наших отношениях ничего не изменится.
— Наверное, им нужно еще немного времени… как думаешь, они не будут против встретиться со мной в ноябре? Может быть, вам лучше побыть втроем?
— Я сказал им, что вы познакомитесь, Schönheit, не переживай по этому поводу. Как раз встреча и поможет им новую ситуацию принять — одно дело — слова, другое дело — ты, из плоти и крови. Я думаю, вы поладите.
Я не была бы так уверена в этом. Может быть, и Эдвард не так уверен, как хочется казаться. И все же, осторожно соглашаюсь с ним. Время и вправду еще есть.
Гаснет свет, начинается первое действие. Оно увлекает меня — и удивительными декорациями, и красотой хореографии, и костюмами. Я смотрела «Лебединое озеро» несколько раз, но этот балет с самого начала кажется мне особенным. Впрочем, нужно учитывать и мою сегодняшнюю компанию. Эдвард, чей красивый профиль время от времени освещается огнями с главной сцены, тоже с интересом наблюдает за постановкой.
В антракте, пользуясь возможностью чуть больше осмотреть театр, мы прогуливаемся по галерее верхнего этажа — отсюда открывается неплохой вид на город. Делимся друг с другом мыслями о первом акте. Я люблю балет, особенно если так хороша хореография. Эдвард относится к нему спокойно. На мой вопрос, почему тогда выбрал для нас балет, с толикой смущения улыбается. Гладит мою руку.
— Подумал, что тебе понравится, Изабелла. Я рад, что угадал.
— У тебя неплохие дедуктивные задатки, знаешь ли.
— Все для моей девочки.
Каллен не выглядит не уставшим после долгой дороги, не задумчивым. Наоборот, сегодня он как никогда доволен жизнью. Мне очень нравится такое его настроение. Хотела бы я, чтобы пребывал в нем подольше.
Он подмечает мой внимательный, несколько пространный взгляд в свою сторону, улыбается краешками губ.
— Что такое, Schatz?
Я стараюсь подобрать правильные слова и не сбиться, но при этом чтобы они звучали искренне.
— Тебе правда так важно, чтобы у меня была машина, Эдвард?
Мой испытующий взгляд, пусть и настороженный немного, Сокола не смущает. Ни одна мышцы не вздрагивает на его лице, демонстрируя мне изумление. Но синяя гладь глаз потихоньку разгорается.
— Да. Потому что это делает твое передвижение по городу безопаснее.
— А сама опасность вождения как же?..
— Ты отлично водишь, Белла, к тому же, в Германии нет проблем с соблюдением дорожных правил — в этом плане все неплохо. И куда, куда безопаснее, чем на метро.
— Если я приму твое предложение, — аккуратно интересуюсь, сама не до конца доверяя собственным словам, — мы закроем тему дорогих подарков? Хотя бы… на время.
Эдвард прищуривается, взглянув на меня сверху-вниз.
— Если тебе это важно, то да. На время. А ты примешь мое предложение? Без боя?
— Я бы и вовсе не хотела с тобой воевать…
Эдвард прекращает эту едва начавшуюся игру, подступив ко мне вплотную. Мягко гладит мою щеку, прикасается к подбородку, с просьбой взглянуть на него. Ничего не утаивая, ни малейшей эмоции, смотрит в глаза.
— Никаких воин, это очень здравое, очень правильное решение, моя радость. Я буду счастлив, если ты согласишься.
Он снова напоминает мне мальчишку, не иначе. Так же испытующе, с ожиданием заглядывает в глаза. Не торопит, не говорит больше ничего, но взгляд выдает его яркое, откровенное желание услышать от меня положительный ответ. Либо Эдвард демонстрирует мне надуманную демократию, либо мы действительно достигли определенного прогресса. А если так…
— Хорошо, — тихо отвечаю, почти сразу же наблюдая на его лице в высшей степени удовлетворенное, веселое выражение, — я согласна на «Порше».
Эдвард нежно целует мой лоб. А затем обе щеки, прежде чем наклониться к губам. Пронято, благодарно кивает.
— Vielen Dank, Sonne. «Сayenne Coupe», так ведь? Раз с него все и началось.
— Да, — подтверждаю, тревожно взглянув на него снизу-вверх, — только пожалуйста, без огнеупорных стекол и пуленепробиваемых дверей. В доступной комплектации. Как твой, например.
Он хмыкает, пригладив мои волосы.
— Ты плохо знаешь мой, любимая, — подмигивает мне. — Ну да ладно. Завтра же выберем с тобой, что нужно — все на твой вкус, как захочешь.
— Мое согласие явно разожгло твой энтузиазм.
— Еще бы, Изабелла, — он нежно смеется, неглубоко меня поцеловав, — отличное начало субботнего вечера. Я очень им доволен.
Я ничего не отвечаю, только лишь его руку в своей пожимаю крепче. И приникаю к плечу, глубоко вдохнув родной запах.
Впрочем, когда антракт заканчивается и мы возвращаемся в зал, на прежние места, а свет гаснет, тихонько признаюсь:
— Я тоже.

Балет заканчивается в начале девятого. Зрители долго аплодируют стоя, представление вышло по-настоящему зрелищным и крайне эстетичным. В моей памяти так точно останется надолго.
Невдалеке от Театра располагается ресторан «Эдем». Эдвард удивляет меня умением выбирать те места, в которых никогда еще не бывала — за почти что два года обзоров на заведения города. Сам ресторан выполнен в минималистичном стиле, со светлыми стенами, невероятно высокими потолками и простыми прямоугольными столами — никакой скатерти, один комплект приборов. Все тарелки — нежно-малинового цвета, все бокалы — иссиня-черные. Специализация: рыба и морепродукты, в особенности, ракообразные. Не имею представления, что делали с этими креветками, но на вкус они как амброзия. Эдвард, отпивая свой Сан Пеллегрино, со мной согласен.
Чем-то сегодняшний ужин напоминает мне наше первое официальное свидание. Мы все так же много разговариваем, все так же обстановка вокруг необычна и притягательна, все так же Эдвард удивляет меня и все так же мне улыбается. Чуть более проникновенно, быть может, понимающе. Или я просто вижу больше — ведь намного дольше его знаю.
Так или иначе, ужин в продолжение балета становится еще одним приятным событием субботнего вечера. В резиденцию Шарлоттенбурга мы возвращаемся ближе к полуночи. На подземном паркинге безлюдно, серые стены неприятно отсвечивают от ярких ламп, но это переживаемо. Каллен, открыв мне дверь и забрав из багажника сумку с моими вещами, ведет нас к лифту. И я знаю, предвкушающе улыбаясь, что на выходе из этого лифта, только лишь ступив в квартиру, будет моим. Я купила новый комплект белья специально для него. Да и Эдвард, замечая мой взгляд, всем своим видом поддерживает идею. Интересно, когда-нибудь мое физическое желание в отношении него ослабнет, станет более земным? Или я просто к нему привыкну?..
— Спасибо за еще один чудесный вечер, — благодарно говорю я, приникнув к его плечу в нашем многострадальном лифте.
Сокол недвусмысленно гладит мою спину — самый ее низ.
— Добавим ему еще немного красок, Ласточка, как считаешь?
Я многозначительно, довольно ухмыляюсь, легонько тронув пояс его брюк — и ширинку, само собой.
— Очень даже.
Двери лифта открываются на семнадцатом этаже.
И я не понимаю, что происходит первым: то ли мы видим нежданных гостей, то ли они, заметно оживившись, замечают нас.
— Я же говорил, что придет! — громко и победоносно заявляет светловолосый молодой мужчина, поднимаясь на ноги. Стена коридора, которую он подпирал, оказывается, была главной ему опорой — почти сразу же его заносит вперед. И веселясь, и пугаясь такой быстрой метаморфозы, он балансирует в пространстве руками. Натыкается ими на соседнюю стену.
Мне казалось, я привыкла ко многим вещам за последние несколько недель и удивить меня по-настоящему сложно. Но границы разумного остаются по ту сторону закрывающихся дверей лифта.
Невдалеке от двери апартаментов Эдварда, с трудом держащийся на ногах Керр бормочет что-то в пол коридора. У него покрасневшее, чересчур эмоциональное, взбудораженное лицо. Глаза нервно блестят, то и дело метаясь между мной и Калленом. Запах спиртного выдает Керра с головой.
— Конечно придет, куда же он денется, — вторит ему девушка. В каком-то странном, чересчур большом и длинном для нее плаще, поджимает под себя ноги. Даже не пытается встать, но вот голову поднимает. Еще заслышав ее голос я вздрагиваю… а уж когда Элис так откровенно, весело на меня смотрит, что есть силы закусываю губу.
— Элоиз? — и возмущенный, и пораженный до глубины души, Эдвард отставляет сумку на пол коридора. Всматривается в лицо девушки, не доверяя сам себе.
Элис пьяна даже больше, чем Керр. На ее щеках, у скул, разводы от черной подводки. Насыщенно-розовые тени тоже потекли. Помада, похоже, была когда-то красной — влагостойкая. Держится лучше всего.
— Привет, vati(папочка).
Элис щурится, глядя на Эдварда через призму яркого коридорного света. С ее позиции это точно не лучший обзор. Подруга ведет ладонями по лицу, будто стараясь прогнать призванное воображением присутствие Каллена. Что есть силы трет глаза.
Мужчина присаживается перед Элис, насилу отрывая ее руки от лица.
— Что случилось? Плохо, Элли? Скажи мне!
Она с силой зажмуривается, как болванчик качая головой из стороны в сторону. Керр предпринимает еще одну попытку вернуться в игру.
— Сказала вести ее сюда. Умная. Где у тебя бар? У тебя есть бар, vati?
Калейдоскоп запахов и цветов, не иначе. Или удивительно бредовое сновидение. Я ошарашенно смотрю на Керра.
Он замечает меня. Улыбается шире, совсем пьяно, резко и неожиданно дернув за руку. Едва стоит на ногах, но неплохо ориентируется в пространстве. Держит так крепко, что я пугаюсь. Стараюсь вывернуться из его хватки, но тиски только сжимаются.
— КЕРР.
Никакой реакции. Мой возглас ему нравится, как и моя попытка освободиться. Керр смеется.
Эдвард, оглянувшись на нас со своего места рядом с Элис, резко поднимается на ноги. История имеет свойство повторяться.
— Я тебя убью, — ничуть не наиграно, максимально прямо и честно обещает Сокол. Отрывает Керра от меня, как следует впечатав парня в стену. — Прямо, мать твою, сейчас!
У парня нет в глазах страха. Только смех.
У Эдварда же одна сплошная, беспросветная ярость. Напрягаются все мышцы на его руке, суровеет, затягиваясь мраком, лицо. Брови сходятся к переносице, взгляд впивается в Керра. Тот прекращает улыбаться.
Я инстинктивно касаюсь руки, еще немного пульсирующей. В этот раз Керру незачем на меня рассчитывать.
— Ты лучше бы научился говорить правду, — обиженно стонет Элис из своего угла, опираясь руками о стену и силясь теперь подняться на ноги. Морщится, признавая поражение. Снова садится, запрокидывает голову. Зажмуривается от чересчур яркого света.
Где вообще они с Керром могли встретиться? И какого черта вообще вместе были? У меня нет даже малейшей теории.
— Надо вызвать «Скорую», может быть это не алкоголь, — встревоженно посмотрев на подругу, я ищу в кармане мобильный, — я не знаю, Эдвард…
— Говори мне, что вы пили?! Где вы были?! Говори мне немедленно!
Каллен что есть мочи ударяет Керра о стену. Тот молча открывает и закрывает рот, затаив дыхание. Даже не стонет. В глазах теперь самый настоящий ужас.
— Скажи ей, ну скажи же ты ей, Эддер!.. — в свою очередь требует Элис, обеими руками накрыв голову и опустив ее промежду коленей. Сама себе создает спасительную темноту.
Я присаживаюсь рядом с подругой, набираю на телефоне номер Ambulance. Элис, почувствовав меня, поднимает глаза. Уже не смеется, уже — плачет. Лицо ее совсем мокрое. Протягивает руку, цепляется за мой локоть. Кусает губы.
— Пусть все рассказывает! Белла! Эддер пусть рассказывает! — по-детски отчаянно просит она. Игнорирует взгляд Эдварда, который как сканером проходится по ее позе. Слез становится больше.
— Все будет хорошо, Элис, обещаю, — шепчу ей, судорожно считая гудки на том конце телефона. С яростью смотрю на экран. — Тише, пожалуйста, тише, милая. Да что же это!
Каллен отпускает Керра, откидывает его от себя. Быстро присаживается рядом с нами, забирает руку Элис к себе, тремя пальцами накрыв ее запястье. Беззвучно считает. Разом побледневший, совсем непохожий на себя, все еще проявляет чудеса выдержки.
Мне отвечает диспетчер. Сжимаю зубы, протягиваю мобильный Эдварду. Отсутствие способности говорить по-немецки однажды меня погубит. Или Элис…
Она совсем плоха. Тихо дышит, несильно ворочая рукой, стараясь забрать ее у отца. Отчаянно, потерянно плачет.
Каллен называет диспетчеру свой адрес. Говорит спокойно, но быстро, несколько раз повторяя какое-то одно слово. Чуть позже я вспоминаю его — «быстро». Отключает звонок, набирает второй номер самостоятельно. Полиции.
— Открой дверь, — велит, доставая из кармана пальто ключи и протягивая мне. Поднимается на ноги, наклонившись над Элис. Она в ужасе отшатывается от него, закрывает глаза, безвольно выставляет вперед руки.
— Нет, уйди, Эддер, уйди!
Я поворачиваю ключ в замке, не сразу попав в скважину. Открываю нараспашку дверь апартаментов. Керр, озабоченно глядя на коридор прямо перед собой, бормочет что-то крайне грубое. Но не подняться, не сделать что-либо еще больше не пытается.
Эдвард забирает Элис на руки, отрывая от коридорного пола. Быстрым шагом проносит ее через всю квартиру — к гостевой. Не обращает никакого внимания на слабые отпирания. Что есть мочи сжимает губы.
— Посиди с ней, Белла, — просит, когда захожу в комнату следом. Кладет Элис на не расправленную постель, подвигает ближе плотную белую подушку. Она тихонько, загнанно стонет, впиваясь в нее пальцами. Смотрится совсем хрупкой на большой кровати, а еще неестественно бледной.
Я поспешно присаживаюсь у изголовья. Едва узнаю подругу и до ужаса, до дрожи за нее боюсь.
Господи.
Эдвард выходит из комнаты так быстро, что я не успеваю ничего у него спросить. Слышу, как закрывается дверь в квартиру — громко, от яростного, крепкого удара. Сквозь толстые стены апартаментов едва ли слышно происходящее в коридоре — ни голосов, ни звуков.
Я глажу волосы Элис, отдаю ей свою правую руку, и сижу так близко, как только возможно. Она жалуется мне, что холодно. И сразу же говорит, что нет, жарко, просит помочь раздеться. Она плачет, требуя от меня ее выслушать, но пугается собственного голоса, качает головой.
— Мне очень страшно, — хнычет, царапая ногтями наволочку подушки.
— Не стоит, Элис, посмотри, я здесь. Эдвард сейчас придет. Все будет хорошо.
— Ты не знаешь! — горько, отчаянно шепчет она, хватаясь за мои руки, — ты ничего, ничего не знаешь!..
— Я все узнаю, — утешаю ее, мягко, как ребенка, погладив по голове, — тише. Ш-ш-ш. Иди сюда, Элис, иди ко мне.
Она слабо плачет, но крепко держится за мое предплечье. Наверняка останутся синяки. Ну да и черт с ними.
— Это плохо кончится, — на удивление флегматичным тоном обещает она. Поворачивается на бок, приникает лицом к подушке, но не отпускает меня. Плачет теперь совершенно беззвучно.
Хлопает входная дверь. В гостевую возвращается Эдвард — изваянием останавливается у стены комнаты. С ним — двое сотрудников Ambulance. Керра больше нигде не видно.