- Как всё прошло? - спрашиваю я, потому что, какой бы опустошённой и уязвимой я себя не чувствовала, и как бы плохо мне не было, я не то чтобы хочу знать подробности, но определённо не могу оставаться в стороне. Я и так пропустила прощальную церемонию, лишив себя действительно последней возможности увидеть своего друга, пусть уже и не такого, как прежде, и я знаю, что, как таковой, её и не было, но, сколько бы мне не осталось жить, я, вероятно, всегда буду сожалеть о том, что меня не было там.

- Если ты всё ещё будешь хотеть этого, то мы поговорим об этом, когда тебе станет лучше.

- Мне ещё очень и очень нескоро не станет лучше, - качаю головой я, наполненная странной решимостью настаивать и убеждать, и, если потребуется, даже закатить истерику, но на этот раз уже сознательно. Неосознанно это произошло ещё тогда, когда папа только вернулся, и они с мамой в надежде как-то меня приободрить попытались внести сюда мои картины. Всё шло неплохо, и, наверное, в их намерениях был и смысл и, возможно, даже шанс на успех, но всё изменилось ровно в ту же секунду, как я увидела лишь кончик холста и малую часть так и не завершённого наброска. Неважно, как часто и подолгу я билась над ним, чтобы всё закончить, даже в тёмные времена, продолжая думать об Эдварде, он так и не стал картиной. Поэтому, когда я и увидела лишь разрозненные мазки, никому, кроме меня, более не понятные, ко мне будто всё вернулось, хотя никуда и не уходило, и я плакала ещё очень долго, даже после того, как полотна вынесли прочь из моей палаты. Больше я их не видела, но это не отменяет того, что образ Эдварда будто высечен в моей голове, но я так же знаю и то, что он не вернётся. Хотя мне и лучше, если судить по тому, что меня больше не привязывают кровати, на окончательное выздоровление уйдёт как минимум год, а я определённо не готова так долго ждать, чтобы поговорить о вещах, заслуживающих того, чтобы узнать о них прямо сейчас, а не когда-нибудь потом. - Пожалуйста, пап, расскажи мне, как всё было... - почти умоляю его я, пользуясь тем, что мама вышла за кофе. Если бы она была здесь, то я даже не решилась бы спросить про Джейка, не при ней, но даже если бы мне и хватило смелости сделать это, она бы не допустила развития этого разговора. В чём-то я её понимаю, ведь то, что после я начну терзаться лишь больше, чем сейчас, более чем очевидно. Мне это не на пользу, но я вряд ли склонна думать о себе. Это прерогатива моих родителей, а я просто делаю то, что они говорят. Я ненавидела Эдварда, когда он пытался меня остановить и запретить или принимать наркотики, или уходить из дома, ничего не говоря, а я противилась ему, но сейчас я покорная и не способна и слова против сказать. Наверное, он был бы счастлив, но он не со мной и потому ничего из этого и не видит, но сейчас и не о нём речь.

- Тихо и по-семейному. Только близкие и друзья.

Я киваю, потому что вместо того, чтобы что-то говорить, вспоминаю Джейка, его день рождения, оказавшийся последним, о чём я, правда, тогда и не подозревала, и то, как мой друг, когда на то возникал хотя бы малейший повод, всегда умел веселиться. Наверное, ему бы не понравилось, что всё прошло при не таком уж и большом скоплении людей, но в то же время ему, вероятно, всё равно. В конце концов, он мёртв, его тело остыло, а ушедших людей уж точно не беспокоит то, что продолжает тревожить тех, кто остался жить. Всё это глупо, думать о том, было ли ему больно или нет, почувствовал ли он приближающуюся смерть или же совсем не мучился, ведь ничего из этого не имеет значения. Даже если он и ощутил что-то нехорошее, хотя лично со мной даже в самый критический момент вроде ничего подобного и в помине не было, не думаю, что он успел что-нибудь понять и уж тем более добраться до телефона, и попросить, кого бы то ни было о помощи. Быть может, я и обманываю себя, считая так, но мне представляется, что всё произошло мгновенно. Хотя это и ужасает меня, то, как быстро может оборваться жизнь, даже если где-то и есть люди, которым ты важен и необходим, пусть и не прямо рядом с тобой, в то же время мысль о том, что, отходя в вечность, он, возможно, нисколько не страдал, действует, как успокоительное. Всей правды о том, как на самом деле это было, мне никогда не узнать, ведь единственный человек, который мог бы её рассказать и пролить свет на случившееся, больше не часть этого мира, но мне хочется верить, что в тот момент он не боялся. Осознанно или нет, но всё произошедшее я проецирую и на себя, и я не хочу, чтобы, если всё закончится плохо, в момент последнего вдоха мне сделалось невероятно страшно. Не хочу производить впечатление мёртвой, даже если и буду являться таковой, и понимание этого и приводит меня к другому вопросу:

- А как он выглядел?

- Ну, зачем ты спрашиваешь об этом, Белла? В первую очередь ты должна думать о себе.

- Прости, - отвечаю я, и правда, чувствуя вину за кажущиеся неправильными расспросы, совершенно неполезные, разочаровывающие и расстраивающие, но остановиться будет неправильно. Да, я многое пережила, и о некоторых вещах я никогда не смогу заговорить, вероятно, и о потери дочери в том числе, но мне очень нужно узнать всё, что только можно из того, что касается моего ушедшего друга. – Но это крайне важно для меня.

- Он выглядел так, будто спит, но ты не будешь на его месте. Ты поправишься, и всё будет хорошо.

- Ты не можешь знать этого наверняка, пап.

- Я не позволю ничему с тобой случиться, - мою руку, обессиленно лежащую поперёк кровати и одеяла, сжимают похожие на мои пальцы, и хотя Эдвард и мой отец ни капли друг на друга не похожи, сейчас передо мной будто не тот человек, который подарил мне жизнь. Тот, кому я отдала своё сердце, словно бы здесь, ведь и он когда-то обещал целый спектр подобных вещей, но все эти заверения в конечном итоге лишь обернулись против меня. Я верила им и каждому слову, что говорил Эдвард, и мне и в голову никогда не приходило сомневаться в нём, но где я теперь? Мы разделены расстоянием и всем тем, что сделали, как самостоятельно и поодиночке, так и совместно, как с самими собой, так и друг с другом, и этого не изменить. Всё кончено, возможно, навсегда, и хочу я этого или нет, но то, как я ошиблась в одном человеке, накладывает отпечаток и на мои отношения с родителями, и на моё восприятие их призванных подбодрить и утешить слов. Меня фактически предали, и в ответе за это тот, кто вроде как меня любил, так в чём же отличие между ним и моим отцом? Так же легко, как Эдварда, я могу разочаровать и папу, и маму, и это не выдумки, это очень даже реально, дети не всегда оправдывают возложенные на них надежды, так как мне убедить себя, что меня это никогда не коснётся? Всё идёт к тому, что моё пребывание в больнице постепенно подходит к концу, но это лишь начало длинного пути, что мне предстоит, и может произойти всё, что угодно, и я боюсь, что что-то так или иначе заставит моих родителей сдаться и отступить. Я боюсь остаться одна, как тогда, когда Эдвард ушёл, и с течением времени я оказалась в остывающей ванной, и что на этот раз мне не повезёт быть обнаруженной тогда, когда ещё можно будет что-то сделать. Даже мой отец не всесилен, и он не врач, а если кто и сможет меня спасти, так это только доктора.

- Пап…

- Мы всё для тебя сделаем, и ты будешь жить.

Бежать мне некуда, и максимум, что я могу, это отстраниться, отмахнуться от его слов, даже если и временно и совсем ненадолго, и я закрываю глаза, зажмуриваю их так сильно, что становится больно, но я всё равно продолжаю чувствовать присутствие родного человека. Иначе и быть не может, ведь он по-прежнему держит меня за руку, хотя я бы и предпочла, чтобы всё это просто закончилось. До Эдварда и после отъезда из Форкса я ни от кого не зависела и все свои проблемы, в какой бы плоскости они не лежали, решала самостоятельно. Но потом я растворилась в другом человеке, и всё бы ничего, если бы теперь это не обернулось всепоглощающей болью, с которой я не в силах справиться. И будто этого мало, теперь и моя жизнь висит на волоске, и я вынуждена вручить её в чужие руки тех, кого даже не знаю. Как мне справиться с неизбежным давлением, если я не могу взять свои эмоции под контроль даже рядом с теми, кто со мной с самого рождения, и лишь мысленно всё увеличиваю и увеличиваю список вещей из своего прошлого, о которых они никогда не узнают? Моя умершая дочь и их погибшая внучка, и Эдвард, если так разобраться, совершивший уголовное преступление, за которое сажают, когда ранил меня сильнее, чем кто-либо прежде за всю мою жизнь. То, на что я была готова, чтобы получить так необходимую мне дозу, как почти изменила ему ради денег и как изводила его месяцами напролёт, пока в конечном итоге он не отрёкся от меня. Это закономерный итог, и я пыталась быть к нему готовой, но всё без толку.

Говорят, что, теряя всё, мы обретаем свободу, и перед нами открываются новые двери, но всё это ложь. Я потеряла и ребёнка, и единственного человека, которого видела отцом своих детей, и я не думаю, что когда-нибудь мне удастся почувствовать себя свободной. Быть может, меня и спасут, но невозможно двигаться в будущее, когда ты застряла в прошлом, а мне как раз-таки и кажется, что я навсегда буду заточена в воспоминаниях о прекрасных, но давно ушедших днях. Меня снова бросает в дрожь и слёзы, что уже стало моим привычным и вполне укоренившимся состоянием, и я чувствую, как рукопожатие сменяется полноценным и очень крепким объятием, но из-за него я начинаю ощущать себя лишь хуже. Наверное, по этой причине меня снова и вырубают оглушительной дозой успокоительного, ведь, когда я открываю глаза, голова до такой степени тяжёлая, что я отказываюсь от всяких попыток приподняться и просто лежу, смотря в потолок, не зная, который сейчас час и день недели, но зная, что в палате, кроме меня, никого. Вероятно, я ещё не должна была пока очнуться и прийти в сознание, и лишь по этой причине и осталась одна, что на моей памяти случилось впервые.

Надо признать, для меня это возможность подумать, и я осматриваю свои руки так пристально, как только мне это удаётся из своего лежачего положения, и я всё ещё вижу дырки от игл, но они понемногу зарастают, и я вдруг понимаю, что мне нравится то, как, заживая, выглядят мои локтевые сгибы. Делая уколы, я никогда всерьёз не задумывалась, что, возможно, необратимо уродую и свою кожу, и себя, но сейчас, находясь в одиночестве, которое уже не кажется таким уж сильно пугающим, я чувствую, что была слепа, но теперь будто бы прозрела или, по крайней мере, ступила на путь открытий. Пусть и Эдвард ушёл, но у него было более чем достаточно причин это сделать, и главной из них была я. Я, лишь унижавшая и оскорблявшая его и его человеческое достоинство, и более не выглядящая любящей и влюблённой. В какой-то момент я выбрала себя, и случилось это задолго до того, как я потеряла ребёнка, а после всё и вовсе покатилось по наклонной поверхности. Эдвард гораздо чаще моего находился в здравом рассудке, но теперь и я относительно трезва, пусть иногда меня всё ещё и потряхивает, и я осознаю то, о чём тогда даже не задумывалась. На его месте я бы тоже не смогла остаться с самой собой, и я бы тоже забыла, как нам было хорошо вдвоём, и, наверное, именно это с ним и случилось, и я ненавижу его и за это, и за мой молчащий телефон. Он всё же вернулся ко мне, и он постоянно в зоне моей досягаемости, но это не имеет никакого смысла, ведь очевидно, что Эдвард ни звонить, ни писать не собирается, но проблема в том, что лишь ненавистью мои эмоции не ограничиваются. Он порвал со мной резко и окончательно, но я всё ещё жажду его и скучаю по нему, и нуждаюсь в том, чтобы он снова смотрел на меня влюблённым взглядом, как на многочисленных фотографиях в памяти моего телефона, но для этого я должна измениться и излечиться, и прийти в себя. Быть может, лишь тогда я смогу вернуть утраченное счастье и человека, который был за него в ответе, и когда дверь в палату открывается, я уже знаю, чего почти хочу. Я хочу в реабилитационный центр, пока новоприобретённая смелость и решимость не оставили меня, и так и говорю об этом, даже не дожидаясь того момента, когда мама заметит, что я в сознании, и подойдёт ближе к моей кровати.

- Прости, что оставили тебя. Ты давно проснулась?

- Не очень, но это и неважно, - говорю я, даже не желая думать о том, как вдруг они с папой решились отлучиться и позволили себе расслабиться достаточно для того, чтобы покинуть мою палату. Всё, что занимает мои мысли, так это то, как скоро я смогу оказаться в поезде или в машине, или в автобусе, чтобы отправиться на противоположный конец страны. Я согласна выехать хоть сегодня, лишь бы быстрее покончить со всем этим и сделать всё от меня зависящее, чтобы Эдвард захотел меня принять, снова полюбить и начать всё сначала. Всё во мне протестует против того, чтобы напрасно тратить время, а лёжа здесь и крайне редко сдвигаясь с места, страдая и изнывая от всепоглощающей тоски, я точно не делаю ничего полезного ради себя и своего спасения и ничего из того, что приблизит меня к Эдварду. Чем дольше я буду находиться в не принадлежащей мне кровати, тем сильнее увеличится разрыв между нами, возрастёт эта причиняющая боль дистанция, и я окажусь окончательно забытой, а это то, о чём я даже просто думать боюсь. Мне нужно скорее заняться восстановлением, ведь каждый новый день лишь нам во вред, даже если нас больше и нет. Мы идеально подходили друг другу, в том числе и потому, что я могла заставить его опуститься передо мной на колени, зная, что и он в отношении меня обладает той же самой властью, но теперь он избавился от меня и выкинул, наконец, из своей жизни, как изношенную вещь. А поскольку он всегда был сильнее, терпеливее, сдержаннее и выносливее, это лишь вопрос времени, когда ему удастся и с зависимостью покончить. Сколько бы времени у него это не заняло, он однозначно справится быстрее, чем я, и, будучи свободным, не будет сильно долго одиноким. Всякий раз, когда нам случалось выходить куда-то вместе, я видела, какими взглядами смотрели ему вслед, но тогда он был моим, и я могла не волноваться, ведь для Эдварда, казалось, существую лишь я, но теперь он ничем мне не обязан. Все связи разорваны, я больше не владею им и не влияю на него, и рано или поздно он снова влюбится, но я не хочу, чтобы это произошло, если только не я буду той, кто вызовет в нём все эти чувства, но в любом случае мне нужно торопиться. - Я, и правда, хочу уехать и поскорее.

- Уехать? Но куда?

- На реабилитацию. Это то, что мне необходимо, и как можно быстрее.

- Хорошо, мы поговорим с врачами, но к чему такая спешка? Ещё недавно ты ничего не хотела, так что вдруг так кардинально изменилось?

- Просто... Пожалуйста, мам... Я больше не могу здесь находиться. Я будто задыхаюсь, и я хочу вырваться отсюда.

- Хорошо-хорошо. Я всё поняла. Только успокойся. Я не смогу отлучиться, если ты не придёшь в норму.

- Я буду в порядке, - отвечаю я, потому что только так мама гарантированно выйдет из палаты и отправится на поиски доктора. Я чувствую себя довольно-таки скверно из-за того, что рассказала далеко не всё о мотивах, которыми руководствуюсь, но родители наверняка ненавидят Эдварда, и им совсем не нужно знать, что в глубине души я ещё на что-то надеюсь и только лишь из-за него ощущаю порыв немедленно собраться и отправиться в путь. Я совершеннолетняя и могу сама распоряжаться своей жизнью, по крайней мере, это я и делала до недавних пор, но сейчас всё иначе, и если они захотят, то вполне смогут меня запереть, лишь бы не рисковать тем, что вместе с ним вернутся и наркотики. Но я хочу его, хочу голубое платье и скромную церемонию, и кольцо, и чтобы мы действительно поженились, как и собирались, и неважно, сколько времени пройдёт. Хочу совместный дом, ребёнка, а может, даже и не одного, но для начала собаку и просто стабильных и лёгких отношений. Это то, чего я жажду, и я знаю, будет сложно, но я не собираюсь сдаваться. Не тогда, когда, возможно, в конце пути меня будет ждать Эдвард, и всё же, когда через пару дней меня всё-таки выписывают, и впервые за почти три недели я оказываюсь на улице, мне требуется всё своё мужество, чтобы не ринуться обратно в здание больницы. Звуки спешащих по своим делам людей, клаксонов машин и просто шумы большего города невероятно оглушают, я от них отвыкла и теперь чувствую себя так, будто бы впервые приехала в Нью-Йорк и ничего здесь не знаю. Это пугающие ощущения, то, что я словно песчинка в людских потоках вокруг меня и значу что-то лишь для родителей, но не для Эдварда. Я хочу, чтобы он был здесь, видел, как я собираюсь сесть в ожидающее такси, чтобы поехать на вокзал, и не дал мне этого сделать, но он меня больше не любит, так с чего бы ему быть здесь и наблюдать за мной? Нет ни единой причины для этого, ведь я стала отвратительным человеком, которого не за что любить, но сердце далеко не всегда соглашается с доводами рассудка.

Вот уже несколько лет я не покидала Нью-Йорк дольше, чем на пару недель, и даже тогда, когда мне случалось уезжать, Эдвард всегда был рядом, но теперь его нет, и, всё же садясь в машину, я чувствую себя потерянной. Ощущения, что мы расстанемся лишь в тот момент, когда поезд тронется, заполняют всё моё существо, и когда перед моим взором начинают проплывать деревья, трава и поля, я едва дышу из-за сковывающей сердце тяжести. Даже если бы я и осталась в городе, Эдвард уже не мой и больше мне не принадлежит, и думать иначе значит заблуждаться и обманывать саму себя, но я знаю, что села в поезд, уносящий меня всё дальше от него, лишь потому, что он, возможно, этого хочет. Быть может, любовь и прошла, но я видела написанные на навсегда запомнившемся лице переживания и то, как тот, кому это самое лицо и принадлежит, выглядел так, будто желал для меня лишь выздоровления и счастья. Пусть он и стал обманщиком, а мы так и не стали семьёй, хотя и стремились к этому, я смотрю в окна поезда только из-за Эдварда, всё ещё имеющего власть надо мной. Быть может, как бы далеко я в итоге не оказалась, и какое бы расстояние нас не разделило, мы с Эдвардом всё равно рано или поздно найдём дорогу друг к другу, но прежде всего, чтобы хотя бы обрести возможность вернуть его любовь, мне нужно измениться. Стать другой, стать лучше, стать той версией себя, которой окружающие люди могли бы гордиться. Стать той девушкой, которую бы он полюбил. Однажды он уже сделал это, так, быть может, сможет и снова? Говорят, что в одну реку не войдёшь дважды, но лишь из-за мысли, что такое всё же случается, и надежды, что очередной такой поезд и вернёт меня к нему, я и здесь. Пусть и борющаяся со слезами, несчастная и обездоленная, но всё же пока ещё живая и желающая обрести смысл жизни снова.

Предыдущая глава || Следующая глава