Любой хотя бы немного разумный человек наверняка скажет вам, что это крайне глупо и даже опасно, управлять автомобилем, когда вы пьяны или под кайфом, или всё это вместе, или когда ваши глаза застилают бесконечные слёзы, не позволяющие видеть дорогу, но я успокаиваю себя тем, что почти приехал. Если со мной ничего не случилось в течение уже оставшегося позади пути, то сейчас я и подавно в безопасности, но на самом деле всё это полная ложь. Я уже давно не в порядке и не в безопасности, и, быть может, мне даже хочется куда-нибудь врезаться, попасть в аварию, если только она не затронет ни в чём не повинных людей, и от полученных травм скончаться ещё до приезда врачей, но я уже вижу перед собой пункт своего назначения. Возможно, мне будут не рады, и потому я невольно и довольно резко торможу, когда замечаю припаркованный на подъездной дорожке мамин автомобиль, хотя и отец определённо на работе и в больнице, где и трудится врачом. Признав невозможность врать самому себе и дальше, так толком ничего ему и не объяснив, я съехал от Эммета и, на этот раз, собрав все свои вещи без исключения и разобравшись с тем, что принадлежит Белле, потратил те немногие деньги, что у меня ещё оставались, на то, чтобы заправить машину. В ближайшее время она мне вряд ли понадобится, и, вероятно, я и вовсе продам её, учитывая отсутствие средств на содержание, но сейчас я сижу за рулём и пытаюсь понять, как мне быть и что делать. Я надеялся успеть оказаться и здесь, и в своей старой комнате до того, как сестру заберут из школы, но очевидно, что мне это не удалось. Я представляю себе немного отдохнувшую и накормленную вкусным обедом Элис, садящуюся за уроки, и я знаю, что если она, и правда, внутри, мне ни в коем случае туда нельзя. Она не должна видеть меня смертельно уставшим, больным и невероятно измождённым, каким я и являюсь, но теперь мне уж точно больше некуда идти. Впервые так ясно и чётко осознавая это, я всё же сворачиваю на подъездную дорожку и, когда, наконец, решаюсь покинуть машину и подойти к входной двери, бросаю свои вещи прямо на землю. Их у меня не так много, всего несколько сумок, но я и понятия не имею, куда пойду с ними, но без гроша в кармане, если по какой-то причине мне будет отказано от дома.

Я и сам не знаю, от чего дрожу больше, то ли от страха перед ближайшим или не очень будущим, то ли от ломки, когда спустя кажущееся бесконечным количество времени осмеливаюсь поднять руку и нажать на кнопку звонка, но факт в том, что, пока я жду, меня всего трясёт. Этот дом в пригороде когда-то был и моим, и, вероятно, у меня должны быть ключи, но я их давно не видел, и даже если они и лежат среди моих вещей, и я смогу их отыскать, то всё равно ни за что не воспользуюсь ими по прямому назначению. Я уже давно здесь не живу, и, учитывая все обстоятельства и причину, которая и привела меня сюда спустя всё это время, я не могу позволить себе просто вломиться внутрь и переступить через уже немного чужой порог. Быть может, я всё ещё и сын для той, которая открывает дверь, в то время как мне становится всё сложнее просто стоять ровно, но я уже давно не чувствую себя частью своей же семьи и той благополучной жизни, которую они все ведут. В ней всё чётко упорядочено и происходит в соответствии с определённым графиком, отклонение от которого чисто теоретически может создать трудности и неудобства, а мне ни за что не вспомнить, когда в последний раз я строил хоть какие-то планы. Очевидно, что это было словно в прошлой жизни, ещё до наркотиков, но в чём конкретно заключались мои тогдашние замыслы, сказать я никогда не смогу просто потому, что моя память больше не сотрудничает со мной. Быть может, это даже чудо, что я ещё не забыл, как зовут моих родителей и сестру, и знаю, что сейчас передо мной именно Эсми. Её лицо приобретает удивлённое выражение, когда она понимает, кто именно перед ней, и это не лишено смысла, ведь на протяжении многих месяцев мы общались преимущественно по телефону, а в остальное время я ссылался на занятость, оправдывая невозможность встретиться лично. Но сейчас я здесь, и мне даже кажется, что мама почти шокирована, и эти её эмоции проникают и в её голос, когда она произносит моё имя:

- Эдвард, милый? – я вижу, она рада меня видеть, но улыбка на её лице, не успев толком и проявиться, быстро увядает, и я не могу не слышать и не ощущать исходящее от мамы беспокойство, которое гораздо сильнее счастья от долгожданной и неожиданно случившейся встречи. Пусть мои родители и не давили на меня, желая понять, отчего я вдруг отдалился, но они не глупые люди, в отличие от наивного меня, и моя мать вне всяких сомнений умная женщина. Думая о моменте, когда ей откроется истина, я подозревал, что мне даже ничего не придётся говорить, потому что всё самое важное можно будет понять по тому, как я выгляжу, и по наверняка пустоте в моих глазах, но не смел, и мечтать о том, что Эсми захочется меня обнять. Возможно, даже будучи охваченной ужасными догадками об истинной природе моего состояния, она тянется ко мне, видя, что заходить я явно не собираюсь, и, сделав шаг босыми ногами, оказывается на выложенном плитке крыльце, но я отступаю назад, потому что не могу позволить, кому бы то ни было коснуться меня. Быть может, это опасно, а я заразен, и если так, то мне лучше держаться подальше от тех, кого я люблю, а им захлопнуть дверь прямо перед моим носом, пока через приоткрытую створку внутрь дома не проникло никакой инфекции. Но пока я думаю о том, что если мне не помогут, то я стопроцентно умру, тёплые и нежные материнские руки смыкаются вокруг моего тела. Эсми крепко прижимает меня к себе, а я мгновенно забываю обо всех своих страхах и причинах, по которым мне лучше не допускать столь близкого и тесного контакта. Я, как никогда, нуждаюсь в ней сейчас, и, и без того развалившийся и сломленный, я совсем будто распадаюсь на части, когда пытаюсь найти, что сказать.

Но, даже обретя голос, единственное, на что я способен, это на извинения, в надежде, что их будет достаточно, чтобы и так открытая входная дверь действительно распахнулась передо мной. Я был глуп, когда всерьёз полагал, что, просто оставаясь вместе, мы с Беллой сами справимся со всем, но в результате она чуть не погибла, и хотя формально я и бросил её, ощущения такие, будто это она рассталась со мной и при этом вырвала сердце из моей груди. Ничего не вернуть и не изменить, и, совершенно уничтоженный и несчастный, я теперь и понятия не имею, как жить дальше и, что самое главное, ради чего, но хочу, чтобы моё сердце билось и впредь. Странно, но где-то глубоко внутри меня существует непонятная вера в то, что, быть может, когда каждый из нас, пройдя по своей собственной дороге, в конце концов, достигнет точки исцеления, наши с Беллой пути снова соединятся, и мы с ней вновь найдём и обретём друг друга. Но всерьёз рассчитывать на это я не могу, и потому я снова почти плачу, как и в машине чуть ранее, только в этот раз у моих слёз есть свидетель, у которого я никак не могу перестать просить прощения.

- Ш-ш-ш. Всё же хорошо, милый, - лишь утешающе шепчет в ответ Эсми, но это совсем не так, даже близко. Всё ужасно, и я ненавижу каждую секунду этого, то, что рано или поздно буду вынужден признаться в своей однозначно пагубной зависимости, облечь всё это в слова и действительно рассказать обо всём.

- Нет… Ничего не хорошо.

- Но будет. Просто зайди внутрь, и, что бы ни было, вместе мы всё наладим.

- А Элис? - спрашиваю я, всё ещё сомневаясь, что это было хорошей идеей, даже просто думать о возвращении в дом, где прошли мои детство и юность, и собираться нарушить заведённые порядки и устои в жизни его обитателей. Я уже и так разрушил Беллу, и кем я буду, если так же и с родителями и сестрой поступлю? Быть может, мне и вовсе не стоило сюда приезжать, и в силу своего возраста я должен попытаться и решить свои проблемы самостоятельно, и никого в них не вмешивая. Всерьёз обдумывая это, я уже наклоняюсь за сумками, чтобы взять их и уйти, но мама, слишком хорошо знающая, что я за человек, опережает меня, и мои вещи оказываются по ту сторону порога и вне моей досягаемости.

- Она на кухне, делает уроки, а ты заходишь и поднимаешься наверх, - отвечает мама, и в её голосе я слышу фактически приказ, хотя и мольбу, конечно, тоже, но я так не могу. Не могу, ничего не объяснив и не прояснив, чего от меня ждать, просто войти и сделать так, как она говорит, и, оказавшись в своей старой комнате, будто бы снова стать маленьким и беспомощным ребёнком. Прежде я признаюсь в том, что на данный момент, если рассматривать исключительно моё физическое состояние, не касаясь даже вскользь положения эмоционального, беспокоит меня больше всего.

- Мне будет больно... очень. Из-за ломки. Я точно знаю. Это лишь вопрос времени.

- Просто заходи, милый... Пожалуйста, - шепчет мама, и я слышу, как в её голос проникают проявившиеся и в глазах слёзы, и я сдаюсь и, стараясь двигаться, как можно тише, чтобы Элис точно не узнала обо мне так скоро, поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Всего два лестничных пролёта, но, входя в занимаемую ранее спальню, я уже задыхаюсь, и сумки выпадают из моих рук почти у самой двери. В своей маме я не сомневаюсь и знаю, что прямо сейчас она уже начинает заботиться обо мне, а именно раздумывает, чем меня накормить. Хотя она и не знает, что еда не улучшит моего состояния и, что более чем вероятно, даже не будет принята моим организмом, ложась в постель и закутываясь в одеяло, я ощущаю, что здесь сделают всё, что угодно, ради моего спасения и выздоровления, и неважно, сколько мне лет.

Я чувствую, как было бы прекрасно остаться в этом положении укрывшегося почти с головой человека и в своей старой комнате, где в последний раз я ночевал ещё до того, как встретил Беллу, и где о ней ровным счётом ничего не напоминает, навсегда. Но я так же знаю и то, что этому не бывать. Это так же нереально, как и возможность наступления ситуации, при которой я вновь увижу Джейка. Мы не были врагами, но и друзьями тоже не являлись и общались лишь тогда, когда изредка встречались, и то исключительно из-за Беллы в виде единственного связующего нас звена. И всё же, когда по пути сюда мне позвонил наш общий приятель, и я понял, что далеко не всегда можно действительно остановиться, и что даже вроде бы знающий все тонкости человек может не подняться со дна, я ощутил слёзы в глазах. А сразу же следом весьма предсказуемо и ожидаемо пришли мысли и о Белле.

В ту же секунду мне захотелось развернуть машину и поехать обратно, и не останавливаться до тех пор, пока впереди не покажется больница. Но даже если бы у меня и хватило бензина на этот путь, и никто не встал бы на моём пути к Белле, мне хватило разума понять, что, вернувшись, рано или поздно я определённо убью её. Точка возврата уже давно и не раз пересечена, и как бы сильно мне не хотелось быть с Беллой и тогда, когда она только узнает о постигшей её утрате, и в том случае, если горе уже обрушилось на неё, и без того совершенно несчастную, дороги назад больше не существует. Но и что делать дальше, я тоже не знаю.

Конечно, родители не оставят меня в беде, и это совершенно очевидно, и нам даже не придётся говорить об этом и называть вещи своими именами, если только я сам не захочу, но даже если мама и сделает всё это за меня, когда отец вернётся домой, как мне смотреть ему в глаза? Он врач, а то, во что я ввязался, причиняет здоровью лишь вред и даже убивает, и случившееся с Джейком явное тому подтверждение, которого мне как раз и не доставало. Я боюсь неизвестности, того, что не представляю себе будущего, и того, что вообще не вижу смысла в дальнейшей жизни, если в ней не будет Беллы, и следующие несколько часов похожи на ад.

Как я и предполагал, мама приносит мне поесть, но мои органы обоняния будто отключены, и я не чувствую ни запаха явно только что сваренного супа, ни аппетита. Я вижу лишь пар, исходящий от тарелки, и ненавижу себя за неспособность оценить, вероятно, кулинарный шедевр и потраченное мамой время по достоинству. Она провела не одну минуту, нарезая ингредиенты и стоя у плиты, но беда в том, что этим дело может не ограничиться. Моей маме наверняка захочется неотлучно находиться подле меня, что бы со мной ни происходило, и пока мы не решим, в каком именно реабилитационном центре условия лучше, но как быть с Элис? Она уже привыкла, что кто-то из родителей всегда рядом, чтобы отвезти её или в школу, или на танцы, которыми она занимается вот уже шесть лет, но что будет, если их внимание целиком и полностью, даже если и на короткое время, переключится на меня? Я не хочу, чтобы её отодвинули на задний план, и я определённо разрушаю чужие жизни, и всё будет становиться лишь хуже, если в этом доме я задержусь надолго.

Но меньше всего я желаю причинять неудобства, и чтобы другим так или иначе было неприятно из-за меня, и я делаю над собой усилие. Я отодвигаю одеяло ниже, сажусь в кровати и решаю попробовать поесть, почти молясь про себя, чтобы мой организм послужил мне верой и правдой хотя бы сегодня, в мой первый за долгое время день в родном доме. Я определённо почувствую стыд и позор, если вот так скоро и станет ясно, насколько на самом деле плохи мои дела, но, хотя и крайне медленно, я поглощаю ложку за ложкой, и когда тарелка становится пустой, меня охватывает фактически облегчение, что хотя бы на данный момент катастрофы удалось избежать. Я не наивен, и всё же от осознания, что внутри меня хоть что-что иногда да может функционировать, как положено, я успокаиваюсь достаточно для того, чтобы, когда мама закрывает оконные шторы, а после и дверь за собой, забыться в полусне.

Я часто пробуждаюсь, потому что вижу в нём больше недосягаемую для меня Беллу, все попытки, дотянуться до которой терпят крах, и в один из таких моментов, когда мои глаза в очередной раз открываются, я различаю, что рядом со мной кто-то есть, и спустя несколько мгновений понимаю, что это Элис. Она просто сидит на краю кровати и смотрит на меня, и в душе я, безусловно, рад своей сестре, но умом понимаю, что на тот случай, если я сорвусь, ей лучше быть как можно дальше от взрывоопасного меня. Но всё же я придвигаюсь к ней ближе, нуждаясь в любом тепле, какое только могу получить от родных мне людей. Она не дёргается, когда я прикасаюсь к ней, явно доверяя мне, своему старшему брату, и даже ложится рядом со мной. Хотя это и пугает меня ввиду того, что неделей ранее я причинил боль до той поры так же не видящему во мне никакой угрозы человеку, я обнимаю Элис, несмотря на то, что существует множество причин этого не делать. Я не помню, когда в последний раз мылся или чистил зубы, или избавлялся от щетины на своём лице, и, вероятно, от меня ужасно пахнет, но, похоже, единственное, что беспокоит мою младшую сестру, это то, как я себя чувствую. Потому что, устроив свою голову у меня на груди, с безусловной и очевидной озабоченностью в голосе она обращается ко мне с вопросом, который вроде бы никогда прежде и не задавала:

- Ты болен, да? - и я понимаю, что выгляжу действительно больным в её глазах, и что все те случаи из прошлого, когда мне случалось простужаться или страдать от гриппа, теперь, видя меня наверняка смертельно бледным, она будто и не помнит вовсе.

- Это так заметно, да?

- Да, но просто ещё и мама с папой говорили об этом.

- А который час?

- Уже почти десять.

- А ты разве не должна быть в кровати? - спрашиваю я, лишь сейчас осознавая, что за закрытыми занавесками уже почти кромешная темнота, а на Элис мягкая и мохнатая пижама. Всё это свидетельствует о том, что, быть может, мою сестру уже и уложили спать, но она втайне от родителей покинула свою комнату дальше по коридору и пробралась ко мне.

- Эдвард?

- Да, малыш? - шепчу я, вдыхая по-прежнему исходящий от Элис и от её длинных и шелковистых русых волос запах детства, дружеских забав, веселья и пока ещё ничем не омрачённых лет. Моя дочка тоже могла бы пахнуть так же, но она мертва, и я вполне могу повторить её судьбу, но Элис об этом и о том, что люди уходят в никуда каждый день, знать пока не нужно. Только именно это, к сожалению, и занимает, похоже, все её мысли.

- Ты умрёшь?

- Нет, - возможно, вру я, но не могу же я, и правда, быть честным со своей невинной и навсегда маленькой для меня сестрой, даже не подозревающей о тяготах реальной жизни и порой выпадающих на людскую долю испытаниях и потерях?

- Ты выздоровеешь?

- Да, и ты не должна за меня бояться.

- Но мама напугана, и папа, кажется, тоже.

- Он давно пришёл?

- Часа два назад. А тебя точно вылечат?

- Точно. Не переживай за меня, детёныш.

- Тебя давно не было, и я скучаю. Даже сейчас.

- Я тоже, - я знаю, что не могу и не должен давать ей обещаний, которых, возможно, не удастся сдержать, но что-то внутри заставляет меня заверить её, что я никуда не денусь и всегда, когда потребуется, буду рядом. - Но мы всё наверстаем.

Я прижимаю Элис ближе к себе, и спустя время она засыпает в моих объятиях, невзирая на то, что, заснув около восьми часов назад, я так и не снял уличную и давно не бывавшую в стиральной машинке одежду. Но мне не спится, и в какой-то момент дверь в комнату открывается, впуская луч света из коридора и моего отца. Я хочу провалиться сквозь землю, когда он подходит к кровати и садится на рядом стоящий стул, и я боюсь, что папа разозлится, что Элис здесь, со мной, но он просто проводит рукой по её распущенным волосам. Мне начинает казаться, что сейчас из двух своих детей он любит лишь своего младшего ребёнка, а именно единственную дочь, но никак не меня. Разве теперь я могу быть достойным чьей-либо любви? Я в это не верю, и я приму, если спустя пару дней кто-либо в этом доме вдруг сочтёт меня опасным и не пустит на порог до тех пор, пока я не пройду реабилитацию, и всё же, находясь здесь, я не чувствую, что мне что-то угрожает. Ни от одного из тех, кто находится со мной под одной крышей, не исходит ни гнева, ни ярости, ни злобы, ни отвращения и ни каких-либо других негативных эмоций, способных поставить крест на моих надеждах получить жизненно необходимые помощь и поддержку, и потому я ощущаю себя почти в безопасности.

- Значит, наркотики, да? - спрашивая меня об этом, папа выглядит серьёзным и напряжённым, но в целом всё же спокойным, а я и не знаю, что лучше. Быть может, мне бы пошло лишь на пользу, если бы он повысил голос вместо того, чтобы держать себя и свои эмоции под контролем. Не то чтобы громким выяснением отношений и всех обстоятельств можно помочь делу, но эта тишина и почти хладнокровие отца меня фактически пугают.

- Да, и мне...

- Тебе не жаль, по крайней мере, не сейчас. Потому ты всё ещё надеешься, что каким-то образом всё разрешится легко и просто.

- Это совсем не так. Ты не знаешь, сколько раз мы пытались бросить, и когда всё это началось.

- И когда же?

- Девять месяцев назад.

- А говоря «мы»...?

- Это я и Белла.

- И где она сейчас? - требовательно спрашивает отец, и я понимаю, что сейчас, хотя он и не на работе, в нём включился режим врача, желающего помочь всем и каждому и любой ценой.

- В больнице. С передозировкой. Я думал, что она умрёт...

- Стоило позвонить.

- И что бы я сказал?

- Мы просто были бы рядом, но и для этого ещё не поздно. Как она сейчас?

- Я... я не знаю. Мы... мы больше не вместе, - рана всё ещё свежа, и, разумеется, мне тяжело говорить об этом. В ближайшее время легче точно не станет, и я чувствую возникающую в ответ на мои же слова боль в сердце. Даже если я и пройду реабилитацию, и останусь жив, ради чего всё это, и в чём по большому счёту смысл, если, открывая глаза по утрам, я не буду видеть единственного человека, рядом с которым и хочу просыпаться каждый день?

- Ты бросил её?

У меня на уме лишь отрицательный ответ и три буквы, складывающиеся в слово «нет», но разве это правда? Ради собственного успокоения я хоть всю оставшуюся жизнь, какой бы длинной или короткой она ни оказалась, могу думать о том, что расстались мы фактически ещё до того, как всё случилось, и что это было нашим обоюдным решением, но я ведь, и правда, бросил Беллу. Даже дважды. Сначала тогда, когда собрал вещи и, не подумав, а действительно ли это к лучшему, оставил её один на один с болью, слезами и душевными муками, а потом и в больнице, когда сделал всё то же самое, что и несколькими днями ранее. Я просто переложил все заботы на ничего не ведающих Чарли и Рене, а сам отстранился, сбежал, как самый последний трус, которым вообще-то и являюсь, и заставил их разгребать последствия и причинённый ущерб. Поэтому мне совершенно нечего ответить, и поэтому я и молчу.

- Понятно, - тяжело вздыхая, отвечает отец. – А увидеть её хочешь?

- Я не должен этого хотеть.

- Но хочешь? Если ты скажешь, где она, мы могли бы…

- Нет.

- Я даже не договорил.

- И не надо.

- Эдвард…

- Просто не надо.

- Но мы с твоей матерью можем ей помочь.

- Хочешь починить то, что я сломал?

- Не каждую вещь можно склеить, но да, хочу.

- С ней Чарли и Рене, и я хочу, чтобы ты пообещал мне, что не будешь её искать.

- Хорошо, если ты действительно этого хочешь.

- Да, - заставляю себя ответить я, потому что именно невмешательства я и должен желать. Белла и так уже достаточно пострадала из-за меня, и, как бы сильно глубоко в душе я ни приветствовал мысль о своих родителях, вытаскивающих её из бездны и исправляющих мои ошибки, их участие наверняка причинит ей лишь дополнительную боль.

- Хорошо. Но если передумаешь…

- Не передумаю, - качаю головой я, хотя и не уверен, что смогу остаться верным своим словам и не сломаться, и не отказаться от них, и не начать искать с Беллой встреч. Как мне выжить и как настроиться на собственную реабилитацию, если всё, о чём я могу думать, это о том, где и в каких условиях будет лечиться она? Хватит ли ей сил, а её родителям и средств? Будут ли они у неё самые лучшие врачи? Это, наверное, глупо, но, где бы она ни оказалась, понравится ли ей там? Сможет ли она открыться тем, кто попытается ей помочь?

От этих вопросов моя голова начинает болеть, ведь я, возможно, никогда не получу своих ответов, и, не в силах справиться с внезапно накатившей усталостью, я снова опускаюсь на подушку и на одеяло. Я жду, что папа поднимет Элис на руки и заберёт её от меня, чтобы она спала там, где и привыкла, а именно в своей комнате и своей кровати, в комфорте и уюте, но он оставляет её рядом со мной, и я знаю, это доверие. Ничем не оправданное и совершенно незаслуженное, но, тем не менее, безусловное и неоспоримое, и я эгоистично его принимаю, глядя вслед отцу, тихо прикрывающему за собой дверь. Рядом со мной сопит Элис, и я надеюсь, что ни разу за всю ночь её не потревожу, но ещё сильнее вероятности прервать её прекрасные и радужные сны меня беспокоит то, что я могу не сдержать данное сестре обещание. Мы с Беллой тоже собирались всегда быть вместе, никогда не расставаться и в один из множества совместных дней стать мужем и женой, но её я уже растоптал. И предал, и, чуть ли не давая клятвы всегда любить, беречь и уважать, перестал всё это делать, и уничтожил самое дорогое, что у меня было. Таким образом, в припадке безумия я и своей невинной сестре могу навредить или и вовсе умереть вопреки данным обещаниям, но, смотря на неё, такую умиротворённую и спокойную, я почти верю, что не стану лжецом. Я солгал Белле и не раз, но могу постараться и сделать так, чтобы Элис не пришлось столкнуться с тем же самым по моей вине, и, всё же засыпая, не в силах противостоять как никогда желанному сейчас забвению, я хочу верить, что мне это удастся.

Предыдущая глава || Следующая глава