- Белла? Можно войти?

- Нет, не сейчас, - тут же откликаюсь я, нисколько не раздумывая и даже не поворачивая голову в сторону стука в дверь, и просто продолжая смотреть в окно. Не будет преувеличением, если я скажу, что ненавижу этот звук каждой клеточкой своего тела. Я стала относиться к нему так в первую же неделю своего пребывания в реабилитационном центре, когда ко мне то и дело кто-нибудь да стучался. Хотя я сейчас и у себя дома, и по сторону двери определённо не врачи, а моя сестра, лишь от одного этого я не начну воспринимать удары руки о деревянную поверхность совершенно иначе, и тем более не так скоро. - Я хочу побыть одна.

- Ты уже целый месяц твердишь об этом, столько же, сколько и находишься здесь, но на самом деле никто не хочет быть один, и только то, что ты так говоришь, не делает эти слова правдивыми. В любом случае мне плевать. Я хочу тебя кое с кем познакомить, и я вхожу, нравится это тебе или нет.

Анжела, и правда, заходит, ведь дверь в мою комнату, в которой я жила, будучи ребёнком и в которую, вернувшись к родителям, снова заселилась, всего лишь закрыта, а не заперта, а между этими двумя понятиями всё же есть разница, но я и не пытаюсь остановить сестру. В чём смысл, если рано или поздно момент, которого я так боюсь, всё равно неизбежно настанет, и она так или иначе прорвётся ко мне, чтобы сделать то, что собирается? Лучше пережить всё это сейчас, и тогда я, возможно, стану относиться к её ситуации и произошедшим в её жизни изменениям именно так, как и полагается, и смогу порадоваться за неё, как и должна, даже если на душе так и будет скверно.

Всё, чего мне хочется, это просто сидеть на подоконнике и смотреть вдаль, туда, где горизонт, в надежде, что, быть может, однажды удастся заглянуть и за его линию, чтобы увидеть тех, кого я потеряла, и чтобы меня никто не отвлекал, но это вряд ли возможно. Мне просто не позволят замкнуться в себе больше, чем уже есть, и когда-нибудь, возможно, даже сейчас или в ближайшие минуты, меня растормошат и заставят заговорить. Ведь, если честно, я чувствую, что снова погружаюсь в себя, будто при прохождении лечения, направленного на избавление от наркотической зависимости, и не было бесконечного количества напряжённых бесед с психологами, заставляющими обнажать душу и не отстающими, пока это не случится. Все их труды словно насмарку, а внутри меня что-то всё же протестует против такого поворота событий, и я вроде бы искренне обращаюсь к своей сестре с самым актуальным сейчас вопросом.

- Так ты уже вернулась?

- Да. Нас отпустили сегодня утром. Ты не обязана, но мне бы хотелось, чтобы ты посмотрела на него.

- Это мальчик?

- Да, - с улыбкой отвечает Анжела, и, несмотря на некоторую усталость, которая, я уверена, на некоторое время станет её ближайшей спутницей, моя сестра выглядит безукоризненно счастливой. Это не соревнование, кто родит первым, да и не должно им быть, но, будучи старше, я чувствую, что проиграла и уступила ей. Моей дочери уже могло бы быть семь месяцев, но я её потеряла и теперь, глядя на сестру, крепко прижимающую к своей груди своего новорождённого сына и с любовью смотрящего на него, чувствую лишь боль и сожаление. Но я не имею права быть думающей лишь о себе эгоисткой и показывать свои отрицательные и подавляющие меня эмоции. По отношению к Анжеле и их с Беном счастью это просто несправедливо, и я стараюсь выглядеть радующейся за неё, а не грустной и расстроенной, такой, какой и ощущаю себя в глубине души.

- Вы уже выбрали имя?

- Да, его зовут Ричард. Хочешь... хочешь подержать?

- Лучше не надо, Анжела. Правда, не стоит, - качаю головой я, потому что так же сильно, как мне хочется прижать к себе пахнущее молоком детское тельце, я боюсь сделать что-то не так и навредить своему, только начинающему жить племяннику. Я могла бы стать матерью, и в какой-то степени я и сейчас остаюсь ею, но я не читала ни одной книжки не о беременности, не о родах, не о воспитании детей, и до возникновения материнского инстинкта мне тоже было невероятно далеко. Я совершенно ничего о них не знаю, и, учитывая всё это, мне лучше держаться как можно дальше от чужих младенцев ради их же здоровья и безопасности и спокойствия их родителей.

- Но почему? Он всё равно спит, а я буду рядом, и тебе не о чем переживать.

- Мои руки всё ещё дрожат, и я могу уронить его. Я стольким людям навредила, но с ним всё должно быть в порядке.

- И так и будет. Ты просто сиди, а я помогу, - заверяет меня Анжела, звуча убеждённо и уверенно, и я сдаюсь, и она медленно передаёт мне своего ребёнка. В моих руках оказывается новая жизнь, в которой ещё не было, да и не могло быть ошибок, и, изучая взглядом малыша, одетого во всё голубое, как и подобает мальчикам, его закрытые глаза, сжатые в кулачки миниатюрные ручки и крошечные пальчики, я думаю лишь о том, какой же он прекрасный. А ещё о том, как же правильно я чувствую себя, неосознанно укачивая его на своих руках, будто он мой, и будто это я родила его три дня назад. Но это не так, и всё же, хотя пока и нельзя сказать, на кого он больше будет похож, он уже часть меня, потому что мы семья. Пусть и неблагонадёжная и ни в коей мере не заслужившая этого момента, но я теперь тётя, и я ощущаю, как в глубине моей души зарождаются привязанность и любовь.

- Он такой маленький. А как долго он будет спать?

- Я не знаю... Он накормленный, сытый и сухой, так что может проспать ещё очень долго.

Ничего не говоря, я лишь киваю и в полном безмолвии просто продолжаю смотреть на тихо сопящего у моей груди Ричарда, и весьма предсказуемо и ожидаемо внутри меня возникает боль, из-за которой становится невероятно трудно дышать, и довольно скоро и так же нисколько не удивительно я ощущаю стекающие по моим щекам слёзы.

- Белла? Ты что, плачешь? Что такое?

- У меня тоже мог бы появиться ребёнок, но я всё разрушила, и теперь ничего не исправить. Даже когда вы спасали меня, и ты приехала ко мне, чтобы поделиться своими новостями, я продолжила в том же духе. Я наговорила тебе кучу гадостей и обидела тебя. У меня не сложилось, но я должна была быть счастлива за вас с Беном, но я и на это оказалась не способна, и теперь мне очень жаль.

- Ты просто была не в том состоянии, и тебя никто не винит. Всё хорошо, милая моя. У нас с тобой всё хорошо, - она обнимает меня, и её прикосновения утешают, но это не значит, что в моей голове хоть что-то проясняется. Я здесь уже целых четыре недели, и я здорова, иногда и даже чаще было страшно, тяжело и одиноко, но я выжила, и я справилась, просто теперь не до конца понимаю, что дальше, и нахожусь из-за этого в некотором смятении. Не без труда и мук цель, которую я ставила перед собой ради возвращения Эдварда, достигнута, но от него по-прежнему ни звука, и я уже начинаю думать, что, возможно, всё было напрасно. Я позволила делать с собой всё, что необходимо, чтобы однажды он увидел меня и снова полюбил, но этот кажущийся бесконечно долгим год лишь ещё раз показал, что он во мне более не заинтересован и не нуждается, и даже не хочет выяснить, всё ли со мной в порядке. Я просто не знаю, сколько ещё времени должно пройти, чтобы до меня это, наконец, дошло, и я перестала его ждать. Всегда можно сделать первый шаг самой, особенно учитывая тот факт, что это я была тем человеком, который в конечном итоге повелел другому уйти, но я не могу так поступить. Просто потому, что даже прежде, чем я прогнала Эдварда, это он заставил меня чувствовать себя брошенной и ненужной, и теперь я не хочу навязываться, чтобы эти ощущения заявили о себе с новой силой, а хочу, чтобы за меня поборолись. Но этого, вероятно, никогда не случится, и потому любое ожидание просто бессмысленно.

- Это лишь у тебя всё хорошо, но не у меня.

- Тебе просто нужно поплакать. Дай волю эмоциям, и, вот увидишь, скоро станет легче.

Я ценю свою сестру, её поддержку, участие и советы, но неважно, сколько слёз я пролила, будучи в реабилитационном центре, и из-за лечения, и из-за того, как меня заставляли вспоминать предыдущие десять месяцев своей жизни, а я противилась, желая просто похоронить всё это максимально глубоко в своей душе. Мне редко когда удавалось почувствовать облегчение, и к настоящему моменту я фактически отказалась от мысли, что это когда-либо произойдёт. Какая-то часть меня, та, что беззаветно и безрассудно любит Эдварда даже сейчас, невзирая на его уже длительное отсутствие в моей жизни, никогда не познает успокоения, если только он не вернётся ко мне.

- Я так не думаю.

- И я понимаю, что у тебя наверняка есть все основания так считать, но скажи мне кое-что.

- Что сказать? - спрашиваю я, стараясь не говорить и не всхлипывать слишком громко, чтобы не потревожить и не разбудить Ричарда. Мне интересно, получится ли у меня его утешить и успокоить, если вдруг он проснётся и заплачет, или он, почувствовав незнакомого человека, лишь испугается ещё больше, но в любом случае я побаиваюсь выяснять, что будет, и потому стараюсь всё же держать себя в руках, хотя это и плохо выходит.

- Ты всё ещё любишь его? Любишь Эдварда?

- Теперь это совсем не имеет значения. Наверняка он уже счастлив без меня или скоро будет таковым.

- Но мне казалось, да и не только я думала так, что вы связаны нерушимыми узами и что, что бы ни случилось, всегда найдёте дорогу друг к другу, ведь великая любовь не умирает...

- Я тоже была уверена, что мы вместе навсегда, но пора уже, наконец, забыть об этом. Всё кончено. Мне просто жаль, что у меня ничего от него не осталось. Не осталось ребёнка...

- Белла...

- Ничего не говори. Не нужно.

Анжела послушно замолкает, но мы ещё какое-то время проводим вместе, и в один из моментов безмолвия в кармане моих домашних брюк вибрирует мой телефон, и я не без сожаления возвращаю Ричарда своей сестре, потому что мне нужно ответить, хотя, принимая вызов, я и так уже почти уверена, что меня ждёт. Снова не определившийся номер, мои безуспешные попытки добиться ответа от того, кто находится по сторону провода, и лишь тишина, когда не слышно даже звука дыхания. Эти странные звонки продолжаются около года, и если поначалу они меня пугали, то теперь иногда мне даже нравится думать, что, быть может, это Эдвард выбрал такой способ оставаться в моей жизни. Но в то же время такое возможно разве что в кино, а в реальности я хочу верить, что, если человек хочет быть с тобой, то он просто будет, и ничто этому не помешает. Это как у Анжелы с Беном, когда он заезжает за своей семьёй, и я знаю, что для него не существует никакого другого пути, кроме как заботиться о них. Я наблюдаю за тем, как они уезжают в свой небольшой, но уютный дом с аккуратным белым забором, с ухоженным палисадником и с милым задним двором, где хочется проводить время, и понимаю, что и сама была бы не против, жить именно в таком. Но только если бы рядом со мной были Эдвард и наша дочь. Но ни его, ни её у меня нет, и я чувствую себя чрезвычайно удручённой из-за осознания того, что в каком-то смысле пережила мучительный развод, а потом и не менее выматывающее лечение, которое выдерживают далеко не все, а в этом случае рано или поздно и вовсе умирают. Но хотя со мной этого и не произойдёт, ради чего я выжила? Ради чего живу?

У меня могла быть семья, и мне казалось, что, если я пройду реабилитацию и не сдамся, это приведёт меня к Эдварду, или его ко мне, что в принципе равнозначно, ведь единственное, чего я хочу, это быть с ним. Но все мои надежды не имеют ничего общего с реальностью, и, оглядываясь вокруг, я даже не знаю, как мне держаться и за что уцепиться, чтобы вновь обрести себя и стать самостоятельной личностью. Найдя его, я потеряла свою независимость, а после лишилась и Эдварда, и теперь мне необходимо строить собственную жизнь чуть ли не с нуля. Проще вернуться к подоконнику и прислониться к прохладному окну, но я так не могу и не хочу, не теперь, когда у меня племянник, для которого я жажду стать достойным примером в жизни. В первую очередь он, несомненно, будет смотреть на своих родителей, но, как мне кажется, и я в состоянии научить его множеству вещей, например, тому, как преодолевать выпадающие на нашу долю испытания и при этом не позволять себе опускать руки. А ещё я просто хочу быть в жизни Ричарда, чтобы он знал меня, а для этого мне никак нельзя просто плыть по течению. Недопустимо поступать так, как легче всего, если я хочу доказать свою благонадёжность и то, что на меня можно положиться, и внести какой-либо вклад в его воспитание и развитие.

Осознавая всё это невероятно чётко фактически кристально чистым сейчас умом по сравнению с тем, каким замутнённым он был, надеюсь, в прошлой жизни, я устремляюсь к той же стене, где и находится дверной проём, хотя и интересует меня далеко не выход из комнаты. Совсем не он привлекает моё внимание, а множество составленных вместе рам и холстов, как давно законченных, хотя их и ничтожно мало по сравнению с остальными, так и преимущественно незавершённых и невероятно далёких от этого состояния картин. Я не касалась своих творений, наверное, года полтора, и меня пугают ощущения, распространяющиеся вверх по моей руке от кончиков пальцев, хотя и исключительно в хорошем смысле, но всё же я отдёргиваю ладонь, далеко не сразу справляясь с почти выбивающим почву из-под ног импульсом. Он пробуждает желание взять в руки кисть или карандаш, или уголь, и как можно скорее начать рисовать, но я даже не уверена, что помню, как вообще это делается. Навыки кажутся бесследно забытыми, а вдохновение навсегда ушедшим, но какие-то его частички внутри меня начинают объединяться в единое целое, когда я замечаю чёрные и серые линии, не доведённый до ума набросок и того человека, который вдохновлял меня на протяжении долгого времени, но так и не украсил собой белый лист бумаги. От этого мне больно, настолько нестерпимо, что именно к нему я и хочу вернуться в первую очередь. Уже не столько ради Эдварда, а потому, что мой племянник не должен бросать какие-то вещи на полпути, какие бы затруднения не возникали на его пути. Быть может, меня и оправдывает то, что я действительно не могла творить, как ни старалась, но теперь я чувствую почти одержимость и зуд, и я ставлю холст на невероятно молниеносно собранный мольберт. Мои руки начинают порхать по листу бумаги безумно интенсивно и быстро, для меня это откровение, то, от чего я отвыкла, но всё происходящее абсолютно изумительно и прекрасно, и я в восторге. Быть может, это и преждевременно, но я думаю, что вполне способна продвинуться далеко вперёд, достичь прорыва и, наконец, осуществить свою мечту.

Пусть Эдварда и не будет рядом, но я больше не наступлю на одни и те же грабли. Не откажусь от того, что ещё может у меня быть, стоит только очень сильно захотеть. У него были проблемы, может, и сейчас всё ещё есть, но меня это больше не касается. У каждого из нас своя жизнь, и в моей вполне могут быть гордящиеся мною родители, люди, пришедшие посмотреть лишь на мои картины, и моя персональная выставка. Даже находясь на расстоянии, он наверняка окажет влияние на меня и мои работы, и хотя я и не буду этому сопротивляться, то, от чего я отказалась ради него, теперь я сделаю ради себя. Вероятно, он не сможет за меня порадоваться, но зато и не помешает, и хотя от первого факта мне и грустно, второй вызывает лишь умиротворение и спокойствие. Я достигну того, о чём всегда мечтала, а это и есть счастье. Оно не будет полным без Эдварда, видящего всё это, но лучше так, чем поставить окончательный крест на своём наполненном творческими победами будущем.

Предыдущая глава || Следующая глава