Всё это пустая трата времени, то, как она, моя мать, продолжает стучать в ещё ночью запертую дверь моей комнаты, будто бы до сих пор надеясь, что я всё же сдамся и, наконец, её отопру. Но я не сделал этого ни утром, ни днём, а сейчас уже вечер, но Эсми на протяжении всех этих часов находится поблизости, ожидая момента, когда я захочу поесть. Но этот миг вряд ли наступит, и если бы мне не было так плохо, я бы даже испытывал к ней жалость из-за того, что, то и дело, оказываясь в коридоре и умоляя меня, она фактически унижается. Я же жажду, чтобы она уже, наконец, отчаялась и оставила своего запутавшегося и терзаемого невероятными муками сына в покое. Но Эсми всё ещё снаружи, со своим супом, любовью и заботой, и полным непониманием того, что не каждого человека можно спасти, особенно если он не желает этого, а именно это я и ощущаю каждой клеточкой своей души. Я не хочу выживать, не после всего, что сделал с Беллой, я просто хочу свалиться где-нибудь замертво и больше никогда не подняться.

Возможно, мне просто нужно сказать всё это своей матери, и тогда она отступится, отстанет от меня и займётся чем-нибудь действительно полезным вместо того, чтобы попусту тратить время на недостойного этого меня. Придя к осознанию этого, я вскакиваю с кровати и, повернув замок, одним резким движением распахиваю дверь. Эсми вздрагивает от внезапности моего появления и, очевидно напуганная, чуть отшатывается от меня, и это имеет смысл, ведь я не в себе и не имею ни малейшего понятия, что собираюсь делать и что могу натворить. Я в курсе лишь того, что от её еды, что бы она ни готовила, мне больше не становится лучше, теперь, когда всё моё тело изнывает от нескончаемой боли. На тот случай, если я всё же умру, не желая уезжать и лечиться, моим родителям и сестре нужно быть готовыми к этому, а чтобы было не так больно, им необходимо разочароваться во мне. Я обещал Элис, что останусь жить, а себе, что она никогда не увидит моё истинное лицо, но все эти заверения благополучно забыты ещё до того, как я повышаю голос на ту, которая вообще-то не делает ничего дурного и ни в коей мере не заслуживает моего свирепого отношения. Но я себя уже совершенно не контролирую.

- Когда же ты поймёшь, что я больше не хочу ни есть, ни пить, ни жить? Почему нельзя просто оставить меня в покое и дать мне умереть?

- Но, Эдвард, милый... - тихо отвечает мне она, и по тому, как дрожат её губы, я догадываюсь, что довёл её до слёз, но теперь мне на всё плевать. Я сам бросил Беллу, это не было по чьему-либо приказу или принуждению, и, несмотря на то, что я натворил, и всю ту боль, что я ей причинил, она меня не прогоняла. Это было моё решение, взять и уйти, от начала и до конца, но теперь, потеряв её, я знаю, что меняюсь к худшему. Она делала меня лучше, возможно, даже не осознавая этого, и ради неё я и сам хотел быть хорошим и добрым, и светлым человеком. Но её в моей жизни больше нет, и тот факт, что так всё, возможно, навсегда и останется, и что Белла не окажется рядом со мной снова, вытаскивает на поверхность все мои самые худшие качества.

- Что Эдвард? Ну, что?

- Ты же сам сюда пришёл. Мне казалось, что за помощью.

- Да, так всё и было, но теперь я понимаю, что ошибся. Мне не нужна помощь. Ни твоя, ни папы, ни чья-либо ещё. Мне просто нужна Белла, но она ко мне никогда не вернётся, тем более, когда исцелится, а без неё я жить не хочу.

- А как же я? - слышу я голос со стороны лестницы, и мне не нужно сильно много времени, чтобы понять, кому он принадлежит. Я оборачиваюсь и, разумеется, вижу Элис, всё ещё в своей школьной одежде, с портфелем за спиной и явно только что вернувшуюся домой. Ранее на этой неделе я слышал что-то об её совместной вместе с классом поездке то ли в музей, то ли куда-то ещё, но из всех подробностей я запомнил лишь то, что это будет после уроков. Наверное, это было сегодня, но, выплёскивая свой гнев и ярость, я совсем не думал о своей сестре, её местонахождении и о том, что она может меня услышать. Это лишь лишний раз доказывает, какой я мерзкий человек, и, ничего больше не говоря, я почти сбегаю вниз по лестнице, перескакивая за раз через две ступеньки, и вылетаю прочь из этого дома с такой скоростью, будто за мной гонятся.

Быть может, это и недалеко от истины, но я не оглядываюсь назад, чтобы проверить. Меня никто не зовёт, и мне это даже нравится. Я не врал, говоря о том, что вернуться в отчий дом было ошибкой. Они ничего не смогут для меня сделать, пока я сам этого не захочу, но я не думаю, что во мне проснётся соответствующее желание, и уж точно они не в состоянии даже просто утешить меня прежде, чем отвозить в реабилитационный центр. С этим может справиться лишь Белла, но она сейчас должна думать о себе, да я и не жду, что она даже захочет найти способ вырваться из-под опеки своих родителей, чтобы меня отыскать. Даже если вдруг она всё ещё и влюблена, с какой стати ей искать встречи с тем, кто своими действиями ясно дал понять, что всё кончено? На словах всё иначе, но в самые определяющие моменты нашей жизни лишь поступки имеют значение, и своим уходом я фактически сказал Белле, что она мне больше не нужна.

У меня будто вырвано сердце, и там, где оно находилось, теперь лишь пустота, но Белла этого не знает, и как бы невыносимо больно мне из-за неё не было, всё так и должно оставаться. Она не должна знать, что, на протяжении нескольких часов бредя, куда глаза глядят, я как будто истекаю кровью потому, что разрушил всё хорошее, за что должен был цепляться, а не калечить. Потому, что уничтожил её, погасил ту искру в её глазах, которая свидетельствует о жажде жизни. Теперь у меня не осталось никого, кто был бы действительно важен, а ведь я мог быть мужем, отцом и просто счастливым человеком, но это будущее, скорее всего, можно считать исчезнувшим навсегда. Я не знаю, куда иду, куда ведут меня ноги, и сколько времени прошло с тех пор, как я вроде как разорвал связи со своей семьёй. Но, наверное, то, что спустя определённо несколько часов, когда на город уже опустилась темнота, я оказываюсь в одном из баров в центре, это весьма ожидаемо и предсказуемо.

У меня нет денег на дозу, а даже если бы и были, это ничего бы мне не дало, ведь ещё ночью я расколотил телефон даже прежде, чем осознал, что делаю, и что он летит в стену. Вместе с ним, разумеется, разбившимся вдребезги, пропали и все номера, кроме одного, того единственного, что я знаю наизусть и смог бы воспроизвести без запинки, даже если бы меня разбудили среди ночи и попросили сделать это. Это не номер дилера, у которого мы с Беллой и покупали наркотики, это её номер, и если я и заслуживаю того, чтобы выжить, так это только ради неё, того, чтобы измениться и быть с ней. Но из-за неё же я и подвергся отчаянию, которое и подтолкнуло меня разрушить хранящий молчание телефон. Быть может, это даже к лучшему. Не будет соблазна открыто вмешаться в её жизнь и принести ещё больший ущерб, чем тот, который уже имеет место быть.

Казалось бы, куда уж больше, но из-за своей эгоистичности люди нередко становятся жадными и безразличными ко всему, что напрямую с ними самими никак не связано. Но я должен держаться в стороне и просто как-то забыться, а поскольку всё, что я могу себе позволить, это алкоголь, то я сажусь за барную стойку и принимаюсь опустошать свои карманы, надеясь в конечном итоге просто отключиться. Я могу пить хоть всю ночь, и хотя в какой-то момент бармен и пытается сказать, что мне уже хватит, и даже вызвать для меня такси, я упорно продолжаю требовать ещё и ещё, и ещё, что и заставляет его просто продолжить выполнять свою работу. Я и понятия не имею, что именно пью, но это и неважно, лишь бы захмелеть и долгое время не трезветь, и когда боль в костях и в теле начинает, наконец, ослабевать, я понимаю, что почти достиг своей цели, и это делает меня почти счастливым, почти, хотя и не совсем.

Было бы лучше, будь здесь Белла, но она в больнице, а скоро наверняка окажется ещё дальше от меня, и это правильно. Это то, что ей нужно, и в чём она нуждается. Пьяный, а при других обстоятельствах ещё и слетевший с катушек я точно больше не предел её мечтаний, да я и сам не знаю, как такого меня ещё носит земля. Если бы даже я и не кинул её первым, у Беллы непременно рано или поздно случилось бы прозрение, и она увидела бы то, каким я стал, и немедленно бы помахала мне ручкой. Других вариантов больше нет. В один прекрасный или не очень момент кто-то из нас определённо порвал бы с тем, кого долгое время считал своей второй половинкой. Этим человеком оказался я, но им могла быть и она. Мы бы так и так расстались, ведь в какой-то миг такой исход из очень даже вероятного стал совершенно неизбежным. Теперь у каждого из нас свой путь и своя дорога, и лично я не думаю, что им когда-либо будет суждено пересечься вновь. Ничто не повторяется дважды. Мне казалось, что мы с ней неразрывно связаны, но теперь я, как ни стараюсь, больше не ощущаю этого, будто мы никогда и не были вместе и даже не знали друг друга.

В любом случае наше общее прошлое больше не имеет ни малейшего значения, всё ушло, и мы определенно уже становимся совершенно посторонними людьми, и я в ужасе от того, что не буду знать, где она и с кем, и всё ли с ней в порядке. Но такова жизнь, что даже казавшиеся вечными вещи утрачивают свой незыблемый статус, и вот уже я, отрицающий всякую вероятность того, что однажды возьму и сделаю что-то некрасивое и подлое, даже если Белла и не узнает об этом, о том, как я омрачил и очернил светлые воспоминания, предаю её. То, о чём мы даже догадываемся и не подозреваем, те события, которые остаются вне поля нашего зрения, не могут нам навредить, да и вообще у меня нет ни единого по-настоящему весомого, значительного и объективного повода хранить дурацкую и пресловутую верность. Это не нужно ни мне, ни ей, ведь никто из нас двоих не обещал другому ждать его до самого конца, и хотя в какой-то степени это всё же удивительно и, быть может, даже прискорбно, и грустно, но внутри меня ничего не протестует против подсаживающейся ко мне женщины.

До Беллы я состоял в отношениях всего лишь два раза, но я не был слеп, я знал, что нравлюсь противоположному полу, и я не думаю, что с годами это сильно изменилось. Даже когда я выглядел безобразно и по идее должен был внушать лишь отвращение, она всё равно хотела меня, даже если и думала исключительно о том, как отвлечься от ломки или от боли, и она никогда действительно не отталкивала меня, когда и я сам приходил к ней с той же целью. Вероятно, я всё ещё остаюсь привлекательным мужчиной, и будь здесь Белла, мы бы наверняка рано или поздно встретились в спальне или ещё где-нибудь, и даже если бы и не стали целоваться, то всё равно бы позволили своим телам воссоединиться. Это сейчас я понимаю, что отсутствие поцелуев является одним из признаков увядающей любви, но тогда я и вовсе не думал о том, что наши чувства нуждаются в срочной реанимации.

В любом случае теперь их нет, и ничто не мешает мне найти отвлечение в ком-нибудь другом, и потому, когда незнакомая женская рука, обладательницу которой я и хочу в какой-то степени узнать, скользит по моей ноге, я не делаю ничего, чтобы остановить всё это. И когда меня спрашивают, хочу ли я развлечься, я почти сразу же и отвечаю согласием. С чего бы мне отказываться? Я не женат и больше не состою в отношениях, и вряд ли это будет сильно отличаться от того, что я чувствовал, находясь с Беллой, а её мне как раз-таки и нужно выкинуть из своих мыслей так же, как из организма выводят яд. Теперь она лишь отравляет меня, и я больше не хочу этого чувствовать, поэтому, ни капли не колеблясь, и иду в располагающуюся неподалёку квартиру, в которой никогда до этого не был. Я даже не знаю ту, в чьей собственности она находится, и хотя бы из соображений безопасности мне стоило подумать дважды прежде, чем оказываться на чужой территории, но меня это нисколько не волнует. Едва за нами закрывается дверь, я прямо к ней и толкаю ничего не значащую и совершенно постороннюю для меня женщину. Незачем проходить дальше порога, учитывая, что я не собираюсь оставаться надолго, и я определённо груб и нисколько не нежен, но она, кажется, не возражает и даже пытается назвать своё имя, но оно мне ни к чему и лишь всё усложнит, и я резко обрываю её, не давая этого сделать. Я ей и свет не позволяю включить, но даже в темноте вижу то, что заметил ещё в баре. Она совсем не похожа на Беллу, ни цветом глаз, ни оттенком волос, ни фигурой, и это даже к лучшему, что на меня смотрят зелёные глаза, что у незнакомки рыжие волосы, и что она худее и гораздо выше.

Если уж и делать это, то только с тем, кто не напоминает тебе того, кого ты хочешь забыть и вытравить из своей памяти раз и навсегда, но при этом мы не обнажены больше, чем это необходимо, и почему-то я и не хочу этого. Я словно боюсь, что, если полностью разденусь, и она в ответ последует моему примеру, то стану слишком уж уязвимым, а всё происходящее перерастёт во что-то очень личное, но это не должно быть таким и не должно содержать в себе никаких обязательств. С меня уже хватит и их, и идущих бок о бок и напрямую связанных с ними переживаний, тревог и боли. Я здесь совсем не для этого, а единственное, что мне нужно, и в чём я нуждаюсь, это расслабление, даже если и сиюминутное и недолговечное, и то, что мне достаточно задрать платье без необходимости сражаться с пуговицами или молнией, идеально облегчает мою задачу. Белла почти не носит юбки и предпочитает джинсы или брюки, редко когда облегчая доступ к своему телу, и мне даже нравились трудности, которые я испытывал, когда пытался как можно быстрее, хотя и не слишком, избавить её от одежды. Меня они заводили и подогревали, но сейчас долгая прелюдия это совсем не то, что входит в сферу моих интересов. Я просто хочу получить то, ради чего и был сюда приглашён, а после уйти, как будто этой случайной ночи, на самом деле длящейся всего лишь несколько минут, никогда и не было.

Но что-то вдруг заставляет меня остановиться, в то время как та, у которой определённо есть имя, даже если я и не пожелал его знать, и свои мотивы делать то, что между нами происходит, и своя жизнь, пытается продолжать двигаться, но я уже так не могу. Я осознал всё это за секунду, прозрев буквально мгновенно, и то, к чему я относился, как к благу, я теперь ненавижу. Ненавижу то, что незнакомка даже отдалённо ничем не напоминает Беллу. Презираю, что она совсем не та, кого я действительно хочу. И испытываю отвращение к самому себе, что повёлся на соблазнительное предложение, даже не прислушавшись к своему сердцу. Я никогда до этого момента не был замешан в случайных связях, не понимая, зачем быть с тем, кого видишь впервые, когда можно подождать и найти того, с кем захочется провести всю жизнь, и не то чтобы теперь я приблизился к разгадке, но всё равно вся эта ситуация мне глубоко противна. Но прежде, чем мне удаётся действительно разорвать этот порочный круг, происходит как раз то, чего я и пытался избежать. Из-за того, что я, и без того не перестававший думать о Белле всё это время, ещё и представил, что это она сейчас рядом со мной, всё совсем выходит из-под контроля.

Моё тело предаёт меня, и я чувствую себя грязным и хочу отмыться как можно скорее, но представляю, что на это уйдёт целая вечность, ведь запачкался я не только снаружи, но и внутри. Надеясь забыть Беллу, я так и продолжаю её помнить, и я глупец, если, и правда, верил, что не с ней буду чувствовать ровно всё то же самое. Без привязанности, желания заботиться, защищать, оберегать и любить и без привлечения сердец всё это просто ошибка, и, просто уходя, молча и не оглядываясь, я чувствую себя соответственно и совершенно мерзко. Я не добился, чего хотел, но испоганил невероятно чистые и светлые отношения, даже если они и кончились задолго до этого отвратительного момента, и, абсолютно потерянный, весь издёрганный и во всех смыслах разбитый, я и понятия не имею, куда мне теперь идти. Вряд ли после всего, что я сказал, мне будут рады дома и пустят за порог, особенно учитывая и тот факт, что с момента моего ухода, а скорее уж позорного бегства, минуло достаточное количество времени для того, чтобы отец вернулся с работы. Вне всяких сомнений он знает, сколько злобы я обрушил на сестру с мамой в его отсутствие, и после такого уж точно не будет столь милостивым и понимающим, как было в мою первую за долгое время ночь в его доме. Есть вещи, что быстро не забываются, а прощаются и того дольше, и моё достойное осуждения и порицания поведения как раз и относится к их числу, и, думая, что мне определённо стоит повременить с попыткой извинения и возвращения, я просто брожу по тёмному городу, кажется, всю ночь.

Это опасно и нерационально, но когда тебе нечего терять, и ты нисколько не ценишь самое дорогое, что есть у человека, а именно собственную жизнь, инстинкты, кричащие о том, что нужно избегать угроз, автоматически и весьма предсказуемо притупляются. Ты просто идёшь, не зная, куда, даже если тебя в случае чего и некому будет прикрыть, и, проведя на неосвещённых местами улицах всю ночь и какую-то часть утра, я вдруг вижу Беллу, словно немощную и выбирающуюся из инвалидного кресла. Но после она делает шаг, чтобы быть как можно дальше от него, и я скорее ощущаю, чем слышу собственный вздох немалого облегчения. Но её способность двигаться не отменяет того, что она выглядит бледной и съёжившейся, и уменьшившейся в своих размерах в несколько раз, будто судьба неоднократно её била, и это, наконец, принесло свои плоды, заставив Беллу согнуться и сгорбиться, и даже не желать выпрямляться. Но только это я был тем, кто причинил ей зло. Я даже не должен быть здесь, но ноги сами привели меня сюда, к зданию больницы, где я и оставил её с таким трудом, и теперь они будто приросли к земле и не дают мне даже пошевелиться.

Я смотрю на знакомые волосы, которые когда-то, когда мы занимались любовью, нередко будто отгораживали нас от всего остального мира, и на их совершенно потерянную в пространстве обладательницу, и я ничего не хочу так сильно, как перейти дорогу и не дать ей сесть в ожидающее её такси. И заверить в своей бесконечной любви, и сказать, что если она останется, то всё будет иначе, но теперь она наверняка думает, что я её не люблю. И это даже к лучшему, ведь я по-прежнему наркоман, а ещё я нетрезв, и от меня плохо пахнет, но самое страшное это то, что я ей изменил. Может, это и глупо, ведь мы уже целый месяц не вместе, но всё равно я чувствую, что будто бы предал её. Я сам себе противен, и даже если у меня и получится к ней приблизиться, что её родители вряд ли допустят, ничего хорошего из этого в любом случае не выйдет. Она может понять, что остаётся мне, небезразлична, а чтобы излечиться, ей нужно быть как можно дальше от меня, и, понимая это, я просто смотрю, как она в последний раз озирается вокруг, будто что-то ища, а спустя мгновение уже садится в машину. Это ощущается так, словно моё сердце останавливается, наступает смерть, и я умираю прямо на этом тротуаре. Но когда я теряю такси из виду, казалось бы, навсегда воцарившаяся тишина вновь сменяется уличным шумом, заставляя меня осознать, что теперь, когда я, наконец, поступил единственно верно, у Беллы вся жизнь впереди, а это именно то, чего я и хочу для неё. Чтобы она выжила и исцелилась, и снова улыбалась, даже если и не мне, и просто была счастлива. Я не жду чудес, да и не верю в них, но я, несомненно, хочу её обратно, а для этого мне необходимо последовать её примеру.

Когда почти в полдень я возвращаюсь домой, ведь лишь там вопреки всему я, возможно, ещё и нужен, и передо мной всё же открывается дверь, первое, что я делаю, это извиняюсь перед своей явно не спавшей всю ночь и столько же не находившей себе места от беспокойства матерью. Пока я бродил, где попало, она наверняка сидела у телефона в ожидании что я, быть может, дам знать, что со мной всё хорошо, но я даже не думал об этом и теперь, прося о прощении, ощущаю вину за мешки под её покрасневшими глазами.

- Я не должен был говорить то, что сказал, и мне жаль, и в действительности я вовсе не имел в виду то, что, и правда, хочу умереть.

- Хорошо, но что дальше?

- Я хочу уехать, - без промедления сообщаю я, ведь теперь на самом деле жажду этого и нуждаюсь в том, чтобы начать лечение как можно скорее. Бесспорно в первую очередь это ради Беллы, чтобы измениться, стать лучше и больше никогда её не отпускать, она мой главный стимул и основной мотив, но разве это плохо, если мы преображаемся ради кого-то, кого безгранично и беззаветно любим? Лично я так не думаю. По-моему, всё именно так и должно быть.

Предыдущая глава || Следующая глава