- Вы можете положить руку на живот и улыбнуться? Если это вас не затруднит, то желательно правую, Изабелла. Чтобы браслет было лучше видно.

Я не особо и хочу, но, конечно же, могу. Иногда приходится играть по чужим правилам. Особенно когда тебе платят. Просто меня удивляет, почему вдруг именно сейчас. Эта фотосессия... туники и шорты сменялись летними комбинезонами, и, предчувствуя, что она подходит к концу, секунду назад я уже была почти расслаблена, несмотря на тёмно-синее макси платье на тонких лямках с узорами белого цвета и сборками под грудью, что вообще-то совершенно не мой стиль, и тут неожиданно такое. Напряжение возвращается словно по щелчку пальцев. Я хотела хотя бы немного снова побыть в центре внимания, когда что-то происходит именно из-за меня, без привязки ничего другого, а теперь... теперь мне хочется лишь сбежать... исчезнуть... чтобы на меня перестали смотреть. Всегда умиротворявший меня звук набегающих на океанское побережье волн сейчас не справляется с возложенной на него задачей, и я уже устала слышать щелчки камеры и просьбы фотографа относительно положения тела, местонахождения рук или того, каким должен быть взгляд, стоять на песке, который прежде никогда не казался мне столь неприятным, и ощущать, как его мельчайшие частицы проникают в пространства между босыми пальцами, а ветер вызывает прохладу и дрожь, продувая почти насквозь, но, будучи на виду, людям вроде меня приходится многое терпеть и переносить эти вещи стойко, не выдавая собственного дискомфорта.

Вот разве я могу просто взять и уйти в палатку для переодевания, и сказать, что отказываюсь продолжать, потому что не думала, что всё будет продвигаться настолько медленно и неторопливо, и, проголодавшаяся, вот уже целый час испытываю колоссальный упадок сил, а значит, им всем придётся довольствоваться уже отснятым к настоящему моменту материалом? Разумеется, это невозможно. Хотя формально у меня вроде бы есть уважительная причина. Та, что выделяется так, что её нельзя не заметить. И про неё не забыть, как ни старайся. Закончился токсикоз, и твой организм снова способен принимать пищу, не отторгая её? Ну, радоваться рано, потому что отныне есть всё подряд ни в коем случае нельзя, даже если ты и раньше была избирательна и тщательно контролировала своё питание, но новое положение в любом случае потребует как минимум двойных порций, так что желание уследить за весом можно автоматически вычеркнуть из мысленного списка дел. Говорят, что человек ко всему привыкает, но ко мне словно привязали гирю, обвязали её вокруг моей талии, и до окончания всего этого к ней добавится ещё один подобный груз так точно, и я ощущаю несвойственную тяжесть каждый раз, когда просыпаюсь, в течение дня из-за того, что вскоре трансформируется в реальные толчки и удары изнутри, и снова и снова перед сном, потому что удобное положение при всей скудности вариантов найти всё сложнее и сложнее.

Я... всё чувствую, и я не думаю, что выспалась, но публичные персоны не капризничают, не забивают на выполнение взятых на себя обязательств и не бросают начатое на полпути, потому чтоэ то чревато подрывом репутации и снижением уровня доверия. Я знаю, я не звезда мирового масштаба, и, прочитай Эдвард мои мысли, наверняка придя в ужас от них, он бы, скорее всего, не преминул заметить, что я лишь рядовая черлидерша, возомнившая о себе слишком много, но... как же мне нужен перерыв. Хотя бы минут пять. Чтобы просто сделать глоток воды и чуть-чуть посидеть. Как же я вымотана, малыш. Если бы хоть кто-то знал... Боже, Белла, что ты такое несёшь? Какой ещё малыш? Да, усталость может творить странные вещи с головой, но приди в себя. Ты ведь не создана для этого, так? Наглядно всё всем продемонстрировав, пути назад не найти. Только полная дура может думать иначе. Просто прекрати горбиться, выпрямись, встань ровно и положи, наконец, ладонь туда, куда попросили. Скорее всего, он снова пошевелится, ну, и пусть.

- Да, конечно. Без проблем. Вот так? Или, может быть, выше?

- Нет, так в самый раз. Идеально. А теперь замрите и не шевелитесь, но смотрите прямо в камеру.

- Вообще-то эта съемка длится уже два часа, - я едва сосредотачиваюсь и почти отключаюсь от отчётливых и таких очевидных шевелений в животе, которые ни за что не принять за жизнедеятельность пищеварительной системы, особенно учитывая то, что я пропустила обед, когда о своём присутствии напоминает Эдвард, и моя концентрация тут же улетучивается. Но, что странно и не поддаётся разумному объяснению, я вовсе не зла. Скорее благодарна, что он рядом. При всём том, что продолжает твориться между нами, каким-то образом ему всегда удаётся найти правильные и добрые слова, чего бы это ни касалось. А я ведь вряд ли их заслуживаю. Того, чтобы он привёз меня сюда и с тех пор так и не уехал, и его увесисто прозвучавшей фразы.

Иногда я думаю, что он ненавидит меня. А потом, что никогда не сможет отпустить. А ещё через минуту, что в нём настолько тесно переплелись любовь и презрение, что он уже и сам не знает, что в нём превалирует и в конечном итоге одержит незыблемый верх. Но всё это чушь, и пусть я совсем перестала понимать когда-то своего самого близкого человека, он более меня не любит. Что бы не изрекали его уста под влиянием спутавшегося сознания, и что бы он не считал, что чувствует, мои решения непростительны. Я сомневаюсь, что раскаиваюсь и жалею, но всё отлично и доподлинно осознаю. Этот человек для меня потерян. Он уже фактически в объятьях другой. Просто пока не представляет себе её черты и в принципе то, что это реально и осуществимо... Вступить в брак снова. Но так всё и всегда и заканчивается. Повторной женитьбой для обоих сторон, как бы плохо всё не закончилось при первой попытке, и как бы дружно наедине с самим собой вы не зарекались входить в эту реку ещё хотя бы раз, или, если развод вдруг неприемлем, нежелателен или по каким-то другим причинам всё откладывается и откладывается, тем, что ребёнок выходит на первый план, и с ним вы по отдельности проводите гораздо больше времени, чем друг с другом. Взять хотя бы моего отца. Сколько я себя помню, он находился либо на работе, причём часто беря меня с собой, либо опять-таки уделял внимание мне, но уже вне арены, дома или при совместном досуге. Не знаю, зачем они с мамой вообще поженились. Точнее я понимаю, что с её слов он посчитал себя обязанным, а она, подозреваю, думала точно также, даже если больше в шутку, чем всерьёз, и потому не сказала «нет», но зачем сохранять всё теперь, когда, давно повзрослев, я не так уж и сильно нуждаюсь в том, чтобы они оставались семьей, а отец стал ещё даже больше погружённым в работу и тренерство, чем прежде? Надо быть реалистами.

- Уверяю, мы скоро закончим, мистер Каллен.

- Я уже это слышал, но воз и ныне там. Давайте ненадолго прервёмся. Она всё сделает, только чуть позже.

Покорившись, будто у него был какой-то иной выбор под ожесточенным и свирепым взором, фотограф устанавливает камеру на штатив, но не отходит от него далеко, начиная, вероятно, просматривать уже имеющиеся снимки, в то время как, босой, визуально напряжённый и излучаемый мрачную ауру, Эдвард подходит ко мне по кромке пляжа у самой воды:

- Ну, ты как? - и его взгляд, направленный на меня, снова такой... такой небезразличный, внимательный и словно ранимый, будто он, и правда, озабочен не столько ребёнком, сколько мной и моим состоянием, но это просто затянувшийся процесс самоопределения. После вчерашнего, когда отец не допустил его на площадку, Каллен никак не может переживать обо мне, даже если накануне имел неосторожность сказать что-то большее, чем обычно. Я попала в больницу, он был далеко и перенервничал, думал, что потеряет своего ребёнка, и все эти рассуждения о ценности и деньгах... это просто отголоски того ещё не полностью отпустившего его эмоционального состояния.

- Нормально, - потому что могло быть и хуже. Хотя впоследствии, наверное, как раз и может выясниться, что всё ужасно. Я никогда не делала того, на что согласилась, и, возможно, всё уже провалила. Что, если то, что я собираюсь оставить ребёнка с его отцом и не принимать ни малейшего участия в их совместной жизни, буквально написано у меня на лице, и выгляжу я совсем не так, как выглядела бы любая другая беременная женщина на моём месте? Тогда мы все просто зря тратим время. Особенно Эдвард... Эдвард, относительно которого я уже почти и забыла, как он выглядит, когда спит. И это увенчалось бы успехом, если бы он не заснул в моей больничной кровати. Такой... умиротворённый, даже невзирая на следы явного в те дни недосыпа. У него из-за меня столько неприятностей, да ещё и это жесткое с моральной точки зрения, но правильное по физическим показателям отстранение, что... я сама одна сплошная ходячая проблема. Может, мне всё равно, что обо мне подумают, но, может, не до такой степени, как я всегда привыкла думать? От мысли разочаровать, подвести, сделать больно в душе какой-то стыд... И откуда только это берётся? - А ты... как... как я выгляжу со стороны? - наверное, зря я сказала, что просмотрю все фотографии одним разом после окончания работы. Оценивая промежуточные результаты своим взглядом каждые, к примеру, полчаса, в процессе я могла бы постараться скорректировать себя... сделать всё так, как им нужно, чтобы я преподнесла их вещи. А теперь я там наверняка настоящая... нелюдимая, недовольная, хмурая... не такая, какой должна быть якобы счастливая в скором времени мать.

Всё это в совокупности, вероятно, было самой плохой идеей на свете. Нормальная женщина в положении не приобретёт необходимые себе вещи, если увидит депрессию и несчастье на лице с рекламирующего их плаката, которое выглядит и, вероятно, даже считает себя жертвой, а не мечтает о той жизни, что уже возникла и развивается внутри неё, и в разговорах с бывшим мужем даже не в состоянии назвать вещи своими именами. Почему я... почему, когда это действительно необходимо, я не могу открыть рот и сказать всю правду? Кто и когда сделал из меня ту, что мучает людей и, вроде бы всё осознавая, при этом испытывает странное и извращённое удовольствие, видя, как они пытаются всё наладить... найти подход... смягчить меня и спасти уже утраченное? Впрочем, я сама сделала себя таковой подобно людям, с нуля поднимающимся из нищеты и бедности, едва оказалась брошенной, а впоследствии и разведённой, и в одночасье будто отключила все чувства, как последняя стерва, у которой вместо сердца лёд и сталь. Хотя почему как? Я и есть холод и железо, словно это противозаконно, испытывать моменты слабости, временами не быть счастливой и чувствовать подавленность... Вот какие убеждения приводят к тому, что люди делают то, что, возможно, не хотят, потому что слишком поздно поворачивать вспять. Но каждый принимает решение единолично и расплачивается за него тоже сам. Нечего здесь ныть, разводить сопли, сырость и уныние и рыдать в подушку по ночам, делая её влажной и неопрятной. Это удел исключительно тех, кто не может взять себя в руки и подняться. Но я не доставлю повода меня жалеть, чтобы все вокруг стали думать, что сопереживание это как раз то, что мне необходимо. Не на ту напали.

- Ты взвинченная. Вся на взводе. Вот какой я тебя сейчас вижу. Но стилист и фотограф ни за что этого не поймут. Они ведь с тобой фактически не знакомы. Уверен, для них ты просто человек, требующий особого подхода.

- Как ты...

- ... понял, чем, вероятно, обусловлен твой вопрос? Это не так уж и сложно для того, кто приходился тебе мужем, не говоря уже обо всём остальном. Можешь прекратить удивляться каждый раз, что твои мысли для меня так очевидны? - Эдвард смело прикасается к моему животу, и меня немного передёргивает от того, что теперь он не утруждает себя тратой времени на получение разрешения, хотя и прежде подобный вопрос я слышала лишь раз, но я справлюсь с пренебрежением нормами морали. Больно мне не будет. Максимум неприятно из-за вторжения в личное пространство. Но это мелочи, на которые так легко закрыть глаза. А может, и нет. Потому что вмешательства бывают разными, и то, как я, уверена, злобно и ожесточённо смотрю на него, дополняется моим словесным выпадом из-за щелчка затвора, неожиданно громкого и увесистого, словно выстрел, посреди всей этой гневной и грубой, как наждачная бумага, тишины, не перекрываемой даже производимыми природой звуками.

- Ты слышал?

- О чём ты говоришь? - он это серьёзно или просто делает вид, хотя всего минуту назад намекал на то, что между нами по-прежнему существует особенное взаимопонимание, пусть данная вероятность и бросает меня в... что-то, напоминающее панику?

- О фотографе. Он что, только что нас... снял?

- Ну, даже если и так, он не рискнёт это опубликовать. Если только не хочет судебных разбирательств, разумеется. А вообще подобный снимок никого не удивит. В нём нет ничего сенсационного. Все, кому любопытно, знают о нас даже больше, чем нужно. По крайней мере, думают так.

- И поэтому меня, значит, можно фотографировать исподтишка, да ещё и отклоняясь от темы? Уподобляясь этим папарацци? Так что ли, Каллен? Вот теперь это точно закончено, - я ударяю его по правой руке, чтобы, перестав смотреть на меня так мягко, дружелюбно и по-серьёзному спокойно и уравновешенно, он, наконец, отошёл подальше, и лицо, охваченное постоянной в моём присутствии тревожностью, становится совсем уж хмурым и безрадостным, что вызывает странные ощущения в моём сердце. Совсем не те, на какие я, если честно, рассчитывала. Не думаю, что удовлетворённость произведённым эффектом чувствуется такой затрудняющей наполнение лёгких необходимым для жизни кислородом.

- Ты устраиваешь сцену. И что именно закончено? - я слышу надрыв и уязвимость в болезненно тихом голосе и замечаю неестественную бледность кожи щёк, а рука Эдварда бессильно поникает, вытянутая вдоль тела, облачённого в голубую рубашку с закатанными рукавами и потёртые от частой носки линялые джинсы, но с меня хватит. Последние недели... Я вообще без понятия, как продержусь ещё три месяца. Это бесконечно долгий срок.

- Всё это. Я здесь из-за тебя, так что ты с ними и разбирайся.

- Из-за меня? - его рот искажается в печальной гримасе, а глаза становятся пустыми и ничего не выражающими, - я тебя сюда не тащил и делать ничего не заставлял.

- Ты на меня давил.

- По-твоему, тебя так легко к чему-либо принудить? Я лишь сказал то, что ты хотела услышать. Всё остальное ты сделала сама. И выглядела так, будто это сделало тебя счастливой. А я только этого и желал. И всё ещё желаю.

- Ну, ты ошибся.

- Очевидно, ещё тогда, когда думал, что спать с собственной женой это то, что без чего не обходится ни один нормальный брак, когда в нём всё хорошо.

- У нас так и было, - прежде нам ещё не доводилось откровенно ругаться... даже после брака, и то, что сейчас мы в состоянии, опасном близком к тому, когда мы начнём орать друг на друга... это кажется мне неправильным? - Просто стоило всегда использовать презерватив. Ты знал, что я ещё не готова... - всего один раз, один незащищённый секс, и вот я здесь. И неважно, что я неоднократно говорила, что надо подождать.

- Ну, извини, ледяная королева, что рядом с тобой я порой забывал обо всём на свете, - с поражением и тоской устало выдыхает Эдвард, но наряду с этим в его голосе есть и злая нотка, которая и даёт мне понять, что он вовсе не просит о прощении, как может показаться на первый взгляд. Возможно, он разучился делать это. Подобно мне, никогда и не умевшей. И соответственно впоследствии передавшей ему только плохое.

- Обойдусь уж как-нибудь без твоих извинений. Просто заставь его удалить этот снимок. А потом отвези меня куда-нибудь поесть. Из-за тебя я снова голодная.

Предыдущая глава || Следующая глава